Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Теория рецептивной эстетики в прикладном аспекте 12
1. 1. Рецептивный подход в литературоведении 12
1. 2. Основные положения теории рецептивной эстетики 19
1. 3. Читатель как литературоведческая категория 24
1. 4. Писатель как реципиент 29
1.5. Современное состояние рецептивной эстетики. Ее вклад в науку о литературе 33
1.6. Терминологический аппарат рецептивной эстетики как научно-практический инструментарий 37
ГЛАВА И. "Русский Гофман" как научное и художественное явление 41
2. 1. Актуальные проблемы русского гофмановедения 41
2. 2. Биография Э. Т. А. Гофмана как объект художественной рецепции... 49
2. 2. 1. Повести Н. А. Полевого «Блаженство безумия» и «Живописец» в рецептивном аспекте 51
2. 2. 2. «История двух калош» В. А. Соллогуба: рецепция на русской почве гофмановской темы художника 75
ГЛАВА III. Элементы художественного мира Гофмана в рецепции русских романтиков 87
3.1. Механизмы художественной рецепции в цикле А. Погорельского «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» 88
3.2. Творческая рецепция гофмановской фантастики в произведениях В. Н. Олина и Н. А. Мельгунова 110
3.3. Проблема «гофманизма» В. Ф. Одоевского. Рецепция творчества Гофмана в повести «Сильфида» 136
3.4. К. С. Аксаков как реципиент гофмановских сказок 156
Заключение 172
Список использованной литературы 176
- Основные положения теории рецептивной эстетики
- Терминологический аппарат рецептивной эстетики как научно-практический инструментарий
- Повести Н. А. Полевого «Блаженство безумия» и «Живописец» в рецептивном аспекте
- Механизмы художественной рецепции в цикле А. Погорельского «Двойник, или Мои вечера в Малороссии»
Введение к работе
Эрнст Теодор Амадей Гофман (1776-1822) для всемирной культуры является одной из знаковых фигур, олицетворяющих немецкую литературу. Современные исследователи и читатели ставят его имя наравне с именами И. В. Гете, Ф. Шиллера и Г. Гейне, хотя при жизни последние всячески сторонились Гофмана и даже порицали его.
Гофман был художником «не для своей эпохи и не для своей страны»: имел место некий парадокс его «невосприятия» в Германии начала XIX века. Несмотря на то, что многие его произведения не встречали препятствий со стороны цензуры, печатались они в большинстве своем в «карманных альманахах» («Урания. Карманная книжка для дам», «Карманный альманах светских развлечений» и др.). Гофмановские повести пользовались спросом главным образом у малоразборчивой публики, падкой на чудеса. Эту ситуацию ярко охарактеризовал Г. Гейне в своем литературно-политическом памфлете «Романтическая школа» (1833): «В свое время его <Гофмана> много читали, однако лишь люди с нервами слишком сильными или слишком слабыми, чтобы поддаваться воздействию мягких аккордов. Действительно одаренные и поэтические натуры и слышать о нем не хотели. Им был милее Нова-лис...»1.
Итак, чем же творчество Гофмана отталкивало «одаренных и поэтических» читателей? На наш взгляд, немецкая «гофманофобия» основана на боязни «заразиться» от текстов этого писателя новой, неизвестной духовной болезнью, которую наиболее чуткие реципиенты неизменно угадывали в них. Наиболее ярко сформулировал эту мысль С. Цвейг в своем эссе «Борьба с безумием». И хотя он посвятил его Гёльдерлину, Клейсту и Ницше, на наш взгляд, в этот ряд вполне можно поставить и Гофмана. По Цвейгу, «не связанные со своей эпохой, не понятые своим поколением, сверкнув, словно метеорит, они мчатся в ночь своего предназначения <...> путь их - из беспре-
1 Гейне Г. Романтическая школа // Гейне Г. Собр. соч.: В 6 т. М.: Худож. лит., 1982. Т. 4. С. 394.
дельности в беспредельность <...> в них действует нечто сверхчеловеческое»2.
Видимо, космический масштаб и некоторая болезненность его творчества отпугивали проницательных соотечественников Гофмана, непритязательные же читатели расценивали его тексты как легковесные фантастические истории, подходящие для приятного досуга. Так или иначе - феномен Гофмана не был осмыслен его современниками. Исследователи нашего времени обнаруживают в произведениях Гофмана серьезную философскую базу. Так, Л. Э. Скородумова убедительно говорит о сходстве мировосприятий зрелого Гофмана и Шопенгауэра (интерес к человеку; проблема воли; атеизм / религиозность; страдание и аскеза...) .
Творчество Гофмана несет в себе множественность художественных и философских смыслов, что позволяет говорить о мировом значении писателя.
Тема данной работы - рецепция творчества Э. Т. А. Гофмана в русской литературе первой трети XIX века. Выбор именно этого периода для анализа восприятия творчества Гофмана в России неслучаен. Дело в том, что феномен «вхождения» Гофмана в русскую культуру берет свое начало в 1822 году, когда был опубликован первый перевод «Мадемуазель де Скюдери». С этого момента, вслед за Ч. Пэссэджем, можно говорить о русском «гофма-низме»4, который имел место не только в отечественной литературе, но и в музыке, живописи, театре - областях, в которых в свое время так или иначе проявился гений великого немца. Это явление на протяжении более полутора веков имело как периоды подъемов, так и спадов. Наиболее сильной из этих «волн» была «первая гофмановская волна» (1820-1840-е гг.), характерная для творчества русских писателей-романтиков. Важно, что именно в это время явственно обозначились основные пути «усвоения» творчества Гофмана русской культурой, так или иначе проявляющиеся в последующие периоды, что
2 Цвейг С. Борьба с безумием // Цвейг С. Собр. соч.: В 10 т. М.: Терра, 1992. Т. 5. С. 8.
3 Скородумова Л. Э. «Фантазии в манере Калло» Э. Т. А. Гофмана: своеобразие композиции. Дис.... канд.
филол. наук, M.: МПГУ, 1996. С. 15-25.
Passage Ch. Е. The Russian Hoffmannists. The Hague: Mouton & Co, 1963. P. 66.
и определяет актуальность выбранной темы. Изучение рецепции творчества Гофмана в русской литературе представляется частным случаем более широкого направления исследований, ставящих своей задачей анализ функционирования крупных художественных миров в инокультурнои среде. В рамках работы мы останавливаемся на фактах русской литературной жизни, связанных с Гофманом, и стремимся выявить своеобразие рецепции творчества и личности этого писателя в отечественной литературе первой трети XIX века. Степень разработанности темы. Внимание к русской судьбе произведений великого немецкого романтика уже долгое время является характерным признаком отечественного литературоведения. В основном исследователи касались какого-то одного аспекта темы, ограничиваясь взаимоотношениями того или иного писателя-романтика и Э. Т. А. Гофмана. Так, темой «А. Погорельский и Гофман» в конце XIX века занимался А. И. Кирпичников, отыскавший в текстах Погорельского множество аллюзий и прямых заимствований из произведений немецкого писателя. Ученый выдвигает порой недостаточно обоснованные положения, в том числе и о возможности личного знакомства писателей5, и в этом, на наш взгляд, основная слабость его работы. Продолжил тему С. Игнатов в статье «А. Погорельский и Э. Гофман» (1914), но и он не избежал ошибок своего предшественника. Проблемы «гофманизма» В. Ф. Одоевского первым коснулся П. Н. Сакулин в книге «Из истории русского идеализма. Князь Одоевский» (1913), но его теория во многом идеологически ангажирована. Ученый «разводит» Гофмана и Одоевского по разные стороны, доказывая различия их творческих методов. Если первый, по Сакулину, - романтик в истинном смысле этого слова, то второй -лишь трезвый морализатор, «рядящийся в одежды» первого. Все эти исследователи придерживаются точки зрения, что Гофман - подлинный гений, в то время как названные русские писатели - лишь подражатели, хоть и талантливые.
Кирпичников А. И. Антоний Погорельский. Эпизод из истории русского романтизма // Кирпичников А. И. Очерки истории новой русской литературы. 2-е изд. М.: Книжное дело, 1903. Т. 1. С. 96.
Начало так называемым комплексным исследованиям положено статьями С. Родзевича «К истории русского романтизма» (1917), В. Морозова «Гофман в России» (1922) и Т. Левита «Гофман в русской литературе» (1930). В этих очерковых работах впервые намечаются пути анализа русского «гофманизма» как явления, при этом авторы прослеживают эволюцию в «гофмановских» повестях ряда авторов - от Погорельского до Достоевского. Этот весьма продуктивный путь исследования избрала и А. Б. Ботникова, которая в фундаментальной монографии «Э. Т. А. Гофман и русская литература первой половины XIX века» (1977) проследила различные формы межлитературных связей - от художественного усвоения до литературного спора. Она говорит не столько о преемственности, сколько о новаторстве наших авторов по отношению к наследию великого немца. Однако по прошествии почти трех десятилетий данная работа, при всей обоснованности ее претензий на универсальность, начинает обнаруживать все больше лакун и нуждающихся в корректировании моментов.
Важными событиями отечественного гофмановедения стали сборники «Художественный мир Гофмана» (1982) и «В мире Э. Т. А. Гофмана» (1994), суммирующие итоги различных направлений науки о Гофмане и намечающие дальнейшие пути ее развития. Эти работы продемонстрировали новые подходы к наследию немецкого классика. Исследователи не ограничиваются сопоставлением отдельных мотивов в текстах писателей разных культур, их внимание привлекают также архетипы, структура художественного мышления, эволюция героев и т. д. То есть ученых по-прежнему интересуют вопросы художественной организации новелл и романов Гофмана, а также литературная судьба его творчества в России. Так, в сборник «В мире Э. Т. А. Гофмана» вошли статьи «Гофман и Жуковский», «Гофман и Пушкин», «Гофман и Погорельский», авторы которых сообразно своим взглядам выстраивают картину межлитературных схождений.
Из иностранных исследований выделим работы, связанные с восприятием гофмановского наследия в России. Это прежде всего статья М. Горли-
на (Gorlin М. Hoffmann en Russie), монографии Ч. Пэссэджа (Passage Ch. E. The Russian Hoffmannists) и H. Ингама (Ingham N. W. E. Th. A. Hoffmann's Reception in Russia). Эти иностранные гофмановеды весьма предвзято относятся к русским писателям - реципиентам Гофмана, обвиняя многих из них в плагиате и нехватке таланта, поэтому суждения названных исследователей не бесспорны. Однако вкупе с названной ранее монографией А. Б. Ботниковой и обзорными статьями С. Родзевича и В. Морозова они на сегодняшний день представляют наиболее полный свод исследований по теме «Гофман и Россия».
Несмотря на внимание отечественных исследователей к проблеме творческого осмысления русскими писателями наследия Гофмана, многие аспекты этой темы еще не являются изученными в достаточном объеме. Это прежде всего касается таких тем, как «Гофман и В. Одоевский», «Гофман и А. Погорельский», «Гофман и Н. Полевой». Нуждается в корректировке и тема художественных отношений немецкого романтика и полузабытых ныне авторов (В. Соллогуба, К. Аксакова, Н. Мелыунова, В. Олина). Весь этот комплекс задач должен привести к постижению феномена Гофмана и его произведений в становлении русской романтической повести первой трети XIX века.
За рамками данного исследования остается рецепция Гофмана в творчестве Пушкина и Гоголя. Грани рецепции гофмановского творчества в их произведениях - отдельная тема, имеющая длительную научную традицию и нуждающаяся в скрупулезном изучении. Этот вопрос достаточно четко осветила А. Б. Ботникова в своей монографии. Однако исследовательница, как, впрочем, и ее предшественники, прошла мимо таких «второстепенных» авторов, как В. Соллогуб, К. Аксаков, Н. Мельгунов и В. Олин. Эти авторы вообще не включаются отечественной наукой в круг писателей-«гофманистов», достойных изучения. Но именно писатели «второго ряда» (с точки зрения современной науки) отражают рецепцию гофмановского феномена на уровне, близком массовому сознанию. Эта плеяда авторов «первой
гофмановской волны» позволяет выявить типичные черты указанного явления.
Осветив состояние разработанности темы, можно сделать вывод о том, что гофманистика как наука уже вполне сложилась, однако круг интересующих ее вопросов постоянно растет и методологическая база ее нуждается в обновлении.
В качестве методологической основы данной работы выбран историко-функциональный подход, акцентирующий внимание на заложенной в произведении системе приемов воздействия на читателя. Конкретное воплощение он получил в методах рецептивной эстетики, одной из литературоведческих школ Европы, сложившейся в 1970-х годах в Констанце. Это направление исходит из идеи, что литературное произведение «возникает» только в процессе «встречи» с читателем, который благодаря «обратной связи», в свою очередь, воздействует на произведение, определяя его восприятие и бытование. Идеи констанцского литературоведения еще не исчерпаны и нуждаются в дешифровке, они дают ключ к пониманию одной из важных проблем гуманитарного познания — к проблеме взаимоотношений автора произведения и его потенциального адресата.
Ключевым термином в заявленной теме является понятие рецепции. В связи с этим представляется вполне обоснованным применение методологии констанцской школы для разработки обозначенной темы. Отечественной наукой до сих пор не поднимался в полной мере вопрос рецепции гофманов-ского творчества в сознании русских писателей. Не следует забывать, что каждый писатель непременно является читателем, воспринимающим художественные тексты других авторов, имеющим свой эстетический опыт, то есть реципиентом. Художник не может быть изолирован от классического и современного ему искусства, освоение и усвоение им всего богатства культуры является необходимой предпосылкой для успешной творческой деятельности. Важно, что писатель в отличие от «рядового» читателя фиксирует свое восприятие в продуктах собственной художественной деятельности, давая
возможность исследователю прослеживать особенности рецепции текста-донора.
Рецептивная эстетика разрабатывала понятие о «литературном ряде», в который «вписывается» каждое новое произведение. Такой литературный ряд не может быть представлен одними «вершинами», это именно непрерывная цепь произведений, тесно взаимосвязанных - во многом за счет рецептивных отношений. Произведения так называемого второго (невершинного) ряда как раз и являются показателем степени усвоения донорского текста.
Научная новизна работы заключается в том, что в ней осуществлена попытка синтезировать две до сих пор раздельно существовавшие области литературоведения - гофмановедение и рецептивную эстетику, то есть, оперируя методологическим и терминологическим аппаратом констанцскои школы, исследовать феномен русскоязычной рецепции творчества Гофмана первой трети XIX столетия.
Исходя из этого определим цель работы - изучить восприятие наследия Гофмана русскими писателями первой трети XIX века в рецептивном аспекте. В соответствии с целью сформулированы и задачи:
на основе методологии рецептивной эстетики выработать научно-исследовательский инструментарий;
с помощью рецептивно-эстетического инструментария реконструировать отдельные аспекты горизонта читательских ожиданий указанного периода;
определить основные особенности «вписывания» творчества Гофмана в русский литературный ряд;
проанализировать восприятие творчества Гофмана читателями-профессионалами, под которыми мы подразумеваем критиков и писателей.
Поэтому объект исследования в нашей работе - комплекс произведений русских писателей «второго ряда», в которых распознаваемы аллюзии на творчество Гофмана. А предметом будут являться эстетические реакции са-
мих писателей, запечатленные в произведениях. Мы обратимся не столько к теме «Гофман в русской литературе», сколько к рецепции его творчества в текстах русских писателей названной эпохи.
Существенную помощь в подготовке данного исследования оказала работа «Гофман Э. Т. А. Библиография русских переводов и критической литературы» (1964), в которой четко прослежена русская судьба произведений Гофмана.
Обозначая круг задействованных в данной работе источников в области гофмановедения, назовем труды М. И. Бента, Н. Я. Берковского, А. Б. Ботниковой, А. В. Карельского, Н. А. Корзиной, Л. В. Славгородской, А. В. Скобелева, Ф. П. Федорова, К. Г. Ханмурзаева, Д. Л. Чавчанидзе. Эти ученые последовательно выработали методологию, которая и поныне лежит в основе науки о Гофмане. Фундаментальная работа Н. Я. Берковского «Романтизм в Германии» (1973) до сих пор является настольной книгой специалистов по зарубежной литературе. Среди серьезных исследований М. И. Бента в области жанровой специфики романтической новеллы для нас наиболее важным оказалось «Новеллистическое творчество Э. Т. А. Гофмана». Мы также опирались на работы Д. Л. Чавчанидзе о литературных аллюзиях и архетипах в гофмановском творчестве.
Из исследований, посвященных литературе русского романтизма и отдельным ее представителям, особо отметим работы Ю. В. Манна, В. М. Жирмунского, В. И. Сахарова, Н. Л. Степанова, М. Турьян. Среди источников, в которых наиболее основательно изучено жанровое своеобразие русской романтической повести, укажем «Историю всемирной литературы» (Т. 6) и книгу «Русская повесть XIX века. История и проблематика жанра» (1973). Кроме того, значимыми для нас оказались работы отечественных и зарубежных мыслителей, критиков и литературоведов, где авторы дают свою оценку донорско-принимающих отношений и литературного процесса в целом. Здесь назовем имена М. М. Бахтина, Ю. М. Лотмана, Ю. Н. Тынянова, X. Ортеги-и-Гассета, Т. С. Элиота.
Структура данного диссертационного исследования состоит из трех глав. В первой мы даем обзор констанцского литературоведения как научного явления, в связи с чем рассматриваем его истоки, основные имена и положения, терминологию и методологию. В результате мы стремимся преобразовать наработки рецептивной эстетики в исследовательский инструментарий, позволяющий анализировать межлитературные схождения.
Вторая глава демонстрирует своеобразие «русского Гофмана» как научного и художественного явления. Здесь мы стремимся осмыслить историю отечественного гофмановедия, а также выводим тезис о том, что не только произведения немецкого романтика, но и его биография была объектом художественной рецепции. В связи с этим мы обращаемся к отдельным повестям Н. Полевого и В. Соллогуба, которые, на наш взгляд, являются яркой иллюстрацией этого положения.
В третьей главе объектом писательского осмысления нами заявлен художественный мир Гофмана. Причем нас интересуют как «общепризнанные» реципиенты творчества немецкого романтика (А. Погорельский, В. Одоевский), так и остававшиеся до сих пор «в тени» литературоведческой науки (К. Аксаков, В. Олин и Н. Мельгунов). На наш взгляд, эти имена незаслуженно исключены из числа «русских гофманистов», ведь писатели «второго ряда» являют наиболее показательные в рецептивном отношении типы творческого восприятия, т.к. их сознание приближено к сознанию массового читателя, а их тексты в основном ориентированы именно на массовую аудиторию.
Практическая значимость диссертации. Материалы исследования могут быть использованы в учебных курсах русской и зарубежной литературы эпохи романтизма; в спецкурсах по проблемам компаративистики и, в частности, русско-немецких литературных связей; в курсах теории литературы и филологического анализа, а также при разработке тематики курсовых и дипломных работ.
Основные положения теории рецептивной эстетики
Наиболее законченное выражение принципы рецептивной эстетики нашли в работах X. Р. Яусса, В. Изера, Р. Варнинга, X. Вайнриха, Г. Гримма и др. В их концепции произведение до акта «потребления» еще не обладает действительностью, а представляет собой только некую возможность и лишь в акте восприятия обретает реальное бытие. До этого произведение существует только как материализованный знаковый код, как потенциальный смысл, который нуждается в актуализации. Оно «реализует свои эстетические потенции только в восприятии реципиента, реципиент же реализует свои эстетические потребности, только воспринимая произведение»18.
«Расцвет» рецептивной эстетики приходится на 1960-е - 1980-е годы. Именно в этот период Ханс Роберт Яусс (1921 - 1997), немецкий теоретик и историк литературы, возглавлял созданную им исследовательскую группу
«Поэтика и герменевтика» при университете в Констанце. Для немецкого литературоведения той поры было характерно ощущение кризисной, тупиковой ситуации, сложившейся в отрасли гуманитарного знания. Общим местом стали рассуждения о необходимости реконструкции теоретических и методологических подходов к изучению искусства и литературы в частности. Это определило постановку главной задачи упомянутой группы «Поэтика и герменевтика», представители которой пытались преодолеть ограниченность принятых в классическом литературоведении способов объяснения и критериев оценки эстетических феноменов.
Эта группа активно исследовала проблемы литературных традиций. Ранее эстетика полагала, что восприятие произведения является идентичным у читателей разных эпох. Традиционно задачу интерпретации видели в том, чтобы обеспечить «постоянное воздействие произведения согласно его абсолютной художественной ценности, независимо от изменчивости всей исторической ситуации»19. Сторонники рецептивно-эстетического подхода в противовес этому указывали на закономерность исторической деформации смысла и ценности произведения, а также на закономерность различного восприятия отдельного текста читателями одной эпохи. Произведение и реципиент становятся двумя полюсами реализации художественного смысла, в результате чего текст перестает рассматриваться как инстанция с раз и навсегда заданными художественными характеристиками. Последние реализуются только в момент восприятия, и результат этого процесса в немалой степени зависит от конкретных условий эпохи, равно как и от эстетического опыта читателя.
Среди основных принципов рецептивно-эстетического подхода к анализу артефактов вслед за исследователем А. Нефедовым отметим следующие:
1) историчность литературы устанавливается не на основе фактов взаимосвязи литературных явлений, а на предварительном познании литературного произведения его читателями;
2) анализ читательского познания должен избегать психологизма, основываться на «предпонимании» сути жанра, формы, тематики ранее известных произведений, различии поэтического и обыденного языков;
3) на основе «реконструированного» таким образом горизонта ожидания определяются эстетические свойства произведения;
4) «реконструкция» горизонта ожидания должна выявить разницу между прежним и новым пониманием произведения и разоблачить вневременной его характер;
5) историю литературы нужно рассматривать не только в синхронной и диахронной системе, но и в отношении к общей истории20.
Рецептивная эстетика долгое время претендовала на роль новой научной парадигмы, и вполне основательно. С точки зрения ее теоретиков, она расширила круг представлений о литературе и искусстве, преодолела некоторые предрассудки традиционного литературоведения, в частности отбросила идею об атомарно-герметической природе произведения и неизменности его ценностно-смыслового значения. Неслучайно одна из концептуальных работ X. Р. Яусса называлась «История литературы как провокация литературоведения» (1967). Здесь впервые была методологически осмыслена очевидная идея существования произведения для читателя и благодаря читателю.
Центральные идеи Яусса воплощены в понятиях «горизонт ожидания», «эстетический опыт», «эстетическая дистанция». Эти термины в полной мере обрисовывают сферу интересов рецептивной эстетики, несколько отличающихся от интересов школ-предшественниц. Под горизонтом ожидания здесь подразумевается вся совокупность сформировавшихся у реципиента социальных, эстетических, психологических и прочих представлений. Он распа дается, по мнению Яусса, на горизонт ожидания, содержащийся в произведении, и горизонт ожидания читателя, основанный на имеющихся у него представлениях об искусстве и обществе. В ходе взаимодействия этих двух горизонтов и осуществляется рецепция литературного текста наряду с формированием эстетического опыта читателя. Говоря о нем, Яусс в книге «Эстетический опыт и литературная герменевтика» (1977) выделил в искусстве три области: творческую деятельность («пойесис»), восприятие («эстесис») и коммуникативно-сообщающую деятельность («катарсис»), каждая из которых воплощает идею эстетического наслаждения. Суть последнего для читателя - в его способности отождествлять себя с героем произведения.
Терминологический аппарат рецептивной эстетики как научно-практический инструментарий
Мы считаем обоснованным и плодотворным применение основных наработок рецептивной эстетики к анализу фактов межкультурных связей.
Традиционная компаративистика в изучении процессов художественного воздействия / восприятия сосредоточивает свое внимание на функцио нировании текста-донора, вне поля ее зрения зачастую остаются многие аспекты художественного мышления писателя-реципиента. На наш взгляд, применение в литературном анализе методов и приемов рецептивной эстетики способно преодолеть эту однобокость сравнительно-исторического метода. Дополняя его, констанцское литературоведение смещает акценты с реципируемого артефакта на реципирующий, рассматривая последний как своеобразный «читательский дневник» воспринимающего автора.
Рецептивно-эстетический метод дает исследователю возможность умозрительно «заглянуть» в творческую лабораторию писателя-реципиента и на уровне текстов выявить его отношение к произведениям предшественника. Результаты применения этого подхода могут не совпадать с данными компаративистского труда.
Для нашей диссертационной работы существенным стал инструментарий констанцского литературоведения. Обозначим его.
Характеризуя творческое мировоззрение воспринимающего писателя, нельзя забывать, что он, кроме того, является читателем, а значит, к нему применимы такие категории, как эстетический опыт, горизонт ожидания, эстетическая дистанция. Дефиниции этих терминов уже приведены нами ранее, они определяют изначальные установки реципиента, во многом предопределяющие результат будущей «встречи с текстом». Относительно каждого конкретного писателя данные характеристики можно почерпнуть из историко-литературного, биографического и собственно текстологического материала. Большой интерес в связи с этим представляет дневниковый и эпистолярный материал, в котором читательские установки писателей даны в «сыром», неоформленном виде. Мы будем использовать эти данные в качестве вспомогательных.
В исследовании самого процесса творческой коммуникации принципиально важными для нас будут понятия перцептивного узла, актуализации и конкретизации. Первый знаменует собой запуск механизма художественной рецепции, результатом чего становится «оживление» читаемого текста, иначе - актуализация, и как итог - порожденные воспринимающим сознанием образы и ситуации, называемые конкретизациями. С этого момента можно судить о состоявшемся процессе художественной рецепции, тем более что следствием донорско-акцепторных отношений двух произведений является новый текст, носящий на себе следы текста-предшественника.
В связи с вышесказанным одной из задач данной работы будет поиск в реципирующем произведении перцептивных узлов, разворачивающих цепочки конкретизации, т.е. закрепленных результатов взаимодействия двух артефактов, свидетельствующих о плодотворности этого процесса.
Кроме того, важными для изучения самих механизмов художественной рецепции для нас будут понятия коммуникативной неопределенности, стратегии текста, идентификации и выстраивания смысла. Первый и второй термины означают заложенные автором в тексте «направляющие», которые не позволяют читателю произвольно толковать события воспринимаемого произведения. Идентификация и выстраивание смысла - это уже собственно читательские характеристики, проявление которых в ряде конкретных случаев часто «спровоцировано» автором реципируемого текста.
В результате применения инструментария рецептивной эстетики становится возможным говорить о литературном ряде как литературоведческой категории. В связи с данным понятием речь будет идти о совокупности произведений, близких по тематике, проблематике, на фоне которых возникает тот или иной новый текст. Так итоги исследования выводятся на более широкий уровень, позволяющий обобщать и делать соответствующие выводы.
Таким образом, предметом исследования становится закрепленный в тексте результат художественной рецепции с текстом-предшественником. Произведения русских писателей-романтиков нас будут интересовать именно с точки зрения «оживления» в них наследия Э. Т. А. Гофмана. Рассмотренные в данном диссертационном исследовании повести А. Погорельского, В. Одоевского, Н. Полевого, В. Соллогуба, К. Аксакова, Н. Мельгунова и В. Олина представляют, на наш взгляд, творческий диалог с немецким писате лем. Исход этого диалога во многом определяется не только их творческой манерой, мировоззрением и степенью писательского таланта (о чем уже говорили исследователи), но и читательскими установками названных авторов и мерой их читательской одаренности. Эти факторы в изучении «русского гофманизма первой волны» до сих пор оставались за пределами внимания ученых.
Повести Н. А. Полевого «Блаженство безумия» и «Живописец» в рецептивном аспекте
Основатель «Московского телеграфа» Н.А. Полевой вошел в историю отечественной культуры не только как журналист, критик и писатель, но и как популяризатор творчества Э. Т. А. Гофмана в России. Вообще, желая донести до читателей основные достижения западной литературы, он публиковал на страницах своего журнала отрывки из произведений Гюго, Бальзака, мадам Жанлис, Гете, Шиллера и др. По его словам, «...Гофман, Ламотт Фуке,
Шпиндлер, Клаурен, Цшокке, Нодье, Виктор Гюго - не в равной степени ... , но все же суть люди замечательных дарований. Зная чужое, русские читатели хотели бы видеть и знать свое...».
Как бы ни был широк круг интересов Полевого, по нему можно судить о предпочтениях автора, связанных с литературой немецкого романтизма. Одним из наиболее почитаемых им авторов как раз и является Э.Т.А. Гофман. С 1825 по 1832 в «Московском телеграфе» печатается 9 произведений (в основном в отрывках) немецкого писателя. Это «Маркиза де ла Пивадьер» (озаглавленная у Полевого «Белое привидение»), «Datura fastuosa» (под заголовком «Ботаник»), «Песочный человек» («Домовой-песочник»), «Майорат», «Irrungen» (названная «Очарованный бумажник»), «Житейские воззрения Кота Мурра», «Золотой горшок» и «Фрагмент из жизни трех друзей» («Жизнь трех друзей»). По предположению 3. В. Житомирской, первый из этих переводов выполнен непосредственно Полевым. Как бы то ни было, налицо его интерес к Гофману-писателю и желание перенести последнего на русскую почву.
Закономерно, что это увлечение Полевого отразилось и в его творчестве, а именно - в сборнике «Мечты и жизнь. Были и повести» (1834). В этот цикл вошли разнородные по своей тематике и стилистике произведения, сочиненные в период с 1829 по 1834 гг. Каждая повесть может рассматриваться как автономное произведение, тем более что некоторые из них были опубликованы ранее. Но в результате объединения их в цикл становится ясно общее доминирующее начало - романтический конфликт незаурядной личности и враждебной ей реальности, который заявлен еще в заголовке. В итоге ряд произведений «приобретает характер универсальной картины действительности, складывающейся из ряда фрагментов. Рождается целостная, хотя и несколько схематичная, концепция жизни»74.
Три из пяти повестей цикла («Блаженство безумия», «Живописец» и «Эмма»), как, впрочем, и вышедший одновременно с ними роман «Аббад-донна», являются продолжением западноевропейской романтической традиции. В отношении названных повестей это сказывается даже на тематическом уровне: лейтмотивом здесь становится тема безумия. Так, А. В. Селезнева справедливо отмечает, что «метафорический образ безумия противопоставляется здесь здравому смыслу и практицизму, явно негативно маркированному в силу своей направленности на удовлетворение низших потребно-стей человека, устройство быта...» . Вспомним, что романтики, и в том числе Гофман, проявляли большой интерес к разного рода измененным состояниям человеческого сознания (сон, бред, гипнотический транс, алкогольное и наркотическое опьянение), видя в них путь к личностной свободе, к постижению высшего смысла бытия. Полевой идет дальше: он выстраивает градацию помешанных: если безумие Антиоха и Аркадия, героев первой и второй повестей соответственно, вписывается в традицию романтической эстетики («высокое безумие»), то состояние Поля, героя «Эммы», нельзя определить иначе, чем психическую болезнь.
По словам Белинского, в «Мечты и жизнь» входят «...создания не вековые, не генияльные, но ознаменованные печатию сильного таланта ... Первая [«Блаженство безумия»] слишком как-то напоминает Гофмана, но отличается мастерским рассказом...»76.
Итак, уже первый рецензент названных произведений отметил их сходство с гофмановским творчеством, хоть и не мотивируя свои выводы и подчеркивая «слабость» Полевого по сравнению с Гофманом. Попытаемся обосновать это замечание Белинского.
«Блаженство безумия» - повесть по-своему феноменальная. Феномен ее в том, что Полевой намеренно строит ее как явную конкретизацию «Пове лителя блох» Гофмана. Он с первых строк задает направление дальнейшего повествования: «Мы читали Гофманову повесть "Meister Floh". Различные впечатления быстро изменялись в каждом из нас, по мере того как Гофман, это дикое дитя фантазии, этот поэт-безумец, сам боявшийся привидений, им изобретенных, водил нас из страны чудесного в самый обыкновенный мир ... и наконец - скрылся, как мечта, изглаженная крепким утренним сном! Чтение было кончено. Начались разговоры и суждения. Иногда это последствиє чтения бывает любопытнее того, что прочитано» .
С точки зрения рецептивной эстетики, вступительная часть повести едва ли не любопытнее ее основного содержания. Она представляет собой картину читательского восприятия «Повелителя блох». Автор с присущей ему как журналисту наблюдательностью фиксирует множественность читательских реакций своего времени на романтический текст. В первых строках он дает свою оценку личности и творчеству Гофмана, пытается воспроизвести актуализированные в момент чтения эмоции, в нескольких строках он реконструирует открывшиеся ему виртуальные смыслы гофмановского наследия как такового. А затем переходит к оценке читательских реакций своих приятелей, в результате чего создается весьма значимая полифоничность: «...женщины хвалили прозаические места более, а мужчины были в восторге от самых фантастических сцен. Места поэтические пролетели мимо тех и других, большею частию не замеченные ими»78. С помощью этого оригинального приема автор характеризует горизонт ожидания современных ему читателей, подчеркивая их пристрастие либо к бытовым подробностям, либо к яркой фантастике. По его мысли сама суть гофмановского творчества остается недоступной большинству реципиентов, эстетический опыт которых предполагает лишь тривиальное восприятие.
Механизмы художественной рецепции в цикле А. Погорельского «Двойник, или Мои вечера в Малороссии»
Алексея Алексеевича Перовского, писавшего под псевдонимом «Антоний Погорельский», справедливо называют первым русским гофманистом. Именно с его повести «Лафертовская маковница» (1825) в отечественной прозе началось становление нового жанра - фантастической повести. Тремя годами позже выходит «Двойник, или Мои вечера в Малороссии», в который вошло и названное произведение. Этот цикл рассказов, объединенных общей темой отношений чудесного и обыденного, вызвал целый шквал обвинений писателя в подражании немецким образцам и, в частности, Э. Т. А. Гофману, сочинения которого в ту пору пользовались большой популярностью у читателей. Главными основаниями для подобных выводов были:
- использование Погорельским мотива двойника, излюбленного Гофманом;
- сюжетное сходство отдельных повестей Погорельского и Гофмана;
- форма «Двойника», очень близкая к форме гофмановских «Серапионовых братьев».
Эти упреки сыплются на Погорельского и по сей день. Практически каждый исследователь его творчества затрагивает данный вопрос, по-своему расставляя акценты.
Приступая к обозначенной теме, осветим вначале многообразие подходов критиков и литературоведов, как русских, так и зарубежных, к проблеме отношений Гофмана и Погорельского, чтобы выявить динамику «гофманиз-ма» последнего.
Одним из первых критиков «Двойника» стал С. Шевырев, поместивший в «Московском вестнике» 1828 г. небольшую рецензию. Отмечая основные достоинства книги - фольклорные мотивы, «заманчивый» стиль - он не проходит мимо природы фантастического в произведении. В двух повестях цикла («Пагубные последствия необузданного воображения» и «Путешест виє в дилижансе») он видит «явное подражание Гофману» . По мнению критика, Погорельский искусственно привносит на русскую почву «крайности», свойственные европейской литературе - излишний мелодраматизм и фантастичность.
Но если Шевырев ставил последние обстоятельства в упрек Погорельскому, то поздние исследователи иначе смотрели на проблему. Так А.И. Кирпичников, стоявший у истоков отечественного гофмановедения, указывает в своих работах на конкретные тексты немецкого писателя, из которых Перовский черпал мотивы и сюжеты (гофмановские «Королевская невеста» и «Золотой горшок» как источники «Лафертовской маковницы»; «Песочный человек» как прообраз «Пагубных последствий...»). Все дальнейшее изучение «гофманизма» Погорельского фактически исходит из наблюдений Кир-пичникова. Отметим, что именно этот ученый первым высказал гипотезу о возможности личного знакомства Погорельского с Гофманом в Дрездене в 1813-1814 гг. Исследователь пишет: «Перовский имел полную возможность знать даровитого романиста лично, и почти не мог не подчиниться его литературному влиянию»152. До сих пор это предположение остается непроверенным, хотя не подлежит сомнению тот факт, что Погорельский, в совершенстве владевший немецким языком, познакомился с сочинениями Гофмана именно в этот период своей жизни, а значит, его можно считать одним из первых русских реципиентов немецкого писателя.
Более подробно к проблеме творческих отношений Гофмана и Погорельского подошел С. С. Игнатов, опубликовавший в 1914 г. специальную работу. Главная мысль этого исследования, изначально заявленная автором, в том, что «Погорельский не находился под влиянием Гофмана» , т. к. «не дотягивал» до великого немца ни по философской глубине, ни по силе таланта. Игнатов даже отказывает русскому писателю в праве именоваться ро мантиком в силу отсутствия у него «передовых, бойцовских» мотивов. Эта работа, изобилующая указаниями на гофмановские аллюзии, или, скорее -прямые заимствования, в целом проникнута идеологически предвзятой однозначностью. Исследователь более или менее благожелательно отзывается только о «Лафертовской маковнице» и то потому, что ею восхищался сам Пушкин! Он упрекает Погорельского в том, что в «Пагубных последствиях» тот «подражал только внешней стороне рассказа, совершенно оставляя в стороне то глубокое содержание, которое всегда придавал Гофман своим произведениям»154.
С этих пор упреки в бездарном подражательстве в адрес Погорельского со стороны исследователей становятся почти традиционными. Так, в «Литературной энциклопедии» (1935) Погорельский «удостоен» такого не слишком лестного отзыва: «Влияние Гофмана на П огорельского больше всего сказалось в «Двойнике» - ряде фантастических новелл, обрамленных беседой автора со своим двойником и представляющих иногда простую переделку повестей Гофмана .. . Но если у Гофмана фантастика являлась средством преодоления им мещанско-буржуазного быта, то у П огорельского она была воспринята очень поверхностно...»155.
