Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Образ Екатеринбурга: от путевых записок к художественному тексту 24
1.1 Модель описания Екатеринбурга в текстах первых десятилетий и путевых заметках XVIII - начала XX века - 24
1.2. Образ Екатеринбурга в произведениях Д. Н. Мамина-Сибиряка 54
1.3. Иронический портрет Екатеринбурга в фельетонах В. П. Чекина 95
Глава II. Трансформация образа Екатеринбурга-Свердловска в литературе 20-40-х годов XX века 116
2.1. Трансформация образа города в произведениях свердловских авторов 20-30-х годов XX века 116
2.2. Свердловск военного времени в зеркале словесности 140 Заключение 183
Список сокращений 191
Библиография 192
- Модель описания Екатеринбурга в текстах первых десятилетий и путевых заметках XVIII - начала XX века
- Образ Екатеринбурга в произведениях Д. Н. Мамина-Сибиряка
- Трансформация образа города в произведениях свердловских авторов 20-30-х годов XX века
- Свердловск военного времени в зеркале словесности
Введение к работе
Город как сложный, непрерывно меняющийся продукт человеческой деятельности всегда привлекал к себе внимание исследователей. Являясь местом наиболее плотного скопления людей, центрами материальной и духовной культуры, узлом переплетения социальных и экономических отношений, город становился предметом осмысления разнообразных областей знаний: истории и философии, политологии и социологии, экономики, географии. Благодаря своей исторически сложившейся функциональной многозначности города представляют сферу интереса и приложения сил и практиков (градостроителей, архитекторов, экологов и т. д.), и деятелей искусства (художников, поэтов, писателей), поскольку, являясь своеобразной моделью мира, позволяют активно воздействовать на него либо осмыслять результаты такого воздействия. Со времен античности (Платон «Государство», VI в. до н. э.) использование образа города как модели мира в философских трактатах и художественных произведениях давало возможность их авторам выразить идеи о человеческой природе, о возможности или недопустимости ее исправления, о формах социального и общественного устройства (Т. Мор «Утопия», 1561; Т. Кампанелла «Город солнца», 1602; Е. Замятин «Мы», 1921; О. Хаксли «О, дивный новый мир», 1932 и т. д.)1.
Город мог казаться естественным или искусственным созданием, его образ наделялся положительным или отрицательным значением - в любом случае он всегда был предметом человеческой рефлексии. Современность неуклонно вносила перемены в жизнь города, меняя отношение к нему от полного неприятия до попыток разобраться в сложном процессе городского существования, в котором происходило не только накопление материальных благ, но и концентрация городского опыта, культурных и бытовых практик. Осмысление города как специфического образова-
' О городах-утопиях и осуществлении утопических идей в градостроительстве см.: Иконников А. В. Города утопии и реальное развитие // Город и искусство: субъекты социокультурного диалога. М., 1996. С. 75-84.
ния приводило к его пониманию как исторически конкретного, меняющегося во времени и обладающего определенными смыслами места.
На сегодняшний день городское пространство представляется как открытая и динамичная система, как место мобильности и деятельности1. Исследователи пишут о невозможности оценивать город в качестве единого целого, «свести многообразие городских явлений к какой-нибудь сути или системной целостности», поскольку город, став прозрачным и растяжимым, теряет свои четко закрепленные части, представляя «сплав зачастую рассогласованных процессов и социальной гетерогенности» [Амин, Трифт 2002].
В гуманитарных науках город понимается как носитель смыслов культуры и представляет ряд особенностей организации жизнедеятельности общества. Исследовательский опыт показывает, что «главным ключом для входа в осмысленный мир урбанизации и города» является культура [Гольц 1996: 72]. Обращение гумани-таристики к теме города становится особенно актуальным в связи с повышением исследовательского интереса к символике пространства. Описания образов больших и малых городов ведутся самыми разнообразными путями. Если на заре развития урбанизма исследователи стремились представить города как целостные системы с присущими им собственной внутренней динамикой (так, Патрик Геддес в 1915 году рассматривал город как организм, который невозможно понять вне анализа его исторической эволюции, экономических и других процессов жизнедеятельности, а также географического положения, климата и т. п.), то в настоящее время методологические подходы к исследованию пространства значительно дифференцирова-
1 См. работы: Амин Э., Трифт Н. Внятная повседневность города // Логос. 2002. № 3-4; Глазычев В. Л.
Культурный потенциал города // Культура города: проблемы качества городской среды. М., 1986.
С. 11-24; Гольц Г. А. Проблемы духовной сферы города в систематике и основных направлениях урба
нистики // Город и искусство: субъекты социокультурного диалога. М, 1996. С. 64-74; Дукельский В.
Ю. Город как источник культуры // Культура города: проблемы качества городской среды. М, 1986. С.
63-72; Зиммель Г. Большие города и духовная жизнь // Логос. 2002. № 3-4; Каганский В. Культурный
ландшафт и советское обитаемое пространство. М, 2001; Кларк Д. Потребление и город, современ
ность и постсовременность // Логос. 2002. № 3-4 и др.
2 См. об этом: ЗинченкоА. П. Средовой подход и игровые имитации города // Культура города: пробле
мы качества городской среды. М., 1986. С. 149.
лись и усложнились. Использование различных культурных практик привело к представлениям о пространстве как о культурно-географическом объекте.
В обобщающей реферативной работе Н. Черняевой «Культурная география и проблематика «места»: обзор новой литературы» представлены работы современных западных исследователей, в которых содержится ряд центральных идей новой дисциплины, получившей название «культурной географии» («новой культурной географии»). Это работы «отцов-основателей» направления: А. Лефебра «Производство пространства», Э. Соджи «Постмодерные географии: восстановление пространства в критической социальной теории» и Д. Харви «Справедливость, природа и географическое различие», архитектора Д. Хайден «Власть места», социолога Л. Лофланд «Публичная сфера: исследуя сущность городской территории». В этих работах учеными выделяются следующие наиболее важные теоретические проблемы новой культурной географии: «проблема соотношения экономического и дискурсивного в производстве пространства, проблема «аутентичности» и «репрезентирования», проблема механизмов и факторов смыслообразования в сфере географии и ландшафта и др.» [Черняева 2005].
В отечественной науке подобный ракурс - исследование пространства с геокультурных позиций - прослеживается в работах Д. Замятина, В. Каганского, И. Корнева и др.
Разнообразные подходы к описанию урбанистического пространства отечественными и западными учеными представлены в журнале «Логос» (2002. № 3-4). Возможность увидеть многообразие города возникает в ряде урбанистических дискурсов1: вид города, его история, теория, философия, искусство и др. Теоретизирование
0 городе (Г. Зиммель «Большие города и духовная жизнь», Д. Кларк «Потребление
и город, современность и постсовременность», Ф. Кук «Модерн, постмодерн и го
род», Э. Амин, Н. Трифт «Внятная повседневность города») иллюстрируется описа
нием конкретных городов: Праги, Парижа, Венеции, Флоренции, Москвы (Г. Зим
мель «Флоренция», «Венеция», Я. Шимов «Прага: скромное обаяние посторонней
столицы», Н. Калашников «Москва. Окраины» и др.). Анализ городского простран
ства на пересечении экономики, политики, психологии и искусства дает возмож-
1 Под дискурсом мы понимаем такое единство сознания, языка и реализующих их практик, которое га
рантирует успешность социокультурной коммуникации.
ность выявить разнообразие городских практик, особенности городского типа существования.
В книге французского писателя и антрополога Р. Кайуа «Миф и человек. Человек и сакральное» в главе «Париж - современный миф» предлагается методика анализа образа города, основанная на возможности разнообразных книжных материалов создавать представление о городе. Исследователь отмечает, что эти представления о городе становятся частью его психологической атмосферы, в чем узнаются черты мифических представлений. При подобном подходе литература становится предметом не столько эстетического анализа, сколько рассматривается с точки зрения психологического воздействия на общество, изучается ее мифотворческая функция. Приводя отрывки из произведений французских писателей, Кайуа отмечает, что «разнородные тексты на любом уровне рассмотрения демонстрируют неожиданное единство благодаря своей силе убеждения или даже порабощающего давления, которое в конечном счете и делает литературу чем-то довольно серьезным» [Кайуа 2003: 133]. Чтобы подобный анализ был наиболее полон и представителен, автор предлагает целую программу исследования образа города в наиболее драматические моменты его истории в произведениях французских авторов, анализ описания парижских нравов и их эволюции у различных писателей, реальных и поэтических картин Парижа и т. д.
Воссоздавая образ Вены рубежа XIX-XX веков, социолог и литературовед Б. Дубин в книге «Интеллектуальные группы и символические формы: очерки социологии современной культуры» анализирует особую урбанистическую атмосферу города «на краю европейских пространств», стремительно превращающегося в одну из крупнейших европейских столиц во многом благодаря деятельности представителей культуры и науки. Не случайно описание Вены этого периода исследователь начинает с обширного списка фамилий ученых, писателей, музыкантов, художников, не только прославивших город, но давшим начало школам, течениям, актуальным и по сей день. Но наряду с выделением и обобщением культурных проблем, автор описывает специфический уклад мегаполиса, включая структуру общества,
процессы внутренней миграции, национальные проблемы, формы коммуникаций и даже особенности национальной кухни [Дубин 2004: 251-263]. По сути, и Р. Кайуа, и Б. Дубин, воссоздавая атмосферу Парижа и Вены, выходят на понятие мифологии места. Оба исследователя опираются на закрепившиеся за городом устойчивые представления, достоверность которых не вызывает сомнения и поэтому не нуждается в проверке. На грани материального и духовного опыта, интуитивного и объективного знания в сознании человека рождается образ города.
Пласты накопленных знаний позволяют создавать «городские биографии», в которых города представлены живыми организмами, растущими и меняющимися по собственным законам, хранящими свои тайны и особую ауру. В последнее время появляется множество подобных описаний городов1. Это не путеводители и не справочники, где собрана основная информация по истории, экономике, социальной сфере города, а именно его биография, причем не всегда выстроенная в строго хронологическом порядке. Автор книги «Лондон» П. Акройд предуведомляет: «Читателям этой книги придется блуждать в пространстве и в воображении» [Акройд 2005: 23], Дж. Бэнвилл в книге «Прага. Магические зарисовки» пишет: «Эта книга <...> пригоршня воспоминаний, вариации на тему. Попытка поколдовать, смешивая память с воображением» [Бэнвилл 2005: 6]. Подобные работы дают не только достоверные сведения о городах, но прежде всего представления о них, формирующиеся на протяжении многих лет.
П. Вайль в известной книге «Гений места» описывает города, привлекая «великих гидов» (Лос-Анжелес через творчество Чарли Чаплина, Сан-Франциско -Джека Лондона, Афины - Аристофана и т. д.). В результате, пишет автор, возникает «гибридный жанр», в котором смешаны литературно-художественные эссе, мемуары, путевые записки [Вайль 1999: 3].
Такой подход к описанию города не случаен. Одна из форм закрепления представлений о нем - художественные тексты. Первые исследования, посвященные анализу урбанистической среды в литературных текстах, связаны со столичными
1 Акройд П. Лондон: биография. М., 2005; Бэнвилл Д. Прага. Магические зарисовки. М., 2005 и др.
городами как наиболее яркими и репрезентативными локусами. Классическими стали работы о Петербурге И. Гревса и Н. Анциферова. Исследователи показали развитие образа города в художественных текстах, отмечая наиболее важные этапы его формирования. Описывая тексты, посвященные образу северной столицы, авторы устанавливали между ними связи историко-генетического характера, выявляя черты, придающие образу города текучесть и изменчивость, но вместе с тем представляя его как органическое целое. Эти исследования открывают ряд работ, в которых образ города становится областью филологического анализа. Образам городов уделяется значительное внимание в трудах семиотической школы (Вяч. Иванов, 10. Лотман, А. Пятигорский, В. Топоров, Б. Успенский Т. Цивьян и др.), сформировавшей определенное видение текста, спроецированного в пространственную среду. Анализируя городское пространство в системе знаков, семиотики говорят об особом языке города (в чем прослеживается преемственность с идеями Н. Анциферова).
В работах Ю. Лотмана «Символика Петербурга и проблемы семиотики города», Вяч. Иванова «К семиотическому изучению культурной истории большого города», В. Топорова «Петербург и "Петербургский текст русской литературы"», Т. Цивьян «"Золотая голубятня у воды..." Венеция Ахматовой на фоне других русских Венеции» и многих других - не только раскрываются индивидуальные черты городов, но и предлагается особая методика анализа географического объекта, ставшего предметом словесного изображения, что значительно расширяет возможности современной филологической науки в подходах к «текстам города».
В основе методики исследователей семиотической школы лежит представление о «населении» пространства смыслами в ходе человеческой деятельности. В. Топоров в работе «Петербург и "Петербургский текст русской литературы"» говорит о том, что многочисленные тексты о Петербурге, возникшие на протяжении его трехсотлетней жизни, сформировали некий сверхважный «в силу своей смысловой сверхуплотненности» конструкт общего характера - «Петербургский текст» русской литературы» [Топоров 2003: 6]. Исследователь выходит на понятие мифопоэтики - специфической поэтики текстов, основанной на мифе и всей сфере символического.
Миф выступает здесь качестве опоры, фундамента, основного стержня, вокруг которого кристаллизуется текст1.
В ряде многочисленных исследований Ю. Лотмана, посвященных Петербургу и петербургскому тексту, для нас важно высказанное исследователем положение о принципиальном семиотическом полиглотизме любого города, что делает его «полем разнообразных и в других условиях невозможных семиотических коллизий» [Лот-ман 1992, т. 2: 13], которое и открывает возможности семиотического анализа пространства. Вяч. Иванов в исследовании «К семиотическому изучению культурной истории большого города», опираясь на многочисленные древние тексты, описывает структуру архаичного города как модель, черты которой мы находим и в современных городах [Иванов 1986]. Т. Цивьян выделяет в разных описаниях одного и того же города минимальный набор признаков (сигнатур), тиражирующихся в самых разнообразных по содержанию, жанру, специфике текстах [Цивьян 2001]. Наличием сигнатур может характеризоваться любой «*ский текст», который, благодаря работам семиотической школы, стал «признанным концептом русской литературы» [Цивьян электрон, ресурс].
В последнее время появляются исследования синтетического характера, совмещающие литературоведческий и культурологический подходы к проблеме городского пространства (В. Абашев, А. Белоусов, Л. Зайонц, М. Строганов, Е. Эртнер и др.). Так, в монографии В. Абашева «Пермь как текст» (2000) предметом анализа становится Пермь как локальный текст, который формирует, по определению автора, «более или менее стабильная сетка семантических констант» [Абашев 2000: 13]. Исходя из современных определений текста и сверхтекста, дающих исследователю «технологичный инструмент анализа результатов символической деятельности человека по
1 Примером генерирующей роли мифа может послужить поэма А. С. Пушкина «Медный всадник», ставшая, как пишет В. Н. Топоров, особой мифологемой в корпусе петербургских мифов. В этой поэме отразились и пересеклись важнейшие петербургские мифы: миф «творения» Петербурга, подхваченный мифом о демиурге, выступающем и как Genius loci, и как фигура, не до конца исчерпавшая свою жизненную энергию и являющаяся городу в критические моменты жизни («мотив ожившей статуи»). При этом исследователь подчеркивает, что узловым моментом петербургского текста является одновременность возникновения «креативного» и эсхатологического мифов, взаимоориентированных друг на друга [Топоров 2003:23].
адаптации места жизни к порядку культуры», В. Абашев анализирует тексты самого разного уровня и статуса: это и «пермский звериный стиль» как отдельный элемент пермского текста, значения и мотивы которого активно включаются в семантическое поле образности Перми, и городские символические объекты (Башня Смерти, Камский мост), и личность легендарного покорителя Сибири - Ермака, и Кама как один из самых семиотически напряженных участков пермского пространства.
Обращение именно к этим культурным фактам вызвано, как пишет исследователь, их наибольшей значимостью для пермского текста. Но основное место в исследовательском поле занимает его историко-литературный аспект. В. Абашев отмечает: «Художественная литература - самый креативный источник приращения любого локального (и пермского в том числе) текста, самый надежный его строительный материал» [Абашев 2000: 137]. Выявляя модель семиотики Перми, исследователь обращается к первым текстам, традиционно связываемым с пермской землей («Слово о житии и учении святого отца нашего Стефана» Епифания Премудрого), произведениям В. Каменского, Б. Пастернака, А. Решетова, В. Кальпиди как конкретным и художественно состоятельным вариантам пермского текста.
Необходимо заметить, что провинция достаточно рано сама начала себя осмысливать, выявляя пути к самоидентификации. Это подтверждают разнообразные факты. Так, в конце XVIII века после указа Екатерины II о вольных типографиях в провинциальных городах начинают издаваться литературно-художественные и общественно-политические журналы, объединяющие вокруг себя местное культурное сообщество и освещающие факты локальной жизни. Первым таким журналом был издаваемый в Тобольске «Иртыш, превращающийся в Ипокрену» (1789-1791), в котором в основном публиковала свои произведения тобольская интеллигенция. Со второй половины XIX века начинается создание научных обществ, проводивших изыскания в самых различных областях своего региона. В Екатеринбурге было основано Уральское общество любителей естествознания (1870), которое не только зани-
малось краеведческими исследованиями, но и выпустило в свет более 40 томов «Записок У ОЛЕ» по вопросам истории, археологии, географии, этнографии края1.
Предметом современного научного изучения в гуманитаристике провинция становится относительно недавно. Начиная с 1990-х годов, проводится ряд конференций2, выходят монографические и диссертационные исследования3, сборники статей4, в которых изучаются теоретические проблемы «провинциального текста» русской культуры, анализируются художественные произведения.
При анализе провинциального текста в качестве репрезентативных можно рассматривать тексты разнородного характера: дневниковые записи провинциалов (Д. К. Равинский «Биография как «провинциальный текст»: Елизавета Дьякова» [Ра-винский 2001]), творчество малоизвестных провинциальных поэтов и писателей, в основном погруженных в локальные проблемы места своего проживания (стихи пермского учителя Михаила Афанасьева [Власова 2001: 160-171]), фельетоны екатеринбургского журналиста В. П. Чекина, речь о которых пойдет в данной работе, устные воспоминания, рассказы, заметки. Сбор и публикация подобных текстов, с одной стороны, позволяют восстановить подробности реальной жизни конкретного места, с другой, - значительно расширяют и обогащают проблематику научной области.
1 Об УОЛЕ см.: Липатов В. А. Уральское общество любителей естествознания и его фольк
лорная деятельность : автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1984; Липатов В. А. «Дельно ра
ботающая интеллигенция» // Былое. Приложение к журналу Родина. 1998. № 77. С. 12. Зори
на Л. И. Уральское общество любителей естествознания. 1870-1929. Из истории науки и куль
туры Урала / Ученые записки краеведческого областного музея. Т. 1. Екатеринбург : Банк
культурной информации, 1996.
2 Мифы провинциальной культуры. Самара, 1992 г.; Провинция как социокультурный феномен. Кост
рома, 2000 г.; Провинция как реальность и объект осмысления. Тверь, 2001 г.; Город как культурное
пространство. Тюмень, 2003 г.; Современный город: межкультурные коммуникации и практики толе
рантности. Екатеринбург, 2004 г.; Региональные культурные ландшафты: история и современность.
Тюмень, 2004 г. и др.
3 Абашев В. В. Пермь как текст. Пермь, 2000; Эртнер Е. Н. Феноменология провинции в русской прозе
конца XIX - начала XX века. Тюмень, 2005; Власова Е. Г. Уральская стихотворная фельетонистика
конца ХГХ - начала XX века : дис. ... канд. филол. наук. Екатеринбург, 2001; Сидякина А. А. Литера
турная жизнь Перми 1970-80-х годов: история поэтического андеграунда : дис. ... канд. филол. наук.
Екатеринбург, 2001 и др.
4 Русская провинция: миф - текст - реальность. М.; СПб., 2000; Филологический дискурс : вестник фи
лологического факультета ТГУ. Тюмень, 2001; Геопанорама русской культуры. Провинция и ее ло
кальные тексты. М., 2004 и др.
Можно выделить три пути, по которым идет изучение феномена провинции в филологической науке:
создание теоретической базы, способы определения и самоопределения, разработка терминологического аппарата: Л. О. Зайонц «"Провинция" как термин»; Т. В. Клубкова, П. А. Клубков «Русский провинциальный город и стереотипы провинциальности»; М. В. Строганов «Провинциализм / провинциальность: опыт дефиниции»1; Я. Э. Ахапкина «Провинция, периферия - проблема номинации»; И. А. Разумо-ва, Е. В. Кулешов «К феноменологии провинции»2 и др.
накопление материалов и источников: сбор, публикации и комментарий конкретных историко-литературных материалов: «Воспоминания А. А. Тарасовой (11/XI 1914, Пермь)» (публ. О. В. Дворяновой)3; «Н. А. Михайловская "Мой Ярославль и его дорогие обитатели"» (публ. Т. В. Цивьян); «Плоды просвещения. Из провинциального опыта эвакуированных» (публ. В. Н. Сажина)4; «Неопубликованная повесть В. Ф. Владиславлева» (публ. И. В. Мироновой)5; «Старый Екатеринбург: Город глазами очевидцев» (сост. Л. Д. Злоказов, В. Б. Семенов)6, «Литературная жизнь России на страницах пермской периодики: 1913 г.» (публ. В. В. Абашева)7 и др.
формирование методики анализа локальных текстов, опыт сочетания академи
ческого и популяризаторского (краеведческого) направлений в изучении простран
ства провинции (включая пространство русской усадьбы). Этот путь, на сегодняш
ний день самый освоенный, включает разнообразные исследования от небольших
заметок до диссертационных исследований и монографий: в. Абашев «Пермь как
текст», Е. Дмитриева, О. Купцова «Жизнь усадебного мифа: утраченный и обретен
ный рай», Т. Цивьян «Из русского провинциального текста: "текст эвакуации"», ра-
1 Русская провинция: миф - текст - реальность / Сост. А. Ф. Белоусов и Т. В. Цивьян. М.; СПб., 2000.
2 Провинция как реальность и объект осмысления: материалы научной конференции / Сост. А. Ф. Бе
лоусов, М. В. Строганов. Тверь : Твер. гос. ун-т, 2001.
3 Геопанорама русской культуры. Провинция и ее локальные тексты.. М, 2004.
4 Русская провинция: миф - текст - реальность. М.; СПб., 2000.
5 Провинция как реальность и объект осмысления : материалы научной конференции. Тверь, 2001.
6 Старый Екатеринбург: город глазами очевидцев (сост. Злоказов Л. Д., Семенов В. Б.) / Под ред. Г. П.
Лобановой. Екатеринбург: ИГЕММО "Litica"; музей истории Екатеринбурга. 2000.
7 Первый курицынский сборник. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1998.
боты Л. Зайонц, А. Белоусова, Т. Клубковой, П. Клубкова, М. Строганова и многих других исследователей.
В настоящее время все больше «культурных провинциальных гнезд» становятся предметом подробного описания и научного осмысления. В качестве отдельного объекта исследования в сборниках статей «Русская провинция: миф - текст - реальность» и «Провинция как реальность и объект осмысления» выделяется Тверь, в сборнике «Геопанорама русской культуры. Провинция и ее локальные тексты» -Пермь. Активно ведется освоение «тюменского текста», представленного во многих научных сборниках и материалах конференций, в частности, вестнике филологического факультета Тюменского государственного университета (2001), в материалах региональных научных конференций «Город как культурное пространство» и «Региональные культурные ландшафты: история и современность», проходивших в Тюмени в 2003 и 2004 годах.
Для нас особую значимость имеют исследования, посвященные образам городов Урала. Уральские города неоднократно упоминались в исследованиях и становились предметом научного анализа1. Наиболее полно на сегодняшний день описан «пермский текст». В работах В. Абашева, М. Абашевой, О. Буле, Е. Власовой, А. Сидякиной, Е. Сморгуновой и др. город Пермь рассматривается во взаимодействии самых разнообразных текстов и речевых жанров, изучаются отдельные периоды развития пермской культуры и литературы, вводятся в научный оборот новые события и литературные отклики на них.
В данном исследовании мы поставили задачу проанализировать образ Екатеринбурга в русской литературе, выделив основные этапы его становления.
1 См.: Милюкова Е. В. "Около железа и огня": картина мира в текстах самодеятельной поэзии южного Урала // Геопанорама русской культуры. Провинция и ее локальные тексты. М, 2004. С. 625-644; Милюкова Е. В. Челябинск: окно в Азию или край обратной перспективы // Русская провинция: миф -текст, реальность. М.; СПб., 2000. С. 347-361; Литягин А. А., Тарабукипа А. В. Зрительный образ маленького города // Провинция как реальность и объект осмысления. Тверь, 2001. С. 53-63; Равин-скийД. К. Златоуст - город на краю Европы // Геопанорама русской культуры. Провинция и ее локальные тексты. М., 2004. С. 66-69 и др.
Изучение региональной специфики в настоящий момент ведется в различных сферах гуманитарной науки. В работах историков М. Главацкого, А. Берковича, Н. Корепанова, С. Корепановой, В. Микитюка, В. Шкерина и др. фиксируется и анализируется богатая городская история, описываются важные события социально-политической, культурной и духовной жизни города, собраны сведения о его повседневности и горожанах1. Культурологи С. Кропотов, А. Мурзин, И. Мурзина и др. исследуют вопросы региональной идентичности, современных форм культуры и мифологии Урала и Екатеринбурга, географы Е. Анимица, И. Корнев и др. изучают природные, административно-производственные, социально-территориальные и геокультурные особенности городского развития . В работах исследователей раскрывается специфика и общие закономерности развития Екатеринбурга, разными средствами воссоздается образ данной локальной территории.
Созданная научная база дополняется эссеистикой екатеринбургских писателей (М. Никулина, О. Славникова и др.), где авторская концепция образа Екатеринбурга опирается на городскую историю и мифологию. Так, Ольга Славникова в эссе о городе: «Верхний и нижний пейзажи Екатеринбурга» [Славникова ], «"Я" в Екатеринбурге» [Славникова ] описывает, привлекая произведения других екатеринбургских писателей, свою концепцию Екатеринбурга. Останавливаясь на взаимодействии города с писателем, Славникова говорит о «странном сопротивлении» его материальной среды, о трудностях описания Екатеринбурга, отчасти объясняя этот феномен провинциальностью города. Один из способов преодоления «неподатливости материала» - наполнение его мифологическим содержанием:
1 Агеев С. С, Микитюк В. П. «Рязановы - купцы екатеринбургские. Екатеринбург, 1998; Главацкий М.
Е., Делицкой А. И. Корпоративность екатеринбургских инженеров как форма выживания высокой тех
нической культуры // Культура Екатеринбурга: время зрелости и перспективы. Екатеринбург, 1998. С.
55-57; Корепанов Н. С. В раннем Екатеринбурге (1723-1781 г.г.). Екатеринбург, 2001; Корепанов Н. С.
В провинциальном Екатеринбурге (1781-1831). Екатеринбург, 2004; Микитюк В. П., Шкерт В. А. Ека
теринбургская мужская гимназия в 1900-1919 годах. Екатеринбург, 2002 и др.
2 Анимица Е. Г. Регионально развитие в контексте циклично-волновой методологии // Известия Ураль
ского государственного экономического университета, 2001; Корнев И. Н. Столичные функции Екате
ринбурга // Екатеринбург: от завода-крепости к евразийской столице. Екатеринбург, 2002; Корнев И. Н.
Географический образ Урала в произведениях Д. Н. Мамина-Сибиряка //
. 1 september.ru/2003/06/3.htm.
«Чтобы описать Екатеринбург, его приходится выдумывать» [Славникова ]. Апелляция к мифу помогает вступить в соединение с пейзажем родного города, с неосознаваемым в обычном состоянии ума "здесь" и "сейчас". Утверждая, что уральское (соответственно, и екатеринбургское) обитаемое пространство в принципе «не-горизонтально», О. Славникова делит городской пейзаж на «верхний и нижний», каждый их которых имеет свою мифологию, причем мифология нижнего пейзажа, преобладающая в сознании горожанина (поскольку истинное земное тело для уральца не почва, а камень), создана П. П. Бажовым. По сути, речь идет о восприятии города в мифосимволической образности.
Екатеринбургский поэт М. Никулина в эссе «Место» в качестве центрального мифологического образа Урала и Екатеринбурга называет завод, заводское производство [Никулина 2002]. Утверждая, что он не только выполняет функцию «мифа о творении» (с завода начинался город), но и «мифа об Антее» (завод - это своеобразная привязка города к земле, инструмент «упорядочения и организации» земной энергии), М. Никулина обращается к творчеству Д. Н. Мамина-Сибиряка, изобразившего в романе «Приваловские миллионы» столкновение двух философий: заводской, т. е. «корневой», уральской, и не заводской, нездешней, и П. П. Бажова, представившего в своих произведениях Екатеринбург «железным городом». М. Никулина приводит строчку из автобиографической повести писателя «Дальнее - близкое»: «На железе родился, железом опоясался, железом кормится» [Бажов 1989: 192].
Однако для осознания целостного образа Екатеринбурга необходимо учитывать не только художественные тексты. В силу исторически сложившихся условий образ Екатеринбурга изначально был мало освещен в литературных источниках. Если в «петербургском тексте» роль генератора и хранителя мифов взяла на себя литература, то образ Екатеринбурга, гораздо менее художественно отрефлексированный, закрепляется в исторических и бытовых повествованиях, не всегда подтвержденных документально. Но даже точные сведения о городе, его история и топография, прокомментированные с использованием других нарративных практик, становятся тек-
стом, который, наряду с официалыю-презентативным характером, носит символические черты.
Екатеринбургскими писателями и учеными предприняты попытки создания различных вариантов «биографий» города, основанных на его истории, описании наиболее значимых локусов, памятников архитектуры, жилых особняков и т. д. В книге В. Лукьянина и М. Никулиной «Прогулки по Екатеринбургу» (1997) город делится на зоны, каждая из которых представляет ту или иную ипостась его портрета в исторической перспективе и в то же время позволяет изучить город в отдельной фазе его развития. В книге Л. Злоказова и В. Семенова «Старый Екатеринбург» (2000) вехи истории и культуры Екатеринбурга воссоздаются в собранных и прокомментированных авторами документальных текстах (письмах, путевых записках и т. п.). Вышедшие в 2005 году книги В. Слукина и Л. Зориной «Улицы и площади старого Екатеринбурга», Н. Корепанова и В. Блинова «Город посредине России» представляют Екатеринбург через архивные материалы, сохранившие факты истории, городские предания и легенды, личный опыт авторов. Эти книги ценны тем, что комментируют изменения в пространстве города, возвращая его особнякам, улицам, площадям первоначальное предназначение, возрождая давно ушедшую городскую повседневность.
В настоящее время образ Екатеринбурга все чаще становится предметом филологических исследований. М. Литовская в статье «Бажов и символическое пространство Екатеринбурга» [Литовская 2004] рассматривает Екатеринбург сквозь призму творчества П. П. Бажова, который, по мнению исследователя, способствовал формированию «позитивного самоощущения жителей Урала и Екатеринбурга» [там же: 36]. «Мифологическое обоснование общего прошлого» необходимо городу с четко выраженным производственным назначением. Исследователь отмечает, что поиски идентичности, осмысление цели создания начинаются практически с момента основания Екатеринбурга. Они шли в попытках осознания себя в статусе столичного города, центра уникального региона, но все это тоже приводили к определенным противоречиям (отдаленность города от центра, старообрядцы как значитель-
ная часть состава населения). В период 1920-х годов, несмотря на попытку создания В. В. Маяковским образа «нового города», Екатеринбург-Свердловск подвергается унификации, характерной для литературного изображения советских городов в целом. Известность, приобретенная городом в связи с казнью здесь царской семьи, не способствовала созданию позитивной городской идентичности.
Значимость творчества П. П. Бажова для Екатеринбурга и всего Урала, как отмечает исследователь, очевидна в том, что «Бажов придал региону статус самодостаточного, наделив его к тому же полноценной мифологией и выведя происходящее в нем за пределы обозримой человеческой истории» [Литовская 2004: 35].
Проблеме авторского образа города посвящена статья Е. Созиной «"Екатеринбургский текст" Натальи Смирновой» [Созина 2005]. Впервые дается подробный анализ литературного образа Екатеринбурга на примере прозы Н. Смирновой. Интересно осмысление проблемы пространства города Смирновой как особой топографии, в которой выделяются несколько семантически значимых городских локу-сов, описываемых писательницей и по-новому, и с помощью языка, сложившегося раньше, который исследовательница относит к своеобразной народно-литературной мифологии. Особое внимание уделяется внутреннему пространству, который Е. Созина видит как комплекс персонажей, населяющих город, их приоритетов и отношений. Таким образом, пространство Екатеринбурга рассматривается как своеобразный мифотекст, в создании которого значительную роль играют универсальные законы, проявляющиеся «в множестве иных городских текстов и образов городской реальности» [Созина 2005:225].
Анализу городского локального мифа в контексте языковой картины мира посвящена статья И. Вепревой «Путешествие из Екатеринбурга в Свердловск и обратно (к проблеме мифологического сознания горожанина)» [Вепрева 2004]. Исследователь представляет имя географического объекта соучастником развития и поддержания мифологем обыденного сознания. Изменение имени города представляется исследователем как «сознательное формирование нового в средствах обозначения» [Вепрева 2004: 44]. Факты неоднократного переименования Екатеринбурга
(среди вариантов исследователь приводит «говорящее» имя Реваншбург) не только принадлежат истории, но и закрепляются в общественном сознании как смена мифологем.
В нашей работе сделана попытка увязать развитие городского мифа с периодами, в которые происходят коренные изменения образа Екатеринбурга.
Вопрос о мифе города, традиционно соотносимый с категорией локальных текстов1, выводит нас на вопросы самоидентификации провинциального города, среди которых решающее значение имеет оппозиция столица / провинция. Стремление к столичному статусу в любом его проявлении мы можем наблюдать у многих нестоличных городов: сопричастность столице позволяет провинциальному городу, во-первых, выдвинуться из множественного ряда, а во-вторых, осознать себя центром мира. О представлении места собственного пребывания как центра мира в качестве основного идеологического мифа провинции пишет В. Кошелев в статье «"В городе Калинове": топос уездного города в художественном пространстве пьес Островского» [Кошелев 2001]. Вопрос о формировании локальных текстов и, соответственно, мифа города, остается актуальным. Несомненно, становление мифа города и закрепление его в тексте - процесс долговременный и противоречивый, и одна из задач исследователя - изучение ключевых этапов его формирования.
Научная новизна исследования. Впервые предпринимается попытка целостного анализа образа Екатеринбурга в литературе XVIII - середины XX века2, для чего определен корпус текстов, в которых представлен образ Екатеринбурга / Свердловска и отразилась городская мифология. Разработаны и рассмотрены несколько типов описания Екатеринбурга в литературе. Представлен образ города в произведениях Д. Н. Мамина-Сибиряка. Введен в современный литературоведческий оборот
1 Строганов М. В. Две заметки о локальных текстах // Провинция как реальность и объект осмысления,
2001. С. 483^96; Лавренова О. А. Образ места и его значение в культуре провинции // Геопанорама
русской культуры. Провинция и ее локальные тексты. М., 2004. С. 413^426 и др.
2 Отбирая тексты для анализа, мы руководствовались положениями, высказанными 10. Лотманом в
статье «О содержании и структуре понятия "художественная литература"»: «Художественной литера
турой будет являться всякий словесный текст, который в пределах данной культуры способен реализо
вать эстетическую функцию» (Лотман Ю. М. Избранные статьи : в 3 т. Таллинн, 1992. Т. 1. С. 203).
новый материал: фельетонистика уральского журналиста начала XX века В. П. Че-кина как репрезентативный текст о городе. Проанализированы особенности трансформации образа города в произведениях свердловских авторов 1920—40-х годов.
Объектом нашего исследования является образ Екатеринбурга / Свердловска в литературе XVIII - середины XX веков.
Предмет исследования - тексты XVIII - середины XX веков, отразившие наиболее значимые этапы становления и развития образа Екатеринбурга / Свердловска. Разнородность текстов, используемых нами в качестве источников (путевые заметки, мемуары и устные воспоминания о городе, художественная литература), необходима для того, чтобы представить образ города в исторической ретроспективе.
Цель нашего исследования - анализ литературы XVIII - середины XX веков, в которой представлено символическое пространство Екатеринбурга / Свердловска, для выявления формирования его образа.
Достижение поставленной цели потребовало решения следующих исследовательских задач:
определить корпус литературных текстов, в которых представлен образ Екатеринбурга / Свердловска;
выявить основные этапы формирования и трансформации образа Екатеринбурга / Свердловска в литературе;
Модель описания Екатеринбурга в текстах первых десятилетий и путевых заметках XVIII - начала XX века
Особенностью письменного изображения Екатеринбурга является длительное отсутствие художественных произведений о нем (практически до появления в 80-х годах XIX столетия прозы Д. Н. Мамина-Сибиряка). Подобная картина актуальна для запланированных городов, созданных с определенной целью (укрепление промышленной базы страны). Екатеринбург был задуман как город-завод и воплотил в себе характерные черты подобного поселения: суровый, практически военный режим, долгое время существовавший в городе, длительное отсутствие культурных центров (театров, музеев и т. д.), ориентация городского населения на производство (в составе городского населения долгое время элиту составляли горные инженеры). Поэтому Екатеринбург, в отличие от центральных городов, в частности, Петербурга, литературное постижение которого шло практически параллельно с его строительством, не получил столь развернутого художественного контекста1. Население раннего Екатеринбурга, выполняющее конкретные задачи сложного по тем временам строительства, не склонно было к рефлексии и художественному осмыслению происходящего. Как отмечает Л. Соболева в исследовании, посвященном зарождению литературной жизни на Урале XVII-XVIII веков, «основные интеллектуальные силы в это время сосредоточены в производственной и научной сфере. Художественная культура ориентируется прежде всего на столичные образцы и в основном накапливает силы для дальнейшего развития» [Соболева 1998: 100].
Екатеринбург возник в 1723 году, и тексты XVIII века, периода ранней истории города, в основном воссоздают облик нового, преображенного человеческой дея телыюстью пространства. Доступные нам письменные источники первого десятилетия города - это по преимуществу тексты информативного, официально-делового жанра: письма в столицу, сообщающие о ходе строительства нового завода, планы, комментарии к картам и чертежам, технические описания. Их цель - обозначить четкую привязку к местности нового города, описать его устройство, дать представление о природных особенностях и т. д. Но и в этих, достаточно скупых, в силу природы жанра, описаниях проявляется облик города. Так, в письмах В. И. Геннина 1723 года представлена картина раннего Екатеринбурга: «строю я в Сибири медные и железные заводы на Исете реке», его первые жители и одновременно строители: «Мастера, и работны, и посадские крестьяне ... уже многие и строят, которые будут при том заводе жить», трудности становления города и производства, в частности, постоянные «нападения и разорения от татар и башкирцов», из-за которых приходится окружать город крепостной стеной: «они и прежде сего седной работы завод сожгли и разорили и ныне чинят пакости»; его преимущества перед другими городами: «железные всякие припасы впред будут гараздо становится дешевле для того, лесов и руд доволно, и места хлеборобные, и работников наимовать можно дешевле ж»1 [14-15]. В таких текстах, считает Л. Соболева, «ценилась точность детального изображения, историческая конкретика и лаконичность, логичность и наступательный пафос в доказательстве собственной правоты - все то, что было реализовано потом в художественной прозе» [Соболева 1998: 101].
Первые тексты Екатеринбурга создавались в русле просветительской традиции. Процессы, которые начинали происходить на некогда пустой территории, означали, прежде всего, ее упорядочивание, превращение в часть Российской империи. Человеком, призванным осуществить эти преобразования, выступил В. Н. Татищев, по указанию Петра I прибывший на Урал для организации здесь государственной заводской промышленности.
Анализ его труда «Наказ», написанного для комиссара уктусского завода Т. Бурцева в 1721 году (развернутые варианты - в 1723 год) содержится в статье Л. Соболевой. Исследователь отмечает, что это не только производственные документы, в которых представлен список конкретных обязанностей должностных лиц, но и текст, несущий высокий общественный и гражданский смысл: «Перед нами целостная система представлений Татищева о тех направлениях в развитии края, которые необходимо было учитывать при его преобразовании. ... Татищев хорошо понимал, что создание производства нового типа требует и иного работника. Поэтому «Наказ» Татищева, помимо вопросов организации производства, дает начало длительному процессу становления новой личности в условиях новой России» [Соболева 1997: 155]. «Наказ», как пишет исследователь, представляет своеобразную модификацию древнерусского «Домостроя», но «домом» здесь становится «государство, понимаемое как некая территориальная целостность, Урал и заводской поселок - словом, все, что нуждается в обустройстве и улучшении. Семейные, родственные связи, отношения со слугами, которые регламентировал «Домосторой», сменяются государственным патронажем и взаимоотношением между заводскими работниками. Для Татищева «главным является создание идеального государственного устройства» [там же: 156], которое он проецирует на новые территории.
Образ Екатеринбурга в произведениях Д. Н. Мамина-Сибиряка
В статье, посвященной памяти Д. Н. Мамина-Сибиряка, екатеринбургский журналист В. Чекин описывает, каким представлялся Урал до появлений произведений уральского писателя: «До Мамина жизнь современного Урала и его недавнего прошлого рисовалась для десятков миллионов населяющих центр, юг, запад и север России чем-то далеким, чуждым, полусказочным. Суровую родину железа, золота и самоцветов большинство русских знали немногим лучше, чем Индокитай, Южную Америку, Центральную Африку. При слове «Урал» в нашей памяти вставала прежде всего знакомая с детства по атласу щетинистая коричневая полоса Уральского Хребта, потом приходили в голову рассказы о разбойниках, золотых самородках, сказочных обогащениях, как в Калифорнии. Вспоминались прочитанные когда-то и где-то анекдоты о Демидовых, Строгановых, Харитоновых. В мозгу шевелился неясный винегрет из скал, кедров, раскольников, соболей, горностаев, горных козлов, невероятного взяточничества и фантастических проявлений «административного восторга» разных больших и маленьких Уральских помпадуров» [Чекин 1913: 11]. Огромная заслуга писателя, по мнению В. П. Чекина, в том, что он открыл русскому читателю «живой Урал, состоящий из сотен тысяч изгнанников и выходцев, волей и неволей поднявшихся из долин средней России в суровое царство железа, камней и непроходимых лесных дебрей», рассказал «об уральском крестьянине-старателе, уральском раскольнике с железным неисчерпаемым упорством способным сдвинуть горы ... Словно кто-то ходил ночью около огромных гор с карманным фонарем и освещал крохотные кусочки гигантского целого, бормотал отдельные, ничем не связанные между собой слова, фразы, формулы. Но выступил с первыми своими романами Д. Н. Мамин и все сразу изменилось. Тусклые фонарики заменил сильный прожектор большого ясного таланта, опытной рукой направляемый то в самую гущу, то в самые заветные уголки частями примитивной и несложной, частями жут кой, загадочной жизни Урала» [там же: 12]. Псевдоэпический стиль статьи, характерный для провинциальной журналистики начала XX века, не мешает понять, что слова Чекина вводят нас в круг проблем творчества Мамина-Сибиряка, в котором Екатеринбург был одним из центральных объектов изображения и размышления.
Наиболее полно в научной литературе тема Екатеринбурга в творчестве Мамина-Сибиряка отражена в статьях К. Боголюбова «Мамин-Сибиряк как историк города Екатеринбурга» [Боголюбов 1949] и Л. Соболевой «"Genius loci" Екатеринбурга в очерке Д. Н. Мамина-Сибиряка» [Соболева 1998], посвященных очерку «Город Екатеринбург», а также в статье Р. Райцыной «Д. Н. Мамин-Сибиряк о городе Екатеринбурге» [Райцына 1947], где представлен опыт классификации произведений писателя, посвященных Екатеринбургу (материалы исследовательские, публицистические, художественные). Однако исследований, в которых содержится подробный анализ значительного корпуса произведений писателя, посвященных Екатеринбургу, рассматривающих развитие темы города в его творчестве, нам обнаружить не удалось.
В Екатеринбурге Мамин-Сибиряк проводит два года в юности, учась в духовном училище, а затем приезжает в 1878 году, когда после смерти отца ищет заработок, чтобы содержать осиротевшую семью. Г. К. Щенников пишет о первых годах писателя в Екатеринбурге: «Начинается изнурительная репетиторская работа (по 12 часов в день) и вместе с тем уже систематический и упорный литературный труд - труд очеркиста, газетчика, корреспондента московской газеты «Русские ведомости» и труд беллетриста». Исследователь отмечает, что уральские темы занимают значительное место в творчестве писателя и после отъезда из Екатеринбурга в 1891 году: «Областной материал не ограничивал художественных горизонтов писателя - наоборот, явился питательной почвой его самобытного таланта и творчества» [Щенников 1998:136].
О связи Мамина-Сибиряка с Екатеринбургом К. Боголюбов замечает: «Екатеринбург был для писателя воплощением типических сторон уральской жизни, сердцем Урала, «бойким городком», не похожим на другие города России, «живым узлом». Да ему и было за что любить Екатеринбург. Здесь прошли лучшие годы его жизни, годы его литературной зрелости и расцвета его таланта, годы его общественной деятельности. В 1884 году он принимается в действительные члены Уральского общества любителей естествознания. Участвует в организации Сибирско-Уральской научно-промышленной выставки 1887 года. В 1888 году его избирают гласным екатеринбургской городской думы. Одного перечня этих фактов достаточно, чтобы понять роль, какую писатель играл в общественной и культурной жизни города» [Боголюбов 1948: 222-223].
Первые впечатления о городе писатель отразил в автобиографических произведениях конца 1890-х годов: «Екатеринбург в середине шестидесятых годов еще сохранял следы военного города, потому что он служил центром уральской промышленности, а она находилась на военном положении. Правильные улицы, почти везде тротуары и тумбы, - последние меня очень занимали, потому что у нас в Висиме не было ни одной тумбы. Военная щеголеватось и чистота простирались далеко за черту города, окаймленного широкой полосой соснового бора, который хранили, как зеницу ока» [Мамин-Сибиряк 1951, т. 12: 36] .
Позднее эти впечатления дополнились: в 80-х годах XIX столетия город изменился. Отмена крепостного права в 1861 году повлекла за собой отмену уникального для России статуса горного города и передачу его в гражданское ведомство. Екатеринбург становится уездным городом Пермской губернии. Но жизнь не затухает: он превращается в важный железнодорожный узел благодаря Уральской горнозаводской дороге, что заметно оживляет существование города: продолжает развиваться промышленность, открываются банки, появляются новые культурные и учебные учреждения, благотворительные общества, газета, одним словом, молодой писатель попадает в новый для себя город и начинает активно его осваивать в своих произведениях.
Трансформация образа города в произведениях свердловских авторов 20-30-х годов XX века
20-30-е годы XX века - это эпоха кардинальных изменений, совершающихся во всей стране, годы романтической веры в неизбежность всеобщего светлого будущего, несмотря на сегодняшние тяжелейшие условия существования. Динамика и размах преобразований, повсеместные бурные процессы изменения действительности задавали особое мироощущение, характерной чертой которого была устремленность в завтрашний день. Реальность настоящего времени подменялась утопией. Наиболее подходящей моделью ее осуществления представлялся город, неслучайно в советской литературе этого периода возникает образ города-сада: кроме хрестоматийных строк В. Маяковского «здесь будет город-сад» («Рассказ Хренова о Куз-нецкстрое и людях Кузнецка») в качестве примера можно привести отрывок из первой редакции очерка А. М. Горького «В. И. Ленин»: «И передо мной развертывается грандиозная картина земли, изящно ограненной трудом свободного человечества в гигантский изумруд. Все люди разумны, и каждому свойственно чувство личной ответственности за все, творящееся вокруг него. Повсюду города-сады - вместилища величественнейших зданий, везде работают на человека покоренные и организованные его разумом силы природы, а сам он, наконец, действительный властелин стихий» [цит. по: Добренко 1998:132].
Вопросы городского строительства были актуальны для Урала. Необходимо было восстанавливать разрушенную промышленную базу, пострадавшую во время Гражданской войны, обеспечить будущих работников предприятий приемлемыми условиями для жизни и труда. Уральские города (Свердловск, Пермь, Челябинск, Нижний Тагил и др.) подвергаются реконструкции, возводятся крупнейшие промышленные комплексы (Уралмаш, Челябинский тракторный завод и др.), ведется строительство новых городов (Магнитогорск, Березники, Красноуральск и др.) вблизи месторождений или промышленных комплексов.
Бурное промышленное развитие сопровождается дискуссией о том, какими должны быть новые города. В свердловском литературном журнале [Рост, 1930. № 1-2: 82-90] напечатана статья В. Серебренникова «Социалистический город», в которой отмечается, что именно в Уральском регионе с его высоким темпом индустриализации, строительством новых заводов и реконструкцией-расширением старых остро встал жилищный вопрос. Именно здесь, утверждает автор, сугубо бытовая проблема может стать наиболее действенной формой пропаганды - «живым показом реально существующих форм социализма». Критике подвергаются «образцы строительства капиталистических стран с их индивидуальной квартирой и индивидуальной кухней», Цитируя известные авторитеты (от классической статьи Ф. Энгельса «Анти-Дюринг» до современных автору исследований (Говард «Города-сады будущего», Гепфнер «Основы городского строительства» и т. п.), автор развивает распространенные в то время идеи об уничтожении границ между городом и деревней, о новом, обобществленном, хозяйственно-бытовом укладе отдельной семьи, о том, что новые условия должны максимально способствовать производственным процессам: «население города должно не только обитать в городе, оно должно в нем работать и зарабатывать, получать образование и находить условия для своего культурного разви-тая; оно здесь должно прясть все нити, ткать из них ту ткань, которая соединяет это население с окрестностью, соединяет ее с прочими частями страны, позволяет ему участвовать в жизни, производстве, творчестве и прогрессе данного народа».
Автор отрицает необходимость строительства отдельного особняка и отдельной квартиры как образцов капиталистического общества. Главным аргументом против «особнячкового строительства» становятся распространенные идеи о нерациональном расходовании, «самопотреблении» своего труда, который «будучи обобществлен, выиграл бы в своей ценности». Особое внимание обращается на освобождение женщины от «закрепощения у домашнего очага с функцией домашней работницы», на привлечение ее к участию в «общественно-ценном производительном труде».
Автор призывает провести реконструкцию быта, устраивая новые города по типу жилых коммун. В качестве образца показаны планы расселения Магнитостроя, в которых «правильно избран основной принцип расселения по возрастным группам в различных секторах комплекса зданий. Наличие детского населения в тесном соседстве со взрослыми, с одной стороны, ухудшает условия общежития, а с другой стороны, накладывает известную печать на развитие личности ребенка». В обществе, где человек назван «законченным продуктом новой системы социалистического воспитания», должны быть учтены все его потребности, включая «работу с книгой с карандашом в руке», спорт, отдых, гигиену и т. д.
Рассматривая вопросы «обеспечения покоя в жилых помещениях», автор обращает внимание на мельчайшие детали устройства дома: «Большое движение по коридорам, хлопанье дверей должно быть исключено меньшей вытянутостью отдельных секций дома по горизонтали, несмотря на дополнительные расходы, связанные с устройством лишних лестничных клеток», уточняет, как снять возможные ассоциации с дореволюционными учреждениями подобного типа: «необходимо учесть внутреннюю отделку помещений, исключающую угнетающее влияние строгой ка-зарменности, хотя бы и типа дортуаров (спален) относительно богатых закрытых женских учреждений дореволюционной России (института благородных девиц)».
«Идее коллективизации быта» подчинено все, поэтому всерьез продумывается, не повредит ли ей отсутствие групповых умывален: «Можно взять под сомнение необходимость организации групповых умывален. Гигиенический режим требует наибольшего приближения утреннего туалета к моменту пробуждения, и обеспечение спальных комнат подачей горячей и холодной воды упростит проведение гигиенического режима, избавит население дома от ряда лишних движений и ни в коем случае не повредит основной идее коллективизации быта».
Свердловск военного времени в зеркале словесности
К концу 1930-х годов в литературе складывается устойчивая модель описания Свердловска - крупного индустриального города, где кипит жизнь, повсюду идет строительство, растут промышленные гиганты, а человек активно включен в производственный процесс. Изображениями подобных городов были заполнены страница прессы, центральных газет и журналов. Следуя официальным установкам, свердловские писатели создавали унифицированный образ, в котором трудно было различить индивидуальные черты конкретного города. Такой образ Свердловска казался устойчивым и неизменным. Ситуация несколько меняется в 1940-е годы, в период Великой Отечественной войны.
Война была событием огромного государственного значения, и писатели четко осознавали важность стоящей перед ними задачи - поддержать и укрепить дух сограждан, воспитать волю к победе, помочь выстоять в этот тяжелейший период. Но все, что совершалось сейчас в стране, было связано и с глубоко личными переживаниями, эмоционально воздействовало на человека. Центральными темами в литературе военных лет становятся патриотизм и стойкость советских людей, изображение современников, сражающихся на фронте и работающих в тылу, героические страницы пошлого. Наряду с клишированными, идеологически выверенными темами и образами, привычными оптимистическими интонациями в литературе появляются теплота, сострадание. Ведутся поиски новых путей изображения действительности, которые не минуют и свердловскую литературу. Тема Свердловска приобретает дополнительные оттенки по сравнению с первыми послереволюционными десятилетиями: с одной стороны, это защита, кров, дом, а с другой - «трудовой фронт», работающий на нужды фронта.
Примером может послужить произведение, созданное в Свердловске во время войны — поэма К. Мурзиди «Город на Урале» [Мурзиди, 1943]. Обращаясь к историческому прошлому города, поэт создает текст, в семантическом поле которого причудливо переплетаются мифы городские и идеологические, история реальная и творимая «поверх нее». Факты истории Екатеринбурга (строительство Монетного двора, плотины, поиски и огранка самоцветов, остановка по дороге в Сибирь декабристов и революционеров) интерпретируются в соответствии с идеологическим каноном.
Начало поэмы — каноническое обращение к легендарному певцу — Маяковскому (так автор «Слова о полку Игореве» обращался к «вещему Бояну»): «Ну что расскажу я о нашем Свердловске? // Дожди да туманы, туманы да пурги. // К тому же однажды поэт Маяковский // Писал о Свердловске - Екатеринбурге». Этот зачин не означает авторского намерения начать песнь «по событиям нашего времени, а не по замыслу Боянову», он, скорее, следует созданному образцу описания города, противопоставляя его мрачное прошлое великому настоящему. И все же, в отличие от Маяковского, для которого значимо только настоящее («У этого города нету традиций ... // У нас на глазах городище родится»), ставший свердловчанином К. Мурзиди ощущает многослойность городского пространства, сочетающего в себе два плана. Прошлое Екатеринбурга проявляется в настоящем:
Бежишь по тому же замерзшему пруду, Вечерний туман не тяжел и не страшен. И видишь уже не какую-то груду, А еле заметные контуры башен ... То контуры крепости... Вот она в дыме Валы подняла, навела батареи Скорей добежать бы до этой твердыни, Под гулкие своды ступить бы скорее.
Воображение поэта рисует мрачный образ окутанной в дыме крепости. Этот образ, забытый в 1930-х годах, снова становится значимым, так как связан с дополнительным ощущением защиты, уверенности, стойкости города, призванного не только уберечь в нем живущих, но и обеспечить всем необходимым фронт, что было значимо для любого тылового города, каким являлся Свердловск.
Но этот факт был характерен именно для современного Свердловска, и образ старого завода отсутствует, как отсутствует и возможное сопоставление реалий XVIII века, в которых возникает Екатеринбургский железоделательный завод (война со Швецией, государственная необходимость в оружии, возникновение горнозаводской промышленности Урала) со временем написания поэмы. Значение старого завода наоборот, всячески принижается: «заводик, стеной обнесенный». Прошлое атрибутируется абстрактными образами заводчика-угнетателя, по приказу которого «в уральском, пока что непризнанном царстве» чеканят монеты — медные платы, предназначенные для «расплаты за капли соленого пота» (факт реальный, но вторичный для истории возникновения города-завода), солдат из Тобольска, угрюмых беглых людей, причем в реальную историю вписываются элементы «уральской экзотики». Так, легенда демидовских времен о затоплении подвалов в Невьянске вместе с беглыми людьми, которые чеканили фальшивые монеты, трансформируется в столь же легендарный факт затопления екатеринбургской плотины, которая укреплялась силами беглых: И вдруг на заводик, стеной обнесенный, Беда накатила клубящейся пылью: Высокий картуз в таратайке казенной Хозяин увидел за добрую милю. Теперь ему беглые — горше обузы, Куда он их денет полтысячи счетом! Махнул он рукой - и в открытые шлюзы Речонка ударила водоворотом .. . А этим — вода, и расходятся круги,
