Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Повествовательный дискурс В.Г. Распутина . 17
1.1. Повествование как научная категория (о рабочих терминах данного исследования) 17
1.2. Публицистические интенции художественного творчества В.Г. Распутина . 26
1.3. Славянофильская журналистская традиция в публицистике В.Г. Распутина 47
1.4. Мифология обыденности в публицистике В.Г. Распутина . 57
Глава 2. Особенности монологов Распутина- публициста 69
2.1. Жанровые разновидности публицистики В.Г. Распутина . 70
2.1.1. Эссеистическое повествование 70
2.1.2. Очерки 78
2.1.3. Выступления 83
2.1.4. Открытые письма 92
2.2. Образ автора-повествователя в публицистическом дискурсе В.Г. Распутина . 98
2.2.1. Точка зрения . 117
2.2.2. Фольклорная песня в системе ценностей В.Г. Распутина 121
Глава 3. Диалоги Распутина-публициста . 133
3.1. Классическая традиция диалогов В.Г. Распутина 133
3.2. Заголовочно-финальный комплекс в диалогах В.Г. Распутина . 145
3.3. Мы-повествователь 151
3.4. Диалоги В.Г. Распутина в типологическом ряду (история и современность) . 154
Заключение 170
Список литературы 173
- Публицистические интенции художественного творчества В.Г. Распутина
- Славянофильская журналистская традиция в публицистике В.Г. Распутина
- Эссеистическое повествование
- Заголовочно-финальный комплекс в диалогах В.Г. Распутина
Введение к работе
Актуальность исследования обусловлена тем, что творческая фигура В.Г. Распутина – одна из ярких, значимых в литературном процессе последней трети ХХ – XXI веков. Проблемы, поднимаемые писателем, всегда остры и социально востребованы. Его творчество, став заметным явлением в 1960-е годы, получило поистине планетарный резонанс: произведения переведены на множество языков, исследованы не только отечественными филологами, но и зарубежными1: рассмотрены в аспекте рецепции другими культурами.
В литературный обиход прочно вошли понятия: «проза Распутина», «художественный мир Распутина», «манера Распутина»2, узнаваемая даже в тех случаях, когда под текстом стоит подпись нескольких десятков авторов (имеются в виду открытые письма).
Одни исследователи утверждают, что анализировать современного
писателя сложно: «Современники часто не понимают своих писателей или не
осознают их истинного места в литературе…»3, другие настаивают, что
изучать «современного писателя в определенном смысле легче, чем
литератора прежних лет»4, но те и другие разгадывают феномен Распутина:
«Как и почему имя писателя, до поры малоизвестного, становится символом
народной совести и сознания?»5. Почти все, пишущие о нем, называют его
писательский труд подвижническим, его мир – светоносным
(И.П. Золотусский), самого писателя – мистическим (И.А. Дедков): «Жизнь
для Распутина по сей день сохраняет некоторую таинственность,
неопознанность; что-то в ней не поддается твердым логическим
объяснениям»6. Таинника (С.Г. Семенова), нравственника
(А.И. Солженицын) относят к тем именам, без которых нынешнюю литературу представить «уже не можем ни мы, ни потомки»7, и признают: «Самые первые публикации позволили ему встать в строй равным среди равных, и “старшие” приняли его в этом строю с удовольствием и без оговорок»8; он «сохраняет в чистоте и святости свою душу»9.
Литературное имя В.Г. Распутин приобрел как писатель-«деревенщик». Со временем потенциальные возможности деревенской прозы были исчерпаны – об этом писатель сказал сам: «Я был “деревенщиком”. Все, что могла сказать “деревенская” литература, она сказала. И “Пожаром” для себя я закончил эту тему»10. Новый вектор в его творчестве обозначила
1 См. перечень зарубежных работ: Валентин Григорьевич Распутин: Библиографический указатель: В 2 ч. /
Сост. Г.Ш. Хонгордоева, Э.Д. Елизарова с участ. Л.А. Казанцевой; ред. Л.В. Войлошникова. – Иркутск:
Сапронов, 2007. – С. 155–159.
2 Шапошников, В.Н. Валентин Распутин. – Новосибирск: Зап.-Сиб. кн. изд., 1978. – С. 3.
3 Панкеев, И.А. Валентин Распутин: По страницам произведений. – М: Просвещение, 1990. – С. 5.
4 Семенова, С.Г. Валентин Распутин. – М.: Сов. Россия, 1987. – С. 5.
5 Тендитник, Н.С. Валентин Распутин: Очерк жизни и творчества. – Иркутск: ИГУ, 1987. – С. 3.
6 Дедков, И.А. Продленный свет // Новый мир. – 1984. – № 7. – С. 251.
7 Панкеев, И.А. – Указ изд.
8 Котенко, Н. Валентин Распутин: Очерк творчества. – М.: Современник, 1988. – С. 14.
9 Румянцев, А. Вечные письмена // Наш современник. – 2011. – № 3. – С. 251.
10 Распутин, В.Г. Прокляты, но не убиты / Беседу вела О. Вельдина // Юность. – 1997. – № 3. – С. 9.
публицистика11. Выступая на VII съезде писателей России (1990), он пояснил преимущественное обращение к ней: «Страна дошла до последнего предела безумства и самоистязания, но нет, это еще не “ягодки”, это пока только еще “цветочки”»12. Но уже в 1997 г. в интервью, опубликованном журналом «Юность», писатель отметил: «Мой публицистический этап, не знаю, был ли он полезен, завершился» (курсив наш. – С.В.).
Тем не менее на протяжении 2000-х годов он из публицистики не
уходил, напротив, она приобрела более жесткие и конкретные и
одновременно экзистенциальные и эсхатологические черты, как-то: зло,
мешающее России, получает имена; требования писателя, адресованные
власти, все больше походят на «железный стих, облитый горечью и
злостью»; «деревенские» проблемы вырастают во вселенские –
экологические; наблюдения писателя за человеком вырастают до антропологических откровений.
«Публицист ли он в том общепринятом смысле слова, которое мы привычно применяем, – задается вопросом И.А. Панкеев. – Думается, существует доминанта, в силу которой, читая наполненные конкретикой статьи В. Распутина, мы воспринимаем его все-таки как художника, прозаика. На нашем восприятии текста сказывается имя автора, и уже не только тревога и озабоченность писателя, но и остаточная боль его героев видится нам за строкою. Писательская публицистика – это все же нечто иное, хотя бы в силу своего общественного резонанса»13.
В.Г. Распутин затронул все экстремальные события первого десятилетия XXI века как в нашей стране, так и вне ее: «Дубровка», или «Норд-Ост», «11 сентября 2001 года» в США, гибель подводной лодки «Курск», катастрофа на Саяно-Шушенской ГЭС, взрывы на военных складах в Ульяновске, гибель людей в пермском ночном клубе «Хромая лошадь», дело «Pussy Riot», – а также социокультурные процессы и институты, судьбоносные для истории и культуры России: политика отечественного телевидения, писательские юбилеи (например, Леонида Леонова), институт Православия, отмена экзамена по литературе в форме сочинения в школе, введение Единого государственного экзамена по русскому языку (ЕГЭ).
В.Г. Распутин поднимает проблемы не только экологии среды обитания, но и экологии души, языка, ментальности, образования, литературы, культуры. Это круг «больных» тем, поэтому писатель вновь и вновь возвращается к ним в интервью, выступлениях, очерках, открытых письмах.
11 В научных источниках, выходивших за последние почти сорок лет, публицистика толкуется как вид
литературы, «характеризующийся злободневным общественно-политическим содержанием и
предназначенный для воздействия на сознание максимально широкого круга читателей» (Соболевская О.В.
Публицистика // Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. А.Н. Николюкина; ИНИОН. –
М.: Интелвак, 2003. – С. 837).
12 Распутин, В.Г. Россия уходит у нас из-под ног // В.Г. Распутин. В поисках берега: Повесть, очерки, статьи,
выступления, эссе. – Иркутск: Сапронов, 2007. – С. 219.
13 Панкеев, И.А. Валентин Распутин. – Указ. изд. – С. 133.
Степень изученности проблемы. Исследований, посвященных
изучению творчества В.Г. Распутина немало14, однако работ, объектом которых является публицистика писателя, не так много. В диссертационных исследованиях Е.В. Петушковой «Экологические проблемы в отечественной публицистике второй половины XX века (С. Залыгин, В. Астафьев, В. Распутин)» (2004), И.В. Ходченковой «Проблема русского характера в публицистике, повестях и рассказах В. Распутина» (2006) рассматривается публицистика более раннего периода и в пределах конкретной тематики, заявленной в заглавиях диссертаций.
В 2012 году опубликована фундаментальная работа томского
литературоведа П.П. Каминского – «“Время и бремя тревог”: Публицистика
Валентина Распутина», ей предшествовала диссертация того же автора15.
П.П. Каминский пишет, что в его монографии впервые публицистика
писателя представлена целостно. Он анализирует эстетические, этические,
историософские, социально-нравственные принципы мировоззрения
В.Г. Распутина, отразившиеся в публицистике, а поэтика публицистического дискурса интересует его фрагментарно; не охвачены последние публикации, в частности, книга диалогов «Эти двадцать убийственных лет» (2012) (привлечены к анализу тексты, датированные 2006 годом).
Новизна нашего исследования обусловлена прежде всего выбранным материалом: впервые анализируется публицистика В.Г. Распутина 2000-х годов, вплоть до последних статей, выступлений писателя, и предпринято
14 Газизова, А.А. Нравственно-философские искания современной советской прозы (Ч. Айтматов,
В. Распутин) (1980); Хирш, Б. Творчество Валентина Распутина в восприятии критики СССР и ГДР (1989);
Нугманова, Д.Н. Воссоздание психологического своеобразия характерологии повестей В. Распутина в
переводе на узбекский язык (1989); Ян, Ц. Восприятие современной советской прозы в КНР (Ч. Айтматов,
В. Распутин, Ю. Бондарев) (1991); Герчиньска, Д. Восприятие творчества Василия Белова и Валентина
Распутина в Польше, 60–80-е годы (1997); Бошен, М. Лексика с культурным компонентом в прозе 60–70 гг.
XX в. в сопоставлении с английским и французским языками: В. Распутин, Ю. Трифонов, Д. Гранин (2002);
Калимуллин, И.И. Валентин Распутин: Художественно-творческая эволюция (2002); Ксенофонтова, М.В.
Поэтика видимого и невидимого в малой прозе В.Г. Распутина (2003); Попова, И.В. Национально-
поэтический контекст прозы В. Распутина 1980–1990-х годов (2003); Анохина, С.А. Концепт «развитие» в
русской языковой картине мира и особенности его вербализации в творчестве В.Г. Распутина 1994–2003 гг.
(2004); Гришенкова, Т.Ф. Проблема русского национального характера в творчестве В.Г. Распутина (2004);
Бадрызлова, О.В. Восприятие творчества В. Распутина в Германии: 1970–1980 гг. (2005); Поляков, Э.Н.
Субъективация авторского повествования в прозе Валентина Распутина (2005); Гапон, Е.С. Художественная
концепция личности в творчестве В.Г. Распутина 1990–2000-х годов (2005); Соловьева, Е.В.
Художественное воплощение духовно-религиозной проблематики в произведениях В. Распутина и
В. Максимова (2005); Эмирова, Г.А. Творчество В. Распутина: проблема художественно-публицистического
освоения действительности (2005); Сорокина, М.А. Идеи народной педагогики в творчестве В.Г. Распутина
(2006); Угловская, Г.М. Рассказ В. Распутина: Динамика жанра (2006); Игнатьева, А.В. Эволюция образа
русской женщины в творчестве В.Г. Распутина (2008); Кудинова, Л.В. Автор – текст – аудитория: проблемы
диалога в публицистике (2009); Сигов, В.К. Проза В.Г. Распутина: Проблематика и поэтика (1984);
Холодкова, Е.К. Концепция национального характера в прозе В.П. Астафьева, В.Г. Распутина и
Б.П. Екимова 1990-х – начала 2000-х гг. (2009); Барышева, О.А. Христианские и народно-поэтические
мотивы в художественном мире прозы В.Г. Распутина (2010); Калинина, И.П. Русская семья и традиции
национального жизнеустройства в повестях В.Г. Распутина «Пожар» и «Дочь Ивана, мать Ивана»: поэтико-
философский аспект (2010); Костина, А.Г. Фольклорные элементы в лексической структуре
художественных текстов Валентина Распутина: к истокам российской ментальности (2011).
15 Каминский, П.П. Публицистика В.Г. Распутина: мировоззрение и проблематика: Автореф. дис. ...канд.
филол. наук. – Томск, 2006.
изучение поэтики публицистического дискурса В.Г. Распутина, а также отраженной в нем мифологии обыденности.
Научное значение нашей работы состоит и в том, что она вписывается в контекст междисциплинарных исследований по истории литературы, риторике, фольклористике, мифологии и пополнит систему знаний о распутинском творчестве в смежных с литературоведением дисциплинах (лингвистический анализ текста, методика преподавания литературы в школе, риторика, история журналистики и проч.).
Материал исследования:
– публицистические произведения В.Г. Распутина 2000-х годов: «В поисках берега: Выступление при вручении премии им. А. Солженицына» (2000), «Народ он свой, а живет стороной: Выступление на VI Всемирном Русском Народном Соборе» (2001), «Остановить “реформы смерти”: Обращение сорока трех» (2001), «С места вечного хранения: Об Александре Вампилове» (2002), «Тридцать лет спустя: О публицистике Александра Солженицына» (2003), «Наш Толстой: Юбилейное слово к 175-летию со дня рождения» (2003), «Байкал предо мною» (2003), «На Афоне» (2004), «Шлемоносцы: Выступление на IХ Всемирном Русском Народном Соборе» (2005), «Рядом с мастером: Предисловие к книге “Георгий Свиридов в воспоминаниях современников”» (2005), «Земля: Выступление на Х Всемирном Русском Народном Соборе» (2006), «Ученье: свет и тьма: Выступление на ХIV Рождественских Образовательных чтениях» (2006), «Русь сибирская, сторона байкальская: Предисловие к “Словарю говоров русских старожилов Байкальской Сибири” Г. Афанасьевой-Медведевой» (2006), «Полная чаша злата и лиха» (2006), «Вопросы, вопросы…» (1987– 2007), «Эти двадцать убийственных лет» (1993–2010), «Молчать не позволяет совесть: Обращение писателей и публицистов в поддержку уголовного преследования “Pussy Riot”» (2012); «Поле битвы – сердца людей» (2012); интервью;
– ряд публицистических текстов, предшествовавших 2000-м годам: «Продолжение песни следует» (1961), «В Саяны приезжают с рюкзаками» (1963), «Вверх и вниз по течению» (1972), «Быть самим собой» (1976), «Байкал, Байкал» (1982), «Слово к народу» (1991), интервью;
– художественные произведения: «Пожар» (1985), «Дочь Ивана, мать Ивана» (2003).
Объект исследования: публицистический дискурс в художественных и нехудожественных текстах В.Г. Распутина.
Предмет исследования: поэтика публицистического дискурса
В.Г. Распутина.
Цель работы – исследовать поэтику публицистического дискурса и проследить эволюционный процесс в творчестве В.Г. Распутина 2000-х годов.
Задачи исследования:
– рассмотреть публицистические жанры в прозе В.Г. Распутина: эссе, очерк, выступление, открытое письмо, интервью;
– охарактеризовать жанр прозаического диалога16: истоки, построение, способ повествования, типологию;
– выявить русскую историко-литературную традицию, продолженную в публицистике В.Г. Распутиным;
– анализировать поэтику публицистического дискурса В.Г. Распутина: мифологию обыденности, метафорику, аксиологию фольклорной песни, стилистические фигуры сибирской лексики;
– выявить публицистический дискурс в художественных произведениях – повестях «Пожар» и «Дочь Ивана, мать Ивана»;
– показать приемы и средства репрезентации автора-повествователя в публицистике В.Г. Распутина.
Методологической основой диссертации стали историко-литературные
и культурологические исследования отечественных авторов, как-то:
В.В. Виноградов, М.М. Бахтин, К.А. Богданов, С.Н. Бройтман, А.А. Газизова,
И.Р. Гальперин, М.Л. Гаспаров, Л.Я. Гинзбург, В.М. Жирмунский,
И.П. Ильин, Б.О. Корман, Д.С. Лихачев, А.Ф. Лосев, Г.И. Мальцев,
Ю.В. Манн, Е.М. Мелетинский, С.Ю. Неклюдов, Ю.Б. Орлицкий,
С.В. Перевалова, В.К. Сигов, Н.Д. Тамарченко, А.А. Тахо-Годи,
А.Л. Топорков, Ю.Н. Тынянов, В.И. Тюпа, О.М. Фрейденберг, В.Е. Хализев,
Е.Г. Чернышева, Э.Ф. Шафранская, В.Б. Шкловский, М. Эпштейн;
Р. Якобсон; зарубежных: Р. Барт, Л. Гольдман, Ж. Женетт, К. Клакхон, К. Леви-Строс, В. Шмид, Н. Фрай, М. Элиаде. Диссертация вписана в традицию изучения русской литературы ХХ века, сформированную научной школой кафедры русской литературы XX-XXI веков и журналистики филологического факультета МПГУ, в частности – изучения творчества В.Г. Распутина в социокультурном и эстетическом контексте эпохи17.
Методы исследования, примененные в анализе и интерпретации художественных и публицистических текстов, – структурно-типологический, семиотический, сравнительно-исторический, историко-культурный.
Перспективность исследования заключается в теоретической
разработке проблемы взаимодействия художественной и публицистической речи в прозе В.Г.Распутина. Отдельные аспекты нашего исследования могут быть использованы в практике учителя-словесника, а также вузовского преподавания при изучении, во-первых, творчества В.Г. Распутина, во-вторых, – публицистики как таковой, чем обеспечивается полезность практического применения материала диссертации.
Апробация работы. По теме диссертации опубликованы три статьи в
рецензируемых научных изданиях – журналах «Русская словесность» (2012),
«Политическая лингвистика» (2012), «Вестник Нижегородского
16 Шкаренков, П.П. Диалог прозаический // Поэтика: Словарь актуальных терминов и понятий / Гл. науч.
ред. Н.Д. Тамарченко. – М.: Изд-во Кулагиной, 2008. – С. 57–58.
17 Творчество В.Г. Распутина в социокультурном и эстетическом контексте эпохи / И.Л. Бражников,
А.А. Газизова, Т.А. Пономарева и др.: Коллективная монография. – М.: МПГУ, 2012.
университета» (2013), в сборниках научных статей и журналах: «Молодой ученый» (2010, 2011), «Современная филология» (2011), «Современная журналистика: опыт и перспективы развития» (2012), «Шешуковские чтения» (2012), «Русский язык и литература для школьников» (2013) – всего девять работ. Автором диссертации были сделаны доклады на региональных и международных конференциях в Уфе (2011), в Москве: ИГУМО и ИТ (2012), МПГУ (2012).
Материалы диссертации заслушаны и обсуждены на аспирантском объединении (19 декабря 2012 г.) и на заседании кафедры русской литературы XX-XXI веков и журналистики Московского педагогического государственного университета (25 декабря 2013 г.).
На защиту выносятся следующие положения:
-
Художественным текстам В.Г. Распутина – как 2000-х годов, так и прежним – свойствен симбиоз художественного и публицистического дискурсов: анализ повестей «Пожар», «Дочь Ивана, мать Ивана» – тому свидетельство.
-
Писатель считает, что его публицистичность рождена не «по плану», ее моделирует реальность. Среди прочих ее посылов в ХХI веке – свободные, неподцензурные условия медийно-информационного пространства (по сравнению с 1960–1980-ми годами).
-
Главные вехи творческой биографии В.Г. Распутина нашли отражение в его публицистике – это является основанием для вывода о взаимодействии повествователя и биографического автора. Автор-повествователь в публицистике В.Г. Распутина не только всеведущий нарратор, но и праведник (ему дано увидеть чудо), пророк (он способен заглянуть в глубины мироздания и сделать предостережение).
4. Точка зрения аналитика – не ретранслятора событий – совпадает с
личной позицией художника, что наиболее полно и выразительно
демонстрирует преобладающая в публицистике В.Г. Распутина субъектная
форма повествования – первое лицо множественного числа – мы; мы –
русские. Писатель говорит от имени «нашей», «своей» России.
5. Публицистический дискурс В.Г. Распутина представлен
многожанровым ансамблем: это эссе, очерки, выступления, открытые
письма, интервью, – где автор реализует себя в большей мере как художник,
о чем говорят образность, специфика повествования, его лексическая
организация.
6. Диалоги В.Г. Распутина – как жанр авторской публицистики –
наследуют свойства классического прозаического диалога, что дает
основание говорить об их проблемно-тематической типологии. В них
представлена квинтэссенция художественной картины мира писателя:
знаковые приметы и имена национальной картины мира, ее исторические и
современные очертания.
7. Генезис многих выступлений писателя восходит к древнерусской традиции эпидиктического красноречия (слово, проповедь, плач, призыв), требующего особого чувства языка и знания народной речи.
Рабочая гипотеза: публицистика В.Г. Распутина 2000-х годов, при
сравнении с предыдущим периодом, стала адресной и конкретной
(называются имена и социальные институты, например, те, от которых
зависит школьное образование); по набору поэтических средств –
апокалиптичной («дом наш уже горит с четырех углов», «Гробами торчат
брошенные людские жилища, в руинах лежат разграбленные фермы, гаражи
и склады, поля заросли кустарником и осинником, овраги, как гигантские
змеи, наползают на вековую обжить…») и «военной» («…выдержали
осаду…», «тут война, самая настоящая война», «мощнейшее оружие
воздействия на массы», «на последнем рубеже сопротивления»); изменились
аксиологические акценты (если в начале 1990-х Россия представлена
антитезой «новая власть и народ России», то в 2000-х иначе: россияне
делятся на своих и чужих, народ и население). К таким выводам мы пришли
в результате филологических изысканий, проанализировав
публицистический (и отчасти художественный) дискурс В.Г. Распутина в трех главах нашего диссертационного исследования, которые предваряет Введение и завершает Заключение, а также библиографический список литературы (двести сорок три наименования) – такова структура работы.
Объем диссертации – сто девяносто одна страница.
Публицистические интенции художественного творчества В.Г. Распутина
Словарная статья о публицистике приводит образное противопоставление писателя и публициста: если первый – это искусный полководец, который высылает в сражение за правду армию своих персонажей, то второй, публицист, – гладиатор, который выходит на арену с поднятым забралом – именно так обращается к читателю публицист, высказывая мнение от своего имени. Публицистические приемы, публицистические интонации все чаще проникают на страницы художественных произведений [240: 217–218]. Писатели (речь идет о прозаиках) так или иначе отражают в своих текстах современную им действительность. Даже не всегда, возможно, сознательно. Одни авторы делают яркие, видимые акценты на волнующих их перипетиях времени; у других авторов, которые внешне как будто бы далеки от так называемой актуальности (к слову сказать, которую требовали организации, руководившие литературой в СССР), от запросов дня, диалог со своим временем подспудно все равно присутствует – или намеренно метафоризированный, или почти на бессознательном уровне.
Есть писатели – концептуальные противники публицистики в художественном тексте. Характерна позиция А.П. Чехова – в письме к Суворину (от 1 апреля 1890 г.) он отвечает на претензии редактора к его рассказу «Воры»: «Вы браните меня за объективность, называя его равнодушием к доброму и злу, отсутствием идеалов и идей и проч. Вы хотите, чтобы я, изображая конокрадов, говорил бы: кража лошадей есть зло. Но ведь это и без меня давно уже известно. Пусть судят их присяжные заседатели, а мое дело показать только, какие они есть. Я пишу: вы имеете дело с конокрадами, так знайте же, что это не нищие, а сытые люди, что это люди культа и что конокрадство есть не просто кража, а страсть. Конечно, было бы приятным сочетать художество с проповедью, но для меня лично это чрезвычайно трудно и почти невозможно по условиям техники. … Когда я пишу, я вполне рассчитываю на читателя, полагая, что недостающие в рассказе субъективные элементы он подбавит сам» [176: 413–414].
В.Г. Распутин придерживается иных позиций, иной концепции литературы. В 1960-е гг. французский писатель Жан-Поль Сартр в эссе «Что такое литература?» задался вопросами: что значит писать? зачем писать? для кого мы пишем? – и высказал свою позицию в отношении поставленных вопросов. «…Писатель знает, что слово – это действие: он знает, что обнажать можно лишь при наличии проекта изменения. Он расстался с несбыточной мечтой нарисовать беспристрастную картину общества и человеческого удела. … Он знает, что слова… это “заряженные пистолеты”. Говорящий – стреляет» [146: 323–324]. Скорее, распутинское кредо близко именно сартровскому. И.П. Золотусский, рассуждая о литературе конца ХХ в., пишет: «…Пока литературу трудно отличить от газеты. В газете читаю о наркоманах, и в романе о том же. В газете – о коррупции, взяточниках, убийцах, государственных ворах – и в повести, очерке, романе о том же. Читаю роман как газету, а очерк А. Стреляного “Приход и расход” как роман. Тянет на роман значительностью материала и мысли, тянет свободным взглядом на святая святых, масштабом захвата фактов. Читаю поэму А. Вознесенского “Ров” и мысленно благодарю поэта за то, что добился он установления памятника на том месте, где были расстреляны люди, но факт этот сильнее силы стихов, превозмогает стихи, как превозмогают их и факты некрофильства, обирания останков погибших, о которых сообщается в той же поэме. Стихи, как они ни искренни, не могут подняться до отрицательной высоты факта. … Раньше других увидел и ужаснулся [Алесь Адамович] тому, чему мы ужаснулись, когда облако Чернобыля повисло над нами. Впрочем, увидел это и Валентин Распутин. В “Пожаре” он предсказал чернобыльские события» [88: 70–71]. «Малыми делами» называет Золотусский то, что делали и делают русские писатели: от Пушкина, Достоевского, Чехова – до Распутина, Лихачева, Вознесенского. «Малые» они не своей незначительностью, а личной и не грандиозной направленностью. Возможно, – пишет критик, – «мы станем очевидцами того, как литература повернется к прославлению этих “малых дел”. Как она сосредоточится на них в ближайшие годы. И как перенесет на них ореол героического» [89: 197]. Нам представляется, что такие времена настали. «В публицистику не уходят простым решением, “переводом”. Однажды неожиданно и пугающе и для самого писателя таинственные источники, питающие воображение и дар художественной мудрости, сопрягающий мир в живых судьбах, оказываются обезвожены, завалены… надо приниматься за разбор завалов, на что может уйти сердце и жизнь» [108: 95–96]. По поводу упреков в публицистичности творчества, высказываемых В.Г.Распутину, рассуждает А. Румянцев: «Зачем, описывая молодость Тамары Ивановны, детство Светки и Ивана, а особо – отчаянный поступок их матери, автор всякий раз дает свои оценки, пускается в собственные размышления? А как иначе?» [142: 254] – в данном случае вопрос риторический и ответ однозначный. В.Г. Распутин – представитель той плеяды русских писателей, которые унаследовали литературоцентрическую традицию, объединяющую людей в народ. Традиция эта прослеживается документально, почти осязаемо, начиная с XIX в. Хотя, если заглянуть в глубь веков, то древнерусская литература тоже носила заостренно публицистический, нравоучительный, воспитательный характер, не говоря уж о литературе XVIII в. с ее концептуально-просветительской интенцией. В художественных произведениях Распутина – повестях, рассказах – акценты публицистической направленности присутствуют всегда.
Славянофильская журналистская традиция в публицистике В.Г. Распутина
В истории отечественной публицистики был яркий этап, связанный с полемикой по культурно-духовным и нравственным проблемам между славянофилами, почвенниками, и западниками. Середина XIX в. – расцвет славянофильства, которое отшлифовывалось на страницах аксаковской газеты «Молва», журнала «Русская беседа», где авторы оппонировали катковскому «Русскому вестнику» (и другим изданиям). В конце ХХ и начале XXI в. вновь звучат те давние тезисы. Несмотря на «глобальный мир», они неизменны – звучат в телевизионных дебатах, на страницах журнала «Наш современник». Одним из ярких современных выразителей идей славянофильства, точнее – антизападничества, представляется В.Г. Распутин, особенно в публицистическом творчестве, в его знаменитых диалогах с В.С. Кожемяко.
Вначале вернемся в XIX в. Одним из постулатов славянофильства является народность, связываемая адептами «Молвы» с простым народом, с противопоставлением его правящим классам. Для русского человека «вполне закономерно, не отрицая других народностей, уделять преимущественное внимание своей, наиболее ценить и любить ее, понимать ее существенные особенности. Так в статье “О значении народности” (“Смесь”, № 24) выражается возмущение теми, кто, признавая народность в других, не признает ее в русских: “всякая национальность в мире хороша и дозволительна, не дозволяется же существовать из всех народов мира одним русским”» [139: 73].
Слово народность как в прошлом, так и ныне не имеет конкретики, каждый пишущий о народности вкладывает в нее не одно и то же. Упоминание слова народность в русском языке обнаруживается лишь в начале XIX в. Неологизмы с суффиксом -ость стали появляться при переводе французских и немецких слов со значением отвлеченного свойства. Слово народность встречается «в 1807 г. в дневнике С.П. Жихарева… в значении, калькирующем французское слово popularit, т. е. “популярность”. Другим историческим ранним примером употребления слова “народность” может служить письмо П.А. Вяземского к А.И. Тургеневу 1819 года. Новоизобретенное слово востребовано Вяземским для пояснения адресату характера своего стихотворения “Первый снег”: “Тут есть русская краска, чего ни в каких почти стихах наших нет. … Тут дело идет не о достоинстве, а отпечатке, не о сладкоречивости, а о выговоре, не о стройности движений, а о народности некоторых замашек коренных”. … В “Истории русской фольклористики” М.К. Азадовский поспешил истолковать… что в понимании Вяземского слово “народность” отсылает к польской литературе. Между тем никаких оснований для такой отсылки нет: в польском языке слово narodo обозначает, как о том и пишет сам Вяземский, кальку французского слова nationalit, т. е. “национальность”, и не более того… … …В русском языке конца XVIII – начала XIX века французскому слову nationalit соответствовала – и соответствует до сих пор – транслитерированная форма с суффиксальным изменением… “национальность”. … Значение же, которое сам Вяземский вкладывает в слово “народность”, и шире и в то же время заметно неопределеннее французского и соответствующего ему польского слова, отсылая не к понятию “национальность”, а к амплифицирующим метафорам (“русская краска”, “отпечаток”, “выговор”). … …В своем понимании “народности” Пестель следовал определениям “нации” и “национальности” в устах французских законоведов эпохи Революции…» [52: 130–131]. В.Г. Распутин понимает народность как свойство народа, не позиционируемого писателем с населением страны, он пишет: «…Что такое народ сегодня? Никак не могу согласиться с тем, что за народ принимают все население или всего лишь простонародье. Он – коренная порода нации, рудное тело, несущее в себе главные задатки, основные ценности, врученные нации при рождении. А руда редко выходит на поверхность, она сама себя хранит до определенного часа, в который и способна взбугриться, словно под давлением формировавших веков. … Народ в сравнении с населением… невелик числом, но это отборная гвардия, в решительные часы способная увлекать за собой многих» [27: 49]. Таким образом, распутинское понимание народности близко тому значению, которое вкладывал в него П.А. Вяземский. (Хотя до сих пор понятия народ1 и народность толкуются неоднозначно, смысл их в каждом отдельном употреблении размыт и «туманен»: в одних случаях народ уподоблен «простому народу», в других – его лучшим и талантливым представителям, в третьих – народонаселению, и проч.; об этом подробнее см. в главах «Православие, самодержавие, народность», «Простонародный, общенародный, ничей» в кн.: [52].) Народность под пером и в устах В.Г. Распутина близка популизму, но не в том брутальном значении, не с теми иронически заниженными коннотациями, которые слово приобрело в современном русском языке, а в значении, которое популизм получил при своем возникновении как направление во французской литературе 1920–1930-х гг., ставившее одной из своих задач позитивно изображать нравственную жизнь простого народа. В речи, произнесенной 7 июня 1880 г. на заседании Общества любителей российской словесности при императорском Московском университете, посвященной открытию памятника А.С. Пушкину в Москве, И.С. Аксаков рассуждал о народности, находящейся не в чести у официоза; народность, по словам И.С. Аксакова, «как ртуть в градуснике на морозе, сжалась, сбежала сверху вниз, в нижний слой народный; правильность кровообращения в общем организме приостановилась, его духовная цельность нарушена. Простой народ притаился, замкнулся в себя, и над ним, ближе к источнику власти, сложилось общество: вольные и невольные отступники от духа» [36: 265].
Эссеистическое повествование
Эссе – жанр «многопрофильный», его одновременно относят и к беллетристике, и к философскому, литературно-критическому, научно-популярному дискурсу, а также к публицистике (см.: [127: 1247]). Во всех теоретических толкованиях эссе ([238], [234], [233], [242]) отмечается аморфность жанра, его формальная неопределенность, другими словами – свобода жанра. Наиболее глубоко в органику эссе проник литературовед, культуролог М. Эпштейн. Собственно, все современные исследователи, чьи поиски и интересы пересекаются на жанре эссе, так или иначе рассуждают в тех границах, которые определил Эпштейн. Так, Д.Н. Перевозов в работе «Эссеизация текстов как выражение персонального журнализма в современной российской публицистике», говоря об актуальности своего исследования, отмечает усиление эссеизма как знакового признака современного публицистического повествования. Его наблюдения показывают, что «эссеизм как специфическая коммуникативная стратегия публицистического письма» [213: 3] стал одним из заметных явлений публицистики и литературы рубежа XX – XXI вв. Неожиданным нам видится сопоставление, сделанное Перевозовым, между жанром эссе и эссеизмом – категориями несопоставимыми. Это разные видовые понятия: эссе – форма повествования, эссеизм – интенция. Перевозов пишет: «Эссеизм определяется как нелинейная стратегия письма, базовым принципом которого является саморефлексия, позволяющая сделать объектом публицистического исследования субъективные переживания личности» [213: 4]. Однако все эти характеристики приложимы и к самому жанру эссе. Согласимся с Перевозовым в тех фрагментах его исследования, где речь идет о том, что «XX век – это век фельетонизма, то век XXI – век эссеизма» [214: 163], и что для современной публицистики характерна саморефлексия, именуемая эссеизмом. «Особенностью эссеизма как специфической стратегии публицистики является ее синкретический характер. Она, по воле автора, может одновременно включать в себя и конвенциональную, и конфликтную, и манипулятивную стратегии. Это свойство обусловлено антропоцентристской природой эссеизма. То, какую направленность примет создаваемый текст, зависит от характера личности. Причем, если в других стратегиях личность проявляется опосредованно, то эссеизм оказывает прямое влияние на текст как на материальную данность» [214: 167].
Сделаем разбор работы М. Эпштейна «На перекрестке образа и понятия (эссеизм в культуре Нового времени)» [193], расставив акценты на тех фрагментах, которые будут использованы нами при анализе эссе в публицистике Распутина. В глубине эссе заложена определенная концепция человека, которая и придает связное единство всем тем внешним признакам жанра, которые обычно перечисляются в энциклопедиях и словарях: небольшой объем, конкретная тема и подчеркнуто субъективная ее трактовка, свободная композиция, склонность к парадоксам, ориентация на разговорную речь и т. д. … Направленность слова на самого говорящего, сопребывание личности со становящимся словом – один из определяющих признаков эссеистического жанра… … Эссе – это путь, не имеющий конца, ибо его конец совпадает с началом, индивидуальность исходит из себя и приходит к себе. … …Такой признак эссе, как тяга к парадоксальности. … Эссе – всегда «о», потому что подлинный, хотя не всегда явленный его предмет, стоящий в «именительном» падеже, – это сам автор, который в принципе не может раскрыть себя завершенно, ибо по авторской сути своей незавершим… … Любой порядок в эссе сломан, одно перебивает другое, создавая некую зигзагообразность мыслительного рисунка и сбивчивость речевой интонации. … Эссе может быть философским, беллетристическим, критическим, историческим, автобиографическим… – но суть в том, что оно, как правило, бывает всем сразу. … Многожанровость и даже междисциплинарность – не только право, но и долг эссеистического творчества. … Эссе – жанр не внутри-, а сверхдисциплинарный, интегрирующий свойства таких систем, куда другие жанры входят в качестве элементов. … …Неопределенность вовсе не означает отсутствия у эссе какой-либо специфики – напротив, специфика легко узнается, интуитивно угадывается в большинстве образцов этого жанра. Сущность ее – именно в динамичном чередовании и парадоксальном совмещении разных способов миропостижения. Если какой-то из них: образный или понятийный, сюжетный или аналитический, исповедальный или нравоописательный – начнет резко преобладать, то эссе сразу разрушится как жанр, превратится в одну из своих составляющих: в беллетристическое повествование или философское рассуждение, в интимный дневник или исторический очерк. Эссе держится как целое именно энергией взаимных переходов, мгновенных переключений из образного ряда в понятийный, из отвлеченного в бытовой. … По своей первичной структуре эссе – это, в сущности, каталог, перечень разнообразных суждений, относящихся к одному факту, или разнообразных фактов, подтверждающих одно суждение. … Если для повествовательных жанров основная единица – событие, то для «объяснительных», каковыми являются миф и эссе, – обычай, то, что происходит всегда, свойственно тому или иному человеку, народу, укладу жизни. Тут существенно не то, что было однажды, а то, что бывает вообще, регулятивный принцип индивидуального или коллективного поведения [193: 334–380]. М. Эпштейн предлагает модель анализа эссе – разложения текста на типы словесности. В качестве примера для анализа Эпштейн берет один из «опытов» М. Монтеня, классика эссеистического жанра. Мы воспользовались предложенным алгоритмом и проделали такую же операцию с текстом Распутина «Байкал предо мною» (2003), обозначенным издателями как эссе, – с целью выявления форм повествования в публицистическом дискурсе писателя. (После этого анализа мы сделаем сообщение о том, что нам это дало.)
Итак, на первой же странице эссе сталкиваемся с упомянутой Эпштейном тягой эссе к парадоксальности: «Разгадать в конце концов можно физические свойства, материальность, все, что поддается в Байкале измерениям и исчислениям, но не духовные его силы и художественные тайны. Да и физические тоже…» [25: 515]. Еще парадокс: «…известно нам, что длина его береговой линии две тысячи километров. Но удивительное дело: разве не легче представить нам сотни тысяч километров в космической пустоте до Луны, чем эти две тысячи в величественной и живой красоте, поддающиеся даже и пешему ходу и неспешному обозрению?!» [Там же]. Далее повествование приобретает форму научного изложения: «…объемы байкальской чаши (23 тысячи кубических километров, пятая часть всех поверхностных пресных вод в мире), и глубины ископаемых донных отложений (до шести-восьми километров), и число аборигенов в воде и по берегам (сотни и сотни эндемиков, видов животного и растительного мира, нигде более не встречающихся)…» [25: 516] (с использованием соответствующей лексики: чаша, кубические километры, поверхностные пресные воды, эндемики, животный и растительный мир). От параметрической характеристики повествователь переходит к философской риторике: «Не потому ли Байкал во всех своих ипостасях несоотносим с психическими и эстетическими возможностями человека, с его ограниченностью, человек и не смог оценить вполне этот великий дар небес…» [Там же], а потом к бытовым наблюдениям: «Сверхчистую воду стал разводить техническими отходами…», к художественному образу: «…природную сказку на побережье уродовать под свой неразборчивый вкус…» [Там же]. Пассаж завершается религиозной риторикой: «Господи. Вразуми нас, неразумных, убивающих то, в чем неистощимо можем мы черпать и силы, и вдохновение, и возвышение!» [Там же]. Новый абзац начинается как нравоучение: «Рядом с Байкалом нам есть куда расти, что воспитывать в себе и обласкивать» [Там же], трансформирующееся в художественный образ: «…от него, как от незакатного солнца, получать тепло и радость, ощущать приток окрыляющего духа и детского чувственного возбуждения» [Там же].
Заголовочно-финальный комплекс в диалогах В.Г. Распутина
Диалоги между В.С. Кожемяко и В.Г. Распутиным, состоявшиеся в период с 1993 по 2010 г., напечатаны в виде книги под названием «Эти двадцать убийственных лет». Собственно, это и есть тот основной материал, на котором построена данная глава. Публицист В.С. Кожемяко и писатель В.Г. Распутин – авторы этой книги. Кому принадлежит построение самой книги, расположение материала, деление его на главы и подглавки, авторство заголовков – сказать сложно1. Но в выходных данных книги В.Г. Распутин обозначен как автор, поэтому мы будем идти традиционным путем, то есть видеть в композиции книги волю автора – В.Г. Распутина.
Заголовки глав и подглавок являются составной частью повествовательного дискурса. «Некоторые ученые, приверженцы порождающей семантики… считают, что глубинная структура текста выявляется в отношении, существующем между названием и основным корпусом текста. Эти отношения весьма разнообразны. В некоторых произведениях заголовок лишь называет проблему, решение которой дается в тексте. В других – название как бы тезис самого корпуса текста. … …Оно обладает способностью… ограничивать текст и наделять его завершенностью» [64: 133–134]. Заглавия в сочетании с финальными фразами текстового сегмента образуют заголовочно-финальный комплекс (ЗФК), несущий порой в сжатом, спрессованном виде главную мысль всего текста, так как начало и финал – наиболее сильные и заметные позиции текста. Аббревиатура «ЗФК» стала правомочным научным термином (см.: [235]), однако в научном дискурсе разводят понятия финал и концовка: концовка является составной частью финала, ее завершающей границей; если финал – это сюжетный элемент, то концовка – элемент повествовательного уровня, это последние слова текста [112]. Говоря о ЗФК, в нашем случае под финальной составляющей мы имеем в виду именно концовку текста. В расположенном ниже своде (таблице) мы наглядно представили в хронологическом порядке (2000–2010 гг.) картину заголовочно-финального комплекса большей части книги (обозначенного в теме исследования временного промежутка). На наш взгляд, получившаяся картина ЗФК иллюстрирует темы, проблемы, пафос публициста Распутина, мировоззрение, пристрастия, кредо В.Г. Распутина как личности. Диалоги, происходившие в течение одиннадцати лет, демонстрируют личность убежденного патриота, гражданина России, болеющего всеми ее проблемами. Из 47 заголовков: 19 – вопросительные предложения; 2 – обращения (к Доле русской; к батюшке Байкалу); 8 – утверждение, диагноз, вердикт: 7(2); 9; 11; 14; 22(2); 30; 35; 47; остальные заголовки – или номинативные предложения, или выполненные традиционно как сообщение «о…», или намек и др. Мы особо выделили три группы заголовков, так как они транслируют экзистенциальное беспокойство, порой безвыходность, граничащую с Апокалипсисом. Но финальные слова подглавок (3-й столбец) все-таки в массе своей оптимистичные, жизнеутверждающие, обнадеживающие: Распутин верит в народ, его силы, в Россию. Так, несмотря на «чужой курс и чуждые ноты», писатель Станислав Куняев у Распутина – «безунывный патриот-боец» (№ 8); с надеждой звучат финалы: «и все-таки надо стоять» (№ 16), «лучше позже, чем никогда» (№ 41) и другие. Еще в I в. до н. э., теоретизируя по поводу эффектов ораторского искусства, Цицерон отмечал большую силу воздействия конечных слов речи, или периода. «Часто мне приходилось наблюдать, – писал Цицерон, – как целые собрания встречали криками одобрения красивое заключение фразы. Ведь наш слух ждет, чтобы мысль, облекаясь в слова, превращалась в законченное целое. Эта периодическая закругленность была изобретена позже, и древние, я уверен, применяли б ее… после же его изобретения все великие ораторы им, как видим, пользовались» [174: 229]. Все слова, как начальные, так и находящиеся в середине, утверждает Цицерон, должны иметь в виду конечные фразы. Слух всегда напряженно ожидает заключительных слов и на них успокаивается, считал Цицерон; в нашем же случае это наблюдение вполне применимо к письменной речи – по органике своей тоже ораторской. Заголовочно-финальный комплекс, «расшифрованный» в таблице, являет собой срез картины художественного мира Распутина: здесь его писательское пространство – Россия; его родной ландшафт – Ангара, Байкал; система персонажей: богатые – бедные, олигархи – простой народ; персонифицированные «они», «враги», «чужаки», «не наши» (в стиле и лексике Распутина): Прохоров, Швыдкой, М. Галкин; авторитетные для Распутина деятели культуры и литературы: Ф.М. Достоевский, С. Куняев, Т. Доронина; лексика «боя», «войны»: оккупация, потери, спасти, уничтожить, победить, отстоять, жертвы, грабить, диверсанты и др. И эта лексика неслучайна, ведь публицистика – «всегда (скрытая или явная) политическая, религиозная или философская борьба…» (курсив наш. – С.В.) [76: 313]. По аналогии с формулой «Ich-Erzhlung» (повествование/рассказ от первого лица единственного числа), мы предлагаем формулу, наиболее адекватно отражающую субъектную организацию повествования в публицистике В.Г. Распутина, – «Мы-повествователь» (точнее было бы, возможно, также прописать эту формулу по-немецки как Wir-Erzhlung, но в этом, думается, нет необходимости). Формула «Мы-повествователь» встречается в литературоведческих исследованиях, но в несколько ином контексте, она воспроизводит сознание группы людей, где «“Мы” – это сознание социально определенной группы – группы русских солдат (например. – С.В.), в которой находится и собственно герой, с характерными для нее представлениями о чести, долге, смысле происходящего» [177: 16]. Наш случай и его генезис иной. Итак, способ субъектной организации текста, наиболее частотный в публицистике Распутина, это повествование от первого лица множественного числа. Не Я, а Мы, – утверждает Распутин, таким образом повествователь «выходит за пределы своего кругозора как участника событий и обнаруживает способности эпического всезнания» [120: 379], он – всеведущий повествователь.
