Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Творческий путь М.Я. Козырева 18
1 Основные даты жизни и творчества М. Козырева 18
2 Проза М. Козырева 1920-х гг. в зеркале критики 38
3 Дискуссии о сатире 1920-х гг 48
Глава 2. Переосмысление литературных традиций в прозе М.Я. Козырева 1910-1920-х гг 59
1 Ранняя проза М. Козырева (рассказ «Комната», 1915) и традиции романтической фантастики 59
2 Сатирическая фантастика в рассказах М. Козырева 1920-х гг. 65
3 Гоголевские традиции в литературе 1910-х - 30-х гг. и в творчестве М.Козырева 76
Глава 3. Творчество М.Я. Козырева и тенденции литературного процесса 1920-х гг 96
1 «Петербургский текст» 1920-х гг. «Повесть о том, как с Андреем Петровичем ничего не случилось» (1923) и повесть «Ленинград» (1925) М.Козырева 96
3 М. Козырев и авантюрно-приключенческая литература 108
4 М. Козырев и сатирико-юмористические издания 1920-х гг 118
Глава 4. Проблематика и поэтика романов М.Я. Козырева конца 1920-х - начала 1930-х гг 148
1 Философия соцгорода в романе М. Козырева «Подземные воды» (1928)... 148
2 Москва в романе М. Козырева и И. Кремлева-Свэна «Город энтузиастов» (1931): утопические и антиутопические черты 175
Заключение 199
Примечания 205
Библиография 218
- Основные даты жизни и творчества М. Козырева
- Ранняя проза М. Козырева (рассказ «Комната», 1915) и традиции романтической фантастики
- «Петербургский текст» 1920-х гг. «Повесть о том, как с Андреем Петровичем ничего не случилось» (1923) и повесть «Ленинград» (1925) М.Козырева
- Философия соцгорода в романе М. Козырева «Подземные воды» (1928)...
Введение к работе
Михаил Яковлевич Козырев (1892 - 1942) - самобытный и яркий писатель-сатирик первого советского десятилетия. Его судьба неотъемлемая часть историко-литературной эпохи - отразила все ее pro et сопи*а:-литературные поиски, открытия, иллюзии и непридуманные трагедии. Активный участник литературной жизни и постоянный автор главных сатирико-юмористических изданий, многолетний секретарь литературного объединения «Никитинские субботники», М. Козырев уже в начале 1930-х гг. ощутил, по его собственному признанию, «таянье славы» (игнорирование его творчества критиками и невозможность печатать самые важные произведения), что было связано с очевидной для власти «буржуазностью» социально-политической позиции писателя. Козырев был арестован в 1941 г. и вскоре погиб в Саратовской тюрьме.
В последующие десятилетия официальная литературная и административная элита и вовсе пытается исключить Козырева из истории русской литературы XX века: после ареста писателя из библиотек целенаправленно изымаются его книги, а из архивов друзей и коллег (Е.Ф. Никитиной, И.Л. Кремлева-Свэна и др.) исчезают письма и документы, связанные с его именем. В течение долгих лет судьба Козырева остается неизвестной; его произведения, по существу, находятся под запретом. Однако слово писателя живет в песнях, положенных на его стихи 1910-х гг. и нередко считающихся народными: «Называют меня некрасивою...», «Что грустишь, дорогая...», «Ты смотри, никому не рассказывай...».
Лишь во второй половине XX в. в общем потоке возвращенных имен вновь зазвучало имя Козырева. Краткие упоминания о писателе в печати относятся к эпохе оттепели, когда его имя в 60-е гг. появляется в исследованиях о советской сатире. В работе Л.Ф. Ершова «Советская сатирическая проза 20-х годов» (1960) Козырев причислен к сатирикам, «начавших свою деятельность в дореволюционной юмористической прессе»
4 (366; 157). Знакомство с биографическими документами писателя оставляет сомнение в достоверности этого утверждения.
В справочном пособии С. Стыкалина, И. Кременской «Советская сатирическая печать. 1917-1963» (1964) приведены все юмористические журналы, в которых работал писатель, а также перечислены его псевдонимы1.
В кандидатской диссертации А.Н. Старкова «О художественном своеобразии русской советской сатирической прозы 20-х гг.» (1964) о произведениях Козырева упоминается в связи с авантюрно-утопическим направлением в прозе 1920-х гг. (Я. Окунев, В. Катаев, Б. Лавренев, Л. Никулин, Ю. Слезкин, М. Шагинян). Упоминание это содержит весьма одностороннюю негативную оценку художественных особенностей произведений писателя: «плакатность в изображении героев, прямолинейность их характеристик...». Группе авторов, к которой, по мнению Старкова, может быть отнесен Козырев, «были чужды психологизм в обрисовке характеров, развернутая мотивировка поступков героев» (274; 5). С этим мнением нельзя согласиться. Исследователем не замечен ни пародийный характер обращения Козырева к приключенческим мотивам, ни психологически тонкое и реалистически глубокое изображение переживаний героев в «авантюрной» повести «Мистер Бридж».
В конце 80-х - на протяжении 90-х гг. внимание к творчеству Козырева концентрируется в основном на не опубликованной при жизни повести «Ленинград», привлекающей исследователей своей резкой оппозиционной направленностью. Это произведение впервые анализируется М.О. Чудаковой в статье «Без гнева и пристрастия. Формы и деформации в литературном процессе 20-30-х гг.» (1988) (277; 253-254). Рассматривая повесть в контексте антиутопий начала 1920-х гг. (главным образом, проводя параллели с романом Е. Замятина «Мы»), исследовательница подчеркивает, прежде всего, отражение реалий тех лет в произведении Козырева («специалисты» цензурного комитета в повести представляют собой пародию на идею
5 профессиональных писателей, преобладавших в ЛЕФе и других пролетарских организациях).
Наиболее полный обзор жизни и творчества с цитированием периодики 1920-х гг., автобиографий Козырева, архивных документов содержится в статье того же автора «Русский сатирик Михаил Козырев» (1990). Чудакова восстанавливает жизненную и творческую канву писателя, реконструирует круг общения Козырева в Москве, приводит материал о кружках и объединениях, в которых он участвовал. В статье привлечены воспоминания писателей и критиков, с которыми общался Козырев (Ю. Соболева, И. Розанова, П. Зайцева), архивные свидетельства (в т.ч. письма вдовы писателя Ады Владимировой к Вере Инбер), перечислены альманахи, в которых печатались произведения Козырева, основные сборники его рассказов середины двадцатых годов. Чудакова высказывает предположение о влиянии рассказа Козырева «Крокодил. Три дня из жизни Красного Прищеповска» на повесть М. Булгакова «Роковые яйца». Кратко характеризуя творческие истоки некоторых произведений писателя (гоголевское влияние в рассказах «Мертвое тело» и «Повести о том, как с Андреем Петровичем ничего не случилось»), исследовательница подробнее останавливается на сатирической повести Козырева «Ленинград», подчеркивая, что проза Козырева конца 1920-х гг. отмечена влиянием зощенковского творчества. Это иллюстрируется анализом рассказов «Механика» и «Просвещение».
Чудакова справедливо указывает на забвение русского писателя (на тот год в девяти томах «Краткой литературной энциклопедии» имя Козырева не упомянуто ни разу) и путаницу в его биографических сведениях («В вышедшем в 1981 г. справочнике Н. Мацуева «Русские советские писатели» Козыреву вовсе не поставлена дата смерти - читатель имел полную возможность предположить, что он еще жив» (278; 148)). Однако в статье ошибочно высказано предположение о происхождении писателя: «То, что в обеих автобиографиях ни слова не сказано о родителях, должно, кажется, по тем временам свидетельствовать в пользу дворянского или, по крайности,
купеческого происхождения» (278; 141). В целом же статья Чудаковой знаменует собой серьезный шаг в изучении жизни и творчества Козырева.
Новый этап в исследованиях творчества Козырева связан с публикацией в 1991 г. его повести «Ленинград»: в Фантастическом альманахе «Завтра»2, в отдельном издании его произведений («Пятое путешествие Гулливера» ), в сборнике «Возвращение» . Первый выход в свет повести сопровождался послесловием В.Г. Перельмутера «Машина времени Михаила Козырева», в котором подчеркивался «судьбоносный» характер произведения для его автора, проводились параллели с художественными открытиями Е. Замятина, А. Платонова, М. Булгакова, С. Кржижановского, К. Вагинова, А. Введенского. Трудно, однако, согласиться с утверждением Перельмутера о том, что «взгляды Козырева на происходящее в послереволюционные годы были в творчестве его явлены недвусмысленно...» (270; 162), поскольку одной из особенностей поэтики писателя, отмеченной критиками еще в 1920-е гг., стал прием умолчания, иронического иносказания.
Вслед за публикацией повести «Ленинград» появляется несколько статей, посвященных этому произведению, выделяется два принципиальных подхода к его изучению: 1. в связи с традициями отечественной антиутопии; 2. в связи с традициями «петербургского текста» русской литературы.
1. В авторской программе для гимназий «Литературная антиутопия XX века» Б.А. Ланина (М., 1992) уделено немало внимания повести Козырева «Ленинград», представлен план изучения произведения и три пункта рекомендуемой литературы5. В книге Б.А. Ланина и М.М. Боришанской «Русская антиутопия XX века» (1994) при анализе повести Козырева отмечаются установка на действие, богостроительские мотивы, «вставная агиография» (как «одна из важных особенностей антиутопии» (269; 74). Понятное читательское сочувствие к главному герою («Любовь, внутреннее благородство не позволяют ему безропотно исполнять предписанные ему социальные роли» (269; 75)) несколько уводит исследователей от понимания
7 разрушительности его действий, ведущих лишь к новому перевороту и человеческим жертвам. Смысл философа - оппонента главного героя -сводится в работе к роли «провокатора», что представляется не вполне соответствующим авторскому замыслу.
Известный исследователь утопий Вс. Ревич в одном из исследований («Перекресток утопий. Судьбы фантастики на фоне судеб страны», 1998) пишет, прежде всего, о гражданском подвиге Козырева, честно зафиксировавшего реальные тенденции своего времени. При оценке литературных достоинств повести «Ленинград» он отмечает сосредоточенность повести на конкретных проблемах современности и причисляет к той группе сочинений, которым не присуще талантливое обобщение, характерное, например, для антиутопии Е. Замятина «Мы», «что, может быть, снижало стоимость акций на бирже вечности, но зато придавало произведениям злободневность» (271; 112). Автор указывает на использование в повести одного из традиционных литературных ходов (сон с помощью факира), а в качестве примера похожего его применения приводит повесть С. Шарапова «Через полвека» (1902). Острое социальное содержание повести вызывает у исследователя (вслед за публикатором повести Перельмутером) сомнение в намерении Козырева опубликовать это произведение. Однако изучение писем писателя (см.: № 199) не дает оснований согласиться с этим предположением. Злободневность же, отмеченная Ревичем, должна быть дополнена анализом философских проблем, поставленных в повести.
Рассмотрению «Ленинграда» с точки зрения одного из признаков антиутопии - конфликта «героя с пространственно-временными отношениями, сложившимися в социуме» посвящена статья А.Е. Ануфриева «Пространственно-временные отношения в антиутопии М. Козырева «Ленинград»» (1999). Анализируя особенности организации пространства в повести Козырева, автор подчеркивает его ограниченность, которая достигается четким распределением пространственных зон для разных
8 социальных слоев. Замкнутому пространству соответствует одномерное время с упорядоченным режимом дня для каждого гражданина. Ануфриев указывает на соответствие между сознанием героя (степенью его информированности о «новом» социальном строе) и пространственно-временной организацией в повести: как только герой освобождается от привычной партийной схемы восприятия жизни, расширяется познаваемое пространство, изчезает регламентированность времени. «Отказавшись выполнять свою роль в идеологическом ритуале, он воспринимает свое новое состояние как освобождение от мертвого времени и неживого пространства» (258; 58). Отмеченная Ануфриевым взаимосвязь между внутренним миром героя и внешним пространством - крайне важный для Козырева принцип организации художественной действительности, используемый им неоднократно.
2. В 1995 г. исследователь Л.Ф. Кацис, устанавливая возможные литературные влияния на повесть Козырева «Ленинград» (произведения Ф.М. Достоевского, А.А. Блока, Н.С. Гумилева, К.К. Вагинова, С.Я. Маршака, О.Э. Мандельштама, Ю. Олеши, М.А. Булгакова, В.В. Маяковского и др.), делает попытку определить характерные мотивы «ленинградского текста», контрастные по отношению к «петербургскому». В числе «диагностических признаков» нового текста называется «нумерология» повести, которая, по мнению исследователя, не случайна и содержит намеки на исторические даты новой России (отмечается вплетение в хронологию повести фактов биографии В.И. Ленина). Рассматривается, в частности, использование цифр 13 и 14 в символизации границы между двумя периодами (в жизни героя, Петербурга и в судьбе страны). В качестве элементов «ленинградского текста» отмечаются особенность новой организации внутреннего пространства «старопитерских квартир» (безвкусица, заполнение их вещами разного стиля и разных эпох), трансформированные петербургские мотивы «преступления и наказания», христианские мотивы (Воскрешение, Ворое пришествие, Страшный суд,
9 попадание в Рай, канонизация), а также схема, по которой герой существует «одновременно как бы в двух мирах: телом в реальном мире, ожидающем Второго пришествия и Страшного Суда, а духом... уже в Новом мире, в пост-апокалиптическом Царстве» (264; 346). Таким образом, внимание автора статьи фокусируется не на злободневно-историческом содержании антиутопии, а на обобщенно-философском смысле повести, изобилующей традиционными эсхатологическими мотивами.
Вывод Л.Ф. Кациса об условности авторской датировки повести «Ленинград» (1925) подтверждается исследованием Д.М. Фельдмана (1995). Внимательное изучение машинописей повести (РГАЛИ, ГЛМ), знакомство с протоколом заседания «Никитинских субботников» от 24 апреля 1926 г., зафиксировавшим обсуждение только части повести, дает возможность Фельдману сделать следующий вывод о времени создания произведения: «Если Козырев задумал и начал повесть в 1925 г., то к апрелю 1926 г. она еще не была завершена. С достаточно большой вероятностью можно предположить, что и в 1928 г. - тоже» (276; 358). Обнаруженные исследователем рукописные материалы в архиве Козырева позволяют также утверждать о намерении писателя продолжать повесть.
Изучению одного из мотивов повести - мотива сна - посвящена статья О.В. Быстровой «Сны и реальность в повести М. Козырева «Ленинград» (1995). Как отмечает исследователь, сон предваряет и, в известной мере, предсказывает реальные события будущего, «высокопророческое значение» снов героя содержит ответы об истинном смысле происходящего и о месте героя в новой реальности. Главный принцип, по которому в произведении строится мир нового общества - принцип «перевернутых понятий», комментируется автором статьи напоминанием об исторической действительности тех лет: «подмена религии идеологией», господство «интересов одной лишь социальной группы» (260; 24).
10 К повести Козырева «Ленинград» обращаются и авторы сборника «Петербургский текст. Из истории русской литературы 20-30-х годов XX века» (1996), посвященного изучению традиций «петербургского текста» русской литературы в произведениях К. Вагинова, Б. Пильняка, Е. Замятина, Е. Шварца и других писателей первых двух советских десятилетий. В статье Л.П. Григорьева «Константы петербургского текста в прозе 20-х гг.» предложен интересный анализ особенностей преломления классических петербургских мотивов в названной повести Козырева. По мнению автора статьи, уже в самом названии повести заявлена традиционная для «петербургского текста» тема смерти, мотив подмены города, исчезновения Петербурга. Опираясь на высказывание одного из самых ярких исследователей «души Петербурга» Н.П. Анциферова о том, что городские названия приобретают в жизни города статус его языка, Григорьев обращает внимание на «перенасыщенность текста повести новыми названиями, информация о которых непременно сопровождается авторской иронией или сарказмом», что «формирует новый образ города, лишенный «духа Петербурга» (263; 104). В обрисовке Козыревым негативного образа Ленинграда подчеркивается пародийное осмысление традиционной проблемы «маленький человек и петербургские обстоятельства», а также приглушенное использование классических петербургских мотивов: сна, морока, спасения, милосердия, голода, преступления, которые наполняются исключительно социальным смыслом. Поэтика «перевернутости» у Козырева выступает, по мнению Григорьева, как один «из признаков прозы периода закрытия темы Петербурга» (263; 105). Повесть Козырева «Ленинград», рассмотренная с точки зрения петербургских мотивов, включается в контекст произведений 1920-х гг., продолжающих традиции «петербургского текста» русской классической литературы.
В статье Н.В. Гапоненко «Михаил Козырев и его повесть «Ленинград», также входящей в названный сборник, утверждается несомненная актуальность исследования творчества «широко известного в свое время и
почти не известного теперь прозаика» «в связи с целым рядом проблем, стоящих перед литературоведением, вынужденным снова восстанавливать историю и движение литературного процесса советского времени» (262; 109). Исследователь подчеркивает близость козыревской концепции революции к воззрениям М. Булгакова, идее эволюционного развития. Эта идея проявляется в развенчании «благих порывов» героя изменить существующий порядок путем нового переворота: «Революция для М. Козырева - массовый гипноз, а революционный героизм и жертвенность, проповедуемые Е. Замятиным, - безрассудство» (262; 113). Автор статьи, на наш взгляд, подметил важную составляющую исторической концепции Козырева-прозаика, поскольку главным вопросом, решаемым писателем в творчестве, стала проблема глубоких и не формальных изменений в жизни людей, внутреннего (постепенного, естественного, с опорой на традиции), а не внешнего преобразования действительности.
Остается сожалеть, что до сих пор в работах исследователей утопий не рассмотрена не менее талантливая и интересная антиутопия Козырева «Пятое путешествие Гулливера» (1936), а объектом внимания исследователей «петербургского текста» двадцатых годов не стало другое его произведение -«Повесть о том, как с Андреем Петровичем ничего не случилось» (1923), в которой очевидна сознательная игра автора с традиционными петербургскими мотивами (исчезновения Петербурга, «умышленности» этого города, социально-психологической неоднородности городского пространства, пустоты чиновничьего существования и др.).
На рубеже XX - XXI вв. источниковедение Козырева обогащается ценными воспоминаниями племянницы Козырева, прозаика Марины Николаевны Соколовой. Это личный и задушевный рассказ о дяде, насыщенный ранее неизвестными фактами биографии, которые ломают литературоведческие схемы и воссоздают облик Козырева-человека.
В газетной юбилейной статье 1997 г. (посвященной 105-летию со дня рождения Козырева) Соколова приводит высказывание A.M. Горького о
12 молодых писателях Москвы, в числе которых упоминается и Козырев. После краткого обзора творчества Козырева, автор статьи подробнее останавливается на его романе «Пятое путешествие Гулливера», в котором, в отличие от других исследователей, прежде всего, видит не пародийную обрисовку фашистской Германии, а иносказательное изображение России того времени. Участь главного героя, признанного несуществующим, Соколова считает характерной для «многих талантливых писателей, которых признали несуществующими в ту эпоху: их просто не печатали, не издавали, не замечали. Они не могли реализоваться как творческие личности, не выдерживали эту пытку, ломались, переставали писать вообще» (273; 2). Соколова напомнила и о поэтическом творчестве Козырева, републиковав тексты его песен («Называют меня некрасивою...», «Недотрога», «Ты смотри, никому не рассказывай...»).
Появившаяся через пять лет новая публикация Соколовой в жанровом отношении ближе к художественному произведению, чем к публицистическому. В основу воспоминания положены личные детские впечатления автора о «дяде Мише», представляющие собой уникальные свидетельства о судьбе писателя: о его жизни в Лихославле, об исключении из Петербургского Политехнического института за участие в «политических беспорядках», о возможной сибирской ссылке, последних днях в Саратовской тюрьме, о продолжении «литературной семейной традиции» в творчестве племянника Козырева, замечательного русского поэта В. Соколова (272; 4-6).
В конце XX вв. о трагической судьбе «русского Свифта» Козырева рассказывает на страницах тверских журналов и газет В.В. Кузьмин7. В статье «Козырев пишет Гоголем» (2002), исполненной искреннего сочувственного внимания к личности забытого русского писателя XX в., приводится ряд интересных, не известных ранее биографических фактов: о годах работы Козырева в «Никитинских субботниках» в должности
13 секретаря, о «трагической роли в судьбе сатирика И. Кремлева-Свэна» (265; 4-6), о некоторых подробностях гибели писателя в Саратовской тюрьме.
Вопрос о влиянии гоголевского художественного мира на творчество Козырева, впервые поставленный М.О. Чудаковой, получил более подробное освещение в диссертации З.В. Виноградовой «Гоголь в литературном процессе 1920-х гг.» (2004). Исследовательница отмечает важность для Козырева «ревизорской» темы, (анализ которой ограничивается, правда, рассказом «Шурка»), узнаваемость сюжета «Записок сумасшедшего» в козыревском рассказе «Протест» (в диссертации ошибочно названный «В отпуску»), указывает на значимость гоголевских художественных приемов («фигура сравнения», «формула обобщения», «синтаксический параллелизм»). Останавливаясь подробнее на повести «Поручик Журавлев», Виноградова устанавливает также литературное происхождение главного героя (один из эпизодических персонажей «Мертвых душ» Гоголя), сюжетные параллели с повестью «Шинель» и историей о капитане Копейкине и отмечает сказовую манеру в стиле гоголевской «соседской болтовни». Влияние Гоголя иллюстрируется анализом «Повести о том, как с Андреем Петровичем ничего не случилось» и рассказа «Покосная тяжба».
Ценные наблюдения Виноградовой над сюжетно-поэтическими «совпадениями» козыревской прозы с произведениями Гоголя могут быть дополнены анализом других рассказов, повестей и романов Козырева. Главный же вывод автора исследования о характере козыревского обращения к художественному миру русского писателя (пародия и литературная игра) должен быть уточнен и скорректирован. Козырев наполняет гоголевские образы, сюжеты и приемы духом своего времени, подчиняет собственному творческому замыслу - осмыслению происходящего в действительности и в духовно-нравственном бытии человека.
Заключая краткий обзор исследовательской литературы о Козыреве, можно сказать, что на ней лежит печать фрагментарности, выборочности и
14 злободневности. До сих пор не создано ни одной монографической работы, посвященной анализу творческого пути и художественного наследия писателя. Решение многих затронутых в статьях вопросов (о литературных традициях в творчестве Козырева, о месте писателя в литературном процессе 1920-30-х гг., об отражении реалий современной автору эпохи в его произведениях) нуждается в расширении контекста творчества, монографическом анализе произведений, которые еще ждут своего выхода в свет. Наиболее важные из опубликованных произведений Козырева требуют историко-литературного и текстологического комментария. Но без целостного понимания творчества Козырева вряд ли возможно представить полноценную картину литературы (и, прежде всего, - сатиры) первого советского десятилетия и дать этому периоду объективную историко-литературную оценку.
Важность решения обозначенных проблем и определила актуальность темы диссертации.
НАУЧНАЯ НОВИЗНА диссертации в следующем: она является первым монографическим исследованием литературного наследия Козырева, определяет место писателя в литературном процессе 1920-х гг., углубляя в целом представление о сатире этого времени.
В представленной работе впервые проанализирован большой корпус произведений Козырева (стихотворения, комические миниатюры, сатирико-юмористические рассказы, повести, романы). Творческий рассвет Козырева пришелся на 1920-е гг., когда он активно сотрудничал с сатирико-юмористическими изданиями и опубликовал около трех десятков своих книг. Однако в 1930-х гг., несмотря на возникшие объективные трудности, Козырев продолжал плодотворно творить: написал два крупных романа «Пятое путешествие Гулливера» (1936) и «Рост» (1941), работал в песенном жанре, создал около десяти драматических произведений. Это обстоятельство определило необходимость ограничения темы диссертации временными рамками - 1920-ми гг. Выход за их пределы в первой главе
15 работы обусловлен важностью краткого восстановления полной картины творчества Козырева для постижения идейно-художественных особенностей его прозы 1920-х гг.
Впервые предметом исследовательского внимания стали сохранившиеся только в архиве рассказы и найденные в периодике 1910-20-х гг. статьи Козырева. Сравнение двух редакций романа Козырева и Кремлева-Свэна («Город энтузиастов»), а также публикация письма М. Борового с редакторскими требованиями к соавторам значительно проясняет историю этого произведения. Для восстановления жизненного и творческого пути Козырева, реконструкции историко-литературного контекста его произведений в диссертации был привлечен следующий свод материалов:
периодические издания 1910-20-х гг. (петербургские журналы и альманахи 1910-х гг.; московские литературные еженедельники 1920-х гг.; основные советские сатирико-юмористические журналы с 1923-по 1930 гг.);
машинописи произведений Козырева, архивные материалы из РГАЛИ, ГАРФ, ГЛМ;
личные документы и письма Козырева (Е. Никитиной, И. Кремлеву-Свэну, П. Антокольскому и др.);
справочно-энциклопедические издания 1920-30-х гг.;
воспоминания племянницы Козырева, М.Н. Соколовой;
воспоминания писателей-коллег Козырева.
ОБЪЕКТОМ исследования является прозаическое наследие Козырева 1920-х гг. (комические миниатюры, рассказы, повести, романы, статьи).
ПРЕДМЕТОМ исследования является проблематика и поэтика прозы Козырева 1920-х гг. в историко-литературном контексте.
Основная ЦЕЛЬ диссертации - научное освещение прозы Козырева 1920-х гг. в ее целостности и жанрово-тематическом многообразии.
В связи с этим ставятся следующие ЗАДАЧИ:
Составить библиографию Козырева (по периодике 1910 - 20-х гг. и архивам). Решение этой задачи обусловило большой объем библиографии в диссертации: более двухсот наименований - это только произведения Козырева, его книги, отдельные журнальные публикации, архивные материалы.
Дать представление о жизненном и творческом пути писателя.
Проанализировать критические отклики современников на прозу Козырева в контексте дискуссий о сатире 1920-х гг.
Установить литературные влияния (классического и нового периода) на прозаическое творчество Козырева 1920-х гг.
Реконструировать историко-культурные реалии борьбы за «новый быт» в советской сатире 1920-х гг. и обозначить основные направления участия Козырева в массовых сатирико-юмористических изданиях этого десятилетия. Выявить специфику журнальных публикаций Козырева в их жанрово-тематическом соотношении с произведениями других советских сатириков.
Проанализировать проблемно-поэтические особенности романного наследия Козырева («Подземные воды», 1928; «Город энтузиастов», 1929-1931) в контексте дискуссий о строительстве и реконструкции социалистического города конца 1920-х - начала 30-х гг. Прояснить с помощью текстологического анализа творческую историю романа Козырева «Город энтузиастов», написанного совместно с И.Л. Кремлевым-Свэном.
СТРУКТУРА исследования.
Решение поставленных задач определило композицию диссертации. Первая глава работы состоит из трех параграфов и посвящена восстановлению жизненного и творческого пути Козырева на основе архивных материалов (писем и личных документов), воспоминаний племянницы писателя, Соколовой М.Н.; в этой же части исследования приводится обзор критических откликов на творчество Козырева его
17 современников: коллег, критиков, историков литературы. В третьем параграфе первой главы дается краткий анализ дискуссий вокруг сатиры 1920-х - начала 30-х гг.
Во второй главе диссертации анализируется проза Козырева 1910 -1920-х гг. с точки зрения переосмысления литературных традиций (романтизм, сатирическая фантастика, творчество Гоголя). В произведениях Козырева выявляются мотивы, образы, сюжеты и стилистические приемы, продолжающие традиции русской классической литературы.
Третья глава исследования посвящена анализу проблематики и поэтики прозы Козырева (рассказов, повестей) в контексте основных тенденций литературного процесса 1920-х гг.: «петербургского текста», авантюрно-приключенческой литературы. В третьем параграфе главы проводится анализ журнальных произведений Козырева с учетом отражения в них программы борьбы за «новый быт» и жанрово-тематического созвучия с рассказами современников.
В четвертой главе, состоящей из двух параграфов, изучается романное наследие Козырева конца 1920-х - начала 30-х гг. («Подземные воды», 1928; «Город энтузиастов», 1931) в контексте становления в советской литературе «производственной прозы»; анализируются особенности отражения в романах идеи социалистического строительства и социалистического города. Малоизвестность этих произведений обусловила необходимость краткого пересказа их основного сюжета. При рассмотрении «московской темы» в романе Козырева и Кремлева-Свэна «Город энтузиастов» изучается история текста, анализируются проблемные, композиционные и стилевые правки, внесенные соавторами в роман за два года работы.
НАУЧНО-ПРАКТИЧЕСКАЯ ЗНАЧИМОСТЬ работы. Результаты исследования могут быть использованы при подготовке к изданию произведений Козырева, а также при изучении истории русской литературы 1920-30-х гг., в спецкурсах и на семинарах по изучению отечественной сатиры XX в.
Основные даты жизни и творчества М. Козырева
Жизненный и творческий путь Козырева, «возвращаемый» современному читателю среди биографий других русских писателей и поэтов XX в., до последнего времени оставался неизученным. Долгое время в литературоведческих исследованиях упоминание имени Козырева сопровождалось догадками и гипотезами о его судьбе. Нередко в биографических данных писателя возникали ошибки . Закономерно появление «биографии как исследования» (418; 5) после длительного процесса «выпадения из биографий» (360; 28), растворении в единой советской истории многих судеб русских людей.
Обзор основных вех творческой эволюции Козырева важен для определения его места в литературном процессе 1910-х - 1930-х гг., а также для изучения идейно-художественного своеобразия его прозы 1920-х гг. Скудные сведения о жизни Козырева, содержащиеся в его личных документах, дополняются сегодня живым свидетельством племянницы писателя, Марины Николаевны Соколовой. Необходимость сохранения ее уникальных воспоминаний, часть которых еще не опубликована, таюке определила значимость данного параграфа.
Козырев родился в г. Лихославле Тверской губернии (ранее - ж.д. станция Осташково) в большой крестьянской семье 15 октября 1892 года. История рода Козыревых очень интересна. В начале XIX в. в деревне Зайково объявился неизвестный мальчик-сирота. Вся деревня поддерживала найденыша, помогали «всем миром». Когда мальчик подрос, оказалось, что он богат, весь Зайковский лес принадлежит ему. Появились догадки, что сирота - знатного происхождения, звучали фамилии графа Хвостова и Храповицких. За тихий нрав найденышу дали фамилию Мухин9. Из двух его сыновей один (Иван) унаследовал фамилию отца, а второй (Василий), получив в подарок фуражку с козырьком, приобрел и новую фамилию Козырев. Василий Васильевич, дед Козырева, работал учителем, имел трех сыновей, двух из которых женил на богатых невестах, а третьего, Якова, по совету священника, решил женить на бедной девушке деревни Подрезково. В 16 лет их и повенчали. Яков сам выбрал себе профессию, по его просьбе был нанят отставной солдат, научивший его кузнечному ремеслу. Эти автобиографические мотивы найдут отражение в последнем неопубликованном романе «Рост» (1940).
В семье Якова Васильевича (1860 - 1936) и Александры Ивановны (1860 - 1947) было 12 детей. Отец Козырева пользовался большим уважением односельчан. Будущий писатель Михаил Козырев с малых лет имел возможность наблюдать многих людей, приходивших в дом отца, слушать речь, щедро усыпанную русскими пословицами, поговорками и прибаутками. Стихия родного языка привила любовь к слову, дала знание народной речи, а в дальнейшем уберегла от высокомерного отношения «культурного» горожанина к «малограмотности» деревенского жителя. Реальное знакомство с бытом среднерусского крестьянина помогло писателю, с одной стороны, обращаться к проблемам деревни без иллюзий, к обрисовке крестьянских характеров без фальши, а с другой - развенчать некоторые расхожие стереотипы в отношении к простому народу в 1920-е гг.
Трудолюбие позволило отцу Козырева скопить достаточно средств, чтобы обеспечить большую семью: во владении Якова Васильевича находилось немало земель. Однажды на предложение Михаила оставить работу и жить доходами с земли отец ответил: «А что же я делать буду?». Любовь к физическому труду унаследуют все дети кузнеца, несмотря на то, что получат прекрасное образование. Будучи уже известным писателем, Козырев увлекался резьбой по дереву - его работы выставлялись в кружке «Никитинские субботники» в 1928 г. (см. № в библ. 221), а в доме Марины Николаевны до сих пор хранятся деревянные скульптуры и комод, сделанные руками писателя.
По воспоминаниям Козырева, «читать научился сам, без посторонней помощи, и лет с четырех читал все, что попадалось под руки» (256; 120). В доме было много книг, доступ к которым впечатлительному и ранимому ребенку врач даже посоветовал ограничить: однажды, подойдя к распятию, Михаил вдруг закричал неистово: «Кровь! Кровь! Кровь!..». «Все дети кузнеца любили литературу, были очень начитанны, знали наизусть много стихов» (272; 5). Михаил любил импровизировать и нередко «говорил стихами». Семейная беседка сохранила и любимые строчки Козыревых - из стихотворений А. Ахматовой и А. Блока. Любимым поэтом в семье был А. Блок.
Родители Козырева стремились дать детям хорошее образование. Во время учебы Михаила в церковно-приходской школе стены родительского дома украшаются похвальными грамотами сына за прилежную учебу и поведение. После окончания приходской школы в Лихославле Козырев поступает в тверское реальное училище, которое заканчивает с золотой медалью и серебряной готовальней в награду за успехи. В семье возлагают большие надежды на Михаила, он - предмет гордости родителей и подражания для младших сестер и братьев. Впоследствии Антонина Яковлевна, младшая в семье, вспоминала о брате: «Нашим воспитанием руководил Миша. Говорил, что читать, какие книги» (272; 4).
Ранняя проза М. Козырева (рассказ «Комната», 1915) и традиции романтической фантастики
В центре этого параграфа - рассказ Козырева, время создания которого выходит за рамки, заявленные в теме диссертации. Однако анализ малоизвестного и вовсе не исследованного раннего произведения писателя необходим для более глубокого понимания идейно-художественного своеобразия его прозы 1920-х гг. Обращение Козырева к сатирической фантастике произошло после его увлечения традициями русской романтической прозы. Писатель пережил достаточно характерную творческую эволюцию: от фантастики содержательной до фантастики как приема. Кроме того, многие романтические мотивы (интерес к психологически измененным состояниям человеческого сознания: сумасшествие, сон), традиционно романтические элементы поэтики (демонизация пространства посредством описания «Зазеркалья», очеловеченных предметов и др.) нашли отражение и в поздних произведениях писателя.
«Отношение к романтизму - один из универсальных вопросов для художника XX века» (А.Л. Киселев. 384; 132). Проблема переосмысления романтических традиций в произведениях писателей конца XIX - первой трети XX столетия (А.П. Чехова, В.М. Гаршина, В.Г. Короленко, М. Горького, А.И. Куприна, Н.С. Гумилева, М.М. Пришвина, Л.М. Леонова, А.С. Грина, Вс. Иванова и. др.) -. не раз ставилась в литературоведческих работах .
Творчество русских символистов (А. Блок, А. Белый), а также исследования ряда отечественных филологов и философов (В. Жирмунский, Ф. Степун, Н. Бердяев) открыли новый этап в переосмыслении романтического наследия XIX в., а также в понимании самого термина «романтизм». Призыв к освобождению от привычных схем и стереотипов в восприятии произведений романтиков, к объективному их прочтению сочетался с поиском «философского взгляда» на романтизм не как на «одно из бесчисленных литературных течений», исторически и национально обусловленных, а как на особое мировосприятие. Романтизм - это «новая форма чувствования, новый способ переживания жизни», «способ устроить, организовать человека, носителя культуры, на новую связь со стихией», «жадное стремление жить удесятеренной жизнью», - утверждал А. Блок в статье «О романтизме» (1919). Такое общее толкование романтизма позволяло увидеть признаки романтического мироощущения в эпохе 1910-х гг.
Первое прозаическое произведение Козырева, появившееся в печати в 1915 г., - рассказ «Комната» - демонстрирует не только хорошее знакомство молодого автора с традициями романтической литературы, но и его погруженность в философско-эстетические поиски поэзии и прозы начала века.
Сюжет произведения Козырева несложен и во многом показателен для прозы начала века (Л. Андреев, Ф. Сологуб, А. Белый, В. Брюсов и др.): главный герой - молодой человек снимает небольшую комнату в Петербурге. Вскоре после переселения ему во сне является девушка, в которую он влюбляется. Каждую ночь он видит сны, составляющие целую историю их отношений. Чувство героя растет и захватывает все его существо настолько, что он стремится уйти от реальности в мир грез. Однажды, делая перестановку в своей комнате, герой обнаруживает под старым комодом фотографию и с удивлением узнает в ней свою возлюбленную. Квартирная хозяйка сообщает ему, что девушка когда-то жила в этой комнате. С этих пор он вновь - активный участник реальной жизни, движимый желанием отыскать «незнакомку». После долгих поисков герой, находясь в комнате, интуитивно чувствует приближение возлюбленной. В даме, проходящей мимо дома, он узнает героиню своих снов. Девушка отвечает чувству героя, история заканчивается благополучно.
В рассказе очевидно использование нескольких традиционных романтических мотивов. Именно в произведениях романтиков сон «из разряда сугубо случайных, мимолетных, повседневных и временных проявлений бессознательной психики возводится в категорию универсальную, надвременную... провиденциальную» (434; 114-115). Мотив вещего сна в романтических произведениях служит «открытию» непознаваемого в обычной жизни мира: «Покуда сон сковывает нашу внешнюю жизнь, ... пробуждается более возвышенная внутренняя жизнь и тогда мы не только предугадываем, но и познаем явления обычно скрытого от нас мира духов и даже воспаряем над временем и пространством» (Э.Т.А. Гофман. 352; 24). Нередко сон становится «местом встречи» героя с людьми другой эпохи, настоящее в нем пересекается с прошедшим. Портрет (часто фамильный, родовой), материальное воплощение прошлого, является герою во сне для того, чтобы поведать тайны, предупредить об опасности, просить о защите (А.К. Толстой. «Упырь»),
Мотив оживающего портрета - также один из традиционных элементов поэтики фантастической прозы эпохи романтизма. Козырев использует оба мотива - сон знакомит героя с девушкой, некогда жившей в его комнате, фотография героини «оживает» во сне героя. Комната, хранящая тайну незнакомки, имеет богатую родословную «комнат с гобеленами» (одноименный рассказ В. Скотта), особого пространства, принадлежащего одновременно двум мирам: реальному и сверхъестественному, настоящему и прошлому).
«Петербургский текст» 1920-х гг. «Повесть о том, как с Андреем Петровичем ничего не случилось» (1923) и повесть «Ленинград» (1925) М.Козырева
«Петербургский текст» русской литературы, начало которому было положено в XIX в. творчеством А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, к XX в. начинает сознательно восприниматься русскими писателями, поэтами, художниками и философами как единое смысловое поле, в котором ставятся и решаются самые важные историко-бытийные вопросы о роли России и о судьбе человека новой эпохи. Совпадение сюжетных моментов, сходство героев и близость идей в произведениях разных авторов «петербургского текста» при этом не кажется случайностью или заимствованием: «Отражение Петербурга в душах наших художников слова не случайно, здесь нет творческого произвола ярко выраженных индивидуальностей. За всеми этими впечатлениями чувствуется определенная последовательность, можно сказать, закономерность», - писал один из исследователей петербургского мифа50 в XX в. Н.П. Анциферов (428; 433). Каждая деталь, топонимическое название в новом «отражении» становится, таким образом, своеобразным микротекстом, насыщающим повествование ассоциативными связями с произведениями предшественников.
Большое значение в «петербургском тексте» имеют памятники северной столицы. Монумент Петру I работы Фальконе, вошедший в литературу благодаря поэме «Медный всадник» А.С. Пушкина, стал многозначным символом самого города, государства, революции, а в XX в. приобрел черты всадника из Апокалипсиса. Этот образ неизменно притягивал мыслителей, к нему (подобно Евгению) обращались с вопросами о путях исторического развития России, ее месте в мире. В 1909 г. возле Николаевского вокзала в Петербурге устанавливается памятник царственному потомку основателя города - Александру III работы П. Трубецкого. С этого момента в «петербургский текст» входит новый образ, нередко как олицетворение иного пути страны, как антипод петровских реформ. За непродолжительный срок своего существования (1909 - 1917) этот памятник «услышал» множество незаслуженных упреков. Например: «гениальный памятник российской деревенщины, исторической ее косности, застоя, темноты и невежества» (Д.И. Заславский. 428; 395). Иную историческую оценку этому образу дает А. Аверченко в рассказе «Возвращение»: «Вот какое ощущение будет у петербуржца, когда он увидит, что исчез огромный, неуклюжий, осмеянный в свое время, облитый ядом очередной, неглубокой петербургской иронии - но бесконечно дорогой и любимый наш памятник, как немой символ тяжелой длани царя -«Миротворца», как неотделимая часть нашего прекрасного, колдовского, волшебного Петербурга!» (283; 93).
Новой страницей в летописи жизни литературного Петербурга, самого противоречивого, загадочного русского города, стало творчество символистов (А. Блок, А. Белый, Д. Мережковский, Вяч. Иванов), в поэтических и прозаических произведениях которых Петербург вырастает «в символ всемирно-исторического значения», становится «границей между двумя мирами...» (Л.К. Долгополов. 361; 175). Одним из самых значительных явлений в истории «петербургского текста» стал «роман итогов» А. Белого «Петербург», в котором собраны все основные мотивы и образы петербургских произведений XIX в. и переосмыслены в оригинальной историко-антропософской концепции автора. «Единая нескончаемая цепь круговых видоизменений и перевоплощений» (361; 244), роковым образом связывающая разные эпохи и разных героев, трагическая раздвоенность мира и человека, в которых борются два начала - Люцифер (порядок, рациональность) и Ариман (стихия, чувственность), иллюзионизм и отвлеченность «восприятий всех жизненных явлений» (А. Белый. 306; 498) людей двадцатого столетия - все эти сюжеты, мотивы в романе А. Белого фокусируются в центральном образе, «главном герое» произведения -Петербурге. Этот город оказывается одновременно и столицей российской империи, и «некоей точкой в четвертом измерении». Преодоление дурной бесконечности исторических повторений, воскрешение русского национального духа и восстановление внутренней человеческой гармонии связано в романе с одним из центральных фольклорно-литературных петербургских мотивов - с исчезновением российской столицы («Петербург же опустится...»).
Философия соцгорода в романе М. Козырева «Подземные воды» (1928)...
С древнейших времен образ города являлся категорией, вбирающей в себя все своеобразие представлений о мире, человеке, смысле его бытия, истоках и финале человеческой истории в различных культурных системах. Выбор места для города, его внутреннее устройство, характер домов, улиц, площадей всегда был не случаен и связан с религиозно-философским и общественно-политическим назначением города. Важнейшие архетипы городского пространства (центр, храм, гора, мировое дерево, дом, лестница, стена, ворота, площадь) являлись частью национального миропредставления.
В различных культурах само возникновение города сопровождалось определенными обрядами, закрепленными и освященными опытом предшествующих поколений. Строительство городов уподоблялось космическому акту Творения, необходимой частью которого становилась «строительная жертва». «Строительные ритуалы воспроизводят первичный акт космогонии. Жертва, приносимая во время строительства... всего лишь повторение - но уже человеком - изначального жертвоприношения, совершенного, чтобы дать рождение миру» (М. Элиаде. 502; 50). Итак, соблюдение этого обряда гарантировало прочность всей постройки, победу над стихией природного пространства, однако «медиативное положение города наряду с разделением космоса и хаоса, предполагает и их постоянное столкновение, проникновение элементов хаоса в город» (Н.С. Галушина. 333; 21). Угроза стихии сохранялась особенно для тех городов, которые построены были в «неблагополучных» местах (хрестоматийный пример такого города в русской культуре - Петербург). В этом случае победа над хаосом признавалась временной, а возможная трагическая судьба города воспринималась как заслуженное наказание ему.
Понятие города, метонимически представляющего нравственную природу его жителей, связано с христианской традицией. Амбивалентный характер города дает Библия, рисуя образы грешных (Содом, Гоморра, Вавилон) и священных городов (Иерусалим, Вифлеем), само же возникновение земного города связывалось с действиями первого убийцы -Каина: «И построил он город; и назвал город по имени сына своего: Енох» (Быт. 4:4, 17). Греховность первого строителя «предопределила» характер его создания. Вариацию на тему библейского содержания понятия «город» мы встречаем у Н.С. Лескова: «Заметьте, - создатель города есть и творец смерти, а Авель стадо пас, и кроткие наследуют землю. Нет, сестры и братья, множитесь, населяйте землю и садите в нее семена, а не башенье стройте, ибо с башен смешенье идет» (407; 507). Трагическая судьба города, определяемая помыслами его строителей (состязание с Богом - строительство Вавилонской башни), поступками его жителей (Содом, Гоморра,
Иерусалим ), носит характер наказания, а одним из традиционных способов наказания нечестивого города становится потоп . Ощущение нравственного или социально-политического неблагополучия города актуализировало в русской культуре (и литературе) в разные времена различные оппозиционные пары: город грешный - город святой (Град Китеж), город - лес, озеро (природные топосы становились местом концентрации народной оппозиции к официальной власти или религии, местом сохранения истинного знания и веры), город - село (труды Ж.Ж. Руссо, Н.М. Карамзина, философия Л.Н. Толстого, Н.В. Федорова94, в двадцатые годы - теория дезурбанистов, концепция А.В. Чаянова, выраженная в его «крестьянской утопии»), город настоящего - город будущего (утопии Т. Кампанеллы, Т. Мора и др.), Петербург - Москва. В начале XX в. история человеческого «городолюбия, городострастия и городоненавистничества» (О.Э. Мандельштам. Цит. по: 349; 255) дополнилась образами двух городов-антиподов: социалистическим и капиталистическим. В 1920-е гг. в эпоху великих и трагических изменений в русской действительности вновь актуализируется образ идеального города, который в отличие от предшествующего исторического опыта не воспринимается как недостижимый (Град Китеж), не носит умозрительный характер города отдаленного будущего (утопии), а представляет собой детально разрабатываемый план ближайшего строительства, скорого воплощения в жизнь. Город в советском романе становится адекватной формой выражения масштабности государственного строительства. Так, например, у Л. Леонова мы читаем: «Сейчас уже недостаточно мыслить каменными массами площадью в сто квадратных саженей; надо научиться мыслить целыми кварталами, улицами и даже городами. Таких возможностей вмешательства в общественную жизнь архитектура не имела никогда» (427; 179).
