Введение к работе
Анализ проводимых за последнее время тематических конференций, диспутов, публикаций в культурологических и философских журналах показывает, что одним из значимых для философии культуры вопросов является вопрос о специфической природе национальной мысли. Особую остроту он приобретает в культурном пространстве, вынужденном выбирать между формами мысли, поставляемыми европейской философской традицией, и формами мысли, определяемыми собственными выразительными ресурсами.
Действительно, национальная культура остается немыслимой, если не производится работа по прояснению и артикуляции ее жизненных оснований -мысли и форм ее воплощения ресурсом национальной речи. В этом контексте сферы философии и культуры пересекаются.
Актуальность исследования. Значимость вопроса о специфике отечественной культуры и о природе ее мыслительных форм вызвана рядом взаимообусловленных причин. С одной стороны, практики философии, ориентированные на готовый стандарт, не совпадают со скоростным режимом меняющихся культурных парадигм. Очевидно, востребован мыслительный опыт, актуализирующий проживание пульса современности, но уже не через отстраненную позицию наблюдателя, спекулирующего на тему ритма, темпа, жизненных событий эпохи, а через стратегию, удерживающую множественность мыслительных оснований и воспроизводящую логику участия. С другой стороны, инерция смысла, имитация языка препятствуют приближению к подлинным основаниям культуры. Угроза устранения онтологических рамок национального семиозиса становится реальной в набирающих силу политических технологиях, которые скрываются под маркером «глобализации».
Ситуация сегодняшнего дня, насыщенная инновационными процессами, требует не столько новых форм, сколько реконструкции старых, уже присутствующих в культуре. Поэтому современная философия, ориентированная на условия и основания, проясняющие сущность национальной мысли, сталкивается с необходимостью приведения структур ratio к ситуации прозрачности, в противном случае рефлексия соскальзывает в расставленные готовой рациональной парадигмой силки. Структуры этой рациональности многослойны, потому непрозрачны (ситуация «неговорящего слова»), а образованные ими концепты остаются пустым знаком, «симулякром». Анемия рациональных форм в опыте осмысления отечественной культуры вызвана в первую очередь тем, что интеллектуализированная рациональность, размеренная формализованным порядком, не вмещает в себя отечественную дискурсивность, как только эта дискурсивность становится озадаченной возможностью самопонимания и самоописания. Тем более что экзистенциальный контекст, растворенный в жизненном укладе русского человека, превосходит ситуацию европейца.
Для осмысления сущностной природы отечественной мысли принципиально важным является то, что ресурс для предпринимаемой работы имеет место в архиве отечественной культуры. Заданный режим актуальности наталкивает на необходимость переосмысления такого культурно-исторического периода как «конец XIX - начало XX века» на предмет распознания в нем
4
зарождающейся специфической версии философствования, органичной
семиотическому ресурсу русской культуры.
Проблемное поле диссертации. Очевидно, форму осмысления «своего» в контексте конкретной национальной культуры следует обретать из ресурсов родного языка, чтобы удержать стремительно размываемую идентичность. Также следует выяснить и обосновать специфику такого мыслительного опыта, который произведен из ресурсов национального языка. Так заданный контекст обостряет вопрос: возможна ли артикуляция мысли, проживаемой как экзистенциальное событие, за счет привлечения ресурса чужого, анонимно-абстрактного языка, или же полнота и искренность мысли требует живого слова родной речи? В контексте, определяемом постановкой вопроса, остается важным и сам способ рефлексии: исполнен ли он отстраненным абстрактным языком понятий, категориальных схем, расположенных друг в отношении к другу в логической последовательности, или же дело мысли сопровождается опытом родного, национального языка, укорененного в живой речи, фигуры которой аритмичны и ускользают от формализованной кодификации.
Гипотеза. Для осмысления отечественной культуры значим такой период, который бы акцентировал ее жизненные пределы, и, соответственно, генерируемые им мыслительные приемы и фигуры могли быть взяты за точку отсчета философской квалификации ее выразительных форм. Полагаю, что таким периодом является культура русского модерна. Сегодня особую важность приобретает как раз осознание того, что ключевые вопросы о национальной специфике отечественной культуры были поставлены в первые десятилетия XX века, но не получили полноценного развития и преемственности. Обращение к контексту мысли начала XX века, сообщает ресурс для осмысления современного состояния отечественной культуры. В этом ключе важно понять, что специфическая традиция мысли, именуемая «русская философия» в собственном внутреннем пространстве неоднородна и неоднозначна, в связи с чем требуется аналитика такой области культуры, которая не только не определяется концептом «русская религиозная философия», но выпадает из него, и, в то же время, фиксирует нечто неуловимое, что может быть поименовано бытием мысли. Такой сегмент культуры как «философия», предоставляющий нации ресурс для определения границ собственного семиозиса, предлагаю уточнить через адаптацию к философскому контексту искусствоведческой идиомы «русский модерн». Модерн ориентирован на восстановление первичных условий мысли, а его выразительные фигуры актуализируют архаическое единство именования и ощущения, Эстезис.
Следует обратить внимание на то, что феномен начала века многие исследователи именуют «Серебряным веком» русской философии (П. П. Гайденко, Н. В. Мотрошилова), в то время как В. Вейдле, Н. Бердяев в дневниковых записях, воспоминаниях говорят о «золотом веке русской философии», предложившем формулировку ключевых вопросов самосознания нации, отечественной ментальности. Но подчеркну: «Серебряный век» и «Золотой век» фиксируют только определенные тематические грани культурного пространства, «модерн» же восстанавливает архаические основания мысли, реализованной ресурсами национального семиозиса, и объединяет в такой культурной плоскости как словесность и опыт саморефлексии различных форм искусства (поэзии, живописи, музыки, танца и пр.), и мыслительные фигуры философов, и концепты ученых.
Именно культура модерна нацелена на выявление форм архаического взаимодействия Логоса и Эстезиса в рамках конкретного национального семиозиса, и, соответственно, на прояснение философских оснований отечественной культуры. В этом ключе целесообразно вести речь о такой специфической версии философствования как «философия русского модерна».
Степень разработанности проблемы. Поскольку проблема многопланова, постольку следует выявить несколько тематических локальностей, взаимосвязанных между собой, и определить степень их исследовательской разработанности: во-первых, это проблемы выбора рациональных форм для самоосознания национальной культуры, во-вторых, это проблемы соотношения Логоса и Эстезиса, в-третьих, это проблемы определения русского модерна в статусе специфической версии философствования.
В современной философии уместность формализованного мышления в опыте осмысления практик конкретной культуры становится проблематичной. Одна из стратегий, позволяющих оживить формы философствования, - стратегия вовлечения опыта культуры в область философии. Конфигурации взаимодействия философии и культуры выясняются в работах современных авторов, как европейских (В. Беньямина, Э. Юнгера, М. Хайдеггера, Р. Барта, Ж. Делеза, Ф. Гваттари, Ж.-Ф. Лиотара, П. Слотердайка, С. Жижека и др.), так и отечественных (В. В. Бибихина, Ф. И. Гиренка, А. А. Грякалова, М. С. Кагана, Б. И. Маркова, В. А. Подороги, В. В. Савчука и др.). Согласно М. С. Уварову, «философия существует в рамках культуры» . Устраняет приоритет между практиками «философии», «культуры», «искусства» в осмыслении бытийственно значимых вопросов А. Е. Радеев через введение конструкции с Творительным падежом: «Философия искусством» .
Полагаю, фигуры, удерживающие сопряжение между культурой и философией, философией и искусством, - фигуры соотношения Логоса и Эстезиса. В историко-культурном контексте европейской мыслительной традиции эстетический режим рефлексии был актуализирован в поэтике Ш. Бодлера и романтиков.
Для немецких романтиков значимы такие тематические плоскости как «народная поэзия» (у Й. Гёрреса, К. Брентано, Л. А. фон Арнима), «национальный язык и родная речь», возможность мыслить национально, в образных композициях родной речи (у Ф. фон Гарденберга (Новалиса), И. В. Гёте, И. Г. Гер дера, братьев Гумбольдтов, В. Г. Вакенродера), «мистическая речь как стимул для мысли», язык афоризмов, тропов и энигм (у Ф. фон Гарденберга (Новалиса), тяготение к простоте формы (у К. Ф. Краузе), телесный опыт как альтернативная форма мышления (у А. Баумгартена, К. Ф. Краузе, К. В. Ф. Зольгера). Через так заданный режим получают осмысление «чувство религиозного» (у Ф. Шлейермахера), «ритуальность поэзии и музыки» (у В. Г. Вакенродера) и пр. Романтики, делая акцент на телесно-чувственной модальности мышления, на необходимости привлечения в поле философии жестов искусства, еще не придают значения форме мысли как самоцели, потому многие попытки упираются в старую, неговорящую фигуру рациональности, но в то же время в рамках европейской традиции школы
1 Уваров, М. С. Язык и текст в культуре XX века [Текст] / М. С. Уваров // Перспективы метафизики :
классическая и неклассическая метафизика на рубеже веков. - СПб., 2000- С. 106-124.
2 Радеев, А. Е. Искусство, творительный падеж, Жижек [Текст] / А. Е. Радеев // Эстетика без искусства?
Перспективы развития. - Материалы международной конференции 24-25 апреля 2009 года. - СПб., 2010.
романтизма (т.е. акции наследования греко-римской архаики) делают акцент на том, что центр тяжести в опыте мысли должен быть перенесен с формальнологического, «головного» построения на «сердечное», тактильно-чувствующее, принуждающее к участию.
В русской культуре рациональные установки немецких романтиков получают развитие в работах авторов модерна, а в конце XX века подвергаются анализу в текстах А. В. Михайлова, который через школы романтизма перезагружает концепт «современное» и настаивает на необходимости переосмысления философского словаря, определяющего оптику и сенсорику, поскольку именно романтикам принадлежит «"нешумная" революция взгляда на мир». Это - «эстетическая революция», и она ставит под вопрос в первую очередь язык мысли и, в то же время, пробует на мыслительную прочность язык сказки, мифа, сентенций, отстаивает рефлексивный статус парадокса, репрезентации чувственного опыта через образ, символ, наполненный авторским содержанием . Кроме того, А.В. Михайлов, изучая контекст романтической традиции, указывает на то, что специфический стиль философствования близок отечественной культуре в первую очередь по организации русского языка (что показано в учении о поэтике А. Н. Веселовским), а позиции В. И. Вернадского, П. Флоренского в плане осмысления бытия предвосхищают философские концепции Европы начала XX века именно потому, что грамматическая структура европейских языков во многом ограничивает масштаб мысли, тормозит импульс . На актуальности романтических штудий для осмысления модерна (взятого в семантическом разрезе «современности») настаивает В. М. Дианова: романтики задали такой порядок мысли, в котором впоследствии располагает себя последующая история культуры и, в первую очередь, философия .
Ф. Ницше, наследуя интуиции романтиков, А. Шопенгауэра и предпринимая реконструкцию античной рациональности, проблематизирует в первую очередь язык, стиль, форму фиксации мысли и порядок формирования выразительного сюжета, адекватного импульсам проживаемой мысли. Следуя ницшеанской логике, европейская философия меняет курс с сугубо спекулятивной, «предметной» рациональности на рациональность, чувственно ориентированную. Философия восстанавливает такие структуры мысли, которыми она определяет собственное естество в своем истоке: в технически определенном мире актуализацию получает исконный вопрос о природе мысли, о существе человеческого, о сущности вещей (в работах В. Беньямина, М. Хайдеггера, Э. Юнгера и др.), но в поле мысли допускается не столько ее понятийная оболочка, сколько то, что «больше, чем» понятие, вещь (к примеру, в фигуре гештальта Э. Юнгера). И это «больше, чем» с необходимостью указывает на границу, предел, который если и мыслим, то, скорее, по гегелевской логике возвышенного, которая не обнадеживает в наличии трансцендентного (в отличие от логики возвышенного И. Канта), но оставляет чистое ничто, «радикальную негативность», не обещая положительного сюжета мира. Возвышенное актуализирует в философии фигуру Эстезиса, которая приобретает особую актуальность в пограничные эпохи: Эстезис принуждает отказаться от предсказуемых выводов, поставляемых логическими
3 Михайлов, А. Эстетические идеи немецкого романтизма [Текст] / А. Михайлов // Эстетика немецких
романтиков. - СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2006. - С. 407.
4 Михайлов, А. Мартин Хайдегтер : Человек в мире [Текст] / А. Михайлов // Избранное. Историческая
поэтика и герменевтика. - СПб. : Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 2006. - С. 437.
5 Дианова, В. М. Глава «Философия искусства романтиков в контексте Нового времени» [Текст] / В. М.
Дианова // Постмодернистская философия искусства : истоки и современность. - СПб., 2000.
7 системами, от позиции отстраненного наблюдателя, от гносеологических бинарностей, раскалывающих сознание и мир, но в вопросе о природе мысли развернуть себя к истоку и принять множественность мыслительных оснований. Эти принципы формируют установку на восприятие природы мысли как в европейской культуре начала XX века, так и в русском модерне. Природа мысли, воспроизводимая при помощи конструкции «более, чем», через фигуры «неявного», «неочевидного», сокрытого, но обусловливающего существование, актуальна в рефлексивных позициях В. Беньямина, М. Хайдеггера, Э. Юнгера, Ф. Г. Юнгера, Г. Фигаля, Ф. Кампера, В. Флюссера и др., а также (на несколько десятилетий раньше, в сравнении с Европой) - в эстетических позициях русских художников.
Акцент на принадлежности языка - плану мысли, на мыслительном статусе самой логики сделан в работах Л. Витгенштейна. В современном срезе отечественной философии анализ фигур логики Витгенштейна, обоснование того, что его поздние работы детализуют ранние позиции, согласно которым «мистическое» определяется как «невысказанное» жизненного мира, присутствует в работах В. А. Суровцева. Возможность орнаментальной репрезентации логических процедур, позволяющая актуализировать архаические границы семиозиса и перераспределять определенный их рамками смысловой ресурс, осуществляется в исследованиях В. И. Разумова.
Тема взаимодействия Эстезиса и Логоса, а также проблематизация исконного архаического истока в контексте глобального размывания культурных форм обнаруживает себя и в современной отечественной философии культуры: в стратегии топологической рефлексии В. В. Савчука, Д. Кампера, в проекте археоавангарда Ф. И. Гиренка. Архаика как философский проект получает реализацию через актуальность мысли места, живого пространства, опыта телесного, осязательного, тактильного - эстетики и хаптики, отличной от эстетики сдвигом «в сторону чувственности как таковой» (М. Эпштейн). В поиске адекватных полноте мысли способов репрезентации Эстезис вынуждает обратиться к существу поэзии, к мифу. На исследовательскую актуальность эстетического измерения мысли указывают некоторые научные мероприятия, одной из задач которых выступает вопрос о возможности соотношения Логоса и Эстезиса, о способах этого соотношения и его формах .
Акцент на переосмыслении Эстезиса часто поставлен и обоснован в исследованиях, посвященных авангардным практикам начала XX века. Несмотря на то, что смысловые диверсии авангарда начала XX века (как европейского, так и отечественного) в начале XXI века перестали восприниматься провокативными, все же не будет преувеличением сказать, что сегодня эстетика мысли, как одно из условий авангардистских практик, значительно расширяет тематическое пространство философии, отстаивая право на иное прочтение традиции, в том числе и традиции отечественной философии, поэтому остаются востребованными концептуальные конструкции А. Арто, А. Жарри, Г. Аполлинера, Т. Тцары, И. Голля, П. Клоделя, Ж. Кокто, С. Беккета, Э. Ионеско, В. Хлебникова, футуристов, ОБЭРИУ и др. Новаторство авангарда, нацеленное на возобновление живой формы путем обострения различных модусов чувственного опыта, остается
6 Эпштейн, М. Философия тела [Текст] / М. Эпштейн // Эпштейн М. Философия тела. Тульчинский Г. Тело
свободы. - СПб. : Алетейя, 2006. - С. 35.
7 Эстетика в XXI веке : вызов традиции? (Сборник статей) [Текст]. - СПб. : Санкт-Петербургское общество,
2008.
8 востребованным в процессе испытания границ отечественного языка как языка мысли. Осмысление авангардных практик в так заданном исследовательском режиме имеет место в комментариях к переводам текстов французского авангарда С. Исаева, С. Фокина, В. Лапицкого, а также в работах М. Эпштейна, в поликонтекстуальном «театре свободной мысли» , в исследованиях по эстетике мысли отечественного авангарда (Ю. С. Степанова, Ф. Серса, Вл. Фещенко и др.).
В фундаментальных исследованиях Ю. Мамлеев, М. Ямпольский, В. Бибихин, В. По дорога указывают на чувственную, тактильную определенность отечественной культуры. Авторами проводится тематизация истока, а философский дискурс тесно соприкасается с текстами поэтов (как современных -О. Седаковой, В. Кривулина, А. Драгомощенко, так и времени начала века). В. Савчук подвергает аналитике актуальное искусство современных художников, сопоставляя почерк художника и философа (часто сополагая практики искусства и философии в едином концептуальном жесте). М. Уваров исследует музыкальные композиции в статусе мыслительных фигур. В работах И. Евлампиева, В. Подороги поэтика литературных произведений получает преломление в историко-философском ключе.
Анализ, нацеленный на соотношение русскоязычной философии с поэтико-художественным дискурсом, осуществляется в исследованиях и философов, и культурологов, и литературоведов последних десяти-пятнадцати лет. Возможность сближения литературы, поэзии, эстетических манифестов, лингвистики с философией, понимаемой в качестве специфической творческой практики, в которой мысль разрешается ресурсом русского языка, получает осмысление в работах Л. А. Гоготишвили, М. Спивак, М. Л. Гаспарова, Вяч. Вс. Иванова, Ю. Степанова, Н.Л. Блищ, Л. Пановой, Е. Г. Эткинда, А. М. Ранчина, Л. Лосева, С. Волкова и др. Легитимация поэтического слова в философском дискурсе, соотношение практик искусства и философии могут быть восприняты указанием к возможности мыслить эстетично и в эстетических координатах осваивать мышление (М. С. Каган), тем самым расширять и трансформировать рациональные рубежи «классической эстетики» (В. Дианова).
Такие указания и ссылки дают основание задуматься о специфике отечественной философии, которая еще в начале XX века уделяет внимание природе собственной мысли, и в плане формирования языка, выбора мыслительных стратегий ориентирует себя и на стилистику ницшеанских текстов, и на тексты Пушкина, Гоголя, Достоевского. В начале века специфическим образом организованный текст вбирает в собственное пространство ключевые установки на квалификацию мысли, характерные для «текста Пушкина», «текста Гоголя», «текста Достоевского», тем самым позволяет квалифицировать такой регион русской культуры как «Петербургский текст», выступающий в этом разрезе уже не столько литературным, сколько философским феноменом. Концепт «Петербургского текста» предложен отечественной культуре и получил свое литературное освещение в работах В. Н. Топорова. Подвергая исследованию стилистические линии, определяющие рефлексивные контуры русской культуры начала XX века, Л. Ф. Кацис предлагает конкретизировать «Петербургский текст» таким явлением как «розановский текст», вбирающим в собственное пространство эстетические жесты художников, музыкантов, поэтов, провоцируя многих (М. Кузмина, А. Ремизова, В. Маяковского, В. Шкловского и др.) на стилистические сдвиги в формировании выразительного ресурса мысли, на трансгрессию (если
8 См. : Речевые ландшафты : Театр свободной мысли / Фигуры речи-3. - Запасный выход, 2007.
9 воспользоваться терминологией М. Фуко) смыслового образа, на остраннение выразительной формы, сподвигая поэтов принимать поэзию, слово как пойэзис (творческое делание) первостепенно делом мысли, сопровождаемым телесной вовлеченностью в процесс артикуляции. Как сообщает В. Шкловский , В. Розанов не излагал принципы бытия живой формы, но показывал; его реплики -акция мысли, деструктивный жест в отношении к остановившейся, застывшей в монументальном состоянии традиции.
Надо сказать, что стилистика мысли начала XX века, позиционирующая себя в качестве инаковой в отношении к «русской религиозной философии», ставит перед исследователями задачу переосмыслить такой регион отечественной культуры, как философия, и сделать акцент на текстах, выпадающих из русской философской традиции. Исследование русской философии через концепт «поэтическое мышление», через фигуру Эстезиса осуществлено в работах М. К. Мамардашвили, В. В. Бибихина, Л. А. Гоготишвили, А. А. Грякалова, Ф. И. Гиренка, С. А. Лишаева. Аналитика данных исследований позволяет вести речь об альтернативной традиции русской философии и вызывает необходимость детальной проработки специфического концепта «русский философский текст», организованного мыслительными фигурами русского модерна.
Работы, нацеленные на исследование природы русской религиозной философии, также включают в себя указания на присутствие в едином топосе русской культуры конца XIX - начала XX столетия мыслительной стратегии, отличной от традиционной: работы П. П. Гайденко, Н. В. Мотрошиловой, И. И. Евлампиева.
Модерн как иное измерение русской философии актуализирует архаику национальной культуры, в том числе и архаическое восприятие философии. Ряд исследований, посвященных осмыслению различных исторических периодов русской философии и культуры, выявляет фигуры мысли, выступающие ключевыми для отечественной культуры, такие как «афористичность», «желание ухватить предел и помыслить беспредельное» (работы Т. В. Артемьевой, М. Н. Громова, Н. С. Козлова, Д. С. Лихачева, Б. А. Успенского, Ю. М. Лотмана и др.). М. Н. Громов, Н. С. Козлов, рассматривая характер отечественной мысли с X по XVII в.в., приходят к выводу о том, что в истории русской культуры «под философией понималось не только привычное для нас понятийно-логическое осмысление бытия и сознания. Философия понималась и как умение выражать в духовно-пластической форме наиболее важные для человека проблемы его существования; и как практическое служение избранному идеалу; и как совокупность теоретического и практического знания; и как жизнестроительное учение; и как всеохватывающая мудрость, высшее ценностное содержание всей совокупности знаний о мире и человеке» . Так, философия воспринималась из своего исконного значения - «любовь к мудрости» и являла собой «особый вид духовной деятельности», часто носивший «невербальный характер».
Ориентир не столько на иную логику, сколько на Логос самого языка характеризует мыслительные стратегии русского модерна, который, актуализируя «русское мышление», избирает для себя в качестве «начала традиции» не столько учение о Всеединстве В. Соловьева, сколько семантические паттерны И.
9 Шкловский, В. Розанов [Текст] / В. Шкловский // Гамбургский счет : Статьи - воспоминания - эссе (1914—
1933). -М, 1990.
10 Громов, М. Н. Русская философская мысль X-XVII веков [Текст] / М. Н. Громов, Н.С. Козлов. - М, 1990.
-С. 38.
10 Анненского, К. Н. Леонтьева, В. О. Ключевского, А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Н. Лескова и др., указывающих на необходимость реставрации славянской культурной архаики через рекультивацию архаики языка. В этой исследовательской перспективе тексты модерна получили аналитику в работах таких современных авторов как Н. Ю. Грякалова, Вяч. Вс. Иванов, А. Г. Дугин и
ДР-
Следует обратить внимание на то, что если в русском искусстве «модерн» как теоретический концепт или как конкретный исторический период, населенный определенными школами, течениями, именами, достаточно подробно исследован (в работах Д. В. Сарабьянова, С. И. Николаевой, Е. А. Борисовой, Т. Ю. Стернина, Е. И. Кириченко, И. А. Муравьевой, Н. А. Нечаевой), то в области русской философии «модерн» как определенным образом заданная и выстроенная стратегия мысли, оснащенная рефлексивными приемами и фигурами, и стягивающая в собственное пространство школы, направления, а также позволяющая судить о наличии «теории», основательно не осмыслен, потому сам маркер «русский модерн» в поле отечественной философии (и философии культуры) остается не вполне легальным. В то время как в пространстве европейской философии термин «модерн», фиксирующий определенную парадигму мысли, присутствует и дискутируется (в работах П. Козловски, Ю. Хабермаса, В. Велына и др.).
Однако при том, что самая фигура «русский модерн», действительно, остается нелегальной для квалификации истории русской философии, все же опыт осмысления конкретных мыслительных фигур, позиций модерна в русской культурологии и в философии культуры присутствует (к примеру, в работах: Бибихина В. В., Гоготишвили Л. А., Грякаловой Н. Ю., Грякалова А. А., Гиренка Ф. И. и др.). В. В. Савчук, В. В. Бибихин, Ф. И. Гиренок, В. М. Камнев, Л. Карасев, Г. Варакина указывают на необходимость внимательного прочтения мыслительных жестов, тем, концептов модерна, конкретно - В. В. Розанова, поэтов, с целью проникновения через них, посредством них, и вместе с ними к ресурсу отечественной философии. Но, подчеркну, детальный анализ, позволяющий по определенным основаниям поэзию, музыку, живопись, архитектуру, театр начала XX века соотнести с планом мысли и с областью национальной философии, отсутствует. Прояснение черт единства и отличия модерна как одного из исторических периодов русской культуры и модерна европейского обнаруживается в работах Н. Григорьевой, Е. Павлова и др.
Кроме того, ссылки на тексты художников русского модерна пронизывают работы авторов европейского постмодерна (Ж. Де леза, Ф. Гваттари, Ю. Кристевой, Ж. Деррида, Ф. Лаку-Лабарта, А. Бадью и др.), тем самым присутствуя в формировании их концептов и установок на восприятие мысли и философии, что дает основание соотносить русский модерн и постмодерн Европы и в этом соотношении усматривать генетическую преемственность постмодерна с культурой русского модерна.
Итак, принимая во внимание степень исследованности проблемы, может быть сделан вывод: мысль как эстетический феномен подвергается аналитике и пристальному вниманию как отечественных, так и зарубежных исследователей; раскрыта и получила детальную аналитику идиома «модерна» как исторического периода развития культуры (и русской, и европейской), однако вопрос о «философии русского модерна», нацеленного на восстановление архаической природы национальной мысли, Эстезиса, поставлен не был в современной отечественной философии.
Объект, предмет и хронологические рамки
исследования.
Объектом исследования выступает русская культура, взятая в историко-культурном срезе «конец XIX - первая треть XX века».
Предметом исследования является своеобразие мыслительных форм, получивших воплощение в словесных практиках русского модерна.
За точку отсчета самостоятельной рефлексии, осуществленной национальной культурой, принят период последних десятилетий XIX века - первых трех десятилетий XX века, включающий в том числе и русскую эмиграцию. Следует подчеркнуть, что такой регион культуры как «русский модерн», не поддается однозначному ограничению конкретными историческими рамками, что связано с множественными интерпретациями феномена эпохи. Однако в контексте исследования верхней границей модерна предлагаю считать годы творчества В. Соловьева и И. Анненского (последние два десятилетия XIX века). Нижнюю границу часто определяют или революцией 1917 года, или смертью А. Блока и гибелью Н. Гумилева, или массовой эмиграцией. В то время как А.Ахматова, Б.Пастернак, В.Ходасевич и др. настаивают на автобиографических рамках эпохи, включают в ее контекст эмиграцию и нижним порогом определяют «красный террор», гибель О. Мандельштама, массовые репрессии (30-е годы XX века). Именно эта позиция, определяющая предел эпохи, актуальна для настоящего исследования.
Цель и задачи исследования.
Цель: обнаружить в рамках конкретной историко-культурной ситуации взаимозависимость Эстезиса и Логоса и показать, как эта взаимозависимость была отрефлексирована и реализована в мыслительных фигурах русского модерна.
Цель реализуется в решении ряда задач.
Задачи:
Выявить теоретико-методологические установки в исследовании национальных форм культуры.
На основании архаической реконструкции термина «эстетическое» показать, что Эстезис и Логос взаимозависимы, их взаимосвязь определяет рельеф семиозиса, а поскольку семиозис укоренен в пространстве конкретного языка, постольку Логос в своей конкретике национален.
Провести дифференциацию логического, выявить условия, позволяющие ввести концепт «логика участия», размежевать его с концептом «логики наблюдения». Ввести в исследовательский контекст фигуру орнамента и обосновать его в качестве архаического состояния культурного знака, репрезентирующего внутреннюю организацию «логики участия».
Показать, что онтологические рамки культурного семиозиса определяются внутренней архитектоникой конкретного национального языка, а в формировании фигур мысли оказывается задействованным грамматический ресурс.
Из лингвофилософских оснований провести стилистическую дифференциацию внутреннего пространства русской культуры, дать культур-философское обоснование присущей ей на протяжении всей истории диглоссии.
Выяснить условия, по которым исторический период «конец XIX - начало XX века» может быть квалифицирован в качестве специфического опыта философствования, неоднородного внутри собственного пространства. В этой
12
связи - описать ключевые топографические структуры
«текста» как способа организации мысли, провести топологию культурного текста и дать обоснование того, что рамках одной эпохи сосуществуют две парадигмы мысли, «классицизм» и «модерн». 7. Обосновать, что опыт мысли русского модерна имеет эстетический статус не столько потому, что реализуется практиками искусства, сколько потому, что восстанавливает первичные условия философствования, при которых Логос и Эстезис взаимозависимы, а сами мыслительные фигуры позволяют удерживать множественность оснований. В этом связи адаптировать культурологический термин «модерн» к области философии, раскрыть специфику философии русского модерна. Решение поставленных задач позволит доказать наличие в отечественной культуре самостоятельного опыта мысли, предпринятого «русским модерном», избирающим словесность на роль законодательницы форм «любви» и «мудрости», или -«философии» в ее греческом истоке.
Методические принципы и методологическая база исследования. В диссертационной работе задействованы методические установки, позволяющие эксплицировать «неявное», «скрытое», и, тем самым прояснить эстетическую природу мысли. Это экзистенциально-феноменологический метод М. Хайдеггера, расширенный методологическими установками Г. Башляра на природу рациональности: рациональность как форма мысли есть «непредсказуемый, свободный, открытый, непосредственный, заведомо неизвестный путь». Для осмысления «логики различия» задействованы установки на квалификацию природы логического Л. Витгенштейна, М. Фуко, Р. Барта. В формировании отношения «Эстезис - Логос - Семиозис» понимание «семиозиса» определяется работами Ч. Морриса. Положения, позволяющие утверждать стихийное в мысли, а также то, что философскую рефлексию следует проводить из ресурса конкретного культурного опыта, поскольку и самая философия - исконно греческий феномен, организованы посредством привлечения методологических установок А. Бадью, Ж. Делеза и Ф. Гваттари на квалификацию сущности философии и философствования. В формировании концепции диссертационного исследования задействован метод топологической рефлексии, получивший обоснование в работах В. В. Савчука. В опыте осмысления национального языка как ресурса мысли стратегия топологической рефлексии получает дополнение установкой на «первичный символ» Э. Сепира; «первичный символ» позволяет эксплицировать уникальные контуры «национального Логоса» за счет вовлечения в исследовательский контекст языковой архаики (эмоциональных структур языка, диалектно-узуальной стилистики). Кроме того, в исследовании использованы сравнительно-исторический метод, необходимый для того, чтобы провести сравнение состояния мысли сегодняшнего дня и состояния мысли начала XX века, как отечественной, так и европейской, а также обнаружить точки схождения/расхождения, пересечения, адаптации и пр.
Научная новизна исследования определяется полученными научными результатами:
- Показано, что прояснение природы мысли (зафиксированной Э. Юнгером с помощью конструкции «больше, чем», А. Бадью - фигурой «неразличимое») осуществляется за счет восстановления архаических условий семиозиса и приведения его функциональных значений к семантической прозрачности.
- Обоснована актуальность «эстетического» для восстановления
истоков культуры: культура пространственно ориентирована, воспринимается как
феномен экзистенциально значимый, проживаемый, чувственный, постольку
изначально знак как первоимя мысли вызывает резонанс, реконструирует
жизненное пространство, провоцирует чувственное переживание. Показано, что
категория «Эстезис» воспроизводит первичный опыт именования, выступает
«первознаком». Выяснено, что Эстезис позволяет удерживать множественность
мыслительных оснований и именно он сообщает многомерность культуре.
Положение «в архаическом истоке философии "Эстезис" и "Логос" совпадают» (А.
А. Грякалов) получило уточнение: Логос - это всегда Логос конкретной
национальной культуры.
- Раскрыто, что конфигурации Логоса и Эстезиса допускают в единое
исследовательское пространство мыслительные практики культуры, философии,
искусства и проясняют взаимоотношения между ними.
- Выявлен способ рационализации форм культуры. Такой способ допускает
в область философии мыслительные фигуры, органичные жизненному ритму
конкретной культуры. Посредством анализа традиций в восприятии форм Логоса
осуществлена дифференциация логического пространства на «логику участия»
(ratio-aesthetica) и «логику наблюдения» (ratio-speculum), показано, что архаическая
размерность культуры организует такой порядок логического, который
воспроизводит знаки присутствия, и в котором позиция отстраненного
наблюдателя остается не востребованной.
Введен концепт «логика участия», показано, что в «логике участия» становятся востребованными маргиналии формализованной рациональной парадигмы, фигуры «темного», «сновидческого», «неразумного» и пр.
Тезис об участии морфологической органики языка в деле мысли (получивший обоснование в работах Б. Кроче, К. Фосслера, Д. Остина, Э. Сепира, Д. Серла и др.) конкретизирован в исследовании русского языка как жизненной среды национальной культуры. Расширены лингвистические рамки морфологии, показано, что морфология содержит в себе черты «национального Логоса», обусловленные спецификой ландшафта, климата, образом жизни конкретного народа (народов) в конкретных географических условиях.
Доказано, что морфология органична жизненному укладу. Техники, актуализирующие грамматические рамки семиозиса, позволяют обнаружить его изнанку, тематизируют его грань, тем самым пробуждают в нем ходы мысли, Логос. Особенно пластичны в этом плане древние языки, степень формализации лингвистических рамок в которых достаточно невысока; как правило, это языки синтетического строя.
Выяснено: мыслительной конструкцией, задействую щей грамматический порядок национального языка в режиме логики участия, выступает эмблема, иероглиф, шире - орнамент. Обосновано: сопротивление русского языка (как и других языков синтетического склада) линейной логике аналитических языков, его пафос и производимая пафосом стилистика наводят на необходимость привлечения метафоры, воспроизводящей полноту языкового события (Логоса языка) и отличной от логики языков аналитического строя, формализующей мышление. Такой метафорой логического является орнамент.
Показано, что все указанные позиции получили аналитику в мыслительных практиках русского модерна. Деление на «модерн» и «классицизм», сосуществующих в рамках одного исторического времени, проведено по
14
содержательному основанию. Стилистика «модерна» актуализирует
первоопыт мысли, реализуется в единстве эстетических практик, Логос и Эстезис в ней взаимозависимы. Стилистика «классицизма» же ориентирована на традицию восприятия «логического», «философского» и определяется «русской религиозной философией».
- В пространстве русской культуры обоснована возможность вовлечения
искусствоведческого термина «модерн» в плоскость философии. Введен и получил
обоснование концепт «философия русского модерна».
Положения, выносимые на защиту:
Конкретный мыслительный опыт, тематизирующий предельные смыслы сущего, делает проблемными общепринятые положения, квалифицирующие «философию», поскольку мысль всегда есть «больше, чем» репрезентирующая ее форма, опыт «неявного», постольку природа и философии, и культуры (как жизненной среды философии) выходит за рамки статичного смыслового сюжета, нацеленного на их определение. Философия как способ вопрошания о природе мысли актуализирует «неявное», и такой порядок вопрошания возможен только из родной речи, т.е. из национального языка культуры, поскольку «неявное» указывает на границы семиозиса конкретной культуры. В пространстве философии в образе автора узнаваем «местный житель» той или иной национальной культуры, а поскольку средой культуры выступает язык, постольку философия изначально есть опыт испытания пределов родного языка.
Поскольку традиционное понимание «русской философии» определяется только стандартом «религиозной мысли», постольку иной опыт философствования остается маргинальным, «чужим», потому не распознаваемым. Но если провести реконструкцию семантического поля философии, то получается, что функции философии в пространстве русской культуры выполняют не столько практики, именующие себя «философскими», сколько практики, проблематизирующие природу национальной мысли из ресурса родного языка, но избегающие именовать себя философскими. В начале XX века русская культура проявляет заботу о самоопределении, но опыт самоопределения реализуется по-разному: конец XIX -начало XX века - это время, в котором в плоскости философии сосуществуют две эпохи, философский «классицизм» и философский «модерн». Различие между эпохами проводится по основанию различного отношения к природе логического и, в конечном счете, - к пространству культуры и к ее жизненной среде - к языку.
В попытке определить степень зависимости философии от конкретной культурной среды следует двигаться из культурного ландшафта - из родного языка - к формам мышления. Словесность русского модерна реализует опыт мысли, равноценный опыту, получившему в Греции статус «философского»: в порядке постановки вопроса о бытии сущего, в стремлении актуализировать «неявное» и выявить природу мысли из ресурса родного языка. Равно как греческая культура есть начало «культуры» как таковой (поскольку самое слово принадлежит порядку греческого языка), так и мысль русского модерна есть первоначальный состоятельный опыт национальной культуры, ориентированный не на экономику (и не на экономию) риторических средств, но на трату, не на описание исторических или социальных проблем, но на провокацию самой мысли.
Русский модерн демонстрирует: Эстезис есть первичная акция фиксации мысли, в своей непосредственности реализующая себя практиками искусства, в большей степени - словесности; Эстезис вызывает резонанс и принуждает к участию. Поскольку мысль есть всегда «больше, чем» мыслимое, постольку
15 Эстезис в специфических фигурах реализует это «больше, чем», удерживая множественность оснований. Тематическое и смысловое поле философии русского модерна организовано фигурами, провоцирующими мысль.
Внутренняя логика русского модерна раскрывает логику как способ проявления «неявного», в этом ключе она может быть репрезентирована как «логика различия», характерными чертами которой выступает не экономия выразительных средств, но «трата», «жертва», «дар», активирующие зону «неявного» в среде конкретно культурного семиозиса, в ее обретении -функциональность «пустого знака». Выразительные фигуры (мыслительные как риторические) ориентированы на методическое выведение мышления на грань коммуникативного Логоса. Логика различия сообщает русской культуре стратегический ресурс для самоосмысления, актуализируя территорию предела, и, соответственно, позволяет перевести такие идиомы как «Хаос», «Бездна» (фиксируемые иностранцами в качестве характерных черт русского Логоса) в рациональную плоскость, тем самым выяснить природу мысли (и форматирующей ее рациональности), исполненной ресурсом национального языка.
Установки на квалификацию рациональности, сообщаемые логикой различия, позволяют обнаружить в пространстве русской культуры наличие специфической версии философствования, производной из мыслительного опыта русской словесности. Эта версия фиксируется идиомой «Русский философский текст», отличной от идиомы «русская религиозная философия». Актуализация культурной архаики (греческой) с целью активации выразительного ресурса национального языка, природы «национального Логоса», и тем самым - самой философии, принадлежит «Русскому философскому тексту» и этим определяет его состоятельность в постановке вопросов о существе национального тела отечественной культуры, удостоверяет русскую культуру в наличие самостоятельного философского опыта, органичного ее мыслительной природе.
Теоретическая значимость исследования может быть определена следующим образом: Аналитика мыслительной природы отечественной культуры позволяет реконструировать представление о традиции русской философии. Перспектива альтернативной традиции русской философии позволяет настаивать на автономии таких национальных фигур мысли как соборность, братство, правда, ускользающих от однозначной предикации, сопротивляющихся описанию ресурсом линейной логики. Эти и подобные им фигуры мысли не могут быть осмыслены и описаны терминами чужой рефлексивной традиции, не умещаются в понятийные сетки, а в опыте саморефлексии (самоощущения) требуют привлечения национального языка и ресурса живой речи. Кроме того, эстетический статус мысли, в пространстве русской культуры получивший обоснование в рациональных техниках русского модерна, расширяет горизонт восприятия отечественной философии (онтологии, гносеологии, методологии), поставляет рефлексивные композиты, востребованные русской (русскоязьшной) культурой сегодня.
Практическая значимость исследования состоит в привлечении внимания к природе русской мысли, к формам, определяющим существо национальной культуры, к осмыслению ее (культуры) глубинных оснований и мыслительных платформ. Обращение к собственному наследию, конкретно - к сущностной специфике рациональных композиций - извлекает из забвения мыслительную работу, предпринятую многими поколениями, медиально представляет ее, делает ее актуальной в свершающемся «сегодня». Исследование представляет собой
медиа-ресурс в формировании восприятия собственно мыслительного
тела отечественной культуры. Полученные в результате исследования выводы и предложенный аналитический материал могут быть использованы при разработке учебных курсов и пособий по таким специальностям как: философская антропология, философия культуры, онтология и теория познания, история русской философии.
Апробация результатов исследования была осуществлена в тематических мероприятиях Лаборатории архаической мифопоэтики и теологии «АнтропоТопос» (ОмГУ им. Ф. М. Достоевского), в том числе, в концепции альманаха «АнтропоТопос» № 12/8 «Словесная эстетика русского модерна» (Режим доступа: ), в проведении в рамках «Дней Петербургской философии-2009» круглого стола по тематике «Диалогический подход М. Бахтина к интерпретации классических текстов» (СПбГУ, 2009 г.), в рамках концепции круглого стола «Мыслительная перспектива шокового в формировании ценностных миров», проводимого в рамках «Дней Философии в Санкт-Петербурге-2011» (СПбГУ, 2011г.). Результаты исследования получили свое воплощение в разработке общеуниверситетских спецкурсов «Язык русской философии» и «Мыслительные стратегии русского модерна», прочитанных в Омском государственном университете им. Ф. М. Достоевского в зимний семестр 2008 года и в весенний семестр 2009 года. Ключевые положения были проработаны в монографических исследованиях (Кребель, И. А. Мифопоэтика Серебряного века: Опыт топологической рефлексии. - СПб. : Алетейя, 2010. Исследование проводилось в рамках проекта Гранта Президента МК-581.2007.6; Кребель, И. А. Территория предела: Эстетика мысли русского модерна. - М. : «Канон+», 2011. Исследование проводилось в рамках проекта Гранта Президента МК-3196.2009.6). Также апробация результатов исследования была осуществлена в форме докладов на всероссийских и международных конференциях, семинарах, на проводимых автором исследования круглых столах.
Диссертация обсуждалась на кафедре эстетики и философии культуры философского факультета СПбГУ 14 апреля 2011 года (протокол № 9) и была рекомендована в Диссертационный совет по специальности 09.00.13 -«Философская антропология, философия культуры». Основное содержание диссертации изложено в 2-х монографиях, в статьях и научных докладах (22 работы общим объемом более 70 п.л.).
Структура диссертации обусловлена логикой исследования. Объем работы состоит из введения, трех глав, детализирующих их тематическое пространство параграфов, и заключения, содержащего основные итоги исследовательской работы, выводы, полученные результаты.
Диссертация снабжена списком используемой литературы и источников на русском и иностранном языках, включающим 489 наименований. Библиографические сведения приводятся в исследовании в постраничных сносках-примечаниях. Общий объем диссертации - 374 стр.
