Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Топика агиографической традиции 16
1.1. Проблема генезиса жанра жития 16
1.2. Проблема художественного канона древнерусской агиографии 23
1.3. Культурологические аспекты агиологии: культ святых, канонизация, жития 31
1.4. Таксономия житий в аспекте типа героя (лика святости) 36
1.5. Поэтика житийных текстов 53
1.6. От канона к парадигме: церковный раскол и Петровские реформы 61
Глава II. Агиографический контекст творчества А.Д.Кантемира 79
2.1. Диалог традиций в писательской практике Кантемира 79
2.2. Автобиографический дискурс обращения Кантемира к житийной традиции 90
2.3. «Житие Квинта Горация Флакка» Кантемира: рецепция агиографической традиции 101
Глава III. Социальное творчество В.К.Тредиаковского в аспекте агиографической традиции 127
3.1. Imitatio Christi как тип писательского поведения Тредиаковского 127
3.2. Эволюция переводческой доктрины Тредиаковского 145
3.3. Теологическая концепция поэтического творчества Тредиаковского 155
3.4. «Житие канцлера Франциска Бакона» в контексте социального творчества Тредиаковского 167
Глава IV. Традиции жития и исповеди в творчестве Д.И.Фонвизина 196
4.1. Агиографические мотивы в произведениях Фонвизина 196
4.2. Поэтика заголовочного комплекса «Чистосердечного признания...» Фонвизина 207
4.3. Особенности автобиографизма Фонвизина 230
4.4. Поэтика «Жизни графа Никиты Ивановича Панина» 276
4.5. «Рассуждение о суетной жизни человеческой (на случай смерти князя Потемкина-Таврического)» в контексте агиографической традиции 296
Глава V. Трансформация жанра жития в творчестве А.Н.Радищева 316
5.1. Структура «Жития Ф.В.Ушакова»: пространство-время, автори герой 316
5.2. Функции персонажей и особенности их взаимодействия 334
5.3. «Смеховой мир» «Жития Ф.В.Ушакова» Радищева 339
5.4. Поэтика духовного завещания Радищева 343
Заключение 355
Список литературы 367
- Проблема генезиса жанра жития
- Диалог традиций в писательской практике Кантемира
- Imitatio Christi как тип писательского поведения Тредиаковского
- Агиографические мотивы в произведениях Фонвизина
Введение к работе
Русская словесность уникальна. Ее оригинальность и неповторимость обусловлена особой концепцией слова, явленной на протяжении всей истории развития отечественной книжности. Слово, произнесенное на земле, всегда оказывалось подобием Логоса и было причастно одновременно и к плоти, и к Божеству (См.: Виролайнен 2007, 24). Наиболее последовательно данная концепция слова воплощена эпохой канонической церковной культуры. Канон традиционно определял на Руси круг тем писательского творчества. Вплоть до начала Нового времени на территории Slavia Rossica каноническая книжность была представлена определенными типами текстов: летописанием, гомилетикой, агиографией и т.п.
Отечественная медиевистика имеет богатый опыт разноаспектного изучения древнерусской агиографии. Начиная с работ XIX в. В.О.Ключевского, Н.И.Барсова, Е.Е.Голубинского, А.Кадлубовского, Н.Серебрянского и др. жанр жития признается не только «самым чтимым и самым распространенным», но и важнейшим для формирования христианского мировоззрения (Творогов 2005, 3). Исследованию агиографии посвящены работы историков, теологов, философов, культурологов, лингвистов, литературоведов. Современная наука об агиографии включает ряд направлений:
- культурологическое, изучающее становление и распространение
культа святых в раннем христианстве (См.: Аман 2003; Арьес, 1992; Браун
2004 и др.), проблемы святости и роли святых в истории России (См.: Живов
1994а; Успенский 20006, 2004; Прохоров 2003; Топоров 1995, 1998 и др.);
- текстологическое, связанное с подготовкой изданий и интерпретацией
житий разных типов, с реконструкцией текстов (См.: Демин 2005; Гладкова
2005; Менделеева 2005; Семячко 2005; Творогов 2005 и др.). Этот подход
нашел отражение в коллективной монографии ИРЛИ РАН «Русская
агиография» (СПб., 2005) и в сборниках монографий и статей отдела
5 древнеславянских литератур ИМЛИ им. А.М.Горького РАН «Герменевтика русской литературы» (М., 1992-2005);
методологическое, выявляющее общие принципы функционирования канонического искусства (См.: Конявская 2000; Левшун 2006 и др.);
типологическое, определяющее специфику житийной топики (См.: Архангельская, Пауткин 2003; Руди 2005 и др.).
Типологическое рассмотрение культуры XVIII в. «позволяет обнаружить в ней, с одной стороны, связь с органическими и глубинными свойствами культуры предшествующего этапа, а с другой - далеко идущую трансформацию этих черт» (Лотман 2002, 74). Традиционность средневековой культуры не стала препятствием для рецепции канонического жанра жития в литературе Нового времени. По мысли С.А.Небольсина, «художественная традиция представляет собою сложную совокупность длинных линий преемственности: предшествований и наследования» (Небольсин 1999, 3). Наследуя предшествующий опыт, русская литература XVIII в. трансформировала жанры древнерусской книжности. Традиция русской агиографии оказалась востребованной в культуре XVIII столетия, разделившего ее целое на оцерковленную и секуляризированную части. Поэтому обнаружение механизмов, позволивших ассимилировать старые и новые формы и смыслы в культурном пространстве Нового времени, до сих пор является одной из важных исследовательских задач.
Для нашего исследования принципиальное значение имеет тезис о возрождении и обновлении любого жанра на каждом новом этапе развития литературы и в каждом индивидуальном произведении этого жанра. Введенное М.М.Бахтиным понятие память жанра выявляет диалектическое противоречие любого канонического и неканонического жанра литературы Нового времени. При постоянном воспроизведении структурного инварианта сохраняется смысловая основа жанра, а варьирование этой структуры обусловливает обновление смысла. Именно в контексте большого времени
возможно говорить о трансформации жанра жития в русской литературе XVIII в.
Художественное сознание любой исторической эпохи не открывает каждый раз новых жанровых форм, а наследует их от предыдущей традиции, трансформируя в соответствии с актуальными ориентирами художественного миромоделирования. Этим обусловлено появление работ, посвященных решению центральной проблемы отечественной литературы XVIII в. — контаминации древнерусской традиции с инновациями новой, секуляризованной культуры (См.: Бахтина 1999, Виролайнен 2007, Гончарова 2004, Лоевская 2004, Мотеюнайте 2006, Плюханова 1995, Стенник 2004, Травников 1989, Уваров 1998 и др.).
Преодолевается печальная практика недавнего времени, когда изучение житийной традиции в русской литературе Нового времени считалось малоактуальным, а святость как основная категория средневековой эстетики, философии и литературы отрицалась. Творчество писателей XVIII в. рассматривалось вне агиографической традиции, а его религиозная составляющая игнорировалась. Предпринятое исследование агиографической традиции в русской литературе XVIII в. должно помочь шире взглянуть на жанровое развитие отечественной словесности, теоретически осмыслить жанр жития в аспекте его генезиса, эволюции и трансформации.
Актуальность исследования обусловлена тем, что в современном литературоведении творчество писателей XVIII в. по-прежнему интерпретируется без учета общехристианской агиографической традиции. А историко-литературный процесс XVIII столетия обычно соотносится с именами античных и западноевропейских писателей, которые воплощают в себе прошлое русской литературы. Поэтому вся отечественная литература Нового времени воспринимается не как трансформация традиции древнерусской книжности, а как рецепция новоевропейской литературы или даже как результат культурного импорта. Настоящее исследование призвано преодолеть издержки предвзятого подхода к истории литературы XVIII в.: с
7 одной стороны, отказаться от узко социологического анализа, прямо или косвенно увязывающего творчество каждого писателя с освободительной борьбой русского народа, с другой — избежать интерпретации русской литературы в духе тенденциозно понятой церковности.
Новизна исследования заключается в том, что впервые:
а) выявлены модели и механизмы жанровой трансформации агиографической
традиции в творчестве крупнейших писателей XVIII столетия -
А.Д.Кантемира, В.К.Тредиаковского, Д.И.Фонвизина и А.Н.Радищева;
б) обозначены основные тенденции развития отечественной исповедальной
модели, сочетающей автобиографические черты и агиографическую топику;
в) описаны трансформированные формы жизнеописаний Нового времени,
которые в контаминации с античной и западноевропейской биографическими
традициями привели к образованию новых жанровых вариантов в литературе
XVIII в.
г) соотнесено понятие тип писательского поведения с литературной
практикой А.Д.Кантемира, В.К.Тредиаковского, Д.И.Фонвизина и
А.Н.Радищева.
Гипотеза исследования заключается в предположении, что смена
культуропорождающего принципа в Новое время актуализировала
канонические жанры древнерусской книжности. Рецепция агиографической
традиции русской литературой XVIII столетия обусловила исповедально-
житийный дискурс прозаических текстов А.Д.Кантемира,
В.К.Тредиаковского, Д.И.Фонвизина, А.Н.Радищева, их социальное
творчество и особый тип писательского поведения.
Целью диссертации является исследование путей жанровой трансформации древнерусской агиографической модели в произведениях писателей XVIII в., прямо или опосредованно связанных с житийной традицией. Реализация этой цели предусматривает решить следующие частные задачи:
1. Определить истоки агиографического жанра, дифференцировать
понятия генезиса, эволюции и трансформации житийной традиции в русской
литературе.
Выяснить роль канона, генеративной модели в житийной парадигме, определить структуропорождающие механизмы житийного текста.
Обозначить пути преемственности и единства житийной традиции, наметить механизмы ее жанровой трансформации в творчестве писателей XVIII в.
Описать трансформированные формы жизнеописаний Нового времени, созданных А.Д.Кантемиром, В.К.Тредиаковским, Д.И.Фонвизиным и А.Н.Радищевым.
Рассмотреть диалог античной и агиографической традиций в писательской практике А.Д.Кантемира.
Проследить эволюцию переводческой доктрины и теологическую концепцию писательского творчества В.К.Тредиаковского.
Интерпретировать особенности автобиографизма Д.И.Фонвизина в контексте житийной традиции.
Исследовать видоизменения жанровой структуры жития и духовного завещания в творчестве А.Н.Радищева.
Применить понятие тип писательского поведения к литературному и социальному творчеству писателей.
Объектом изучения является корпус прозаических произведений крупнейших писателей XVIII столетия, которые в конце своего земного пути осознанно обратились к агиографической традиции. Авторская интенция наиболее явственно отражается в заголовочных комплексах исповедально-покаянных сочинений А.Д.Кантемира («Житие Квинта Горация Флакка»), В.К.Тредиаковского («Житие канцлера Франциска Бакона»), Д.И.Фонвизина («Жизнь графа Никиты Ивановича Панина», «Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях», «Размышление о суетной жизни человеческой (на случай смерти князя Потемкина-Таврического)») и А.Н.Радищева
9 («Житие Федора Васильевича Ушакова» и «Житие Филарета Милостивого»). Кроме того, в качестве материала привлекаются необходимые для воссоздания историко-литературного контекста античные биографии, византийская и древнерусская агиография, письма писателей XVIII в., духовные грамоты и завещания, иные автобиографические и биографические источники.
Предметом изучения стали различные жанровые модели автобиографической и биографической прозы писателей XVIII в. как варианты жанровой трансформации агиографической традиции.
Методологическая основа исследования — историко-
функциональный, историко-культурный, историко-типологический,
сравнительно-исторический, структурно-функциональный методы. При анализе агиографических текстов применялись приемы мотивного, структурного, стилистического анализа. Применение историко-культурного и сравнительно-исторического методов позволило реконструировать историко-литературный контекст разных эпох и выявить различия агиографических моделей Средневековья и Нового времени. Историко-типологический и структурно-функциональный методы помогли раскрыть содержание агиографической топики в разных художественных системах, осмыслить модели рецепции предшествующей культурной традиции русской литературой XVIII в.
Методологическую базу диссертации составили филологические труды
С.С.Аверинцева, М.М.Бахтина, С.Н.Бройтмана, В.В.Бычкова,
А.Н.Веселовского, В.В.Виноградова, М.Н.Виролайнен, З.И.Гершковича,
Г.А.Гуковского, АЛ.Гуревича, А.С.Демина, Н.С.Демковой, И.П.Еремина,
А.В.Западова, В.А.Западова, В.М.Живова, М.В.Ивановой, В.В.Колесова,
Б.О.Кормана, Н.Д.Кочетковой, А.С.Курилова, В.В.Кускова, Д.С.Лихачева,
А.Ф.Лосева, Ю.М.Лотмана, Л.Ф.Луцевич, А.М.Панченко, А.А.Пауткина,
П.П.Пекарского, Р.Пиккио, Г.М.Прохорова, М.Б.Плюхановой,
Л.В.Пумпянского, Г.П.Макогоненко, Е.М.Мелетинского, Ю.И.Минералова,
10 А.Н.Робинсона, Т.Р.Руди, Н.Т.Рымаря, Л.И.Сазоновой, В.П.Скобелева, Н.Д.Тамарченко, В.Н.Топорова, С.Н.Травникова, А.Н.Ужанкова, Б.А.Успенского, О.М.Фрейденберг и др.
Теоретическая значимость исследования работы заключается в том, что в ней предложено целостное рассмотрение генезиса и трансформации агиографической традиции в русской литературе XVIII столетия. Выявлена возможность использования житийной топики в светской литературе. Изученные трансформированные формы житий Нового времени позволили обнаружить оригинальные пути комплексного филологического исследования прозаического текста. Описание моделей трансформации житийного жанра может внести вклад в изучение истории русской литературы, историческую поэтику, семиотику.
Практическая ценность исследования выражается в том, что его материалы могут быть использованы в академическом курсе истории русской литературы XVIII в. при изучении творчества А.Д.Кантемира, В.К.Тредиаковского. Д.И.Фонвизина, А.Н.Радищева. По результатам исследования автором диссертации разработан спецкурс «Трансформация жанра жития в русской литературе конца XVIII-XIX вв.» и спецсеминар «"Память жанра" жития в русской литературе конца XVIII-XIX вв.», изданы одноименные учебно-методические пособия.
Основные положения, выносимые на защиту:
1. Церковная культура на протяжении нескольких столетий отечественной
истории являлась основным источником вдохновения для русских авторов.
Постижение истинного смысла многих литературных произведений
(древнерусских и Нового времени, классических и современных) требует
обращения к тематическому ключу (Р.Пиккио), переводящему исторические
факты, реальный фон событий и действующих лиц на иной, сакральный
уровень.
2. Истоки житийного жанра восходят к глубокой древности и
укореняются в двух традициях: античной и христианской. С одной стороны,
агиографический жанр генетически связан с мифом, античной биографией, надгробной речью, сказкой, эллинистическим романом испытания и биографическим романом. С другой - с Ветхим Заветом, Евангелием и деяниями Апостолов. Канонические житийные тексты оказали существенное воздействие на художественное творчество светских писателей XVIII столетия.
3. Канон должен рассматриваться в художественной системе
древнерусской литературы, характеризующейся традиционностью и
христоцентричностью. Канон определяет качество связи между его
содержанием и выражением, снимает однозначность восприятия и
устанавливает особую мнемоническую связь между агиографом и читателем
жития. Канон есть неявленная совокупность законов, утверждающих
культурную традицию. Древнерусский житийный канон - это трехчастная
модель агиографического повествования, инвариант, построенный по
принципу подобия небесному первообразцу, характеризующийся
христоцентричностью и ориентированный в сакральном времяпространстве
по принципу обратной перспективы.
Типологию житий святых определяет исторически сложившаяся в церковной практике иерархия чинов святости. Таксономия житий выделяет подвиды: жития мучеников, исповедников, святителей, преподобных, юродивых и т.д.
Средневековая агиографическая традиция имеет неограниченные возможности контаминации с иными жанровыми системами. Благодаря творчеству писателей XVIII в. жанр жития представлен многообразными вариантами жанровых трансформаций.
6. А.Д.Кантемир воссоздал энергетический (по образцу Плутарха) тип античной биографии, избрав традиционную для русского сознания форму сакрализации - житие. Принципиальным отличием кантемировского «Жития Квинта Горация Флакка» от жизнеописания Горация, созданного Светонием, становится временная перспектива. Она задает важный для
12 агиографического жанра модус подражания. В секуляризованном житие принцип imitatio Christi замещается мотивом подражания античному поэту. Подражая Горацию, Кантемир утверждал идею золотого века, которая стала следствием актуальной для русского XVIII столетия рецепции античности.
7. В.К.Тредиаковский, следуя модели французского источника, в
переводе «Жития Франциска Бакона», как и Кантемир, воспроизвел
энергетический тип биографии, впервые открытый Плутархом. Однако
финальная часть жизнеописания построена по принципу так называемой
аналитической формы античной биографии Светония. Композиция
переводной книги Тредиаковского представляет собой ряд компиляций
различного генезиса. Русский переводчик одновременно ориентирован на
общехристианскую агиографическую традицию (православную и
католическую), на оба варианта античной биографии (Плутарха и Светония)
и на западноевропейскую схему описания жизни великих людей (Моллет и
Делейр).
8. В отличие от А.Д.Кантемира и В.К.Тредиаковского, Д.И.Фонвизин
создал исповедально-покаянный дискурс целостным корпусом прозаических
произведений. Трансформация исповедального слова как ',
западноевропейский культурный опыт была усвоена Фонвизиным в
«Чистосердечном признании в делах моих и помышлениях». Однако
проблему исповеди русский писатель решает не только в контексте идей
французского и русского Просвещения, но и обращается к агиографической
традиции. Духовный и буквальный смыслы у Фонвизина сливаются друг с
другом, являя собой обратный секуляризации процесс сакрализации
исповедальной модели.
Создавая литературный облик своего патрона в «Жизни графа Никиты Ивановича Панина», Фонвизин обращается к нескольким традициям. Во-первых, это традиция реабилитированной к 80-м гг. XVIII в. христианской агиографии; во-вторых, античный прецедент; в-третьих, западноевропейский опыт.
В основу поэтики «Размышления о суетной жизни человеческой (на случай смерти князя Потемкина-Таврического)» автором положен принцип отрицательного параллелизма. Основная псалтырная антиномия праведники / грешники реализуется в фонвизинском тексте через противопоставление священных творений Давида суетным делам князя Потемкина.
9. А.Н.Радищев видоизменил жанровую структуру жития и духовного завещания, создав новую композиционную модель повествования в духе Нового времени, где религиозные мотивы уступили центральное место общечеловеческим ценностям. Его житийные произведения - пример становления нового для русской литературы эпического жанра.
Апробация работы. Основные научные и практические результаты диссертационной работы были апробированы в виде научных докладов и обсуждены на научных и научно-практических конференциях: Межвузовской научной конференции «Язык в пространстве и времени» (Самара, 2002); Межрегиональной научной конференции «Актуальные вопросы изучения и преподавания русской литературы в вузе и школе» (Ярославль, 2002); IX Всероссийской научно-практической конференции «Проблемы литературного образования» (Екатеринбург, 2003); Третьих Международных Измайловских чтениях, посвященных 170-летию приезда в Оренбург А.С.Пушкина (Оренбург, 2003); Межвузовской научной конференции «Смех в литературе: семантика, аксиология, полифункциональность» (Самара, 2003); Межвузовской научно-практической конференции «Актуальные проблемы изучения и преподавания филологических дисциплин» (Самара, 2003); Областной научно-методической конференции «XXVII Кирилло-Мефодиевские чтения. Славянский мир: Общность и многообразие» (Самара, 2004); Юбилейной международной научно-практической конференции «Вторые Ознобишинские чтения, посвященные 200-летию Д.П.Ознобишина (Инза, 2004); Всероссийской научной конференции языковедов и литературоведов «Русский язык и литература рубежа XX-XXI веков: Специфика
14 функционирования» (Самара, 2005); Всероссийской научно-методической конференции «Движение художественных форм и художественного сознания XX и XXI веков» (Самара, 2005); Международной научной интернет-конференции «Художественная литература и религиозные формы сознания» (Астрахань, 2006); Международной конференции, посвященной 1900-летию основания г. Силистра (Болгария) «Св. Дасий Доростолски» (Силистр, 2006); Всероссийской научной конференции «Взаимодействие вуза и школы в преподавании отечественной литературы» (Ярославль, 2006); XXX Зональной конференции литературоведов Поволжья «Бочкаревские чтения» (Самара, 2006); Международной конференции «Н.С.Лесков и современность» (Москва, 2006); Международной межвузовской научно-практической конференции «Русско-зарубежные литературные связи» (Нижний Новгород, 2006); Второй Международной научно-практической конференции «Высшее гуманитарное образование XXI века: проблемы и перспективы» (Самара, 2007); Всероссийской (с международным участием) научно-практической конференции «Проблемы диалогизма словесного искусства» (Стерлитамак, 2007); Межвузовской научно-практической конференции «Текст. Произведение. Читатель» (Казань, 2007); XI Майских научных чтениях «Болгарское образование в контексте Европейского образовательного пространства» (Руса, 2007); Научной конференции «Русское слово, высказывание, текст: рациональное, эмоциональное, экспрессивное» (Москва, 2007), Симпозиуме «Русская словесность в поисках национальной идеи» (Волгоград, 2007); Третьих Международных Стахеевских чтениях (Елабуга, 2007); Международной научной конференции «Проблемы интерпретации художественного произведения» (Астрахань, 2007); Международной научной конференции «Имя и слово (проблемы семантико-прагматического взаимодействия в славянских языках» (Брест, 2007); Второй Международной научно-теоретической конференции (Алматы, 2007); Международных научных конференциях «Проблемы изучения русской литературы XVIII века» (Самара, 2003-2007).
По материалам диссертации опубликовано 61 работа, в том числе 2 монографии и 2 учебно-методических пособия.
Диссертация обсуждена на кафедрах классической русской литературы и славистики, русского языка и стилистики Литературного института имени А.М.Горького; кафедре русской и зарубежной литературы Самарского государственного университета.
Структура диссертации. Диссертация состоит из Введения, пяти глав, Заключения и Списка использованной литературы, который включает 536 наименований. Общий объем работы - 421 страница.
Проблема генезиса жанра жития
Современное понимание предмета изучения исторической поэтики предполагает исследование «генезиса и развития эстетического объекта и его архитектоники, их проявления в эволюции содержательных художественных форм» (Бройтман, 2004, 7). Поэтому считаем актуальной постановку терминологического вопроса, связанного с разграничением понятий генезис и эволюция.
Первое приближение к осознанию факта нетождественности этих терминов находим в трудах одного из основателей отечественной исторической поэтики А.Н.Веселовского (См.: Веселовский 1940, 46). Ученый пришел к пониманию стадиальности литературного развития через изучение самого художественного материала. Ему удалось вывести законы зарождения и развития литературы различных этносов и выявить стадии литературного процесса, повторяющиеся при одинаковых условиях у разных народов.
Изучение стадиальных периодов в истории национальных литератур привело М.М.Бахтина к открытию так называемого большого времени. Для ученого историческое развитие литературы представляло собой живую эволюцию, телеологически обоснованную преемственность. Поэтому «произведение литературы ... раскрывается прежде всего в дифференцированном единстве культуры эпохи его создания, но замыкать его в этой эпохе нельзя: полнота его раскрывается только в большом времени». Ученый вводит понятие диалога в большом времени, чтобы подчеркнуть понимание художественного объекта как совершенно нового эстетического образования, бытие которого не исчерпывается лишь вещно-природной сущностью. Этот диалогический контекст большого времени обусловливает возможность актуализации забытых смыслов в любой момент времени. По ходу развития диалога они снова вспомнятся и оживут в обновленном (в новом контексте) виде. Поэтому «нет ничего...мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения» (Бахтин 1986, 352, 393).
Основы разграничения понятий генезис и эволюция были заложены в работах О.М.Фрейденберг (См.: Фрейденберг 1995, 80, 84). Подчеркивалось, что эти этапы являются двумя совершенно разными стадиями всякого бытия. Исследователь настаивала на вторичности эволюции как последующей фазы развития всякого явления. Центральным же для природы литературного артефакта является вопрос о его происхождении, поскольку только осмысление генезиса изучаемого явления дает представление о литературном феномене в его органическом единстве
До сих пор связь агиографии с мифологической традицией является одним из самых острых вопросов литературоведения. На противоречивое соотношение христианской доктрины с мифологией указывал С.С.Аверинцев: «...христианская доктрина... есть теология - система догматов и моральных принципов, сознательно противопоставленных чувственной наглядности и житейским ценностям». При этом «христианская доктрина представлена не только в обязательном для верующих виде, но и, стадиально отличаясь от мифологии, противоположна ей. Мифология обобщает архаический обычай, а христианская доктрина противопоставляет данности "обычая" потустороннюю "истину"» (Аверинцев 1997, 598). Отмеченное С.С.Аверинцевым кардинальное различие христианской доктрины и мифологии не снимает проблемы генезиса агиографического жанра, точнее, его связи с мифологическими сюжетами и жанрами.
Так, если под эволюцией понимать не прямолинейное движение от одной стадии развития к другой, а процесс, предполагающий «обратимость, противоположения, реакции и прочие виды волнообразной кривой», то сама способность развиваться предопределена тем, что «встречное отталкивает, обратное продолжает» (Фрейденберг 1978, 535).
Кумулятивный тип мифологического сюжета в эпоху синкретизма предполагал событие как смену форм при внутреннем тождестве. На этой стадии развития мифологического сюжета рассказы о героях не являлись связными повествованиями и оставались кумулятивными песнями. Связное изложение мифа началось с пересечения пространственно-топологической границы между мирами, что привело к трансформации ряда в цикл. Циклический сюжет стал одновременно новой фазой мифологического сюжета и архетипической схемой для последующих стадий и эпох.
О.М.Фрейденберг не только выявила инвариант циклического сюжета, но и типологически классифицировала два его варианта: солярный и вегетативный. Солярный тип предполагал активного героя, вегетативный — пассивного. По мысли ученого, герой солярного сюжета следовал универсальной мифологической модели: потеря, подвиги-преследования, победа. Герой вегетативного варианта проходил иные моменты движения-действия: исчезновение, страдания-поиски, обретение. Циклический сюжет предполагал последовательную повторность: смерть была жизнью, поэтому из жизни проистекала смерть, из смерти жизнь. Нет точки, остановки и завершения: есть только «вечный круговорот, в котором Мир и Время ... колесообразно вертятся среди бесчисленного себеподобия» (Фрейденберг 1997, 229). Мировосприятие древнего человека, представленное в двух вариантах циклического сюжета, впоследствии «накинуло сетку на всю картину мира для долгих тысячелетий исторического мышления и удержало его в готовых формах и в слове, и в ощущении, и во всех видах идеологии» (Там же). До конца XVIII столетия мотивы солярного варианта циклического мифа использовались в создании эпизодов войн, похищений, свадеб, измен, отъездов, странствий, приключений, подвигов. Вегетативный миф нашел воплощение в комедии, трагедии, греческом романе и, что важно для нас, в Евангелии и житийной литературе.
Диалог традиций в писательской практике Кантемира
Время вхождения А.Д.Кантемира в русскую литературу оказалось периодом наивысшего напряжения, подобным эксцессу, возникающему при встрече двух тектонических пластов. Одним из таких пластов была русская духовная литература с многообразием агиографических, гомилетических и прочих жанров, другим - импортированное западноевропейское искусство, наследовавшее традиции античности. Сконцентрированная энергия неминуемо должна была высвободиться взрывом и сменой доминирующей культуропорождающей парадигмы. Поскольку топика эволюционирует, один и тот же сюжет в разных эстетических системах может обретать специфический смысл. Попробуем реконструировать этот специфический смысл, т.е. эстетический код, очертив культурный ареол 30-40-х гг. XVIII в. и жизненный путь Кантемира.
Роль Антиоха Кантемира в истории русской литературы и культуры XVIII в. оценивается многообразно и подчас полярно: первый сатирик, зачинатель русской литературы Нового времени, просветитель, ученый-энциклопедист, западник, горацианец, продолжатель христианской традиции. Все эти оценки верны, но, на наш взгляд, взятые порознь, излишне прямолинейны и односторонни. Сложность переходного этапа, каковым в русской истории явилось XVIII столетие, должна была отразиться и на персоналиях этого времени. Наша концепция анализа литературного наследия Кантемира предполагает кумулятивный подход, учитывающий решающее влияние на творчество Кантемира двух традиций: античной и древнерусской. Аналогичную точку зрения высказала О.Б.Лебедева, правда, применительно только к жанру сатиры: «Кантемир, создавший жанровую модель сатиры в русской литературе Нового времени, опирался на европейскую литературную традицию... однако притом, что античная и европейская классицистическая традиция весьма актуальна для сатир
Кантемира, они отличаются заметным своеобразием своей жанровой модели в связи с тем, что эта модель складывалась на основе не только европейской, но и национальной литературной традиции» (Лебедева 2000, 61).
Осознавая себя работником русского Просвещения, Кантемир был достаточно суров и резок в оценке своих недавних литературных предшественников. Не только протопоп Аввакум, но и Симеон Полоцкий, Карион Истомин казались первому русскому сатирику глубокой стариной. Для Кантемира протопоп Аввакум - «самая безмозгая, буйная и упрямая голова» (Кантемир 1956, 188). Негативное отношение писателя к старообрядцам распространилось и на монашество вообще. Когда сестра Кантемира намеревалась принять монашество, брат однозначно высказался в письме: «Я чернецов весьма гнушаюсь и никогда не стерплю, чтобы вы вступили в такой гнусный чин» (Цит. по: Крашенинникова 2005, 229).
Отрицая предшествующую традицию как безнадежно устаревшую, Кантемир считал «всякое новое поколение просвещеннее ушедшего», не догадываясь, что «это всего лишь просветительский софизм: между цивилизацией и искусством (равно и нравственным совершенствованием человека) нельзя ставить знак равенства» (Панченко 1986, 239).
Господствующий рационализм XVIII в. заставил Кантемира обратиться к догматике иезуитизма. Для нас весьма принципиальна точка зрения Л.В.Пумпянского, увязавшего русский классицизм с католическим Возрождением. Иезуиты, по словам литературоведа, пытаясь «дать Европе утерянное ею религиозное и умственное единство, реабилитировали античность» (Пумпянский 2000, 34). Рецепция античности в творчестве Кантемира была следствием гибкого учения иезуитов о естественном свете разума. Природное познание Бога становилось путем всякой разумной твари к Творцу. Таким образом, был нивелирован мотив греховности и вины древних, увидев в их искусстве вечный образец. Л.В.Пумпянский был убежден, что «первые всходы русского классицизма связаны с тем, что иезуитизм дал такую могущественную организацию концепции Муз, т.е. концепции абсолютной парадигматичности того, что было внушено Музами древним» (Пумпянский 2000, 35).
Топос золотого века, популярный в античности, становится неотделимой частью поэтики Кантемира. Однако Кантемир не только не идеализировал Древнюю Русь, но и колко высмеивал ее приверженцев. В античных же жанрах, содержащих историко-философские медитации, критическое отношение к современности явлено путем сравнения нынешнего и прошлого состояний общественного развития.
Античные поэты конца I в. до н.э. создали августианскую парадигму. Они представляли «историю как сложный, иногда бурный и зигзагообразный, но в итоге прогрессивный процесс, ведущий от чисто биологического и синкретического существования к новому благополучию и порядку, но уже на базе развитой цивилизации» (Щеглов 2004, 85). Августианской парадигме противопоставлялась сатирическая. Сегодняшний мир, с первой точки зрения, добротный и благополучный, неизбежно подчиняется циклическим повторениям заведенного порядка жизни. Вторая концепция — сатирическая - напротив, ставит сегодняшнему миру неутешительный диагноз: он безнадежно болен и близок к мрачному финалу. Важным мотивом становится искаженное потомками наследие отцов-основателей.
Античная традиция отводила роль председателей идеального мира не Богам или персонифицированным абстракциям, а историческим персонажам. Для Кантемира нормативная точка отсчета — Петровская эпоха и личность царя-реформатора. Соответственно в Сатирах II и V находим: Мудры не спускает с рук указы Петровы, Коими стали мы вдруг народ уже новый
Imitatio Christi как тип писательского поведения Тредиаковского
Прожив трудную и противоречивую жизнь, Тредиаковскии подвел ее итог в эпитафии собственного сочинения: ВАСИЛИЙ КИРИЛЛОВИЧ ТРЕТЬЯКОВСКИЙ Надгробная надпись над Васильем Третьяковским, погребенном на кладбище на Васильевском Острове, в С.-Петербурге, близь деревянной церкви, на южной стороне, у крыльца. Августа 6-го дня 1768 года. Богом сотворенный, В Бога веровавший, Богу поклонявшийся, На Бога Трисвятаго уповавший, К Богу Отцу и Сыну и Святому Духу отшедший, О Господе Едином животворящем, Чающий воскресения мертвых И жизни будущаго века. Стих научивши вновь стопой прежде всех в России, Мертв уже есмь и погребен в земны недра сии, Я был Третьяковский трудолюбивый филолог, Как то уверяет с мерой и без меры слог; Почести лишить меня страсть коль ни кипела, Но воздать мне злак венка правда преуспела. Бог да упокоит душу грешну, помолись Всяк сего читатель, помни долг и удались. Гостинница мир есть, А жизнь путь к Дому весть, Прибыть, Побыть, - Отбыть, Во мзду иль должно вместе Той бы сподобится мне, сей-же избавиться вечно! Аминь (Тредиаковский 1890, 528). Предшествующая литературоведческая традиция связывала оценку творчества Тредиаковского с его социальным происхождением: «Социальная судьба Тредиаковского — судьба культурного деятеля-плебея в дворянской монархии. Презрение легковесно образованного светского человека и поверхностно остроумного дворянина-писателя входит в эту судьбу составной ее частью. Презрение к Тредиаковскому именно в силу классового его происхождения и классового смысла его деятельности имеет свою историю» (Пумпянский 19416, 215). Жизненный путь писателя рассматривался как череда внешних обстоятельств, определивших его роль в культурно-историческом процессе XVIII в. Указывалось, что Тредиаковский, как и Ломоносов, - выходец из социальных низов: «Одушевленные пафосом строительства новой русской культуры, отличаясь повышенной восприимчивостью к идеям западноевропейского Возрождения и Просвещения XVTII в., они стремились пробудить умы своих современников... обогатив русскую культуру достижениями культуры европейской...» (Пигарев, Фридлендер 1988в, 366). По мысли Л.В.Пумпянского, все скандальные эпизоды биографии Тредиаковского «унизительны не для него, но для дворянского государства, которое ничем, кроме оскорблений и бедности, не вознаградило ученого русского деятеля, а неотъемлемо Тредиаковскому принадлежит героическая в своем роде сторона этой биографии: в самых неблагоприятных условиях, под командой тупых невежд, перенося и бедность, и обиды, а иногда и побои, он подчинил всю свою жизнь одной цели, цели ученого просветительства своей страны» (Пумпянский 19416, 215-216). Похожую оценку личности поэта, но с иных позиций дает Н.И.Либан: Тредиаковский «был замечательный филолог. Вся его жизнь представляет ...филологический подвиг. Он едет в различные университеты, для того чтобы изучить разные стихотворные системы. Разве это не подвиг?» (Либан 2005, 146). В судьбе В.К.Тредиаковского и особом типе поведения, явленном этим оригинальным мыслителем XVIII столетия, воплотились важнейшие черты духовного развития послепетровского периода. И в переводческой деятельности, и в поэтическом творчестве Тредиаковского можно обнаружить эволюцию взглядов на культурный диалог России и Запада в XVIII в.: от идеи культурного импорта до осознания ценности духовного наследия допетровской Руси. По мысли И.Клейна, «в духовной жизни России XVIII в. Тредиаковский — один из первых, если не первый, кто предложил новый взгляд на русское прошлое» (Клейн 2005, 249). Несмотря на множество крайне негативных оценок его личности, творчества и общественно-политической деятельности, Тредиаковский стал первым русским светским поэтом, первым отечественным профессором красноречия, первым русским филологом: теоретиком, критиком, историком литературы, реформатором стихосложения и орфографии (См.: Пумпянский 19416, 215; Тимофеев 1963, 52; Панченко 2000, 314; Николаев СИ. 2003, 172, 178; Крашенинникова 20056, 191 и др.). На наш взгляд, литературоведы, чрезмерно преувеличивая роль внешних обстоятельств («нелепый» период правления Анны Иоанновны), вовсе отказали Тредиаковскому в личностном выборе совершенно определенного типа поведения. А.М.Панченко, напротив, отметив его национальную и конфессиональную принадлежность, назвал тип поведения Тредиаковского особой формой мирской святости. В аннинский период правления «почитатели и враги согласно воспринимали писателя как преемника, "заместителя" и как нового пастыря» (Панченко 2000, 314). Сознательная попытка власти скомпрометировать в лице Тредиаковского русского поэта, низведя его до образа шута, навсегда осталась в национальной памяти. Вслед за Тредиаковским многие русские поэты тяготились любой формой официальной принадлежности ко двору. Они видели в ней посягательство на идею высшей степени свободы в монархической стране, утвержденную в русском сознании со времен Симеона Полоцкого, —прямую зависимость поэта от государя без посредничества вельмож и церкви.
Агиографические мотивы в произведениях Фонвизина
«Фонвизин на досуге написал две комедии и несколько журнальных статей. Его сочинения, кроме «Недоросля», вполне почти преданы забвению, по крайней мере до той поры, пока проснется у нас интерес к памятникам истории и литературы», - сетует во вступлении к биографическому повествованию о «сатиры смелом властелине» С.М.Брилиант (Брилиант 1998, 9). Действительно литературная критика XIX в. обошла вниманием исповедальную записку Фонвизина «Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях», «выудив оттуда биографические факты» и «проглядев несомненную связь сочинения с древнерусской литературной традицией» (Афанасьев 2005, 517). Не был проведен сопоставительный анализ двух произведений Фонвизина с общей проблематикой и жанровыми чертами -«Жизни графа Никиты Ивановича Панина» и «Рассуждения о суетной жизни человеческой (На случай смерти князя Потемкина-Таврического). Наконец, «Духовное завещание» писателя вовсе не рассматривалось в контексте писательского наследия Фонвизина. Считаем уместным начать анализ автобиографических произведений Фонвизина с его последнего прозаического сочинения «Чистосердечное признание...», которое писалось незадолго до смерти и не было завершено. Впервые оно было опубликовано в 1798 г. в «Санкт-Петербургском журнале» (вступление и две первые части), а затем в 1830 г. - с дополнением начала третьей главы (См.: Макогоненко 1961, 371). Во вступлении к исповедальной записке автором предвосхищен временной предел собственной жизни: «Но я, приближаясь к пятидесяти летам жизни моей...» (Фонвизин 1959, II: 81) . Как известно, умер Фонвизин 1 декабря 1791 г., не дожив до пятидесяти лет и не закончив своей исповеди. «Чистосердечное признание...» было доведено лишь до времени завершения «Бригадира» и поступления на службу к Н.И.Панину. Г.П.Макогоненко высказал предположение, что Фонвизин дописал исповедь до конца, но полный текст был намеренно оборван наследниками писателя на полуслове, чтобы не «показать Фонвизина как политического борца, отдавшего жизнь единоборству с Екатериной...». Исходя из того, что «Чистосердечное признание» «не должно было быть большим произведением», а «Фонвизин... писал быстро», ученый делает вывод о том, что не смерть помешала завершить начатое, а причины иного порядка воспрепятствовали опубликовать текст целиком в 1798 и 1830 гг. (См.: Макогоненко 1961, 369). Подобное полудетективное расследование предпринимает Н.Эйдельман в поисках «секретной» конституции Фонвизина-Панина (См.: Эйдельман 1973). Нам представляется более плодотворным исследовать неоконченный текст «Чистосердечного признания...» не в сослагательном наклонении, а в контексте двух традиций: западноевропейской, положенной Ж.-Ж. Руссо, и древнерусской, обусловленной топикой агиографии. Вступление к «Чистосердечному признаю...» отсылает читателя к «Исповеди» Руссо. Фигура Руссо была чрезвычайно значима для русского Просвещения XVIII в. Смерть мыслителя (2 июля 1778 г.) и посмертное издание его «Исповеди» вызвали напряженный интерес в России. В «Исповеди» предстал неожиданный и неизвестный Руссо. Фигура мыслителя и писателя стала одновременно восприниматься как в контексте всего философского и литературного творчества, так и на фоне его трагической биографии. Текст «Исповеди» становится для читателя семиотической загадкой и вызывает «стремление понять через произведения автора и через автора — произведения». Впервые «предметом интереса становится не та или иная авторская идея («интересная», если «истинная»), а структура авторской личности, в которую идеи, действия, чувства входят как ингредиенты» (Лотман2000, 171). Если попытаться проанализировать данные «ингредиенты», то получится, что Фонвизин только к концу собственной жизни сумел составить целостный образ женевского гражданина. В «Письмах из Франции» (письмо сестре от 11/12 марта 1778 г.) он дает следующую далеко не лестную характеристику Руссо: «Руссо твой в Париже живет... Мне обещали показать этого урода» (II: 438). Сначала Фонвизин не выделяет Руссо среди философов Просвещения, перенося и на него свое скептическое отношение: «Все они, выключая весьма малое число, не только не заслуживают почтения, но достойны презрения» (II: 443). Более того, Фонвизин отказывает французским философам не только в человеческих добродетелях, но и в элементарной порядочности. Писатель считает, что французские просветители потеряли нравственный и человеческий облик под влиянием материалистической философии и не могут более претендовать на роль учителей: «Высокомерие, зависть и коварство составляют их главный характер... Мало в них человеческого... Не могу вам довольно изъяснить, какими скаредами нашел я в натуре тех людей, коих сочинения вселили в меня душевное к ним почтение» (II: 443-444). Слух о самоубийстве Руссо вызвал у Фонвизина желание пересмотреть свое негативное отношение к личности философа. Сходные моменты биографии (Руссо служил секретарем посольства в Венеции в 1743-1744 гг.), а главное - бесстрашный замысел «Исповеди» дают возможность Фонвизину понять и принять Руссо как достойного человека и искреннего писателя.
