Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Вопросы теории пародии и смеховой культуры 25
1. Вводные замечания 25
2. Некоторые вопросы общей теории пародии 26
3. Теория архаической и средневековой пародии и смеховой культуры 40
4. Выводы 72
Глава II. Всешутейший собор и пародийные церемонии Петровской эпохи 75
1. Вводные замечания 75
2. Всешутейший собор как «организация» 75
3. «Славление» 77
4. Пародия на «шествие на осляти» 83
5. Избрание «князя-папы» и «поставление» членов Всешутейшего собора 85
6. Пародийные свадьбы «князя-папы» Н. М. Зотова и «князя-папы» П. И. Бутурлина 95
7. Выводы: проблемы структуры пародийных церемоний 106
8. Выводы: проблемы функциональной интерпретации пародийных церемоний 107
9. «Литературная деятельность» Всешутейшего собора 113
Глава III. Пародии в рукописной литературе XVII - первой половины XVIII вв., их оригиналы и традиционная культура 120
1. Вводные замечания 120
2. Пародии на челобитную 123
3. Пародия на рапорт 146
4. Пародия на завещание 149
5. Пародия на роспись приданого 170
6. Пародия на лечебник 198
7. Выводы 206
Глава IV. Вопросы анализа пародий XVII - первой половины XVIII вв 211
1. Вводные замечания 211
2. Поэтика абсурда в пародиях XVII - первой половины XVIII вв 212
3. «Калязинская челобитная» 243
4. «Сказание о роскошном житии и веселии» 250
5. Выводы 254
Заключение 257
Список литературы 260
- Некоторые вопросы общей теории пародии
- Пародийные свадьбы «князя-папы» Н. М. Зотова и «князя-папы» П. И. Бутурлина
- Пародия на завещание
- Поэтика абсурда в пародиях XVII - первой половины XVIII вв
Введение к работе
Актуальность темы объясняется устойчивым интересом к проблемам смеховой культуры, возникшим после выхода в свет работ М. М. Бахтина и сохраняющимся до сегодняшнего дня. Различные формы смеховой культуры, среди которых важное место занимает пародия, активно изучаются; но те объекты, которые рассматриваются в диссертации, до сих пор исследованы недостаточно.
Произведениям пародийной литературы XVII в. посвящено много работ, среди которых следует, прежде всего, назвать труды В. П. Адриановой-Перетц и Д. С. Лихачева . Однако многие важные проблемы остались нерешенными. В первую очередь это относится к вопросу об источниках пародий и о связи их с традицией: структура многих пародийных произведений в сопоставлении с объектами пародирования и с фольклором не была систематически изучена. Не был проведен и структурно-семантический анализ этих текстов, вследствие чего многие особенности их поэтики не выявлены.
Пародийные тексты первой половины XVIII в. изучены еще хуже. Такие произведения, как «Духовное завещание Елистрата Шибаева», «Рапорт пронского воеводы в Сенат», пародийные «авизии» практически не исследовались: кроме комментариев к первым публикациям, работ о них почти нет.
Что касается Всешутейшего собора Петровской эпохи, то он упоминается во многих исторических и литературоведческих исследованиях, а в последнее время вышло несколько научно-популярных статей, посвященных ему, однако работ, в которых собор и связанные с ним церемонии изучались бы систематически, очень мало; вопрос же о пародийности церемоний Всешутейшего собора, то есть о «механизмах» пародирования, на которых они основаны (эти «механизмы» сближают их с литературной пародией), нигде даже не ставится.
Научная новизна диссертации, таким образом, обусловлена недостаточной изученностью темы и определяется, прежде всего, следующим.
1. Произведения пародийной литературы систематически
сопоставляются в диссертации с пародируемыми объектами; также выявляются связи этих произведений с традиционной культурой. Эта работа еще не проводилась в таком объеме (в большинстве случаев выявлялись лишь
Адрианова-Перетц В. П. Очерки по истории русской сатирической литературы XVII в. М.; Л., 1937; Русская демократическая сатира XVII века / Подг. текстов, ст. и коммент. В. П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1954 (2-е изд. -М., 1977) и др.
Лихачев Д. С. 1) Древнерусский смех // Проблемы поэтики и истории литературы. Саранск, 1973; 2) Смех как «мировоззрение» // Лихачев Д. С, Панченко А. М. «Смеховой мир» Древней Руси. Л., 1976 и др.
отдельные параллели); многие произведения никогда не изучались подобным образом и исследуются так впервые.
На основе полученных в результате такого сопоставления данных впервые проводится структурно-семантический анализ пародийных произведений с использованием лингвистических методик. Он позволяет выявить механизмы трансформации мотивов, заимствуемых пародиями из их предполагаемых источников, а также описать структуру пародий на различных уровнях организации текста, что создает базу для их содержательной интерпретации и позволяет дать аргументированный ответ на вопрос об их эстетическом своеобразии.
Впервые проводится систематическое сопоставление пародийных церемоний, связанных с деятельностью Всешутейшего собора, с предполагаемыми источниками - пародируемыми обрядами, а также архаическими традиционными ритуалами. На этой основе, как и при изучении пародийных литературных произведений, выявляются различные приемы пародирования. Рассматривается вопрос о функциях собора и связанных с ним церемоний. Впервые проводится систематическое литературоведческое исследование текстов, связанных с деятельностью собора; делается вывод о сходстве механизмов создания комического эффекта, использованных в них и в пародийных церемониях.
Основной целью диссертации является описание пародийной поэтики, структуры пародий.
В соответствии с этим ставятся следующие задачи:
дать систематическое описание Всешутейшего собора и пародийных церемоний по различным источникам;
сопоставить пародийные церемонии с пародируемыми обрядами, выявляя те элементы, которые подверглись пародийной трансформации, и определяя характер этой трансформации на основе сравнения таких элементов между собой;
выявить связи пародийных церемоний с архаическими традиционными ритуалами;
определить типы пародийных церемоний на базе сравнения используемых в них приемов пародирования;
охарактеризовать функции Всешутейшего собора и связанных с ним церемоний;
изучить тексты, создание которых было связано с деятельностью собора, и продемонстрировать сходство использованных в них механизмов комизма с теми, которые характерны для пародийных церемоний;
провести систематическое сопоставление произведений пародийной литературы XVII - первой половины XVIII вв. с пародируемыми объектами - жанрами деловой и бытовой письменности, выявляя (как и при исследовании пародийных церемоний Всешутейшего собора) подвергшиеся пародийной трансформации элементы и по возможности выделяя типы приемов пародирования, которые используются в анализируемых пр оизв е д ениях;
показать, что пародия не отделена четкой границей от непародийных форм, так как существуют произведения, занимающие промежуточное положение между пародией и пародируемыми жанрами;
изучить связи пародий с традиционной культурой;
исследовать структуру пародийных произведений, отмечая как общие для них, так и специфические для каждого из них композиционные особенности и устанавливая специфику проявления общих особенностей в каждом из произведений;
на основе сопоставления с предполагаемыми источниками (пародируемыми жанрами и фольклором) осуществить анализ пародийных текстов, определяя важнейшие семантические механизмы, позволяющие авторам создавать пародийный эффект;
выяснить специфику тех пародийных приемов, которые могут быть возведены к традиции, по сравнению с их предполагаемыми источниками, показывая направления трансформации традиционных мотивов;
определить, в чем заключается своеобразие поэтики пародий по сравнению с поэтикой фольклора (который оказал на них влияние);
предложить новое истолкование пародийных произведений, продемонстрировав их смысловую сложность и несводимость художественного содержания некоторых из них к комизму;
15) рассмотреть вопрос о функциях пародийной литературы.
Теоретическое значение работы определяется тем, что
охарактеризованные в ней пародии рассмотрены в широком культурном контексте; проведено междисциплинарное исследование пародии в различных ее формах; на материале пародий XVII - первой половины XVIII вв. предложено решение ключевого для теории пародии вопроса о соотношении в ней традиции и новаторства, вторичности по отношению к источникам и их оригинальной трансформации; выявлены различные типы пародийных приемов. Полученные выводы могут иметь значение как для истории русской литературы и культуры XVII - первой половины XVIII вв., так и для теории пародии.
Практическая значимость диссертации состоит в возможности использования полученных результатов при чтении общих и специальных курсов по истории русской литературы и культуры, по истории и теории смеховой культуры и пародии, а также при составлении академического комментария к пародийным произведениям XVII - первой половины XVIII в.
Апробация работы. По теме диссертации были прочитаны доклады на конференции молодых исследователей «Языки традиционной культуры-5» (РГГУ, апрель 2003 г.), X Международной научной конференции молодых ученых по фундаментальным наукам «Ломоносов» (МГУ, апрель 2003 г.), круглом столе «Пространство и время праздника» (Институт всеобщей истории РАН, апрель 2004 г.), международной конференции «Бремя развлечений: Otium в Европе XVIII-XX вв.» (Государственный институт искусствознания, ноябрь 2004 г.), международной конференции «Языковые механизмы комизма» (Институт языкознания РАН, сентябрь 2005 г.), международной конференции
«Между ложью и фантазией» (Институт языкознания РАН, 26-28 июня 2006 г.), международной научно-практической конференции «Традиции и новации в преподавании русского языка как иностранного» (МГУ, ноябрь
г.), семинаре проблемной группы «Логический анализ языка» под руководством Н. Д. Арутюновой (Институт языкознания РАН, декабрь 2006 г.), III международном конгрессе исследователей русского языка «Русский язык: исторические судьбы и современность» (МГУ, март 2007 г.), XIV международной конференции молодых ученых «Ломоносов» (МГУ, апрель
г.), семинаре по исторической антропологии (Институт всеобщей истории РАН, март 2008 г.). Опубликовано 9 работ общим объемом более 5,5 а. л.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и списка использованной литературы.
Некоторые вопросы общей теории пародии
Литературоведы высказывают по вопросу о границах явления пародийности в культуре полярные суждения. Одни исследователи говорят только о пародии в литературе [см., напр.: Энциклопедический словарь Гранат 31: 297; Зунделович 1925: 560; Oxford English Dictionary 1933: 489; Гальперина 1934: 451; Вуколов 1969: 250; Новиков 1980: 1, 8 и др.]10, другие же утверждают, что пародия существует и вне литературы. Говорят, прежде всего, о существовании пародии в других видах искусства (в музыке, живописи [см. напр.: ЭСБЕ 44: 874-875; Гаспаров 1987а: 268]). Однако пародию находят не только в искусстве.
Этнологи и фольклористы говорят о том, что пародия распространена в традиционной культуре. Пародийными считаются некоторые произведения фольклора: например, в песне «Агафонушка» из сборника Кирши Данилова исследователи видят пародию на былинный стиль [Евгеньева, Путилов 1977: 445; Путилов 1994: 215-217; Ковпик 2004: 14]п. Фольклористы также находят пародию в традиционных обрядах, например в святочном и масленичном ряжении [Пропп 2000: 81; Гура 1979; Ивлева 1994: 85-86, 164, 217-218; Зайцева 2006: 30-31]. На это важно указать потому, что если «Агафонушка» и некоторые другие пародийные тексты (их часто относят к небылицам или скоморошинам), как считается, характеризуются художественной установкой, то пародийные обряды не являются собственно художественными по своей природе. Притом пародийность некоторые исследователи считают существенной характеристикой обряда, восходящей к той, архаической эпохе, когда он еще вполне сохранял свой исконный смысл [Фрейденберг 1973: 496-497; Морозов 1960а: 49].
Однако некоторые ученые идут дальше и утверждают, что пародия существует «в речи», «в жизни», «в быту», «в действительности». Ю. Н. Тынянов [19776: 299] упоминает «речевые явления передразнивания, речевую пародию», говоря, что это «явление малоизученное». А. А. Морозов [1960а: 49] утверждает: "Понятие пародийности значительно шире понятия литературной пародии. Пародирование старо как мир и начинается с детских игр и обрядов первобытных народов. В основе его лежит передразнивание, утрирующее и представляющее в смешном виде те или иные черты своего «оригинала»" . В.Я.Пропп [1999: 77] пишет: "Пародировать можно решительно все: движения и действия человека, его жесты, походку, мимику, речь, профессиональные привычки и профессиональный жаргон; можно пародировать не только человека, но и то, что им создано в области материального мира". М. А. Кобылина [1992: 77] говорит об "универсальных приемах пародирования", которые "действуют при любом виде пародирования - не только в литературе, но и в других видах искусства и даже в жизни (например, бытовая пародия - передразнивание)". М. А. Кулинич [2000: 39] пишет, что "с точки зрения прагматики пародию можно рассматривать не только как жанр литературы, но и как форму человеческого поведения, как речевой акт и акт коммуникации" . Из работ этих авторов (особенно А. А. Морозова и В. Я. Проппа) можно сделать вывод, что для них явление пародирования в своей основе не является художественным; не пародия «в жизни» является отражением пародии в литературе, а, наоборот, пародия «в жизни» представляет собой в некотором смысле первичную, может быть - примитивную форму пародирования, которой уже присущи основные характеристики этого явления. (При этом В.И.Новиков [1978: 20] отмечает, что в науке понятие пародирования сначала было разработано на материале литературы, а затем уже было перенесено на внелитературные явления. Таким образом, можно полагать, что направление развития научных представлений о пародии было ретроспективным: сначала предметом литературоведческого изучения была преимущественно литературная пародия, которая, по-видимому, возникла позднее, чем, во всяком случае, пародия в обряде, но в ходе развития литературоведения в сферу его интересов вовлекались и другие формы пародии, исторически более ранние.)
Мнение, согласно которому пародирование характерно не только для литературы и даже не только для искусства, а возможно также в обрядах, в быту и т. д., распространено очень широко; напротив, трудно найти работы, где бы это мнение прямо опровергалось. Однако многие литературоведы, даже признавая существование пародии вне литературы, заранее исключают ее из рассмотрения [см., напр.: Морозов 1960а: 48-50; Dietze 1972: 392-393].
Наконец, слово пародия употребляется и для обозначения чего-то «настолько искаженного, настолько непохожего на то, чем должно было быть, что представляется насмешкой, карикатурой» [Ушаков 3: 50]. В том же словаре приводятся такие примеры употребления слова пародия в рассматриваемом значении: «Татьяна Павловна нанимала эту пародию на квартиру, чтобы только быть одной» (Ф. М. Достоевский) и «Пародия выборов в фашистских странах». В некоторых литературоведческих работах, и, в частности, посвященных русской литературе XVII-XVIII вв., слово пародия употребляется именно в таком значении: например, «Повесть о Шемякином суде» называют «пародией на судопроизводство», поскольку в этой повести суд высмеивается, показывается абсурдным, нелепым [см., напр.: Коржева 1975].
Существуют различные точки зрения по вопросу о том, какие признаки пародии следует считать основными. Если различные решения вопроса о границах пародийности в культуре можно было систематизировать, представив их совокупность в виде ряда, где каждое следующее определение оказывалось шире предыдущего (от наиболее узкого, согласно которому признавалась только литературная пародия, к наиболее широкому, согласно которому в качестве пародийных рассматривались различные явления, в том числе и выходящие за рамки искусства), то здесь такой способ систематизации применить трудно. Причина этого в том, что здесь следует принимать во внимание не один, а несколько признаков и из них одни являются обязательными (хотя в некоторых концепциях выражены имплицитно), другие — факультативными, притом среди факультативных признаков одни являются совместимыми, другие - взаимоисключающими14.
Наиболее общим признаком, присутствующим, кажется, во всех определениях пародии, является ориентированность на объект15, связь с объектом: любая пародия воспроизводит какой-то текст, жанр или стиль (о том, что может быть объектом пародии, подробнее см. ниже, в соответствующем разделе), повторяет его. Однако очевидно, что этот признак был бы недостаточен для определения пародии: связь с объектом характерна для многих текстов (наиболее очевидно - для стилизации, подражания, если понимать ее расширительно - для любого текста, который содержит реминисценции, а в наиболее широком понимании, может быть, даже для всех литературных произведений, поскольку, наверное, все литературные произведения так или иначе связаны с какой-либо предшествующей традицией) [см. Морозов 1960а: 51]. Очевидно, что в пародии связь с оригиналом должна иметь особый характер. Этот особый характер состоит в том, что в пародии оригинал воспроизводится в искаженном виде, воспроизведение его не соответствует предполагаемому, рассматриваемому как «правильное» представлению автора и читателя о нем16.
Помимо этих признаков в определение пародии, как правило, включаются и другие, среди которых наибольшее значение имеют оценочность и комизм. Оценочность при этом может пониматься по-разному: одни исследователи считают, что для пародии значимо само присутствие оценки, то есть «заинтересованное», «небеспристрастное» отношение к оригиналу, сама же оценка может быть как положительной, так и отрицательной , другие (и это мнение кажется наиболее распространенным) утверждают, что оценка должна быть обязательно отрицательной, а третьи полагают, напротив, что в пародии выражается положительная оценка . Часто обязательным для пародии признается высмеивание оригинала: этот признак может быть интерпретирован как совмещение двух рассмотренных ранее - оценочности и комизма, причем отрицательная оценка выступает как содержание, а комизм - как форма, в которой оно выражается; высмеивание, таким образом, находится как к оценочности, так и к комизму в отношении вида к роду. Как оценочность, так и комизм рассматриваются в качестве обязательных признаков пародии лишь в некоторых концепциях, причем в одних теориях в определение пародии входят оба этих признака, в других же - один из них.
Пародийные свадьбы «князя-папы» Н. М. Зотова и «князя-папы» П. И. Бутурлина
Наиболее подробное описание свадьбы Н. М. Зотова дано в «Деяниях Петра Великого...» И. И. Голикова [6: 277-290]; это описание будет использовано далее. Оно основано на архивных документах, которые в нем частично воспроизведены69; И. И. Голиков учитывает также свидетельства-иностранцев. Совпадение некоторых подробностей (например, упоминания колокольного звона, который сопровождал движение свадебного поезда) позволяет допустить, что И. И. Голиков был знаком с описанием этой церемонии в первой части «Преображенной России» Вебера [см. Вебер 1872]. Дополнительные сведения о событиях, предшествовавших свадьбе, можно найти у М. И. Семевского [1885: 293-298], который приводит тексты писем самого Н. М. Зотова и его сына Конона.
Свадьба Н.М.Зотова была устроена 16 января 1715 г., однако подготовка к ней началась задолго до этого. Как утверждает М. И. Семевский [1885: 293], после того как Никита Моисеевич Зотов в возрасте 70 лет выразил желание «отпроситься в Москву с целию поступить в монастырь», Петр I указал, чтобы тот вместо этого женился, причем ответ Н. М. Зотова царю по этому поводу датирован 2 октября 1713 г. [Там же: 294]. При этом известно, что против свадьбы Н. М. Зотова протестовал его сын от первого брака, Конон Никитич, капитан-лейтенант, просивший царя отменить церемонию [Там же: 295-296] (письмо помечено 14 января 1715 г.); однако свадьба все же была совершена. И для многих других участников свадебной церемонии - знатных людей, офицеров гвардии и чиновников - присутствие там было обязательным: известны списки приглашенных «с их подписями в том, что они "указ слышали" и обязуются явиться» [см. Живов 2002а: 405].
Участники церемонии должны были быть в маскарадных костюмах. 21 сентября 1714 г. им был разослан приказ, согласно которому они должны были выбрать маскарадное платье и сообщить о том, какой костюм выбрали, канцлеру графу Г. И. Головкину (который, как уже указано вьппе, по-видимому, был членом Всешутейшего собора) 22 сентября, причем в одинаковом платье могли быть не более трех человек. Согласно этому приказу, к 29 сентября костюмы должны были быть готовы. Приказ относился к особам обоего пола. 6 октября царь прочел список тех, кто должен был участвовать в празднестве, и внес в него изменения, касавшиеся распределения костюмов. 10 декабря 1714 г. Петр I велел всем участникам церемонии явиться на «смотр» в маскарадном платье в дом секретаря Волкова на Васильевском острове, покрывшись епанчами, чтобы народ не видел их костюмов, и принести с собой головные уборы. «Смотр» был устроен 12 декабря во втором часу пополудни, после чего все присутствовавшие должны были «подписаться, в каком кто платье неотменно явится в назначенный день свадьбы». В особой «росписи» были перечислены все наряды, а также «инструменты», на которых должны были играть приглашенные во время свадьбы (в т. ч. барабаны, дудочки, скороходские палки, большие рога и т. д.).
Кроме того, было указано изготовить несколько саней: на каждых санях должны были помещаться 10 человек. «К позыву определены четыре человека, которые были великие заики». 15 января 1715 г. было указано, чтобы на следующий день утром после выстрела из трех пушек, который должен был служить сигналом, мужчины съезжались в дом Г. И. Головкина, а женщины - в дом «князь-игуменьи»70.
В день свадьбы, 16 января, кортеж шествовал с музыкой в канцлерский дом, а оттуда с невестой двигался в церковь. Жениха и невесту вели четверо старых людей, а перед ними шли одетые в скороходское платье «четыре же претолстые мужика, и которые были столь тучны и тяжелы, что имели нужду, чтоб их самих вели, нежели чтоб бежать им перед мнимым патриархом и его невестою». Петр I был среди «поезжан» «в матросском платье». «Князя-папу» и его невесту венчал священник Архангельского собора, которому было более 90 лет. Из церкви кортеж следовал в дом «мнимого патриарха» под звуки тех «инструментов», на которых играли участники церемонии, а в это время в церквах звонили в колокола. В доме Зотова был устроен пир, во время которого молодые подносили гостям разнообразные напитки.
На другой день кортеж следовал в дом «князя-папы», которого, как отмечает И. И. Голиков, тогда называли «князь-патриархом»; «с пресмешными обрядами подняв» «молодых», участники празднества направились в дом Апраксина, где обедали, а потом возили Зотова и его жену по всему городу. Разнообразные «смешные церемонии» продолжались почти весь январь. Кроме того, И. И. Голиков отмечает, что в первый день свадьбы «весь народ» был угощен вином, пивом и «разными яствами», причем люди кричали: «Патриарх женился! Патриарх женился!» и «Да здравствует патриарх с патриаршею!»
Эта церемония известна по нескольким источникам. Она упоминается как у Берхгольца, так и у Н. И. Кашина [1895: 13-15], а также у В.А.Нащокина и в «Походном журнале» [см. Нащокин 1998: 231; «Походный журнал» 1721 г.: 74].
Свадьба «князя-папы» П. И. Бутурлина была совершена 10 сентября 1721 г., в первый день маскарада по случаю заключения Ништадтского мира . По приказанию Петра I за П. И. Бутурлина выходила замуж вдова Н. М. Зотова [см. Семевский 1885: 299]: как пишет Берхгольц [2000а: 209], «праздновалась свадьба князя-папы со вдовою его предместника, которая целый год не соглашалась выходить за него, но теперь должна была повиноваться воле царя».
Как и во время свадьбы Зотова, «скороходами» были выбраны тучные люди: П. П. Шафиров, И. Ф. Бутурлин и И. С. Собакин (об этом пишет В. А. Нащокин [1998: 231]). Была приготовлена «брачная комната», устроенная в «широкой и большой деревянной пирамиде» [Берхгольц 2000а: 213], стоявшей на Троицкой площади перед домом Сената и построенной для торжества по случаю победы при Гренгаме («для церемони взятия четырех регатов», т. е. фрегатов [Кашин 1895: 13]) ; в этом помещении на полу были рассыпаны стебли хмеля, хмелем были набиты подушки и перина, а в стенах пирамиды бьши сделаны отверстия, через которые можно было видеть, что происходит внутри.
10 сентября 1721 г., в первый день маскарада, «князь-папа», одетый «в мантию бархатную малинову, опушенную горностаями» и в белую шапку «вышиной в три четверти аршина» [Кашин 1895: 13], прошел от Иностранной коллегии к церкви; из деревянного дома на Неве «близ церкви Троицкой» «свахи из дворянских дам» привели туда же невесту, наряженную «в платье старинное: в охобень ... , шапка горнотная бобровая, вышины больше полуаршина, покрывало волнистой тафты» [Кашин 1895: 13]. «Князь-папа» и его невеста были обвенчаны. Затем присутствовавшие при церемонии вышли из церкви, чтобы принять участие в маскараде.
Другие участники праздника собрались заранее по сигнальному выстрелу на площади перед Сенатом в плащах, закрывавших маскарадные костюмы. Там «особо назначенные маршалы разделяли и расставляли их по группам, в том порядке, в каком они должны были следовать друг за другом» [Берхгольц 2000а: 209]. Всего участников было, по сообщению Берхгольца, около 1000 человек. На площади они ожидали, пока завершится венчание П. И. Бутурлина и его невесты в Троицком соборе. Когда церемония закончилась и присутствовавшие при ней, в т. ч. Петр I, вышли из церкви, «сам царь, как было условлено наперед, ударил в барабан» [Там же]. По этому сигналу участники празднества сбросили плащи, закрывавшие маскарадное платье, и начали «медленно ходить на большой площади по порядку номеров». (Следует отметить, что и в этом маскараде, среди прочих лиц в разнообразных костюмах, перечисленных у Берхгольца, принимали участие «кардиналы» Всешутейшего собора «в их полном наряде» [см. Берхгольц 2000а: 211].) Гулянье продолжалось около двух часов, после чего участники маскарада «в том же порядке отправились в здания Сената и коллегий, где за множеством приготовленных столов князь-папа должен был угощать их свадебным обедом» [Берхгольц 2000а: 212]. Был устроен стол «с кушаньем по старинному обычаю» [Кашин 1895: 14], причем «над головою князь-папы висел серебряный Бахус, сидящий верхом на бочке с водкой, которую тот цедил в свой стакан и пил» [Берхгольц 2000а: 212-213]. «Человек, представлявший на маскараде Бахуса, сидел у стола также верхом на винной бочке и громко принуждал пить папу и кардиналов» [Там же: 213].
Пародия на завещание
Работ о формуляре завещаний в Древней Руси достаточно много: [Каштанов 1979; Андреев 1982; Семенченко 1983 и др.]. Однако формуляр завещаний XVIII в. изучен хуже. Из работ о завещаниях XVIHB. следует назвать, прежде всего, вводную статью Н. В. Козловой к [ГС]. Кроме того, необходимо упомянуть статью И.Полежаева «О завещаниях» (1858), в которой характеризуется формуляр завещаний в допетровскую эпоху и говорится о том, как он изменился после реформ Петра I, а также главу О. Е. Кошелевой в коллективной монографии «Человек в мире чувств» (2000), посвященную завещаниям XVII в.
Н. В. Козлова утверждает, что «большинство завещаний при отсутствии жесткого формуляра все же имеют и ряд общих структурных элементов» [ГС: 21], в то время как О. Е. Кошелева [2000: 341] пишет, что «духовная как юридический документ имела достаточно четкий формуляр и формализованный текст». Н. В. Козлова характеризует «общие структурные элементы» завещаний так: «Среди них дата, сведения о завещателе (имя, слободская принадлежность, социальная определенность - гость, гостиная сотня, купец такой-то гильдии, таких-то фабрик содержатель и пр.) ... содержание всевозможных распоряжений относительно погребения тела, поминовения души, раздела наследства; перечень и подписи завещателя, свидетелей, писца» [ГС: 21]. Далее она выделяет в структуре завещаний элементы условного формуляра, характеризуя, таким образом, абстрактный формуляр данного жанра: «В целом в формуляре духовных XVIII, как и в относящихся к XIV-XV вв., присутствуют свойственные византийским образцам пять клаузул, хотя содержание их существенно варьируется: 1) invocatio (посвящение Богу); 2) intitulatio+arenga (имя завещателя и преамбула с изложением причин составления духовной и определением физического и душевного состояния составителя акта); 3) dispositio (распоряжение по существу дела); 4) sanctio (заклятия против нарушителей воли завещателя)» [ГС: 21-22]. О. Е. Кошелева [2000: 341] указывает еще один элемент — corroboratio («удостоверительная часть»), помещая его между dispositio и sanctio.
4.2. Intitulatio. Пародийное «Духовное завещание Елистрата Шибаева» начинается с формулы Се аз, вводящей имя персонажа - «завещателя» (intitulatio); далее при имени следует определение многогрешный:
(169) Се аз, многогрешный Елистрат Иванов сын Шибаев ГПРС: 154]. Эта формула регулярно употреблялась и в подлинных завещаниях XVIII в.:
(170) Се аз, многогрешны, второй гильдии купец Тимофей Васильев сын Водопьянов [ГС: 151, №77];
(171) Се аз, раб Божий кадашевец Федор Марков сын Шаврин [ГС: 113, № 52];
(172) Се аз, раб Божий первой гилди Кожевницкой полусотни купец Афонасей Семенов сын Корела [ГС: 145, № 73] и т. д.
Могло также употребляться только местоимение аз, без се:
(173) Аз, именованная Ксения Иванова дочь [ГС: 150, № 76];
(174) Аз, раба Божия города Переславля Залеского посацкого человека Кириловская жена Дмитреева сына Останкова, вдова Наталья Козьмина дочь [ГС: 120, № 58] и др.
В ряде случаев имя завещателя указывалось и без слова аз:
(175) Садовой Болшой слободы купецкого человека Алексея Григорьева сына Соколовского жена ево Аксинья Кириллова дочь [ГС: 122, № 59].
Необходимо также указать, что формула Се аз, по происхождению древняя, использовалась не только в завещаниях, но и в других типах актов: купчих [АЮ: 125-128, №№ 84-89 и др.], меновных [АЮ: 135-136, №101-103 и др.], выкупных [АЮ: 157, № 134 и др.], ввозных грамотах [АЮ: 177, № 161 и др.], рядных (сговорных) записях [АЮ: 520-521, № 396-399 и др.] и т. д.; см. тж. ниже пример (179) из приписки в книге.
Определение многогрешный в завещаниях не обязательно, но достаточно широко распространено. См., например:
(176) Аз, многогрешный раб гость Алексей Остафъев сын Филатьев [ГС: 124, № 61; тж.
166, № 83; Кошелева 2000: 350].
Кроме того, это определение употреблялось при слове тело:
(177) многогрешное мое тело погребсти [ГС: 181,№ 89; 312,№ 184; тж. 137,№69]. Иногда оно употреблялось также при слове душа:
(178) душу мою многогрешную [ГС: 143, № 72].
Впрочем, следует отметить, что слово многогрешный употреблялось, разумеется, не только в завещаниях. Оно было употребительно в древнерусской книжности. См., например:
(179) Се аз раб Божий, многогрешный Поликарп поп, докончах сия книгы святыя (запись на евангелии 1307 г.; цит. по [Срезневский 2: 206]);
(180) Азхудый и многогрешный, малосьмысля, покушаюся писати житие святаго князя Александра, сына Ярославля, а внука Всеволожа (Житие Александра Невского; цит. по [БЛДР5]);
(181) Како убо возмогу исписати... твое равно аггелом эюитие и твоя преславнаа чюдеса многогрешный и гнусный аз вкупе душей и телом (Житие Исидора Твердислова; цит. по [Каган 1988]);
(182) Господину благоверному и боголюбивому великому князю Василию Дмитреевичу -Кирило, чернечише многогрешный, с всею братщею (Послание Кирилла Белозерского князю Василию Дмитриевичу; цит. по [БЛДР 6]);
(183) Повелением святейшаго архиепископа Великаго Новаграда владыки Ионы благодарное сие пение принесеся Антонию Печерскому рукою многогрешнаго Пахомия иэюе от Святыя Горы (акростих в службе Антонию Печерскому, составленной Пахомием Логофетом; цит. по [Прохоров 1989]);
(184) Списателъ же сим аз многогрешный и безаконный Нестор Искиндер (Повесть о взятии Царьграда турками в 1453 году, цит. по [БЛДР 7]);
(185) ... и от труда своего аз, многогрешный, падох на лицы своем, плакахся и рыдая горько (Пятая челобитная протопопа Аввакума) [Аввакум 1960: 199].
Из этих примеров видно, что слово многогрешный часто употреблялось применительно к субъекту речи в составе формулы самоуничижения: аз многогрешный и т. п. Это слово употреблялось также в фольклоре — в духовных стихах (где естественно предполагать влияние книжности) - как эпитет слова душа (выше было показано, что такое употребление было возможно и в завещаниях):
(186) Огнигоряшши, смола кипяшша, зьмеи ядовитыя, И душ многогрешных [Бел. ст. 2002: 430, № 147] («Василий Кесарийский»: «Слава есь Василью Великому, Кисаринскому чудотворцу...»);
(187) Окаянная душа, многогрешная [Бел. ст. 2002: 284, № 132] («Страшный суд»: «По морю, морю синему...»);
(188) УЬ/с вы души, души да многогрешныя, Многогрешный души да окаянныя! [Бел. ст. 2002: 640, № 229] («Грешные души»: «Уж вы души, души да многогрешныя...») [см. тж. Рождественский 1910: 114, № 86].
Что касается имени героя, то о нем В. Д. Кузьмина [ПРС: 147] пишет так: "Автор Завещания - «Елистрат Иванов сын Шибаев», т. е. разбойник (ср. в «Глухом паспорте»: «шибаева работа» - разбой, душегубство)". В упомянутом ею «Списке глухого пашпорта» употреблено также существительное шибай: а краденава ему [персонажу «крестьянину Разбегаю Ивановичу Прыткову» - разбойнику -Л. Т.] продавать бес парук такимжа варам и мошенникам шта свая братья шибай [Забелин 1892: 83]".
Поэтика абсурда в пародиях XVII - первой половины XVIII вв
. Вводные замечания. Рабочее определение абсурда было дано выше. Вот лишь некоторые примеры абсурдных высказываний из пародий XVII - первой половины XVIII вв.:
(550) водяной струи, смешив по цыфирю на выкладку, ухватить без воды [РДС: 95] («Лечебник на иноземцев»);
(551) выпотев, велеть себя вытереть самым сухим дубовым четвертным платом [Там же];
(552) взять ... густово медвежья рыку 16 золотников, толстого орловаго летанья 4 аршина (в качестве «ингредиентов для лекарств») [Там же];
(553) липовые два котла, да и те сгорели дотла (в качестве «имущества») [Там же: 99, № П] («Роспись о приданом»);
(554) рыбаки много наловили огурцов и солят в патоке [ЮК: 51] («новость» из пародийных «авизий»).
Характерной особенностью описываемых текстов является то, что абсурдные ситуации создаются с помощью очень кратких характеристик: для их создания авторам может быть достаточно небольшого фрагмента текста, ограниченного рамками именной группы (дубовым четвертным платом), количественно-именного сочетания (толстого орловаго летанья 4 аршина), предложения (Рыбаки много наловили огурцов и солят в патоке, пересыпают известью [ЮК: 51]). Такие сочетания объединяются в последовательности. Например, в «Лечебнике на иноземцев» предлагается такой абсурдный «рецепт»:
(555) Взять мостового белого стуку 16 золотников, мелкого вешняго топу 13 золотников, светлого тележного скрипу 16 золотников, а принимать то все по 3 дни не етчи, в четвертый день принять в полдни, и потеть 3 дни на морозе нагому, покрывшись от сольнечнаго жаркаго луча неводными мережными крылами в однорядь. А выпотев, велеть себя вытереть самым сухим дубовым четвертным платом, покамест от того плата все тело будет красно и от сердца болезнь и от утробы теснота отидет и будет здрав [РДС: 95].
Можно сказать, что для рассматриваемых произведений характерен кумулятивный принцип композиции: его реализуют уже упомянутые последовательности абсурдных сочетаний. Однако произведения различаются по характеру и объему компонентов текста, соединяемых на основе кумулятивного принципа. Так, в более поздней «Росписи о приданом» - Росписи Б — такими компонентами являются, по-видимому, номинативные предложения, причем часто, как было указано в предшествующей главе (п. 5.4), в одной строке называется два предмета, их названия соединяются союзом да и связываются рифмой:
(556) Парусинная кострюлька да шабашная люлька. Дехтярной шандал да помойной жбан.
Щаной деревянной горшок да с табаком свиной рожьок. Сито с обечайкой да веник с шайкой [РДС: 99, № II];
(557) На спину наметка да на голову нахлеска. Две рубахи мокнут в ушате да две косынки сохнут на ухвате [Там же: 100] и т. д.
В «Духовном завещании Елистрата Шибаева» более сложная структура. Здесь использованы неполные двусоставные предложения с опущенным глаголом передачи:
(558) Племяннику моему Александре Николину — на пару зеленую егерского платья 7 аршин самого лутчаго соколья гляденья.
Племяннице моей Анне Федоровне - на балахон и на юпку 18 аршин конского ржания.
Жене моей Наталье Дмитревне - в награждение все 24 часа в сутках [ПРС: 155].
В пародийных «авизиях» каждый из однотипных фрагментов включает в себя заголовок с указанием места и предложение, как правило, двусоставное или неопределенно-личное:
(559) Из Мандрита.
Город Кадикс выконопатили и вывели на море, стоят на якирях и дожидаютца способных ветров итти в Галандию.
Из Венецыи.
Дамы все поехали на море в коретах, дугами, с острогами и в шпорах журавлей ловить, а будут ездить до масленицы, а когда погода займет, там и заговеютца.
Из Ростока.
У единаго мещанина в ранжереях 74 кувшина росцвели и стручки поспели, в которых находитца доволно стерледек живых, в том же ранжереи колодесь, и в нем трактирной дом с великим убором и с цветами [ЮК: 50-51].
В «Лечебнике на иноземцев» кумулятивная структура распадается на два уровня. Текст состоит из отдельных рецептов, пронумерованных и, как правило, имеющих заголовки; в свою очередь, внутри некоторых (но не всех) рецептов дается перечисление «ингредиентов для лекарств», оформленное при помощи ряда однородных членов: (560) 2. Крепителныя ахинайския статьи, им же пристоит:
Егдау кого будет понос, взять девичья молока 3 капли, густово медвеоісья рыку 16 золотников, толстого орловаго летанья 4 аршина, крупнаго кошечья ворчанья 6 золотников, курочья высокаго гласу пол фунта, водяной струи, сметив по цыфирю на выкладку, ухватить без воды и разделить, яко доброй шелк без охлопья, блинником на пол десятины, мимоходом по писцовой книге.
3. Крепительные порошки:
Взять воловаго рыку 5 золотников, чистого, самого ненасногосвиного визгу 16 золотников, самых тучных куричьих титек, иногди пол 3 золотника, вешнаго ветру пол четверика в таможенную меру, от басовой скрипицы голосу 16 золотников, вежливого жаравлинаго ступанья 19 золотников, денны светлости пол 2 золотника, нощныя темности 5 золотников; яйцо вшить в япанчю и истолочь намелко, и выбить ентарного масла от жерновнаго камени 5 золотников [РДС: 95].
Следует отметить, что во всех названных случаях композиционное своеобразие произведений, то есть тип кумулятивной композиции, обусловливается связью с пародируемым оригиналом. Действительно, такие жанры, как роспись приданого и завещание предполагают перечисление предметов, причем в завещании перечисление сопровождается указаниями на тех, кому завещаются эти предметы. В меньшей степени такая структура характерна для лечебника: перечисление «ингредиентов», из которых предлагается приготавливать лекарства, сочетается в этом жанре с характеристикой действий, которые следует предпринять для их приготовления. Все эти особенности воспроизводятся в пародийных текстах.
Несмотря на структурное и семантическое сходство всех названных произведений, несомненны и различия между ними. Различны типы приемов, используемых в этих произведениях для создания эффекта абсурда: во всяком случае, в одних текстах преобладают одни приемы, в других — другие. Поэтому каждый текст необходимо рассмотреть в отдельности.
2.2. «Лечебник на иноземцев».
2.2.1. Типы приемов, создающих эффект абсурда. В «Лечебнике на иноземцев» [РДС: 95-96] в качестве «ингредиентов для лекарств» предлагаются следующие «вещества»:
(561) воловаго рыку 5 золотников,
(562) чистого, самого непасного свиного визгу 16 золотников,
(563) филинова смеху 4 комка,
(564) вежливого жаравлинаго ступанья 19 золотников,
(565) тонкого блохина скоку 17 золотников и т. д.
В синтаксическом отношении эти (и многие другие) примеры представляют собой количественно-именные сочетания с главным словом — числительным и зависимым от него существительным, указывающим на меру; от него, в свою очередь, зависит существительное, обозначающее собственно «вещество», которое следует использовать. Как было отмечено в главе II, такая структура заимствована из жанра-источника. Однако эта структура в пародии наполняется новым содержанием. На место вещественного существительного, которое употребляется в соответствующей позиции в пародируемом жанре - лечебнике, ставится абстрактное (рыку, визгу, смеху, ступанья, скоку и т. д.), а прилагательное при нем обозначает субъект, которому может быть приписан соответствующий предикат: воловаго рыку, жаравлинаго ступанья и т. п.
