Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Христианские основы нравственно-эстетической концепции Н.С. Гумилева 22
1.1. «Путь конквистадоров и «Романтические цветы»: ориентиры постижения духовных ценностей 22
1.2. Роль библейских мифов в авторской концепции книг «Жемчуга» и «Чужое небо» 42
1.3. Роль христианских заветов на пути испытаний и потрясений 60
1. 4. Своеобразное развитие темы странничества в книге лирики «Шатер» 87
1.5. Христианское вероучение как основа концепции бытия в лирике «Огненного столпа» 94
Глава II. Античная культура в поэтическом наследии Н.С. Гумилева 112
Глава III. Неоромантическое начало и его развитие в поэзии Н.С. Гумилева 164
Заключение 263
Примечания 274
Библиография 280
- «Путь конквистадоров и «Романтические цветы»: ориентиры постижения духовных ценностей
- Роль библейских мифов в авторской концепции книг «Жемчуга» и «Чужое небо»
- Роль христианских заветов на пути испытаний и потрясений
- Своеобразное развитие темы странничества в книге лирики «Шатер»
Введение к работе
Преступный, без суда и следствия, расстрел Николая Степановича Гумилева на долгие годы определил вопиющее отношение большевистских властей к его наследию. В течение более шестидесяти лет после трагической гибели поэта даже упоминание его имени в печати пресекалось и каралось советскими идеологами. В этот период очень многое сделали деятели Русского зарубежья для постижения творческой индивидуальности Гумилева, переиздания сборников его стихов, прозы, публицистики. Поэзии и литературной деятельности ярчайшего представителя Серебряного века дали высокую оценку Н. Оцуп, Г. Струве, Ю. Айхенвальд, А.В. Амфитеатров, К. Мочульский, В. Вейдле, Е. Аничков, Л. Страховский, С. Маковский, И. Одоевцева, В.Ф. Ходасевич, Г. Иванов, А.Н. Толстой, А.И. Куприн и многие другие.
Только с конца 1980-х годов, после раскрытия Г.А. Тереховым («Новый мир», 1987, № 12) истинной причины ареста и расстрела Н.С. Гумилева, началось освоение его творчества на родине. В настоящее время ощущается острый интерес к его личности и поэзии. Целенаправленное и плодотворное изучение наследия Гумилева проходит по двум основным направлениям: устанавливается неповторимая индивидуальность художника-новатора и прослеживается его творческий путь - восхождение к высотам искусства. Опубликованы на эту тему несколько монографий, множество научных статей, воспоминаний современников, проведены многочисленные научные конференции.
Все работы, созданные за рубежом и в России, привлечены и осмыслены с точки зрения избранной темы в настоящей диссертации. Особенно значительными для автора данной работы стали раздумья исследователей о многоплановости отдельных произведений и целостных сборников зрелой лирики Гумилева, об органичном сочетании в его образной системе разнохарактерных обобщений, устремленных к открытию связей между неоднородными гранями человеческого бытия. В богатстве
духовных прозрений поэта справедливо была установлена непреходящая ценность его наследия. В этой области к важным и убедительным наблюдениям пришли многие деятели Русского зарубежья. Близкий друг Гумилева Н. Оцуп с восхищением писал: «Пленительная эта фигура, одна из самых пленительных в богатой замечательными людьми русской поэзии» (3, 558), так прояснив свою мысль: «Она вся насыщена красками, образами и звуками. Однотонных стихов, т.е. таких, где все сведено к одной теме, одному чувству, почти нет. <...> Чаще всего в каждом отдельном стихотворении сплетено несколько тем, внешние описания слиты с психологическими, живопись - с философией, музыка - с прозой» (3, 567).
Феноменальное воздействие лирики Гумилева выразительно истолковал Ю. Айхенвальд: «Не плоской понятностью понятна и пленительна поэзия, а той бездонной глубиной, теми перспективами бесконечных смыслов, которые она раскрывает в таинственной музыке своих речей» (4, 276). Вот почему критик скорбел о вынужденном, трагическом обрыве поэзии Гумилева: «история сделала из нее только отрывок. Рост его творчества не кончился. Оно становилось все углубленнее, в него проникли философские моменты, оно начало было развиваться под знаком той большой мысли, что поэтам, властелинам ритмов, доверены судьбы всего всемирного движения и что они
Слагают окрыленные стихи, Расковывая косный сон стихий» (4,275-276). По поводу закрепившегося за Гумилевым узкого определения -«искатель и обретатель экзотики» (4, 65) - Г. Струве принципиально заметил: «Экзотические образы и темы, мотивы кочевья и странствий действительно проходят через всю поэзию Гумилева, но она ими не исчерпывается» (5, 95). В том же плане расценил исследователь суть литературного течения, возглавленного Гумилевым: «Акмеизм был сам детищем символизма, и Гумилев хорошо это сознавал <...>. В сущности, бой, который Гумилев давал символизму, был направлен лишь против
крайностей последнего <...>. При всей романтичности Гумилева, при всей его тяге к экзотике, классическое начало порядка и формы, начало устрояющее и оформляющее, было очень сильно в нем» (5,28-29).
А.В. Амфитеатров предложил свою линию постижения наследия Гумилева - с точки зрения его душевного напряжения, способности к полной самоотдаче искусству: «Он писал свои стихи, как будто возносил на алтарь дымящуюся благоуханием жертву богам...» (6, 39). Также, часто сокрытое в стихотворном «подтексте» устремление художника поистине было перспективным в своем развитии и гораздо более обусловило его индивидуальность поэта, нежели его акмеистическая программа.
Жаркие споры в исследовательской среде Русского зарубежья разгорелись по поводу темы войны в творчестве Гумилева. Были допущены непростительные обвинения поэта в шовинизме, искаженные представления о причинах его добровольного вступления в армию, проявленного во время боевых действий героизма. Исказив правду, высказался на страницах журнала «Возрождение» о поэзии Гумилева Н. Ульянов: «Когда вспыхнула мировая война, все крупные наши поэты откликнулись на нее стихами, полными тревоги за судьбу России и человечества <...> один Гумилев восторженно приветствовал пожар Европы. Кроме Маринетти, давно воспевавшего войну, как гигиену мира, едва ли кто другой в европейской литературе воспринял величайшую из катастроф подобным образом... Пафос сражения, величие зрелища, эстетика войны - вот истинная ценность события. Он не боец одного из борющихся станов, он дух, царящий надо всеми и всех подбодряющий. Лишь бы хорошо рубились и красивее проливали свою многоцветную кровь <...>. Пришел он на войну не из любви к ней, а в силу внутренней опустошенности. Путешествуя по разным Левантам, прожил и проиграл все лучшее в жизни и возжаждал боевых тревог, как средство заполнить образовавшуюся пустоту» (7, 153). Без агрессивных выпадов, но и вне серьезного проникновения в суть военных стихов Гумилева высказались Е. Аничков, Ю. Айхенвальд, С. Маковский.
Другая группа рецензентов (Г. Иванов, Г. Струве и др.) избрала результативный путь - соотнесения откликов поэта на военные события с его духовными устремлениями. Активно отстаивал эту точку зрения Л. Страховский: «Гумилев <...> нашел в войне отклик на русское народное стремление к жертвенности и подвигу. В войне он видел очищение, торжество духа над плотью. Жизнь отдана в руки Божьи... В воинском подвиге поэт отождествляет себя с родиной <...> и на нем благословение Господне» (8,168).
В свете такой полемики закономерно встал вопрос об отношении Гумилева к религии. Некоторые его современники (Е. Аничков, С. Маковский, Н. Ульянов, В. Ходасевич) ошибочно, на наш взгляд, отрицали принадлежность Гумилева к христианской вере. Другие (Н. Оцуп, Г. Струве, Л. Страховский и др.) доказательно, с опорой на биографию и творчество поэта утверждали его сознательную ориентацию на христианское вероучение. Л. Страховский выразил совершенно справедливое убеждение: «Гумилев всегда был глубоко верующим человеком, а испытания в его жизни только углубили его религиозное чувство. Уже в ранних своих стихах он противопоставил соблазну зла христианское искупление <...>. Позже это раннее выражение веры стало непреложным» (8, 169).
Светлую память о Н.С. Гумилеве, проницательные размышления о его вдохновенном творчестве, поэтических открытиях, философских прозрениях передала нам русская эмиграция. Этот материал уникален. Более того, он верно направляет современный поиск ученых, но одновременно предполагает новое решение давно дискутируемых глобальных вопросов: о характере художественного мышления Гумилева, о духовной основе его жизнепостижения, своеобразии участия в литературном движении, пр. Большинство деятелей Русского зарубежья защищало подлинные творческие завоевания Гумилева. Но в силу жанра и назначения этих работ (заметки критиков, журнальные короткие выступления) - авторы доносили в общем плане свои плодотворные наблюдения, иллюстрируя их отдельными
примерами, биографическими фактами. Системное и последовательное исследование сборников лирики Гумилева, текстологический анализ включенных в них произведений - не были запланированы, поэтому не осуществлены. Для глубокого проникновения в сложный многогранный мир художника необходимо детальное рассмотрение образной системы Гумилева, ее духовных и культурных истоков, характера и развития философско-эстетической концепции поэта.
В наше время такая перспектива не просто определилась, а стала безотлагательной^ поскольку в российских работах рубежа XX-XXI веков, посвященных Н. Гумилеву, громко зазвучали недопустимые рассуждения о его гражданских позициях, нравственно-эстетических идеалах. В ряде статей, опубликованных вскоре после приведенных Е.А. Тереховым документов, реабилитировавших честное имя безвинно расстрелянного поэта, ощутимо сказались перепевы давних инсинуаций по его адресу, что, однако, не исключало положительных оценок других граней наследия Гумилева.
А.И. Павловский (Гумилев Н.С. Стихотворения и поэмы / Вст. статья А.И. Павловского, биогр. очерк В.В. Карпова. Л.: Сов. писатель, 1988. -Библиотека поэта. Большая серия), выявил ряд лейтмотивов поэзии Гумилева, проследил их эволюцию, высоко оценив творческие достижения мэтра акмеизма. Эта работа сыграла положительную роль в освоении наследия Гумилева. Тем не менее, углубления в сложный духовный мир поэзии, обусловивший сущность и обогащение его художественных открытий, не было, а спорные трактовки проистекали от поверхностного восприятия. Исследователь указал на круг «родственных» мироощущению Гумилева «литературных опор и традиций», заложенных классиками литературы и современниками: «Среди этих имен следует прежде всего назвать Готье, Леконта де Лиля, Теодора де Банвиля, Виктора Гюго, <...> Малларме, <...> Бодлера и Верлена. Нельзя не сказать, что едва ли не постоянным чтением Гумилева был Гомер, не прошел он мимо античной
поэзии и драмы. Из русских современников - прежде всего Брюсов, <...> И. Анненский». Были отмечены и «определенные традиции русского XIX и даже XVIII веков, например, оды Ломоносова и Державина, поэзия Лермонтова и Тютчева, Майкова, Щербины и Случевского...» (9, 23). Может быть, по причине краткости статьи, А.И. Павловский, констатировав связи, даже не коснулся текстуального анализа тех или иных граней поэзии Гумилева, т.е. единственной возможности, во-первых, подтвердить состоятельность намеченных параллелей, во-вторых, раскрыть особенную реакцию художника на достижения его предшественников. В результате были допущены ошибочные выводы. В частности, нельзя согласиться с таким суждением: «Труднообъяснимый, но явный недостаток национального элемента оказался в конце концов роковым для поэта, и никакая изысканная техника не могла впоследствии ни восполнить, ни затушевать этого зияющего страшным равнодушием пробела» (9, 21). Искаженно, в духе узкосоциологических установок, были представлены стихи Гумилева военных лет: «По своему выспренному духу, по проникнутости идеями монархической верноподданности, по риторике, окрашенной в церковные тона, военная лирика Гумилева фактически едва ли чем-нибудь отличалась от казенной шовинистической литературы, как бы ни открещивался от шовинизма сам поэт» (9, 38).
В.П. Енишерлов («Жизнь и стихи Николая Гумилева» // Николай Гумилев. Стихи. Поэмы / Ред. и автор предисл. В.П. Енишерлов. Тбилиси: Мерани, 1988) ввел в научный обиход важные сведения о личности и деятельности поэта, с их учетом рассмотрев многие звенья его творческого пути. Несомненной заслугой автора вступительной статьи стало обоснование романтической направленности Гумилева. Однако, и в этой работе отсутствовало изучение многозначного образного строя произведений Гумилева. Поэтому верные по своей общей ориентации наблюдения не привели к постижению неповторимых достижений художника. К сожалению, даже сквозной мотив статьи - о романтическом
пафосе поэта - был исчерпан лишь ссылкой на его верность «Музе Дальних Странствий» и весьма распространенные черты человеческого характера: «В лирике Гумилева отчетливо воплотился психологический тип его личности - мужественного человека, умеющего и любящего смотреть в лицо опасности, бесстрашно бросающего вызов судьбе» (10,10-13).
Л.А. Смирнова построила свою работу «...Припомнить всю жестокую, милую жизнь...» (Н.С. Гумилев. Избранное / Сост., вступит, статья и примечания Л.А. Смирновой. М.: Сов. Россия, 1989) по иному принципу. Все здесь подчинено осмыслению духовных устремлений и свершений поэта. С этой точки зрения освещено своеобразие его сборников лирики, прослежены внутренние связи между ними и формирование новых обобщений. Статья Л.А. Смирновой активно противостояла поверхностному истолкованию достижений Гумилева. Его стихи военных лет были рассмотрены как выражение вечных ценностей бытия, высокой «нравственной, патриотической позиции» автора (11, 22). Романтическое начало в творчестве художника убедительно соотносилось со становлением его духовного идеала, обусловившем «исключительность, причудливость душевных процессов» (11, 30), запечатленных во всех сборниках лирики Гумилева. Немаловажен и тот факт, что анализ художественных текстов сопровождался обращением к трудам поэта по истории и теории литературы, прояснявшим его эстетические взгляды и подтверждавшим выводы исследователя.
За последние годы был накоплен богатый и разнообразный материал о жизни Н. Гумилева в искусстве. Первым создателем летописи дней, лет замечательного поэта был П.Н. Лукницкий. В 1990 году его жена, В. Лукницкая, издала книгу, систематизировавшую длительные наблюдения мужа: «Николай Гумилев. Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких» (12).
Вышли в свет работы многих других авторов, посвященные «жизнеописанию» вдохновенного лирика XX века: В.В. Бронгулеев
«Посредине странствия земного. Документальная повесть о жизни и творчестве Н. Гумилева. Годы: 1886-1973» (М., 1995); И.А. Панкеев «Николай Гумилев» (М, 1995); В.Л. Полушин «Гумилевы. 1720-2000: Семейная хроника. Летопись жизни и творчества Н.С. Гумилева: XX столетие» (М., 2004); В.И. Шубинский «Николай Гумилев: Жизнь поэта» (СПб., 2004); А.В. Доливо-Добровольский «Семья Гумилевых» (СПб., 2005). Создателями этих изданий проведена титаническая работа по прояснению «закрытых» страниц биографии поэта, связанная с освоением воспоминаний очевидцев, многочисленных архивных документов. Тем не менее, в столь «священной» области не обошлось без накладок. Знаток истории рода Гумилевых В.Л. Полушин в 2006 году выпустил книгу «Николай Гумилев» в серии «Жизнь замечательных людей» (14). Здесь был собран уникальный биографический и фактический материал, прояснивший не только личность поэта, но и его окружение, многие эпохальные события. Однако, к сожалению, поэтические тексты интерпретированы автором только с точки зрения биографических сведений или политических акцентов. В результате - сочинения Гумилева недопустимо фальсифицированы. Стихотворение Гумилева «Сон Адама», где с высоты христианского вероучения раскрыта сущность жизни, смысл человеческого бытия, сведено до весьма комического «комментария» отношений Гумилева с Ахматовой: «В этом стихотворении поэт как бы моделирует свои возможные взаимоотношения с любимой <...>.
Вот Ева - блудница, лепечет бессвязно,
Вот Ева святая, с печалью очей.
То лунная дева, то дева земная,
Но вечно и всюду чужая, чужая. Поэт рисует портрет Анны - девы луны, блудницы и для него все еще святой и непокоренной. Но Гумилев надеется, что сон кошмаров - жизнь без любимой - окончится...» (14, 198-199).
Книга английского слависта М. Баскера «Ранний Гумилев: Путь к акмеизму» (СПб., 2000) (15) представляет собой истолкование некоторых
ранних произведений поэта. Но исследователь явно преувеличил влияние оккультных мотивов на лирику Гумилева: «Темы магии и снов оказываются неразрывно связанными у молодого Гумилева посредством доктрин оккультизма, или "тайных знаний", в то же время являясь неотъемлемой частью того понятия искусства, которое не только находит свое тематическое воплощение в данных стихах, но также лежит в их творческо-идейной основе» (15, 10). Согласиться с таким «прочтением» даже раннего сборника поэзии Гумилева невозможно.
В наше время стало чуть ли не модой истолковывать утонченные духовные процессы, воплощенные в лирике выдающихся поэтов Серебряного века, как воплощение «тайных знаний». Тогда как подавляющее большинство создателей словесного искусства этого времени, среди них - Н.С. Гумилев, постигали сущность мира, смысл человеческого бытия с позиций христианских идеалов. Искажение этой сферы жизни и творчества Гумилева началось давно. Д. Кленовский еще в 1953 году в статье «Оккультные мотивы в русской поэзии нашего века» утверждал, что «в небольшой, но полноценной горсти стихов, содержащих оккультные мотивы, - основной смысл творчества Гумилева» (27). Данную точку зрения ныне активно поддерживают и развивают М. Баскер, С.Л. Слободнюк. С.Л. Слободнюк в своих работах: «Русская литература начала XX века в традиции древнего гностицизма» и «"Идущие путями зла...": Древний гностицизм и русская литература 1880-1930 гг.» - делает кощунственные, на наш взгляд, выводы: «"Огненный столп", как явление "дьяволобога", как символ его величия и божественности - вот что объединяет идеи, легшие в основу "Жемчугов" (1918) и последнего сборника, где в опрокинутых мирах "Заблудившегося трамвая", "Леопарда", "Ольги" и др. дьявольское пламя наконец-то вспыхнуло с настоящей силой. "Утренняя, грешная звезда" -Люцифер вернулся к своим братьям, разметав все преграды. Он снова бросил бытие к истокам, за пределы эпохи друидов, к временам "звездного ужаса", чтобы оттуда, из "бездны времен", человек вновь начал
бесконечный путь к совершенству» (28). Недопустима попытка приписать поэзии Гумилева сатанинское начало, оккультные идеи, еще и потому, что С.Л. Слободнюк в том же ложном свете рассмотрел других талантливых художников начала XX века, в том числе - А.А. Блока.
Появление на редкость опасных, хотя и бездоказательных фальсификаций наследия Гумилева, предопределило актуальность противоположных подобной практике исследований - православной основы творчества поэта. Таково направление размышлений Н.К. Рериха (18), Ю.В. Зобнина (16), Н.А. Богомолова (17), О. Ильинского (19), В.К. Размахниной (20), О.Б. Черненковой (21) и др. Наиболее подробно такие взгляды освещены в монографии М.В. Смеловой «Онтологические проблемы в творчестве Н.С. Гумилева» (Тверь, 2004) (22), созданной на основе ее кандидатской диссертации. Позиция автора книги высказана четко: «Исследуя поэтику Гумилева в совокупности всех фактов, его судьбу и его воззрения, мы устанавливаем процесс творческой эволюции, приведшей поэта к православным представлениям о мире, месте человека в мире, долге человека перед Богом и историей, к совмещению эстетических и нравственных канонов в творчестве» (134, 3-4). В сборнике «Жемчуга» автор работы выделяет «"развилку", на которой Гумилев расстанется с символизмом, "богоискательская" "неразборчивость" которого перестанет удовлетворять поэта, закончившего период ученичества» (134, 11). «Первой книгой, в которой Гумилев открывает свое "исповедание веры" полноценно и зрело, становится», по мнению исследователя, именно «военный сборник "Колчан"» (134, 16). Вызывает одобрение направленность работы, осуществленная М.В. Смеловой. Однако, на наш взгляд, нельзя отстраниться от первых двух собраний лирики Гумилева, в которых уже проявились духовные ориентиры. Вряд ли возможно свести представления о символизме к «богоискательской» «неразборчивости». Все было значительно сложнее в «размежевании» поэта с его предшественниками, более того, творческие прозрения художника отнюдь не всегда и не во всем
совпадали с положениями его акмеистической декларации. Упущения в истолковании творчества Гумилева возникли потому, что исследователь обратился лишь к некоторым, наиболее явственным связям откровений поэта с христианской антропологией. Был избран несколько умозрительный способ доказательств: наблюдения автора книги подтверждались отдельными поэтическими цитатами или ссылками на произведения Гумилева. Целостное звучание сборников его лирики, в богатстве ее разнохарактерных обобщений, акцентов, в том числе - «скрытых», «подтекстовых», не изучалось. Вследствие такого подхода к наследию Гумилева не были прояснены зарождение и развитие его концепции духовного бытия, ориентированной на христианский идеал нравственности. Растущий научный интерес к художественным завоеваниям одного из самых талантливых поэтов Серебряного века отразился в практике коллективных обсуждений этой яркой творческой индивидуальности. Первая конференция, посвященная Гумилеву, была организована британской слависткой Ш. Греем и приурочена к столетию со дня его рождения (1986 г.). На этот съезд российских специалистов не допустили, поскольку Гумилев все еще оставался «запрещенной» для ученых СССР величиной. Позже, начиная с 1990-х годов, в России был восполнен этот пробел. 17-19 сентября 1992 года в Санкт-Петербурге прошла конференция «Гумилев и Русский Парнас», по ее результатам был выпущен сборник одноименного названия, куда вошли многочисленные работы, затронувшие отдельные аспекты творчества Гумилева. Некоторые статьи вызывают критическое к ним отношение: попытка М. Иовановича (23) связать личность и наследие поэта с масонством, стремление Н.А. Богомолова (24) «подтянуть» Гумилева к поклонникам оккультизма. В сентябре 1993 года в Балашове состоялась межвузовская конференция филологов, ее материалы составили книгу «Проблемы филологии и методики». Здесь следует выделить статьюї.\1\\ОроиіЕні<оІй «Неоромантизм Н. Гумилева», где зафиксированное в заглавии начало рассмотрено как характерное для его
поэтического наследия в целом (25). 15-17 апреля 1996 года состоялся международный форум филологов-славистов (при содействии Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов и Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме). Прочитанные доклады были опубликованы, многие из них воспринимаются значительным научным поиском. Л. Аллен (Лиль, Франция) в статье «Н.С. Гумилев и русская литература» (26) подчеркнул видимые связи поэтических достижений лирика XX века с классическим наследием, в частности - М.Ю. Лермонтова, «с которым Гумилев ощущал тайное родство, как в поэтическом, так и в психологическом плане. Многочисленные черты сближают жизнеотношение Гумилева с жизнеотношением Лермонтова, чья жизнь и творчество отмечены неодолимым влечением к риску и опасности, презрением к всякой фальши и к любым условностям. Их также связывала сильная тяга к экзотической стихии и к радости "грозовых военных забав"» (26, ПО). В этой работе было отражено сближение двух соотечественников прежде всего в сфере их жизнеощущения, о поэтических параллелях сказано очень мало. Но сама заявка на такое сопоставление - перспективна для дальнейших исследований. Региональная научная конференция, посвященная 110-летию со дня рождения Анны Ахматовой прошла в Тверском государственном университете в 2002 году. Ее материалы были опубликованы в книге «Творчество Н. Гумилева и А. Ахматовой в контексте русской поэзии XX века», включившей труды, посвященные проблемам поэтики. В мае 2004 года в Твери состоялась еще одна конференция того же профиля. Выпущенный по ее сообщениям сборник тоже был посвящен вопросам поэтической самобытности Гумилева и Ахматовой, особенностям их стиля, жанра и образного и словесного мастерства. Освоение принципов такого анализа был воспринят автором настоящей работы как положительный опыт постижения таланта Гумилева.
Яркое, самобытное дарование Гумилева ныне привлекает пристальное внимание молодых ученых России. За последние годы защищено более двух
десятков диссертаций, раскрывших многие грани поэзии Гумилева. Большинство диссертационных работ посвящено прояснению лишь какого-то одного ее аспекта, либо рассмотрению отдельных книг лирики Гумилева. Назовем, с нашей точки зрения, наиболее оригинальные: СЮ. Берданосова «Николай Гумилев: Теософический путь поэта» (Сургут, 2005); А.Г. Грибков «Метрика и строфика Н.С. Гумилева как художественно-выразительное единство» (М, 2005); А.С Полиевская «Экзотический топос в творчестве Н.С. Гумилева» (М., 2006); Л.В. Селезнева «Частотный словарь как основа реконструкции художественного мира: На примере "Романтических цветов" и "Огненного столпа" Н.С. Гумилева» (Тверь, 2004); О.А. Смагина «Поэтический мир Николая Гумилева: "Огненный столп"» (Смоленск, 2000); О.В. Щегол ькова «Структурообразующая роль мотива в книге стихов Н.С. Гумилева "Костер"» (Самара, 2003); Т.А. Ушакова «Символ и аллегория в поэзии Николая Гумилева: Текст и контексты» (Иваново, 2003). Наиболее близкой нам является диссертация М.В. Смеловой «Онтологические проблемы в творчестве Н.С. Гумилева» (Тверь, 1998), развитая в выше отмеченную монографию.
Все перечисленные работы свидетельствуют о научной ценности предпринятого в них осмысления разных граней поэтического мира Гумилева. Рассматриваются сложные проблемы его творчества. Между тем нельзя не почувствовать фрагментарности этого процесса. Духовная основа, некоторые культурные истоки поэзии Гумилева названы, но не соотнесены с развитием его философско-эстетической концепции и ее образного воплощения. Да и сами сферы вечных ценностей, на которые ориентировался Гумилев, представлены узко, неконкретно. Поэтому принципиально важный тезис: постоянное влечение художника к мудрости православного вероучения - не увенчался открытием самобытных проявлений этой непреходящей связи.
Античная культура, оказавшая активное воздействие на мироощущение Гумилева, в этой роли оказалась за пределами пристального
изучения; изредка лишь упоминаются отдельные реминисценции древнегреческой мифологии. М.В. Смелова, рассматривая «в рамках мифологической концептуальное символизма» (22, 6) поэтический мир Н. Гумилева, справедливо указала на присутствие мифологических образов, мотивов в его ранних сборниках, но даже в них особенности и функции апелляций к античной культуре не раскрыла. В книге Н.П. Комоловой «Италия в русской культуре Серебряного века» (М.: Наука, 2005), статье Т.С. Зориной «Рим Н.С. Гумилева» (31) привлечены только «итальянские» стихи Гумилева, к тому же - с явной сосредоточенностью на его восприятии этой страны.
Неоромантический характер лирики Гумилева тоже не подвергался серьезному осмыслению, хотя в учебном пособии Е.Ю. Кармаловой «Неоромантизм в культуре Серебряного века» (Омск, 2005; 32), статье |fj7. ЩшЕ№$& (25) была утверждена значимость именно такого подхода к наследию поэта. Несомненный интерес Гумилева к трудам и сочинениям зарубежных деятелей культуры (Ф. Ницше, Т. Готье, Леконта де Лиля, Артюра Рембо, Г. Райдера Хаггарда, Ж.М. де Эредиа, Ш. Бодлера, С. Колриджа, Р. Киплинга и др.) был учтен в ряде публикаций. Восприятию Гумилевым теории немецкого философа, например, посвящена диссертация В.В. Десятова «Фридрих Ницше в художественном и экзистенциальном мире Николая Гумилева» (Томск, 1995). Могущественное влияние на поэта русского классического романтизма, установленное еще Н. Оцупом, до сих пор остается непроясненным. А, следовательно, не расшифровано понятие «неоромантизм», столь продуктивное для постижения поэзии Серебряного века, ее общих свойств в их сугубо индивидуальном выражении.
Освоение комплекса работ, обращенных к творчеству Гумилева, привело диссертанта к определению ряда действенных стимулов на этом пути. Прежде всего, назрела острая необходимость выверить наблюдения и выводы исследований, посвященных наследию поэта, средствами до сих пор не предпринимаемого последовательного, системного, текстологического
изучения всех сборников его лирики. Анализ только такого уровня способен обнаружить подлинные искания-открытия художника. С нашей точки зрения, они явственно обусловили перспективные для Гумилева русла обобщений: проникновение в христианством заповеданные вечные ценности духовного бытия, осмысление новой направленности возвышенной, романтической мечты, обретение в разных пластах мировой культуры образцов внутренней гармонии личности.
Объект осмысления диссертанта составили поэтические сборники Н.С. Гумилева: «Путь конквистадоров», «Романтические цветы», «Жемчуга», «Чужое небо», «Колчан», «Костер», «Шатер», «Огненный столп». Для более обоснованного их истолкования привлечены многочисленные свидетельства современников о жизни и деятельности художника, источники биографических сведений о нем, эпистолярий, теоретические и литературно-критические статьи самого поэта. Важной сферой исследования стали откровения религиозных мыслителей, поучения Святых Отцов православной церкви, труды философов, теоретиков литературы. Для прояснения роли античной культуры в поэтическом мире Гумилева использованы работы древнегреческих философов, исследователей античности, художественные тексты Гомера, Овидия, многочисленные мифы. Своеобразное восприятие Гумилевым традиций классического романтизма установлено средствами сопоставления творчества художника XX века с наследием Дж.Г. Байрона, В.А. Жуковского, П.А. Вяземского, Е.А. Баратынского, М.Ю. Лермонтова, Ф.И. Тютчева.
Цель диссертационной работы восходит к изучению сборников лирики Гумилева как целостной нравственно-эстетической системы; выявлению в каждом его художественном сочинении тем, мотивов, образов в их конкретной связи с заветами и прогнозами православного вероучения, с открытиями русских поэтов-романтиков, с достижениями античной культуры, зарубежного искусства нового времени.
Отсюда вытекают конкретные задачи:
провести детальный текстологический анализ означенных поэтических сборников, проследив устойчивую апелляцию Гумилева к священным для православия источникам;
исследовать характерные для разных периодов поэзии Гумилева христианские темы и мотивы, их значение и оригинальность образного запечатления в его лирике;
определить авторскую концепцию человека и мира как выражение идеалов, ориентированных на утвержденные христианством вечные духовные ценности;
проследить (на текстологическом уровне) эволюцию обогащения этой концепции от «Пути конквистадоров» до «Огненного столпа»;
установить роль античной культуры в поэтическом наследии Гумилева;
раскрыть связь художественного творчества Гумилева с романтической устремленностью Дж.Г. Байрона к неведомому, особенно глубокую - с открытиями классического русского романтизма;
объяснить внутренние сближения-расхождения в лирике разных эпох, высветив на этом материале неоромантический характер поэзии Гумилева.
Целью и задачами диссертации предопределено комплексное использование следующих методов исследования: содержательно-структурного, сравнительно-типологического, историко-функционального, биографо-истоковедческого, аксиологического.
Основу настоящей диссертации помогли определить суждения самого Гумилева, его статьи и многочисленные рецензии, а также воспоминания и сведения о поэте его современников. Ведущим для нас стало признание
поэта: «У меня русский характер, каким его сформировало Православие» («Исследования и материалы» - СПб., 1994. С. 302-303).
Теоретико-методологическая база настоящего исследования обладает многоуровневой структурой. Работа создавалась в результате углубления в тексты Библии, особенно - Евангелий, святоотеческие традиции, текстуально закрепленные в различных богослужебных книгах (Молитвослов, Акафистник, проч.), в поучения и наставления Святых Отцов христианской церкви (привлекались труды Оптинских Старцев, преподобного Варсонофия, Никиты Стифата, преподобного Макария, преподобного Иоанна Кронштадского, архиепископа Федора (Поздеевского), Исаака Сирина и многих других), в христианскую символику, тексты православных молитв. В постижении духовной культуры активную роль сыграли концепции русских религиозных мыслителей: Вл. С. Соловьева, Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова, Н.О. Лосского, П. Флоренского. Связь Гумилева с мировой культурой была раскрыта с опорой на труды Платона, Аристотеля, Ф. Ницше. Литературоведческую основу диссертации определили труды А.Н. Веселовского, М.М. Бахтина, С.А. Венгерова, М.Л. Гаспарова, Н.А. Гуляева, А.Ф. Лосева, В.М. Жирмунского, Ю.М. Лотмана, А.Ф. Лосева, И.В. Шталь и др. Максимально были освоены воспоминания, отзывы, статьи, книги представителей русской эмиграции, современников Н.С. Гумилева: Н.А. Оцупа, Г.П. Струве, Г.В. Адамовича, В. Вейдле, А.В. Амфитеатрова, Ю. Айхенвальда, Г. Иванова, Е. Аничкова и др. Осмыслен большой пласт современных исследований о личности и творчестве Гумилева.
Научная новизна диссертации обусловлена стремлением углубить и конкретизировать представления о малоизученной эволюции религиозно-философских и эстетических взглядов поэта, их обогащении и вариациях образного воплощения от первой поэтической книги к последней. Для разрешения столь важной задачи впервые были освоены принципы изучения художественных текстов, в их целостном звучании и самобытности
отдельных мотивов, - в тесной связи с памятниками христианского вероучения, наследием античности, культурными достижениями классического русского романтизма. Новый подход позволил осветить подлинное своеобразие каждого сборника Гумилева и его поэтические открытия в целом. С этой высоты развенчаны многие давние и современные ошибочные трактовки произведений и позиций Гумилева. Чему немало содействовало выявление ранее никем не обнаруженных форм авторского начала в лирике, а также внутренней взаимосвязи между широкими философско-эстетическими обобщениями художника и его изобразительным, словесным, композиционным мастерством.
Теоретическая значимость диссертации состоит в раскрытии значения наследия Н.С. Гумилева в поэзии Серебряного века, особенностей присущего ей углубления в сложные духовные процессы эпохи, нового типа романтизма. Настоящее исследование, думается, содержит перспективные ориентиры для осмысления роли классических традиций в судьбах поэзии XX века, мифологических и литературных истоков свойственных ей образных структур.
Практическое значение данной диссертации определено возможностью использовать сделанные в ходе исследования наблюдения и выводы в лекциях по курсу «Русская литература конца XIX- начала XX вв.», в спецкурсах и спецсеминарах по поэзии XX века для студентов-филологов, а также в школьной практике преподавания литературы.
Апробация работы. Основные положения и результаты диссертационного исследования обсуждались на заседаниях кафедры русской литературы XX века Московского государственного областного университета, на аспирантских объединениях. Важные положения работы изложены в докладах на конференциях: «Словесное искусство Серебряного века и развитие литературы» (Москва, 2001), «Малоизвестные страницы и новые концепции истории русской литературы XX века» (Москва, 2003; 2005); в статьях, опубликованных в «Вестнике МГОУ» (Москва, 2006), в
третьем совместном сборнике научных статей факультета русской филологии МГОУ и кафедры русистики и лингводидактики педагогического факультета Карлова университета в Праге «Дружба-3. Слово и образ в художественной литературе» (Москва, 2003), в журнале «Литература в школе» (Москва, 2007). Основные обобщения, к которым пришел диссертант, освещены в десяти публикациях.
Структура работы, обусловленная ее целью и задачами, включает: введение; три главы: «Христианские основы нравственно-эстетической концепции Н.С. Гумилева»; «Античная культура в поэтическом мире Н.С. Гумилева»; «Неоромантическое начало и его развитие в поэзии Н.С. Гумилева»; заключение; библиографию, насчитывающую 315 названий изученных источников. Содержание диссертации изложено на 279 страницах.
«Путь конквистадоров и «Романтические цветы»: ориентиры постижения духовных ценностей
Важнейший аспект жизни художника составляют духовные искания, которые и определяют сущность его творчества, А постижение каждой индивидуальностью нетленных идеалов всегда предполагает опору на ту или иную систему вечных истин. По мудрому суждению И.О. Лосского, «великое искусство, действительно, всегда стоит в связи, сознательной или подсознательной, с проблемами религии и со всеми абсолютными ценностями, с Богом, с Истиною, с нравственным добром, свободою, полнотою жизни .., Лучшие произведения живописи, скульптуры и архитектуры также прямо относятся к области религии или ведут к ней. Особенно непосредственно и глубоко связаны бывают с религиозными основами мира величайшие музыкальные произведения. Красота в природе и в искусстве, особенно музыкальная красота часто бывает источником глубокого религиозного опыта, приводящего человека к Богу впервые или исцеляющего от зародившихся сомнений» (33,301-302).
Распознать «сознательную или подсознательную» связь художника с каким-либо вероучением, открыть в творчестве самобытных талантов развитие или только возникновение религиозного чувства - задача для исследователя первостепенной важности. Но и - немалой сложности, поскольку религиозное мироощущение чаще выражалось опосредствованно, в многозначном переплетении образов и мотивов, в обилии «подтекстовых» акцентов; более того, твердая ориентация создателей искусства на определенную конфессию вовсе не исключала их интерес, пусть полемический, к другим вероисповеданиям. Чем труднее, запутаннее протекало самоопределение художника, тем вероятнее становилось ошибочное истолкование его опыта.
Русская культура конца XIX - начала XX в. - с ее неохристианскими поисками, по-разному, как известно, проявившимися в философии, поэзии, прозе В. Соловьева, Д. Мережковского, А. Блока, В. Розанова, других деятелей искусства, с ее притяжением к духовному наследию многих эпох и народов, стремительной сменой философско-эстетических программ и напряженной эволюцией каждой творческой индивидуальности - с особой остротой поставила вопрос о плодотворных связях идеалов художника с мудростью христианского, точнее, православного вероучения. Это направление исследования, долгие десятилетия фальсифицируемое и отвергаемое советскими идеологами, в наше время привело к актуальным наблюдениям и выводам. Однако наряду с достижениями допускаются досадные искажения реальных фактов и процессов.
Особенно несправедливые толкования личности, творчества, позиции были высказаны и ныне высказываются по отношению к Н.С. Гумилеву. В. Ходасевич, мало знавший поэта в жизни, утверждал: «Гумилев не забывал креститься на все церкви, но я редко встречал людей до такой степени не подозревающих о том, что такое религия» (34, 118). Мягче о том же писал Е. Аничков: «По своей непреклонности, он, действительно, должен быть назван иррелигиозным или, как часто говорят, путаясь в словах, но именно это и желая выразить, язычником. Христианство будто ему было чуждо» (35, ПО). В грубой форме нападал на поэта, спустя более тридцати лет после его смерти, Н. Ульянов: «С Богом у него не менее благополучно, чем с родиной. Сказать, что он не верит в Бога - нельзя; он всячески старается примирить с ним свою «вселенскую душу» ... . Но гораздо чаще звучат ноты глубокого разлада. Не так, по-видимому, просто совместить с Евангелием поэзию буйства жизни, хищности, конквистадорской удали и отчаянных дерзаний ... . Что-то близкое к религии Спинозы, Ницше, Дарвина. Разве не она звучит в его стихах?» (7, 154). С. Маковский более сдержанно обвинял автора «Огненного столпа» в сходных грехах: «Как ни настраивал себя Гумилев религиозно, как ни хотел верить, не мудрствуя лукаво, как ни обожествлял природу и подобие Божье, - есть что-то безблагодатное в его творчестве. От света серафических высей его безотчетно тянет к стихийной жестокости творений и к первобытным страстям человека-зверя, к насилию, к крови, ужасу и гибели» (36, 216).
Люди, связанные с Гумилевым близким общением, выделяли в его внутреннем облике противоположное начало (Г. Адамович, А. Гумилева, Э. Голлербах). Н. Оцуп убежденно сказал: «Можно утверждать, что в борьбе души и тела, борьбе, о которой он сам не раз упоминает в своих стихах, Гумилев искал опоры и равновесия в очищающем и возвышающем чувстве религиозном» (3, 578). По свидетельству Н.Я. Мандельштам, «три акмеиста начисто отказались от какого бы то ни было пересмотра христианства. Христианство Гумилева и Ахматовой было традиционным, церковным...» (16, 599). Л. Страховский подвел светлый итог поискам поэта: «Гумилев всегда был глубоко верующим человеком, а испытания в его жизни только углубили его религиозное чувство. Уже в ранних своих стихах он противопоставлял соблазну зла христианское искупление... Позже это раннее выражение веры стало непреложным: "Крест над церковью вознесен, символ власти ясной, отеческой".
Роль библейских мифов в авторской концепции книг «Жемчуга» и «Чужое небо»
В сборниках «Жемчуга и «Чужое небо» более отчетливо проступает библейская образность. Стихотворение «Потомки Каина» представляется переложением главы из «Книги Бытия», повествующей о сотворении человека. Поэт обращается к теме грехопадения:
Он не солгал нам, дух печально-строгий,
Принявший имя утренней звезды,
Когда сказал: «Не бойтесь вышней мзды,
Вкусите плод и будете, как боги». (1,94) Ср.: «И сказал змей жене: нет, не умрете; Но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт. 3: 4-5). Только в лицемерных устах сатаны-искусителя знание зла (наряду с добром) уподоблено возможностям жить, как боги. В действительности, приняв в себя грех, люди встали на «путь Каина», поклоняясь стяжательству, предательству, допущению братоубийств. В соборном послании святого апостола Иуды раскрыта истинная суть жизни после падения Евы и Адама: «А сии злословят то, чего не знают; что же по природе, как бессловесные животные, знают, тем растлевают себя. Горе им, потому что идут путем Каиновым, предаются обольщению мзды, как Валаам, и в упорстве погибают, как Корей» (Иуды 1: 10-11). Гумилев в поэтическом плане осветил тот же результат. Мнимая мудрость вседозволенности, которой смутил «Змей» Еву, оборачивается опасной свободой, влекущей к низменным наслаждениям и порочному поведению:
Для юношей открылись все дороги,
Для старцев - все запретные труды,
Для девушек - янтарные плоды
И белые, как снег, единороги. (1,94) Разоблачительный характер этих строк не всегда учитывается, поскольку за дьяволом нередко закрепляется способность пробудить человеческую жажду познания, не замечается, что «нечистый» проповедовал абсолютное равнодушие к Божественной истине, даже необходимость развенчать ее. Западные мистики (Якоб Беме, Эммануил Сведенборг и др.), а вслед за ними и некоторые представители русской литературы приписывали сатане дары, якобы сокрытые Богом и необходимые человеку. А в Евангелии от Иоанна сказано о дьяволе: «он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины; когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи» (Ио. 8: 44). Вот почему дьявольское искушение влечет за собой падение человека, поддавшегося на уговоры врага подлинной правды. У Гумилева «Потомки Каина» осваивают дорогу зла, «запретные труды», а девушки, вкусившие «янтарные плоды», оказываются жертвами «единорогов».1
В том же стихотворении часто затрагивается и существенная «поправка» в трактовке настигающей человечество трагедии. Понять удел «Потомков Каина» помогают раздумья С. Булгакова, в частности, такое: «Изменился весь путь человеческой жизни, хотя и не изменилась, конечно, мысль Творца, а, следовательно, и конечная цель мироздания: во тьме грехопадения засияло спасительное древо Креста - новое древо жизни» (44, 274). Очень осторожно, без «нажима», осознавая противоречивое состояние своей современности, Гумилев тоже наметил возможность светлого исхода человеческих страданий:
Но почему мы клонимся без сил,
Нам кажется, что Кто-то нас забыл,
Нам ясен ужас древнего соблазна,
Когда случайно чья-нибудь рука
Две жердочки, две травки, два древка
Соединит на миг крестообразно? (1,94-95)
Роль христианских заветов на пути испытаний и потрясений
Сборник «Колчан» (1916) традиционно квалифицируется как знаменующий начало зрелого творчества Н.С. Гумилева. Эта книга отражает поворотный момент в системе его целостного мировоззрения, а, прежде всего, - в стихах, связанных с темой обретения веры:
Я не прожил, я протомился
Половину жизни земной,
И, Господь, вот Ты мне явился
Невозможной такой мечтой. (I, 245) Поэт, когда-то с горечью осознавший свое одиночество в мире, тщетность всех попыток изменить его и свою судьбу, почувствовавший себя игрушкой в руках неумолимого рока, вдруг видит «свет на горе Фаворе» (I, 245), находит Истину, а вместе с ней смысл жизни и творчества.
Поэтические тексты сборника «Колчан» насыщены христианской символикой. Это и Падуанский собор, и собор Святого Марка в Венеции, и храм Святого Петра в Риме, икона «Святителя и Чудотворца Николая» в русских «Старых усадьбах». Все больше привлекают Гумилева библейские сюжеты, Жития святых («Книга Юдифи», «Книга Исхода», Евангелия Марка, Луки, Матфея и т.д.). Обращение к источникам Вечной Мудрости не случайно: «расцвет духа» и смирение плоти напрямую связаны с постижением Бога, веры в Него. Необходимо отметить это внутреннее единство составляющих сборник сочинений, что придает ему стройность. «Солнцем духа» пронизаны все строки поэтических текстов, им озарены мысли и чувства, рожденные, что следует подчеркнуть особо, реальными переживаниями войны.
В центре сборника - стихотворение, по форме и значимости приближающееся к поэме, озаглавленное «Пятистопные ямбы». Автобиографическое произведение, датированное 1912-1915 гг. (именно в эти годы формируется новая поэтическая система Гумилева), подводит итог всему предыдущему творчеству и выдвигает концепцию, под знаком которой протекало его дальнейшее развитие.
Художественный мир чем-то сходных «Романтических цветов», «Жемчугов», «Чужого неба» начинает распадаться под напором жестокой действительности, что в результате приводит к трагическому осознанию: «жизнь не удалась». А та, которая наполняла любовью душу поэта, покидает его:
И ты ушла, в простом и темном платье,
Похожая на древнее Распятье. (1,223) Что же остается после этого... Лишь ставшие красивой, но ненужной бутафорией «клыки слонов, картины абиссинских мастеров, меха пантер». Но внезапно происходит единение с людьми:
Я вдруг услышал песнь моей судьбы
И побежал, куда бежали люди,
Покорно повторяя: буди, буди. (1,224) «Я вдруг услышал песнь моей судьбы» - в этом нечто большее, чем безотчетный порыв..., - отмечает В.К. Размахнина. - Он больше не принадлежит себе. Былые каждодневные заботы становятся ничтожными перед лицом великого деяния, которым теперь поглощена душа. ... Отказавшись от личных забот, он вверяет себя высшей силе - Богу и судьбе» (20, 89).
Гумилев ощущает святость военных дорог, прилив новой энергии в постижении ценностей жизни. Теперь его союзником стала «архангельская сила», а слова «буди, буди» звучат подобно «аминь». Путь войны оказывается некоей переориентировкой для лирического героя, теперь живущего общими бедами. В стихотворении утверждается один из основных постулатов православия: смиренно принимать волю Божию. В «Святом благовествовании» от Иоанна неоднократно, в разных вариантах выражена эта истина. В частности так: «Верующий в Него не судится, а неверующий уже осужден, потому что не уверовал во имя Единородного Сына Божия» (Ин. 3: 18). Преподобный Никон поделился откровением евангельской направленности: «Я не закрываю глаза на совершающееся и на грядущее... и стараюсь быть ко всему готовым, чтобы иметь возможность сказать псаломскими словами: Уготовихся и не смутихся (Пс. 118, 60). Непостижимы для нас пути промысла Божия. Не можем мы их понять. Поэтому со всем смирением предаюсь в волю Божию. В предании себя всего в волю Божию обретаю мир в душе моей. Твердо верю, что все в руках Божиих... Чаю жизни будущего века...» (49,1, 133). Именно такое высокое состояние души, радующейся любому проявлению воли Бога, воплощено в «Пятистопных ямбах».
На христианские истоки поэтических образов в стихах о войне указывает М.В. Смелова: «Поэт, бившийся в тисках неразрешимых противоречий и сомнений, находит в себе мужество поверить. Необходимый опыт дает война, а мужество, сильная воля у поэта уже есть. Гумилев осознает, что, принимая Бога, он не теряет ни себя, ни своего мира, а, наоборот, включает себя в мировую целостность. Он становится как бы соучастником всей силы бытия и воли Бога и одновременно ее выразителем. Поэт понимает, что полноты истины нет нигде и ни в чем, кроме Бога». (50, 30-31).
Своеобразное развитие темы странничества в книге лирики «Шатер»
1918 год - это и год создания «Шатра». Книга была опубликована трижды - в 1919 и с некоторыми изменениями в 1921 и 1922 годах. Сборник «Шатер» состоит из ярких, насыщенных множеством пейзажных и бытовых зарисовок стихотворений, посвященных Египту, Красному морю, Сахаре, Суэцкому каналу, Судану, Абиссинии, Сомали и пр. Думается, что тема странничества, поиска истины присуща и данному сборнику. Только здесь она рождена пространственными перемещениями, свежими впечатлениями.
Манят воображение колоритные реалии и образы африканского континента, экзотическая атмосфера древних цивилизаций, завораживая красочностью легенд, поверий и преданий. Но как бы незаметно, исподволь возникают авторские серьезные, философские раздумья о смысле сущего, о гибели культуры, о будущем народов «колдовской страны». На фоне ужасов войны, людского горя, перемен, происходящих в родной стране, удивительная экзотика черного континента пробуждает более отстраненные от текущих событий обобщенные представления о судьбе человечества. Думается, и название «Шатер» - это не только символ восточного быта -красочно-изысканная палатка, где можно укрыться от палящего солнца, непогоды, а в сознании поэта, и от ужаса, царящего в мире. Это и библейский знак защиты Господа для всех уверовавших в Него: «И сотворит Господь над всяким местом горы Сиона и над собраниями ее облако и дым во время дня и блистание пылающего огня во время ночи; ибо над всем чтимым будет покров. И будет шатер для осенения днем от зноя и для убежища и защиты от непогод и дождя» (Ис. 4: 5-6).
Однако и в Африке глаз улавливает реальные проявления тягостных противоречий. Владыками стран черного континента стали чужеземцы, не уважающие ни обычаи, ни традиции коренных жителей. Они погрязли в безделье и праздности - «пьют вино и играют в футбол» (II, 77). Но, по мнению автора книги, истинными «хозяевами» Африки по-прежнему являются сохранившие завет Всевышнего «в поте лица» добывать свой хлеб: «кто с сохою или с бороною / Черных буйволов в поле ведет» (II, 77).
Злую усмешку вызывают «короли и владыки», восседающие на тронах, окруженных палачами и слизывающими «кровь человечью» львами; продавцы рабов, «горделиво» выставляющие свой «товар»; надменные иностранцы, в чьих «карманах бумаги с печатью» (II, 84). В стихотворениях «Шатра» часто слышна авторская ирония. И она направлена не только против режима, царящего на черном континенте. Утвердившиеся там порядки ассоциативно соотносятся с политической ситуацией, сложившейся в России 20-х годов. Интересно наблюдение Е.Б. Черновой, ставшей очевидцем реакции, вызванной прочтением Гумилевым одного из стихотворений африканского цикла: «Однажды я видела Николая Степановича на одном из поэтических вечеров, который проходил в Доме Литераторов на улице Бассейной в 20-е годы. Он стал читать стихотворение "Либерия". ... Некоторые, собравшиеся в зале, поняли это как намек на происходящие в стране события. Несколько человек, схватившись за кобуры пистолетов, даже вскочили с места. Но Николай Степанович, несмотря на опасность, продолжал как ни в чем не бывало читать свои стихи...» (16, 249-250). М.В. Смелова дала справедливую оценку данному стихотворению Гумилева: «Это не политическая сатира, это - урок стране, допустившей "обезьяну к власти"» (22, 122). На «политический» контекст еще одного поэтического текста указала Л.Ф. Алексеева: «Гумилев прикасается к тайнам истории древней и новейшей с необычайным тактом, благородной сдержанностью. Нет никаких намеков, что в стихотворении "Дагомея" (1918, 1921) речь идет о чем-то злободневном, здесь на первый взгляд только экзотическая зарисовка. Но за ней стоит картина страшных массовых убийств XX века» (64,34).
Обращение к африканской тематике существенно обогатило поэтическое наследие Н.С. Гумилева. Н. Оцуп выделил совершенство входящих в сборник творений: «Африканские стихи, почти все написанные анапестом, размером чрезвычайно подходящим для выражения восторга, замечательны по вдохновению, звучны, увлекательны. Одно стихотворение лучше другого» (3, 569). «Экзотические» стихи считал «главной находкой» автора поэтической книги А.И. Павловский, объясняя это тем, что, с одной стороны, Гумилев «настойчиво стремился к реальности, к земному, вещному миру, а, с другой стороны, он жаждал мира в такой необычной степени яркости, какую обыденная действительность дать ему не могла. И вот он нашел эту яркую действительность в самой... действительности: в экзотических для европейца странах Африки и Ближнего Востока... Таким образом, Гумилев свою мечту, вычитанную из книг, стремился превратить в реальность. Это его коренное свойство - превращать в реальность (или, чаще, полуреальность) то, что доселе кажется как бы вообще несуществующим, недостижимым...» (9, 15-16). Безусловно, впечатления от путешествий по Африке нашли отражение в поэтических текстах. Стихи «Шатра» стали ярким свидетельством целостной мировоззренческой концепции, отражением близких автору нравственных категорий. Есть вечные ценности, которые священны для людей разного цвета кожи, разных национальностей: добросовестный труд, любовь к ближнему, стремление к гармонии с внешним миром, совершенству. И все это видит внимательный взор художника. Отрадно слышать детский смех, наблюдать, «как тройную ... жатву берет» с «богатых нив» крестьянин (II, 77), «как поят парным молоком старики / Умирающих змей престарелых» (II, 90), а небывалые звери бродят, «как Бог им назначил» (II, 85). Зачастую чужая религия, чужой быт, история вызывают у поэта желание осмыслить их с позиции своих христианских идеалов.
