Содержание к диссертации
Введение
Глава I. «Сказание» Парфения и паломническая литература первой половины XIX в.
Раздел 1. Преодоление древнерусской традиции в сочинениях паломников XIX в. (Д.В. Дашков) 18
Раздел 2 . «Путешествие» А.Н. Муравьева и его восприятие современниками 37
Раздел 3. Дневник иеромонаха Аникиты как литературное явление 65
Глава II . «Сказание» инока Парфения в восприятии литераторов-современников
Раздел 1. Рецепция книги Парфения в критике 1850-х гг 84
Раздел 2. «Сказание» инока Парфения в творческом сознании М.Е. Салтыкова-Щедрина 105
Раздел 3. Сочинение Парфения как источник романов 136 Ф.М. Достоевского
Заключение 157
Библиография 163
- Преодоление древнерусской традиции в сочинениях паломников XIX в. (Д.В. Дашков)
- . «Путешествие» А.Н. Муравьева и его восприятие современниками
- Рецепция книги Парфения в критике 1850-х гг
- «Сказание» инока Парфения в творческом сознании М.Е. Салтыкова-Щедрина
Введение к работе
Паломничество, т.е. поклонение местам человеческих страданий и божественной славы Христа, как неотъемлемый элемент религиозного сознания, как церковный обычай, есть одновременно и явление культурно-историческое. Редкий поклонник святых мест не фиксировал свои путевые впечатления, поэтому паломническая литература составляет огромный пласт культуры, как русской, так и западноевропейской, и весьма разнообразна по своему жанровому составу. К паломнической литературе можно отнести путеводители, очерки, заметки, письма.
Первые путевые очерки в русской литературе принадлежали паломникам древней Руси и получили название «хожений» («хождений»)1. На сегодняшний день насчитывается более семидесяти древнерусских хожений2, многие из которых имеют несколько списков, что свидетельствует о популярности жанра в прошлом. Традиционный жанр хожения отличает сжатое изложение событий, участником которых являлся автор, точное описание святых мест, наконец, общая поучительная и познавательная цель сочинения.
В основной своей массе хожения представляли собой паломнические сочинения, но с конца XIV в. («Хождение Игнатия Смольнянина») путешественники, наряду с паломническими, ставят перед собой иногда дипломатические или торговые цели. Такого рода путевые очерки окончательно укрепляются в середине XV века и достигают своего расцвета в «Хождении за три моря» Афанасия Никитина.
Тема пути в древнерусской литературе, как правило, оказывается связанной с образом Святой земли. Святые места не только предельно
1 В медиевистике используются оба термина: «хожение» и «хождение».
Мы используем вариант «хожение» вслед за Н.И. Прокофьевым, издавшим
«Книгу хожений».
2 Прокофьев Н.И. Древнерусские хождения XII — XV веков. Автореф.
дисс... докт. филол. наук. М., 1970.
удалены от путника, но и требуют от него особых усилий, сопряженных прежде всего с духовным подвигом. Путь к Святой земле в сознании средневекового человека являлся семиотически значимым. Отправление в путь означало отказ от привычной жизни, от устоявшегося быта, подразумевало приобщение к святыне. По замечанию Ю.М. Лотмана, «всякое путешествие» в средние века приобретало «характер паломничества»3.
Девятнадцатый век несет принципиально новое, аналитическое отношение к православному Востоку, выразившееся в изучении древнерусского паломничества, в разыскании и изучении его памятников. В первой половине XIX в. паломничество еще не имело того массового характера, который оно приобрело после, в особенности с возникновением в 1882 г. Палестинского общества, однако начало научного осмысления паломнических сочинений как явления литературы приходится именно на это время, когда хожения становятся объектом исторических и текстологических исследований. Появилась необходимость в издании хожений, в выявлении рукописных списков, в их сравнительно-текстологическом описании. Это было осуществлено вполне только к 70-80 годам XX столетия, когда Н.И. Прокофьевым была издана «Книга хожений»4. Исследования Прокофьева были вызваны многовековым читательским интересом к сочинениям древнего жанра и опирались на разыскания, исследования и опыт почти двух столетий. В XVIII в. древнерусские хожения долгое время распространялись еще в списках. Только в 1783 г. выходит отдельной книгой «Хожение Трифона Коробейникова». В 1788 г. издается сочинение Игнатия Смольнянина и
Лотман Ю.М. О понятии географического пространства в русских средневековых текстах // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3-х т. Таллинн, 1992. Т. 1. С. 408.
4 Книга хожений. Записки русских путешественников XI — XV веков. М., 1984.
«Во Иерусалим хожение», входившее в состав Никоновской летописи. Более десяти хожений было напечатано в «Древней Российской библиотеке» Н.И. Новикова.
В начале XIX в. продолжается начавшееся в предыдущем столетии издание древних паломнических сочинений. Н.М. Карамзин в примечаниях к «Истории Государства Российского» использует выписки из хожений. В «Словаре историческом о бывших в России писателях духовного чина греко-российской церкви» Е. Болховитинова говорится о семи писателях-паломниках: дается оценка литературных трудов игумена Даниила, Степана Новгородца, Игнатия Смольнянина, Зосимы, Арсения Суханова, Мелетия Саровского, Василия Григоровича-Барского. В 1830-х гг. были обнаружены новые тексты хожений. Археограф М.П. Строев известил о находке хожения в Царьград Антония (Добрыни Ядрейковича), и после этого известия М.А. Максимович дал его разбор в «Истории древней русской словесности». Огромный вклад в изучение хожений внес И.П. Сахаров, который впервые издал собранные на то время «Путешествия русских людей». Эта книга, выдержавшая четыре издания, оставалась единственным сборником древнерусских хожений вплоть до 1984 г., когда вышло издание, подготовленное Н.И. Прокофьевым.
Попытку описания и научного осмысления паломнической литературы предпринимает в 60-е гг. XIX в. Н.В. Докучаев. Его исследование также было обращено к древнерусским памятникам5.
Начиная с 1840-х гг. древнерусские хожения входят в курсы по истории литературы. Разбору, анализу сочинений древних
5 Докучаев Н.В. Древнее русское паломничество ко Святым местам Востока вообще и путешествия русских раскольников в те же места в частности // Черниговские епархиальные известия. 1867. № 1-9; Докучаев Н.В. Древнерусское официальное паломничество ко Святым местам Востока в связи с отношениями русской церкви к восточной // Черниговские епархиальные известия. 1869. № 13-16.
путешественников уделяют внимание СП. Шевырев, А.Д. Галахов, И.А. Порфирьев, А.Н. Пыпин.
Новый всплеск в обращении к сочинениям паломников приходится на конец XIX в. С образованием Палестинского общества и с началом издания первых выпусков Палестинского сборника, т.е. в 1880-е гг. и в последующие десятилетия, развертывается большая работа по изданию паломнических хожений. Вокруг сборника группируются крупные силы текстологов (М.А. Веневитинов, архимандрит Леонид, Х.М. Лопарев, СО. Долгов, Н.Я. Марр).
Исследования начала XX в. были направлены и на поиски новых памятников и списков, на изучение библейских и апокрифических мотивов в хожен иях. Среди трудов литературоведов следует назвать концептуальные работы В.П. Адриановой-Перетц, Д.С. Лихачева, Я.С. Лурье. В XX в. появляется особенно много исследований, находящихся на стыке наук. Тексты хожений рассматриваются в качестве исторических, палеографических, этнологических источников у Д.С Лихачева, М.Н. Тихомирова, В.Л. Янина6. Что касается религиозных мотивов хожений, то подробно о них в советском литературоведении говорить было не принято, зачастую их обходили молчанием, либо вовсе опровергали (Данилов В.В., Янин В.Л.).
Паломническими сочинениями занималось не только традиционное литературоведение. Тартускую структурно-семиотическую школу
Лихачев Д.С. Русский посольский обычай XI-XIII вв. Исторические записки. М., 1946. Т. 18; Тихомиров М.Н. Средневековая Россия на международных путях XI — XV вв. М, 1966; Янин В.Л. Междукняжеские отношения в эпоху Мономаха и «Хождение игумена Даниила» // ТОДРЛ. М.; Л., 1960. Т. XVI.
интересовали происхождение древнерусских хожений, семиотическая функция пространства в древнерусских путешествиях7.
Несмотря на то, что паломнические сочинения не были явлением собственно литературным, в медиевистике неоднократно поднимался вопрос о хожениях как о произведениях художественной литературы. В историко-литературных исследованиях можно встретить мнение, что художественная сторона описания у игумена Даниила не развита, что его эстетические впечатления сдержанны8. Мнение о том, что хожения представляют собой географические труды, опроверг Н.И. Прокофьев в своей докторской диссертации. Ученый доказал, что хожения — «одна из форм литературы художественной, но того периода, когда художественность носила особый отпечаток и значительно отличалась от художественности литературы нового времени»9.
Необходимо заметить, что единого мнения ученых о жанрообразующем признаке хожений не существует. Несмотря на это, в стремлении исследователей выявить обшую доминанту древнего жанра заметна некое сходство суждений. Хожения, «благочестивые путешествия» (Н.К. Гудзий), характеризуются, по мнению В.П. Адриановой-Перетц, целью паломника конкретизировать религиозные представления, говоря иначе, в качестве жанрообразующего фактора здесь выступает религиозно-поучительный смысл (К.Д. Зееман).
С нашей точки зрения, очевидной жанровой доминантой древнерусских текстов является религиозный объект, путь в Святую землю
7 ЛотманЮ.М. О понятии географического пространства в русских средневековых текстах //Лотман ЮМ. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. Т. 1.
Адрианова-Перетц В.П. Путешествия // История русской литературы. М.; Л., 1941. Т. 1.
9 Прокофьев Н.И. Древнерусские хождения XII - XV веков. Автореф. дис... докт. филол. наук. М, 1970. С. 27.
и пребывание в ней, что и определяет структурные особенности текста хожений.
Составляя описания Святой земли, древнерусские авторы руководствовались греческими проскинитариями и ставили перед собой вполне определенные, практические цели. Их детальное описание святых мест было ориентировано на литературный этикет эпохи. Изменившиеся со временем критерии художественности коснулись и паломнической литературы: в записках путешественника XIX в. уже редко можно было найти черты классического хожения в чистом виде. Само же слово «хожение» начинает выходить из широкого употребления уже с XVI в. (с «Путешествия...» Трифона Коробейникова). В XVIII столетии свои паломнические сочинения авторы именуют «путешествиями»: «Путешествие в Святую Землю старообрядца московского священника Иоанна Лукьянова», «Путешествие посадского человека Матвея Гавриловича Нечаева в Иерусалим», «Путешествие в Иерусалим Мелетия, Саровския пустыни иеромонаха...» и др.
Секуляризация общественной жизни и форм общественного сознания отразилась и на паломнической литературе.
Путь человека допетровского времени лежал почти всегда на Восток. Запад не только не пользовался популярностью у путешественников, но, напротив, воспринимался как источник ереси, как постоянная опасность для традиционного уклада русской жизни. Начало царствования Петра I открыло путь русским людям в Европу, хотя путешествия за границу были почти всегда вынужденными: «туда не ехали, туда посылали» . Подданные Петра Великого часто с «тяжелым сердцем и в мрачном настроении» отправлялись в неведомые края изучать неведомые им науки и ремесла. Европа была носителем опасностей, неразрешимых трудностей,
10 Сивков К.В. Путешествия русских людей за границу в XVIII веке. СПб., 1914. С. 8.
и противостояла Святой земле, которая, напротив, хранила паломника. У игумена Даниила четко выражено сознание того, что паломник — человек особенный, его не могут коснуться никакие беды, или, во всяком случае, он их выдержит.
По мнению К.В. Сивкова, путешественники, которые оправлялись в XVIII в. в Европу, были еще во многом близки древнерусским паломникам . Они подолгу рассматривают и описывают какие-нибудь «диковинные вещи», но проходят мимо величайших памятников искусства; мало интересуются политикой, экономикой, наукой, зато внимательны к святыням, в своих записках они неизменно подчеркивают превосходство православной веры над католической. Так, П.А. Толстой, прибыв в Венецию, сначала идет в греческую церковь Св. Георгия, а только затем в знаменитый собор Св. Марка12.
Древнерусский писатель-путешественник свою задачу видел в рассказе о тех конкретных предметах и реалиях, которые оказывались связанными с событиями Священной истории. Новая светская культура диктовала свои законы, свое разнообразие жанров и стилей, свой язык. С возникновением сентиментализма зарождается интерес к самой личности путешествен н и ка.
К середине XVIII в. путешествие за границу становится необходимым в образовании и воспитании дворянина. При Екатерине II такие поездки часто совершаются добровольно. Молодой человек едет на Запад изучать юридические и философские науки, как правило, будучи уже знакомым с европейской культурой. Постепенно сочинения путешественников освобождаются от подробного и сухого перечня виденного и слышанного, в них появляются «новые образы и приятные
11 Сивков КВ. Указ. соч. С. 10.
12 Толстой П.А. Путешествия стольника П.А. Толстого по Европе, 1697-
1699 / Изд. подгот. Л.А. Ольшанская, С.Н. Травников. М., 1992.
впечатления», которые «обогащают воображение» путешественника. Такая поездка, т.е. реальный бытовой поступок, легла в основу «сентиментального путешествия».
«Путешествие» принято считать одним из основных жанров сентиментализма. В сентиментальном путешествии, где на первый план выдвинута личность автора, где в центре внимания оказывается внутренний мир человека, преобладает лирическое начало. Оно же является средством выражения душевной жизни автора и противостоит эпическому повествованию традиционного хожения.
В России «литература путешествий» получила широкое распространение. «Путешествие» было этапным моментом на пути становления и развития русской прозы. Своего апогея этот жанр достигает в «Письмах русского путешественника». В сочинении Карамзина, как и у Стерна, на первый план выдвигается личность автора, предпочтение отдается лирическому повествованию, превосходство субъективного начала оказывается принципиальным. Кроме того, Карамзин и его последователи ставили перед собой цель «привить» читателю тонкий вкус, любовь к изящному.
Утверждение собственно литературного путешествия как жанровой разновидности соотносится с определенными временными границами13. Закат «литературы путешествий» приходится уже на 30-е гг. XIX столетия, когда появились жанровые пародии и наметилась тенденция к слиянию «путешествия» с иными жанрами («Странник» А. Вельтмана).
По мнению Н.И. Прокофьева, вымышленные литературные путешествия, столь распространенные в карамзинскую эпоху, восходят к
Ивашина Е.С. Жанр литературного путешествия в России конца XVIII — первой трети XIX века. Автореф. дис... канд. филол. наук. М., 1980.
древнерусскому хожению наряду с путевыми очерками . Однако нам представляется более основательной точка зрения Е.С. Ивашиной, которая разграничивает путевой очерк и литературное путешествие, указывая на «различные подходы повествователя к описываемым явлениям окружающего мира»15. Эпическое начало путевого очерка противостоит, по Ивашиной, «форсированному лиризму» литературного путешествия.
В отличие от «сентиментального путешествия», жанр путевого очерка присутствовал в литературе постоянно. Его жанрообразующие черты, генетически восходящие к хожению, варьировались и менялись в зависимости от историко-литературной ситуации. К середине XIX в. путевой очерк имел уже мало общего с традиционным древнерусским хожением, но еще не обладал «твердыми, традиционными формами» (Б.М. Энгельгардт). И.А. Гончаров, работая над «Фрегатом "Паллада"», сетовал, что «нет науки о путешествиях», и потому «никому не отведено столько простора и никому от этого так не тесно писать, как путешественнику»16.
Паломнические сочинения о Палестине и об Афоне, которые создаются и публикуются в XIX в., нельзя отнести ни к светским путевым очеркам, подобным «Фрегату "Палладе"» Гончарова, ни, тем более, к «сентиментальному путешествию». Говоря о паломническом сочинении XIX в., следует признать, что оно так и не получило в современном литературоведении научного осмысления17.
14 Прокофьев Н.И. Древнерусские хождения XII-XV веков. Автореф. дисс...
докт. филол. наук. М., 1970. С. 33.
15 Ивашина Е.С. Жанр литературного путешествия в России конца XVIII —
первой трети XIX века. Автореф. дис... канд. филол. наук. М., 1980. С. 4-5.
16 Гончаров И.А. Собрание сочинений: В 8 т. М., 1978. Т. 2. С. 16-17.
17 Литературоведение XIX в. было обращено в основном к древнерусским
хожениям. Правда, уже к 1877 г. появляется первый подробный и
многоплановый библиографический указатель СИ. Пономарева
(Пономарев СИ. Иерусалим и Палестина в русской литературе, науке,
Как литературное явление паломническое сочинение продолжает существовать в XIX в. наряду с «сентиментальным путешествием» и путевым очерком. Анализ паломнических сочинений — один из путей к постижению закономерностей общего литературного процесса. Сочинения паломников позволяют выявить целый пласт литературной жизни XIX в. В отличие от «литературы путешествий», пласт этот далеко не однороден. У истоков паломнических сочинений лежат церковные и культурные традиции Древней Руси. Однако паломническую литературу нового времени уже чрезвычайно трудно соотносить с исторически сложившимся жанром хожения. Сочинения паломников, усваивая новые художественные тенденции, неизбежно отражали историко-литературную ситуацию. Лучшие из них не только вызывали живую реакцию современников, но и находили отклики в классической литературе.
Яркий пример тому - книга «Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле постриженника Святыя горы Афонския инока Парфения» . «Сказанию» как уникальному литературному явлению XIX в. посвящена наша работа, актуальность которой обусловлена необходимостью определить место книги Парфения в русской литературе.
живописи и переводах. Материалы для библиографии. СПб., 1877). Палестинский сборник публикует статью В.Н. Хитрово обобщающего характера и составленный им же библиографический указатель книг и статей о святых местах Востока {Хитрово В.Н. Палестина и Синай. Библиографический указатель русских книг и статей о Святых местах Востока, преимущественно Палестинских и Синайских. СПб., 1876. Ч. I. Вып. 1).
В советском литературоведении паломнические сочинения «нового времени» были преданы забвению, т. к. в них раскрывался духовный облик писателя, его религиозное настроение.
18 Имя автора в миру - Петр Агеев, по другим источникам - Петр Андреев (1807-1878).
Рассмотрение книги Парфения в литературном контексте до сего времени не становилось предметом исследования, хотя уже современники осознавали это сочинение как замечательное явление литературы. В этой связи замечательно сравнение «Сказания» Парфения с «Чайльд Гарольдом» Байрона, появившееся в заметке А.В. Дружинина: «И пусть читатель не дивится такому необыкновенному сравнению, путешествие инока Парфения есть океан поэзии, бессмертная книга, которая останется в русской литературе на столетия и с каждым годом будет приобретать большую и большую славу»1 . В этой же небольшой статье А.В. Дружинин сетовал по поводу того, что эстетическая критика до сих пор не сказала о книге «своего слова». Заметим, что к 1860 г. были опубликованы пять критических статей, посвященных «Сказанию». Возможно, представление об отсутствии завершенного критического разбора книги возникло именно из-за несовместимости мировоззренческих позиций критиков. Но очевидно и другое: Дружинин в данном случае подчеркивал значение того эстетического направления в критике, к которому принадлежал сам.
Книга «смиренного монаха» оказалась в центре внимания литературной критики, но анализировалась с разных идеологических и эстетических позиций. Авторы журнальных отзывов о «Сказании» по-разному пытались объяснить причину читательского успеха книги, однако феномен ее популярности так и остался невыясненным.
Возрастание в середине XIX в. интереса к мемуарам, автобиографиям, запискам, очеркам, т.е. к всевозможным документальным жанрам, обычно связывается с понижением уровня художественной литературы или с потребностью проанализировать итоги революции 1848-1849 гг. . Л.Я. Гинзбург утверждает, что разрыв между внешним и
19 [Б. п.] Записки Паломника / Дружинин А.В. // Библиотека для чтения.
1860. Т. 160. 4.4. С. 8.
20 Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Л., 1977.
внутренним миром становится в этот «кризисный» период «принципом осознания личности». История создания и публикации «Сказания», восприятие книги современниками позволяют говорить о сочинении Парфения как об исключении. «Сказание» произвело огромное впечатление на современников прежде всего потому, что его автогерой отличался редкой цельностью и ясностью мировоззрения, совершенным отсутствием противоречий.
Историко-литературная значимость рассматриваемого нами периода исчерпывается для многих исследователей появлением «Мадам Бовари» Флобера, «Детства» Толстого, «Рудина» Тургенева21. Говоря о «Сказании», мы имеем дело с автором, не знакомым с историей литературы, не осознающим себя в области так называемой «мирской» литературы, не заботившимся о «красотах слога».
В современном литературоведении краткую информацию о «Сказании» содержат комментарии С.А. Макашина22 и А.И. Журавлевой23 к текстам М.Е. Салтыкова и А.А. Григорьева, так как имя Парфения в определенной степени связано с творчеством этих авторов. Разумеется, анализ «Сказания» не входил в задачи исследователей, поэтому указанные комментарии не могут дать преставления о месте книги Парфения в литературном процессе.
Вопрос о влиянии Парфения на русскую литературу наиболее разработан в исследованиях о Достоевском, в частности в работах Р.В. Плетнева24 и И.Д. Якубовича25. Не вполне разрешенным его можно
Эйхенбаум Б.М. Лев Толстой: 60-е годы. Л.; М., 1931.
Макашин С.А. Примечания // Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений. М., 1974. Т. 5.
Журавлева А.И. Примечания // Григорьев А.А. Эстетика и критика. М., 1980.
24 PletnevR. Dostojevskiy und der Hieromonach Parfeniy II Zeitschrift fur slavische Pilologie. 1937. Bd. XIV. № 1-2. S. 36-39; Плетнев Р.В. Сердцем
считать потому, что здесь нет ясного разграничения между мировоззренческим влиянием Парфения на Достоевского и стилистическим воздействием «Сказания» на творчество писателя.
Актуальность темы обусловлена ее неразработанностью в современном литературоведении.
Цель исследования состоит в том, чтобы, сравнив «Сказание» с паломническими сочинениями 1820-1850-х гг., показать его уникальность, а также проследить судьбу книги, вписав ее в литературный контекст эпохи.
В соответствии с поставленной целью решаются следующие задачи:
показать тенденции развития паломнической литературы в первой половине XIX в.,
определить место «Сказания» в ряду паломнических произведений 1820-1850-х гг.,
проанализировать восприятие книги Парфения современной ему критикой,
выявить значение «Сказания» в художественном опыте М.Е. Салтыкова-Щедрина и Ф.М. Достоевского.
Теоретической основой диссертации послужили труды Л.Я. Гинзбург, Д.С. Лихачева, Н.И. Прокофьева, Ю.Н. Тынянова, Б.М. Энгельгардта, Б.М. Эйхенбаума, работы по теории и истории жанра хожений.
Научная новизна исследования. В диссертации впервые предпринята попытка историко-литературного изучения «Сказания», что помогает:
мудрые (О "старцах" у Достоевского) // О Достоевском. Сборник статей / Под ред. А.Л. Бема, Вып. 2. Прага, 1933. С. 73-92.
25 Якубович ИД. К характеристике стилизации в «Подростке» // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1978. Т. 3. С. 136-143.
дать более глубокое представление о литературной ситуации, выявить читательские запросы современников Парфения;
проследить влияние «Сказания» на творчество А.А. Григорьева, М.Е. Салтыкова, Ф.М. Достоевского;
объяснить феномен литературного успеха «Сказания» и представить книгу как уникальное явление в русской культуре.
В исследовании использованы традиционные историко-литературные методы: историко-функциональный, генетический, типологический, сравнительно-исторический.
Источником нашего исследования послужил текст «Сказания», опубликованный в 1855 г. (первое издание) и вышедший с исправлениями во втором издании (1856 г.).
Для анализа «Сказания» очень важным оказывается тот предшествующий книге Парфения контекст паломнической литературы, к которому принадлежат путевые записки профессиональных литераторов: «Отрывок из путешествия по Греции и Палестине в 1820 году» и «Афонская гора» Д.В. Дашкова (Дашков представляет для нас интерес как новатор, создавший на основе впечатлений паломнической поездки образец светского повествования), «Путешествие к Святым местам в 1830 году» А.Н. Муравьева и «Путешествие иеромонаха Аникиты к Святым местам Востока в 1834 — 1836 годах», основу которого составил дневник С.А. Ширинского-Шихматова, в монашестве о. Аникиты. Жанровое и стилевое разнообразие паломнических сочинений названных авторов объясняется тем, что они написаны людьми, принадлежавшими к литературным кругам. В диссертации учтены также паломнические произведения Ф.-Р. де Шатобриана, А.С. Норова, П.А. Вяземского и др. Сравнение текста Парфения с сочинениями литераторов позволяет выявить важные содержательные и художественные особенности «Сказания».
Подробный анализ книги Муравьева обусловлен тем, что в сознании современников «Сказание» Парфения противопоставлялось именно «Путешествию» Муравьева. Сопоставление названных сочинений, выявление причин истинной популярности первого и «нелюбви» к последнему становится предметом наших размышлений. Попытка восстановить картину восприятия «Путешествия к Святым местам в 1830 году» основана на анализе впечатлений современников.
Что касается Шихматова, то с Парфением его сближает не только единство мировоззрения: о. Аникиту Парфений почитал святым, их духовные пути пересеклись на Афоне, и, наконец, не исключено знакомство Парфения с дневниковыми записями о. Аникиты.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии.
Преодоление древнерусской традиции в сочинениях паломников XIX в. (Д.В. Дашков)
В сочинениях паломников XIX в. окончательно преодолевается традиция древнего жанра хожения. Прежде всего, исчезает интерес к внешней стороне предмета, в прошлое уходит также поучительная цель автора-паломника; местные предания, апокрифические легенды подвергаются скептическому анализу. Некоторые признаки хожений сохраняются лишь формально, несут иное семантическое наполнение и функции. Все это свидетельствует о видоизменении традиционной жанровой модели хожения.
Черты литературной прозы нового времени, напротив, приобретают актуальность. Обилие лирических отступлений, широкое привлечение «чужого» слова (не только текстов Священного Писания, но и литературных источников), вольная трактовка библейских сюжетов характеризуют большинство паломнических сочинений XIX в. Жанровая доминанта (путь в Святую землю, поклонение святыне), определяющая структуру и особенности древнерусского текста, утрачивает свою первостепенность.
В сознании человека XIX в. особую ценность представляло путешествие экзотического рода. Не случайно Гончаров в своих «Очерках путешествия» говорит: «Нет, не в Париж хочу, не в Лондон, даже не в Италию ... хочу в Бразилию, в Индию, хочу туда, где солнце из камня вызывает жизнь и тут же рядом превращает в камень все, чего коснется своим огнем ... где глаза не устанут смотреть, а сердце биться» . К подобным экзотическим путешествиям может быть отнесена и поездка на Восток.
Автор статьи о «Путешествии» А.Н. Муравьева в «Московском телеграфе» приводит мысль о разнице задач при описании Востока и Западной Европы . Русская публика, мало знакомая с описаниями Востока, ждала от такого «путешествия» полноты и точности описаний природы, памятников религии и культуры, исторических достопримечательностей, нравов и прочих подробностей из жизни экзотических стран. Такое путешествие как литературное сочинение должно было обладать несомненно большей степенью документальности и публицистичности, чем «сентиментальное». От него действительно ждали не только познавательной ценности, но и, по меткому замечанию Гончарова, «чудес, поэзии, огня, жизни и красок», т. е. художественности.
Палестина представляла «неистощимую жатву для поэта-путешественника», ибо «на всем пространстве земного шара нет страны, более живописной» и поэтической. Из критической статьи Н.И. Надеждина о «Путешествии» Муравьева ясно, что для паломника нового времени именно критерий «пламенного сердца» во многом определял достоинства произведения. От писателя требовалось прежде всего, чтобы благочестие пилигрима не затмило поэтического переживания, и в этом проявлялось его участие в «самопознании века». Поэтому предпочтение критики оказывалось на стороне живописного путешествия, где черты «вдохновения и поэзии» составляли «важнейший документ умственной и нравственной жизни народа» .
Такой характер имели путевые заметки русских литераторов первой половины XIX в., создававшиеся с оглядкой на европейскую литературу.
Своему знакомству с христианскими святынями Палестины просвещенная публика XIX в. была обязана главным образом «Путешествию из Парижа в Иерусалим ... и обратно из Иерусалима в Париж...» Ф.-Р. де Шатобриана, появившемуся в 1811 г.5
«Путешествие» Шатобриана было довольно популярно в России и дважды переведено6. По замечанию современника, Шатобриан для русского «читателя высшего разряда» был тем же, чем «Григорович для низшего». Цель французского писателя «искать точных изображений» не противоречила паломнической традиции. Шатобриан считал, что все увиденное и услышанное паломником должно быть отражено в его рассказе: «Путешественник — есть род дееписателя ... ; и каковы бы ни были его собственные мысли, они никогда не должны ослеплять его» . Однако Шатобриан не был последовательным исполнителем той роли «дееписателя», которую добровольно взял на себя. О.И. Сенковский с иронией заметил, что из его книги «трудно составить себе какое-нибудь понятие о местах, виденных автором, и постигнуть его картины»8.
Творческое сознание Шатобриана оказалось подчинено новой культуре и законам, которые она несла. Писатель создал не «ученое», а «живописное» путешествие - именно такое определение появится в «Телескопе». Однако обилие фактического материала, источников, которые критически осмысливаются и перерабатываются в сочинении, подробные топографические описания придают «Путешествию» характер наукообразности. Шатобриан, претендующий на энциклопедичность, в действительности не стремился ни к «познаванию нравов людей», ни к «основательному исследованию наук и художеств». Огромный пласт мифологических, литературных, научных источников в его сочинении обусловлен тем, что Шатобриан видел в литературе средство цивилизовать читателя.
. «Путешествие» А.Н. Муравьева и его восприятие современниками
При анализе «Сказания» очень важным для нас оказывается тот предшествующий книге Парфения контекст паломнической литературы, к которому принадлежит «Путешествие ко Святым местам в 1830 году» А.Н. Муравьева.
Сочинение Муравьева получило довольно широкий отклик в печати. Сразу же после его публикации последовали рецензии в «Северной пчеле», в «Московском телеграфе», в «Телескопе», в «Дамском журнале», в «Отечественных записках» . Книге сопутствовало поощрение издателей: она выдержала пять изданий (1832, 1833, 1835, 1840, 1848 гг.), была напечатана на хорошей бумаге, хорошим шрифтом. Внешний вид книги, благочестивые стремления и эмоциональный подъем автора произвели свое впечатление .
Еще в начале творческого пути, унаследовав от СЕ. Раича, своего «просвещенного наставника», интерес к итальянской средневековой поэзии, Муравьев в 1820-е годы погружается в творчество Данте и Тассо, изучая их произведения на языке оригинала. В это же время у Муравьева возникают десятки замыслов, «один другого грандиозней». Муравьев задумывает монументальную поэму «Потоп» на библейский сюжет, его волнуют сюжеты из русского средневековья; возникают замыслы будущих трагедий: «Святополк», «Андрей Боголюбский», «Сеча на Калке», «Марфа Посадница». Опубликовать тогда Муравьеву удается только отрывки из дилогии «Князья Тверские в Златой Орде» и из пьесы «Битва при Тивериаде». Перу Муравьева принадлежат стихотворения, поэтические циклы, драмы, очерки, проповеди, мемуары и исторические трактаты. Трудно назвать литературную форму, к которой бы не обращался писатель. Несмотря на столь многожанровое творческое наследие, Муравьев остался известен прежде всего как автор книги о паломничестве. В течение своей жизни Муравьев, осознавая, что «ни одна из его книг не имела столь блистательного успеха» , старался поддерживать репутацию автора «Путешествия».
На протяжении 1830-х — 1850-х гг. Муравьев создал целый ряд «путешествий»: «Путешествие по Святым местам русским» (1836), «Римские письма» (1846), «Грузия и Армения» (1848), «Письма с Востока в 1849-1850 гг.» (1851), «Русская Фиваида на Севере» (1855). Все перечисленные «путешествия» могут быть рассмотрены как своеобразный цикл. Не случайно рецензенты «Отечественных записок», «Библиотеки для чтения», а также А.В. Никитенко и И.С. Тургенев считали «Путешествие по Святым местам русским» логическим продолжением первого «Путешествия».
Итак, «Путешествие ко Святым местам в 1830 году»» определило судьбу Муравьева. Несомненно, сам писатель придавал огромное значение иерусалимской теме потому, что именно она принесла ему литературное имя.
Еще «Битвой при Тивериаде» было положено начало развития иерусалимской темы - основной в творчестве Муравьева. Образ Иерусалима сопровождал Муравьева всю жизнь, пройдя в его сознании эволюцию от колыбели рыцарских подвигов до символа Небесного Града. Духовная стезя деятельности Муравьева, по его словам, была проложена благодаря Иерусалиму: «Щедрою рукою вознаградил меня Господь, ибо все, что я ни приобрел впоследствии, как в духовном, так и в вещественном, истекло для меня единственно из Иерусалима»4. С именем святого града Муравьев связывал даже свои гражданские успехи. Так, по крайней мере, он писал в своих мемуарах, ориентированных на светскую публику.
Муравьев тщательно обдумывал свое произведение, «испытывал себя»: «Меня особенно занимало тогда, — вспоминал он, — описание путешествия, которому я посвятил все мои досуги и нравственные силы»5. Участие В.А. Жуковского, а также значительная правка Филарета6 усовершенствовали сочинение Муравьева. Но тогда, когда книга уже была напечатана, Муравьев «испугался» появления ее в свете, о чем свидетельствует анонимность ее издания: автор не исключал возможного провала книги и очень его опасался.
Как видим, авторские установки Муравьева и Парфения изначально содержат принципиальную разницу: Муравьев боится провала книги, Парфений - успеха; первый заботится о литературном имени, второй осознает, что «не учен внешней премудрости, груб есмь и невежда словом» (1,IV).
В литературном отношении первое «Путешествие» было самым «отделанным» произведением Муравьева. Как паломническое сочинение оно содержало описания святых мест Иерусалима, его ближайших окрестностей, а также Вифании, Мертвого моря, Вифлеема и др. Каждая глава книги посвящалась тому или иному городу, месту, святыне, название которой служило заголовком.
Рецепция книги Парфения в критике 1850-х гг
Восприятие читателями книги Парфения, равно как и ее нравственное значение, запечатлел Ап. Григорьев: «Вся серьезно читающая Русь, от мала до велика — прочла ее, эту гениально-талантливую и вместе простую книгу - немало, может быть, нравственных переворотов, но уж во всяком случае немало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни. На людей, которых уже никак нельзя заподозрить в аскетических наклонностях, ... она произвела почти то же неотразимое обаяние, и, по крайней мере, с художественной точки зрения, они оценили ее в точности и до тонкости...»
Опасения автора «Сказания» приобрести «маловременную славу» оказались реальностью сразу после первой публикации книги.
Живым откликом на «Сказание» стали высказывания о нем, появившиеся в различных литературных кругах второй половины 1850-х гг. Отзывы о книге были восторженными и говорили о высоком таланте ее автора. Очевидно, что книга представляла значительное литературное явление.
В 1855-1860 гг. в различных периодических изданиях были опубликованы пять статей, посвященных Парфению и его сочинению2: Н.Г. Чернышевского в «Современнике», анонимная статья в «Москвитянине», СМ. Соловьева в «Русском вестнике», Н.П. Гилярова-Платонова в «Русской беседе», А.В. Дружинина в «Библиотеке для чтения».
Необходимо заметить, что публикация «Сказания» пришлась на период, когда в России особенно остро стоял вопрос об историческом самосознании народа. Для современников «Сказание» представляло уникальный материал для понимания народной жизни. Разумеется, подход к книге Парфения был обусловлен идейно-эстетическими воззрениями критиков.
Характерную зависимость оценки «Сказания» от эстетической позиции критика легко проследить на примере заметки Чернышевского. Для Чернышевского книга Парфения представляла интерес справочника о современном состоянии раскольнических сект3, а также источника сведений о русских, проживающих в Молдавии и Австрии. Называя «Сказание» «многотомными записками» и отказывая его автору в «системе», критик прочитывал (если не просматривал) Парфения слишком ограниченно. Не сказав ни слова о духовной сущности книги, Чернышевский радикальным образом искажал идею Парфения, что было замечено в одном из писем Григорьева к В.П. Боткину. По словам Григорьева, «легкомысленный отзыв» Чернышевского о книге Парфения поразил его «отсутствием такта и дубинностью чутья»4. Григорьев отнес статью Чернышевского к писаниям, «оскорбляющим всякое эстетическое и историческое чувство» «серьезного литератора».
Заметим, что ни одна критическая статья о книге не поддержала «Современник», напротив, отзывы других журналов расходились с трактовкой Чернышевского. В тех эпизодах, где Чернышевский заметит «разнохарактерное содержание рассказов», проявившееся в том, что Парфений «равно подробно излагает свои путешествия к Святым местам, свои беседы, сначала с православными, которые обращали его, потом с раскольниками, которых обращал он, и, наконец, различные интересные анекдоты» , СМ. Соловьев увидит «не одно описание местностей», а «удивительные образы времен далекой древности».
Заметив, что «заглавие книги далеко не может дать понятия о содержании ее»6, Соловьев ставил своей задачей изложить событийную канву «Сказания», показав тем самым «любопытное и назидательное» содержание книги. Отсюда подробный пересказ текста и многочисленные цитаты из «Сказания». К безусловным литературным достоинствам книги критик относил «беспристрастие и простоту» рассказа Парфения.
Тезис о занимательности книги, оригинальности ее слога, а главное, нравственной чистоте ее автора, был не нов: еще до выхода второго издания «Сказания» в «Москвитянине» появился отклик на публикацию отрывка из книги Парфения о посещении Афона великим князем Константином Николаевичем . Эта заметка принадлежала неизвестному автору и относилась не столько к упомянутому отрывку, сколько ко всему сочинению в целом. Среди прочих заслуг Парфения автор заметки особо подчеркивал отражение в книге той духовной связи, которая «существует между Русью и Православным Славянским и Греческим Востоком, ту любовь, проявление которой, изображенное в сочинении о. Парфения, нередко вызывает невольные слезы у читателя».
Высокий духовный облик автора определял для москвитянинского критика художественность «Сказания». Предостерегая Парфения и его издателей от каких-либо языковых изменений во втором издании книги, критик особенно опасался за особый ее стиль. Тревогу эту вполне разделял и М.П. Погодин, указавший в комментариях, что считает книгу «украшением народной русской словесности».
«Сказание» инока Парфения в творческом сознании М.Е. Салтыкова-Щедрина
Попытка восстановить историю неосуществленного замысла «Библиотеки для чтения» побуждает обратиться не только к замыслам Ап. Григорьева, но и к незавершенному тексту критической статьи Салтыкова, так как именно он работал над статьей о «Сказании» в первой половине 1857 г. Сохранился текст статьи с двумя слоями правки, которые позволяют говорить о двух редакциях. В своем анализе восприятия Салтыковым книги Парфения мы основываемся на второй, более поздней редакции.
Как известно из биографии Салтыкова, в первой половине 1857 г. он сближается со славянофильскими кругами, общается с И.В. Павловым, С.А. Юрьевым, семьей Аксаковых. Сотрудничество с Иваном Аксаковым объясняется общностью их интересов: И. Аксаков хорошо знал провинцию, имел опыт следствия по раскольническим делам и в эти годы был чужд идеализации русской жизни. Особенно показательно сходство позиций И. Аксакова и Салтыкова в отношении к расколу: их приводила в недоумение искренность старообрядцев, их стремление к истине, сопровождающееся явными заблуждениями. Подобно Салтыкову, И. Аксаков пытался и не мог согласовать «высокую нравственную сторону (способность на любую жертву и муку) с безнравственностью предмета убеждения»1. Более чем вероятно, что Аксаков и Салтыков обменивались опытом по раскольническим следствиям. Характеристика некоторых раскольнических сект (филипповской, федосеевской, сопелковской) в письмах Аксакова мало отличается от суждений по этому же предмету Салтыкова в статье о «Сказании».
Под влиянием славянофильского окружения Салтыков проникся общей любовью к славянофильскому патриарху, Сергею Тимофеевичу Аксакову. Не случайно «Семейная хроника» упомянута в обоих вариантах статьи о книге Парфения. Оба сочинения служили Салтыкову материалом для изучения народного быта. Стремление Аксакова «правдиво изобразить известные стороны этого самого быта» импонировало Салтыкову. Кроме того, внимание славянофильских кругов к религиозным настроениям народа отвечало интересам Салтыкова в 1850-1860-е гг. Так, интерес к психологии религиозного подвига побудил его обратиться к «Сказанию» Парфения.
Известно, что в исследовании духовной жизни народа Салтыков шел собственным путем . Писатель был далек от идеализации старины, от мечтаний о «возвращении времен кошихинских», в чем сближался с А. Хомяковым, И. Аксаковым и расходился с К. Аксаковым, И. Киреевским, Т. Филипповым. Обличая фанатизм раскольников, считающих, что «спасение возможно не иначе как под условием жительства в горах, вертепах и рассединах земных, в плачах бесчисленных», Салтыков вступал в полемику со сторонниками аскетического воззрения. Обличая их, Салтыков писал, что такой «аскетизм находит выход 1) в общине, т.е. в порабощении личности «в пользу личности коллективной», 2) в уходе человека из общества туда, где он «являлся бы почти в абстрактном состоянии, отрешенным не только от внешнего мира ... но от самого себя...» (V, 38-39).
Критика аскетического воззрения начинается в статье Салтыкова с разбора древнего стиха об Осафе-царевиче, который дает автору повод для обличения древнего миропонимания и зиждущегося на нем современного аскетизма. Интерпретация стиха оказывается важнейшим звеном статьи, ключом к трактовке «Сказания» Парфения, и выявляет важные моменты позиции Салтыкова.
В народном сознании имя святого царевича Иоасафа связывается не столько с житийной литературой, сколько с духовным стихом. На протяжении XVII - XIX вв. на Руси широко бытовал стих, воспевающий подвиг царского сына, который против воли своего отца обратился к Христу, отрекся от мирской славы, богатств и удалился в пустыню. Различные варианты этого стиха сложились в цикл, названный иоасафатовским. Популярность стиха об Иоасафе была настолько велика, что со временем связь цикла с повестью о Варлааме и Иоасафе, с житийным текстом в восприятии читателей-слушателей почти полностью утратилась.
В связи с именем царевича А.И. Кирпичников выделял несколько смысловых групп стихов3, отличающихся друг от друга своим происхождением и бытованием. Однако наибольший интерес, по наблюдениям А.П. Кадлубовского4, для историка народного творчества заключает в себе тот особенно полюбившейся певцам тип стиха, который содержит в распространенном виде диалог царевича с пустыней. Именно этому стиху-диалогу отводится значительное место в исследованиях Ю.М. Соколова, А.Д. Седельникова, В.Н. Перетца.
Заслуживающий внимания ввиду своей особой популярности и распространенности стих-диалог повествует о важнейшем эпизоде в легендарной биографии Иоасафа - вступлении в пустыню. Диалог представляет собой прение: Иоасаф просит пустыню принять его, та «стращает» царевича, говоря ему о тяжести аскезы, он же, в свою очередь, уверяет пустыню, что готов к отшельничеству и надеется найти утешение в природе. «Стих об Иоасафе царевиче, в пустыню входяща», или «Разговор царевича с пустыней», как он озаглавлен в большинстве вариантов, сосредоточен на моменте, требующем от героя наибольшей духовной силы и решимости. Диалогическая напряженность ситуации, с одной стороны, придает стиху черты особого драматизма, а с другой -открывает большие возможности для народного творчества (как осознанного, так и бессознательного). Этим объясняется большое количество вариантов стиха данного типа, принадлежащих как устной, так и письменной традиции. Различные интерпретации получил не только диалог царевича с пустыней, но и сам образ олицетворенной пустыни.
