Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Своеобразие фантастики в творчестве Н.В. Гоголя и Ю.И. Крашевского: традиции фольклора и литературы стр. 23
ГЛАВА II. Тема искусства и образ человека искусства в трактовке Н.В. Гоголя и Ю.И. Крашевского стр. 53
ГЛАВА III. История и её отражение в творчестве Н.В. Гоголя и Ю.И. Крашевского стр. 84
ГЛАВА IV. «Мёртвые души» Н.В. Гоголя и «Волшебный фонарь» Ю.И, Крашевского стр. 116
Заключение СТР. 146
Список использованной литературы стр. 151
- Своеобразие фантастики в творчестве Н.В. Гоголя и Ю.И. Крашевского: традиции фольклора и литературы
- Тема искусства и образ человека искусства в трактовке Н.В. Гоголя и Ю.И. Крашевского
- История и её отражение в творчестве Н.В. Гоголя и Ю.И. Крашевского
- «Мёртвые души» Н.В. Гоголя и «Волшебный фонарь» Ю.И, Крашевского
Введение к работе
Изучение взаимосвязей различных национальных литератур является важным условием наиболее адекватного и глубокого понимания специфики творчества того или иного писателя. Это касается и литератур славянских народов. Родственная близость восточно-, южно- и западнославянских языков, многовековая история, объединяющая русских, украинцев, белорусов, поляков, чехов, словаков, болгар, сербов в единую этнокультурную группу позволяет говорить о несомненной роли славянского единства в развитии литературы этих народов.
Сложные взаимоотношения между русским и польским народами утвердили в сознании поляка мысль о русской культуре как о чём-то опасном, идущем со стороны недружественного государства, властвовавшего на территории Польши более века, если принять за точку отсчёта Венский конгресс (1815), официально утвердивший итоги раздела некогда великой Речи По-сполитой, раздробленной тремя великими державами: Россией, Германией и Австро-Венгрией. Царство Польское, находившееся под властью России, подвергалось жестокой русификации, самобытная польская культура искоренялась, а поляки, участвовавшие в двух великих восстаниях, безжалостно уничтожались.
Однако умы интеллигенции XIX века занимала идея славянского единства. Славянство представлялось как некая универсальная категория, которая должна объединить разделённые историей и политикой народы. Так, Божена Немцова, одна из выдающихся деятелей чешской и словацкой культуры, писала: «Самое моё горячее желание видеть славян живущими одной семьёй. Я не дождусь того времени, но меня это не страшит, лишь бы мои слабые силы способствовали этому»1.
Немцова Б. Повести и рассказы. М., 1950. - С. 10.
Значительную роль в деле единения славянских народов, несомненно, сыграла литература. Нисколько не отрицая богатства других славянских литератур, мы рискнём утверждать, что настоящим аккумулятором идей, источником подражаний, наряду с западноевропейскими литературами, для них стала литература русская.
Вполне справедливым кажется это утверждение, в частности, в отношении польской литературы XIX века. Работы о влиянии русской литературы на польскую (и наоборот: польской на русскую) стали появляться ещё в ХІХ-начале XX вв., однако детальное освещение вопрос о взаимовлияниях двух литератур получил лишь после II Мировой войны (особенно в 1950-1970-ее годы), во-первых, в связи с выходом литературоведения на более высокий качественный уровень; во-вторых, в связи с включением Польши в зону влияния СССР (период Польской Народной Республики /Rzeczpospolita Polska Ludowa/).
Польская интеллектуальная элита XIX-XX веков признавала русскую литературу особым явлением в мировой культуре. Даже в межвоенный период, когда отношения между Советской Россией и «буржуазной» Польшей были крайне напряжёнными, в «Истории русской литературы» А. Брюкнера (A. Bruckner), изданной в 1923 году, мы находим следующее утверждение: «От этой (т.е. русской. - В.П.) литературы на удивление Европе исходил свет — ex onente lux : от смеха Гоголя, от психологии Тургенева, от евангелия боли и смирения Достоевского, от голой жизненной правды Толстого, от меланхолии Чехова... Из всех славянских литератур русская получила наиболее широкое признание (курсив мой. - В.П.), пользовалась пониманием, влиянием, ибо она не затрагивала односторонних, узких проблем, повествовала о людях, а не о политике, возносилась, свободная духом, стеснённая телом, на общечеловеческие высоты; ибо в ней чувствовался огромный размах, даруемый ей неизмеримыми просторами, первобытной силой и глубокой верой, серьёзностью и милосердием её людей. И это ярко отразилось в творениях
2 Свет с Востока (лат.).
писателей, служащих любви, надежде и вере, дочерям вечной мудрости. Отсюда обилие света, отсутствие тени в картине этой литературе, трогающей своей искренностью, поражающей своим величием, завоёвывающей умы своей человечностью. И перед её лицом забывается национальная рознь, раз-деляющая нас с ними (курсив мой. - В.П.)» .
Творчество Н.В. Гоголя оказало особенно мощное воздействие на мировую литературу в целом и на польскую — в частности. Его произведения с достаточной регулярностью переводились на польский язык, а польская интеллигенция, хорошо владевшая русским, знакомилась с ними по подлинникам. М. Домбровская отмечала: «В Польше Гоголя давно знали и ценили. И что особенно обращает на себя внимание, так это то, что его творчество относится к периоду, вовсе не благоприятствующему культурному сотрудничеству польского и русского народов. Но народы рознит только ничтожное и дурное в них, основанное на предрассудках, фальшивых представлениях и вытекающей отсюда взаимной несправедливости. Объединяет же их всегда — несмотря ни на что — то, что в них есть хорошего, умного, великого. А что может быть более великого в области культуры, чем творения гениального ума? Так и Гоголь прорвался к нам сквозь весь мрак царской неволи и заговорил с нами языком другой, настоящей, лучшей России...»4.
Многие из выдающихся польских романистов так или иначе учились у Гоголя. «Мы не знаем точно, сколько и какие произведения русских авторов прочитал молодой Сенкевич, но не вызывает сомнение его тесное знакомство с произведениями Пушкина, Лермонтова, Гоголя и Тургенева. Влияние Гоголя и Тургенева на молодого Сенкевича неоспоримо. Обладая по своей натуре склонностью к сатирической шутке (авторский курсив. - В.П.), он у Гоголя учился искусству, если можно так выразиться, пользоваться ею»5.
3 Bruckner A. Historia literatury rosyjskiej. Lwow - Warszawa - Krakow, 1923. - T. II, s. 397.
Цит. по изд.: Бялокозович Б. Родственность, преемственность, современность: О польско-
русских и польско-советских связях. М., 1988. - С. 199.
4 Dqbrowska М. Lira karzaca II Nowa Kultura. - 1952. — №11
5 Chmielowski P. Charakterystyki literackie pisarzow polskich. IX. Henryk Sienkiewicz. - "Bib-
lioteka powszechna Zukerkandla", Zloczow, b/r - S. 10. Цит. по изд.: Бялокозович Б. Родст-
Были, однако, причины, которые порой ограничивали популярность Гоголя в Польше. Одной из них был негативный образ поляка, показанный в «Тарасе Бульбе». Другая причина — особый, мистически окрашенный мессианизм Гоголя, связанный с приятием самодержавия, что особенно отразилось в «Выбранных местах из переписки с друзьями». Но несмотря ни на что, польская критика с большим восхищением отзывалась о творчестве Гоголя (М. Грабовский, А. Марцинковский /А. Гриф/, Я. Савинич и др.), а произведения русского писателя породили на польской почве целый ряд художественных текстов, опирающихся на гоголевскую традицию в литературе. Так, например, «Мёртвые души» Гоголя стали для польских писателей своеобразным толчком в деле создания портрета общества, а уже упоминавшийся Г. Сенкевич, закончив свою первую повесть и размышляя над темой следующей, так формулирует её общую концепцию в одном из своих писем: «С начала и до конца - из реальной жизни - тенденциозная повесть - сатира - если хочешь сравнить - что-то наподобие "Мёртвых душ" Гоголя - название будет: "Скитания по нашим дорогам"» .
Одним из верных поклонников Гоголя был Ю.И. Крашевский. Именно с появлением Гоголя связано страстное приятие автором «Волшебного фонаря» русской литературы как значительнейшего явления в мировой культуре. Если в 1830-е годы тремя ведущими литературами, по мнению писателя, были английская, французская и немецкая, то уже на рубеже 1830-1840-х годов русская литература вытесняет немецкую из триады и занимает её место. О необходимости изучения связей Гоголя и Крашевского ещё в 1939 г. писал В. Боровы: «Было бы хорошо, если бы <...> о том, что в 1842-1845 гг. он (Крашевский. - В.П.) публикует в журнале «Атенеум» переводы из Гоголя и Лермонтова, помнили наши (т.е. польские. - В.П.) русисты, которые временами находятся под влиянием иллюзии, будто между Мицкевичем и нами не было
венность, преемственность, современность: О польско-русских и польско-советских литературных связях. М, 1988. - С. 80.
6 Цит. по изд.: Krzyzanowski J. Henryk Sienkiewicz: Kalendarz zycia і tworczosci. Warszawa, 1956.-S. 37-38
поляков, способных объективно смотреть на произведения русской литера-туры и чувствовать их художественную ценность...» . Тем более интересно рассмотреть творчество Гоголя в польском контексте в свете, как предпола-
гают, польского происхождения писателя .
Таким образом, цель настоящей диссертационной работы мы видим в рассмотрении творчества Гоголя в связях с творчеством его выдающегося современника — польского писателя, поэта, драматурга, литературного и музыкального критика, художника, композитора Крашевского (1812-1887).
Достижение поставленной цели требует решения ряда задач:
1. Изучить общие для польской и русской национальных литератур тенден
ции, отразившиеся в творчестве двух писателей - Гоголя и Крашевского:
а) жизненность романтических традиций в условиях интереса к «верным кар
тинам жизни»;
б) проникновение в романтизм так называемого «социального» элемента в
1830-е годы;
в) усиление социального звучания литературы на рубеже 1830-1840-х годов;
Охарактеризовать тенденции, позволяющие говорить о романтической линии в творчестве Гоголя и Крашевского;
Определить своеобразие реализма в творчестве двух писателей на примере конкретных произведений;
Установить характер обнаруженных схождений (типологический или генетический), установив их возможные причины:
а) обращение к одним и тем же источникам (фольклорным, литературным, историческим и т.д.);
Borowy W. Kraszewski jako krytyk literatury europejskiej II его же. Studia і rozprawy. War-szawa, 1952. - T. I, s. 208-209. Цит. по кн.: Цыбенко Е.З. Из истории польско-русских связей XIX-XX вв. М., 1978. - С. 28.
См. об этом подробнее: Лазаревский A.M. Очерки малороссийских фамилий // Русский архив. - 1875. - Т. 1; Петровский А. К вопросу о предках Гоголя // Полтавские губернские ведомости. - 1902. — №36; Шенрок В. Материалы для биографии Н.В. Гоголя: В 4 томах. М, 1892.-Т. 1.
б) влияние творчества одного и того же писателя или литературного направ
ления (течения);
в) непосредственное заимствование сюжета, мотивов, тем, образов.
В качестве материала исследования мы привлекаем обширный пласт творчества Гоголя: повести «Вечеров на хуторе близ Диканьки», «Миргорода» («Вий», «Тарас Бульба»), повести «петербургского» цикла, некоторые статьи «Арабесок», поэму «Мёртвые души». В качестве материала для сопоставления мы используем произведения Крашевского 1830-1840-х годов: повести и рассказы из «Литературных, фантастических и исторических странствий», «Импровизаций для моих друзей», «Исторических повестей и картинок», романы «Мастер Твардовский», «Поэт и мир», «Сфинкс», «Под итальянским небом», «Волшебный фонарь», теоретические работы из «Литературных штудий», «Новых литературных штудий», «Бесед о литературе и искусстве». В качестве историко-литературного контекста нами привлекаются произведения русских и зарубежных авторов: В.Ф. Одоевского, А. Бестуже-ва-Марлинского, Н.Ф. Павлова, Д.В. Григоровича, Э.-Т.-А. Гофмана, В.-Г. Вакенродера, Новалиса, Вальтера Скотта, Х.-К. Андерсена, Ч. Диккенса и др.
В качестве общетеоретической базы мы используем работы исследователей-компаративистов: В.М. Жирмунского , Д. Дюришина10, И.П. Ильина11; труды отечественных специалистов по истории и теории романтизма: Н.Я. Берковского12, Ю.В. Манна, В.В. Ванслова13, а также учёных «гуляев-ской школы» (Н.А. Гуляева14, И.В. Карташовой15)16; кроме того, нами при-
9 Жирмунский В.М. Сравнительное литературоведение: Восток и Запад. Л., 1979.
ДюришинД. Теория сравнительного изучения литературы. М., 1979.
Ильин И.П. Современные концепции компаративистики и сравнительного изучения литератур. М., 1987
Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. Л., 1973
13 Ванслов В.В. Эстетика романтизма. М., 1966.
14 Гуляев Н.А., Карташова И.В. Введение в теорию романтизма. Тверь, 1991; Гуляев Н.А.
Социально-эстетическая и гносеологическая сущность романтизма // Русский романтизм.
М., 1974; Гуляев Н.А. О реализме в романтизме // Вопросы романтизма: Сборник статей.
Калинин, 1974 и др.
5 Карташова И.В. Этюды о романтизме. Тверь, 2001; Карташова И.В. Гоголь и романтизм: Дисс... д-ра филол. наук. М., 1982
влекаются исследования чешских и словацких романтиковедов (И. Поспи-шила, С. Макакры, А. Червеняка, Н.Б. Киселёвой) .
Работ, посвященных творчеству Гоголя, огромное количество, поэтому в ходе исследования нами отбиралась литература, которая может быть особенно полезной для освещения темы. Это прежде всего работы Ю.В. Манна18, И.В. Карташовой19, М. Вайскопфа20, С. Машинского21 и др.; привлекались суждения современников писателя, в том числе польских: А. Пыпина, С. Шевырёва, М. Грабовского, А. Марцинковского (А. Грыфа) и др.
Для освещения творчества Крашевского мы обращались к работам польских литературоведов К. Войцеховского22, П. Хмелёвского23, Т. Еске-Хоиньского , К.В. Заводзиньского , К. Чаховского , А. Бара . Мировоззрение Крашевского детально исследовалась В. Данеком28. Некоторые аспекты литературно-критических взглядов писателя разработаны Э. Важеницей . Интересны выводы, сделанные Ст. Буркотом в его монографии о романах
16 См. также периодические издания: «Мир романтизма» и «Романтизм: Грани и судьбы»,
издаваемые по материалам проводимых при Тверском госуниверситете конференций.
17 См. сборники: Slovansky romantizmus. О poetike: Zbornik prispevkov... Banska Bystrica,
2000; Slovansky romantizmus. О zanrovosti: Zbornik prispevkov... Banska Bystrica, 2002;
Esteticno genologickych kategorii slovanskeho romantizmu. Zbornik prispevkov... Banska
Bystrica, 2003; Slovansky romantizmus. Obraz cloveka v slovanskom romantizme: Zbornik pris
pevkov... Banska Bystrica, 2005.
8 Mann Ю.В. Поэтика Гоголя. M., 1988; Манн Ю.В. В поисках живой души. М., 1987; Манн Ю.В. Сквозь видимый миру смех: Биография Гоголя. М., 1994; Манн Ю.В. Диалектика художественного образа. М., 1987.
19 См. выше.
20 Вайскопф М. Сюжет Гоголя: Морфология, идеология, контекст. М., 1993
21 Машинский С. Историческая повесть Гоголя. М., 1940
22 Wojciechowski К. Historja powiesci w Polsce. Lwow, 1925
23 Chmielowski P. JozefIgnacy Kraszewski. Zarys historycznoliteracki. Krakow, 1888
24 Jeskie-Choinski T. Pozytywizm w nauce і literaturze. Warszawa, 1908
Zawodzinski K. Opowiesci о powiesci. Krakow, 1968
Czachowski K. Miedzy romantyzmem a realizmem. Warszawa, 1967
Bar A. Charakterystyka і zrodla powiesci Kraszewskiego w latach 1830-1850. Warszawa, 1934
28 Danek W. Pisarz wciaz zywy. Studia о zyciu і tworczosci J.I. Kraszewskigo. Warszawa, 1969; Jozef Ignacy Kraszewski. Materialy zebral і wst^pem opatrzyl W. Danek. Warszawa, 1965 и др.
Напр., Warzenica E. Powiesci romantyczne J.I. Kraszewskiego II Z teorii і historii literatury. Prace poswi^cone V Mi^dzynarodowemu kongresowi slawistow w Sofii. Pod red. K. Budzika. Wroclaw - Warszawa - Krakow, 1963
Крашевского 1860-1880-х годов . Привлекаются также исследования отечественных полонистов31: Д.С. Прокофьевой32, Е.З. Цыбенко33, А.В. Липатова34, С.Д. Малюкович35 и др.
О влиянии творчества Гоголя на творчество Крашевского, об их взаимосвязях специальных монографических исследований нет. Немного о характере взаимосвязей двух писателей говорится в указанных работах польских исследователей (А. Бар, К.В. Заводзиньский, Э. Важеница36), отечественных полонистов (Е.З. Цыбенко, С.Д. Малюкович).
В свете этого научная новизна диссертационного исследования видится в попытке освещения аспектов творческой близости выдающихся писателей двух национальных литератур — русской и польской — в максимально полном объёме. В работе рассматривается не только непосредственное влияние Гоголя на Крашевского, но и выявляются типологические схождения в их произведениях. Творчество писателей включается в широкий литературный контекст, что в особенности обусловлено отражением в их произведениях переходного характера эпохи.
* * *
Burkot S. Powiesci wspolczesne 1863-1887 Jozefa Ignacego Kraszewskiego. Krakow, 1967
31 «Хотя польские литературоведы уделяли большое внимание творчеству Ю.И. Крашев
ского, в отечественном литературоведении мало интересовались его произведениями как в
оригинале, так и в переводах, поэтому каких-либо известных работ российских литерату
роведов о творчестве Крашевского практически нет» {Юнусов P.P. Лингвистический ана
лиз сословно-служебной лексики в разновременных переводах романа Ю.И. Крашевского
«Брюль» на русский язык // Русская и сопоставительная филология: Исследования моло
дых учёных. Казань, 2004. - С. 154).
32 Прокофьева Д.С. К вопросу о становлении реализма в польской прозе 40-50-х годов
XIX века // Критический реализм в литературах западных и южных славян. М, 1965
33 Цыбенко Е.З. Польский социальный роман 40-70-х годов XIX века. М., 1971
34 Липатов А.В. Юзеф Игнатий Крашевский // История польской литературы. М, 1968-
1969.-Т. 1
35 Малюкович С.Д. Становление реализма в творчестве Юзефа Крашевского в 1830-1840-е
годы: Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. М., 1984
36 Также см.: WarzenicaE. Poslowie II Kraszewski J.I. Latarnia czarnoksiejska. Warszawa, 1954
Эстетические идеалы молодого Гоголя, по справедливому утверждению И.В. Карташовой, характеризуются неопределённостью37. Но одно можно утверждать точно: русский писатель пришёл в литературу как романтик. Его дебют - это написанная в эпигонском духе идиллия «Ганц Кюхельгар-тен» (под псевдонимом Алов). Отрекшись от «Ганца», Гоголь, тем не менее, не отрекся от романтизма: романтическая струя будет оживлять всё его творчество. Так, в исследовательской литературе даже существует мнение о том, что творчество Гоголя представляет собой краткий «конспект» эволюции романтизма: от раннего, наполненного гармонией и светом (повести «Вечеров на хуторе близ Диканьки»), до позднего, деструктивно-пессимистичного, насыщенного идеями разобщённости, разделённое мироздания (повести «Миргорода») .
Однако уже в «Вечерах...» повестью «Иван Фёдорович Шпонька и его тётушка» было намечено дальнейшее развитие таланта Гоголя: здесь вместо лирической стихии «Сорочинской ярмарки» и «Майской ночи» - повседневный быт, мелочные склоки, мещанская циничность. А в 1835 г. в статье «Несколько слов о Пушкине» Гоголь заметил: «...Чем предмет обыкновеннее, тем выше нужно быть поэту, чтобы извлечь из него необыкновенное и чтобы это необыкновенное было между прочим совершенная истина». Стремление к обыкновенному означало решительную перемену в предмете изображения: вместо сильных и резких романтических характеров — пошлость и безликость обывателя, вместо поэтических и глубоких чувств — вялотекущие, почти рефлекторные движения. Однако даже обыкновенное у Гоголя приобретает черты неординарного: к примеру, «привычка» двух пожилых людей в «Старосветских помещиках» оказалась сильнее и человечнее самой
Карташова И.В. Гоголь и романтизм. Калинин, 1975. - С. 38 Супрун А.Г. Філософські погляди М.В.Гоголя в контексті українського романтизму: Дис... канд. філософ, наук. Киів, 2004. -С. 68.
пылкой романтической страсти. Известно суждение Ю.М. Лотмана о реализме Гоголя как о «своеобразном курьёзе»39.
В отличие от Гоголя, Крашевский дебютировал с крайне негативным отношением к романтизму (и одновременно к сентиментализму) . Стремление к изображению обыкновенного было одним из непреложных постулатов эстетики молодого писателя. Уже в ранних статьях «Конспект работы под названием "Несколько картин общественной жизни"» ("Prospekt па dzielo pod tytitfem "Kilku obrazow towarzyskiego zycia..."41 przez Kleofasa Fakunda Paster-naka"42, 1830) и «Взгляд на дорожку, которой я пошёл» ("Rzut oka па sciezk^, к1шц_ poszedtem"43, 1837) Крашевский, no сути, нападает на сентиментально-романтическую традицию с её буйством фантазии, экзотичностью, интересом к ярким, неординарным характерам. Ср., например: творческая ориентация старшей современницы Крашевского, достаточно известной писательницы К. Таньской-Гофмановой (1798-1845), уже в 1820-е годы определяется ею самой как создание «обычных, домашних повестей, рисующих предметы и людей вокруг нас, без великих и чрезвычайных приключений»44.
В «Конспекте...» Крашевский сомневается в художественной ценности романов популярной в XIX веке Анны Радклифф; полны иронии его замечания по поводу знаковых для сентиментально-романтической литературы образов, созданных в произведениях Ж.-Ж. Руссо («Новая Элоиза»), Ж. де Сталь («Коринна», 1809), Мари Коттэнь («Матильда», 1805; «Амелия Мансфилд», 1803), м-м де Жанлис, м-ль де Скюдери45. Крашевский обвиняет этих
Лотман Ю. М. О "реализме" Гоголя // его же. О русской литературе. СПб, 1997. - С. 694.
40 Первые опубликованные произведения Крашевского - «Жизнь сокальского органиста»
и «Котлеты. Бытовая повесть».
41 Под названием «Несколько картин общественной жизни» Ю.И. Крашевский объединяет
свои первые произведения: «Пан Валеры» ("Pan Walery", 1831), «Большой мир маленько
го городка» ("Wielki swiat malego miasteczka", 1832) и др., а также том произведений ма
лой формы.
42 Kurier Litewski. - 1830. - №6.
43 Kraszewski J.I. Dwa a dwa - cztery. Wilno, 1837
Klementyna z Tanskich Hoffmannowa. Krystyna: Dziela. Warszawa, 1877. - S. 134. 45 Произведения этих авторов составляли круг чтения юного Крашевского: среди упоминающихся в юношеском дневнике книг находим следующие: Станислав Потоцкий «Пу-
авторов в излишней экзальтации, считая их героев фальшивыми, неестественными, мало отличающимися друг от друга; яркими, но ненатуральными. Радклифф, Руссо, Жанлис, Коттэнь, Скюдери, по мнению польского писателя, создают не героя, а «раскрашенные китайские фигурки».
В статье «Взгляд на дорожку...» Крашевский последовательно избегает использования понятия «романтизм». Так, новеллу «Песочный человек» он считает «фантастической», В. Гюго называет «отцом новой французской школы», а Жана Поля считает «народным писателем».
В первой повести Крашевского «Пан Валеры» ("Pan Walery", 1831) читаем такие строки: «Писать баллады? Быть романтиком? Вот способ получить власть над читателем в наше время. Эти чувствительные стихотворения, которыми столь восторгаются многие, не понимая их, эти образы, вызывающие ассоциацию похожести, эти горячие чувства хватают за сердце! Молодые девушки, скрывшись в уголку, любят читать об этих буйных страстях и плакать над ними. Юноша хватает такую книгу, учится любить, но забывает склонения и вздыхает как нанятый, любуясь первым попавшимся на глаза чучелом. Старец тоже читает, чувствует, что сердце его начинает биться сильнее. Он покупает себе молодую жену и делает несчастными сразу двоих. Ой, не хочу быть романтиком!»46.
Однако это не значит, что отношение молодого Крашевского к романтизму, как, в общем, и к сентиментализму, ограничивалось нападками на его представителей. Доподлинно известно, что многие из романтиков (например, русские «революционные» романтики К. Рылеев, В. Кюхельбекер) иронизи-
тешествие в Темноград» (Stanisiaw Potocki "Podroz do Ciemnogrodu"), В. Богуславский «Швейцарское семейство» и «Генри VI» (W. Boguslawski "Familia szwajcarska", "Henryk VI"), Жан-Жак Руссо «Юлия, или Новая Элоиза» ("Julie ju La Nouvelle Helo'ise"), Шарлота де Бурбон, графиня Маларме «Три сердца», Н.М. Карамзин «Цветок на гроб моего Ага-тона», письма Яна Собеского к Марии Казимире, Барбара де Крюденер, Морган Сидни и др. Вполне естественно, что круг чтения юного Крашевского составляют традиционные для шляхетского семейства книги: идиллии польских авторов XVIII в., сентиментальные французские романы, путевые записки. Подробно круг чтения поляков в первое двадцатилетие XIX в. анализируется в кн.: Wojciechowski К. Historja powiesci w Polsce. Lwow, 1925. -S. 84adalej. 46 KraszewskiJ.I. Pan Walery. Wilno, 1831. - S. 8-9.
ровали по поводу романтизма, в частности, творчества В. Жуковского. Как нам кажется, нападки Крашевского на некоторых из представителей романтического искусства обусловлены теми же причинами: романтизм Крашевского шёл по другому пути. Так, размышляя об эстетических взглядах польского писателя, исследователь Э. Важеница отмечает, что «романтизм Крашевского имеет отчётливо индивидуальный характер (курсив мой. -В.П.), который не укладывается в рамки известных идейно-художественных направлений»47.
Так, в X разделе книги «Литературные штудии» ("Studja literackie") критике Крашевского подвергается следующий характерный для польской культурной традиции факт: источник поэтического в литературе он хочет ви-
лт 48
деть не только на Украине , которая для русских и польских писателей стала тем же, что и Шотландия для англичан - экзотикой подобно «бедуинам и Китаю», и предлагает польским авторам преодолеть моду на Украину. По мнению Крашевского, поэзию следует и можно искать везде - в Великой Польше, под стенами Смоленска, на валах Полоцка, на воротах Новгорода, в Беловежской Пуще.
Собственно говоря, Крашевский не отрицал эстетической ценности
49 ~
«украинской» школы как одной из романтических ветвей польской литературы. Таким способом Крашевский полемизировал с М. Грабовским, чрезмерно увлекшимся славянофильско-украинскими идеями о великом всеславянском значении Киева и стремящимся стать апостолом всеславянского единения.
Цит. по кн.: Цыбенко Е. 3. Польский социальный роман 40-70 годов XIX века. М., 1971 -С. 63
48 Крашевский не отрицает собственно украинскую проблематику в литературе, он и сам с
удовольствием обращается к ней как к источнику вдохновения. Украина фигурирует в ут
верждении писателя как образ крайне «затёртый» писателями, неоднократно использо
вавшийся в предшествующей и современной ему литературе.
49 Культ Украины на почве польской литературы был создан такими выдающими роман
тиками, как Б. Залеский (В. Zaleski), С. Гощиньский (S. Goszczynski), А. Мальчевский (А.
Malczewski).
В любом случае отношение писателя к романтизму как способу художественного изображения было неоднозначным. На протяжении всей своей творческой жизни Крашевский балансировал между двумя способами изображения — романтическим и реалистическим, отдавая дань то одному, то другому и порой своеобразно синтезируя их. Практически всё творчество писателя отмечено динамическим противостоянием двух начал: несомненным влиянием романтического мироощущения и стремлением в поисках собственного метода преодолеть это влияние.
Крашевский отнюдь не отрицает роли романтизма в ходе мирового литературного процесса. Наоборот, подобно Гоголю, он воспринимает его как «литературную реформу»50, а атаку романтизма на классицизм и псевдоклассицизм — как эмансипацию литературы. Признавая значимость классицизма, он, тем не менее, считает эту эпоху в большей степени подражательной, скованной рамками греческих и римских канонов. Так, в II разделе под названием «Новая литература» в книге «Литературные штудии» он писал: «Очень ошибаются те, кто думает, что романтизм застыл в мёртвых формах, в балладе, в сонете... Сначала романтизм, конечно, был лишь подражанием англичанам и немцам. Но потом их потеснили французы. За французами пошли другие; но вдруг кто-то сообразил: первоисточником каждой литературы должны быть собственные обычаи, жизнь, собственные чувства... Романтизм - это не средние века, это не дикость, не рождение чуда.. .»51.
По справедливому утверждению Ю. Кшижановского, Крашевский «отдавал дань романтической идеологии в течение всего своего более чем шестидесятилетнего творческого пути даже в годы позитивизма, на которые по-
пал заключительный этап его творчества» . Несмотря на своё крайне неоднозначное отношение к романтическому способу изображения, Крашев-
50 Kraszewski J.I. Studja literackie. Wilno, 1842. - S. 28
51 Ibid. S. 28-29.
32 Krzyzanowski J. Paralele. Studia porownawcze z pogranicza literatury і filkloru. Warszawa, 1977.
ский создаёт целый ряд произведений, отмеченных влиянием романтической эстетики.
«Этот "титан труда", — пишет М. Страшевская, польский литературовед, — своим пером реагировал на различные литературные, художественные, научные, общественные проявления. Никогда не пренебрегал какими бы то ни было группами; его взгляды подвергались частым изменениям»53. Вполне справедливое утверждение польского исследователя позволяет составить предварительное впечатление о динамике эстетических взглядов писателя: крайне изменчивые, находящиеся в постоянном развитии, подвергающиеся постоянной корректировке и дополнениям, они составляют особенную трудность для изучения.
Несмотря на мощную романтическую струю, насыщавшую творчество как Гоголя, так и Крашевского, одним из вершинных произведений польского писателя становится «первый польский социальный роман» «Волшебный фонарь», а поэма «Мёртвые души» Гоголя является значительнейшим этапом в развитии реализма в мировой литературе.
Это вполне закономерно: творчество Гоголя и Крашевского характеризуется пограничным положением в ходе мирового литературного процесса. Оба писателя пришли в литературу в эпоху, когда в недрах романтизма уже начали нарождаться основные принципы реализма.
Хотя «в России 30-40-х годов XIX века литературный романтизм как художественный метод достиг своей вершины»5, однако позиции романтизма в польской культуре были гораздо более устойчивы, чем в русском. Во многом это объясняется теми большими возможностями, какими обладал романтизм для художественного воплощения идеи освобождения разделён-
Straszewska М. Jozef Ignacy Kraszewski II Polska krytyka literacka (1800-1918). Materialy. W 3 tt. Warszawa, 1959. - T. II, s. 408.
54 Макара С, Юсялёва H. Творчасць У.Ф. Адоеускага і беларускі літаратурньї рамантызм II Slovansky romantizmus. О poetike: Zbornik prispevkov z medzinarodnej konferencie. Banska Bystrica, 2000. - S. 48. Все переводы с иностранных языков в настоящей работе выполнены автором, кроме специально обозначенных.
ной нации. Польских романтиков занимала идея национальной идентичности своего народа, его мессианская роль в ходе истории.
Тем не менее для польской литературы 1830-х годов характерно, как, собственно, и для русской, появление интереса к социальной стороне жизни: практически одновременно появляются такие разные с эстетической точки зрения произведения, как мистический эпос, изображающий историю польского народа от древних времён до Средневековья «Король-Дух» Ю. Словацкого и первая в истории польской литературы вполне реалистическая повесть о крестьянстве «Наводнение» Ф. Бернатовича.
В русской литературе взаимопроникновение двух тенденций может быть зафиксировано на примере творчества такого писателя, как В.Ф. Одоевский. При внимательном анализе его творческого наследия можно отметить, что такие его романтические шедевры, как «Последний квартет Бетховена» (1830), "Ореге del Cavaliere Giambattista Piranesi" (1831), «Импровизатор» (1833), «Себастьян Бах» (1835) написаны практически одновременно с такими его произведениями, в которых реалистический элемент явно доминирует: «Княжна Мими» (1834), «Новый год» (1837), «Княжна Зизи» (1839). Одоевскому удалось равноценно совместить в пределах одного творческого периода романтические и реалистические произведения. Об этом свидетельствуют такие его произведения, как дилогия «Саламандра - Эльса», «Бал», «Насмешка покойника», «Живописец», «Княжна Зизи»55.
Даже творчество такого автора, как М.Ю. Лермонтов, который воспринимается как типичный романтик, как русский Байрон, обнаруживает в своей структуре мощные реалистические потенции. Так, А.Н. Соколов, исследуя специфику его творчества, отмечает, что «творческий путь Лермонтова не укладывается в традиционную схему "от романтизма к реализму". Романти-
Подробнее об этом см.: Макара С. Гармония в дисгармонии. Banska Bystrica, 1997. - С. 82-141
ческие и реалистические тенденции в творчестве великого бунтаря и мечта-
теля сосуществуют в сложном взаимодействии» .
Это вполне естественный результат эстетического осмысления действительности: романтизм ещё при своей жизни распадался на множество самых разнообразных литературных течений и направлений, так как романтическое мировоззрение было исключительно многогранным, заключающим в себе разнородные элементы. Романтизм содержит в себе неоспоримые потенции не только реализма, но и символизма и даже натурализма.
Более того: известный чешский филолог Иво Поспишил говорит о романтизме как о «вечном явлении». «Он (романтизм. - В.П.), — пишет исследователь, — присутствует в образной структуре реализма, неоромантизма и модернизма, т.е. декаданса, символизма, акмеизма и т.д., одновременно с другими, зачастую противоположными тенденциями»57.
«Предчувствие» реализма в творчестве ранних немецких романтиков отмечает В.М. Жирмунский. В своей работе «Немецкий романтизм и современная мистика», говоря о творчестве деятелей йенского романтизма, он замечает, что «романтизм есть не только реалистическое миросозерцание, но он завершается порой <...> пламенным приятием жизни»58, а И.В. Карташова прямо пишет о постепенном утверждении идеи детерминизма в романтическом сознании59.
Утверждение дуалистичности мира, синтезировавшего в себе две сферы — сферу материального (реального) и духовного (идеального) — как один из постулатов романтизма привело к распадению единой романтической картины мира и, как следствие, проникновению в художественное творчество той самой материальной (реальной) сферы.
56 Соколов А.Н. Романтические поэмы Лермонтова // его же. М.Ю. Лермонтов. М, 1941. —
С. 41
57 Поспишил И. Романтизм и проблема литературных жанров // Slovansky romantizmus. О
zanrovosti: Zbornfk prispevkov z medzinarodnej vedeckej konferencie, konanej v Banskej
Bystrici 5. - 6. 9. 2002. Banska Bystrica, 2002. - С 24
58 Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. М., 1996
59 См. об этом: Гуляев Н.А., Карташова И.В. Введение в теорию романтизма. Тверь, 1991.
-С.в5
Одним из ударов по романтической картине мира в 1830-1840-ее годы становится публикация в 1835 году «Эстетики Гегеля», одной из ведущих идей которой стала мысль о том, что «состояние мира» определяет литературные течения и направления, виды и жанры искусств.
В итоге романтизм начинает отрицать сам себя, а романтические произведения насыщаются бытовыми картинами, сценами повседневной жизни. «Социальность» захлёстывает романтизм, и он постепенно сдаёт свои позиции, уступая место реалистической эстетике.
В предисловии к «Осенним листьям» (1831) В. Гюго говорит о неизбежности столкновения искусства с действительностью: «Внутри страны пересматриваются вновь все решённые уже социальные вопросы; все части политического тела выворачиваются или перековываются в горниле революции, на звонкой наковальне газет... Теории, вымыслы, системы везде приходят в столкновение с действительностью, вопрос о будущем уже изучен, так же как и вопрос о прошлом...» .
Г. Гейне с сожалением отмечает: «Прекрасные идеалы политической морали, законности, гражданской добродетели, свободы и равенства, розовые сны на заре XVIII века, за которые так героически шли наши отцы и которыми мы грезили вслед за ними, мы, готовые, как они, идти на смертную муку, - все они лежат у наших ног, разгромленные, разбитые, словно фарфоровые черепки, словно подбитая дичь...»61.
В результате объектом пристального изучения становится настоящая действительность во всём её бесконечном разнообразии, внутренне противоречивая, крайне изменчивая, саморазвивающаяся. Исторически конкретная картина общества представляется «через воспроизведение типичных характеров в типичных обстоятельствах» .
Гюго В. Собрание сочинений: В 15 томах. М., 1953-1956.-Т. 14, с. 160 Гейне Г. Собрание сочинений: В 10 томах. М., 1956-1959.-Т. 8, с 311-312 Маркс К, Энгельс Ф. Об искусстве: В 2 томах. М, 1957. - Т. 1, с 11
В центр внимания в эту эпоху ставится обрэз-тип, «представитель целого разряда, имя нарицательное»63. Так, в «Предисловии к «Человеческой комедии» О. де Бальзак в качестве главного эстетического принципа в изображении характера называет типизацию. Французский писатель намеревается дать «две или три тысячи типичных людей определённой эпохи» 64 в «типических фазах жизни». Крашевский называет Бальзака «работящим мастером характеров»65.
В это время особенное значение приобретает идущий от французской «неистовой школы» жанр «физиологического очерка». Так, в русской литературе интерес к типу и типизации спровоцировал возникновение так называемой «натуральной школы», которую связывают с именем Гоголя, а Крашевский создал целый сборник «физиологических очерков» «Типы и характеры» ("Туру і charaktery", 1854)66, а также цикл крестьянских (народных) повестей, в которой социальный, бытописательский элемент играет не последнюю роль.
Результатом этой тенденции становится максимальное снижение роли личности в движении жизни, а человек начинает восприниматься не как живая, целостная фигура, а как нечто незначительное, ничтожное. Жизнь делает из личности «маленького человека», обусловленного социальной средой. Человек романтико-реалистического пограничья, подобно героям Бальзака, утрачивает иллюзии, что получит дальнейшую разработку в реализме.
«Мёртвые души» Гоголя и «Волшебный фонарь» Крашевского стали своеобразным результатом переломной эпохи, ознаменованной внутренней борьбой двух эстетических позиций, разнородных, на первый взгляд, но глубоко связанных друг с другом полемик: о жанре романа, о «неистовой шко-
Белинский ВТ. Сочинения: В 3 томах. М., 1948. - Т. 1, с. 586
64 Бальзак О. де. Собрание сочинений: В 15 томах. - М., 1955. - Т. 1, с. 15
65 Kraszewski о powiesciopisarzach і powiesci. S. 70.
66 Знакомство Крашевского с русской «натуральной школой» несомненно: прогрессивный
польский журнал «Звезда» ("Gwiazda", аналог русского «Современника») печатал перево
ды произведений Д.В. Григоровича, В.И. Даля.
ле» во французской литературе, о новом типе героя, в которых оба писателя так или иначе принимали участие.
А.Н. Николюкин в своей монографии «Взаимосвязи литератур России и США. Тургенев. Толстой, Достоевский и Америка» отмечает: «Период расцвета русского романтизма завершается, с одной стороны, «энциклопедией идей русского романтизма» — романом Одоевского «Русские ночи» (1844), а с другой стороны, первым томом «Мёртвых душ», выход которого в свет ознаменовал победу реализма»67.
Однако это нисколько не отменяет романтического звучания ни «Мёртвых душ» Гоголя, ни «Волшебного фонаря» Крашевского: при всём своём тяготении к воспроизведению социальной жизни, типизации оба автора остаются верны глубоко прочувствованным романтическим традициям.
А.Н. Николюкин в той же монографии констатирует, что «Евгений Онегин», «Пиковая дама» А.С. Пушкина, «Петербургские повести» и «Мёртвые души» Н.В. Гоголя, «Герой нашего времени» и незаконченная повесть «Штос» М.Ю. Лермонтова — «таковы вершины русского романтизма, открывающие пока ещё неясную "даль свободного романа"»68.
Писатель-реалист стремится к раскрытию злободневных конфликтов, делая акцент на социальных отношениях между людьми и жизненных истоках формирования характеров. Писатель-романтик тяготеет к изображению необыкновенных ситуаций, прекрасного в своей таинственности и непознаваемости мира, в пределах которого действуют яркие, неординарные характеры. Писатели же романтико-реалистического пограничья, при обращении к обыкновенным ситуациям, заурядным характерам, в процессе изображения делают их необыкновенными, в результате чего реализм приобретает характерные для романтизма зыбкие, обтекаемые формы.
Таким образом, структура работы строится следующим образом: в главе I мы рассматриваем в сравнительном аспекте реализацию одной из ос-
67 Николюкин А.Н. Взаимосвязи литератур России и США. Тургенев. Толстой, Достоев
ский и Америка. М., 1987. - С. 15
68 Ibid. С. 17
новополагающих романтических категорий - фантастики - в творчестве двух писателей; объектом исследования главы II становится одна из характерных романтических тем - тема искусства, и то, как она воплощается в произведениях русского и польского авторов; в главе III анализируется история и способы её отражения в творчестве Гоголя и Крашевского; глава IV посвящена сравнительному изучению вершинных произведений двух авторов - поэмы «Мёртвые души» Гоголя и романа «Волшебный фонарь» Крашевского.
Своеобразие фантастики в творчестве Н.В. Гоголя и Ю.И. Крашевского: традиции фольклора и литературы
«Величайшее неразрушимое чудо — это вера человека в чудо, и величайшее явление духа — это наша боязнь духов в этой деревянной, полной механики жизни»1. В этих словах Жана Поля скрыт намёк на одну из категорий романтической эстетики: на фантастику. По мнению исследователей, фантастика стала существенной стороной романтического осмысления жизни2, ибо она оказалась тем связующим звеном, которое приближало романтиков к осмыслению новой «неразумной» сущности мира, а романтическая устремлённость к чудесному, волшебному, «неразгаданному» воспринимается как вполне закономерное явление, как реакция на «положительный век, в котором всё ус ловлено заранее». Недаром Гегель сравнивал фантастику с инкрустацией, содействующей разделению «непосредственно созерцаемого тождества абсолютного и его внешне воспринятого существования» .
Особый интерес романтиков к категории фантастического связан с тем, что действительность воспринималась ими как нечто низкое, далёкое от идеала. Они бежали от действительности в мир грёз и фантазий, который сами создавали. Ранние романтики воспринимали реальный мир лишь как отсвет мира другого, надреального, а фантастика давала им возможность перехода в новый мир, более гармоничный и человечный, и стала одним из способов возвращения утраченной внутренней гармонии.
Реализация фантастического у романтиков — внешне броская и образно яркая — на внутреннем уровне имеет глубокие психологические корни: их герои находятся не просто в разладе с внешним миром — в них самих нет целостности и покоя. Поэтому обращение к чудесному, фантастическому, является своеобразным способом преодоления внутренней дисгармонии и обретения целостности личности. «Неявное» в этом случае получает право существовать на равных правах с действительным и явным, а скрытый потенциал возможного становится наиболее действенной силой.
Жан Поль, рассуждая о романтической фантастике, выделяет три способа «употребления чудесного», два из которых — ложные, один — истинный: первый (ложный), когда намеченные было фантастические образы дезавуируются самим автором и «волшебный свет луны превращается в обыкновенный дневной свет» ; второй (ложный), когда чудеса нагромождаются без учёта принципа правдоподобия; третий (истинный), когда чудесное не разрушается и не остаётся в собственной сфере, но приходит к соприкосновению с нашим внутренним миром5.
Словно развивая идеи Жана Поля об истинной фантастике, В.Ф. Одоевский в статье «О вражде к просвещению, замечаемой в новейшей литературе» продолжает разработку теории фантастического. Фантастический сюжет, по мнению Одоевского, должен строиться или на основе необыкновенного происшествия, или посредством введения в повествование особой роли рассказчика, или авторскими высказываниями, которые «поднимают ... завесу со старинных нравов или с тайных движений души современников», «или поэтическим волшебством, которое при недостатке исторических свидетельств угадывает прошедшее и настоящее», или простосердечным «описанием нравов и характеров» .
По сути своей, традиции истинной романтической фантастики синтезировало творчество Э.-Т.-А. Гофмана. Имеются прямые свидетельства интереса Гоголя к творчеству Гофмана. Так, в одном из писем 1838 г. он обращается к В.Н. Репниной с просьбой прислать ему «который-нибудь из волюмов Гофмана». Гоголь не только читал произведения немецкого романтика, но и по характеру своего мироощущения во многом был близок к нему. Современная Гоголю критика неоднократно отмечала сходство отдельных его произведений с гофмановским творчеством, а СП. Шевырев ещё в 1835 году с некоторым упреком подчёркивал, что в «Арабесках» «юмор малороссийский не устоял против западных искушений и покорился в своих фантастических созданиях влиянию Гофмана и Тика». Подобное утверждение Шевырёва было вполне в духе критики «беллетристики в фантастическом роде»; например, несколько позднее В.Ф. Одоевский напишет: «Фантастичность народных поверий и неясность младенческих мечтаний, холодно перенесённые из иностранной книги, достигли настоящего бреда» . Известно, что В.Г. Белинский критически отзывался о гоголевском «Портрете» (не только о его первой редакции, но и о второй)8.
Взгляды исследователей и критиков на фантастику Гоголя глубоко разнятся. Так, размышляя о его фантастике, Н.Г. Чернышевский, отмечал, что она порождена самой жизнью и «противостоит гофмановской своей сутью»9, И.Ф. Анненский утверждал, что у Гоголя фантастический и реальный планы проникают друг в друга, чтобы ярче обрисовать психологию героя и пошлую действительность10; В.Я. Брюсов характеризовал Гоголя как писателя-фантаста в духе Э. По, воплотившего в своих произведениях собственные видения, в которых реальное и фантастическое тесно спаяны, а поэтому не отделимы друг от друга11; В.В. Розанов считал, что мир Гоголя искусственен, населён восковыми фигурами, «тенями в зеркале» ; Ю.М. Лотман полагал, что фантастика Гоголя не что иное, как «обыденный мир, разделённый на элементы, вступающие в необычные связи» ...
Учёные, обращавшиеся к исследованию фантастики Крашевского, проявляют большую солидарность друг с другом , считая фантастику Гофмана (а также отчасти Ирвинга и Жана Поля13) эстетическим эталоном для польского писателя. Так, отметим следующий факт, подтверждающий исключительно бережное, даже нежное отношение писателя к наследию великого немца: в Отделе рукописей библиотеки Вильнюсского университета хранится аккуратно переписанное рукой Крашевского письмо Гофмана .
В своих теоретических работах Крашевский очень часто размышляет о Гофмане и его творчестве. Автору «Эликсира дьявола» польский писатель посвятил эссе под названием «Покойник Гофман» ("Nieboszczyk Hoffmann"), в котором он отзывался о немецком авторе с бесконечным восхищением и почтением. «Покойник Гофман, — писал Крашевский, — имел много врождённого вдохновения и воображения, чего у других ему заимствовать смысла не имело; ему помогал немецкий вкус...» . Между тем писатель сожалел о недостаточной известности гофмановского творчества в Польше: «Мы ... знаем ... две или три повести, но не знаем ни "Принцессы Брамбиллы", ни "Марино Фальери", ни славных "Размышлений кота Мура", ни одной из его "Ночных повестей", ни многих-многих других...» . Действительно: на польский язык в первой трети XIX века Гофман практически не переводился. Один из немногих примеров — это весьма некачественный перевод с французского нескольких сказок, опубликованный в «Виленском дневнике» за 1830 год19.
Тема искусства и образ человека искусства в трактовке Н.В. Гоголя и Ю.И. Крашевского
Писателей XIX века неизменно увлекала идея высокого назначения искусства и человека искусства. Особое выражение эта идея получила в литературе романтизма классической поры. Романтики трактовали человека искусства (писателя, поэта, художника, музыканта) как божественного посланника на грешной земле и толковали в рамках оппозиции «Я (художник, поэт, музыкант)» — «Остальной мир», утверждая высокую мессианскую роль искусства. Искусство обожествлялось романтиками, возносилось ими до уровня религии. «Кто несчастлив в сегодняшнем мире, — писал Новалис, — кто не находит здесь того, что ищет, пусть уйдёт в мир искусства, пусть живёт в этой гонимой церкви лучшего мира»1.
Актуальность этой темы намечена ещё ранними (йенскими) романтиками на рубеже XVIII-XIX веков. В этом смысле показателен неоконченный роман Новалиса «Генрих фон Офтердинген» (опубликован в 1802 году), герой которого, поэт, отправляется на поиски привидевшегося ему во сне Голубого Цветка. В романе провозглашается идеал поэта творящего, ищущего «вечного» в «настоящем», «бесконечного» в «конечном», а Голубой Цветок становится символом романтического томления по невыразимому, вневременному. Поэт Новалиса пребывает в идеальном мире, ощущая видимую жизнь лишь «бледным отблеском потустороннего». Новалис не успел завершить свой роман: вторая часть («Свершение»), в которой автор хотел утвердить идею о том, что всё в жизни — природа, история, война, обыденная жизнь — есть поэзия, поскольку она и есть дух, оживляющий всё в природе, осталась незаконченной. Образ творящего поэта даётся им также в аллегорической сказке «Гиацинт и роза» (в рамках философского фрагмента «Ученики в Саисе»)2.
Эстетическим манифестом раннего немецкого романтизма в его восприятии искусства является написанный в соавторстве Л. Тиком и В.Г. Ва-кенродером сборник очерков и новелл об искусстве «Сердечные излияния отшельника - любителя искусств» ("HerzensergieBungen eines Kunstliebenden Klosterbruders", 1797). Искусство, по мнению Вакенродера, «раскрывает нам сокровища человеческого духа, направляет наш взор внутрь себя и в человеческом образе показывает нам незримое — ... всё благородное, великое и божественное»3. О судьбе художника размышляет Л. Тик в романе «Странствия Франца Штернбальда» ("Franz Sternbalds Wanderungen", 1798)4. В «Фантазиях в манере Калло»5 Э.-Т.-А. Гофман также обращается к теме искусства, которое воспринимается им как посредник между человеком и вечным бытием; образы людей искусства (музыкантов, поэтов) решаются им в рамках оппозиции музыкального и антимузыкального миров, при этом об обычных людях говорится, что они — фабричные изделия (Fabrikarbeiten). Эти люди оказываются духовно обеднёнными, ослабленными, ограниченными жизненными и бытовыми рамками6. В противоположность таким людям-машинам Гофман создаёт образ гениального, непризнанного, немного безумного Иоганнеса Крейслера. Такими беспокойными, одержимыми утверждением идеи Красоты, Добра, Искусства являются и другие герои Гофмана: композитор Глюк («Кавалер Глюк»), студент Ансельм («Золотой Горшок»), Натанаэль («Песочный человек»), Бальтазар («Крошка Цахес») и другие.
Эта тема живо воспринимается русскими романтиками. Так, в повести «Живописец» (1833) Н.А. Полевого в центре повествования находится образ художника (Аркадия), преклоняющегося перед искусством; но смерть покро вителя заставляет его совершить предательство: за деньги он начинает писать портреты сильных мира сего, «людские рожи» . На подобном противопоставлении мечты и действительности основывается трактовка образа Вильгельма Рейхенбаха в романе «Аббаддона» (1834) того же автора .
Повесть А.В. Тимофеева «Художник» (1834) — трагическая история крепостного сироты, благодаря таланту и удаче (его отец оказывается помещиком), становится художником. Жизнь героя Тимофеева — это бескорыстное служение искусству, которое противопоставлено жестокой реальности, от которой он бежит в идеальный мир фантазий и грёз. Обращением к образу крепостного — человека искусства — характеризуется повесть «Именины» (1835) Н. Павлова. Свойственное романтизму противостояние человека искусства и окружающего мира показано также в повести А. Бестужева-Марлинского «Он был убит» (1835-1836), которая представляет собой трагическую историю жизни молодого поэта, убитого на войне .
В творчестве В.Ф. Одоевского образ человека искусства и его трагическая судьба находит выражение в целом ряде произведений: «Последний квартет Бетховена» (1831), «Себастиан Бах» (1831), в которых великие музыканты оцениваются автором как «высокие безумцы»; в повести «Живописец» (1839) (о художнике и его трагической судьбе). «Высшие мгновения жизни художника, — пишет об Одоевском В.Г. Белинский, — разительнейшие явления его существования, дивная и горестная судьба были им схвачены с удивительной верностью и выражены в глубоких поэтических символах»10. Отметим также повесть В. Соллогуба «История двух калош» (1839), в которой повествуется о бедном музыканте Шульце, наталкивающемся на глубокое равнодушие общества, связанное с непониманием и неприятием его таланта .
Гоголя исключительно интересовала тема искусства . Ещё в 1830 г. в письме к матери он с энтузиазмом рассказывал о частых посещениях Академии художеств; в письмах этого периода заметно восторженное отношение писателя к искусству, восприятие его как некой святыни. Искусство, по мнению Гоголя, — это постижение совершенства мироздания и по сути своей — величайшая созидательная сила. Как отмечает И.В. Карташова, Гоголь живо воспринимает романтическую идею об успокаивающем воздействии искусства на человека13. При этом, задача художника — выразить своими средствами гармонию, проникнув в сущность мира.
Эти мысли находят своё выражение в ранних статьях писателя («Борис Годунов. Поэма Пушкина»), в сборнике «Арабески», в частности, в статьях: «Скульптура, живопись и музыка», «Несколько слов о Пушкине», «Об архитектуре нынешнего времени», «Последний день Помпеи», а также в повестях: «Портрет», «Невский проспект». Отметим также и то, что первоначальный замысел повести «Записки сумасшедшего» предполагал раскрытие судьбы безумного музыканта. В этот период Гоголь был крайне увлечён повестями из цикла «Дом сумасшедших» В.Ф. Одоевского, в которых разрабатывается тема мнимого/действительного безумия у высокоодаренных натур14.
История и её отражение в творчестве Н.В. Гоголя и Ю.И. Крашевского
Гоголь и Крашевский характеризуются крайне пристальным интересом к проблеме художественного осмысления истории, ибо «во все времена история была любимым предметом изучения во всех странах», а XIX век, «обильный великими событиями и потрясениями, должен был породить совершенно новый дух исторического познания»1. Оба писателя практически одновременно начинают свои исторические штудии, одновременно же из-под их пера появляются первые произведения на историческом материале. Однако гоголевская концепция истории и концепция истории Крашевского периода 1830-1840-х годов характеризуются, при наличии известной близости, не менее явными расхождениями.
Бесспорно, знаковой фигурой для всей европейской исторической прозы, её эстетическим ориентиром стал старший современник Гоголя и Крашевского — Вальтер Скотт, «шотландский чародей» (А. Пушкин), «второй Шекспир» (В. Белинский), «Васко да Гама» исторической романистики (Н. Полевой), «пророк прошлого» (М. Грабовский), «современный трувер» (О. де Бальзак), который, говоря словами А. Бестужева-Марлинского, «решил наклонность века к историческим подробностям, создал исторический роман, который стал теперь потребностью всего читающего мира» . «Ныне сказав, — отмечает «Московский телеграф», — исторический роман, кто не вспомнит тотчас Вальтер-Скотта»3, а Бальзак отмечал, что Скотт возвысил «роман до степени философии истории» . Русский и польский писатель живо вос принимают идеи автора «Айвенго», так или иначе следуют за сделанными им эстетическими открытиями, полемизируют с ним.
В. Скотт стал продолжателем идей, высказанных лордом Г. Болингбро-ком в «Письмах об изучении и пользе истории». «История, — пишет англичанин ещё в 1735 г., — древний автор, опыт — современный язык. Первая формирует наш вкус, мы переводим смысл и значение, мы впитываем в себя её дух и суть; но мы подражаем лишь отдельным достоинствам оригинала (выделено мной. - В.П.) — подражаем в соответствии с идиомами нашего родного языка, т.е. мы часто заменяем их эквивалентами и далеки от того, чтобы рабски их копировать» .
В своей исторической романистике В. Скотт определил путь всей мировой исторической прозы, выдвинув на первый план то, что до него, в немногочисленных произведениях на историческую проблематику, было второстепенным, а именно саму историю, которая из фона стала движущей силой сюжетного действия, причём история передаётся писателем не через судьбу великих королей, полководцев, а через судьбу простых людей. Особое внимание В. Скотта уделяется так называемому «местному колориту», т.е. художественному изображению обычаев, нравов, быта, традиций и пр.
В романах великого шотландца правда и вымысел сосуществуют на равных, о чём сам автор писал в предисловии к «Айвенго»: «Строгий историк может подумать, что, перемешивая правду с вымыслом, я засоряю чистые источники истории современными .измышлениями и внушаю подрастающему поколению ложное представление о веке, который описываю. Правда, я не могу, да и не пытаюсь, сохранить абсолютную точность даже в вопросе о костюмах, не говоря уже о таких более существенных моментах, как язык и нравы...» . Историческую романистику шотландского писателя по праву называют «браком поэзии с историей» .
Таким образом, В. Скотт утверждает право писателя на свободу в работе над фактами прошлого и историческим материалом, о чём он пишет в том же предисловии: «Художник должен изображать людей в костюмах и позах, свойственных эпохе; местность, которую художник избрал для изображения, должна быть передана со всеми своими особенностями...Но вовсе не обязательно, чтобы он погружался в воспроизведение мельчайших черт оригинала, чтобы он с совершенной точностью изображал траву, цветы и деревья, украшающие местность...» .
В. Скотт утверждает особенную эстетическую ценность писательской интуиции, а достоверность повествования он полагает выше жёстких хронологических рамок, о чём пишет в своём дневнике: «Лучше поверхностная книга, которая ярко и живо соединяет известные и признанные факты, чем унылое, скучное повествование, которое сочинитель прерывает на каждом шагу, чтобы углубиться в предмет, вовсе не требующий углублённых размышлений. Ничто так не утомляет, как прогулка по красивой местности с дотошным натуралистом ... , который постоянно отвлекает ваше внимание от величественного пейзажа и показывает какую-то травку или камушек...»9.
Исторический романист, по мнению В. Скотта, должен быть объективным, несмотря на свои личные убеждения; он обязан быть наблюдателем, находящимся над изображаемыми событиями. Таким образом, писатель утверждает образ беспристрастного автора-повествователя, бесстрастного созерцателя, историка, который прежде всего апеллирует фактами, основываясь на исторических документах, цитируя источники.
Ещё в 1827 году П.А. Вяземский заметил: «В наш век невозможно поэту не отозваться Байроном, как романисту не отозваться Вальтером Скоттом» . Имя шотландского писателя гремело по всей Европе, и отзвуки этого эха были живо восприняты как в русской11, так и в польской литературах , а «спор об историческом романе был, несомненно, самым интересным идейным спором эпохи» .
С В. Скоттом Гоголь познакомился достаточно рано: в письме к матери (от 2.Х. 1827) он пишет о некой «к Машиньке посылочке»14, в которой, как установили исследователи15, среди других литературных новинок 1827 года, находилась книга Скотта «Владетель Островов». Доподлинно известно то восхищение и благоговение, которое питал к «современному труверу» Гоголь. Так, 1836 году Краевский в письме Погодину отмечал: «Гоголь живёт теперь в двух верстах от Женевы в деревне...Читает прилежно (выделено мной. - В.П.) Мольера и Вальтер-Скотта»16. На смерть великого современника русский писатель откликнулся следующими словами: «Умер знаменитый шотландец, великий дееписатель сердца, природы и жизни, полнейший, обширнейший гений XIX века» . Гоголь выступил с критикой рецензии одиозного Сенковского, в которой тот назвал исторический роман «уродом», «побочным сынком без роду, без племени», «ложной формой прекрасного» и т.д., а Вальтера Скотта обвинил в «шарлатанстве»18. «Вальтер Скотт, — пишет Гоголь, — этот великий гений ... назван шарлатаном. И это читала Россия, это говорилось людям уже образованным».-Гоголь считает шотландца «великим гением», а его произведения — «бессмертными созданиями»19.
«Мёртвые души» Н.В. Гоголя и «Волшебный фонарь» Ю.И, Крашевского
Во Введении мы уже говорили о «предчувствии реализма» в структуре самого романтизма1. Действительно, «реалистическая "струя", просочившись в романтическое творчество извне, начинает играть решающую роль в общем синтетическом потоке, определяя его эстетическое своеобразие», поскольку «интерес к жизненной прозе — неотъемлемая черта романтического отношения к миру» . Вполне закономерным явлением можно считать рождение во Франции «школы неистовых», а вслед за ней — русской «натуральной»3 и польской «фламандской» школ, реализм которых, по справедливому утверждению В.И. Кулешова, «полемически отграничил себя от недавнего своего предтечи и спутника — романтизма (подчёркнуто и выделено мной. -В.П.)»5.
В конце 1830-начале 1840-х годов в русской и польской литературах популярность приобретают различные «картины», «дагерротипы», «физиологические очерки», в которых изображаются представители разных общественных групп (произведения В.Г. Белинского, В.И. Даля, Е.П. Гребёнки, Д.В. Григоровича, Ю. Дзежковского, А. Грозы, Л. Семеньского и др.). В портретах героев этих произведений ощутим интерес авторов к физиогномическому учению И.К. Лаватера, согласно которому характер человека можно «уга дать» по чертам его лица, по мимике и жестам. Для этого направления прозы свойственны документальность и верное копирование действительности, а герой таких произведений помещён в «плотную атмосферу быта» (И.В. Кар-ташова). Повествование начинает тяготеть к типизации, а авторы отказываются от описания ярких и неординарных ситуаций и характеров.
«Социальный элемент» появляется у Гоголя уже в «Вечерах» («Иван Фёдорович Шпонька и его тётушка»). Постепенно в его творчестве происходит усиление реалистических черт. Например, во второй редакции (по сравнению с первой) «Портрета» углубляется психологическая обоснованность поступков героя, а мистика отступает на второй план; обращаясь к традиционной для романтизма теме безумия в «Записках сумасшедшего», он создаёт «психическую историю болезни»; а «Шинель» становится одной из отправных точек для развития реализма в русской литературе {locus communis литературоведения — приписываемое Достоевскому «Все мы вышли из "Шинели" Гоголя»). Ср. несколько утрированное суждение С. Бураковского: «Петербургские повести ... и в особенности поэма "Мёртвые души" представляют художественные воспроизведения таких явлений, которые характеризуют современную писателю русскую жизнь... Этими произведениями ... Гоголь и положил в русской литературе начало нового направления, которое получило название "натурального" или "реального"»6. Но в любом случае: «автор "Мёртвых душ" отнюдь не отрицает романтического творчества, он признаёт его "сладкое обаянье"»7.
В отношении Крашевского можно отметить, что создание «верной картины» жизни представлялось ему крайне важным, тем более что в литературу он пришёл, в отличие от Гоголя, не с «немецкой идиллией» («Ганц Кюхель гартен»), а с «правдивой повестью»9 («Котлеты»), в которой он отнёс себя к числу тех, «кто любит смотреть на людей, выявлять в них образчики и описывать, чтобы они посмеялись сами над собой»10. В дальнейшем в его творчестве появляются многочисленные «картины», «воспоминания», «повести из жизни», «путевые очерки», которые характеризуются исключительной достоверностью, этнографической точностью, подробностью («Воспоминания Полесья, Волыни и Литвы» /"Wspomnienia Polesia, Wolynia і Litwy", 1840/, «Картины из жизни и путешествий» /"Obrazy z zycia і podrozy", 1842/). А. Витковская справедливо называет Крашевского «мастером ... фламандской методы» .
Результатом глубоко органичной эволюции Гоголя стала поэма «Мёртвые души» (опубликована в 1842 году). Эстетические метания Крашевского 1830-начала 1840-х годов завершились созданием «первого польского соци-ального романа» (Е.З. Цыбенко) «Волшебный фонарь» ("Latarnia czarnoksi-ej3ka") (1843/44)13.
Поэма Гоголя оказала исключительное воздействие на мировой литературный процесс и, в частности, на развитие польской литературы. В свете мощных тенденций создания верной картины современного общества она стала одним из эстетических образцов для художников, стремящихся к воплощению этой идеи. Современник и близкий друг Крашевского поэт Тео-филь Ленартович в цикле лекций «О характере поэзии польско-славянской» («О charakterze poezji polsko-slowianskiej») заметил: «Гоголь, душа поистине поэтическая, натура чисто русская и славянская, великий и выразительный характер, редкая мысль, внимательный исследователь, несравненный мастерслова, оставил нам потрясающий образ русского общества в своей поэме "Мёртвые души"...» .
Гоголевская поэма на долгие годы стала предметом вдохновения для многих польских писателей. Так, А. Марцинковский (под псевдонимом А. Новосельского) создал роман «Воспоминания инспектора складов» ("Pamie niki kuratora magazynow", опубл. 1856), отмеченный очевидным влиянием русского писателя15. Достаточно явные гоголевские реминисценции находили своё отражение и ранее в творчестве другого польского писателя — Ю. Коженёвского (J. Korzeniowski)16. По свидетельству польского исследователя К. Чаховского, «натурой своего таланта наблюдателя и характером реализма Коженёвский сближается со своим современником Гоголем, ранее опубликованный роман которого (1842) (т.е. поэма "Мёртвые души". - В.П.) могла быть для польского писателя одним из небезразличных литературных образцов» . В данном случае имеется в виду роман «Коллокация» ("Kollokacja", 1847), в котором Коженёвский, подобно Марцинковскому, обращается к созданию картины жизни современного ему общества провинциального дворянства .
Естественно, Крашевский, находившийся в авангарде польской эстетической мысли, не мог обойти вниманием столь значительного литературного явления, как «Мёртвые души». В год первой публикации гоголевской поэмы на русском языке (1842) корреспонденты Крашевского неоднократно выражали ему своё восхищение произведением русского писателя: например, Ст. Лахович (St. Lachowicz) (письмо Крашевскому от 25.ХП.1842), Р. Подбере ский (R. Podbereski) (письмо Крашевскому от 25.VII.1842)19; Р. Подберески даже надеялся найти в Крашевском не только внимательного читателя произведений Гоголя, но и куратора издания его произведений в типографии Т. Глюксберга (Т. Glucksberg).
