Философско-эстетическая система Владимира Набокова и ее художественная реализация: период американской эмиграции Романова Галина Романовна

Содержание к диссертации

Введение

Глава I. Философско-мировоззренческие основы творчества Набокова

1.1. Теоретические источники формирования художественно-эстетической системы писателя 38

1.2. Концепция бытия - сознания - творческой памяти в автобиографических книгах 69

1.3. Философский дискурс романов «Bend Sinister» и «Прозрачные вещи»: концепты «сон» и «время сознания» 92

Глава II. Опыт художественного постижения личности в американском творчестве Набокова

2.1. Человек: доминанты осмысления и понимания 118

2.2. Концепция массового и элитарного сознания в романах «Bend Sinister» и «Пнин» 131

2.3. Особенности субъектной организации текста в американских романах Набокова 157

Глава III. Преломление философско - эстетических взглядов набокова в художественной практике 1940-1950-х гг.

3.1. Литературоведческие опыты писателя лекции по зарубежной литературе 188

3.2. Американские рассказы Набокова выбор художественных ориентиров 199

3.3. Особенности художественной структуры «Подлинной жизни Себастьяна Найта» - первого англоязычного романа Набокова 265

Глава IV. Своеобразие творческого метода Набокова 1960-1970-х гг.: художественный синтез и универсализм

4.1. К вопросу о творческом методе писателя в современном набоковедении 297

4.2. Миф в художественной структуре романа «Ада, или Радости страсти» 309

4.3. Игровое начало в позднем творчестве Набокова 322

4.4. Иронический модус повествования: роман «Смотри на арлекинов!» 345

Заключение 363

Библиография 373

• Теоретические источники формирования художественно-эстетической системы писателя
• Человек: доминанты осмысления и понимания
• Литературоведческие опыты писателя лекции по зарубежной литературе
• К вопросу о творческом методе писателя в современном набоковедении

Введение к работе

Возвращение духовного наследия русской эмиграции в социокультурное пространство России поставило перед отечественной гуманитарной наукой задачу фундаментального исследования этого значительного явления. Феномен Русского Зарубежья изучался в разных контекстах: идеологическом, философском, культурологическом, литературоведческом.

Осмысление произведений русских писателей-эмигрантов и эмигрантской критики вносит корректировку в традиционные, уже утвердившиеся представления об отечественном литературном процессе в XX веке, изменяет «силовые линии» в истории русской литературы. В этой связи изучение становления и развития литературы Русского Зарубежья, осмысление ее специфики, художественной природы и места в истории отечественной словесности становится актуальной проблемой, выдвинутой в «поисковый пояс» филологической науки.

Первоначальный процесс изучения общш проблем русской эмиграции можно считать в настоящее время завершенным. Опубликованы первые обобщающие труды¹, намечены многоаспектные перспективы дальнейшего исследования проблем русской эмиграции. В начале нового века по-прежнему

«Русское литературное зарубежье: Сборник обзоров и материалов» /ИНИОН (1991 - 1993), двухтомник «Культурное наследие российской эмиграции. 1917-1940» (1994), основу которого составили материалы первой Международной научной конференции по .проблемам культурного наследия Русского Зарубежья. Разработка научной концепции «Русская литература в эмиграции» была представлена Н.А. Богомоловым, О.Н. Михайловым, А.С. Мулярчиком, А.Н. Николюкиным. Созданы книги, дающие обзор литературы Русского Зарубежья: «Не будем проклинать изгнанье: Пути и судьбы русской эмиграции» В. Костикова 1990), «Судьбы русской литературной эмиграции» А.Г. Соколова (1991), «Воскреснуть. Вернуться в Россию» Н.И. Великой (1996), «Литература Russkogo Зарубежья» В.В. Агеносова (1998), «Литература Русского Зарубежья. От Мережковского до Бродского» О.Н. Михайлова (2001), «Литература Русского Зарубежья. Курс лекций» Т.П. Буслаковой (2003),. Вышли в свет итоговые для конца столетия труды: «Русское Зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть XX века. Энциклопедический биографический словарь» (1997), трехтомная «Литературная энциклопедия Русского Зарубежья. 1919-1940 /ИНИОН РАН (1999), «Словарь поэтов Русского Зарубежья» (1999). Составлены библиографические своды по изучению литературы русской эмиграции (1995, 2001, 2002). Открылась библиотека-фонд «Русское Зарубежье».

актуальной можно считать проблему единства и целостности двух литератур - русской отечественной и русской зарубежной, метрополии и диаспоры. Русское Зарубежье - тот пласт, который в исследовательском сознании до сих пор существует отдельно, хотя вопрос о том, «одна или две русские литературы» бытовали в XX веке, был поставлен на Международном симпозиуме еще в 1978 году, а с конца 1980-х годов активно обсуждался на страницах центральных научных изданий².

Отсюда вытекает целевая задача литературоведения начала XXI века - в обновленную концепцию единой истории русской литературы XX столетия вписать феномен Русского Зарубежья.

Для решения этой задачи филологи рубежа столетий вновь настойчиво обращаются к вопросу об отношении литературы эмиграции к русскому классическому наследию. Рецепция Золотого и Серебряного века - это один из аспектов более широкого и самого актуального для русских литераторов-эмигрантов вопроса о художественной традиции. В современной науке о литературе обсуждение эстетической родословной писателей Русского Зарубежья восходит к тем оценкам, которые были высказаны в свое время эмигрантской критикой. Отношение к традиции во многом определяло статус русских писателей в изгнании, конкретизировало их литературную, эстетическую, нравственную и идеологическую позицию-Внимание современных ученых сконцентрировано на проблеме взаимосвязи литературы Русского Зарубежья с культурой стран Запада. В последние годы целенаправленно исследуется малоизученный вопрос о русской эмиграции на Востоке. Поэтому обновленная концепция литературы XX века также призвана рассматривать художественные произведения русской литературной эмиграции в контексте мировой культуры.

По вопросу см.: Одна или две русских литературы / Отв. ред. Жорою Нива.-Лозанна, 1981; Эткиид, ЕТ. Русская проза XX века как единый процесс //Вопросы литературы. - 1988. - № 10: Фрадкина, С. Русская литература XX века как единая эстетическая система//Вопросы литературы. -1993.-Вып. 2. -С. 86 - 91.

В последние годы появились новые работы, в центре внимания которых находятся проблемы творческой индивидуальности писателей Русского Зарубежья - М. Алданова, И. Бунина, Н. Берберовой, Б. Зайцева, Г. Газданова, 3. Гиппиус, Д. Мережковского, М, Осоргина, Б. Поплавского, А. Ремизова, Ю. Фельзена, И. Шмелева. Для того., чтобы обновленная концепция литературного * процесса XX века смогла учесть все многоголосие творческих индивидуальностей, исследуются не только художественные произведения этого периода, но и эссеистика, дневники, переписка, мемуары, интервью, автокомментарии, так как в них отчетливо высвечивается индивидуальное сознание, активно обозначается «я» личности.

В контексте развернувшихся исследований литературы русской эмиграции творчество Владимира Владимировича Набокова (1899 -1977) обрело особую значимость. Во-первых, изучение творчества писателя как составной части литературного наследия Русского Зарубежья входит в целевую задачу формирования обновленной концепции литературного процесса XX века, так как с 1990-х годов русская литература XX века, как и вся национальная культура, начала изменять собственную внутреннюю структуру, функциональную иерархию ³. Во-вторых, творчество Набокова, будучи относительно новым объектом исследования в отечественной филологии (российскому набоковедению не более двух десятков лет в отличие от полувекового зарубежного⁴), пока не получило завершенной системной интерпретации.

Согласно библиографическим источникам, только за последнее десятилетие в России было написано более пятисот работ, посвященных творчеству В.В.

-і

По вопросу см.: Теоретико-литературные итоги XX века. - М,, 2003.

Общее представление о В.Набокове дают библиографии зарубежных литературоведческих и литературно-критических работ о писателе: Schuman Samuel. Vladimir Nabokov: A Reference Guide. Boston: G.K, Hall, 1979; Juliar M. Vladimir Nabokov: A Descriptive Bibliography. N.Y.: Garland, 1986; The Garland Companion to V.Nabokov / Ed. By Vladimir E.Alexandrov. New York; London, 1995.

Творчество Набокова регулярно получает оценку на страницах американских специализированных современных изданий «The Nabokovian» (ред. С.Паркер), «Nabokov Studies» (ред. Д. Бартои Джопсоп) и на международных сайтах Набокова «Zembla» и «NABOKV-L» в Интернете.

Набокова. Но при всем объеме набоковедческой литературы писатель во многом остается «тайной», «загадкой», поэтому до сих пор не утратила своего значения справедливая оценка одного из самых тонких критиков европейской эмиграции: «...в размышлениях о Набокове без тысячи вопросительных знаков не обойтись никак» [Адамович 1996: 79]. Действительно, Набоков не столько дает ответы, сколько ставит вопросы, которые намечают векторы в дальнейшем изучении наследия писателя.

В современном литературоведении актуализируется то положение, что Владимир Набоков - одна из ключевых фигур русской литературной эмиграции. Его писательская биография проходит через три «волны» Русского Зарубежья, охватывая почти все хронологические этапы вплоть до 1970-х годов. В набоковедении уже стало общим местом сравнение писателем своей жизни с цветной спиралью в стеклянном шарике, но обойтись без этих авторских слов подчас сложно. Каждый «виток спирали» составляет этап жизни, причем взаимоотношения между ними определяются принципом гегелевской триады: «тезис - антитезис - синтез». Первый виток (тезис) - это двадцать лет, проведенных в родной России (1899 - 1919), второй (антитезис) - двадцать один год добровольного изгнанничества в Англии, Германии и Франции (1919 - 1940). Третий виток спирали (синтез) - время, проведенное на «новой родине», в США (1940 - 1960). В последнем англоязычном варианте автобиографии - «Память, говори» (1966) - появляется упоминание автора о зарождении нового «тезиса». Авторское замечание «и т. д.» позволяет исследователям творчества Набокова развить данный принцип, выделяя в качестве четвертого витка спирали (новый антитезис) последний период жизни и творчества писателя в Швейцарии (1961 -1977). Пятый виток спирали представляет этап финального синтеза, посмертного существования художественного мира писателя, ставшего частью литературной истории [Rivers 1989].

Переезд Набокова за океан позволяет выделить период американской эмиграции в его творчестве. Переход русского писателя на английский язык и создание Набоковым на этом языке значительных художественных

произведений дает возможность увидеть, что творчество Набокова причастно истории сразу двух национальных литератур - не только русской, но и американской. Период американской эмиграции в жизни и творчестве Набокова соединяет русскую и зарубежную литературы XX века, помогает высветить актуальную для всей эпохи проблему «Писатель в изгнании как феномен литературной жизни ХХвека».

В литературное наследие Набокова входят русскоязычные произведения, написанные в Европе до второй мировой войны под псевдонимом Владимир Сирин; франкоязычные произведения периода европейской эмиграции; перевод на русский язык романа Р. Роллана «Кола Брюньон» и сказочной повести Л. Кэрролла «Алиса в стране чудес»; авторские англоязычные версии собственных русскоязычных произведений: «Смех в темноте» (вариант романа «Камера обскура»), «Отчаяние»; авторские переводы на английский язык русской классики (Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Гоголь); оригинальные художественные произведения, созданные на английском языке в США и Швейцарии; авторские русскоязычные версии собственных англоязычных произведений: «Другие берега» (вариант «Убедительного доказательства»), «Лолита»; дискурсивные сочинения писателя; переводы на английский язык ранних русскоязычных романов и рассказов Набокова, выполненные либо сыном писателя Дмитрием, либо профессиональным переводчиком, но под контролем Набокова или его жены Веры Евсеевны^б.

Мы используем термин «дискурсивные сочинения» вслед за В.Е. Александровым (дискурсивные писания) и М.Э. Шаликовой (дискурсивные утверждения) и включаем в это понятие лекции, предисловия, интервью, статьи, письма, дневники писателя, часто выполняющие функцию автокомментария к художественному произведению.

Все более поздние тексты редактировались Набоковым, что затрудняет определение творческой эволюции писателя. Как полагает A.M. Люксембург, английские версии русскоязычных книг Набокова - «это версии авторизованные, и писатель несет полную ответственность за каждое употребленное в них слово» [Люксембург 1999: 13]. Зарубежный исследователь Э. Найман также считает, что Набокова невозможно отъединить ни от одного слова в любом из его русских или английских текстов: если только переводы авторизованы, то они - текст Набокова [Найман 2002: 192].

Объектом нашего исследования стали художественные и дискурсивные сочинения Владимира Набокова, созданные в период американской эмиграции (1940 - 1977). Диапазон исследования задан хронологическими рамками жизни и творчества Набокова третьего (США) и четвертого (Швейцария) «витка спирали». В поле научного интереса вошли англоязычные рассказы 1940 - начала 1950-х годов, романы «Подлинная жизнь Себастьяна Найта» (1941), «Bend Sinister» (1947), «Лолита» (1955, русскоязычный вариант 1967), «Пнин» (1957), «Бледный огонь» (1962), «Ада» (1969), «Прозрачные вещи» (1972), «Смотри на арлекинов!» (1974); автобиографическая проза (1951 -«Убедительное доказательство», 1954 - «Другие берега», 1966 - «Память, говори»); эссе «Николай Гоголь» (1944); «Лекции по литературе», написанные Набоковым в 1940 - 1950 годы, но опубликованные на языке оригинала только в 1980 - 1983; книга В. Набокова «Евгений Онегин» Александра Пушкина» (1964). По мере необходимости, при решении компаративистских или типологических задач, привлекаются к анализу произведения писателя периода европейской эмиграции. Хронология выверена по биографической дилогии Брайана Бойда, которому принадлежит приоритет точной датировки сочинений Набокова .

Вопрос о степени изученности творчества Набокова периода американской эмиграции осложняется, как нам думается, сопутствующими проблемами набоковедения - биографического и историко-теоретического характера.

Одна из зон особого напряжения, традиционно притягивающая внимание исследователей, - вопрос о национально-эстетической принадлежности писателя Владимира Набокова, проживавшего в США [Пуля 1996]. В решении этой проблемы мы разделяем точку зрения отечественных ученых, справедливо полагающих, что Владимир Набоков принадлежит к той немногочисленной

В спорных случаях определения принадлежности произведения европейской или американской эмиграции за основу берется дата публикации, а не создания произведения. Так, например, первый оригинальный (не перевод!) англоязычный роман Набокова «Подлинная жизнь Себастьяна Найта», созданный в Европе зимой 1938 / 1939 гг,_} но опубликованный только в США в 1941 г., мы относим к американскому периоду, содержащему, в основном, англоязычные произведения.

категории писателей, для кого национальная эстетическая принадлежность -дело сугубо второстепенное [Андреев 2001: 30; Анастасьев 2003: 357]. В интервью Альфреду Аппелю (1966) сам Набоков сформулировал свою позицию однозначно: «Настоящий паспорт писателя - это его искусство <...> Я считаю себя - сейчас - американским писателем, который некогда был писателем русским» [Набоков 1999 Ш: 589] ⁸. Но в отечественном набоковедении (НАнастасьев, А.3верев) утверждается иное положение, согласно которому Набоков как художник не вписывается в национальную традицию американской литературы.

Более сложная проблема - о единстве творческой природы художника. На сегодняшний день в набоковедении нет однозначного решения вопроса, насколько естественным и органичным был набоковский билингвизм, можно ли говорить о цельности двуязычного эстетического феномена писателя или же существует граница между «Набоковым - русским» и «Набоковым -американским».

В настоящее время актуализируется точка зрения, согласно которой Сирин и Набоков - два совершенно непохожих друг на друга писателя. Еще в конце 1980-х, предваряя первую крупную публикацию Набокова на родине, О.Н. Михайлов твердо заявил, что, отказавшись от русского языка, художник совершил самоубийство. В начале нового века критик, в сущности, повторил ту же мысль о разрушении дара в англоязычных произведениях писателя [Михайлов 1986; он же, 2001: 263]. Сходные соображения высказывал и первый биограф Набокова Эндрю Филд: «Следует начинать с России (и ею же заканчивать).... Именно русская культура была для него путеводной звездой. Он жил покойной жизнью в беспокойные времена и всегда оставался неистово русским человеком и писателем» [Field 1987:1]. А.А. Долинин, очень тонкий историк литературы, полагает, что «англоязычный и русскоязычный Набоков

В дальнейшем ссылки на произведения В. Набокова будут даваться в тексте работы сокращенно, литерой Н., с указанием года издания, тома (римскими цифрами) в собраниях сочинений и страницы. Все выделения курсивом, кроме особо оговоренных, наши.

имеют совсем разные лица» [интервью 1997 г.]. Этой же версии придерживался A.M. Зверев, считавший книги Набокова американского периода «изменой природе собственного дарования» и «литературой для доцентов» [интервью 2001 г.]. В биографическом исследовании жизни и творчества Набокова ученый прямо утверждал, что писатель «оставался достойным своего таланта только до тех пор, пока сохранялась его причастность русской художественной традиции <...> со сменой имени на обложке иным стало и художественное качество прозы» [Зверев 2001:292,318].

Согласно другому видению, творчество Набокова нужно анализировать как единую, целостную художественную систему, независимо от «сирийского» (европейского) или «набоковского» (американского) периода жизни писателя-эмигранта. Такая точка зрения ясно просматривалась еще у З.А. Шаховской, которая находила американские параллели русским произведениям писателя: «Они близнецы. Это двуглавая птица, в разных криках выражающая одно и то же. И фон и форма подобны, и в «Подлинной жизни Себастьяна Найта» мы найдем мотивы «Отчаяния» [Шаховская 1991:106]. Подобная позиция отчетливо выражается А.Г. Битовым: он образно представляет неразрывность русского и американского творчества Набокова как два симметричных крыла бабочки -симметричных, но не похожих, «как принципиально отличие левого от правого или объекта и отражения» [Битов 1990: 230 - 242]. Эту же точку зрения мы находим у современного критика, освещающего проблему рецепции Сирина и Набокова: «нет никаких сомнений относительно целостности двуязычного набоковского феномена» [Мельников 2000: 8 -10].

Третья точка зрения признает целостность художественной системы Набокова, но понимает ее как единство противоположностей: в душе писателя далеко не мирно сосуществуют разнонаправленные культурно-психологические комплексы -русский и американский. А.С. Мулярчик полагает, что американские годы предельно четко обнажили суть парадокса Набокова, корни «антеевского комплекса» которого глубоко уходят в его русскоязычное творчество. В Америке, по мнению ученого, изменяется структура личности художника: «В

каком-то смысле Набоков стал подобен герою своей новеллы «Сцены из жизни сиамских близнецов»..., обреченному на нелегкий симбиоз двух вовсе не тождественных в психическом отношении натур» [Мулярчик 1997:4-5; 25].

Есть и еще один современный, хотя тоже не бесспорный взгляд на данную проблему, согласно которому переход Набокова на английский язык является не чем иным, как инобытием русской речи. Свою эмигрантскую судьбу, а таюке судьбу России и русских по обе стороны железного занавеса Набоков объявил формой инобытия. Объявил, разумеется, не в виде идеологических высказываний, ему органически чуждых, а через поэтику своих произведений. И, главное, - через язык. Поэтому и англоязычие Набокова должно быть понято как факт истории русской словесности [Виролайнен 2001:261- 268].

Другая проблема, которая тоже должна быть поставлена, - учитывать ли исследователям американского творчества Набокова литературоведческие труды, рассматривающие произведения русского цикла, написанные в европейской эмиграции. Решение этого вопроса зависит от решения предыдущего.

Сформулируем свой взгляд на проблему. Думается, несмотря на то, что писатель подписывал свои произведения по-разному в европейской и американской эмиграции (Сирин и Набоков), перед нами единая творческая индивидуальность на разных этапах своего жизненного и творческого пути. Как бы ни утверждали некоторые весьма авторитетные набоковеды, что Сирина не стало в 1940 году ¹⁰, согласиться с ними сложно: Набоков-художник не мог начинаться с нуля. Это обстоятельство тонко подметила набоковский рецензент в США Мария Толстая, внучка Л.Н.Толстого, писавшая в своем отклике на

⁹ Сам термин «инобытие» (нем. Anderssein) восходит к Гегелю и связан в рамках
его построений с моментом перехода от одного качества к «своему другому». Таким
образом, выстраивается цепочка из трех звеньев: исходное наличное бытие - его
инобытие - новое качество. В таком контексте английский язык Набокова - это «свое
другое», превращенная форма исходного качества [Виролайнен 2001: 265].

¹⁰ В диссертации не рассматриваются материалы биографического характера. По
вопросу см: Романова, Г.Р. Творчество Владимира Набокова периода американской
эмиграции в оценке критики и современного литературоведения: Учебное пособие. -
Хабаровск: Изд-во Хабар, гос. пед. ун-та, 2004. - С.7 - 19.

первую американскую публикацию писателя, что англоязычный роман Набокова «Подлинная жизнь Себастьяна Найта» (1941) по конфликту соотносится с русскоязычными сочинениями Сирина [Толстая 2000:234 - 236]. Думается, было бы неверным, обращаясь к созданным в американской эмиграции произведениям писателя, не учитывать сложившиеся в Европе особенности набоковской проблематики и поэтики. Конечно, изменился язык, но остались узнаваемыми темы, тип главного героя - творческой личности, основные мотивы, композиционные приемы, выработанные нарративные и коммуникативные стратегии; остались художественные доминанты сирийского индивидуального творческого метода - внимание к вопросам философии и эстетики, что весьма характерно для творчества Набокова 1940 - 1970-х годов. Таким образом, важная литературоведческая проблема традиции может исследоваться не только в рамках русскоязычного творчества Набокова (отношение к русской классике Золотого и Серебряного века), но и при соотнесении разных периодов творчества одного и того же писателя.

В современном литературоведении разработанность общих проблем творчества Набокова достаточно высокая. Анализ ряда ключевых работ зарубежного набоковедения представлен в отдельных главах монографий «Феномен Набокова» (1992) и «Одинокий король» (2002) Н.А. Анастасьева, «Русская проза Владимира Набокова» А.С. Мулярчика (1997), «Русский постмодернизм: Очерки исторической поэтики» М.Н. Липовецкого (1997), «Авто - био - графия» М.Э. Маликовой (2002), в статье Г.А. Левинтона «The Importance of Being Russian или Les allusions perdues» (1973; 1997), где дан широкий контекст соотношения методологии и интерпретации набоковских текстов. В кандидатской диссертации Т. Кучиной «Творчество В. Набокова в зарубежном литературоведении» (1996) определены ведущие подходы к изучению творчества писателя: принцип «пристального чтения» - школа «close reading», нарратологаческий анализ прозы, структуралистский подход к набоковскому метатексту. Проведенный нами анализ исследовательской литературы, в том числе опубликованной на набоковском сайте в Интернете, в

двухтомной антологии «В.В. Набоков: pro et contra» (1997, 2001), в юбилейном томе «Набоков и его художественное творчество. К столетию Набокова» [Connolly 2001], позволяет составить представление о набоковедении на рубеже столетий и выделить его доминирующие тенденции.

Становление набоковедения приходится на 1960-е годы, когда к писателю после публикации «Лолиты» приходит мировая слава, а в литературоведении рождается насущная потребность изучить с позиций современной филологии творчество русского эмигранта, получившего американское гражданство. Выделенные русской эмигрантской критикой организующие начала набоковского творчества - проблемно-содержательное и формально-эстетическое - заложили фундамент современной интерпретации произведений писателя, его философско-эстетической позиции. Необходимым звеном, соединившим литературоведение Запада с критикой Русского Зарубежья, стала эстетическая концепция В.Ф.Ходасевича. Его анализ технического мастерства писателя в статье «О Сирине» (1937) положил начало традиции имманентного анализа набоковских произведений.

В 1960 - 1970-е годы созданы существенные для понимания стиля Набокова монографии таких исследователей, как Пейдж Стегнер [Stegner 1966], Карл Проффер [Proffer 1968,1974], Альфред Аппель [Appel 1970], Джулиан Мойнаган [Moynahan 1971], Джулия Бадер [Bader 1972], Джесси Локрантц [Lokrantz 1973], Джейн Грейсон [Grayson 1977]. Эти авторы обращают внимание на формальную сторону набоковского письма, акцентируя стремление писателя к совершенству формы. С помощью скрупулезного анализа ученые выявляют разные слои повествования и внутренние переклички ключевых понятий, предметом преимущественного внимания становится словесная игра, в которую автор

Исследователи отмечают, что в литературной критике Русского Зарубежья было выработано несколько основных позиций в оценке набоковского творчества: социологическая (B.C. Варшавский), онтологическая или экзистенциальная (П.М. Бицилли; к ней тяготели, при всех своих противоречиях, также Г.П. Струве и Г.В. Адамович), эстетическая (В.Ф. Ходасевич, В.В, Вейдле).

погружает читателя, учитывая при создании произведения его восприятие и реакцию на текст.

В 1980-е годы исследовательская традиция metafiction была плодотворно продолжена западноевропейским ученым Пекка Тамми. В своем фундаментальном труде «Проблемы поэтики Набокова» он высказал блестящую идею о том, что набоковский роман выявляет коренные различия между двумя ракурсами зрения - ракурсом персонажа и ракурсом автора; повествует о противоборстве между «попыткой героя распорядиться ходом своей жизни» и «высшим порядком, который навязан <автором>» [Tammi 1985: 136]. В 1990-е годы французский исследователь Морис Кутюрье разовьет эту идею и назовет ее «тиранией автора» [Couturier 1992, 1995, 2001]. К этим теориям восходит, по сути, интерпретация Эрика Наймана (2000), рассматривающего герменевтические установки набоковского текста.

«В отличие от рубежа 1960 - 1970-х, отмеченных в набоковиане расшифровкой вербальных загадок и аллюзий, последнее десятилетие <1980-е> сделало подчеркнутый акцент на этических компонентах набоковского творчества» [Connolly 1992: 1-5]. Действительно, с начала 1980-х в набоковедении появляется новое направление, которое пытается преодолеть металитературный подход к произведениям Набокова, Так, в книге Эллен Пайфер «Набоков и роман» [Pifer 1980] выражено представление о Набокове как об этически ориентированном гуманисте. Исследовательница убеждена, что искусство Набокова обращено к человеку и авторское отношение к героям не подразумевает пренебрежения к ним.

Преимущественное внимание литературоведов направлено на изучение метафизического и философского содержания набоковских текстов, с которым соотносится игровой характер набоковского письма, более не рассматриваемый как самодостаточная реальность. Труды Александра Пятигорского, Эллен Пайфер, Сергея Давыдова, Брайана Бойда, Дональда Бартона Джонсона значительно расширили горизонты набоковедения, задав тон так называемой «глобальной интерпретации». Такой подход позволил Магдалене Медарич в

статье «Владимир Набоков и роман XX столетия» (1990) констатировать: все возможные стилистические приемы, используемые в конкретном тексте, суть не что иное, как проявление одного общего организационного принципа онтологического характера [Медарич 1997:473].

В 1990-е годы на первый план выдвигается идея «потусторонности», наиболее полно обоснованная в монографии американского ученого Владимира Е. Александрова «Другие миры» [Alexandrov 1991; в переводе на русский язык-«Набоков и потусторонность», 1999]. Подчеркивая, вслед за Верой Набоковой,

центральное место в творчестве писателя темы «потусторонности» , исследователь говорит о необходимости учитывать ее, чтобы «радикально переосмыслить набоковское наследие». Дуалистической концепции мира, несомненному существованию какой-то потусторонней реальности, противостоящей этому миру и вместе с тем с ним связанной, подчинены, по мнению набоковеда, три главных и зависящих друг от друга аспекта набоковского творчества: его метафизика, этика и эстетика. Они могут быть наилучшим образом поняты как цепочка наименований для единой системы убеждений, но не отдельных сторон творческой личности Набокова-Близка В. Александрову по методологии монография Дж. Коннолли «Ранняя проза Набокова: оппозиция «я» - «не я» [Connolly 1993], хотя можно согласиться с замечанием отечественного литературоведа, полагающего, что вынесенная в заглавие работы парадигма не имеет четких границ, включая как

¹² Как о центральной набоковской теме, о ней впервые заговорила Вера Набокова, заимствуя из последнего русского стихотворения писателя слово «потусторонность». Именно В.Набокова первой отметила, что в основе жизни и творчества Владимира Набокова лежит интуитивное прозрение трансцендентального бытия. При этом она не расшифровывает понятия «потусторонность»: это «тайна, которую <он> носит в душе и выдать которую не должен и не может»; это то, что «давало ему невозмутимую жизнерадостность и ясность даже при самых тяжких переживаниях» [Набокова 1997: 348 - 349]. 77. Тамми обнаружил, что Набоков впервые заговорил о связи поэзии с потусторонностью еще в 1922 году; ученый процитировал отрывок из статьи Набокова о Руперте Бруке: «Ни один поэт так часто, с такой мучительной болью и творческой зоркостью не вглядывался в сумрак потусторонности» [Tammi 1986:25]. Подробно идеи потусторонности в эссе Набокова о Руперте Бруке анализирует Д. Бартои Джонсон [Джонсон 2001: 446-470].

«внешние», так и «внутренние» коллизии, и метод их отбора для анализа может быть вполне произвольным [Мулярчик 1997:15].

Со второй половины 1980-х годов рамки научно-библиографического корпуса набоковианы расширяются - в связи с тем, что активно складывается российское набоковедение и публикуются работы русских исследователей, по глубине трактовок творчества писателя внесших значительный вклад в мировое набоковедение. Продолжая концептуальные построения критики Русского Зарубежья, отечественные литературоведы Н. Анастасьев, О. Дарк, А. Долинин, В, Ерофеев, Я. Маркович, А. Мулярчик писали о гуманистическом и трагическом содержании набоковской прозы, а их оппоненты О. Михайлов, Д. Урнов, П. Кузнецов, И. Есаулов настаивали на формальном характере произведений Набокова. Столкновение различных точек зрения привело к острой дискуссии о феномене Набокова, в ходе которой возникла необходимость углубленного литературоведческого анализа отдельных произведений и интерпретации всего творчества писателя.

В 1990-е годы была опубликована неоднозначно воспринятая критикой книга воспоминаний 3. Шаховской (1991), появились первые монографии о Набокове Н. Анастасьева (1992) и А. Мулярчика (1997), главы о писателе в книгах М. Востриковой (1994) и М. Липовецкого (1997), вышли анагаитические статьи В. Ерофеева и А. Долинина, полемические работы В. Линецкого и В. Топорова. Тогда же состоялись первые организованные в России набоковские международные конференции, активизировалась работа по систематизации библиографических материалов по творчеству Набокова.

В последние годы XX века и в начале нового столетия изучение творчества Набокова в российском литературоведении, набирая мощь, обрело новые акценты. Из работ о писателе ушла тенденциозность, а нередко и одиозность, которая была характерна для эмигрантской критики 1930-х¹³ и ряда первых

¹³ Суть первых дискуссий о писателе обстоятельно рассматривается в статьях «Загадка Сирина. Ранний Набоков в критике «первой волны» русской эмиграции» О. Дарка (1990), «Плата за проезд. Беглые заметки о генезисе некоторых литературных оценок Набокова» А. Долинина (1998), в предисловии и преамбулах Я Мельникова в книге

отечественных статей конца 1980 - начала 1990-х годов. В работах рубежа веков Набоков рассматривается как писатель номер один русской эмиграции, а с учетом его англоязычных произведений - как классик мировой литературы XX века.

Современное российское набоковедение развивается в одном русле с зарубежным, осваивая новые для себя проблемно-тематические пласты и расширяя диапазон трактовок творчества Набокова.

100-летний юбилей писателя активизировал исследовательский поиск -прежде всего, в аспекте тех целевых задач, которые выдвинуты литературоведением в изучении актуальных проблем Русского Зарубежья в связи с работой по формированию обновленной концепции литературного процесса XX века. Научная мысль последних лет была сосредоточена на русскоязычном цикле произведений Набокова-Сирина периода европейской эмиграции. Всестороннему исследованию подверглась проблема отношения Набокова к русской классической литературе, в ходе глубокого анализа которой скорректирован взгляд на генезис и природу творчества писателя, что позволяет приблизиться к решению вопроса о месте Набокова в истории русской литературы. На рубеже столетий проблема «Набоков и русская литературная традиция» приобрела новый ракурс: отечественные ученые обратились к Золотому веку русской литературы. В этом контексте необходимо выделить концептуальные труды А.А. Долинина: его многочисленные статьи 1988 - 2000

«Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова» (2000), во введении к кандидатской диссертации И. Тарковой (1999), в главе «Взгляд на творчество Набокова эмигрантской критики» докторской диссертации Л. Целковой (2001).

Изучение оценок критики Русского Зарубежья показало, что феномен Набокова вызвал полемику после первых же публикаций прозаических произведений писателя. В эмигрантской критике настойчиво звучал мотив разрыва творчества Набокова с гуманистическими традициями русской классики. Виртуозность Набокова в построении сюжета и композиции также расценивалась как отказ от русских литературных традиций (Г. Иванов, Н. Оцуп, 3. Гиппиус, Г. Адамович). Но вместе с тем эмигрантская критика, отмечая блестящий талант писателя, мастерское владение литературным приемом, защищала индивидуальность творческого «я» Набокова (В. Вейдле, В. Ходасевич, П. Бицилли, Г. Струве). В таком контексте «иерусскость» Сирина была пусть приблизительным и поверхностным, но все-таки первичным объяснением его «странности».

годов, тщательные комментарии к произведениям писателя, созданные с подлинно научным блеском; монографию «Истинная жизнь писателя Сирина», разверстанную в качестве предисловий на пять томов русскоязычного собрания сочинений Владимира Набокова издательства «Симпозиум» (1999 - 2000), Весомый вклад в анализ вышеобозначенной проблемы внесли докторские диссертации Б.В. Аверина «Романы В.В. Набокова в контексте русской автобиографической прозы и поэзии» (СПб. гос. ун-т, 1999); В.П, Старка «А.С. Пушкин и творчество В.В. Набокова» (ИРЛИ РАН, 2000); Л.Н. Целковой «Традиции русской прозы XIX века в романах В.Набокова 20-30-х гг. и в романе «Лолита» (МПГУ, 2001); А.В. Злочевской «Художественный мир Владимира Набокова и русская литература XIX века: генетические связи, типологические параллели и оппозиции» (МГУ, 2002). В диссертациях систематизированы, обобщены, а часто и впервые выявлены глубинные генетико-типологические связи художественной прозы Набокова с творческими системами русских писателей XIX века - от Пушкина до Чехова. В аналитических исследованиях актуализируется и аргументируется положение, согласно которому творчество Владимира Набокова обеспечивает преемственность современной литературы по отношению к литературе XIX- начала XX века.

Диапазон современных подходов к литературному наследию Набокова демонстрирует многомерное восприятие его творческой системы. Свой вклад в осмысление художественного феномена Набокова внесли докторские и кандидатские диссертации, определившие новые тенденции в набоковедении. Усилился интерес отечественных филологов к теоретическим аспектам литературного наследия писателя. В диссертациях рассматриваются эстетические истоки прозы Набокова [Сконечная 1996], образ автора [Немцов 1999], программный для художественно-эстетической системы Набокова концепт «творчество» [Таркова 1999, Рягузова 2000] и концепция творческой личности [Мещанский 2002]; генезис структуры «текст в тексте» [Трубецкова 1999], особенности комического [Курганова 2001]. На материале творчества

писателя рассматриваются жанрово-тематические каноны массовой литературы [Мельников 2002], синэстезия [Забияко 1998], проблемы психологизма [Хонг 2001]. В центре внимания многих ученых - проблемы поэтики в ее разных аспектах: поэтика подтекстов [Шадурский 1999], поэтика цикла [Карпович 2000], поэтика вещи [Полищук 2000], поэтика жанра [Новиков 2004]. Анализируется игровая поэтика в русских романах писателя [Филатов 2000] и языковая игра в прозе Набокова [Рахимкулова 2004].

По сравнению со степенью изученности творчества В.Сирина периода европейской эмиграции, разработанность вопроса о периоде американской эмиграции в творчестве Набокова измеряется рядом разноплановых трудов. К ним, прежде всего, относятся отклики критики на первые публикации англоязычных произведений Набокова, которые дают представление о том, как менялось отношение к автору в американский период. Из русского писателя-эмигранта, мало кому известного в США до публикации «Лолиты», Владимир Набоков становится писателем мирового значения,, имя которого англоязычная критика готова вписать в национальный литературный контекст, поставить рядом с крупнейшими мастерами прозы XX века: американцы - с Уильямом Фолкнером, Эрнестом Хемингуэем, англичане - с Сомерсетом Моэмом, Ивлином Во, Грэмом Грином, Мюриэл Спарк.

В прижизненной критике ставился вопрос о жанрово-стилевой разновидности романов Набокова. Рецензенты выделяли сатиру, которая у писателя получается «настоящим шедевром карикатуры» («Бледный огонь», «Bend Sinister»); произведения в духе черного юмора «с воспеванием смертоубийства, безумия и порочной любви» («Смех во тьме», «Лолита»); жизнеописания - «вольное воссоздание жизни отдельных людей» («Подлинная жизнь Себастьяна Найта», «Пнин», «Ада», «Смотри на арлекинов!») [Эмис 2000: 527 - 529]. По откликам также можно судить о том, как критика, в соответствии с эстетическими доминантами литературного процесса того или иного десятилетия, пыталась разобраться в творческой индивидуальности писателя: здесь намечался путь от модернизма 1940-х к реализму 1950-х и постмодернизму

1960 - 1970-х. Рациональное, конструктивное зерно прижизненных откликов и рецензий задавало вектор дальнейшего филологического изучения творчества Набокова, тем более что среди критиков часто встречались университетские преподаватели или писатели ^|4.

Произведения Набокова американского периода анализируются в работах, где превалирует биографическая интерпретация творчества писателя, традиционная для зарубежного литературоведения. В соответствующих главах книг первого биографа Набокова австралийца Эндрю Филда [Field 1967, 1977, 1987] проходит мысль о том, что, как бы ни были велики художественные достижения Сирина 1920 - 1930-х, они блекнут по сравнению с тем, что создал Набоков в США и Швейцарии в 1940 - 1970-е годы. Цель работы Филда -проследить, как искусство Набокова формируется в пределах его же собственного жизненного пространства.

Вершиной современной набоковианы стала биографическая дилогия новозеландца Брайана Бойда, самого авторитетного на сегодняшний день знатока жизни и творчества писателя: первый том - «Владимир Набоков. Русские годы» (1990; перевод на русский язык - 2001), второй - «Американские годы» (1991; перевод - 2004). Блестящее исследование Бойда отличает принцип совмещения биографического, проблемно-тематического и структурного подходов. В центре работы - описание философского видения мира, проникновение в глубины сознания, которые, в понимании ученого, стали основой творческой индивидуальности писателя. Мысль Бойда о том, что «если жизнь... дает нам свободу, то мы находим ее ... в языке» [Boyd 1991: 311], лишь закрепляет представление биографа о стиле Набокова как о важнейшей составляющей художественного кредо писателя в целом.

В работах Гали Димент видна тенденция к расширению рамок биографического подхода. Автобиографические книги Владимира Набокова и

В диссертации прижизненные критические отклики на произведения Набокова, кроме концептуальных, не рассматриваются. По вопросу см.: Романова, Г.Р. Творчество Владимира Набокова периода американской эмиграции в оценке критики и современного литературоведения: Учебное пособие. - Хабаровск, 2004. - С.20 - 42.

сборник эссе Иосифа Бродского «Меньше единицы» (1986) объединяет, по мнению исследовательницы, становление жанра автобиографии при обращении русских писателей-эмигрантов к английскому языку. О Набокове Г. Димент пишет: «...с английским автор возвращается к своим годам в России, ... в свое аристократическое детство» [Diment 1993: 353]. Автор статьи уверена, что ностальгия всегда преследовала писателя, обнажая глубоко гуманную природу его творчества.

На онтологический характер американского изгнания Набокова указывает французский биограф писателя [Бло2000:166-169].

Проблему литературного контекста остро ставит и четко решает в аналитической биографии «Набоков» (2001) литературовед A.M. Зверев справедливо полагающий, что, несмотря на яркую индивидуальность писателя, он только часть богатого художественного опыта своего времени. Развернуто входит в книгу Зверева литература «потерянного поколения». Писательская позиция Ремарка, Хемингуэя, Скопа Фицджералда совершенно не устраивала Набокова, и в таком литературном контексте АЛверев оценивает набоковский роман «Подвиг» как «полемическую реплику» в неявном споре с «потерянными». Прекрасный знаток зарубежной литературы, автор книги не проходит мимо двух нашумевших романов второй половины века - «Лолиты» Набокова и «Коллекционера» Джона Фаулза, исследуя их сюжетное и характерологическое сходство. Основное достоинство работы А.М. Зверева, на наш взгляд, и состоит в том, что он ставит вопрос о типологии художественного окружения для творческой индивидуальности Набокова , В этом аспекте также представляется плодотворной статья Т.Н. Беловой «В. Набоков и Э. Хемингуэй (особенности поэтики и мироощущения)» (1999).

¹⁵ Кшт A.M. Зверева «Набоков» вышла одновременно с русским переводом первого тома биографической дилогии Брайана Бойда и вольно или невольно в читательском сознании и критических откликах была незаслуженно отодвинута на второй план. Жанровую специфику книги Зверева один из рецензентов удачно определил как «биографию творчества» писателя [Анастасьее 2003: 354]. Зверев не следует слепо тем мифам, которые Набоков любил создавать о себе, тем оценкам, которые он регулярно давал в поздних интервью, - справедливо отмечает другой рецензент [Ольшанский 2003].

Достаточно сложно выделить работы, где ставились бы общие проблемы англоязычного творчества писателя и была бы попытка их систематизации. Мы можем назвать лишь некоторые, где выдвигаются подобные задачи.

Вопрос об эстетике Набокова американского периода затрагивает,

АЛеденев в своей статье «От Владимира Дарова - к «Дару»

Владимира: В. Брюсов и В. Набоков» (Интернет). Проведя сопоставительное прочтение текстов писателей, исследователь получил немало типологических параллелей, которые позволяют различить приметы родовой общности в «стилистике» творческого поведения, в эстетических воззрениях. Часто в текстах Набокова используется центральный для эстетики Брюсова образный концепт «ключей тайн». Брюсовская оппозиция беловика и черновика - это параллель к инвариантной схеме «биспациальности», которая давно выявлена набоковеде-нием как важнейшая составляющая метафизики и стиля писателя (образ лицевой и изнаночной сторон «мировой ткани» или «жизненной материи»). Брюсов и Набоков обращаются к взаимодействию «своего» и «чужого» в человеческом сознании, что позволяет реализовать «многопланность мышления». Объединяет писателей последовательный интерес к культурным инонациональным пластам, «лингвоэстетический глобализм» устремлений позднего Брюсова («Сны человечества») и позднего Набокова («Ада»), типологически сходные попытки выявить универсальные, надъязыковые инварианты существования человека в культуре. Частное проявление этой тенденции А. Леденев видит в активной переводческой деятельности обоих писателей, причем направление эволюции переводческих принципов у Брюсова и Набокова почти идентично: от переделок и адаптации раннего периода - к строгому переводческому буквализму последнего этапа творчества. В плане литературной тактики и способа утверждения себя в литературе равно показательны использование мифотворческой «маски» волшебника, мага, демонической личности, любовь к мистификациям, сознательная работа по созданию персональных мифов. Интересны переклички в самой логике творческой эволюции Брюсова и Набокова: тенденция к самоутверждению и самоканонизации на раннем и

среднем этапах развития, но усиление самопародирования на завершающем этапе творчества.

Вопрос о соотношении русских и английских романов писателя ставит А.Долинин. Воспользовавшись метафорой самого Набокова, он определяет его английские романы как своего рода «просвечивающие предметы», под поверхностью которых скрываются их иноязычные прообразы, причем нередко внимательному взгляду сквозь них видны и смутные тени творений Сирина. Как бы ни отличались по стилю, интонации, материалу русские и английские ее половинки, наличие в «набоковской спиралевидной вселенной» неизменного, незыблемого тематического ядра ^|6 теперь уже признано всеми критиками. Автор статьи склонен утверждать, что «все эти темы у Набокова нерасторжимо сплетены между собой, или, вернее, вставлены одна в другую, словно матрешки» [Долинин 1991:5 - 14].

Все романы, созданные Набоковым в американской эмиграции, рассматривает в своих книгах Н. Анастасьев. М. Липовецкий во второй главе монографии обращается к романам «Подлинная жизнь Себастьяна Найта», «Bend Sinister», «Лолита» как образцам набоковской метапрозы. В работах о Русском Зарубежье общего характера (энциклопедиях, учебных пособиях) об «американском» Набокове пишут А. Леденев (1998), В. Сахаров (1999), А. Мулярчик (1999), Е. Домогацкая (1999). Различные аспекты прозы Набокова 1940 - 1970-х годов интерпретируются в статьях, чаще всего обращенных к какому-либо одному произведению или одной проблеме.

Самому известному роману писателя, «Лолите», посвящено наибольшее количество трудов, - учитывая «скандальный» характер проблематики и историю публикации. Из компетентных зарубежных работ прежде всего необходимо сослаться на комментарии к роману А. Аппеля (1970), Б. Бойда (1990); книгу К. Проффера «Ключи к «Лолите» (1968, русский перевод - 2000); главы из монографий П. Тамми (1985) и В. Александрова (1991, пер. 1999),

Имеются в виду темы «потерянного рая детства» (В. Ерофеев), «жизнь художника и жизнь приема в сознании художника» (В. Ходасевич), тема «потусторонности» (В. Набокова).

МКутюрье (1996). Известный американский набоковед в эссе «Лолита» (1995, пер. 2001) справедливо утверждает: «В одном вопросе сходятся практически все комментаторы Набокова: как стиль, так и структура «Лолиты» свидетельствуют о том, что это произведение искусства» [Пайфер 2001: 872].

Современное литературоведение, вслед за американскими набоковедами П. Майер и К. Проффером, а также отечественными комментаторами «Лолиты» А. Долининым (1991) и А.Люксембургом (1997), останавливается на литературном фоне [Бабаева 1998, Галинская 1999] и игровой природе «Лолиты» [Рахимкулова 2004]. О сущности новизны набоковских аллюзий (недопроявленность) размышляет А. Леденев (1999). Блоковские подтексты анализировали А. Долинин (1990), С. Сендерович и Е. Шварц (1999). «Онегинский» календарь в «Лолите» рассчитал В. Старк (2001). Традицию Достоевского в романе рассмотрела исследовательница, полагающая, что главная преемственность, почерпнутая в духовном наследии русского классического романа, заключается в невозможности нарушить закон нравственный. Эти строки говорят о важной гуманистической направленности всего творчества Набокова Щелкова 2001: 31-32]. О романтической (двойственной) природе сознания Гумберта, обеспечивающей в значительной степени «нравственный и психологический резонанс романа» (герой «постепенно приходит к мучительному осознанию того, что, жертва собственного пламенного воображения, он был хищником, захватившим Лолиту и разрушившим ее детство») рассуждает американский литературовед [Пайфер 2001: 880 - 884]. Напомним, что и сам автор говорит в интервью, что «Лолита» - нравственное произведение [Н 1999II: 572].

Хотя все набоковеды сходятся во мнении о том, что Лолиту выделяет ее судьба: у нее фактически отняли детство [Бойд 2001-а: 14 - 30], -интерпретация образа главной героини оказывается далеко не однозначной. Восприятие Лолиты как роковой женщины-девочки связано с эстетизацией в романе развивающегося тела в качестве идеала красоты и, более того^ единственно возможного объекта любви и сексуального влечения [Фельдман

1996]. На причину подобного отношения к женщине указывалось и ранее [Топоров 1990: 71 - 75], С демонической (нимфетической) природой Лолиты не согласна критик, отвергающая истолкование образа набоковской героини как предумышленной соблазнительницы, так как, по ее мнению, Лолита совмещает в себе христианский идеал Прекрасной Дамы, Беатриче, и языческий идеал Венеры [Чудинова 1999]. Третий вариант трактовки образа Лолиты отталкивается от авторской характеристики 1975 г.: «Американская школьница так же нормальна и банальна, как ненормален и банален несостоявшийся поэт Гумберт. Нимфетки нет вне маниакальных взглядов Гумберта» [Н 1999: 51]. Авторский взгляд был учтен отечественным набоковедом, воспринявшим Лолиту как обыкновенного американского подростка «со штампованными мозгами и неразвитыми чувствами» [Анастасьев 1992; 295].

В современной науке о литературе рассматривается вопрос о художественном методе романа. Если первые критики говорили чаще всего о реализме, то М.Н. ЛиповецкиЙ, анализируя двойной код повествования (романтическо-модернистский и код массовой культуры), доказывает, что «Лолита» - предшественница постмодернистских романов. Исследователь отмечает, что Набоков принципиально разрушает намечающуюся антитезу поэзии и пошлости, обнаруживая, что в современном мире высокая и низкая культуры играют одну и ту же роль и именно поэтому способны перетекать друг в друга. «Главное в том, что культура стремится полностью заместить и заслонить реальность» [ЛиповецкиЙ 2003: 83 - 84].

В работе М. Липовецкого также важно установление литературного контекста - для русской «Лолиты». Авторский перевод «Лолиты» на русский язык - это не только «прихоть библиофила», но и внятный эстетический жест, указывающий на желание Набокова ввести свой роман е русский литературный контекст.

Однако, думается, исследователь неправомерно ставит «Лолиту» в один типологический ряд с такими романами, как «Русский лес» Л. Леонова и «Доктор Живаго» Б. Пастернака, ставшими для русского читателя классикой XX

столетия. Главное основание для сопоставления ученый видит в принципиальной близости философской коллизии набоковского романа этим произведениям [Липовецкий 2003: 75-77], что кажется нам все же определенной натяжкой, так как для подобных выводов необходимо сопоставление на разных уровнях анализа.

В набоковедении переосмысляется тезис о сатирическом изображении Америки в романе. В статье М. Носкович (Интернет) утверждается идея, что реальной Америки, о которой писали НАнастасьев (1992), Ч.Анрушко (1996), в «Лолите» нет - перед читателем только театральные декорации.

О нарративной сложности романа пишет современный зарубежный набоковед, отмечающий вслед за П. Тамми и М. Кутюрье, что Гумберт Гумберт принадлежит двум различным повествовательным уровням - он и post-factum рассказчик, и персонаж, чьи действия и различные внутренние состояния являются предметом того же повествования [Нарине 2001: 908 - 923]. В.Е. Александров объясняет подобную нарративную стратегию двойным временным модусом в «Лолите» и полагает, что, с точки зрения развития мастерства писателя, наиболее примечательная черта «Лолиты» - «внезапно увеличивающееся расстояние между внешним обликом и внутренней сутью произведения» [Александров 1999:191 -195].

Подобно «Лолите», в набоковедении хорошо изучен «Бледный огонь», внимание к которому определил современный постмодернистский дискурс. Среди зарубежных работ преобладают исследования об игровой поэтике романа, прежде всего о «внутреннем авторстве». Об этом писали П. Стегнер [Stegner 1966:129 - 132], Э. Филд [Field 1967:291 - 332], Дж. Бадер [Bader 1972: 31 - 56]. В биографии «Владимир Набоков. Американские годы» представил свои доказательства Б. Бойд [Boyd 1991: 425-456]. Игровой поэтике посвятил Бойд и отдельную книгу: «Бледный огонь» Набокова - магия художественного открытия». Если в первом издании своей монографии (1995) ученый проводил идею о том, что в «Бледном огне» имеется только один рассказчик, Шейд, то во втором издании (2001) исследователь отвергает эту точку зрения и представляет

новое прочтение, полагая, что в набоковском произведении два повествователя -поэт Джон Шейд и комментатор Чарлз Кинбот. Д. Бартон Джонсон выдвигает гипотезу, что внутренним автором выступает преподаватель университета Всеслав Боткин [Johnson 1985: 60 - 77]. Эту точку зрения разделяет и В.Е. Александров [1999: 225 - 227]. Обобщение дискуссии 1997/98 гг. в Интернете, посвященной проблеме авторства в романе Набокова, проведено Бойдом в работе «Тень и форма» в «Бледном огне», также размещенной на набоковском сайте. История вопроса разработана М.Кутюрье в статье «Кто является Мастером <автором> в «Бледном огне» (Интернет). Исследования ведущих ученых дополняют друг друга, давая почти исчерпывающее решение проблемы.

П. Тамми посвятил свою статью анализу жанра «Бледного огня» [Tammi 1995: 571 - 586]; В. Александров в одной из глав монографии [1999: 227 - 254] рассмотрел реализацию идеи «потусторонности» в набоковском романе.

В российском литературоведении игровую поэтику «Бледного огня» анализировал А.М. Люксембург, обративший внимание на то обстоятельство, что избранная Набоковым повествовательная структура ставит перед читателем отнюдь не простые проблемы. Главная из них даже не в том, чтобы решить для себя, имеем ли мы дело с текстом и метатекстом или с одним единственным текстом, где имитируется его мнимая двойственность, - а в том, по какой системе читать сам роман. Исследователь предлагает две системы прочтения, исходя из того, что Набоков не уточняет, какой вариант поведения читателя соответствует его замыслу, и это говорит, скорее всего, о том, что он предполагает использование обоих. Нужно только учитывать, считает набоковед, что творцы подобных текстов-лабиринтов рассчитывают на принципиально иной тип эстетической установки читателя, чем создатели традиционной прозы. Основная задача идеального читателя состоит в том, чтобы понять внутреннее устройство текста-лабиринта, освоить систему соединяющих его ходов. От читателя ожидается именно восприятие специфики смонтированной автором конструкции [Люксембург 1999 (б): 5-11].

По разработанности темы далее идет роман «Пнин» как «последняя человеческая книга» писателя [Шаховская 1991: 47]. В набоковедении подчеркивается автобиографический характер романа, в котором отразился преподавательский опыт Набокова 1940 - 1950-х годов (Уэллсли, Корнелл) [Зверев 2001: 367]. Англоязычный роман соотносят с русскими произведениями Набокова, усматривая в «Пнине» гуманистический пафос, близкий традициям русской классической литературы. Набоков при этом понимается как «живописатель духовного, внутреннего состояния русской эмиграции» [Маркович 1990], чью культурную историю автор показал в конденсированном виде в романе «Пнин» [Мулярчик 1999: 278].

В современном российском литературоведении сложилась определенная концепция набоковского героя. Появившиеся оценки образа Тимофея Павловича Пнина не шли в разрез с той характеристикой, которую дал автор главному герою своего романа: «Смешной, физически непривлекательный, если угодно, гротескный, <...> однако рядом с теми, кого считают «нормальными», намного более человечный, более значительный и превосходящий их в нравственном отношении. Кем бы ни казался Пнин, он, во всяком случае, не клоун» [SL: 178].

Наиболее близко к пониманию авторской концепции подошел Виктор Ланге, коллега Набокова по Корнельскому университету, назвав свою рецензию «Комический святой». Жизнь Пнина воспринимается критиком как «святость», потому что для этого чудака-эмигранта «важнее всего твердая человеческая вера в праведность сердца, слова и дела». Определение же «комический» указывает на нелепости жизни Пнина. Отмечая, что тема чудаковатой жизни разработана автором с большой «человечностью», В.Ланге подводит набоковского читателя и еще к одному - скрытому - литературному сравнению: Пнин не «посторонний» <как герой одноименной повести А. Камю - Г.Р.>, ОН не отделен от всего общества, а только «отторгнут от природных условий своего опыта и выброшен в сбивающий с толку мир, где, в силу привычки и твердой

решимости, должен защищать свое наследие». Пнин как воплощение «всеобщего человеческого состояния» ассоциируется у критика с Обломовым и кафкианским Грегором Замзой [Ланге 2000: 336-339].

Отечественными литературоведами Пнин рассматривается как «положительно прекрасный человек» [Мулярчик 1999: 279]; как трагический герой [Зверев 2001: 373 - 374]; внутренне свободная творческая личность, связанная с русской культурой [Анастасьев 2002:392 - 399].

Из зарубежных исследований о «Пнине» самыми серьезными являются работы Г. Барабтарло (комментарий к роману, статьи). Он выделяет две ведущие проблемы. Первая - тематическая организация отдельных мотивов. Набоковское понимание художественного целого, в принципе отличаясь от общепринятых определений, основывается не на развитии фабулы и характеров, а на создании тематических линий. Вторая проблема связана с нарративной стратегией, которая получает в пределах законченного произведения эстетическое, этическое и философское объяснение.

Намного меньше, чем «Лолита», «Бледный огонь» и «Пнин», изучены другие произведения Набокова периода американской эмиграции.

О «Подлинной жизни Себастьяна Найта» пишут все биографы, завершая этим произведением, которое было окончено в 1939 году, романы Набокова периода европейской эмиграции (в частности, Бойд анализирует «Найта» в начальном томе своей дилогии - «Русские годы», несмотря на то, что издан роман был уже в США, в 1941). Б, Бойд размышляет о сложности сюжета, его автобиографичности, об авторских «ловушках» для читателей. Он обращает внимание на то, что одна из возможных интерпретаций романа связана с прочтением текста как «загадочной философской картинки, которую нужно составлять из отдельных кусочков, нарезанных Набоковым»; роман может быть истолкован и как произведение «о недостижимости прошлого». Однако авторитетный биограф Набокова замечает, что в любой интерпретации на первый план выступает проблема человека и личности [Бойд 2001: 579].

О первом англоязычном романе В. Набокова, в основном, только упоминается в разных контекстах во многих современных отечественных публикациях, посвященных писателю. Но практически ни в одной из работ роман писателя не анализируется имманентно, а лишь в контексте произведений русскоязычного цикла или в типологическом ряду, хотя публикация в США «Подлинной жизни Себастьяна Найта» начинает собой новый «виток спирали» в художественном пространстве набоковских творений.

Одно из самых ранних упоминаний о романе Набокова «Bend Sinister» содержится в статье «Белый и Набоков» Д.Б. Джонсона. Сопоставляя «Петербург» Белого и «Bend Sinister», американский набоковед показывает, что здесь оппозиции на уровне слова явно соответствует геометрическая оппозиция прямой линии и круга [Johnson 1981: 387].

В монографиях Н.А. Анастасьева уделено внимание жанровой специфике романа «fiend Sinister»: он называется параболой, моделью «абсурдного мира, где все упорядочено, закреплено, задано - и лишено смысла», где действительность в то же время и недействительность, «кошмарное видение главного героя» [Анастасьев 1992:163 -165].

М.Н. Липовецкий отношения человека и государства трактует как оппозицию Космоса и Хаоса - в свете основной концепции своей монографии. Ученый рассматривает в романе авторскую игровую реальность и приходит к справедливому выводу, что никогда до «Bend Sinister» «образ автора не замещал собой образ персонажа, авторское измерение (творческий хронотоп) не заслоняло собой измерение сюжетное» [Липовецкий 1997:77 - 87].

Несколько аспектов изучения «Bend Sinister» предлагает Л. Геллер: как разветвленную мотивную структуру гротеска и абсурда - от Гоголя до обэриутов; как вариацию на тему «Бесов» в жанровой традиции русской и европейской антиутопии; как набоковскую модель тоталитарного строя [Геллер 1997:578-589].

О природе тирании в прозе Набокова, в том числе и в «Bend Sinister», размышляет А.С. Сваровская, разрушая стереотип восприятия писателя как

бесстрастного и стороннего наблюдателя. Отмечено, что сюжет романа движется «в нескольких сквозящих друг в друге руслах»: взаимоотношения автора и его теней-героев; сновидческая реальность сознания Круга; гибель европейского профессора в тоталитарном государстве. «Пружиной действия» в романе становится «институт заложничества», демонстрирующий продуманность всей государственной машины насилия [Сваровская 2000:25 - 37].

Философская концепция «Bend Sinister», наряду с «Приглашением на казнь» и «Ultima Thule» восходящая к Платону, рассматривается в оригинальной статье СМ. Козловой. Центральное место в композиции романа, по мнению ученого, занимает пятая глава - «сон», который в качестве подлинной реальности противостоит реальности мнимой, как бы протекающей в дурном сне героя или на театральных подмостках. В заключительной главе романа герой «пробуждается» от кошмара сознания в «трансцендентальное безумие», которое возвращает его к подлинному существованию и обретению некой метафизической истины - «ужасной» с нормальной человеческой точки зрения и «блаженной» - с точки зрения трансцендентальной [2001:798 - 809].

А.В. Злочевская, посвятившая ряд работ о Набокове «реминисцентной организации текста как новом способе художественного освоения реальности» [Злочевская 2000: 48], обратившись к позднему англоязычному роману Набокова «Ада», ставит его в контекст русской литературной традиции. Исходя из главного тезиса эстетики писателя: «всякая великая литература - это феномен языка, а не идей», ученый констатирует: «Полилогическое художественное мышление Набокова реализовало лингво-эстетический потенциал русской культуры» - и отмечает, что полилогизм «отнюдь не исключительная прерогатива эстетики Набокова - генезис его восходит к русской литературе XJX века». Развивая эту идею, исследователь утверждает, что полилогизм художественного мышления «сформировал специфический хронотоп» набоковских книг: «мифолого-фантастический» [Злочевская 2001:34 - 46].

Романом - пастишем, библией постмодернизма называет «Аду» Набокова Н.Г. Мельников. [1997:84 - 87; 2004:6].

О литературных истоках «Ады», прежде всего текстах Л.Н, Толстого, неоднократно писала англоязычная критика, об этом постоянно упоминают комментарии к роману [Proffer 1974]. И все же проблема интертекстуальности продолжает интересовать набоковедов, исследующих новые источники. [Джонсон 1997: 395 - 428; Телетова 2001: 436 - 448]. Ветхозаветные подтексты привлекли внимание современного литературоведа [Курганов 2001]. В связи с героями набоковского романа анализировались функции птиц, птичьих ассоциаций, прямых сравнений и скрытых уподоблений [Джонсон 1999: 77 - 85].

Однако назвать поздний роман «Ада» изученным отечественным литературоведением вряд ли можно, так же как и ранние романы «Подлинная жизнь Себастьяна Найта», «Bend Sinister», американские рассказы. Но еще меньше затрагивала литературная критика и современная филология последние произведения Набокова «Прозрачные вещи» и «Смотри на арлекинові». Согласившись с высказываниями критики, что их нельзя считать шедеврами, позволим все же заметить, что исследовать их необходимо, иначе не будет полной картина творчества Набокова периода американской эмиграции, не будет возможности достоверно судить об особенностях творческой индивидуальности писателя, ставить вопрос об эволюции его художественного метода.

Анализ научной литературы обнаруживает, что на данном этапе развития отечественной филологии отсутствует работа, систематизирующая и обобщающая период американской эмиграции в творчестве Набокова, что убеждает в актуальности обращения к обозначенному нами предмету исследования - философско-эстетической системе Набокова и ее воплощению в художественной практике писателя периода американской эмиграции.

Цель диссертационного сочинения - рассмотреть американский период творчества Владимира Набокова (1940 - 1977) как целостный идейно-эстетический комплекс. Целевая установка диктует основные задачи; проанализировать теоретические источники, положенные в основу

формирования художественно-эстетической парадигмы Набокова и

определившие концептосферу его творчества;

установить взаимосвязь онтологической концепции в дискурсивных сочинениях Набокова с его автобиографическими книгами - «идеальным введением» в художественный космос писателя; рассмотреть философский дискурс ряда романов, описав содержание концептов «время сознания» и «сон» и их функционирование;

выявить особенности набоковской антропологии, определившей в творчестве писателя концепцию человека как концепцию сознания ее носителя; исследовать художественные формы воплощения массового и элитарного сознания; проанализировать многоаспектность изображения «призматического человека»; установить взаимосвязь концепции человека с субъектной организацией произведений писателя американского периода;

описать эстетические взгляды Набокова, представленные в его литературоведческих опытах; показать преломление философско-эстетических воззрений писателя в его художественном сознании 1940 -1950-х годов;

описать особенности поэтики поздних романов Набокова 1960 - 1970-х годов: неомифологизм, игровое начало, иронический модус повествования.

соотнести концептуальные аспекты творчества Набокова американского периода с культурологическими тенденциями XX века и дать представление о сущности художественной системы писателя, его индивидуальном творческом методе.

Методология исследования. Проблемы, затронутые в диссертаций, рассматриваются в контексте современной интегральной парадигмы научного знания. Поэтому в ходе исследования привлекались сведения не только литературоведения, но и лингвистики, философии, культурологии, семиотики, психологии, физики. Дня литературоведческой рефлексии рубеж веков - это время подведения итогов, когда возникает необходимость новых концепций, позволяющих взглянуть на литературный процесс XX века в целом, выявить в нем наиболее общие закономерности развития. Адекватным этой цели представляется такой подход, при котором в центре внимания оказываются не

идеологемы, а собственно эстетические и литературоведческие категории. На современном этапе развития филологической науки стали определяющими многоаспектность и комплексность в подходе к анализу. Методология предпринятого исследования исходит из признания значимости основных литературоведческих подходов к изучению литературного процесса, выработанных в отечественной филологической науке: сравнительно-типологического, историко-генетического, историко-функционального. Избранная нами методология предполагает в качестве доминирующего метода комплексный анализ художественного произведения, с привлечением элементов имманентного и структурно-семантического анализа текста. Этот подход к конкретному произведению сочетается с герменевтическими и феноменологическими принципами, позволяющими определить специфику художественной системы Набокова американского периода. Системный анализ обнаруживает динамическое взаимодействие философских, эстетических и литературных составляющих в творчестве писателя.

Теоретической основой диссертации стали философские и культурологические работы (А. Бергсон, М. Хайдеггер, Н.А. Бердяев, П.Д. Успенский, X. Ортега-и-Гассет, Й. Хёйзинга, М.К. Мамардапгвили); фундаментальные филологические труды по проблеме автора в художественном тексте (М.М. Бахтин, В.В. Виноградов, Б.О. Корман, У. Бут); семиотике и структурной семантике (Р. Барт, Ж. Женетт, Ю.М. Лотман, Б.А. Успенский, B.TL Руднев, Ю.С. Степанов); проблемам постмодернизма и метапрозы (М.Н. Липовецкий, И.П. Ильин); мотивному анализу и генеративной поэтике (Б.М. Гаспаров, А.К. Жолковский).

Научная новизна работы обусловлена выбором предмета исследования. Впервые в отечественном литературоведении предметом многостороннего и многоаспектного специального монографического изучения стала философско-эстетическая система Владимира Набокова, воплощенная в его произведениях американского периода. Новизна данной работы - в осознании своеобразия философско-мировоззренческих основ творчества Набокова. Автором

диссертации мировоззрение понимается в ключе, актуальном для современной философской мысли, а именно как личное мыслительное переживание, в котором субъект уясняет свое отношение к бытию. Этот подход позволяет найти органичное сочетание теоретического и эмпирического аспектов исследования творческой индивидуальности писателя. В российском набоковедении впервые в совокупности проанализированы «европейские корни» теоретических источников формирования художественно-эстетической парадигмы писателя. Личный вклад диссертанта в набоковедение представлен обстоятельным анализом американских рассказов писателя 1940-х - начала 1950-х годов, которые ранее в литературоведении совокупно не рассматривались. Автор работы провел самостоятельное исследование проблематики и поэтики практически не изученных поздних романов Набокова «Прозрачные вещи» (1972) и «Смотри на арлекинов!» (1974). Другие произведения писателя американского периода рассмотрены в ином теоретическом аспекте или в ином культурном контексте, нежели они были представлены ранее в набоковедении. Так, впервые в отечественном набоковедении обосновывается взаимосвязь концепции личности и субъектной организации текста. По отношению к книге Набокова «Евгений Онегин» Александра Пушкина» (1964) аргументируется положение о том, что в контексте постмодернистской литературы набоковский Комментарий может рассматриваться как одна из форм постмодернистского романа. Рассматривая вопрос о творческом методе Набокова периода американской эмиграции, автор диссертации обосновывает вывод об универсальном характере творческого метода писателя, его направленности к синтезу. Новизна исследования определяется также выбором методологии описания философско-эстетической системы Набокова и ее преломления в художественной практике писателя.

Научно-практическая значимость работы определяется тем, что она позволяет дополнить и углубить представления о сложности и многомерности истории литературы XX века. Материалы диссертации могут быть учтены в дальнейшем изучении литературного процесса - при формировании

обновленной концепции литературы XX века. Предложенное исследование открывает новые возможности для изучения литературы Русского Зарубежья. Практическая ценность диссертации определяется непосредственным вкладом в отечественное набоковедение. Выводы, содержащиеся в работе, могут быть использованы в ходе дальнейших научных исследований по проблемам функциональных связей между определенными эстетическими концепциями и практикой литературного труда.

Содержание диссертации, ее теоретические положения, методология исследования соответствуют современным требованиям преподавания литературы в высшей школе. Материал диссертации обладает широкими возможностями внедрения в практику вузовского преподавания при чтении историко-литературных курсов («Литература Русского Зарубежья», «История зарубежной литературы XX века, 1950 - 2000», «История американской литературы XX века», «История литературной критики», «Теория и практика филологического анализа текста»), при разработке специальных курсов и семинаров по творчеству Набокова, написании курсовых и дипломных работ.

Апробация основных положений исследования была проведена по следующим направлениям:

в освещении рассматриваемых диссертантом проблем в монографии (12 п. л.) и двух учебных пособиях (4 п. л., 6 п. л.);

в публикации научных статей; в докладах по теме диссертации на международных, всероссийских и региональных научно-практических конференциях 1998 - 2005 (Москва, Екатеринбург, Владивосток, Уссурийск, Хабаровск, Комсомольск-на-Амуре) (объем - 15,3 п. л.);

в преподавательской деятельности диссертанта в Комсомольском-на-Амуре педагогическом университете (спецсеминар, дипломные работы по творчеству Набокова в 1998 - 2001, спецкурс по литературе Русского Зарубежья в 2005), в Хабаровском педагогическом университете (лекции и практические занятия, выпускные квалификационные работы по творчеству Набокова в 2002 - 2004).

Теоретические источники формирования художественно-эстетической системы писателя

Художественная культура XX века, представляя собой единый универсум, тем не менее, состоит из множества автономных миров, опирающихся на различные художественно-эстетические концепции. Своеобразие идейно-эстетической позиции деятелей культуры становится центром, вокруг которого и благодаря которому формируются как конкретные художественные направления и стили, так и индивидуальные авторские рисунки творчества,

В процессе творческого развития писатели постоянно находятся в непрерывном и напряженном диалоге с великими мыслителями и художниками прошлых веков и современности. Своеобразие эстетической позиции Набокова во многом определяется характером осмысления им научной культуры, складывающейся в конце XIX - первой трети XX века. В англоязычном эссе «Николай Гоголь» (1944) писатель соотносит законы гоголевской поэтики с современными научными концепциями: «В литературном стиле есть своя кривизна, как и в пространстве». Набоков сравнивал Гоголя с математиком Лобачевским, взорвавшим Евклидов мир и открывшим многие теории, позднее разработанные Эйнштейном: в художественном мире Гоголя «параллельные линии могут не только встретиться, но могут извиваться и перепутываться самым причудливым образом». Набоков, объясняя новаторство Гоголя, смотрит на него как исследователь, обладающий мировидением человека XX столетия. В поисках аргументации он обращается не только к математическим моделям мира, но и к опыту современной физики, утверждая, что гоголевский мир подобен таким физическим концепциям, как «Вселенная - гармошка» или «Вселенная -взрыв»: «он не похож на спокойно вращавшиеся, подобно часовому механизму, миры прошлого века» [Н 1996: 127 -128].

Немаловажно, что контекст научной культуры XX столетия определил не только ход размышления Набокова о Гоголе, но и рефлексии о самом Набокове такого авторитетного биографа писателя, как Брайан Бойд. Исследуя специфику авторского сознания в произведениях Набокова, он замечает, что набоковская эстетика, в поисках пути к более свободному сознанию, разрушает мир, лежащий в одном или двух измерениях, и превращает его в четырехмерную или даже пятимерную сущность [Boyd 1985:49 - 88].

Набоков во многом разделяет мироощущение философов рубежа XIX - XX веков, которые в качестве основополагающего выдвигают понятие жизни как некой целостности, составляющей непосредственное бытие человека и постигаемой интуитивно (Шопенгауэр, Ницше, Дильтей, Бергсон). В том же эссе о Гоголе Набоков пишет о собственном смутном ощущении подобных состояний и редких минутах сверхсознательного восприятия различных форм бытия.

Известно, что склонность к философскому мировидению и мироощущению у Набокова проявилось очень рано. В автобиографических книгах Набоков отмечает, что еще в гимназические годы он предложил свою собственную интерпретацию гегелевской идеи спиралеобразного развития, в которой первая дуга - тезис - продолжается второй дугой - антитезисом, и через него ведет к синтезу - тезису нового витка. По мнению Набокова, гегелевская триада в сущности выражает всего лишь природную спиральность вещей в отношении ко времени: «если в ходе спирального развития мира пространство спеленывается в некое подобие времени, а время, в свою очередь, - в некое подобие мышления, тогда, разумеется, наступает черед нового измерения» [ДБ: 605; ПГ: 553, 576] . Речь, как нам думается, идет о «времени сознания».

Любопытно, что догадки Набокова о возможности «перехода» в определенной среде пространства во время, а времени в сознание, совпадают с открытиями физики XX века. Так, А. Эйнштейн писал о том, что «в случае несимметричного поля особая природа пространственно-подобной и времени-подобной близости» представляется ему ясной [Эйнштейн 1980: 50].

Брайан Бойд, исследуя специфику набоковской интерпретации гегелевской триады, пишет: «Этот образ развертывающейся спирали непрестанно вился в его сознании. Он применял его к архитектонике собственной жизни ... прежде всего к своей метафизике, к своему чувству времени как прогрессивного расширения, которое, кажется, проистекает из почти врожденного стремления к свободе, возникшего гораздо раньше, чем он познакомился с Гегелем или Бергсоном» [Бойд 2001:347].

Типологическая связь творчества писателя с известными философскими концепциями исследовалась в разных аспектах в трудах многих Набоковедов2: А-Пятигорского, Д.Бартона Джонсона, С.Давыдова, Б.Бойда, В.Александрова, ЛТокер, А.Долинина, ААрьева, Г.Хасина. В произведениях Набокова ученые выделяют единую внутреннюю философскую линию, в основе которой лежит дуализм - между сознанием, по своей природе субъективным, и миром вещей. Истоки набоковского двоемирш обнаруживаются в поэзии и философской мысли европейского романтизма, в русском и французском символизме, в идеях «мира как театра» НЕвреинова, «четвертого измерения» П.Успенского, «творческой эволюции» А.Бергсона. Высказывались предположения и о воздействии на Набокова гностических учений, мистики Э.Сведенборга, эстетизированной теологии ПФлоренского.

Современное набоковедение интерпретирует двоемирие писателя в нескольких аспектах: экзистенциальном («как бы двойное бытие» изгнанника, существующего одновременно в двух параллельных реальностях - актуальной, но чужой, и воображаемой, но своей), гносеологическом (оппозиция «я» / «не я» - по словам Набокова, «единственный приемлемый вид дуализма», явь как сон и сон как явь), эстетическом (сотворенные миры искусства резко противопоставляются «действительности» как творимому «чужому тексту», что исключает жизнетворчество), поэтшо-риторическом (обыгрывание различий между кругозором автора, осознающим свой текст как фикцию, и кругозорами персонажей, переживающими его как свою реальность) и метафизическом (земное бытие мыслится временным заточением, после которого наступает «освобождение духа из глазниц плоти» и его вхождение в трансцендентное) [Долинин 2004 1:20].

Генетическая связь творчества Набокова с комплексом идей, питавших культуру русского Серебряного века, глубоко изучена в работах Дж. Коннолли, В. Александрова, А. Долинина, Б. Аверина, О. Сконечной. Хотя Набоков сознательно старался избегать вопросов об определении своего мировоззрения, но его отношение к символизму показывает, насколько философское видение мира важно для понимания всего творчества писателя, которое в философском плане остается верным двум основным предпосылкам русского символизма. Это «связь с тем, что находится за внешним видом предметов» (трансцендентность), и «вера в то, что творчество проявляет истину высшего порядка, управляющего феноменальным миром» [Johnson 1981: 387]. Намерение Набокова отразить «зыбкую сущность реальности», дать возможность двоякого ее толкования также перекликается с произведениями русских символистов, которые исследовали «неопределенность границы между сном и явью» [Коннолли 1997:356-357].

Человек: доминанты осмысления и понимания

Принято считать, что на всех уровнях бытования художественного произведения - от момента создания до его бытия в социокультурном пространстве конкретно-исторической эпохи - обнаруживается специфика «предметных» представлений, созданных автором. В наибольшей мере это относится к содержанию «идеи человека», к авторскому пониманию ведущей художественной доминанты образа человека в конкретном сюжете, форме или эстетическом видении писателя. Поэтому не случайно литературоведение второй половины XX столетия оперирует понятием парадигмы человека, например, «человек барокко», «человек классицизма», «человек романтизма». Причем, как бы ни определялась сущность человека, будь то «песчинка в мировой пустыне» или «мыслящий тростник», гражданский человек или «прекрасная душа», «alter ego» автора или «байронический герой», содержание идеи человека всегда оставалось тождественным его архетипу, было узнаваемым, благодаря репрезентативным чертам и особенностям.

Кроме того, литературоведение второй половины XX века характеризуется стремлением наполнить парадигму человека современным содержанием . Культурой XX века человек воспринимается не только в категориях «индивидуальности», «устойчивости», но и в аспекте изменчивости, структурной усложненности, в анализе которой ведущим элементом выступают категории сознания: «сознательное», «подсознательное», «бессознательное», «сверхсознательное».

Не менее значимым обстоятельством стала также популярность философии экзистенциализма, под воздействием которой прежде всего складывалось представление художников XX века о человеке и его ценностных ориентациях. Разумеется, концепция личности в русскоязычном творчестве Набокова впитывала в себя ведущие тенденции, определяющие эволюцию западноевропейской философской мысли.

Понятие экзистенции как некой субстанции, присущей внутреннему бытию человека, ввел Серен Кьеркегор. Рассматривая человека как «экзистенцию», датский философ анализировал ее «бытийную, онтологическую структуру». Позднее эту идею развивал Мартин Хайдеггер: «То, что есть человек - т.е., ... «сущность» человека, - покоится в его экзистенции. ... Человек существует таким образом, что он есть «вот» Бытия, то есть его просвет» [Хайдеггер 1988: 322]. Внешнее бытие, по Хайдеггеру, выражает собою «неподлинное существование». Причина этой «неподлинности» в том, что общество ограничивает личность. Общество есть сфера безличного, усредненного; прорыв этой усредненности индивид может совершить посредством экзистенции. Обретение экзистенции - «экзистенциальный выбор» - это переход от бытия, детерминированного внешними факторами среды, к единственному, неповторимому, «подлинному» самому себе.

Именно таков путь многих героев Набокова. Это поиски себя, движение к самому себе, отчуждение от социального бытия, сосредоточенность на внутреннем бытии, на жизни сознания. Писатель в своих произведениях размышляет о свойствах сознания и воплощает разные его лики в художественных образах.

Для Набокова сознание - это пространство, условными границами которого являются иллюзия и реальность. Метод «пограничных ситуаций» дает писателю возможность изобразить сознание своих персонажей в момент выбора некоторого действия, в момент принятия им ответственного решения. Однако ограниченность сознания видимостью и данностью часто делает такой выбор ирреальным, приводит к совмещению времен в пространстве сознания набоковских героев, к отчужденной мобильности «временных» участков сознания литературных персонажей. В таком сознании только и возможно контрапунктное соединение «экзистенциальных» противоположностей: внутренней свободы и навязчивой идеи; определенного, только отдельному человеку присущего, неповторимого узора жизни и слепоты человеческого разума. Поэтому не случайно, что смысл подлинного существования герои Набокова находят в личностно-индивидуальных самопереживаниях и их внеположности, то есть в экзистенциальном сознании.

В свое время Кьеркегор установил три типа экзистенции - три способа существования личности: эстетический, этический и религиозный. Набоков в своем русскоязычном творчестве художественно реализует эстетический тип экзистенции - тип существования личности в сфере творчества. На плоскость творчества проецируется личная внутренняя свобода, которую стремятся обрести герои Набокова. При этом способность к творчеству понимается как центральное ядро человеческого «я». Открывая в самих себе дар творчества, набоковские герои живут в этой духовной атмосфере, в результате чего творчество становится онтологическим модусом бытия индивида.

Выпавших из привычного социума, одиноких героев Набокова волнует открытие «зияющей бездны бытия», стремление постичь «потусторонность». Однако, несмотря на то, что набоковские герои постоянно входят в парадоксальные жизненные коллизии, испытывают страдания и чувство страха перед неотвратимостью смерти, они стремятся преодолеть этот трагический удел человека посредством экзистенциального творчества. Это сближает набоковскую концепцию личности с экзистенциалистской антропологией в той же степени, в какой и идея абсолютного одиночества человека в мире, хотя представления Набокова выявились раньше, чем оформились манифесты этого направления в литературе модернизма. Набоков-художник, обладая экзистенциальным сознанием, предчувствует и интуитивно постигает те сферы антропологии, которые одновременно с ним разрабатывались ведущими мыслителями XX века (М. Хайдеггер, Н. Бердяев). Несомненно, сознание писателя было созвучно исканиям европейского экзистенциализма, утверждавшего онтологическое, а не социальное бытие личности, выдвигавшего идею абсолютного одиночества человека, но оставлявшего ему свободу выбора в пограничной ситуации . Набоковским героем, воплотившим в себе эту концепцию, был человек, принадлежавший духовной элите, наделенный способностью творческого самовыражения и характеризующийся трагическим мировидением.

К ситуации, сложившейся в XX веке, непосредственно обращается испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет, книги которого «Дегуманизация искусства» (1925) и «Восстание масс» (1930) стали значительным событием европейской мысли. В рамках философии культуры Ортега строит дихотомию масса / элита, защищая элитарные ценности от тенденции «омассовления», превращающей человека в «усредненного», обезличенного индивида, представителя «толпы», враждебной высоким духовным ценностям. Восстание масс - это бунт середины, утверждение безличия, торжество нивелирующих сил, направленных против индивидуальности. Характерными чертами человека массы, переместившегося с заднего плана на авансцену социальной жизни, являются партикулярность, установка на новизну, предельно развитый инстинкт воли. Это человек, утративший свою целостность, он воспринимает жизнь как homo faber, считает себя «винтиком» единого социального механизма. Человек массы «отказывается от всякого наследства, не признает никаких норм и образцов, оставленных нам прошлым». Это человек предельно самоудовлетворенный, он не знает ни колебаний, ни раздумий, на место истины он ставит понятие цели.

Литературоведческие опыты писателя лекции по зарубежной литературе

Эстетическая концепция Владимира Набокова есть преломление философии писателя и ее образное продолжение. Материал для анализа эстетических воззрений художника дают прежде всего его дискурсивные сочинения, среди которых по значимости на первый план выходят университетские лекции писателя. При анализе литературно-критических работ Набокова выявляется свойственная писателю понятийная система. Такой подход имеет свои преимущества, так как учитывает эстетическое и художественное сознание автора в создаваемом им самим тексте.

Лекции В.В. Набокова по зарубежной литературе 1 нацелены на диалог преподавателя и студента, но так как лектор является прежде всего писателем, то в конечном счете его филологические штудии направлены на диалог автора и читателя. Данная интенция, определяющая характер университетских лекций писателя, вполне отвечает русской эстетической традиции, утверждающей принципиальную вторичносгь читательского творчества. Еще Пушкин призывал судить писателя «по законам, им самим над собою признанным» 2. В 1920-е годы в советском литературоведении возобладала точка зрения А. Скафтымова, во многом продолжающая пушкинскую установку. Ученый размышляет о том, что читателя все же ведет автор и что хорошим читателем является тот, кто умеет найти в себе широту понимания и отдать себя автору. Автокомментарии писателей (письма, дневники, статьи, речи, авторские предисловия, лекции, обращения в самих произведениях) содержат ценный материал для уяснения облика «воображаемого читателя». Лекции Набокова, созданные в 1940-е годы, прочитанные в 1950-х и опубликованные на языке оригинала в 1980-м, - не исключение.

Концептуальные положения, определившие цель и метод анализа и ставшие внутренним стержнем цикла, сформулированы писателем во вступительной и заключительной лекциях и финальном обращении к студентам. Главный вопрос, который ставит В. Набоков, - как стать хорошим читателем и кого считать хорошим писателем , Набоков поднимает проблему, которая не могла не волновать настоящего писателя: какой читатель будет читать его книги, готов ли он к пониманию авторского замысла, восприятию сложности его художественного мира. Направленность на своего читателя чувствуется во всех лекциях писателя; таким читателем для преподавателя Набокова явилась студенческая аудитория.

Хороший читатель, по мнению Набокова, должен иметь воображение, сильную память, достаточный словарный запас, некоторый художественный вкус, который можно развивать в ходе чтения. Думается, что это не только теоретическое суждение автора, но и его пожелание, обращенное потенциальному читателю, так как отсутствие этих качеств лишает того возможности прочитать сложные набоковские творения.

Особо Набоков останавливается на таком качестве читателя, как воображение. Писатель отвергает эмоциональное воображение, основанное на первичной художественной условности - жизнеподобии; он признает «безличное воображение и эстетическое удовольствие» «единственно правильным инструментом, которым читателю следует пользоваться» [27].

Хороший читатель знает, что искать в книге реальную жизнь - «занятие бессмысленное» [34]. Самый плохой способ читать книги - это «по-детски влезать в действие и на равных общаться с персонажами, словно они живые люди» [79]. Набоков определяет важное для него понятие реальности в литературном произведении; он выявляет взаимоотношения категории реальности с эстетической категорией художественной правды. В понимании Набокова, правдивость изображения имеет отношение исключительно к миру, который создан на страницах книги. «Самобытный автор всегда создает самобытный мир, и, если персонаж или событие вписываются в структуру этого мира, мы радуемся встрече с художественной правдой, сколь бы ни противоречили персонаж или явление тому, что ... именуют реальной жизнью. Для талантливого автора такая вещь, как реальная жизнь, не существует - он творит ее сам и обживает ее» [34]. Заметим, что Набоков близок здесь Гете, который утверждал: правда вымысла («поэзия», Dichtung) всегда сильнее правды факта («действительность», Wahrheit).

Хороший читатель - всегда перечитыватель. Это главное требование Набокова - писателя и лектора, потому что при первом чтении сам пространственно-временной процесс мешает эстетической рецепции книги; повторное же чтение позволяет отдаться «духу игры» [26], соучаствовать в ней и созидать вместе с автором. Только тогда между воображением читателя и воображением автора установится необходимое «художественно-гармоническое равновесие».

Набоков убежден: хороший читатель читает не умом, даже не сердцем, а позвоночником; именно тут «возникает контрольный холодок» [29]. Такое ощущение, по мнению автора, может быть рождено только истинным произведением искусства. Например, в лекции о Ч. Диккенсе автор отмечает, что «точка художественного наслаждения расположена между лопатками» [102] и что подлинная литература вызывает дрожь, пробегающую по спине. «Дрожь в позвоночнике» читателя как критерий истинности художественного творения неоднократно будет описана Набоковым в лекциях, а позднее - в романе «Прозрачные вещи» 4.

Определив основные свойства хорошего читателя, Набоков выявляет для своих слушателей сущность хорошего писателя, исходя из того, что «вся литература - вымысел, всякое искусство - обман» [202] , а «великие романы -это великие сказки» [24]. В таком контексте «всякий большой писатель -большой обманщик», и обман этот происходит потому, что писатель только подражает Природе, использующей «изумительную систему фокусов и соблазнов» [28]. Можно предположить, что для собственных эстетических целей Набоков пародирует (в набоковском понимании пародии как творческой перекомпоновки) одно из основных положений реалистической эстетики -отношение искусства к действительности, по которому искусство только подражает действительности. Любимый реалистами мимесис переносится Набоковым из сферы искусства в сферу мимикрирующей природы. Таким образом, в своей системе ценностей писатель весьма логичен и последователен.

Набоков выделяет три критерия оценки писателя - «как рассказчика, как учителя, как волшебника». «Все трое ... сходятся в крупном писателе, но крупным он станет, если первую скрипку играет волшебник» [28], «великий писатель - всегда великий волшебник» [29]. Образцом такого писателя для Набокова является Диккенс: повествователь, проповедник, чародей. Величие Диккенса - «в силе вымысла» [104].

К вопросу о творческом методе писателя в современном набоковедении

Общеизвестно, что сам Набоков не соединял себя ни с одним из известных литературных направлений, течений или школ, постоянно отвергал любые предположения по этому поводу, считая, что большой художник создает свой собственный, индивидуально-авторский мир, не похожий ни на один художественный мир, созданный до него. Однако это не значит, что исследователи Набокова обходят вопрос о специфике его творческого метода. В набоковедении постоянно поднимается вопрос о связи творчества писателя с определяющими духовными и художественными движениями XX века России и Запада - реализмом, модернизмом, авангардизмом, постмодернизмом, современные концепции которых в какой-то степени устоялись. Несмотря на сложность этой задачи, исследователи постоянно пытаются определить ориентиры художественной системы, в рамки которой вписывается философия и эстетика Набокова, хотя у самого писателя отсутствуют высказывания «о чувстве принадлежности к какой-нибудь существующей литературной поэтике» [Медарич 1997:454].

В работах последних лет проблема соотношения творчества Набокова с направлениями в искусстве и типами художественного видения заявлена с различной степенью доказательности и носит полемический характер. В суждениях о типе творчества писателя возникают явно выраженные оппозиции: модернист / не модернист, гомогенный (однородный) тип творчества / синтетический (интеграционный).

При рассмотрении первой оппозиции модернист / не модернист выявляются следующие точки зрения.

Соотнесение с модернизмом превалирует при анализе европейского русскоязычного цикла Набокова. Однако принципы и критерии соотнесения набоковских произведений с эстетическими основами модернизма не всегда получают конкретную и развернутую аргументацию. Например, О.Михайлов только предположительно относит творчество писателя к модернизму: «В лице Набокова, быть может, впервые на русском языке оформилось во всем блеске явление модернизма» [Михайлов 1995: 367]. Полигенетичность как основу поэтики модернизма в русских романах писателя обосновывает известный зарубежный набоковед [Тамми 1997].

Но тема «Набоков и русский модернизм», как определил в своем докладе в рамках Международного семинара «Модернизм в русской эмигрантской литературе «первой волны» ] Омри Ронен (США), находится на границе с другой - «Набоков и модернизм на Западе». Отношение Набокова к русскому и западному модернизму можно восстановить по его автобиографическим и критическим высказываниям, по литературным предпочтениям его персонажей-писателей и по выбору в его произведениях образцов для творческого изучения и художественного состязания. Отношение Набокова к представителям модернизма можно, в частности, реконструировать по его романам «Дар», «Ада», «Смотри на арлекинов!». Как показал О. Ронен, у Набокова сопоставление русского модернизма с западным не только имеет оценочное значение, но и нередко выполняет функцию художественного приема. Так, в романе «Смотри на арлекинов!» заметно наложение друг на друга двух литератур - английской и русской, характерное для молодого Сирина, который воспринимал Бунина в совмещении с Томасом Харди, Руперта Брука сквозь призму Гумилева, в Хаусмане находил неожиданное родство с Блоком. Ученый отметил, что, несмотря на большое количество научных трудов, посвященньгх раскрытию «модернистских» подтекстов и аллюзий в творчестве Набокова, работа еще далека от желаемой полноты.

Проблема связи писателя с западным модернизмом - одна из малоизученных в отечественном набоковедении, исследования в этой области только начинаются. В этом аспекте можно выделить статью О.Сконечной «Я» и «Он»: о присутствии Марселя Пруста в русской прозе Набокова (1999).

Недифференцированному восприятию модернизма противопоставлены конкретные течения или направления модернизма, с которыми соотносят набоковский тип художественного мировидения.

Сам Владимир Набоков в известном, неоднократно цитируемом письме к Эдмунду Уилсону от 4 января 1949 года признает истоком собственных творческих корней Серебряный век. Резко оспорив мнение своего американского корреспондента об «упадке» русской литературы в 1905 - 1917 гг., писатель назовет себя «продуктом того периода», когда «свои лучшие вещи» создали Блок, Белый, Бунин и другие поэты, и скажет о себе, что был «взращен» и сформирован интеллектуально-эстетической атмосферой той эпохи [Набоков -Уилсон 1996:124].

Впервые сознательно подошел к вопросу о генезисе творчества Набокова первый историк литературы Русского Зарубежья Г.П.Струве. В своей монографии «Русская литература в изгнании» (1956) он цитирует Ходасевича, подчеркивая, что такая особенность Набокова показать, как живут и работают приемы «явно не в традиции и в духе русской классической литературы» и что «возвести ее можно было бы, пожалуй, лишь к Белому и его советским ученикам» [Струве 1984:284].

Проблема соотношения творчества Набокова с наследием русского символизма и модернизма в целом оказалась весьма перспективной как для зарубежных ученых (Д.Б. Джонсон, Дж. Коннолли, В.Е. Александров, Б. Бойд, М. Медарич, Ч. Пило Бойл), так и для российских исследователей (Б. Аверин, А. Долинин, О. Сконечная, А. Леденев, С. Сендерович). Изучение проблемы позволило сделать некоторые выводы. Во-первых, Набоков, родившийся при самом расцвете символизма, является именно одним из тех писателей, кто принял наследство эпохи, и потому труды, сосредоточенные на интерпретации поэтики текста, на анализе отдельных произведений, дают возможность затронуть систему художественного видения Набокова, помогают репрезентировать философию творчества в контексте отдельного произведения. Во-вторых, исследование, казалось бы, частной проблемы «Набоков и символизм» ориентирует на определение типа художественного сознания писателя, содержит выход к обобщению - к вопросу об эстетической позиции Набокова, о его творческом методе.

Современное литературоведение актуализирует эту методологическую проблему. Б. Аверин убежден, что для Набокова, как и для символистов, в основе познания мира лежит личный мистический опыт, но тип мистики у Набокова, по существу, совсем иной, чем у символистов. «В основе мистики Набокова лежит представление о высшем разуме, ... все-таки воспринимаемом нами благодаря любви, искусству, нравственности, игре, незаинтересованному созерцанию» [Аверин 1997: 862 - 863]. Ч. Пило Бойл полагает, что в философском аспекте Набоков наиболее близок младосимволистам, для которых установка на двоемирие и соответствующая этой установке роль художника порождают искусство, занятое поисками самого себя или, точнее, поисками подлинной своей «идеи» [Пило Бойл 2001: 548]. О. Сконечная тоже относит опыт прозаического творчества Набокова 1920 - 1930-х годов к символизму и ориентируется на близость

Похожие диссертации на Философско-эстетическая система Владимира Набокова и ее художественная реализация: период американской эмиграции

"Лица святых от Иисуса к нам" в контексте художественно-философских исканий Д.С. Мережковского периода эмиграцииАтрохин Андрей Михайлович

Мотивное поле концепта "тоска" в лирике М.И. Цветаевой периода эмиграцииСтаростина Светлана Александровна

Идея святости в творчестве Б.К. Зайцева периода эмиграцииЛукъянцева Ирина Ивановна

Литературная критика Ю. И. Айхенвальда периода эмиграции Риппинг Михаэла

Философско-художественные искания Д. С. Мережковского в период эмиграцииКулешова Ольга Валерьевна

"Московский текст" в творчестве И.Шмелева (период эмиграции)Андрюкова, Елена Анатольевна

Роман Владимира Максимова "Семь дней творения"Глазкова Марина Михайловна

Татарская литература зарубежья и творчество Гаяза Исхаки периода эмиграции Мансуров Илсур Салихьянович

Структурно-семантический и коммуникативно-прагматический аспекты интерпретации фразеологической системыСаркисьянц Владимир Рафаэлевич

Система личных местоимений древнеанглийского языкаБондарь Владимир Анатольевич