Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Мифологическая картина мира .
1. Неомиф и его трансформация в русской прозе конца XX века С. 19-25.
2. Мифологический контекст в поэме Вен. Ерофеева «Москва -Петушки» С. 26-44.
3. Миф о России в романе С. Соколова «Между собакой и волком» С. 44-61.
4. Исторический мифологизм в романе Т. Толстой «Кысь» С. 61-83.
ГЛАВА 2. Литературные типы героев .
1. «Маленький человек» в русской прозе конца XX века С. 84-92.
2. Юродивый в поэме Вен. Ерофеева «Москва - Петушки» и романе С.Соколова «Между собакой и волком» С. 92-111.
3. «Лишний человек» в романе С. Соколова «Между собакой и волком» С. 112-121.
4. Наивный герой в романе Т. Толстой «Кысь» С. 121-128.
5. Женские типы в поэме Вен. Ерофеева, романах С. Соколова и Т.Толстой С. 129-152.
Заключение с. 153-156.
Библиография С. 157-180.
- Неомиф и его трансформация в русской прозе конца XX века
- Исторический мифологизм в романе Т. Толстой «Кысь»
- Юродивый в поэме Вен. Ерофеева «Москва - Петушки» и романе С.Соколова «Между собакой и волком»
- Женские типы в поэме Вен. Ерофеева, романах С. Соколова и Т.Толстой
Введение к работе
Проблема художественной концепции мира и человека является одной из основополагающих проблем литературоведения. Взаимосвязь человека и мира, поиск гармоничного их сосуществования, внутреннего единства - задачи, которые находят отклик в творчестве каждого писателя. В художественном произведении автором формируется определенная концепция, обусловленная системой его взглядов на объективную реальность и место в ней человека, на отношения человека к окружающей действительности и к самому себе. Кризис в общественном сознании, культуре и литературе конца XX - начала XXI вв. стал причиной напряженного поиска нового подхода к проблеме мира и человека, осмысления глубокой взаимосвязи и взаимозависимости человека и социума, в котором он существует.
С середины 1980-х гг., в условиях развернувшихся в стране социально-политических перемен, резко изменилась ситуация в общественно-культурной жизни и в литературе. Ослаб цензурный и партийный надзор за идеологией художественных произведений. В культурной жизни страны начался процесс воссоединения русской литературы, распавшейся после 1917 г. на советскую, эмигрантскую и «подпольную». В литературе обозначился феномен «другой прозы», остро полемичной по отношению к советской действительности, к художественным установкам литературы социалистического реализма. Развитие рыночных отношений способствовало расцвету массовой литературы, особенно таких ее жанровых разновидностей, как детектив и любовный роман.
Упомянутые процессы стали свидетельством начала нового этапа в развитии русской литературы. Отсутствие сдерживающих рамок создало благоприятные условия для многочисленных экспериментов, творческих исканий современных писателей. Поиск новых художественных форм велся в разных направлениях. Характерным для многих авторов стало обращение к русской истории, в особенности к советскому прошлому, которое переосмыслялось с позиций неомифологизма. Для создания художественного мира своих произведений писатели обращаются к мифу, притче, сказке, широко используют фантастику, иронию, гротеск, пародию. Следует отметить также стремление авторов к жанрово-стилевым экспериментам, к актуализации широкого спектра литературных традиций. Вместе с тем отсутствие цензуры, непривычная свобода, даже вседозволенность, привели к дезориентации литературы, к потере единого направления развития.
Постмодернизм - тип эстетического сознания в искусстве конца XX в. Теория постмодернизма разрабатывалась многими европейскими теоретиками литературы. В русском постмодернизме принято выделять три волны. Он объединяет таких разных писателей, как Абрам Терц и Иосиф Бродский, Венедикт Ерофеев и Владимир Сорокин, Саша Соколов и Тимур Кибиров, Татьяна Толстая и Людмила Петрушевская. Постмодернизм провозгласил игру одним из своих главных принципов, автор играет с читателем, заставляя его разгадывать многочисленные загадки и ребусы текста. В художественном мире писателя-постмодерниста нарушены причинно-следственные связи, размыты представления о времени и пространстве, необычны отношения автора и героя. Произведения постмодернизма рассчитаны на ассоциативный характер восприятия, на активное сотворчество читателя, такие тексты насыщены аллюзиями, реминисценциями, цитатами. Существенными элементами стиля в них выступают ирония и пародия. Постмодернизм вмещает в себя накопления всех культурных эпох, использует так называемые симулякры, образы-копии без нового оригинального содержания, симулирующие действительность и пародирующие ее.
Отношение к новому явлению в обществе сложилось неоднозначное. Некоторые исследователи считают постмодернизм болезнью современной культуры. «Это знак изжитости многих культурных традиций, исчерпанности многих идеалов, ценностей, знак усталости культуры, усомнившейся во многих целях и смыслах, и в то же время примета беспрерывного поиска выхода из тупика» [121, 417], - пишет Е. Ермолин. Писателей-постмодернистов часто упрекают в размытости авторской позиции, в отсутствии моральных устоев, в равнодушии к своим героям, в пристрастии к кричащим эффектам и дешевым трюкам, к эпатажу и излишней натуралистичности. Русская литература конца XX в. эклектична, это огромный калейдоскоп образов, мотивов, цитат, сюжетов. Дух творит себе форму; утрата гармонии и красоты в литературе и искусстве привела к возникновению произведений, отражающих дух современного человека - смятенный, потерянный, одинокий. Постмодернизм со всей полнотой и ясностью отразил кризис культурной жизни общества.
Кризисные тенденции характерны для рубежа веков, «ситуация постмодернизма» конца XX - начала XXI вв. обнаруживает явное сходство с предреволюционными веяниями начала XX в. В 1919 г. А. Блок пишет статью «Крушение гуманизма», в 1918-1919 гг. В. Розанов издает книгу со знаковым названием «Апокалипсис нашего времени». А. Блок пишет о кризисе культуры: «Утратилось равновесие между человеком и природой, между жизнью и искусством, между наукой и музыкой, между цивилизацией и культурой - то равновесие, которым жило и дышало великое движение гуманизма. Гуманизм утратил свой стиль; стиль есть ритм; утративший ритм гуманизм утратил и цельность» [4, 334]. В. Розанов говорит об утрате веры: «глубокий фундамент всего теперь происходящего заключается в том, что в человечестве образовались колоссальные пустоты от былого христианства; в эти пустоты проваливается все. Все потрясены. Все гибнут. Все гибнет. Но это проваливается в пустоту души, которая лишилась христианства» [21, 412]. Утрата былых идеалов оборачивается новой болезнью души - иронией. Это страшная болезнь, поражающая «самых живых, самых чутких людей нашего века», - пишет А. Блок. Она «сродни душевным недугам... Ее проявления -приступы изнурительного смеха, который начинается с дьявольски-издевательской, провокаторской улыбки, кончается - буйством и кощунством» [3, 100]. Иронической оценке подвергаются все и вся, «перед лицом проклятой иронии - все равно для них: добро и зло, ясное небо и вонючая яма, Беатриче Данте и Недотыкомка Сологуба. Все смешано, как в кабаке и мгле. Винная истина, «in vino Veritas» - явлена миру, все - едино, единое - есть мир... Так мне угодно, ибо я пьян. А с пьяного человека - что спрашивать? Пьян иронией, смехом, как водкой; так же все обезличено, все «обесчещено», все — все равно» [3, 101]. Ирония — разрушительная сила, потому что она не утверждает, а отрицает. Отвергая общепринятое, ирония не дает возможности дальнейшего развития мысли. Это тупик, обрыв, предел. Ирония - одно из основополагающих понятий постмодернистской эстетики, однако ее роль в тексте переосмыслена. Постмодернистская «подвешенная ирония» (термин А. Уайльда) способствует утверждению мира хаотически неупорядоченного, разорванного. Появляется даже следующая разновидность иронии — «противоирония» (термин, предложенный В. Муравьевым). По мысли М. Эпштейна, противоирония восстанавливает подлинный смысл слова, вывернутый наизнанку иронией, но без прямоты и однозначности. Трагическая противоирония - определяющий стиль творчества Вен. Ерофеева.
Наряду с осознанием кризиса духовной жизни общества пристальное внимание религиозных философов-мыслителей Серебряного века привлекает русская идея. Своеобразие исторической судьбы России, ее предназначение и роль на мировой арене, взаимоотношения интеллигенции и народа - ряд вопросов, над разрешением которых задумывались Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, А.Ф. Лосев, П.А. Флоренский, Л.И. Шестов. В эпоху переломную, характеризующуюся коренной перестройкой массового сознания, как правило, можно наблюдать оживление мифотворческих способностей человеческого сознания. На рубеже веков этому процессу способствовал кризис традиционного исторического и гуманистического типа мышления. Миф осваивает культурное пространство, позволяет дать новую целостную картину мира и одновременно не противоречит научным знаниям о мире. Русские философы воспринимают миф как отображение реальности духовной жизни, который наряду с символом связывает мир дольний с миром горним. Н.А. Бердяев пишет о том, что «каждая великая историческая эпоха, даже в новой истории человечества, столь неблагоприятной для мифологии, насыщена мифами» [64, 18]. Процесс ремифологизации - «возрождения» мифа в литературе и культуре — становится характерным признаком целой эпохи. «Мифологическое миромоделирование» (термин М. Липовецкого) является особенностью постмодернистских текстов. Таким образом современная литература стремится восстановить прерванные связи с литературой начала XX в., обрести утраченную органическую цельность. Тема России, столь популярная в отечественной философской мысли конца XIX - начала XX вв. вновь становится актуальной в литературе современной. Истории и будущему России в циклах мировой истории посвящены работы русских ученых-философов XX в. - А.С. Панарина, Г.Д. Гачева.
Существует мнение, что ситуация постмодернизма закономерна в развитии мировой литературы, в том числе и русской. «Постмодернизм был всегда, но лишь санкционировался в определенные эпохи» [200, 5], - считает Б. Парамонов. В разных сферах искусства он передает сущность ситуации конца века, конца стиля. «Это особый вид демократии в искусстве, которое освободилось от традиционных обязанностей быть учителем и проповедником, вести за собой людей, с одной стороны, с другой - обслуживать государственную идеологию, строить мир» [158, 305], - пишет Н.Н. Кякшто. Постмодернизм - это синтез возврата к прошлому и движения вперед. Свою задачу писатели-постмодернисты видят в необходимости преодолеть разобщенность литературных течений, воскресить всю культурную память человечества, заявить о своей открытости мировой культуре.
Русская литература конца XX в. представлена множеством произведений талантливых писателей, поэтов, драматургов. Это время, когда продолжают творить признанные мастера реалистического направления, заявляют о себе представители литературы модернизма, постмодернизм как культурное явление становится одним из ведущих направлений в искусстве. В диссертации рассматриваются тексты писателей-постмодернистов Венедикта Ерофеева, Саши Соколова и Татьяны Толстой. Поэма «Москва - Петушки» написана Вен. Ерофеевым на кабельных работах осенью 1969 г. Роман «Между собакой и волком» создавался С. Соколовым в эмиграции и был завершен в 1980 г. Роман «Кысь», по признанию автора, писался и отлеживался целых четырнадцать лет, с 1986 г. по 2000 г. Возвращение книг Вен. Ерофеева и С. Соколова к широкому кругу читателей происходит почти одновременно: поэма «Москва — Петушки» выходит в свет в журнале «Трезвость и культура» № 12 за 1988 г., роман «Между собакой и волком» - в журнале «Волга» (Саратов) № 8, 9 за 1989 г. Первый роман Т. Толстой появляется в печати в московском издательстве «Подкова», «Иностранка» в 2000 г. Появление книг Вен. Ерофеева и С. Соколова, наряду с произведениями А. Битова, Ю. Алешковского и др., связывают с явлением так называемых «одиноких постмодернистов». Изучение их интересно тем, что в литературе того времени впервые появляются произведения, знаменующие собой наступление новой эпохи в русской литературе. Идет активный поиск оригинальных жанров русского романа, особое внимание уделяется развитию и обогащению литературного языка. Роман «Кысь» написан Т. Толстой в постперестроечный период, что дало возможность автору осмыслить новые тенденции в жизни русского общества. Рассуждая об эпохе, о людях и об истории своей страны, писатели Вен. Ерофеев, С. Соколов и Т. Толстая говорят об одном - об утрате духовности в современном обществе. О способах преодоления этого кризиса, о дальнейших путях развития русской культуры, о восстановлении статуса литературы как средства воспитания общества и человеческой души написаны «русские» романы этих авторов.
Писатель Венедикт Ерофеев и его творчество стоят особняком в литературе XX в. Поэма «Москва - Петушки» - уникальное явление в литературе, во многом эта уникальность определена личностью самого писателя. Герой поэмы Веничка Ерофеев воплотил в себе черты целого поколения 70-х, поколения «дворников и сторожей», а его трагическая судьба стала свидетельством косности советского общества, в котором по-настоящему талантливый человек обречен на страдания и гибель. Писатель Вен. Ерофеев за свою недолгую литературную жизнь написал все свои произведения в единственном числе - один роман, одну пьесу, одно эссе, остальное осталось недописанным, в набросках, в черновиках. Но даже этим минимальным количеством текстов он завоевал себе прочное место «классика» современной прозы. «Сирота из Сибири», вечный студент Московского, Владимирского и Коломенского университетов, человек, более десяти лет не имеющий прописки в Советском Союзе, сменивший головокружительное число профессий, с энциклопедическим образованием и репутацией «хронического алкоголика», писатель с мировым именем - эти меняющиеся маски Вен. Ерофеева, по мнению М. Эпштейна, положили начало новому мифу - мифу о Ерофееве. «Он был СОВЕТСКИЙ АНТИСОВЕТСКИЙ писатель, - пишет о Вен. Ерофееве Е. Попов. - Советский - как гражданин СССР, страны, пределы которой ему так и не довелось пересечь... Антисоветский - в том смысле, что все живое в нашей стране было антисоветским, включая деревья, собак и рыбу, которую вылавливают зимой на Клязьминском водохранилище пьяные мужики, не платящие за это налогов и партийных взносов... Такой книги (как «Москва -Петушки») в русской литературе еще не было, да и вряд ли таковая еще когда-нибудь будет по случаю отсутствия Венедикта Ерофеева и отмены советской власти, которая... Венедикту предоставила такие мощные адские условия для создания его шедевра, которые не снились ни Гоголю, ни Кафке, ни другим смятенным душам... Они бы, глядишь, и не поверили, что так может быть не только в литературе, но и в жизни» [204, 10]. А вот В. Розанов, Д. Хармс, А. Платонов и М. Зощенко поверили бы непременно. «Все узнаваемо в «Москве -Петушках», несмотря на экзотику, гиперболизацию и прямой бред: и лица, и одежды, и души, и мысли, - продолжает Е. Попов. - Отсюда, наверное, и тотальная приватизация «Венички», ложное ощущение, что он свой» [204, И]. Книги писателя переведены более чем на тридцать языков мира, в городе Кировске открыт музей Вен. Ерофеева. Театр на Таганке поставил спектакль по поэме «Москва — Петушки», Театр на Юго-Западе - пьесу «Вальпургиева ночь». В Москве на площади Борьбы установлен памятник литературным героям поэмы «Москва - Петушки»: Веничке Ерофееву и его Царице. В ноябре 2003 г. состоялась первая конференция, посвященная творчеству Вен.
Ерофеева, в местах, где он жил и работал, ведется краеведческая работа. В интернете действуют несколько сайтов любителей его творчества, самый популярный из них носит название «Moskva-Petushki.ru».
Писателя Сашу (Александра Всеволодовича) Соколова называют «русским Сэлинджером», и сходство это вполне оправдано. Он является автором трех романов — «Школа для дураков» (1973), «Между собакой и волком» (1980), «Палисандрия» (1985) - и небольшого сборника эссе, составленного из речей, прочитанных на конференциях различных американских университетов. Однако несмотря на то, что писатель не спешит публиковать свои новые произведения, интерес к его творчеству не уменьшается, признание литературного таланта С. Соколова подтверждается все новыми литературоведческими и критическими отзывами. С. Соколов эмигрировал в 1975 г., в американском издательстве «Ардис» были впервые опубликованы его книги. Возвращению романов С. Соколова на родину способствовала Т. Толстая. Она впервые представила российским читателям прозаика Сашу Соколова, подробно рассказав о его судьбе и творчестве. Это «совершенно необычный писатель, уникальность которого очевидна, - пишет Т. Толстая. - Его русский язык гибок и богат на удивление, он словно бы открыл в нем такие закоулки, оттер от пыли такие оттенки и отливы, которых мы не замечали» [235, 20]. При ее содействии впервые на родине был опубликован роман «Школа для дураков». В 1989 г. С. Соколов вернулся в Москву, участвовал в литературных встречах, давал интервью. Он рассказал о том, что продолжает плодотворно работать, но у писателя достаточно причин, чтобы не публиковать свои новые книги. Одной из таких причин является «явный спад культуры, образования. Достаточно посмотреть телевидение, послушать радио, почитать российские газеты... Мало читателей для моей литературы» [281]. В сентябре 2007 г. С. Соколов принял участие в V Международном литературном фестивале имени Максимилиана Волошина в Коктебеле. Писатель прочел свой новый «текст». Произведение, которое называется «Рассуждения», разбито на небольшие главки — «проэмы». В поиске оригинальных литературных форм писатель продолжает экспериментировать, стремится соединить прозу и поэзию как жанры.
Сам автор признает лучшим свой второй роман. «Я раньше за него боялся, — говорит С. Соколов. — Думал, что... слишком сгустил краски. Я боялся не того, что люди не поймут, - я знал, что не поймут...» [255, 8]. Выход в свет романа «Между собакой и волком» не был столь триумфальным, как публикация «Школы для дураков». После громкого успеха первого романа, удостоенного похвалы В. Набокова, от писателя ждали нового шедевра. Вторая книга оказалась еще более сложной по форме и стилю, трудной для перевода. Все это сужало круг читателей. Один из первых исследователей творчества С. Соколова Б. Джонсон пишет, что этот роман - «квантовый прыжок в литературном развитии, оставивший позади многих из его читателей» [113, 165]. Поэт А. Цветков высказывает интересное мнение: «В «Собаке» уже навешен амбарный замок на всю литературу... Так и подмывает навесить на Соколова титул последнего русского писателя. Можно, по крайней мере, утверждать, что он подвел черту под русским модернизмом» [241, 15]. Книги С. Соколова - не для легкого чтения. Мало того, чтобы читать его романы, нужно быть инициированным в такого рода литературу. И все же читатели подобной литературы существуют. Ленинградский самиздатовский журнал «Часы» присудил роману «Между собакой и волком» приз имени А. Белого за лучшую прозу 1981 г. По мотивам романов С. Соколова ставятся спектакли, пишутся сценарии и даже музыкальные произведения. Например, в 2004 г. на Международном фестивале новой музыки «Звуковые пути» в Санкт-Петербурге состоялась премьера произведения петербургского композитора А. Королева «Школа для дураков». Спектакль с одноименным названием по роману С. Соколова, поставленный петербургским режиссером А. Могучим, собрал все лучшие европейские премии. А следом на сцене воплотился и второй роман -«Между собакой и волком». Этот спектакль получил главный приз на фестивале русского искусства в Ницце. В Москве и Санкт-Петербурге он был показан в рамках Современного экспериментального театрального фестиваля Нового Европейского Театра (NET). За активный вклад в развитие литературы в 1996 г. писателю С. Соколову была присуждена Гамбургская Пушкинская премия, учрежденная в 1989 г. Фондом Альфреда Топфера.
Татьяна Толстая - активный и авторитетный писатель, чутко реагирующий на события культурной и политической жизни современного общества. Ее публицистическая деятельность, остроумные, иногда язвительные отклики на «злобу дня» - одна из причин ее признания и популярности. «Куда ни посмотри, у меня одни литераторы в роду, - говорит Татьяна Никитична Толстая о себе. - Алексей Николаевич Толстой - дед по отцовской линии. Бабушка Наталия Васильевна Крандиевская-Толстая - поэтесса. Дед по материнской линии - переводчик Лозинский...» [126, 4]. Т. Толстая -признанный мастер малого жанра, ее рассказы стали явлением в литературе 90-х гг. Об идее возникновения романа «Кысь» автор рассказывает так: среди стихотворной чепухи, которую они забавы ради сочиняли с мужем-филологом, проскочило слово «кысь»: «Ворскнет морхлая кысь... Я это слово подобрала, повертела, смотрю - женский род, третье склонение, мне понравилось. Ну а потом, как говорится, слово за слово... Из одного слова можно целый мир вытянуть. Так что когда я, уже дописывая роман, обнаружила в стихах коми слово «кысь», то, конечно, очень обрадовалась; свои, свои!» [192, 327-328]. Новое произведение писателя разительно • отличалось от прежних ее литературных пристрастий, вызвало целый водоворот противоречивых мнений. «А вот говорят, будто б Татьяна Толстая написала невероятный для Татьяны Толстой текст. Что она, московская барыня, поменяла свой классический интеллигентный трехэтажными метафорами инкрустированный литературный язык «Милой Шуры» и «Петерса» - на что-то несусветное: не то на ильфо-петровское «понюхал старик Ромуальдыч свою портянку и аж заколдобился», не то на фольклорную вязь и плетение словес «Между собакой и волком» Саши Соколова» [271], - пишет в рецензии на роман «Кысь» Л. Данилкин. К. Степаняну «не хочется потерять одного из лучших прозаиков последних десятилетий минувшего века», а такое, по его мнению, возможно: «Чудесное обаяние первых рассказов Татьяны Толстой создавалось, помимо великолепного языка потрясающим чувством сопереживания автора своим странным, «не догоняющим» эту жизнь героям... Серьезная неудача ее последнего романа «Кысь»... в том, что точка зрения автора переместилась: она стала наблюдать своих героев снаружи, они стали для нее объектом... иронии» [228, 217]. А вот Б. Парамонов, напротив, утверждает, что Т. Толстая ныне классик русской литературы: «Есть такое выражение: наутро он (она) проснулся знаменитым. Толстая давно уже знаменитость, но после выхода «Кыси» она проснулась классиком... Татьяна Толстая написала самую настоящую модель русской истории и культуры» [280]. Роман «Кысь» называют форменной энциклопедией русской жизни, литературным открытием последних лет. За этот роман в 2001 г. Т. Толстая получила «Книжный Оскар» - приз XIV Московской международной книжной ярмарки в номинации «Проза-2001», в том же году - престижную премию «Триумф».
В изучении проблемы художественной концепции мира и человека существенное значение имеют труды М.М. Бахтина, Д.С. Лихачева, Ю.М. Лотмана, В.Я. Проппа. Их работы посвящены общим вопросам теории литературы в контексте философии, истории и культуры. Теоретические и методологические проблемы, связанные с концепцией мира и человека, разрабатывались в исследованиях отечественных литературоведов — В.И. Борщукова, А.Г. Бочарова, В.И. Воронова, Н.К. Гея, Л.А. Колобаевой, М.Б. Храпченко. Публикации о книгах Вен. Ерофеева, С. Соколова и Т. Толстой встречаются на страницах таких изданий, как «Волга», «Глагол», «Грани» (Франкфурт), «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Иностранная литература», «Книжное обозрение», «Континент», «Литературное обозрение», «Литературная учеба», «Новое литературное обозрение», «Новый журнал» (Нью-Йорк), «Новый мир», «Огонек», «Октябрь», «Русская литература», «Север», «Соло», «Театр», «Театральная жизнь», «Урал», «Юность»; на газетных полосах «Литературы», «Литературной газеты», «Независимой газеты», «Российской газеты» и т.д. Анализу творчества писателей посвящены монографические очерки в книгах И.С. Скоропановой «Русская постмодернистская литература» и М.Н. Липовецкого «Русский постмодернизм. Очерки исторической поэтики», а также главы учебных пособий «Русская литература XX века» под ред. Л.П. Кременцова, «Русская проза конца XX века» под редакцией Т.М. Колядич, «Современная русская литература: Новый учебник по литературе» Н.Л. Лейдермана и М.Н. Липовецкого, «Современный литературный процесс в России» Т.Т. Давыдовой и И.К. Сушилиной.
Одним из самых фундаментальных исследований о поэме Вен. Ерофеева является диссертационная работа С. Гайсер-Шнитман «Москва - Петушки», или The Rest is Silence» (1989). В этой работе подробно исследованы все компоненты произведения: система образов, сюжет, композиция, время и пространство, стилистика, жанр, роль и функции различных цитат. Ю. Левиным и Э. Власовым написаны подробные историко-литературные комментарии к поэме. Следует отметить работу И. Паперно и Б. Гаспарова «Встань и иди», в которой проанализированы библейские мотивы поэмы, статьи Э. Власова, Е. Попова, М. Эпштейна. Поэме посвящены следующие диссертационные работы: И.В. Вольфсон «Речевая экспликация образа автора в поэме Вен. Ерофеева «Москва - Петушки»: традиции и новаторство» (1998), С.Х. Хан «Языковые единицы с национально-культурной семантикой в произведении Вен. Ерофеева «Москва - Петушки» (1998), И.С. Конрад «Фольклорные мотивы с семантикой смерти / возрождения в произведении Вен. Ерофеева «Москва - Петушки» (2004), А.Н. Безруков «Поэтика интертекстуальности в творчестве Венедикта Ерофеева» (2005). Мотивные связи и языковые особенности творчества Вен. Ерофеева и С. Соколова рассмотрены в ряде работ сравнительного характера: диссертация Ч.И. Квона «Современная русская постмодернистская проза: Венедикт Ерофеев и Саша Соколов» (1999) представляет собой сопоставление поэтики прозы двух авторов-постмодернистов; диссертация И.Н. Марутиной «Москва - Петушки» Венедикта Вен. Ерофеева и «Школа для дураков» Саши Соколова в контексте русской литературы» (2002) посвящена исследованию традиций русской литературы в постмодернистских текстах, изучению соотношений позиций автора и героя-повествователя, характеристике полифонической направленности произведений.
Основной работой, посвященной проблематике романа С. Соколова, является статья Б. Джонсона «Между собакой и волком». О фантастическом искусстве С. Соколова». В Америке вышел специальный выпуск журнала «Canadian American Slavic Studies», посвященный целиком творчеству С. Соколова, в частности, роману «Между собакой и волком». Это статьи А. Богуславского, Б. Джонсона, О. Матич, Дж. Смита, Л. Токер, Б. Хелдт. На родине о творчестве С. Соколова писали И. Ащеулова, М. Берг, А. Битов, П. Вайль, А. Генис, А. Зорин, Т. Казарина, В. Крейд, Б. Ланин, М. Липовецкий, Г. Подпригора, В. Потапов, Т. Толстая, А. Цветков, Е. Яблоков и др. Творчество С. Соколова — богатый и интересный материал для литературоведческого и языкового анализа, на материале его романов защищено 10 диссертационных исследований. Однако большинство из них посвящено первому роману «Школа для дураков». На материале второго романа С. Соколова защищено три диссертационных исследования. В работе И.В. Ащеуловой «Поэтика прозы Саши Соколова (изменение принципов мифологизации)» (2000) романы писателя рассмотрены как «трилогия» создания и разрушения мифа о реальности и творчестве. Диссертационное исследование Е.А. Череминой «Поэтика Саши Соколова» (2000) сосредоточено на исследовании поэтики и мотивной структуры эссе С. Соколова «Тревожная куколка» в тесной связи с другими произведениями писателя. Языковым особенностям прозы писателя посвящено исследование Т.Д. Брайниной «Ассоциативные связи как основа создания образа в произведениях Саши Соколова» (2006).
Проза Т. Толстой почти сразу после своего появления оказалась в центре внимания отечественной и эмигрантской критики: о ней писали Л. Бахнов, П. Вайль, А. Василевский, А. Генис, М. Золотоносов, И. Муравьева, Е. Невзглядова, В. Пискунов и др. Творчеству Т. Толстой посвящена глава книги о русском постмодернизме М. Липовецкого — «Игра как миф: проза «новой волны» 80-90-е гг.». Среди западных исследователей прежде всего следует назвать X. Гощило, написавшую целый ряд работ о прозе Т. Толстой. О романе «Кысь» писали следующие критики и литературоведы: Д. Бавильский, А. Генис, Т. Давыдова, Л. Данилкин, Н. Елисеев, Н. Иванова, О. Кабанова, Б. Кузьминский, В. Курицын, А. Немзер, Д. Ольшанский, Б. Парамонов, Е. Рабинович, К. Степанян, Э. Шафранская, Н. Щедрина. В 2005 г. О.Е. Крыжановской была защищена диссертация «Антиутопическая мифопоэтическая картина мира в романе Татьяны Толстой «Кысь» (2005). Задачей своего исследования автор диссертации поставила исследование поэтико-жанрового своеобразия произведения, а также выявление особенностей архетипического и культурного мифов в романе Т. Толстой. Связь тематики романа Т. Толстой с творчеством В. Набокова (превосходство искусства над жизнью, духовная деградация тоталитарного общества) отмечена в диссертационном исследовании В.В. Десятова «Русские постмодернисты и В.В. Набоков» (2004).
Основной целью диссертации является исследование индивидуальной концепции мира и человека в произведениях Вен. Ерофеева, С. Соколова, Т. Толстой, уникальной по сути и неповторимой в содержательно-формальном единстве, ее художественного воплощения на идейно-тематическом, жанровом, композиционном и стилистическом уровнях.
Поставленная цель обусловливает основные задачи исследования:
1. Исследовать художественную концепцию мира и человека Вен. Ерофеева, С. Соколова, Т. Толстой на идейно-философском уровне, ее отражение в формально-поэтической структуре изучаемых произведений: специфике художественного пространства и времени, системе образов, жанровых и стилистических особенностях.
2. Выявить особенности функционирования архетипических и культурных мифов в поэме Вен. Ерофеева «Москва — Петушки», романах С. Соколова «Между собакой и волком» и Т. Толстой «Кысь», проанализировать мифопоэтическую структуру данных текстов.
3. Исследовать интерпретацию образа России в неомифологической прозе Вен. Ерофеева, С. Соколова, Т. Толстой.
4. Рассмотреть преломление и развитие литературных типов героев в изучаемых произведениях.
Материалом исследования являются поэма Вен. Ерофеева «Москва — Петушки», роман С. Соколова «Между собакой и волком» и роман Т. Толстой «Кысь». Помимо основных текстов привлекаются другие художественные произведения указанных авторов, эссе, интервью, творческие семинары с участием писателей.
Актуальность диссертационной работы обусловлена интересом к изучению мифотворчества в современном литературоведении, в статьях и монографиях как российских, так и зарубежных исследователей. В данной диссертации восполняется пробел современного отечественного литературоведения в осмыслении неомифологической картины мира и литературных типов героев, нашедших отражение в художественных текстах Вен. Ерофеева, С. Соколова, Т. Толстой. Тематика работы определяется необходимостью углубленного изучения и научного освоения творчества Вен. Ерофеева, С. Соколова и Т. Толстой как авторов наиболее интересных и значительных произведений литературы конца XX в., сопоставления их для выявления тенденций дальнейшего развития современного русского романа и литературного процесса в целом.
Научная новизна диссертации заключается в том, что это первое комплексное исследование художественной концепции мира и человека в произведениях Вен. Ерофеева, С. Соколова и Т. Толстой в культурно-историческом и собственно художественном контексте. Изучение русской художественной прозы конца XX в. на широком историко-литературном фоне позволяет, с одной стороны, выявить в произведениях названных авторов общие признаки, с другой стороны, определить индивидуальные черты мировосприятия каждого из писателей. В рамках исследования осуществляется систематизация и обобщение разрозненных суждений о художественной концепции мира и человека в русской художественной прозе конца XX в., а также проводится их анализ в аспекте эволюции русской литературной традиции.
Теоретико-методологической базой диссертации стали работы исследователей М.М. Бахтина, Д.С. Лихачева, А.Ф. Лосева, В.Н. Топорова, П.Л. Вайля, А.А. Гениса, И.П. Ильина, В.Н. Курицына, М.Н. Липовецкого, И.С. Скоропановой, М.Н. Эпштейна и др.
Теоретическая значимость работы заключается в том, что ее результаты могут способствовать более глубокому изучению литературы конца XX в., в частности поэтики русского романа. Выводы, сделанные в ходе исследования, могут послужить основанием для решения целого ряда вопросов, связанных с перспективами развития и анализа современной русской прозы.
Практическое значение связано с возможностью использования результатов исследования в курсах лекций по истории русской литературы конца XX - начала XXI вв., при чтении спецкурсов и проведении семинаров по проблемам постмодернистской прозы в высших учебных заведениях гуманитарного профиля, а также в старших классах общеобразовательных учреждений.
Положения, выносимые на защиту;
1. Рассматриваемые нами произведения Вен. Ерофеева, С. Соколова, Т. Толстой обнаруживают тесную взаимосвязь с предшествующей литературной традицией. В своих книгах современные авторы ориентируются на лучшие образцы классической литературы -произведения А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, А.А. Блока, что говорит о продолжении гуманистической традиции русской литературы.
2. Обращение писателей-постмодернистов к неомифу объясняется творческой потребностью заново космологизировать мир, создать целостную картину мира. Играя культурными мифами, писатели создают собственную мифологию, отражающую современное постмодернистское сознание.
3. В русской литературе конца XX в. происходит возрождение «русской темы», одним из важнейших художественных принципов современных авторов становится антиутопический взгляд на человека.
4. В современной литературе продолжается поиск героя, своеобразное преломление и развитие получают традиционные типы «маленького человека», «лишнего человека», юродивого, наивного героя.
Неомиф и его трансформация в русской прозе конца XX века
Понятие художественного мира может относится как к отдельному произведению, так и характеризовать творчество- писателя в целом. Д.С. Лихачев пишет об известной художественной целостности, которой обладает внутренний мир художественного произведения, где отдельные элементы отраженной действительности соединяются друг с другом в определенной системе, художественном единстве. Вместе с тем «внутренний мир художественного произведения... ... не автономен. Он зависит от реальности, «отражает» мир действительности, но то преобразование этого мира, которое допускает художественное произведение, имеет целостный и целенаправленный характер» [171, 76]. Мировоззрение писателя, особенности его мировосприятия являются основой любой художественной1 концепции.
Мифотворчество - важнейшее явление в культурной истории человечества, непрерывный процесс, сопровождающий развитие общества. Мифология является самым древним, архаическим, идеологическим образованием, включающим в себя элементы религии, философии, науки, искусства. По определению А.Ф: Лосева, миф есть совершенно необходимая категория мысли и жизни, наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей степени напряженная реальность. Интерес к мифологическому наследию человечества происходил в литературе вспышками в различных художественных формах: классицизм, романтизм, фантастика, модернизм, символизм и т.д. Возрождение общекультурного интереса к мифологическому мировосприятию стало заметно на рубеже XIX—XX вв. «В-искусстве XX века мифологизм оказался (в силу природной символичности) универсальным языком описания "сущностных законов природного и социального бытия, вечных моделей общественного и личного поведения человека» [277], - пишет исследовательница русской мифологической прозы М.И. Мещерякова. Мифологические сюжеты и образы широко используются в творчестве А. Ремизова, В. Хлебникова, М. Волошина, О. Мандельштама, М. Цветаевой, Б. Пастернака. Возникают новые оригинальные системы мифологем — «авторские мифы», объектом мифологизирования становятся коллизии современной авторам действительности. Эти тенденции характерны для прозы А. Белого, М. Булгакова и А. Платонова. «В литературном мифологизме на первый план выступает идея вечной циклической повторяемости первичных мифологических прототипов под разными «масками», своеобразной замещаемости литературных и мифологических героев, делаются попытки мифологизации житейской прозы писателями и выявления скрытых мифологических основ литературными критиками» [183, 8], - пишет Е.М. Мелетинский. В советском литературоведении в течение долгого времени любые обращения авторов к мифу и другим формам условности (даже в контексте реальной прозы) подвергались гонениям. Интенсивное развитие национальных культур происходит во время «оттепели»: национально-фольклорный тип мифологизма присутствует в творчестве Ч. Айтматова, В. Астафьева, В. Распутина, В. Белова. Заметное влияние на литературу оказала публикация в 1967 г. романа-мифа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». В 1970-80-е гг. происходит триумфальное возвращение к читателю фантастического жанра - это повести и романы И. Ефремова, А. и Б. Стругацких, А. Казанцева. В творчестве В. Орлова, А. Кима, А. Житинского, Н. Евдокимова возобновилась традиция русской фантастически-гротесковой литературы. Жанр антиутопии пережил свое второе рождение в творчестве В. Аксенова, А. Гладилина, В. Войновича, А. Кабакова. «Авторский мифологизм», в западной литературной практике получивший название «фэнтези», во второй половине XX в. приобретает огромную популярность. Притчи и мифы, легенды и сказки расширили жанровый диапазон литературы, обогатили ее. «Фантастическое — это метафора жизни, позволяющая увидеть ее под новым, неожиданным углом зрения, — пишет Ч. Айтматов. — Метафоры сделались особенно необходимыми в наш век не только из-за вторжения научно-технических свершений в область вчерашней фантастики, но скорее потому, что фантастичен мир, в котором мы живем, раздираемый противоречиями -экономическими, политическими, идеологическими, расовыми» [43, 8].
Век XX становится великой эпохой мифотворчества, так как по количеству потрясений, революций и коренных изменений это время не имеет аналога в мировой истории. Мифологическое наследие предыдущих столетий становится объектом пристального изучения. В своих работах А.Ф. Лосев отмечает, что миф в современном обществе утрачивает свое значение как формы знания, имеет не познавательный, а поведенческий характер. Разрушение традиционного мифа приводит к возникновению новой формы мифа, неомифа, несущего новые возможности изображения мира и человека. Современный миф коренным образом отличен от древнего — понятие мифа стало употребляться как обозначение текста, в котором рассказывается о событиях, не относящихся к обыденному, повседневному миру. Важно отметить, что неомиф рождается на основе реалистической традиции, он всегда связан с реальностью, предполагающей, тем не менее, наличие фантастического и чудесного. «Мифы возникают как некие модели действительности, постепенно изменяющиеся и усложняющиеся. По мере того как более широкий круг явлений начинает интересовать человека, он стремится включить новые понятия в систему своих воззрений, перестраивая, дополняя, изменяя мифологическую модель мира» [244, 112], -утверждает Т. Чернышева. Именно поэтому неомиф трактуется «не как некая вечная символическая модель человеческого бытия, а как живое повествование, заключающее в себе народные представления о мире, нравственности, человеческом бытии» [244, 112]. На западе основоположником «неомифологизма» является Р. Вагнер, символическую теорию мифа развивает в своих работах Э. Касирер. В отечественной науке теория мифа разрабатывается в работах М.М. Бахтина, В.Г. Богораза, A.M. Золотарева, А.Ф. Лосева, С.А. Токарева, М.И. Шахновича, Л.Я. Штернберга. Проблемы поэтики мифа активно изучаются Е.М. Мелетинским и учеными его школы. Исследованию мифопоэтического слоя русской литературы посвящены работы В.Н. Топорова. В монографии «Русская, подростковая и юношеская проза второй пол. XX в.: проблемы поэтики» М.И. Мещерякова отмечает следующие характерные признаки неомифологизма: трансцендентной силой, господствующей над человеком, выступает не внешняя природа, а сотворенная им самим цивилизация, отчего мифологическое мироощущение приобретает преимущественно не героический, а трагический или даже трагифарсовый, гротескный характер; в неодолимую и таинственную судьбу перерастает именно повседневность с ее рутинным социальным и житейским опытом; современный мифологизм носит не наивно-бессознательный, а глубоко рефлектированный характер, что обеспечивает его коренную связь с философским творчеством, а также интеллектуалистический подход к мифу самих художников. «Общим признаком всей неомифологической прозы... является аккумулирование ею в себе всего иррационального, что существует или может существовать в жизни, но не поддается анализу со стороны существующих общенаучных дисциплин, - считает М.И. Мещерякова. -Причем субъективное и объективное объединяются авторами в целостную картину мира, которая является не столько плодом художнического воображения, сколько образным выражением специфического мифопоэтического взгляда на мир данного писателя как индивидуума» [277].
Исторический мифологизм в романе Т. Толстой «Кысь»
Т. Толстая написала книгу о русском обществе, русской истории и русских людях. Ее произведение трудно отнести к какому-то определенному жанру. Писательница называет «Кысь» антиутопией4, литературные критики высказывают различные предположения, касающиеся жанровой специфики книги: роман-катастрофа, эсхатологическая сатира, лингвистическая фантастика, утопия, пародия на антиутопию, ретроантиутопия, дистопия. Литературоведы сходятся в одном: «Кысь» представляет собой произведение сложного синтетического жанра, соединяющего в себе черты неомифологической прозы, сатирического и утопического повествования. Если утопия создает миф о возможности счастливого существования всех без исключения членов социума, то антиутопия разрушает его, оспаривает саму возможность идею построения идеального общества. Характерной чертой антиутопии является перенос действия в воображаемое будущее.
В эссе «Русский мир», размышляя над особенностями российской истории и культуры, Т. Толстая пишет: «Над Россией зависло время мифологическое, застывшее, такое, в котором все события совершаются одновременно... Каждый придумывает собственное прошлое... Это ли не лучшая почва для возникновения литературы?» [36, 247-248]. Точка отсчета событий в романе «Кысь» - Взрыв - условна. Это не только авария на Чернобыльской АЭС, или революция, уничтожившая старую систему ценностей, но метафора глобального масштаба катастрофы, ведущей к разрушению старого уклада жизни людей. Т. Толстая описывает не возможное будущее или прошлое России, а ее «вечное настоящее» [190, 331]. И если роман С. Соколова скорее закат, вечные сумерки мировой истории, то роман «Кысь» построен так, что повествование разворачивается от золотого века, младенчества истории к неизбежной катастрофе, концу мира. «Роман Толстой — это мифовая парадигма человечества, - пишет Э.Ф. Шафранская. - Наше линейное сознание... включено в архаику мифа, а именно в циклическое время мифа. Все возвращается: был хаос - случился космос, опять хаос - опять космос, виток за витком, все повторено, но как!» [246, 36]. Время в романе разомкнуто, пространство же, наоборот, четко обозначено, закрыто. Выйти за его пределы практически невозможно, все пути заколдованы, заказаны. Чудом уцелевший городок, возникший после Взрыва на ядерных обломках Москвы, символизирует собой целую страну, Россию. Таким образом, ведущим началом в хронотопе «Кыси» является время, ему подчинены пространственные характеристики романа.
Главный герой романа - выходец из народа, рядовой «голубчик» Бенедикт Карпов. Ясно и весело на душе у Бенедикта в первых главах — и снег искрится, и сам ладный и смекалистый, и работа не в тягость. Этот недавно рожденный мир носит в себе отголоски древних мифов о мироздании. Вот вариант эсхатологического мифа о конечной погибели мира: «Лежит на юге лазоревое море, а на море на том - остров, а на острове — терем, а стоит в нем золотая лежанка. На лежанке девушка, один волос золотой, другой серебряный... Вот она свою косу расплетает, все расплетает, а как расплетет — тут и миру конец»5. Есть мифы этиологические - рассказывающие о происхождении животных и растений, гор и морей, небесных светил и метеорологических явлений, а также огня, смерти. Это рассказ старика-чеченца о говорящей рыбе голубое перо, которая ходит вверх и вниз по реке. Есть в романе мифы о сокровищах и кладах - лесной тайник со старопечатными книгами. О.Е. Крыжановская справедливо замечает, что Т. Толстая строит концепцию бытия обитателей Федор-Кузьмичска с опорой на традиционные мифологемы славянской культуры: мифологему огня, праздника, мифологему «доброго царя батюшки» [153, 11]. Вот миф о культурном герое, объясняющий появление огня: «принес огонь людям Федор Кузьмич, слава ему», а до того «ползали во тьме, как слепые червыри» [35, 19]. Как не вспомнить титана Прометея, принявшего за людей страшную кару богов. Сравнение это, конечно, ироническое: «А только как было дело, где он огонь взял, нам неведомо. Тут хоть три дня думай, не додумаешься, а только разве голова заболит... Кто говорит: с неба свел, кто рассказывает, будто топнул ножкой-то Федор Кузьмич, слава ему, и на том месте земля и загорись ясным пламенем» [35, 25]. Впрочем, пытливые умы не слишком терзаются разгадкой тайны. «А все может быть» [35, 25], - резюмирует герой. В указах и проектах Федора Кузьмича явно прослеживается желание подражать великим людям ушедших времен. «Петр Великий и П. Третьяков являются материалом для пародической личности... Каблукова» [107, 28], - пишет Т.Т. Давыдова. Снижение образа Наивысшего Мурзы происходит уже при первой его встрече с простыми голубчиками: на самом деле Федор Кузьмич оказывается невежественным карликом-узурпатором. Миф разрушается: «для горожан (голубчиков) он культурный герой, для читателя - трикстер» [246, 36], - отмечает Э.Ф. Шафранская. . Далее текст цитируется по этому изданию. Пародией на тотемный миф становится в романе Сказка про Репку, из которой следует программное обоснование «мышиной» жизни голубчиков: «Как сие понимать? А так и понимать, что без мыши - никуда. Мышь - наша опора! ... Коллектив опирается на мышь, как есть она краеугольный камень нашего счастливого бытия» [35, 193]. Наряду с мифами старыми в романе живут и новые мифы, рожденные в XX веке: подоходный налог тринадцать процентов, Складской день, Красные Сани - аналог «черного воронка». Майский и Октябрьский выходные, Бабский Праздник Женский День в календаре жителей Федор-Кузьмичска становятся отголосками революционной мифологии советского времени, ее важнейшей части - установления новых праздников. Таким образом, особенностью романа Т. Толстой является соединение мифологического начала с пародийным, гротесковым.
География романа тщательно прописана писательницей. На семи холмах стоит городок Федор-Кузьмичск (а до того звался Иван-Порфирьичск, Сергей-Сергеичск, Южные склады, а когда-то прежде - Москва), и вокруг него «поля необозримые, земли неведомые» [35, 7]. На севере - дремучие леса, в которых живет неведомая и страшная Кысь. На запад «тоже не ходи. Там даже вроде бы и дорога есть... Идешь-идешь, вот уже и городок из глаз скрылся... и вдруг, говорят, как встанешь. И стоишь. И думаешь: куда же это я иду-то? Чего мне там надо? Чего я там не видал? ... И так себя жалко станет!... Плюнешь и назад пойдешь. А иной раз и побежишь» [35, 8]. И на юг нельзя - там чеченцы. Т. Толстая пишет о том, что ей бы хотелось избежать прямых политических ассоциаций, ведь эта сцена была написана задолго до конфликта в Чечне. Это «чистая мифология» [190, 331], но сегодня этот миф как нельзя более актуален. Русский человек издавна, еще со времен М. Лермонтова, склонен считать выходцев с юга хитрыми и опасными врагами. На восток как будто можно идти - там леса светлые, цветы лазоревые, но путешественников находится немного. В лес голубчики ходят добывать огнецы, ставить капканы. Про теплые моря и чужие земли хорошо сказки слушать, да не уйдешь без огня, да и хватятся: «Догонят, по шеям накладут, белы руки за спину заломят: пожалуйте жениться!» [35, 161], -размышляет главный герой романа.
Юродивый в поэме Вен. Ерофеева «Москва - Петушки» и романе С.Соколова «Между собакой и волком»
Связь Венички Ерофеева с традицией русского юродства отмечалась в работах С. Гайсер-Шнитман, М.Н. Липовецкого, М.Н. Эпштейна. «С этой точки зрения раскрываются многие загадки Ерофеевской поэмы, - пишет М. Липовецкий. - Да и сама загадочность, парадоксальность поэмы соответствует эстетике юродства...» [170, 161]. Поэма «Москва — Петушки» насквозь проникнута, наполнена евангельскими мотивами. «Наверное, нельзя так говорить, но я думаю, что он подражал Христу... религия в нем всегда была» [123, 606], - считает Г. Ерофеева. В. Муравьев, друг и учитель Вен. Ерофеева, вспоминает, что у него всегда был очень сильный религиозный потенциал (в конце жизни писатель принял католическое крещение). «Вообще, религиозный потенциал заложен в душе каждого человека, он может найти применение и созидательное и разрушительное, - пишет В. Муравьев. - А чаще - и то и другое. У Венички было ощущение, что благополучная, обыденная жизнь - это подмена настоящей жизни, он разрушал ее, и его разрушительство отчасти действительно имело религиозный оттенок... Но несмотря на это... он не стремился жить по христианским законам... В нем было ощущение совершения греха, было и раскаяние... и это становилось элементом действа» [188, 573-574]. Герой поэмы «Москва - Петушки» подчеркнуто автобиографичен. Сама жизнь писателя Вен. Ерофеева, так же как и его героя, неустроенная, бездомная, прошла в соответствии со словами Христа: «Лисицы имеют норы, и птицы небесные - гнезда; а сын человеческий не имеет, где приклонить голову» [Матф. 8:20]. «Мой путь саморастрачивания ничуть не лучше и не хуже других» [12, 361], - писал он в записных книжках. Библейские мотивы поэмы «Москва - Петушки» подробно проанализированы исследователями С. Гайсер-Шнитман, И.А. Паперно и Б.М. Гаспаровым, М.Н. Липовецким, Э. Власовым. Все события, описанные в поэме, имеют как бы двойную подоплеку: «Похмелье интерпретируется как казнь, смерть, распятие. Опохмеление -воскресение. После воскресения начинается жизнь - постепенное опьянение, приводящее в конце концов к новой казни. Герой прямо говорит об этом в конце повести: «Ибо жизнь человеческая не есть ли минутное окосение души?» [198, 389]. Об этом же пишет С. Гайсер-Шнитман. В своем исследовании она предлагает такое композиционное членение поэмы; 1) «Созерцание» — «Моление о чаше»: гл. «Москва. На пути к Курскому вокзалу» - «Серп и Молот»; 2) «Опохмеление» - «Воскрешение»: гл. «Серп и молот - Карачарово» — «43-й километр - Храпуново» до слов: «С тех пор, как вышел в Никольском»; 3) «Пьянство» - «Тайная вечеря»: гл. до «Орехово-Зуево»; 4) «Алкогольная горячка» - «Распятие»: гл. «Орехово - Зуево - Крутое» до последней главы. В поэме обильно цитируются Библия, Евангелия, «Откровения Святого Иоанна» (Апокалипсис), «Песнь Песней», Второзаконие, Пророки и т.д. Литературная рефлексия героя по поводу приводимых им цитат из священных книг занимает существенное место в понимании гуманистической направленности поэмы.
В отношении Венички к окружающим, заботе и ответственности за них прослеживаются черты, сближающие его с образом Учителя в евангельском повествовании. В недолгий свой месяц бригадирства он старается быть образцовым начальником и занимается просвещением подчиненных ему людей: «Отбросив стыд и дальние заботы, мы жили исключительно духовной жизнью. Я расширял им кругозор по мере сил... особенно во всем, что касается Израиля и арабов. Тут они были в совершенном восторге... ... А потом.., когда они узнали, отчего умер Пушкин, я дал им почитать «Соловьиный сад» Александра Блока» [14, 51-52]. Есть свидетельства друзей писателя, что на кабельных работах Венедикт Ерофеев действительно руководил процессом просвещения своих «коллег», давал им читать, например, Евангелие. В. Муравьев вспоминает, что «простые рабочие... принялись писать стихи, читать, разговаривать о том, что им несвойственно... Я спрашивал у Венички, как удалось так на них повлиять, но в этом не было ничего намеренного. Он просто заражал совершенно неподдельным, настоящим и внутренним интересом к литературе» [188, 578]. Герой Ерофеева заботится прежде всего о внутреннем состоянии души человека: «И тут меня озарило: да ты просто бестолочь, Веничка... вспомни, ты читал у какого-то мудреца, что Господь Бог заботится только о судьбе принцев, предоставляя о судьбе народов заботиться принцам. А ведь ты бригадир и, стало быть, «маленький принц». Где же твоя забота о судьбе народов? Да смотрел ли ты в души этих паразитов, в потемки душ этих паразитов?» [14, 52]. Сознательно избегая любых проявлений своего превосходства как в интеллектуальном, так и в социальном статусе, Веничка старается стать для этих озлобленных, оглупленных, забытых равнодушным миром людей учителем, врачом душ, покровителем: «Я не знаю вас, люди, я вас плохо знаю, я редко обращал на вас внимание, но мне есть дело до вас: меня занимает, в чем теперь ваша душа...» [14, 132]. В поезде Веничка знакомится с дедом и внуком Митричами, которые едут в Орехово-Зуево кататься «в карусели», и по дороге допивают оставленную героем в вагоне четвертинку российской: «Внучек на две головы длиннее дедушки и от рождения слабоумен. Дедушка - на две головы короче, но слабоумен тоже» [14, 78]. Внучек «совершенный кретин. У него и шея-то не как у всех, у него шея не врастает в торс, а как-то вырастает из него, вздымаясь к затылку вместе с ключицами» [14, 78]. А дедушка смотрит «такими синими, такими разбухшими глазами, что из обоих этих глаз, как из двух утопленников, влага течет ему прямо на сапоги. И весь он, как приговоренный к высшей мере, и на лысой голове его мертво. И вся физиономия — в оспинах, как расстрелянная в упор. А посередки расстрелянной физиономии - распухший и посиневший нос висит и качается, как старый удавленник» [14, 78]. Уличив Митричей в краже, Веничка выступает в роли судьи, роли, совсем ему не свойственной и мучительной: «Я их раздавил своими уликами, они закрыли лицо, оба, и покаянно раскачивались на лавке, в такт моим обвинениям» [14, 79]. Но обвиняя, герой одновременно оправдывает их. Митричи плачут, и слезы их для Венички равносильны раскаянию и просьбе о прощении. Мотив слез является одним из основополагающих мотивов поэмы, ибо плачущий человек открыт, беззащитен. В. Розанов писал, что Христос - это слезы человечества и тот, кто не плачет, никогда не увидит Бога. И.Н. Марутина отмечает, что в поэме Вен. Ерофеева способностью плакать наделены отнюдь не все герои: часто плачет Веничка, плачут его попутчики Митричи и женщина в берете, плачет герой рассказа Митрича, председатель Лоэнгрин, плачет маленький сын Венички, могут плакать, по мнению героя, и ангелы. Веничка «торопится» простить, разрешить эту конфликтную ситуацию и даже наградить незадачливых воришек: «Я вас понимаю, да. Я все могу понять, если захочу простить...
Женские типы в поэме Вен. Ерофеева, романах С. Соколова и Т.Толстой
Значительный интерес представляют собой женские образы романов. К началу XXI в. отношение к женщине в русской литературе претерпело ряд существенных изменений. Эта тема не стала менее актуальной, наоборот, получила развитие. Появилось множество нововведений, в том числе так называемая «женская проза» и жанр дамского романа. Проблема человеческих взаимоотношений, взаимоотношений мужчины и женщины по-прежнему волнует и авторов, и читателей. В литературе и мифологии существует два ведущих архетипа женщины: образ Девы Марии, матери и высшей заступницы людей перед Богом, и образ Марии Египетской, грешницы, блудницы. Первый архетип может быть условно назван «женщина-жена», с ним связаны понятия семьи, домашнего уклада, ведения хозяйства, рождения и воспитания детей. Второй тип — это «женщина-страсть», «возлюбленная». Героини этого типа превалируют в литературе. Обычно это женщины замечательной красоты, нередко большого ума и таланта, но с несчастливой, поломанной судьбой. Если в произведении присутствуют героини обоих типов, то герою приходится делать нелегкий выбор между разумом и чувством. В современной литературе произошло смешение, наложение этих образов друг на друга. Эти две ипостаси сосуществуют в женском образе, в зависимости от обстоятельств высвечивается то одна, то другая сторона их личности. Царица, Орина и Оленька - главные героини романов Вен. Ерофеева, С. Соколова и Т. Толстой -воплощают собой противоречивый, многогранный, загадочный образ Женщины.
В литературе и искусстве традиционны сюжеты, повествующие о несчастной, неразделенной любви, историй счастливых семей русская классическая литература знает очень немного. Из древнерусской литературы это «Повесть о Петре и Февронии», из XIX века - «Наталья, боярская дочь» Н.М. Карамзина, старосветские помещики Н.В. Гоголя, Ольга Ильинская и Штольц И.А. Гончарова, Наташа Ростова и Пьер Безухов Л.Н. Толстого. Поколение за поколением юные девушки роняли слезы над историей Онегина и Татьяны, которая честь ставит выше сердечной привязанности. Бэла гибнет из-за равнодушия Печорина, у княжны Мэри разбито сердце. Тургеневская Лиза из «Дворянского гнезда» после разрыва с Лаврецким уходит в монастырь, Анна Каренина кончает жизнь самоубийством. Ответственность за создание счастливого брака лежит на герое, который часто не умеет деятельно и целеустремленно стремиться к своему счастью. В статье «Что такое социалистический реализм» А. Терц пишет о роли женщины в литературе XIX столетия: «Женщина была в литературе пробным камнем для мужчины. Через отношения с ней обнаруживал он свою слабость и, скомпрометированный ее силой и красотой, слезал с подмостков, на которых собирался разыграть что-то героическое... ... А женщины... сияли подобно идеалу, непорочному и недосягаемому, над Онегиными и Печориными, любившими их так неумело и всегда невпопад. Они и послужили в русской литературе синонимом идеала, обозначением высшей Цели... ... Мечтательная Татьяна Пушкина открыла эпоху, Прекрасная Дама Блока ее завершила» [234, 92-93]. В поэме А. Блока «Двенадцать» есть эпизод, который ставит точку в развитии любовной темы XIX века. Возникает новый невиданный герой - красноармеец Петька, который случайно убивает свою возлюбленную — проститутку Катьку. Но если прежние герои - Алеко, Арбенин и Демон - в этой драме навсегда утрачивают надежду на счастье, то Петька под влиянием сознательных товарищей («Не такое нынче время, чтобы нянчиться с тобой!» [2, 319]) быстро исцеляется от мук совести и, заметно повеселев, продолжает служить делу революции. Ведь если смотреть на женщину «с марксисткой точки зрения», как это делает один из героев комедии Н. Эрдмана «Самоубийца», то «такая из женщины получается гадость, я вам передать не могу» [38, 117].
Век XX, пожалуй, наиболее скуп на счастливые финалы. Истории удачных браков и счастливых замужеств, скорее, исключения из общего правила. Рефлектирующие интеллигенты Григорий Мелехов и Юрий Живаго разрываются между двумя любимыми женщинами и, в конце концов, в водовороте войны теряют их навсегда. Мастер и Маргарита после многих страданий обретают вечный покой с помощью инфернальных слуг самого Князя Тьмы, но за это расплачиваются своими земными жизнями. Непонимание, измены, страдания, рок, неумолимая власть судьбы — что можно противопоставить таким возвышенным страстям в размеренном быту правильной семейной жизни? Вспомним, к примеру, старосветских помещиков - счастливых супругов, проживших в мире и согласии долгую жизнь. Н.В. Гоголь даже не называет чувство между Афанасием Ивановичем и Пульхерией Ивановной любовью, а просто привычкой. Разве о жизни по привычке мечтают влюбленные, разве это идеал исканий и мечтаний и молодости, и зрелости? Нет, конечно, нет! Ищут пламенное чувство, у В. Маяковского — «Мама! Ваш сын прекрасно болен!.. У него пожар сердца» [16, 185-186]. Но пламенные страсти не выдерживают испытания временем и бытовыми неурядицами. Семья в наше время практически дискредитирована, и несмотря на возрождение традиции церковного венчания, браки распадаются в огромном количестве. Все это, конечно, отражается на общественном сознании, культуре и литературе. Современный человек потерян в постоянно меняющемся мире информации, финансовых кризисов, террористических актов. Ситуация настолько нестабильна, что человеку нерасторопному, доверчивому, мягкому нелегко выжить в условиях современного общества. Изменился образ, архетип мужчины, мужа как защитника, кормильца, главы семьи, жены, детей. Изменился и образ женщины.
