Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Традиционность и новаторство произведений жанра красноречия на страницах «Курских епархиальных ведомостей» 14
1.1. Классическая гомилетика и произведения в жанре красноречия на страницах «Курских Епархиальных ведомостей» 16
1.2. Жанр проповеди для сельского населения на страницах «Курских Епархиальных ведомостей » 24
1.3. Беллетризация жанров дидактического красноречия 35
1.3.1. «Разговор сельского священника со своим прихожанином – раскольником случайно заразившимся учением беспоповщинской секты об установлении Таинств, содержимых Православной Церковью, необходимости их для человека-христианина и недействительности, когда они совершаются лицами, не имеющими благодати Священства» как пример беллетризации беседы 41
1.3.2. Жанр очерка из миссионерской практики 52
Глава 2. Литературно-художественные произведения, не связанные с традициями гомилетики 62
2.1. Жанр рассказа о чудесах в публикациях КЕВ. Генезис и специфика 63
2.2. Произведения в жанре «рассказа о чудесах», основанные на истории Курского края 78
2.3. Церковная беллетристика, восходящая к духовной прозе XIX века 85
Глава 3. Поэтические жанры на страницах издания «Курские епархиальные ведомости» 95
3.1. Православная поэзия как феномен наивного сочинительства на страницах курской духовной периодики 96
3.2. Особенности поэтики произведений наивных авторов КЕВ 99
3.3. Поэзия на страницах КЕВ в контексте русской православной традиции 115
3.4. Духовная поэзия курских авторов: наиболее яркие представители 126
Заключение 139
Список литературы
- Жанр проповеди для сельского населения на страницах «Курских Епархиальных ведомостей
- «Разговор сельского священника со своим прихожанином – раскольником случайно заразившимся учением беспоповщинской секты об установлении Таинств, содержимых Православной Церковью, необходимости их для человека-христианина и недействительности, когда они совершаются лицами, не имеющими благодати Священства» как пример беллетризации беседы
- Произведения в жанре «рассказа о чудесах», основанные на истории Курского края
- Особенности поэтики произведений наивных авторов КЕВ
Жанр проповеди для сельского населения на страницах «Курских Епархиальных ведомостей
Вопрос совершенствования церковной проповеди стоял перед КЕВ достаточно остро, на это указывают материалы КЕВ, в которых сделаны попытки сформировать методические рекомендации в области жанров духовного учительства: М. Невский «При каких условиях проповедь может быть плодотворна» (КЕВ 1871, №2, с.81-91), «Практическая почва для проповеднической деятельности наших пастырей, преимущественно сельских» (КЕВ 1879, № 17, из «Церковного вестника» № 34, с.881-885), «Заметка, относительно материи для церковной проповеди» (КЕВ 1881, № 11, с.538-555, №12, с.588-596) и др. Реформирование про поведи явилось одной из первейших задач КЕВ: «Ввиду усиленных забот правительства и общества об образовании народа в школе, пастыри церкви не должны оставаться равнодушными к улучшению того древнего способа, которым искони сообщались народу религиозные и нравственные истины, имеющие столь важное значение в деле народного воспитания, – мы разумеем церковные поучения и проповеди» (КЕВ 1871, № 2, с.81). «Давно слышатся у нас сетования на относительно слабое развитие церковной проповеди и это считается одним из коренных недостатков современного пастырства. … Нельзя поэтому не приветствовать всякую попытку поставить проповедь на почву более практическую, привести её в соответствие с действительными запросами, предъявляемыми современной паствой» («Церковный вестник» 1979, № 34) из заметки «Практическая почва для проповеднической деятельности наших пастырей, преимущественно сельских» (КЕВ 1979, №17, с.887-889) .
Существенное развитие, которое получили именно традиционные жанры духовного красноречия, определено потребностью привести их в соответствие с запросами современной действительности. Количественно произведения в жанре красноречия существенно преобладают над прочими жанрами КЕВ, а, включаясь в систему периодического издания, риторические жанры, безусловно, подвергались беллетризации, что мы и рассмотрим в данной главе.
Границы риторических жанров церковного красноречия, к которым относятся слово, речь, проповедь и беседа, И.П.Еремин, применительно к древнерусской литературе, определяет, как «область творчества, характерную для древнейшего периода развития нашей литературы» [Ерёмин 1987: 65]. Расцветом произведений жанров красноречия является XII век, более поздние попытки «возродить этот род творчества … прочного результата не дали: временный расцвет красноречия сменился полным и на этот раз окончательным упадком его» [Ерёмин 1987: 65]. По мнению И.П.Еремина «уже во второй половине XVIII в. красноречие замыкается в узкой сфере церковной проповеди, надолго, если не навсегда, покидая литературу» [Ерёмин 1987: 65]. Однако церковная проповедь (как и духовная литература в целом), пусть идостаточно обособленно, но развивалась, по большей части наследуя традициям учительной прозы древнерусской литературы. Также на развитие церковной риторики оказало влияние творчество деятелей Петровской эпохи (Стефана Яров-ского, Гавриила Бужинского, Феофана Прокоповича). В результате сформировался тот неповторимый род литературы, который, возможно, и не находил массового читателя (адресатом был человек православный, который не был «внешним» по отношению к Церкви, поэтому можно говорить о конфессиональный замкнутости дискурса), но тем не менее, представлял собой уникальное и самоценное явление русской культуры. Для определения данного явления применим термин – духовная литературная традиция. Она формируется под влиянием разнородных тенденций. Прежде всего, большое значение играет социальный фактор: нельзя забывать, что красноречие по своей природе ориентировано на достижение конкретных целей. Таким образом, церковная проповедь вынуждена была изменяться в изменяющихся социальных условиях. Другой тенденцией является изначальная традиционность церковных жанров и самодовлеющее стремление следовать традиции.
Влияние художественной литературы на произведения религиозного содержания начинает ощущаться только в XIX веке. Это явилось следствием возрастания социальной и политической активности духовенства в этот исторический период.
Поэтика риторических жанров духовной прозы сопоставима с жанром притчи, для которого характерны «экспрессивность» и «интеллектуалистичность» [Аверинцев 1978: 20-21]. Так же, как и притчи, произведения церковной риторики содержат в себе некую «загадку, от решения которой зависит свободный этический выбор слушающего» [Гладкова 200: 15]. Помимо этого художественные возможности произведений риторических жанров «лежат не в полноте изображения, а в непосредственности выражения, не в стойкости форм, а в проникновенной интонации» [Аверинцев 1978: 20-21]. Как и в произведениях русской духовной прозы XIX века, в риторических жанрах церковной периодики осуществлялась «функция перформативного высказывания» [Гладкова 2003: 15], в котором речь утрачивает свою знаковую природу, а сам текст при этом становится духовным актом.
Прежде чем говорить о специфике произведений в жанре традиционного церковного красноречия, представленных на страницах КЕВ в исследуемый период, целесообразно обратиться к основным положениям гомилетики. При описании жанров церковного красноречия мы будем опираться на классификацию И.П.Еремина, предложенную им для древнерусского красноречия и восходящую к античной риторике, и разделять все жанры на дидактические произведения и эпи-диктические. Такое деление представляется наиболее приемлемым для анализа жанров церковного красноречия, опубликованных на страницах КЕВ.
Двучастность структуры проповеди прослеживается на всех уровнях организации. В её структуре можно выделить тему (или проблематику) и предмет изложения, а так же материал и содержание. Предмет проповеди представляет собой определённую область религиозного учения, которая касается каких-либо конкретных жизненных явлений, тема же – собственно более частная по отношению к предмету – той мысли, которую и ставит своей целью доказать проповедник. Предмет и тема проповеднического жанра соотносится как общее и частное. Профессор Н.И. Барсов определяет тему следующим образом: «Тема есть категорическое суждение, в целой проповеди органически развивающееся по логическим законам деления и подразделения. Иначе говоря, тема есть одна главная мысль сочинения» [Барсов 1886: 265].
Для святоотеческой традиции проповедования слова Божьего характерна че-тырёхчастная схема построения проповеди: 1) вступление, цель которого привлечение внимания слушателей и введение в тему; 2) изложение основной мысли – в этой части осуществляется обоснование темы проповеди или раскрытие главной мысли; 3)нравственные выводы из изложенного, которые имеют, как правило, практический характер; 4) заключение завершает проповедь, является своего рода обрамлением, как в композиционном, так и в логико-психологическом отношении [Феодосий 2004].
«Разговор сельского священника со своим прихожанином – раскольником случайно заразившимся учением беспоповщинской секты об установлении Таинств, содержимых Православной Церковью, необходимости их для человека-христианина и недействительности, когда они совершаются лицами, не имеющими благодати Священства» как пример беллетризации беседы
Как камень мертвец отвалил. (КЕВ 1871, № 7, с.372-373) Как наглядно демонстрирует приведённый фрагмент, автору не удаётся выдержать избранный размер – перед нами амфибрахий, но число стоп варьируется от четырёх стоп до трёх. Помимо этого совершенно не учтена эвфония, поскольку отдельные строчки стихотворения труднопроизносимы, например: «И кто же тут шум тот услышал». Способ рифмовки – перекрёстный, однако есть момент, когда поэт переходит на парную:
Можно, конечно, предположить, что таким образом выделяется кульминация и концентрируется внимание на фрагменте, который автор считает наиболее значительным в стихотворении.
Особенно следует отметить специфическую лексику произведения, например, наименования Христа: «Ходатай», «Спаситель», «Побудитель», а также – обороты (аллитерирование): «змия зиянье» и т.п. Мировоззрение поэта ограничено системой образов и символов религиозного мышления, что так же является показателем наивного творчества, т.е. данное произведение может быть востребовано исключительно в определённой читательской (субкультурной) среде, на которую и ориентируется автор.
Понятно, что сравнение наивных стихов с произведениями классической литературы неприемлемо, поскольку данные тексты преследуют иные цели, создаются в специфических социальных условиях и, следовательно, к ним необходимо применять другие критерии оценки.
Исследователи определяют наивную литературу как «литературное творчество (или сочинительство) "литературно неквалифицированных" авторов» [Лурье2001: 18].
В процессе исследования художественной составляющей «КЕВ» был выявлен ряд текстов, отнесенных к произведениям наивного поэтического творчества: М.Красницкий «Из гроба печати неруша воскрес» (КЕВ 1871, № 7, с.372-373), А.Александрова «Разлука с Благодетелем и Отцом Архиепископом архиереем бывшем Курским» (КЕВ 1880, № 8, с.431-432), И.Ломакин «Памяти святых братьев Кирилла и Мефодия» (КЕВ 1885, № 7, с.371-374), архимандрит Никодим «Лето с жатвой улетает» (КЕВ 1888, № 19, с.325-326), «Какой на востоке свет загорается» (КЕВ 1888, № 19, с.328-330), В.Огнивцева «Вот окончилась, промчалась наша школьная пора» (КЕВ1888, № 29, с.477-478), И.А.Борисов «Не унывай» (КЕВ 1900, № 51, с.1146-1147), В.Ершов «Прощальная беседа» (КЕВ 1902, №5, с.79-81). Их отличает систематическое нарушение литературной нормы, которое выражается, в первую очередь, в систематическом отклонении от избранной метрической схемы, тяготении к неточным или тавтологическим рифмам, склонности к примитивным способам повествовательной техники. «Литературная «хромота» наивных авторов» (понятие С.Ю. Неклюдова [Неклюдов 2001: 4-14]) является главным отличительным признаком наивного произведения. Однако это не единственный критерий, на основании которого мы в рамках нашего исследования определяем произведения наивного творчества. Наивный поэтический текст отличает специфический дискурс, ограниченный средой и субкультурой, в пределах которых такие тексты получают распространение и читательское признание. Особенность рецепции зафиксированных в КЕВ наивных поэтических текстов такова, что они рассчитаны на определённую читательскую аудиторию – жителей (по большей части – имеющих отношение к духовному сословию) Курской губернии. На это указывает упоминание конкретных лиц и связанных с ними событий, использование топонимики, уточняющие комментарии, которые призваны служить дополнительным пояснением для читателя, причём, без данных пояснений ситуационного контекста произведения практически полностью теряют свою ценность. Поэтому в информационном плане образцы наивного поэтического творчества, опубликованные КЕВ в исследуемый период, имеют наибольшую ценность для читателей определённого региона, как отражение событий культурной жизни и способ сохранения памяти о них.
В силу данного обстоятельства не удивительно, что важнейшую роль в произведениях авторов из среды духовенства Курской губернии играет тема малой родины, родного края, отчего дома. Нельзя не согласиться с мнением И.Е.Ивановой, которая полагает, что наивное и непрофессиональное творчество провинциальных авторов способствовало мифологизации провинциального локу-са [Иванова 2003].
Эти произведения, в которых представители духовенства Курска стремились воплотить в поэтической форме исторические и культурные реалии родного края, представляют существенный интерес для исследования, поскольку позволяют проследить составляющие концепта малой родины, имеющего для наивного автора «особую актуальность» (М.Л. Лурье [Лурье 2001: 28]), в сознании провинциального читателя.
Под концептом следует понимать ментальное образование, в котором репрезентированы главные составляющие того или иного явления. Ю.С. Степанов называет концепт «коллективным бессознательным» или «коллективным представлением», возникшим как «результат стихийного, органического развития общества и человечества в целом» [Степанов 1997: 70]. По мнению языковеда, «концепт – это как сгусток культуры в сознании человека, то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека» [Степанов 1997: 40]. Лингвокультурология причисляет концепт к элементам национальной картины мира. Определяя семантическое поле концепта «малая родина», логично отталкиваться от понятия «родины» вообще. Можно предположить, что исследуемый концепт «дом/родина» связан с концептом страны. Так, очевидно, имеют место два одноименных концепта «родина»: малая и большая. Концепт «малая родина» – это всегда «персональное», «свое» («мое») личностное место или места, архетипически противопоставленное «чужому». Концепт «большая родина» представляет собой результат концептуализации других сущностей: это психический образ «фокусируют прежде всего пространство общее, не персональное, принадлежащее всему народу, живущему на этой территории («наше»), так как эти концепты ориентированы на контекст государственно-исторического единства не только территории, но и всего социума, на нем проживающего» [Тер-Минасова: эл. ресурс].
Концепт малой родины в произведениях авторов «Курских епархиальных ведомостей» зачастую включает в себя образовательный компонент. Это может быть учебное заведение, образ мудрого наставника или просто отчий дом, где поэта посещает «рой пытливых дум», но так или иначе малая родина представляется неким конкретизированным пространством, определяющим становление личности. Таким образом, помимо родственных и дружеских отношений и объединения на почве общности интересов в концепте малой родины отчётливо выделяется именно мотив личностного роста и становления. Образ малой родины для провинциального автора XIX – начала XX вв. – это, прежде всего, территориально-конкретизированное созидательное начало. Как следствие формируется представление о провинции, как о некоем индикаторе и балансире национальной культуры. Рассматривая формирование и развитие концепта «провинция» в русской лингвокультуре, исследователь Н.В.Короткова отмечает, что зачастую «провинция противопоставляется столице по принципу «сохранения/разрушения», эту смысловую оппозицию стихи курских авторов из духовной среды прямо не затрагивают, однако отчётливо звучит мысль о том, что провинциальное пространство отличают идеи стабильности, спокойствия, глубоких и продуктивных раздумий. «Как более консервативное явление, «провинция» меньше подвержена внешним отрицательным влияниям, она самодостаточна, стабильна, крепче связана с корнями, в неё сильнее культ прошлого» [Короткова 2012:7]. У Д.С.Лихачева аналогичное видение концепта «провинция», которое заключатся в том, что столичные города «только собирали все лучшее, объединяли, способствовали процветанию культуры. Но гениев … рождала именно провинция» [Лихачев 1991: 3].
Произведения в жанре «рассказа о чудесах», основанные на истории Курского края
«Только стал мальчик подрастать – стали примечать, что с ним твориться что-то особенное» (КЕВ 1894, № 32, с.607). Обратим внимание, автор говорит «особенное», а не «странное» или «непонятное». Портрет Якова на иконе в церкви: «Это изображение представляет наглядно всю внешнюю и внутреннюю жизнь Иакова он изображен здесь человеком средних лет, с лицем, какое бывает у самых строгих постников – измождённым суровой жизнью, постом, бдением и непрестанной молитвою. Волосы его длинные; видно, что он никогда их не стриг за всё время своего подвига. Глаза его, глубоко ввалившиеся, смотрят на богомольца и посетителя с особым выражением постоянной кротости. На плечах его – обыкновенная холстинная рубаха, обвязанная поясом: это всё, что у него было собственного за всю его недолгую жизнь. В общем от изображения Иакова как бы веет добродушием, смирением и кротостью, добродетелями, особенно усвоенными юродивым» (КЕВ 1894, № 32, с.631). Портретная характеристика является основным средством создания образа, через портрет раскрывается внутренняя, глубинная суть. Причины, побудившие мальчика всецело обратиться к духовному, полностью отрицая земное, так и не раскрыты. Нет никаких предпосылок к его богоизбранности, эти причины неисповедимы и автор даже не пытается их анализировать. Просто констатируется, что «сделался он молчалив выше меры; от сверстников начал сторониться; в пище, питье и одежде начал наблюдать скудость и убожество. После стал совсем уходить из села…» (КЕВ 1894, № 31, с.608). В тексте присутствует единственное указание на причину перемен, произошедших с мальчиком, и звучит оно скорее, как авторская догадка, нежели достоверный факт, – желание самого Якова, его добрая воля. «Он не был болен ни телесною, ни душевною болезнью. Он только казался безумным, потому что по собственной воле сделался юродивым Христа ради дабы тем легче и удобнее было ему наставлять ближних своих на пути закона Божия, с которого они легко сбивались» (КЕВ 1894, № 31, с.608). Смысловая нагрузка этого элемента заключается в том, что если святым стал один из нас, каждый может, следуя его примеру, возвыситься духовно и стать, по меньше мере, ближе к Богу. Черты, дополняющие облик главного героя, и доказывающие его святость: «Возле него лесной птицы – не перечесть», «питался он по большей части ягодами и корешками, которые особенно искусно умел находить в лесу и поле» (КЕВ 1894, № 31, с.608). Таким образом, выстраивается аналогия со словами Нагорной проповеди: «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их» (Матф.6:26).
Далее автор рассказывает о том, что было свойственно для Якова, характеризует его через поступки, как, например: просил милостыню в богатых домах, отдавал её «в избу, где была нужда» и быстро убегал; любимым занятием блаженного было пение псалмов, автор подчёркивает ревностное отношение Якова к молитвенным собраниям в храме, и то, как он плакал над плохими свечами, и то, как молился и как горевал по поводу прерванной обедни. Всё это призвано укрепить в читателе уверенность, что перед нами действительно «божий» человек, хотя никаких «чудес» в повествовании пока не упоминается. Перед нами просто человек, который «от всей души и всем помышлением любил Бога и Его святой закон».
В произведении есть элементы конфликта, когда повествуется о поступках Якова. Автор отмечает, что помимо всего прочего Якову дано творить чудеса и предвидеть будущее, доказательство тому некоторые случаи из жизни юродивого. «В конце лета или в начале осени 1780 года» некий вор замыслил украсть сено. Яков заградил собою путь. Похититель бил Якова кнутом, но тот не отступил. В результате вор раскаялся и «поклонившись ему и собравшемуся миру, сам рассказал о своём преступлении». Однажды Яков остался в горящей избе, но огонь не тронул дом, сгорела только крыша. «Тогда все поняли, что Иакову, не смотря на кажущееся малоразумие, известно будущее». Автор называет это даром «прозорливости» – вводя это понятие, он абстрагирует читателя от суеверного, возможно, языческого понимания предвидения будущего. То есть Яков не предсказывает будущее, не гадает – он предвидит, прозревает через своё пребывание в Боге. Очевидно, что для достижения большего художественного эффекта, лексический уровень «Приходского предания» детально проработан. В качестве одной из интересных особенностей произведения следует отметить именно отсутствие иерархии или причинно-следственной связи между эпизодами, повествующими о жизни юродивого. Автор как бы припоминает различные события, каждое из которых примечательно и ценно само по себе. Такое построение характерно для первобытных мифов-сказок, где «между отдельными эпизодами нет иерархии», а «различные эпизоды … выступают в своей абсолютной ценности» [Мелетинский 2001: 14].
В характеристике Якова звучит мысль, что юродивый умел видеть величие Божье в красоте родной природы. Это принципиально важный тезис, который связывает воедино первые части повествования, посвящённые Белгородской земле, с жизнью святого и, тем самым, обеспечивает целостность повествования. От рассказов о божественных чудесах приходское предание в первую очередь отличает именно установка на иконизацию малой родины, что является знаковым явлением для провинциальной духовной периодики XIX века. Причём, если для произведений духовной прозы XIX в. неким «сакральным локусом» было нечто существенно удалённое (например, Константинополь в «Сказании…» инока Пар-фения), то в «Приходском предании» иконизируется именно Белгород. Образ родного города приобретает символическое значение. «Освоение города и вообще жизненного пространства по образно-символическим уровням есть "иконизация" мира, имеющая первообразом для архитектуры Горний Град, столь же центральный для архитектуры, как изображение Пантократора для живописи» [Федоров 1999: 50].
Особенности поэтики произведений наивных авторов КЕВ
В дальнейшем молодой и рано ушедший из жизни автор этих строк будет позиционироваться как местный, не известный широкой общественности поэт, дарование которого, однако, не уступает по силе и глубине признанным авторам. В предисловии к публикации друг почившего поэта о. Яков Тимофеев дает следующую оценку творчества А.П. Яхонтова: «Если бы они не были бы написаны собственноручно о. Алексеем и в его собственной тетради, и были напечатаны где-либо… под ними обеими руками могли бы подписаться создавшие себе славу на подобных опытах поэты Львов, Фофанов и др.» (КЕВ 1913, № 39, с.765). Оценка эта призвана утвердить в читательском сознании мысль о том, что творчество провинциальных, неизвестных в большой литературе авторов в силу ряда эстетических достоинств следует рассматривать их как самодостаточное явление. Первая публикация А.П. Яхонтова «Великой звон» (КЕВ 1902, № 15, с. 277-278) во многом примечательна. И прежде всего тем, что в произведении не явно, но присутствует региональный аспект, а именно - в словах «как звон родной», «люблю я с детства этот звон». С самого начала читатель настраивается на то, что речь идёт не просто о колокольном звоне, как отвлечённом образе, а о звоне конкретных колоколов церквей Курской губернии. Не стоит забывать, что издатели КЕВ хорошо представляли себе своего читателя – это был образованный курянин из среды духовенства или, по крайней мере, к ней близкий. Очевидно, что это стихотворение А.П. Яхонтова должно было найти отклик и понимание у читателей именно в силу того, что поэт как бы общался с ними на «одном языке», воспроизводил понятные им чувства. Именно таким текстам отдавалось предпочтение при выборе ма 128 териалов для публикации КЕВ. Это стихотворение нельзя отнести к наивному творчеству, потому что поэт явно стремился к художественному обобщению, однако, выступая в качестве материала на страницах региональной духовной периодики, «Великой звон» включается в специфический дискурс, относящийся к образу (концепту) малой родины, раскрывая его в привычном ключе: родина как носитель и исток духовности.
Однако, гораздо более интересна и во многом показательна обширная подборка стихов поэта, опубликованная КЕВ в № 39, 40, 41 от 1913 года, в предисловии к которой говорится: «Здесь весь он, во весь свой рост, в натуральную, так сказать, величину, без прикрас и утайки, так как писал видно больше для себя, и бумаге бесстрастной поведал радости, а больше муку свою» (КЕВ 1913, №39, с.765). Предисловие друга почившего поэта, открывающее публикацию, также представляет особый интерес для исследования – именно вступительные слова о. Якова Тимофеева подготавливают почву для читательского восприятия. И если при первом прочтении слова о том, что поэт представлен «без прикрас и утайки» и пояснение, что «писал он видно больше для себя», кажутся не такими уж значительными, то в дальнейшем, после знакомства с творчеством поэта, становится понятно, что это не пустая риторика. Не менее примечательна следующая фраза в предисловии издателя: «Сделаем, что можем, для воскрешения памяти почившего. Почитая и гордясь ею, из имеющегося в нашем распоряжении поэтического и прозаического материала, выберем всё для печати годное и поместим в родном для него и нас епархиальном органе» (КЕВ 1913, № 39, с.766). Подборка стихов
А.П. Яхонтова представляет собой 15 поэтических текстов: «Пир у Есфири» (дата написания 1888 г.), «На реках Вавилонских» (1884), «Подражание церковной песни страстного четверга» (1898), «Станс» (1898), «Радуга» (1899), «Детский сон» (1888), «Богомолка в пустыне», «Сжатое поле» (1888), «В родной усадьбе» (1888), «Без названия» (1886), «Весною» (1886), «Стансы» (1888), «Разлука» (1887), «Раз-свет» (орфография оригинала!) (1887), «Страшный гость» (1888)) (см. Приложение 4). Нами сохранена последовательность, в которой произведения расположены в подборке, поскольку, надо полагать, ничего случайного втакого рода публикации быть не могло. Первое, что указывает на это – расположение стихов не в хронологическом порядке их написания. В первую очередь читателю предлагают ознакомиться с теми сочинениями Яхонтова, которые наиболее близки к духовной тематике: это переложение псалма 136 («На реках Вавилонских») и вольная интерпретация библейского эпизода («Пир у Есфири»). Говоря о том, что это вольная интерпретация, мы имеем ввиду явное смещение центра смысловой нагрузки от повествовательно-событийного плана (который имеет место в ветхозаветном сюжете) к эмоционально-психологическому. В произведении имеется много характеристик, раскрывающих эмоциональное состояние действующих лиц, например: «но скучен был пир властелинов земных», «задумчив и мрачен, с поникшей главою, дремал Артаксеркс», «и смертная бледность в лице разлилась», «зловещим огнём засверкал его взор», «и, в страхе смертельном, Аман обхватил, припавши, колена Есфири руками» и проч. Таким образом, автор постоянно домысливает переживания героев этого драматичного эпизода, но ещё более примечательно то, что Яхонтов буквально «вырывает» наиболее, с его точки зрения, эмоционально-насыщенный фрагмент из ветхозаветного сюжета. При этом «за кадром» повествования остаются суть конфликта и причины поступков действующих лиц – на первый план поэт выводит их переживания и эмоции. В данном стихотворном апокрифе нет морального вывода или наставления читателю, что было характерно как для духовной литературы вообще, так и для наивной поэзии. Рассматривая «На реках Вавилонских» (Подражание псалму 136), мы наблюдаем тот же подход: поэта очаровывает драматизм ситуации, он пытается передать переживания, эмоциональный настрой. Отличительной чертой поэзии А.П. Яхонтова является стремление к эмпатии, более того, именно своего рода «вчувствавание» является основой его творческого метода: вне зависимости от того библейский ли это сюжет, явление природы или что-либо ещё, автор выстраивает отношения личной духовной сопричастности с изображаемым объектом.
