Содержание к диссертации
Введение
Глава первая. О мировоззрении И.А.Бунина в контексте религиозно-философского движения конца XIX - начала XX веков .
1. Общие замечания 15
2. Идея синтетизма в мироощущении Бунина 19
3. И.А. Бунин и Вл.С. Соловьев 24
4. Отношение Бунина к традиционному христианству. Православие 27
Народное православие («двоеверие») 32
5. Ветхозаветность 37
6. Отношение Бунина к буддизму 40
7. Книга «Освобождение Толстого» 47
Глава вторая. Библейско-христианская образность как составляющая художественного мира Бунина в 1910-е- 1920-е годы 57
1. Ветхозаветная образность 63
2. Новозаветная образность 74
3. Житийная образность 91
4. Церковная образность 105
Заключение 127
Литература
- Идея синтетизма в мироощущении Бунина
- И.А. Бунин и Вл.С. Соловьев
- Ветхозаветная образность
- Новозаветная образность
Введение к работе
Интерес к творчеству И.А.Бунина в российском литературоведении неизменно высок. Появление возможности объективного и непредвзятого исследования произведений писателя позволяет находить новые и малоизученные ракурсы в буниноведении. В современных работах особенно заметно значительное расширение круга проблем, относящихся к творчеству писателя и проницательное их уяснение: ученые пишут о присущих ему универсальности, космизме, о взаимодействии в его творческом сознании различных философских традиций и др. Непосредственно затрагивают эти вопросы углубленные исследования Ю.Мальцева (Иван Бунин 1870-1953. Frankfurt/Main - Moskau, 1994) и О.В.Сливицкой (Повышенное чувство жизни. Мир Ивана Бунина. М., 2004). В ряду серьезных общих работ о писателе -отдельные книги и статьи О.Н.Михайлова, Н.М.Кучеровского, Л.В.Крутиковой, Л.А.Колобаевой, В.Я.Линкова, Р.С.Спивак и др.
Для исследователя, занимающегося данной проблематикой, незаменимы работы и мемуары литераторов русского зарубежья — Г.В.Адамовича, М.А. Алданова, П.М. Бицилли, В.В. Вейдле, Б.К. Зайцева, И.А. Ильина, Г.Н. Кузнецовой, Ф. А. Степу на. Отдельное место в этом ряду занимала В.Н. Муромцева-Бунина, вдова писателя, автор ценнейших мемуарно-биографических публикаций о нем.
Методологическим ориентиром для автора послужили концептуальные выводы, следующие из наиболее значимых трудов по истории русской литературы конца XIX - начала XX веков (от трехтомника «Русская литература XX века (1890-1910)» (М., 1914-1918) под ред. С.А.Венгерова до двухтомника ИМЛИ «Русская литература рубежа веков (1890-е - начало 1920-х годов)» (М., 2001), и работы ученых, обращенные к ведущим закономерностям литературного процесса этой эпохи - С.С.Аверинцева, Н.А.Богомолова, М.Л.Гаспарова, Л.К.Долгополова, Вяч.Вс. Иванова,
К.Г.Исупова, В.Б.Катаева, В.А.Келдыша, Л.А.Колобаевой, И.В.Корецкой, А.В.Лаврова, Ю.М.Лотмана, Д.М.Магомедовой, З.Г.Минц, О.Ронена, В.П.Смирнова, Е.Б.Тагера, В.Н.Топорова, Е.Г.Эткинда и др.
Среди прочих аспектов мироощущения писателя, неоднократно выделялась его библейско-христианская составляющая.
За последние годы и в отечественной литературе о Бунине появились специальные работы, посвященные этой тематике. Тем не менее, проблема религиозного мировидения писателя остается еще недостаточно разработанной.
Данная диссертация продолжает это актуальное направление в буниноведении, опираясь на ценные стороны литературы вопроса и одновременно полемизируя с отдельными ее положениями.
Показательно, что выводы и характер специальных работ, посвященных религиозно-философским устремлениям Бунина, подчас противоположны. Существуют исследования, целиком приобщающие Бунина к той или иной конфессии - будь то христианство или буддизм. Такова, к примеру, диссертация Г.П.Климовой «Творчество И.А.Бунина и М.М.Пришвина в контексте христианской культуры» (М., 1993).
Исследователь обосновывает спорную, на наш взгляд, точку зрения о преобладании «христианских норм» в религиозном сознании писателя: «/.../ самой главной чертой бунинского и пришвинского творчества» было то, что «оба писателя изображали жизнь в единстве человека и природы и в соответствии с христианскими нормами»1. При этом христианская этика, с точки зрения Г.П.Климовой, доминирует не только в религиозных воззрениях Бунина, но даже определяет общий мировоззренческий план его творчества.
Правда, вместе с тем констатируется, что писатель, наряду с христианством, обращался и к другим источникам религиозной мысли, «иллюстрируя языческие и нехристианские религии», в чем исследователь видит
1 Климова Г. П. Творчество И. Л. Бунина и М. М. Пришвина в контексте христианской культуры //Дисс. на соискание уч. степени доктора филологических наук. М., 1993. С. 102 - 103.
«примету времени», что не отменяет, однако, основного направления мысли Бунина: «/.../Все религии сохранились и до наших дней, они просто расцвели к концу XIX века. Здесь Бунин является лишь реалистом. В этом его отличие от тех писателей/Б.Зайцев, И.Шмелев/, которые уже не возвращались ни к язычеству, ни к магометанству. Возможно, здесь был какой-то собственный грех, в строгом аскетическом смысле. Но не было никогда отступления от христианского закона»".
Понятие «христианской культуры» Г. П. Климова определяет так: «Христианская культура - это культура христиан, то есть людей, воспринявших заповеди Христа и следовавших им» . Это определение, на наш взгляд, достаточно узкое и не может отражать всего культурного пространства, сложившегося благодаря христианству. Множество «культурных нитей», изначально напрямую связанных с христианством, породило массу ответвлений от него, что особенно характерно для эпохи, в которую жил и творил Бунин.
Утверждение о приверженности писателя исключительно христианству порождает определенные противоречия в суждениях исследователя. Например, в следующем выводе: «По Бунину, смысл истории и человеческой жизни непостижим»4. Этот вывод выглядит странно в исследовании, посвященном творчеству Бунина именно в контексте христианской культуры. Христианская культура как совокупность ценностей, основанных на христианской религии, либо прямо указывает на смысл человеческой жизни и мира в целом, либо подводит к его осознанию.
Однако на той же странице есть противоположное утверждение: «Смысл жизни и истории как создание себя и мира - это критерии христианской культуры, с которой, на наш взгляд, тесно связан Бунин».
" Там же. С. 38. J Там же. С. 16. 4 Там же. С. 197.
Также неясны некоторые понятия, относимые автором к христианскому мировоззрению, такие как «истины добра» и обобщенные «христианские нормы». Отдельные замечания свидетельствуют о недостаточном знакомстве с христианской лексикой. Так, прославление преподобного Серафима Саровского автор называет «канонизацией мощей»3.
В заключение работы сделан явно преувеличенный вывод о Бунине, который может стать для наших современников прямым проводником к храму. Широкое привлечение христианских источников для сопоставительного анализа является очевидным достоинством работы. Но, к сожалению, подчас перед нами - неоправданное «притягивание» Бунина к «христианской схеме».
Другое исследование подобного рода, по существу, отождествляющее бунинское миросозерцание с буддизмом, принадлежит зарубежному исследователю Т.Г.Марулло (««Если ты встретишь Будду...» Заметки о прозе И.Бунина». Екатеринбург, 2000). Об этой работе, обладающей и рядом серьезных достоинств и интересных наблюдений, речь пойдет дальше.
Вместе с тем, наиболее продуктивной, на наш взгляд, является позиция, представляющая значительно более широкий взгляд на бунинскую религиозность.
Исследователи, разделяющие эту позицию, исходят из того, что творчество Бунина по отношению к религиозно-философской проблематике никогда не было конфессиональным. Эта точка зрения, как нам представляется, полностью относится и к библейско-христианским представлениям писателя как только одной из сторон его религиозных устремлений, хотя и очень значительной.
К данной группе исследований относится работа Г.Ю. Карпенко «Творчество И.А.Бунина в контексте религиозно-философских и антропологических идей конца XIX - начала XX века (концепция человека)»
5 Там же. С. 29.
(Самара, 1992), посвященная специальному изучению религиозно-философских взглядов писателя. Рассматривая бунинские религиозно-философские воззрения в русле актуальных философских проблем начала прошлого века, исследователь считает последние основой в становлении мировидения писателя.
Представленные в работе Г.Ю.Карпенко научные изыскания по проблеме «ветхозаветного» типа мышления Бунина видятся нам особенно интересными. Утверждая «библейскую» основу миросозерцания писателя, Г.Ю.Карпенко полагает, - и это существенно важно - что оно, однако, не сводится к какому-либо одному комплексу идей. Но при этом, по мнению исследователя, есть все основания рассматривать «библейские» воззрения Бунина как «первоначально сложившуюся форму трагического восприятия мира, которая в процессе творческого развития взглядов писателя обогащалась новым религиозно-философским содержанием, при этом не утрачивая своих устойчивых системообразующих черт»6.
Именно ветхозаветный строй мыслей и чувств, считает исследователь, больше соответствовал бунинскому мироощущению, чем «христианские максимы» Нового Завета.
Помимо «ветхозаветного», Г.Ю.Карпенко отмечает устойчивое пантеистическое умонастроение Бунина и признает его «мировоззренческим фундаментом» для всех этапов творческого пути писателя: «Изначальное пантеистическое ощущение бытия становится и той благодатной мировоззренческой почвой, которая впоследствии будет впитывать разнообразные религиозно-философские и антропологические идеи. /.../ Пантеизм является /.../ наиболее общим свойством бунинского мироощущения, основой синтеза разнохарактерных историко-культурных идей, к которым восходят те или иные взгляды писателя» .
6 Карпенко Г.Ю. Творчество И.Л.Бунина в контексте религиозно-философских и антропологических идеи конца
XIX- начала Ххвека (концепция человека). Самара, 1992. С.9.
7 Там же. С. 12.
Глубоким представляется также исследование Г.В.Килгановой «Ориентализм в прозе И.А.Бунина» (М., 1996), рассматривающее ориентализм как совокупность религиозно-философских, историко-художественных, эстетических и психологических аспектов мировоззрения Бунина, которые были сформированы под определенным влиянием Востока.
Анализируя религиозно-философские взгляды писателя, Г.В.Килганова пришла к заключению, что «религиозный интерес писателя /.../ - христианство, иудаизм, буддизм, даосизм - своеобразно продвигался к тем сущностным основам бытия, которые в древних восточных религиозно-философских системах были представлены в универсальной символической форме»8.
Определяющими моментами в формировании этих взглядов, по мысли исследователя, были, помимо общего духовного настроя современной ему эпохи, свойственное писателю обостренное ощущение антиномичности мира и души человека, настойчивое стремление к осмыслению личностного и всеобще человеческого существования: «Напряженное восприятие антиномий бытия, одним из крайних полюсов которых есть смерть, наложило на все творчество писателя оттенок трагичности. По его словам, «он приобрел веру в Бога, понятие о Нем /.../с понятием о смерти» .
Рассматривая сложные взаимоотношения Бунина с православным христианством па примере анализа рассказов «У истока дней» и «Распятие», Г.П.Килганова делает вывод, что «христианские традиции, являясь прежде всего этно-психологическим комплексом, стали для писателя» и «своеобразным выражением его патриотических привязанностей»10.
Исследование цикла «Тень птицы», рассказов «Братья» и «Сны Чанга» позволило Г.В.Килгановой выделить символическое звучание многих бунинских образов, восходящих к древним архетипам. Таковы, по ее мнению, «настойчиво
8 Кнлганова Г. П. Ориентализм в прозе И.Л. Бунина. М., 1998. С. 177.
9 Там же. С. 178.
10 Там же. С. 178.
повторяющиеся в концептуальных в мировоззренческом плане произведениях символические образы океана (материнской Первоосновы), корабля (хтонический символ), путешествующего героя (странствующий герой «солнечных мифов»)»". Исследователь отмечает важность рассмотрения подобных образов для изучения религиозно-философского аспекта мировоззрения писателя.
Христианская составляющая мировоззрения Бунина достаточно подробно представлена и в исследовании М. М. Дунаева «Православие и русская литература» " (составленном на основе лекций, прочитанных в Московской Духовной Академии), где предлагается систематизированное религиозное осмысление отечественной словесности, начиная с XVII в. и кончая второй половиной XX в. В этой работе произведения Бунина анализируются с точки зрения ортодоксального христианства. Литературное исследование опирается на богословскую базу. Отношение писателя к православию выявляется через сопоставление с различными религиозными системами, имевшими на него то или иное влияние.
Мнение М.М.Дунаева схоже и с Г.Ю.Карпенко, и с Г.В.Килгановой в констатации неких особенностей религиозных взглядов Бунина, но, в отличие от этих исследователей, в итоге остается негативным.
Так, в стремлении писателя сформировать свое миросозерцание и его обращении к различным источникам религиозной мысли, М.М. Дунаев усматривает «смешение вер», что может привести к губительным последствиям для человека: «<Бунин >пишет в путевом очерке «Воды многие» (1925-1926), предпослав всем своим раздумьям над жизнью эпиграф из Псалтири: «Господь над водами многими» (Пс. 28, 3), — но /.../ в раздумьях этих сознается единый Бог всех религий, Бунин не различает, не хочет различить Бога Моисея и Корана.
"Там же. С. 179.
12 Дунаев М. М. Православие и русская литература. В 6-ти частях. Ч. V. М., 2003.
А это может иметь один исход: превращение Бога в нечто безличностное, и воля этой не-личности должна оказаться губительной для человека»13.
Дунаев справедливо полагает, что вопросы смысла жизни решались Буниным в земной плоскости: «Сладость жизни, влекущая к полноте бытия, — вот для Бунина /.../ цель и смысл ее. Это его вечная тема, какие бы порой мрачные мысли ни овладевали его творческим воображением. Для Бунина все в мире как бы разделено надвое: радость бытия с одной стороны - и все, что мешает постижению ее полноты, с другой. Полнота же эта узнается, прежде всего, через встречу с любовью, которая сильна как смерть»14. Но при этом сводит эти вопросы к преобладанию «душевного» над «духовным», к чистому эстетизму, который, по мнению исследователя, становится для Бунина основным критерием нравственности.
Обращаясь к бунинским цитатам из христианских источников, М. М. Дунаев отмечает подчинение текста той или иной авторской задаче: «/.../ само цитирование Священного Писания у Бунина своеобразно: для него первичным оказывается не тот или иной цитируемый текст, но каждый раз конкретная художественная задача, которой этот текст подчиняется» 3. Однако подобное «наложение» ортодоксальных христианских воззрений на художественный мир писателя представляется слишком однозначным.
Как видно, вопрос о религиозно-философских воззрениях Бунина решается по-разному, иногда основываясь на внимательном и объективном подходе к предмету, а иногда излишне субъективно - на выделении тех сторон, которые скорее более близки взглядам самого исследователя, придающего им доминирующее значение.
13 Там же. С. 567.
14 Там же. С. 556.
15 Там же. С. 529.
Представленный здесь краткий очерк современной литературы вопроса по данной проблематике свидетельствует об устойчивом интересе к ней в ходе посков новых аспектов в буниноведении.
Первый аспект изучаемой нами темы предполагает уяснение природы и значимости религиозных интересов писателя в свете его общемировоззренческих представлений. Этому посвящена первая глава диссертации - «О мировоззрении И.А. Бунина в контексте религиозно-философского движения конца XIX — начала XX веков».
В ней поставлена, в частности, задача выявить истоки религиозных понятий Бунина. В связи с этим уделено особое внимание достаточно осложненному и противоречивому формированию христианского сознания будущего писателя, начиная с детства и юности, о чем позволяет судить автобиографический роман «Жизнь Арсеньева», и что так или иначе сохраняется на всем последующем пути писателя. На завершающем этапе его творчества об этом свидетельствует книга «Освобождение Толстого» (рассмотренной в заключительном разделе первой главы).
Наряду с местом библейско-христианских воззрений в мире писателя, в первой главе ставится общий вопрос и об их месте в контексте религиозно-философских исканий русской мысли в эпоху Бунина.
Резкая неприязнь Бунина к модернистам не исключала, вопреки суждениям писателя, связующих нитей его творчества с модернизмом16. Под этим углом .зрения оцениваются религиозно-философские воззрения Бунина, общее направление которых имеет отдельные точки соприкосновения с неорелигиозными философскими исканиями, свойственными Вл. Соловьеву, при очевидном отчуждении этих двух глубоко различных фигур русской культуры. Автор диссертации стремится показать, что пересечение Бунина с модернистами
10 Наиболее обстоятельно исследовал соприкосновения творчества Бунина с модернизмом IO. Мальцев в книге «Иван Бунин. 1870-1953. Frankfurt/ Main - Moskau, 1994.
выразилось и в своеобразной попытке синтезировать разные источники религиозной мысли.
Второй аспект темы, связанный с конкретным анализом текстов, представлен во второй главе диссертационного исследования - «Библейско-христианская образность как составляющая художественного мира И.А.Бунина в 1910-е- 1920-е годы».
Выбор этого периода творчества писателя обусловлен той чрезвычайной исторической ситуацией, которая явилась реальностью для Бунина - Первая Мировая война, революция, голод и разруха, гражданская война и, наконец, эмиграция, тяготы жизни на чужой земле. Насыщенность драматическими событиями стимулировала особенно частые в эти годы обращения писателя к библейской образности. И в этом смысле Бунин находился в русле общей тенденции.
В хронологических границах второй главы материал творчества писателя, относящийся к библейско-христианской проблематике, представлен особенно полно по сравнению с существующими исследованиями. Основная задача главы - уяснение отношений между ветхозаветной и новозаветной образностью (в сопоставлении в том числе и с буддийскими мотивами в бунинском художественном мире). Подобная задача еще не осуществлялась с такой конкретностью. Для этого мы освещаем различные образные пласты творчества писателя:
- собственно ветхозаветный (книжный);
собственно новозаветный (книжный);
житийный;
церковный (быт, обиход).
Обозначенные аспекты определяют объект и цель данной работы — религиозно-философские искания писателя, запечатленные в библейско-христианской образности, и уяснение специфической природы этих исканий в
творчестве Бунина.
Положения, выносимые на защиту: 1. Миросозерцание Бунина складывалось из различных источников религиозной мысли, и христианство занимало в нем значительное, но не определяющее место. 2. Бунинское отношение к христианству было антиномичным, отражая общую антиномичность видения мира писателем, соединяющего «резко противоположные аспекты мировосприятия» (О.В.Сливицкая). 3. Особенность рассматриваемой в диссертации проблематики - переплетение ветхозаветного и новозаветного начал. Это переплетение сказывается в том, что для Бунина как в Ветхом, так и в Новом Завете более важно не столько их собственно сакральное содержание, сколько проекция на земное существование, в частности, на животрепещущие вопросы текущего дня, что нередко придает религиозной образности метафорический характер.
Научная новизна диссертации заключается в подходе к исследованию миросозерцания писателя. В религиозно-философских тяготениях Бунина, чуждых исключительной приверженности к какой-либо отдельной конфессии, автор диссертации усматривает своеобразное проявление общих поисков синтетического миросозероцания, характерного для философской и художественной мысли Серебряного века, которые воплотились в образно-стилевом строе бунинских сочинений.
Методология и методы исследования предопределены поставленными задачами, для решения которых использован общеметодологический системный подход, а также частные научные методы: описательный и сопоставительный.
Материалом для данного исследования послужили поэтические и прозаические произведения писателя разных периодов творчества.
Практическая значимость работы заключается в том, что результаты проведенного исследования помогут в дальнейшем изучении столь важной в творчестве Бунина темы, как библейско-христианская образность. Материал диссертации может быть использован для построения курса «История русской
литературы конца XIX - начала XX веков», при составлении комментариев к произведениям писателя, а также в качестве пособия для спецкурса «Христианство в творчестве И. А. Бунина».
Таким образом, актуальность данного исследования мотивируется научной новизной и практической значимостью работы.
Апробация работы. По проблемам, касающимся темы диссертации, опубликованы следующие работы:
«Христианская лексика в творчестве И. А. Бунина» // Язык классической литературы. Т.1. М., 2007.
«Книга И. А. Бунина «Освобождение Толстого». К проблеме религиозного миросозерцания Бунина» // Новый филологический вестник: филологический журнал. 2008 № I (6);
«Международная конференция «Вячеслав Иванов — поэт, мыслитель, ученый» // Известия РАН. Серия литературы и языка. Том 67, № 1, 2008. С. 76-80.
О результатах исследования мы сообщали на международной научной конференции «Язык художественной литературы» в ИМЛИ РАН (октябрь 2007) и в ходе работы аспирантских семинаров в ИМЛИ РАН и РГГУ.
Идея синтетизма в мироощущении Бунина
Многогранность бу ни некой художественной натуры противостояла желанию современников все же «уложить» писателя «на какую-нибудь полочку», выделить его единственную миросозерцательную и эстетическую ориентацию. Столкнувшись с непониманием критиков, Бунин писал: «И выходило так, что нет писателя более тишайшего («певец осени, грусти, дворянских гнезд» и т. п.) и человека, более определившегося и умиротворенного, чем я. А между тем, человек-то был я как раз не тишайший и очень далекий от какой бы то ни было определенности: напротив, во мне было самое резкое смешение и печали, и радости, и личных чувств, и страстного интереса к жизни, и вообще стократ сложнее и острее жил я, чем это выразилось в том немногом, что я печатал тогда. Бросив через некоторое время прежние клички, некоторые из писавших обо мне обратились /.../ к диаметрально противоположным - сперва «декадент», потом «парнасец», «холодный мастер», - в то время как прочие все еще твердили: «певец осени, изящное дарование, прекрасный русский язык, любовь к природе, любовь к человеку /.../ есть что-то тургеневское, есть что-то чеховское». /.../ Впрочем, в литературе стоял тогда невероятный шум»" . Преодолевая границы существовавших литературных школ, Бунин создавал свою художественную систему, которая зиждилась на особой мировоззренческой основе, однако неоднозначной, а подчас и антиномичной.
При явном отмежевании писателя от литературных лагерей и нелюбви к модернистам, внутренний склад его творческой личности был глубоко созвучен Серебряному веку. На ее формирование оказали воздействие и религиозно-философские искания времени, которые соединяли в себе традиционно религиозные и неорелигиозные идеи. Стремление к подобному соединению - также характерная черта бунинского мировосприятия, отмеченного своеобразно «экуменическими» (не в конфессиональном смысле) настроениями, синкретичностыо религиозного сознания.
Основными критериями ценности тех или иных религиозных феноменов являются для Бунина их освящение глубоким прошлым и их красота в ее особом понимании писателем. Эстетически прекрасное и возвышенно-духовное фактически отождествлялись в его сознании.
Эти мысли нашли яркое художественное воплощение в путевых лирико-философских очерках «Тень птицы» (1907-1911), рассказавших о путешествии Бунина на Восток и создавших своего рода собирательный образ религиозной древности. Душевные переживания автора-путешественника сливаются в общий восторг перед запечатленными временем драгоценными реликвиями - будь то египетские пирамиды или развалины старой капернаумской синагоги, Святая София или древняя мусульманская мечеть.
Цитаты из священных книг Востока сопровождают повествование и придают ему особую значимость. Талмуд, Коран, не названное, но обозначенное упоминанием Иисуса Евангелие - равно поучительны и авторитетны. В них есть тайна, они - как бы вещественное воплощение вечности, и в этом их особая привлекательность для Бунина.
Утонченные описания сопровождают рассказ о Гробе Господнем, плавно переходящий в повествование о «горькой радости», охватившей путешественника у Стены Плача, «у останков святилища Иеговы». Восхищение вызывают у писателя и вид Святой Софии, как памятник некогда господствовавшего здесь христианства, и вошедший под ее своды ислам: «Не знаю путешественника, не укорившего турок за то, что они оголили храм, лишили его изваяний, картин, мозаик. Но турецкая простота, нагота Софии возвращает меня к началу Ислама, рожденного в пустыне. И с первобытной простотой, босыми входят туда молящиеся, - входят, когда кому вздумается, ибо всегда и для всех открыты двери мечети. С древней доверчивостью, с поднятым к небу лицом и с поднятыми открытыми ладонями обращают они свои мольбы к Богу в этом светоносном и тихом храме» (4, 29).
При этом - что весьма характерно для художественного сознания Бунина - просветленное религиозное чувство соединяется с ощущением пантеистически одухотворенной красоты природы. Так в стихотворении «Айя-София» (1903-1906): Светильники горели, непонятный Звучал язык, - великий шейх читал Святой Коран, и купол необъятный В угрюмом мраке пропадал.
А утром храм был светел. Все молчало В смиренной и священной тишине, И солнце ярко купол озаряло В непостижимой вышине.
И голуби в нем, рея, ворковали И с вышины, из каждого окна, Простор небес и воздух сладко звали К тебе, Любовь, к тебе, Весна! (1,173).
Каждая религия в бунинском мироощущении возвышенна, и каждая поражает своей особенной красотой. Вместе с тем для религиозного чувства писателя характерно ощущение некоего недоступного человеческому пониманию высшего смысла бытия, которое сопровождается тщетными усилиями разгадать его. «...Тысячелетиями длятся рождения и смерти, страсти, радости, страдания... Зачем?
И.А. Бунин и Вл.С. Соловьев
Идея Красоты, приобщающая человека к надындивидуальным основам бытия, представляет собой некоторую линию пересечения взглядов Бунина с творчеством символистов, философским вдохновителем многих из которых был Вл.С.Соловьев. Это пересечение подразумевает и сближение, и существенные различия.
Характерно, что при всем своем трепетном отношении к Л.Н.Толстому, Бунин, по воспоминаниям Г.В.Адамовича, не хотел признавать «превосходство этики над эстетикой, что так характерно для Толстого» . По мнению В.А.Келдыша, Бунин «был, пожалуй, первым великим русским реалистом, у которого категория Красоты становится, по существу, ключевым понятием творчества, возвышающимся над этикой, хотя и не как ее противоположность»1 \ В ранней редакции путевых очерков «Тень птицы» читаем: «Будем служить людям земли и богу вселенной - богу, которого я называю Красотою, Разумом, Любовью, Жизнью...» . Красота мыслится здесь как венец жизни и распространяется до широких природно-космических масштабов.
Религиозно-философская концепция Вл.Соловьева в целом чужда Бунину, для него неприемлем приоритет отвлеченно метафизической мысли; его художественное творчество в гораздо большей степени отвлекалось от каких-либо «надмирных» объяснений (в отличие от неорелигиозной философии). Но в отношении экуменических взглядов философа и особенно в понимании им одухотворяющей мир Красоты, как и в пантеистических веяниях, у Бунина и Соловьева обнаруживаются точки соприкосновения.
Оставаясь в рамках православия, Соловьев создает своеобразную «универсальную» концепцию христианства. Свойственное Соловьеву стремление к синтезу выразилось в идее примирения православия и католицизма, а затем и христианства с иудаизмом. Эта, по существу, экуменическая, возможность видеть во многих религиях общее, несомненно, была близка и Бунину.
С пантеистическими веяниями в религиозном сознании Соловьева (хотя и значительно менее отчетливыми, чем у Бунина) связан и его особый акцент на «обожений» земной материи. Христианское чаяние спасения проецируется на земную субстанцию. Цель мирового процесса, как пишет Соловьев в «Оправдании добра», - достижение Царствия Божия, которое представляет собой «совершенный нравственный порядок, осуществляемый новым человечеством, духовно вырастающим из Богочеловека»31. Ход истории видится философу как постепенное приготовление к «универсальному откровению», к явлению Царства Вечной Красоты, которое должно наступить в конце мирового процесса: «Как первая половина истории до Христа подготовляла среду или внешние условия для Его личного рождения, так вторая половина подготовляет условия для Его универсального откровения, или явления Царства Божия» ". Искусство мыслится как пророчество, призванное предуказать будущее Царство Вечной Красоты.
В своем произведет «Три речи в память Достоевского» (1881-1883), вспоминая о словах «Красота спасет мир», философ воспроизводит античную триаду: Истина, Добро и Красота: «Истина есть добро, мыслимое человеческим умом; красота есть то же добро и та же истина, телесно воплощенная в живой конкретной форме. И полное ее воплощение — уже во всем есть конец и цель и совершенство, и вот почему Достоевский говорил, что красота спасет мир» . Соловьев восходит от добра к красоте, «как результату взаимодействия материального и духовного начала»3 . Для Бунина категория красоты также включает нравственное начало. Писателю близка идея вечной Красоты как «телесно воплощенного» добра . Г.В.Адамович писал о восприятии Буниным известного высказывания Достоевского: «Красота спасет мир», - сказал Достоевский. Бунин Достоевского терпеть не мог, но с этим его утверждением, пожалуй, согласился бы, хотя и разошелся бы в истолковании понятия красоты»36.
В очерках «Тень птицы» писатель соединяет понятие Красоты Мира с символами древних религий. В бунинском восприятии истина вечных человеческих святынь и означает одухотворение мира красотой.
Присущая символизму «эстетизация /.../ этических и религиозных /.../ ценностей» , по-своему характерна, таким образом, и для художественного мышления писателя.
Ветхозаветная образность
Среди многочисленных обращений Бунина к библейской образности ее ветхозаветный пласт в интерпретации писателя, пожалуй, один из самых широких. Для бунинской прозы характерны в основном одиночные библейские образы, часто выступающие в качестве символов, в то время как для поэзии, наряду с отдельными образами, часто характерны развернутые библейские сюжеты.
Особенное внимание писателя привлекают мотивы катастрофичности бытия в Ветхоме Завете. Сотворенные Богом стихии в бунинском представлении завораживают и одновременно наводят ужас своим величием. Этот первобытный «ужас» творения Бунин видел в первых страницах книги Бытия. На него наводят страх слова: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, мрак над бездною; и Дух Божий носился над водою» (Быт. 1; 1-2). Вот характерная цитата из рассказа «Братья»: « /.../ под нами и вокруг нас бездонная глубина, та зыбкая хлябь, о которой так ужасно говорит Библия» (4, 126). В интервью газете «Одесские новости» в 1916 году Бунин говорил по поводу Первой мировой войны: «Развернулось ведь нечто ужасное. Это первая страница Библии. Дух Божий от носился над землей, и земля была пуста и неустроена. Это подавляет!» .
Но к историческому подтексту ветхозаветной образности, разумеется, не сводим пристальный интерес писателя к ветхозаветным темам. Его глубоко привлекает в священной книге и ее «праисторическое» содержание, отмеченное, в частности, борьбой светлых сил со злыми и их ниспровержение. Архистратиг Михаил, побеждающий сатану, является центральным образом в ряде стихотворений. Однако его осмысление у Бунина отличается и индивидуальной окраской. В бунинском восприятии архангел Михаил соединяет в себе дух карающей мощи и власти, он грозен и несет на себе печать того невидимого мира, где господствует грозный «библейский» Бог. Видение Бога-Творца во многом проецируется на архангела. Вместе с тем, его образ, вынесенный еще из детства писателя, окружен ореолом лирической притягательности: Архангел в сияющих латах И с красным мечем из огня Стоял на клубах синеватых И дивно смотрел на меня. Ребенок, я думал о Боге, А видел лишь кудри до плеч, Да крупные бурые ноги, Да римские латы и меч... Дух гнева, возмездия, кары! Я помню тебя, Михаил, И храм этот темный и старый, Где ты мое сердце пленил! (1, 367). («Михаил», 1919) Образы древней борьбы Света и тьмы метафорически воспроизводятся в картине природы:
Ночью, звездной и студеной, В тонком сумраке полей -Ослепительно зеленый Разрывающийся змей. О, какая ярость злая! Точно Дьявол в древний миг Низвергается, пылая, От тебя, Архистратиг.(1, 345). ( «Падучая звезда», 1916) Первые главы книги Бытия неизменно интересовали Бунина не только образами грозных «первостихий», но и темой «потерянного рая», «родины Адама». Воплощение утраченного Рая на земле - Цейлон: Окраина земли, Безлюдные пустынные прибрежья, До полюса открытый океан... Все дико и прекрасно, как в Эдеме /.../ (1, 320-322).
(«Цейлон», 1916) Именно сюда звала писателя «прапамять». Здесь он особенно чувствовал связь с Богом: «Земля, рай все ближе — всю ночь облака, всю ночь луна сияет между ними /.../. Последняя ночь в океане, завтра Цейлон, Коломбо. /.../ «Путь Твой в море и стезя Твоя в водах великих иследы Твои неведомы...» И я был в страшной и сладкой близости Твоей, и безгранична моя любовь к Тебе, и крепка вера в родимое, отчее лоно Твое!» (5, 444-445). Не раз вспоминалось Бунину при виде темнокожих рикш некогда утерянное человечеством блаженство незнания трагических антиномий мира. Также прочно вошло в сознание писателя пристрастие к «первобытным» проявлениям личности человека. Вечный возврат к истокам - одна из основных составляющих «ветхозаветного» типа мышления писателя. В то же время тема «потерянного Рая» приобретала в сочинениях Бунина, как и другие библейские темы, метафорический смысл. Варьирование этой темы многообразно: библейский сюжет служит основой для ряда символически смежных образов.
Свою печаль по- утраченной гармонии Бунин выразил и в рассказе «Братья» устами его героя, англичанина. Носитель идей западного цивилизованного общества побывав на Цейлоне, «мертвым» голосом признает: «Да, да, /.../ нам страшно только то, что мы разучились чувствовать страх! Бога, религии в Европе давно уже нет, мы при всей своей деловитости и жадности, как лед, холодны и к жизни и к смерти /.../» (4, 128). Гибельный отход от «корней» человечества порождает глубокую духовную катастрофу. Так, Рай превращается в Вавилон: И шли века, и стены Рая пали, И Сад его заглох и одичал, И по ночам зверей уж не пугали Блистания небесного Меча, И человек вернулся к Раю, - вскуе? Хотел забыть он золотой свой сон — И Сатана, злорадно торжествуя, Воздвиг на месте Рая - Вавилон (1916; 1, 409). Райское блаженство утрачено, но на него неизменно указывает красота природы. Так, в стихотворении «Сорвался вихрь, промчал из края в край...» (1917) радуга служит напоминанием о райской гармонии: И туча, против солнца смоляная, Над рощами вздвигалась как стена, И радуга горит на ней цветная, Как вход в Эдем роскошна и страшна (1, 360).
Новозаветная образность
Творческое осмысление сюжетов и образов Нового Завета занимает значительное место в произведениях Бунина. Как отмечалось выше, говорить о приоритете новозаветной истины в духовном мире писателя неверно. Вместе с тем, преобладающий у Бунина «ветхозаветный» настрой включает в себя и нравственные взгляды Евангелия. Русский и православный по рождению, Бунин был «этнически» проникнут христианской духовностью, которая нередко направляла его творческие интуиции. И в этом смысле можно не согласиться с исследователем бунинского мировоззрения Г.Ю.Карпенко, который пишет: «Мессианские настроения евангелий, их надежды на богочеловеческое спасение и их акценты, расставленные на этических отношениях, не вполне отвечали «онтологическим» интересам писателя. Начальная духовная платформа мировидения складывалась в основном не под воздействием евангелических идей, а под влиянием ветхозаветных настроений» . Мессианство Христа в целом чуждо бунинскому взгляду, однако «этические отношения», проповеданные Евангелием, находили отклик в душе писателя и художественно воплощались в его произведениях.
Новозаветная символика, как и ветхозаветная, помогала Бунину приоткрыть сущность современного ему русского бытия.
Характерным примером может служить рассказ «Безумный художник» (1921). Герой рассказа - безумный художник - жаждал конца этого старого мира. Ему казалось, что он «все может, все смеет», и в канун Рождества Христова 24 декабря 1916 года приступил к работе над картиной «Рождение Нового Человека». Символичное наложение даты (канун переломного 1917 года) на евангельское событие (Рождество Христово) призвано противопоставить ему идею грядущего Нового Человека, способного в глазах безумного творца изменить христианские устои. Художник чувствует себя «предтечей» новой жизни. Задуманная им «благая весть» - это идея отрицания Богочеловека, она должна облететь весь мир, но характерно, что «воплощается» она, становится произведением искусства именно в России. «Узнаю тебя, Русь!» - говорит герой рассказа и содрогается при виде русских святынь: «Я боюсь церквей и часовен!» (4, 315). Он хочет написать картину «Рождества» по-своему, и получается, что его умершая жена и ребенок должны стать символами новой мадонны и «нового человека». То есть уже в замысле картины таится образ смерти. Однако художник желает запечатлеть образ жены, «убитой злой силой вместе с новой жизнью, выношенной ею под сердцем», как символ конечного торжества наступающей новой эры. Герой сопровождает свои высказывания евангельскими цитатами, свидетельствующими о близком явлении Мессии-Христа: «Слава в вышних Богу и на земле мир, в человецех благоволение! — восклицает он. — Осанна! Благословен грядый во имя Господне!» (4, 318). Сердце художника, «не раба жизни, а творца ее», жаждало рождения Нового человека, но в картине его мечта превратилась в полную противоположность, явила «кровавое пламя дымных, разрушающихся храмов, дворцов, жилищ» (4, 319), дыбы эшафота и виселицы. Вместо Рождества явилось Распятие.
Но, попранные историей, реальностью окружающего мира, евангельские образы сохраняют для Бунина абсолютную нравственную ценность. Противопоставление в этом смысле Ветхого и Нового Завета мы находим в стихотворении «Новый Завет» (1914), где поэт вкладывает в уста Бога-Отца слова о превосходстве нового богочеловеческого союза. Сюжет стихотворения вымышлен, однако по смыслу оно вполне согласуется с новозаветным христианским вг/дением. Характерное противопоставление «кровавых потоков» слез и «тишины» скромного Назарета дает представление о существе предсказываемых перемен:
С Иосифом Господь беседовал в ночи, Когда Святая Мать с младенцем почивала: «Иосиф! Близок день, когда мечи Перекуют народы на орала, Как нищая вдова, что плачет в час ночной О муже и ребенке, как Пророки Мой древний дом оплакали со Мной, Так проливает мир кровавых слез потоки. Иосиф! Я расторг с жестокими завет. Исполни в радости Господнее веленье: Встань, возвратись в Мой тихий Назарет И всей земле яви Мое благоволенье» (1, 282). Одной из самых ярких ассоциаций, связанных у Бунина с Новым Заветом, является именно тишина, смирение. Так, в стихотворении «Капри» (1916) Бунин обращается к евангельскому образу полевых лилий, отсылающему к Нагорной проповеди: .. . к лилиям Божьей Земли, К Палестине Потянуло меня ... (1, 343). «Лилии Божьей Земли» — это символ мирной красоты, преданности Богу. «Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них», - говорит Христос (Мф. 6: 28-29; Лк.12: 27). Образ Божией Матери имеет у Бунина особое значение. Помимо собственно евангельских сюжетов Богоматерь присутствует в их фольклорных переработках, в авторских сюжетах Бунина на новозаветные темы, в образах стихий природы. Она несет в себе вечное милующее начало, но часто Ее образ выходит за рамки христианской духовности и приобретает пантеистические черты. Вероятно, наиболее полно черты бунинского образа Богоматери выражены в стихотворении «На пути из Назарета» (1912). Приведем его с небольшими сокращениями: На пути из Назарета Встретил я Святую Деву. Каменистая синела Самария вкруг меня, Каменистая долина Шла по ней, а по долине Семенил ушастый ослик Меж посевов ячменя. Поклонялся я, Мария, Красоте Твоей небесной В странах франков, в их капеллах .. .
