Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Типологические особенности романов А. К. Шеллера-Михайлова
1.1. Проблемы поэтики и типологии жанра романа в отечественном литературоведении 16
1.2. Персонажная система в романной прозе А.К.Шеллера-Михайлова 34
1.3. Поэтика времени и пространства в романах А.К.Шеллера-Михайлова «Лес рубят — щепки летят» и «Над обрывом» 81
ГЛАВА 2. Характер и значение интертекстуальных связей в творчестве А. К. Шеллера-Михайлова
2.1. Понятие «интертекстуальность» в современном литературоведении 122
2.2. Заглавия-реминисценции в прозе А. К. Шеллера-Михайлова 135
2.3. Функционирование упоминаний и цитат из русской классики XIX века в романах А. К. Шеллера-Михайлова 166
Заключение 198
Библиография 205
- Проблемы поэтики и типологии жанра романа в отечественном литературоведении
- Поэтика времени и пространства в романах А.К.Шеллера-Михайлова «Лес рубят — щепки летят» и «Над обрывом»
- Понятие «интертекстуальность» в современном литературоведении
- Функционирование упоминаний и цитат из русской классики XIX века в романах А. К. Шеллера-Михайлова
Введение к работе
Александр Константинович Шеллер-Михайлов (1838-1900) -талантливый и самобытный писатель-демократ, чье имя оказалось сегодня незаслуженно забытым. В силу этого проблема изучения творческого наследия Шеллера-Михайлова, несомненно, является актуальной. Можно утверждать, что перед нами - новый, малоисследованный и практически закрытый художественный мир, который нуждается в научном осмыслении. Авторов, подобных Шеллеру (А. Михайлов — это его псевдоним), принято называть писателями второго плана, при этом не стоит забывать, что они внесли серьезный вклад в историю русской литературы XIX века. В связи с этим актуализируется вопрос о соотношении классики и беллетристики. Трудно не согласиться с В.М. Марковичем, утверждающим, что и классика и беллетристика «выполняют функции необходимые и потому в каких-то отношениях равноправные» [83, с. 55].
Следует отметить, что произведения Шеллера были очень популярны среди его современников, особенно - среди молодежи. Многими отмечался высокий нравственный пафос творчества писателя. В частности, историк литературы А. М. Скабичевский задавался вопросом, почему романами Шеллера зачитываются, «считают его в числе наиболее симпатичных и полезных писателей» [159, с. 30] и сам же отвечал следующее: «... потому и любят, и так усердно читают Шеллера, что он имеет в своих романах дело... с картинами умственного и нравственного развития своих современников в течение трех десятилетий, в различных слоях общества. Я убежден в том, что не найдется на Руси ни одного мыслящего человека, который не переживал бы чего-нибудь такого, что переживают герои Шеллера» [159, с. 30].
В то же время многие критики и литераторы упрекали Шеллера в «недостаточной художественной отделке» [159, с. 24] произведений, в отсутствии «поэтических красот» [159, с. 24], в излишних тенденциозности и морализаторстве, в некоторой расплывчатости социальной авторской позиции.
Особенно резок и категоричен в этом плане был М. Е. Салтыков-Щедрин. Например, о героях романа Шеллера «Вразброд» он писал: «Это даже не люди, а марионетки... трудно понять, о чем они хлопочут, чем они недовольны и в чем заключается тот либерализм, за который они страдают» [155, с. 363]. В суровой рецензии на роман Шеллера «Засоренные дороги» (его, действительно, нельзя назвать удачным) Салтыков-Щедрин вспоминает и первый роман писателя «Гнилые болота», которому «обилие диалогов и крайняя бедность... «живого» содержания» [155, с. 262] придали «характер чего-то напускного, сочиненного с чужих слов» [155, с. 262]. Салтыков-Щедрин относит Шеллера к тем авторам, «которые в разнообразии жизни умеют подмечать только одни... избранные стороны» [155, с. 262]. Сатирик упрекает Шеллера также и в том, что тот, называя отрицательные жизненные явления, не анализирует и не исследует их. Особенно трудно согласиться с явно утрированным высказыванием Салтыкова-Шедрина, что шеллеровские герои способны только уныло вопить и голосить о социально-общественных проблемах: «... Как будто... это унылое голошение нечто определяет, как будто и впрямь они понимают и достоверно указать могут, где находятся гнилые болота и в чем заключается суть засоренных дорог» [155 , с. 263]. Как раз «унылое голошение» мало свойственно деятельным, жизнелюбивым и волевым героям Шеллера, действительно много рассуждающим о социальных проблемах, но пытающимся определиться в жизни, посильно помочь ближним, внести свою лепту в общее дело преобразования российской действительности второй половины XIX века.
В свете суровых оценок, данных Салтыковым-Щедриным романам Шеллера, особенно интересным представляется, что в творческом наследии обоих этих писателей есть произведения, заглавия которых совпадают в одной из словоформ: «Господа Обносковы» (1868) у Шеллера и «Господа Головлевы» (1875-1880) у Салтыкова-Щедрина.
Очень вероятно, что эти совпадения случайны (тем более, что классик,
как мы знаем, любил использовать словоформу «господа» в названиях своих произведений), однако тот факт, что «Господа Обносковы» появились раньше «Господ Головлевых» невольно заставляет задуматься, и впоследствии мы обязательно остановимся на этой проблеме более подробно.
Вполне лояльным можно назвать отношение к творческому наследию Шеллера-Михайлова со стороны советских литературоведов. При этом следует отметить, что в фундаментальных научных изданиях имя писателя лишь упоминается, перечисляются названия некоторых его произведений, дается самая общая и краткая оценка и характеристика их основной тематики. Например, в третьем томе академической «Истории русской литературы» (издание 1982 года) в главе «Н. Г. Чернышевский-романист и «новые люди» в литературе 60-70-х годов» содержится следующая информация: «В условиях крушения революционной ситуации 1859-1861 годов... в беллетристике о «новых людях» произошло размежевание. Появились произведения, в которых подвергалось ревизии революционное учение Н. Г. Чернышевского и провозглашался либерально-буржуазный идеал в общественной и частной жизни (А. К. Шеллер-Михайлов, «Гнилые болота», 1864, и «Жизнь Шупова, его родных и знакомых», 1865; Д. Л. Мордовцев, «Новые русские люди», 1868 и др.)» [77, с. 109].
В главе шестнадцатой этого же тома - «Литература 70-х годов» - в связи с кратким обзором демократической литературы о «новых людях», о поисках разночинцами смысла жизни, своего места в ней» [77, с. 553] в числе прочих встретится имя Шеллера-Михайлова и перечень таких его произведений, как «Господа Обносковы», «Под гнетом окружающего», «Вразброд», «Лес рубят -щепки летят» [77, с.553].
Во всех отношениях гораздо более содержательны и основательны вступительные статьи к сборникам произведений Шеллера-Михайлова. В частности, во вступительной статье Г. Г. Елизаветиной к роману «Лес рубят -щепки летят», изданному «Художественной литературой» в 1984 году
отдельной книгой, прослежены основные этапы биографии писателя, дан обзор отзывов на его романы, достаточно подробно и полно, насколько позволяют рамки вступительной статьи, охарактеризован роман «Лес рубят-щепки летят». Совершенно справедливо Г.Г.Елизаветина указывает, что критика, современная Шеллеру, не была объективна в восприятии его творчества, и это обстоятельство комментируется следующим образом: «Подобная крайность в отзывах на романы Шеллера-Михайлова объясняется тем, что литература его времени имела такие замечательные образцы, как произведения Чернышевского, Салтыкова-Щедрина, Льва Толстого» [63, с. 17]. Мы полностью разделяем утверждение Г.Г.Елизаветиной о том, что «в век... великих творений не случайно и появление литературы, хотя и не достигающей «вершинных» образцов, но идущей в русле общественной жизни и отвечающей потребностям современного ей читателя» [63, с. 17].
В 1987 году в московском издательстве «Правда» был выпущен том избранных сочинений, включающий в себя такие романы Шеллера, как «Господа Обносковы», «Над обрывом» и рассказ «Вешние грозы», и открывающийся предисловием М.А. Соколовой. Здесь также содержится ряд сведений из биографии писателя, определяется место и значение его творчества в русской демократической беллетристике 1860-90-х годов, обзорно раскрывается основная проблематика его произведений.
В отечественном литературоведении закрепилась традиция
рассматривать произведения Шеллера-Михайлова как типичный образец
русской демократической литературы о «новых людях», возникшей, по словам
М.А.Соколовой, «вслед за революционно-демократической литературой -
литературой Чернышевского, Щедрина, Некрасова» [165, с. 3]. Среди
представителей этого направления ею названы К. Станюкович, Н.
Хвощинская, И. Кущевский, И. Омулевский. Важно оговорить, что
Шеллер-Михайлов, будучи демократом по происхождению, образу жизни, общественным взглядам и эстетическим убеждениям, не являлся, однако,
революционером, и на это справедливо указывает Г. Г. Елизаветина: «Шеллер-Михайлов не верил в плодотворность политических катаклизмов. Искренний почитатель Белинского, Герцена, Чернышевского, Добролюбова, он видел в них не столько революционеров, сколько мыслителей-просветителей. Пытаясь найти для себя опору в их деятельности, Шеллер-Михайлов находил ее в той идейной пропаганде, которую они осуществляли, но в самих идеях ценил не революционный, а нравственный пафос...» [63, с. 9].
Вопросы воспитания всегда были особенно близки Шеллеру, а основой общественных преобразований он считал не революцию, а нравственное самоусовершенствование человека. Действительно, герои его произведений далеки от революционной деятельности и заняты прежде всего вопросами семьи, образования, домашнего и школьного воспитания, наконец, вопросами собственного нравственного самоопределения и поиска смысла жизни. Таковы, в частности, Александр Рудый («Гнилые болота»), Владимир Теплицын («Вразброд»), Егор Мухортов («Над обрывом») и другие герои. Все они показаны автором в ситуации нравственного выбора, на результат которого активное влияние оказывают другие действующие лица и стечение жизненных обстоятельств.
В статье с характерным названием-цитатой Шеллера «Себя должны мы прежде всего исправить...» М.А. Соколова так раскрывает основную проблематику творчества писателя: «Первые же романы Шеллера-Михайлова были посвящены насущным вопросам пореформенного времени: как жить? Где новые идеалы? Каков новый человек, которому принадлежит будущее? Надо было создать типический образ разночинца, положительный образ героя пореформенной поры. Это должен был быть разночинец (или даже дворянин, порвавший со своей средой), человек дела...» [165, с. 6].
Характерно, что Шеллер не только часто подчеркивал свое демократическое происхождение, но и мотивировал им « нехудожественность» (выражение Шеллера) своих произведений: «Нам ли, труженикам-мещанам,
писать художественные произведения, холодно задуманные, расчетливо эффектные и с безмятежно ровным, полированным слогом» [13, т. 1, с. 24].
Думается, для того, чтобы составить более полное и объективное представление о великой эпохе XIX века, очень важно обращаться и к материалу произведений беллетристики, столь популярной в различных слоях российского общества и оказавшей несомненное влияние на интеллектуальное и нравственное развитие наших соотечественников. Уместной представляется цитата из статьи В.М. Марковича «К вопросу о различении понятий «классика» и «беллетристика»: «... изучение истории литературы должно охватывать не только выдающиеся художественные ценности, не менее важна вся масса второстепенной или даже третьестепенной литературной продукции» [83, с. 53]. А. К. Шеллер-Михайлов — один из тех беллетристов, чьи романы были не только известны и любимы, но и очень своеобразно «вписывались» в исторический и культурный контекст XIX века.
В связи с этим актуализируется вопрос о тех критериях, в соответствии с которыми безусловно талантливый прозаик Шеллер-Михайлов, чье творчество отразило характерные тенденции в развитии литературного процесса второй половины XIX века, может быть отнесен к так называемым писателям второго плана. Мы считаем возможным выделение следующих критериев.
Обращаясь в своем творчестве к темам, сквозным для русской литературы XIX века, Шеллер шел по стопам своих великих современников: он не осуществил некоего прорыва в художественной трактовке этих тем, а, скорее, закрепил скачок, совершенный в области романа, например, И.С. Тургеневым, И.А. Гончаровым, Ф.М. Достоевским и др. В решении онтологических проблем, которые были весьма значимы для Шеллера, ему не удалось достичь глобального уровня художественного обобщения, свойственного классикам. Не приходится говорить и о существовании философской системы писателя, потому, вероятно, он апеллировал не столько к общечеловескому опыту, сколько к нравственным и интеллектуальным
запросам своих современников, не ставя при этом задач философского обобщения и не выходя на проблемы мирового масштаба. Можно утверждать, что Шеллер не был революционером не только в плане общественных взглядов, но и по уровню писательского дарования. Думается, этот фактор обусловил и некоторую стилевую упрощенность произведений Шеллера, в которой его часто упрекали другие литераторы и которую он вполне осознавал и признавал сам. Подчеркнем, что художественное несовершенство - это еще один важнейший критерий, не позволяющий воспринимать то или иное произведение как классическое.
Однако, по нашему убеждению, творчество Шеллера-Михайлова заслуживает возвращения в литературоведческий и читательский обиход. Актуальность данной работы обусловлена отсутствием монофафических трудов, посвященных анализу творчества Шеллера-Михайлова, а также спецификой ракурса исследования (понятия о жанре и интертекстуальности являются важнейшими в литературоведении).
Следует оговорить, что в наши задачи не входит изучение романов А.К. Шеллера-Михайлова в контексте русской демократической литературы, представленной целым рядом разнообразных творческих индивидуальностей. Творчество самого Шеллера-Михайлова, еще раз подчеркнем, совершенно не изучено и требует глубокого научного осмысления. При этом изучение творчества Шеллера в соотнесенности с русской классикой представляется оправданным, так как это позволит, по нашему мнению, вписать художественное наследие писателя в широкий контекст традиций русской прозы.
Объектом данного исследования являются по преимуществу романы
. А.К.Шеллера-Михайлова 1860-80-х годов - «Гнилые болота» (1864),
«Господа Обносковы» (1868), «Вразброд» (1870), «Падение» (1870), «Лес
рубят-щепки летят» (1871), «Над обрывом» (1883) и рассказ «Вешние фозы»
(1892). Изучение последнего произведения (рассказа «Вешние грозы»)
представляется необходимым прежде всего в силу явной интертекстуальной природы его заглавия, которое прямо-таки обязывает нас, обратившись к тексту произведения, раскрыть характер аналогий, возникающих с «Вешними водами» И.С. Тургенева. Кроме того, если названные выше шеллеровские романы 1860-80-х годов все-таки привлекали внимание литературных критиков или хотя бы упоминались в отдельных статьях, то произведения, написанные позже, остались совершенно незамеченными. Не исключено, что на такое отношение к позднему творчеству Шеллера повлияли широко распространенные суждения о том, что писатель в основном повторялся, рано исчерпав свой творческий потенциал. Приведем следующее характерное высказывание Салтыкова-Щедрина по поводу произведений, появившихся после «Гнилых болот»: «С тех пор г. Михайлов написал довольно много, но все вновь написанное оказывается повторением «Гнилых болот» и, к сожалению, повторением довольно слабым. Сфера наблюдения нимало не расширилась, а тот горячий лиризм, который примирял читателя «Гнилых болот» с недостаточностью действительного содержания, утратил свою первоначальную свежесть и приобрел какие-то фальшивые ноты» [155, с. 262]. Очень сложно согласиться с подобными категоричными оценками, так как проделанное нами исследование приводит к едва ли не противоположным выводам.
Несмотря на то, что уровень творческой эволюции Шеллера нельзя сравнивать с аналогичными процессами в творчестве классиков, можно с уверенностью утверждать: творчество писателя художественно развивалось с течением времени. Обращение к текстам поздних произведений Шеллера подтверждает эту мысль.
Предметом настоящего исследования является поэтика жанра романов А. К. Шеллера-Михайлова 1860-80-х годов в наиболее значимых ее аспектах, а именно: своеобразие персонажной системы; особенности пространственно-временной организации; значение и характер интертекстуальных связей в
прозе писателя.
Размышляя о жанровых качествах романа, А. Я. Эсалнек замечает: «... круг проблем, объединяемых идеей личности, может быть в разной степени широким — это и зависит от мироощущения художника, от его представлений о личности, об истоках ее сознания и способах его функционирования» [145, с. 98]. По мнению исследователя, изображение и анализ внутреннего мира личности «требует изображения ее окружения... Все персонажи, вписанные в роман и составляющие как бы фон, самыми разными нитями связаны с осуществлением основного замысла, показателем которого и является доминирующая проблематика» [145, с. 98].
«Доминирующая проблематика» большинства романов Шеллера-Михайлова, названных выше, связана с отдельными фактами биографии самого писателя, а в еще большей степени обусловлена его социально-политическими взглядами и нравственно-этическими убеждениями. Свою литературную деятельность Шеллер начал в 60-е годы XIX века, когда вопросы просвещения, образования и воспитания становились ведущими, а проблема духовно-нравственного развития личности приобретала особую актуальность. Расцвета достигло также педагогическое движение, в котором активное участие принимал и Шеллер-Михайлов: в 1861 году он открыл школу для бедных детей, затем написал немало статей, посвященных воспитанию и обучению, напечатал публицистические исследования о проблемах образования за рубежом. Наконец, в своих произведениях, в частности, в романах, занимавших в его творчестве центральное место, Шеллер изображал нравственное и умственное развитие современного ему поколения.
Итак, научная новизна предпринятого нами исследования обусловлена самим его объектом и заключается в изучении типологически значимых аспектов поэтики романной прозы А. К. Шеллера-Михайлова с целью выявления жанровой специфики его романов 1860-80-х годов. Изучение и определение характера интертекстуальных связей прозы Шеллера с
современными ему произведениями писателей-классиков позволит установить факт типологического родства творчества писателей, придерживавшихся разных социально-политических и эстетических убеждений, обладающих разной степенью художественного дарования.
Цель диссертационного исследования — изучение жанровой поэтики романов А.К.Шеллера-Михайлова 1860-80-х годов и выявление ее своеобразия.
Для реализации поставленной цели необходимо решить следующие задачи:
выявить наиболее показательные структурные элементы типологической модели романов А. К. Шеллера-Михайлова;
раскрыть своеобразие персонажной системы в романной прозе А. К. Шеллера-Михайлова;
определить особенности пространственно-временной организации в романах А. К. Шеллера-Михайлова «Лес рубят - щепки летят» и «Над обрывом»;
классифицировать основные формы интертекстуальности и выявить их значение и способы функционирования в творчестве А. К. Шеллера-Михайлова;
обозначить место романной прозы А. К. Шеллера-Михайлова в контексте русской классики второй половины XIX века.
В процессе работы в качестве методологической основы были использованы системно-целостный подход к произведению, историко-типологический и сравнительно-исторический способы изучения литературы. Структурно-семантический подход позволил через анализ художественных средств постичь своеобразие романного мышления Шеллера-Михайлова.
Теоретической основой диссертационного исследования послужили труды М.М. Бахтина, Л.Я. Гинзбург, Ю.Н. Караулова, И.К. Кузьмичева, Н.С. Лейтес, Ю.М. Лотмана, В.Г. Одинокова, Г.Н. Поспелова, Н.Т. Рымаря,
Н.А. Фатеевой, B.E. Хализева, Л.В. Чернец, А.Я. Эсалнек.
Практическая значимость проведенного исследования заключается в том, что его материалы могут быть использованы при подготовке лекционных курсов и спецкурсов, а также в организации практических занятий по русской литературе XIX века в вузах и колледжах. Научные результаты диссертации могут стать основанием для последующих разнообразных исследований творчества Шеллера-Михайлова, а также для изучения проблемы интертекстуальных связей и их значения в русской литературе XIX века.
Апробация работы проведена на научных конференциях профессорско-преподавательского состава Нижегородского государственного педагогического университета (2001, 2002, 2003, 2004 гг.), на методологических семинарах кафедры русской литературы этого вуза, на региональной научно-практической конференции «Воспитание будущего учителя в системе высшего педагогического образования» (Нижний Новгород, 2001), на международной конференции «Владимир Даль и современная филология» (Нижний Новгород, 2001), на Грехневских чтениях (Нижний Новгород, 2001), на межвузовской научно-методической конференции «Детская литература и детская книга» (Ярославль, 2002), на региональных научных конференциях — XI Рождественские православно-философские чтения «Православие и культура» (Нижний Новгород, 2002) и XII Рождественские православно-философские чтения «Православная духовность в прошлом и настоящем» (Нижний Новгород, 2003); в статьях, опубликованных во внутривузовских сборниках научных трудов. Результаты исследования нашли отражение в девяти публикациях по теме работы.
Основные положения, выносимые на защиту.
1. В изученных романах А.К.Шеллера-Михайлова налицо синтез
романической и бытоописательной тенденций, что обусловлено стремлением
писателя показать зависимость формирования морально-психологического
облика персонажа от быта, нравственных устоев и ценностей взрастившей его
социальной среды.
Тема нравственного поиска, самоопределения и становления личности является ведущей во всех романах А.К. Шеллера-Михайлова, изученных нами, причем в большинстве случаев она связана с образом главного героя.
Особенности художественного изображения процесса самоопределения и становления личности в романах А.К. Шеллера-Михайлова могут быть постигнуты прежде всего через анализ персонажной системы, которая отличается четкостью и определенностью: отношения между компонентами строятся в основном или по принципу контраста, или по принципу содержательной конкретизации одного типологического ряда, или, наконец, по принципу «двойничества».
С течением времени творчество А.К. Шеллера-Михайлова претерпевало эволюцию, обогащаясь новыми формами и способами художественного воплощения центральной проблематики.
В таких романах писателя, как «Гнилые болота» и «Вразброд», повествование ведется от первого лица и события излагаются преимущественно в хронологической последовательности (прослеживается путь главного героя от младенчества к зрелости). Однако в романах «Господа Обносковы», «Лес рубят - щепки летят», «Над обрывом» повествование подчинено принципу отбора переломных событий из жизни героя. При этом в обоих случаях время может носить дискретный характер, и, как правило, это связано с принципом ретроспективного изображения событий. В произведениях А.К. Шеллера-Михайлова обнаруживается тенденция к расширению пространства; характер и особенности взаимодействия пространственно-временных моделей в его романах обусловлены своеобразием авторской задачи в каждом конкретном случае.
Тексты произведений А.К. Шеллера-Михайлова позволяют говорить о разных формах проявления интертекстуальности, причем с наибольшей вероятностью о тех, которые маркированы: в частности, это заглавия-
реминисценции («Господа Обносковы», «Над обрывом», «Вешние грозы»), многочисленные упоминания и цитаты, расширяющие художественное пространство текстов и выполняющие ряд других важных художественных функций.
Структура работы продиктована поставленными целью и задачами. Диссертационное исследование состоит из введения, двух глав, заключения и списка литературы. Каждая из глав включает по три параграфа.
Проблемы поэтики и типологии жанра романа в отечественном литературоведении
Роман всегда привлекал пристальное внимание ученых, и перечень работ о нем бесконечен. Однако, как в свое время заметил М. М. Бахтин, литературоведами и критиками не было указано «ни одного определенного и твердого признака романа без такой оговорки, которая признак этот, как жанровый, не аннулировала бы полностью» [28, с. 199]. В специальных справочных литературоведческих изданиях обычно дается целый комплекс признаков жанра романа. В качестве примера частично процитируем соответствующую статью из «Литературного энциклопедического словаря». Утверждается, что роман есть «эпическое произведение, в котором повествование сосредоточивается на судьбе отдельной личности в процессе ее становления и развития, развернутом в художественном пространстве и времени, достаточном для передачи «организации» личности» [32, с. 329-330]. Приводится ссылка на идею М. М. Бахтина о «незавершенности» характера романного героя и отмечается: «Полагают даже, что роман в принципе не может обладать завершенной жанровой формой, поскольку... для него важен максимальный контакт с «неготовой», переживающей становление действительностью...» [32, с. 330].
М. М. Бахтина и Г. Н. Поспелова справедливо принято называть крупнейшими теоретиками жанра романа в отечественном литературоведении XX века, поэтому считаем необходимым начать данный параграф с краткого обзора их жанровых концепций.
Основные труды Бахтина о романе были созданы в 30-е годы XX века, и, как отмечает В. Е. Хализев, многие суждения ученого «правомерно считать аксиомами теории романа» [180, с. 326]. Исходная же аксиома бахтинской концепции такова: «Роман - единственный становящийся жанр, поэтому он более глубоко, существенно, чутко и быстро отражает становление самой действительности» [28, с. 198].
В работе «Роман воспитания и его значение в истории реализма» Бахтин представляет историческую типологию романа. По принципу построения образа главного героя ученым различаются роман странствований, роман испытания, роман биографический (автобиографический) и роман воспитания.
В романе странствований, несмотря на «пространственное и социально-статическое многообразие мира» [29, с. 182], категория времени лишена «исторической окраски», возраст героя формален, а образ человека «совершенно статичен» [29, с. 189]. Характеризуя роман испытаний, Бахтин пишет, что мир в нем — «арена борьбы и испытания героя» [29, с. 190]. Ученый приходит к важному, на наш взгляд, выводу о значении «идеи испытания» в «последующей истории романа» [29, с. 194]. Среди русских романов XIX века названы романы Достоевского, которые «по типу построения - романы испытания» [29, с. 195].
В биографическом романе образ героя «лишен подлинного становления, развития» [29, с. 196], хотя жизнь, окружающая героя, может серьезно меняться. Отмечается, что «биографическое время вполне реально» [29, с. 196], однако историческое время еще отсутствует в этом романе.
По мнению ученого, «особо важное значение для реалистического романа... имеет роман воспитания» [29, с. 198]. Бахтин считает необходимым «выделить момент существенного становления человека» [29, с. 199] в данном типе романа. Здесь осваивается историческое время: «Меняются... устои мира, и человеку приходится меняться вместе с ними...» [29, с. 203].
Анализируя определения, данные жанру самими романистами, Бахтин сформулировал несколько требований (точнее, четыре) к роману, среди которых особо выделим следующие: «... 2) герой романа... должен объединять в себе как положительные, так и отрицательные черты, как низкие, так и высокие, как смешные, так и серьезные; 3) герой должен быть показан не как готовый и неизменный, а как становящийся, изменяющийся, воспитуемый жизнью» [28, с. 201]. Кроме того, среди особенностей, определяющих жанровую специфику романа, ученый приводит еще три: «1) стилистическую трехмерность романа...; 2) коренное изменение временных координат литературного образа в романе; 3) новую зону построения литературного образа в романе...» [28, с. 202].
Бахтин убежден в том, что «роман сложился и вырос в условиях обостренной активизации внешнего и внутреннего многоязычия, это его родная стихия» [28, с. 203]. Литературные истоки жанра романа Бахтин находит в так называемых «серьезно-смеховых» жанрах, влияние которых обусловило, в частности, «сближение» читателя с автором. Новый статус в литературе приобретает и категория «настоящего», которое «принципиально и существенно не завершено: оно всем своим существом требует продолжения, оно идет в будущее...» [28, с. 221]. Бахтин вводит понятие «зона контакта» [28, с. 222], то есть зона, где встречаются герой, автор и читатель.
В связи с ключевым тезисом о внутренней незавершенности романа, особого внимания заслуживает замечание Бахтина о том, что роман стремится к «внешней и формальной, особенно сюжетной, законченности и исчерпанности» [28, с. 223]. «Интерес продолжения» и «интерес конца» ученый считает специфическими «только для романа» и возможными «только в зоне близости и контакта» [28, с. 223]. Зоной контакта вызвано и свободное обращение романа с другими, даже и внелитературными, жанрами. Бахтин перечисляет формы писем, дневников, исповедей и т. д., которыми активно «пользуется» роман. Произошла существенная «перестройка образа человека в литературе» [28, с. 225]: в романе «человек перестал совпадать с самим собою, а... сюжет перестал исчерпывать человека до конца» [28, с. 227].
В результате проделанных наблюдений ученый приходит к важному выводу: «Одной из основных внутренних тем романа является тема неадекватности герою его судьбы и его положения. Человек или больше своей судьбы, или меньше свой человечности» [28, с. 228]. Это качество романа вызывает такое своеобразное явление, как «избыток человечности», который, по мысли Бахтина, «может реализоваться в образе главного героя» [28, с. 228-229].
Кстати, тезис об «избыточной невоплотимой человечности», способной к реализации если не в герое, то «в авторской точке зрения (например у Гоголя)» [28, с. 229] не без оснований вызвал недоумение некоторых литературоведов. В частности, Л. В. Чернец замечает, что если авторская точка зрения «компенсирует «конечность» героя, то «сводится на нет своеобразие романной типизации человеческого характера» [184, с. 85]. Исходя из этого, Чернец делает и более далеко идущие выводы: «... романное содержание — в понимании Бахтина - свойственно практически любому жанру. Роману противостоят по своему содержанию лишь жанры, рожденные на другой исторической почве» [184, с. 85]. С этим утверждением, по сути, перекликается и мнение Н. С. Лейдермана, который пишет, что в бахтинском «Эпосе и романе» «термином «роман» обозначается не собственно жанр, а нечто более общее: некая принципиальная направленность содержательной формы, свойственная целой группе жанров и опредмечивающая их семантическое родство» [101, с. 135].
Поэтика времени и пространства в романах А.К.Шеллера-Михайлова «Лес рубят — щепки летят» и «Над обрывом»
Время и пространство справедливо считают категориями, определяющими жанровую специфику произведения. Например, Н. С. Лейдерман относит пространственно-временную организацию к числу основных «носителей жанра» [101, с. 24] наряду с «субъектной организацией художественного мира», «ассоциативным фоном произведения» и «интонационно-речевой организацией» [101, с. 25-26]. «Пространственно-временная организация», определенная ученым как «второй по значению носитель жанра» [101, с. 25], «является собственно конструкцией внутритекстовой среды художественного мира» [101, с. 25].
Мы исходим из представления о том, что «в произведении время и пространство могут быть разорваны. И разрывает их взгляд наблюдателя. Он же их и объединяет как самостоятельные единицы» [183, с.59]
Не ставя задачи, изучить историю вопроса, отметим следующее: в романах А. К. Шеллера-Михайлова процесс становления личности и история ее взаимоотношений с миром развертывается во времени и пространстве. На материале таких романов писателя, как «Лес рубят - щепки летят» и «Над обрывом» постараемся выявить основные типы пространственно-временных моделей и особенности соотношения между ними, а также раскрыть их философско-эстетическое значение в художественной системе названных романов. Однако, прежде чем приступить к изучению заявленной проблемы, подчеркнем, что проблема времени и пространства зависит от жанра произведения. Критики и литературоведы, обращавшиеся к творчеству А. К. Шеллера-Михайлова, называли его романы «романами воспитания», но делали это как-то вскользь, не вдаваясь в подробную аргументацию, словом, так, будто этот тезис и не нуждается в доказательствах... Приведем несколько характерных цитат. Так, еще современник Шеллера - историк литературы А. М. Скабичевский, во вступительном критико-биографическом очерке к полному собранию сочинений писателя (1904) отмечает: «Все содержание романа иногда исчерпывается тем, что, выставивши перед нами двух-трех героев, автор следит далее за всеми перипетиями умственного и нравственного развития их...» [159, с. 26].
Г. Г. Елизаветина во вступительной статье к сборнику произведений Шеллера, характеризуя роман «Гнилые болота», утверждает, что это произведение «представляет собой одну из разновидностей жанра «романа воспитания» [63, с. 9]. При этом литературовед исходит, по сути, из тех же признаков, которые в свое время были выделены Скабичевским: «Роман «Гнилые болота»... прослеживает историю нравственных поисков, падений и возрождения Александра Рудого» [63, с. 9], поэтому-то, считает Г.Г.Елизаветина, он и может быть назван «романом воспитания».
Наконец, М. А. Соколова в предисловии к сборнику произведений писателя замечает: «Недаром его произведения называли «романами воспитания» [165, с. 12]. Посылы к этому утверждению аналогичны тем, что были приведены выше: «До конца жизни видит Шеллер-Михайлов «путь к освобождению» в «нравственном самоусовершенствовании» [165, с. 12]. Таким образом, все исследователи в качестве жанрообразующего признака «романа воспитания» выделяют тему нравственного становления (совершенствования, поисков) личности. Данная тема, так или иначе, звучит в каждом из романов Шеллера, изученных нами. Позволяет ли это называть их «романами воспитания»? Г.Г.Елизаветина делает важную оговорку о «разновидностях» данного жанра, и в связи с этим обратимся к работе М. М. Бахтина «Постановка проблемы романа воспитания». Автор сразу подчеркивает, что подходы к «роману воспитания» со стороны исследователей могут быть разными. Сам Бахтин в качестве основного выделяет «момент существенного становления человека» [29, с. 199]. При этом он отмечает, что «типические романные сюжеты» «предполагают готового, неизменного героя, предполагают статическое единство героя. Движение судьбы и жизни такого готового героя и составляет содержание сюжета; но самый характер человека, его изменение и становление не становятся сюжетом. Таков господствующий тип романа» [29, с. 200]. Те же романы, в которых дан «образ становящегося человека» [29, с. 201], встречаются в литературе вовсе не часто. Однако и сам процесс становления человека «может быть весьма различным» [29, с. 201]. В зависимости «от степени освоения реального исторического времени» [29, с. 201]. Бахтин выделяет пять типов «романа воспитания».
Первый тип условно можно назвать «идиллически-циклическим романом становления» [29, с. 201]. Здесь «показан путь человека от детства через юность и зрелость к старости с раскрытием всех тех существенных внутренних изменений в характере и воззрениях человека, которые совершаются в нем с изменением его возраста» [29, с. 201]. Для второго типа «циклического становления» характерно «изображение мира и жизни как опыта, как школы, через которую должен пройти всякий человек...» [29, с. 201]. «Третий тип романа становления» ученый называет «биографическим (и автобиографическим)». Бахтин пишет: «Становление здесь является результатом всей совокупности меняющихся жизненных условий и событий, деятельности и работы. Создается судьба человека, создается вместе с нею и он сам, его характер» [29, с. 202].
В четвертом - «дидактико-педагогическом» типе романа «изображается педагогический процесс воспитания в собственном смысле слова» [29, с. 202]. Для пятого типа, названного Бахтиным «реалистическим типом романа становления», характерна «неразрывная связь» процессов становления человека с «историческим становлением» [29, с. 202]. Ученый подчеркивает: «Образ становящегося человека начинает преодолевать здесь свой приватный характер... и выходит в... просторную сферу исторического бытия» [29, с. 203].
Понятие «интертекстуальность» в современном литературоведении
Термин «интертекстуальность» (фр. INTERTEXTUALITE) в научный обиход был введен в 1967 году Юлией Кристевой - французским филологом, теоретиком постструктурализма, ученицей Роллана Барта, впоследствии развившего идею интертекстуальности. По справедливому замечанию В. Е. Хализева, это термин «широко употребителен и весьма престижен» [180, с. 261].
В исследовании Н. А. Фатеевой «Контрапункт интертекстуальности или интертекст в мире текстов» констатируются: «В трудах по лингвистике последних лет термины «интертекст», «интертекстуальность» вместе с термином «диалогичность» получили очень широкое распространение...» [175, с. 16]. В качестве примеров говорится о работах Ю. Кристевой, Р. Барта, Ж. Дерриды, М. Риффатерра, И. Ильина, Р. Тименчика, С. Золяна и др., однако следует констатировать, что многообразие различных исследовательских концепций обусловило и различие в трактовках этого явления, «отсутствие четкого теоретического обоснования понятий, стоящих за этими терминами» [175, с. 16].
Так, например, теоретики структурализма и постструктурализма (Р. Барт, М. Фуко, Ж. Деррида, М. Грессе и др.) понимают интертекстуальность весьма широко, особенно акцентируя ее преимущественно бессознательный характер. Как текст, который может быть прочитан, рассматриваются разнообразные сферы человеческой жизни (литература, культура, общество) и сам человек, поэтому и человеческая культура воспринимается как единый «интертекст». В связи с этим наиболее часто приводится следующее популярное высказывание Р. Барта: «Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки культурных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социальных идиом - все они поглощены текстом и перемешаны в нем, поскольку всегда до текста и вокруг него существует язык. Как необходимое предварительное условие для любого текста интертекстуальность не может быть сведена к проблеме источников и влияний; она представляет собой общее поле анонимных формул, происхождение которых редко можно обнаружить, бессознательных или автоматических цитат, даваемых без кавычек» [163, с. 218].
В подобном понимании текст и интертекст, по сути, отождествляются («Каждый текст является интертекстом...»). Р. Барт утверждает также: «Основу текста составляет не его внутренняя, закрытая структура, поддающаяся исчерпывающему изучению, а его выход в другие тексты, другие коды, другие знаки; текст существует лишь в силу межтекстовых отношений, в силу интертекстуальности» [24, с. 428].
Барт, несомненно, прав в том отношении, что ничто не исчезает бесследно и, благодаря памяти культуры и принципу взаимосвязи, тот или иной текст незримыми нитями соединен с другими текстами, вплетен в ткань культуры. Поэтому формы межтекстовых сосуществований нуждаются в особых научных исследованиях и комментариях.
Мысль о сложных интертекстуальных взаимодействиях содержится и в высказывании Ю. М. Лотмана: «... элементы текста — наименования предметов, действий, имена персонажей и пр. — попадают в структуру данного сюжета уже будучи отягчены предшествующей социально-культурной и литературной семиотикой. Они не нейтральны и несут память о тех текстах, в которых встречались в предшествующей традиции» [114, с. 329]. Приходится констатировать, что тексты, способные оказать влияние на посттекст, обладают особым статусом. Действительно, элементы далеко не всех текстов могут внедряться в художественную ткань других произведений. Лингвист Ю. Н. Караулов в связи с этим использует термин «прецедентный» текст: «Назовем прецедентными — тексты, (1) значимые для той или иной личности в познавательном и эмоциональном отношениях, (2) имеющие сверхличностный характер... и, наконец, такие, (3) обращения к которым возобновляется неоднократно в дискурсе данной языковой личности» [81, с. 216]. Пр и этом ученый делает важную оговорку: «... было бы неправомерным связывать прецедентные тексты только с художественной литературой» [81, с. 216]. Следует подчеркнуть, что в нашем исследовании под прецедентными будут пониматься в основном тексты классической, преимущественно русской, литературы XIX века.
При изучении обозначенной проблемы важно помнить и о том, что каждый исследователь акцентирует внимание на том аспекте, который для него наиболее актуален. Например, для постструктуралистов особенно значим «принцип игры», возникающий, по их мнению, в текстах художественной литературы XX века, именно благодаря интертекстуальности, причем игра эта носит преимущественно бессознательный характер. Текст создается как бы сам по себе, независимо от сознательной воли автора. В связи с этим Р. Барт выдвинул идею «смерти автора» и «смерти» текста, ведущих к «смерти» читателя, ведь, если понимать текст как «поле анонимных формул» (Р. Барт), то и «автор всякого текста... превращается в пустое пространство проекции интертекстуальной игры» [163, с. 216]. Это, в свою очередь, означает, что и сознание читателя приобретает цитатный характер.
Функционирование упоминаний и цитат из русской классики XIX века в романах А. К. Шеллера-Михайлова
Изображая процесс духовного становления своих героев, Шеллер очень часто подробно знакомит с кругом их чтения, поэтому тексты его произведений буквально пестрят заглавиями известных книг, именами писателей-классиков и популярных литературных персонажей. Примечательно, что подобные упоминания, как правило, используются не пассивно, а вдумчиво осмысливаются автором и его героями, сопровождаются их эмоциональными комментариями и своеобразно интерпретируются. Внедряясь в конкретный текст, упоминания и цитаты, кроме того, приобретают новые смысловые оттенки, за счет которых расширяется спектр всевозможных ассоциаций.
Можно утверждать, что в отдельных романах Шеллера-Михайлова упоминания и цитаты образуют целый параллельный мир; особенно, как показывают проделанные выше наблюдения, это вероятно в том случае, если заглавие произведения сходно с заглавием прецедентного текста. В результате происходит оригинальное и плодотворное взаимодействие текстов, а именно: претекст влияет на контекст данного произведения, который, в свою очередь, способен внести нечто новое в традиционное восприятие классического претекста. Раскрывая специфику такого взаимодействия, Ю. Н. Караулов совершенно справедливо заявляет о «мощном катарсическом эффекте от встречи и обобщения с выдающимися произведениями классики, от обновления и актуализации в читательской рефлексии эстетических и этических переживаний, связанных с острыми коллизиями и . яркими характерами знаменитых литературных героев» [81, с. 232].
Сложность, многообразие и, по сути, безграничность возможных ассоциаций, вызванных интертекстуальными связями, и делает последние особенно интересными в научном плане. Характерно, что в творчестве Шеллера-Михайлова явление интертекстуальности усложнялось с течением времени.
Уже в первом романе писателя «Гнилые болота» (1864) можно встретить упоминания сразу нескольких литературных произведений и небольшие комментарии к ним. Напомним, что основу сюжета романа составляет повествование о детстве и ранней юности разночинца Александра Рудого, особую роль в формировании которого сыграли школьные годы.
Шеллер-Михайлов мастерски воссоздает рутинность школьных порядков с их дрязгами, раздором между наставниками и детьми, бессмысленной муштрой.
Существующая система воспитания — это «гнилое болото», подавляющее любую инициативу и уверенность в себе. Однако в этом «гнилом болоте» школьной повседневности есть свежая струя — занятия по литературе учителя Носовича. У этого человека своя система преподавания, главное в которой - внимание к творческим способностям учеников. Задача Носовича - помочь наставникам осознать, что настоящая литература создана самой жизнью. Именно это понимает Рудый, когда Носович читает отрывки из «Мертвых душ» Гоголя: «Носович не кривлялся, не декламировал; но каждая ловкая картина, каждое меткое слово, каждая личность резко бросались в глаза. Глава о Плюшкине, описание сада, комнаты, личность самого хозяина совершенно выяснялись перед нами. Я в этот день впервые познакомился с произведениями Гоголя и сразу понял, что тут дело идет о действительной жизни, что это не сочинено, кажется, то же поняли и другие школьники» [13, т. 1, с. 163].
В числе «превосходных сочинений» учитель называет «Мертвые души» и «Ревизора» Н. В. Гоголя, «Записки охотника» И. С. Тургенева, роман «Что делать?» Н. Г. Чернышевского, статьи В. Г. Белинского, чуть позже -«Недоросля» Д. И. Фонвизина, «Бедных людей» Ф. М. Достоевсгого, «Обыкновенную историю» И. А. Гончарова. Данный «набор» может показаться произвольным, однако в нем присутствует своя смысловая логика и определенная связь с личностью и судьбой главного героя «Гнилых болот». Из раздела русской классики первой половины XIX века названы именно «Мертвые души», а не «Евгений Онегин» или «Герой нашего времени», например. Действительно, жизненные поиски и мучительные попытки самоопределения героя-дворянина малоактуальны для писателя-демократа и для его героев. В тех же «Гнилых болотах» Шеллер определяет своеобразие своей творческой манеры следующим образом: «Нам ли, труженикам-мещанам, писать художественные произведения, холодно задуманные, расчетливо-эффектные и с безмятежно-ровным, полированным слогом?» [13, т. 1, с. 146]. Вероятно, Шеллер противопоставлял свой стиль стилевой манере своих современников - писателей дворянского происхождения.
К тексту «Мертвых душ», как можно предположить, у Шеллера было особое отношение. В статье историка литературы А. М. Скабичевского читаем: «... Шеллер всецело принадлежал к господствующей в его время натуральной школе, ведущей свое происхождение по прямой линии от Гоголя, — к школе отрицательного отношения к пошлой действительности, выставления мелочей и дрязг повседневной жизни во всем их безобразии». [159, с. 23]. Подобная оценка значения Гоголя в истории русской литературы может представиться несколько однозначной, но относительно творческой манеры Шеллера Скабичевский прав. Обращение к повседневной жизни, подробное изображение этой жизни без малейшей идеализации, пристальное внимание к реалиям быта и деталям - все это типично для художественной манеры Шеллера, несомненно, находившегося под влиянием Гоголя.
В четвертой главе «Жизнь моего дяди» Александр Рудый создает выразительный психологический портрет дяди Пьера - мастера «разговорной гимнастики», поражавшего всех «нежной красотой своего лица, ловкостью и кошачьей гибкостью тела, гордым и блестящим взглядом и редким умением говорить» [13, т. 1, с. 61]. В образе дяди Пьера представлен тип человека, привыкшего жить за чужой счет, не умеющего трудиться и при этом до крайности самовлюбленного, избалованного и всем недовольного. Для Рудого дядя Пьер — это пародия на передовых людей, а для автора и для читателя он является представителем того типологического ряда персонажей русской классики XIX века, в который входят Репетилов, Грушницкий, Ситников и др.
В конце четвертой главы подобный тип героев охарактеризован следующим образом: «... это были поддельные Чацкие, поддельные Печорины и только один бессмертный Иван Александрович Хлестаков был чистейшею неподдельною натурою, хотя и воспитывался в той же школе» [13, т. 1, с. 65]. Упоминание имени знаменитого гоголевского персонажа, олицетворяющего собой пошлость, склонность к обману и самообману, бездумное и безответственное кружение по жизни, выполняет роль своеобразного «последнего штриха к портрету» - меткого и предельно выразительного. Сравнение с «бессмертным» Хлестаковым придает полную психологическую завершенность характеристике «дяди Пьера». Что же касается определения образа Хлестакова как «бессмертного», то его можно считать лаконичной, но от этого еще более значимой оценкой роли Гоголя в истории русской литературы.
Творчество Н. В. Гоголя во многом подготовило появление «Бедных людей» Ф. М. Достоевского и «Обыкновенной истории» И. А. Гончарова. С этими писателями Шеллер находился в постоянном творческом диалоге, о чем свидетельствуют тексты его произведений. Тема «бедных людей», столь остро звучавшая у Достоевского, всегда была актуальна для Шеллера, а образы «униженных и оскорбленных» появлялись в каждом из романов писателя, изученных нами.
