Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Рождение рационализма 29
Глава 2. Культ и крушение разума 47
Глава 3. Кант и Гегель: немецкая теория французской революции 65
Глава 4. Ошибки юности (К портрету революционного романтизма) 94
Глава 5. Великое противостояние. Классы и классовая, борьба. (Марксизм)ІОІ
Глава 6 Сон разума порождает чудовищ. Идеология тоталитаризма 118
Глава 7. Свет разума поражает чудовищ. Общество и наука 134
Глава 8 Быть или не быть? Горизонты конвергенции 151
Глава 9. Новое время в эстетическом измерении: век Золотой, век
Серебряный и век Медный 169
Заключение 187
Использованная литература 190
- Рождение рационализма
- Культ и крушение разума
- Кант и Гегель: немецкая теория французской революции
- Ошибки юности (К портрету революционного романтизма)
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Наряду с природой история -пробный камень диалектики. Философы не «придумывали», а открывали диалектические законы и категории в характере и содержании исторического времени - прежде всего, как сложную систему опосредовании, противоречивую, неоднозначную связь между целью, средством и результатом человеческих действий и поступков, а то и прямое несовпадение, расхождение между ними. Шёл в комнату - попал в другую: такое бывает не только с персонажами комедии, но порой и с целыми странами и народами, а то и с родом человеческим в целом. Если правда, что люди и авторы, и актеры собственной драмы, то следует признать: именно от авторства они в большинстве своем склонны отказаться. Слишком велика ответственность за плохо написанный сценарий - лучше приписать его силам сверхъестественным, от нашей воли не зависящим.
Но интуиция великих философов XVII века говорила об ином - о том, что мышление так же универсально, как и протяженность (Декарт), что оно есть вечный атрибут субстанции (Спиноза), что оно вездесуще, как вездесущи его атомарные субстанции (Лейбниц), о том, что носитель и творец мысли - человек («мыслящий тростник» Паскаля). Последующие столетия (XVIII - XX) воздвигли, развили на предпосылках рационализма комплекс наук о мышлении (логику, психологию, эвристику и др.) В то же время сегодня нельзя не видеть, что классический рационализм Декарта - Гегеля односто-ронен и требует серьёзных корректив, особенно в свете открытия философами и психологами XIX - XX вв. феномена бессознательного. (Без этого открытия история последних столетий была бы совершенно не объяснимой).
Но и в XVIII веке просветители, говоря о массах своих современников,
с горечью сокрушались, самостоятельно мыслить и ориентироваться в мире не может. Слепо веря «толпе», они даже не осознают этого. Такое состояние души философы-рационалисты называют «неясным», «смутным», противопоставляя ему - и в науке, и в нормах жизни - ясную и отчетливую мысль, свободную от всех форм конформизма.
Рационалисты-просветители XVIII века как бы нарочно не замечали парадоксальности своих суждений. Чернь (необразованное большинство их современников) не мыслит, в то время как камень - мыслит! (Ведь мышление - всеобщее свойство мирозданья). Для докантовской (докритической) философии такое противоречие было в принципе неразрешимо, потому что мыслящее существо философами XVII-XVIII веков (от Бэкона до Юма) рассматривалось только как отдельный, изолированный субъект, с более или менее развитыми - индивидуальными свойствами.
Классическая немецкая философия - и в этом её мировое значение - не умаляла и не снимала роли мыслящего индивида в культуре и обществе. Но центр тяжести проблемы она перенесла с индивидуального сознания на сознание родовое, трансцендентальное, на социальный мир, историческую эпоху. Сама философия, говорит Гегель, есть эпоха, схваченная в мысли.(28) Каждый исторический период, как бы добавлял к сказанному Стендаль, имеет своих героев, своих безумцев и своих гениев. У каждого из них свои прозрения и свои роковые ошибки.
Мыслит эпоха, время, родовое сознание. Мыслящий индивид всегда стоял и сегодня стоит в сложных отношениях к своим современникам. Чаще всего он как бы был «гостем из будущего» (но иногда и «гостем из прошлого», реакционером). Тем, кто шел впереди, было особенно трудно. Что такое «горе от ума», известно не только из книг. Сократ и Галилей, Джордано Бру-
но и Николай Вавилов - их судьбы, как и судьба сотен и тысяч подвижников, борцов за свободу мысли, хорошо известна. Их судило и погубило современное им общество. И их же прославили потомки. Хотя слова «диссиденты» и «инакомыслящие» из современного политического лексикона, но и те, и другие - давние герои истории.
«Инакомыслие», естественно, полагало, что есть и мышление «правильное», общепринятое, ортодоксальное. Средневековых еретиков сжигали. Со временем их сменили «ревизионисты», «оппортунисты», «левые» и «правые» уклонисты - тягчайшие преступники в глазах властей. (Но чаще всего сама власть и была преступной).
Каждое определение есть ограничение. И мы ограничиваем поле своего исследования: во времени - последними четырьмя веками, в пространстве -Западной Европой и Россией. Такой выбор не случаен именно в это время и на этой территории планеты произошли величайшие события, потрясения, определившие лик современного человечества.
Европейский Запад, даже в тяжелейших условиях идеологического диктата светской и церковной власти, совершил невиданную, беспрецедентную мутацию, изобрел новый, нетрадиционный способ и образ жизни, сотворил современную буржуазно-капиталистическую цивилизацию. Запад Нового времени - прямой и законный наследник древних цивилизаций восточного Средиземноморья, где важнейшую роль играла личная инициатива свободного человека, готового на риск и на ответственность за него. В то же время за промышленный переворот в Европе её жителям (а потом и не только им) пришлось заплатить высокую цену, и это тоже должно лечь на чашу весов истории - при решении вопроса о разумности и неразумии человеческого выбора, о «норме» и «патологии» исторических новообразований. Сама
жизнь в Новое время рождает рационализм - не только как феномен философской рефлексии, но как особый способ человеческого бытия и сознанья, с его собственными проблемами:
разумен ли «массовый» человек? Разумно ли массовое сознание? Или бремя страстей человеческих сильнее всех доводов рассудка?
абсолютна ли противоположность разумности и неразумия в делах и помыслах человеческих? Или это относительные, исторически-преходящие противоположности?
Новая, буржуазно-капиталистическая эпоха смотрит на предшествующее ей время (на средневековье) как на сплошную полосу диких ошибок и заблуждений. Но самые смелые мыслители XVII-XVIII веков, поборники Разума, не обольщались своими современниками. Элитный слой научно-философского сознания слишком высоко вознесен над обыденностью жизни. Это была, конечно, не вина, а беда науки, ее «ахиллесова пята», удобная мишень для иррационалистической критики казалось бы, победившего рационализма. Копья для удара по рационализму и оптимизму Декарта и Гегеля уже готовились Шопенгауэром, Кьеркегором, Ницше.
Философы - и рационалисты, и их оппоненты -. чутко вслушивались в многоголосье времени. Как и искусство, философия рисовала интеллектуальный и эстетический портрет очень сложной, противоречивой эпохи. Вряд ли одна, единственная философская, мировоззренческая система обладала монополией на истину. Каждая значительная идея и каждый оригинальный, самостоятельно мыслящий философ выражали и отражали грань, момент истины. Полифония мысли - её естественное состояние для цивилизованного общества. XX век свидетельствует: нет ничего опаснее «нового средневековья», запрета на свободу мысли, откуда бы этот запрет ни исходил - от церкви, государства или политической партии.
сударства или политической партии.
Философия свободы возможна лишь там, где есть свобода философии. (То же и в других, высоких сферах творчества). А в психологии масс? Тоталитарная власть давно (со времен Макиавелли, если не раньше) осознала важность умелого управления «толпой», удержания её в узде - вспомним «вождей», от Цезаря до Мао. Но только в наше время, в наш век трудами великих ученых и философов создано, разработано учение об архетипах коллективного бессознательного. На наш взгляд, это учение о гуманитарном знании должно занять столь же фундаментальное положение, как теории Эйнштейна и Планка в современном естествознании.
В массовом, неотрефлексированом сознании «витает» подлинный дух народа, дух времени. Массовое сознание - повелительно. Оно побуждает. Его психологический компонент - вера, без чего не было бы и не могло быть человеческой субъективности, человеческого отношения к миру. Без веры человеческая жизнь была бы бессмысленной и бесцельной, у людей не было бы надежды, а, следовательно, будущего.
Философская антропология, начиная с Канта, говорит нам: человек изначально зол. Это потому, развивает кантовский постулат Шопенгауэр, что воля человека есть осколок мировой воли, мирового зла. Воля сильней интеллекта. Это и заставляет человека поступать худшим образом, хотя есть и гораздо лучший выход из положения, и он для стороннего взгляда почти очевиден. Вопреки тому, что думали по этому поводу просветители, прямого соответствия между знанием и действием нет. Вопреки Сократу добродетель не следует из знания. Напротив, человек любит знание потому, что он любит добро, а деятельность вызывает потребность в обретении новых знаний.
На каждого мудреца довольно простоты. В духовном мире человека и
человечества интеллектуальная составляющая - лишь одна из слагаемых культуры. Сам по себе ум (интеллект) может быть и злым, холодным и даже преступным. Или очень самонадеянным, каким был разум Просвещения, мнивший, что ему теперь раз и навсегда открылся прямой и надежный путь к совершенному, справедливому общественному строю. Говорят, что из истории люди не извлекают уроков. Думается, что это все же не так. Если речь идет о массах, то они такой урок извлекают, но опыт истории откладывается у них не на рефлексивном уровне сознания, а на уровне эмоциональной памяти, в форме инстинкта. С этим не могут не считаться даже профессиональные политики и дипломаты, один неосторожный шаг которых мог бы стать роковым для человечества. Инстинкт самосохранения - древний инстинкт, могущественное изобретение природы.
Инстинкт, сам по себе, сегодня недостаточен, чтобы найти правильное, всесторонне взвешенное решение мировых проблем, и здесь не должно быть ни стандартов, ни шаблонов. Но инстинкт (бессознательное) - хороший «стоп-кран», надежный механизм для экстренного торможения локомотива истории. Им пользуются, когда нужно остановить состав, не дать ему сойти с рельс и полететь в пропасть. Такой опыт люди в своей памяти все же хранят, не осознавая этого.
Европейский человек - не созерцатель, а деятель. Природа для него -не храм, а мастерская, а сам человек в ней работник.
В Новое время изменять мир призывают нас философы и ученые, инженеры и мореплаватели, писатели-фантасты и даже отцы-священнослужители (последние говорят об изменении духовной организации человека). «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее - вот наша задача» - выдающиеся садовод и селекционер прекрасно выразили до-
минанту, максиму своего времени. Под этой максимой могли бы подписаться Николай Федоров и Константин Циолковский, Карл Маркс и все герои Жюль Верна - от Робура - завоевателя до капитана Гранта. Советские пионеры и школьники, как и их ровесники в Европе и Америке, мечтали покорять природу. Академик Вернадский не без гордости, однако, с чувством огромной ответственности признавал, что в XX веке человек становится самой мощной геологической силой планеты.(21)
В этом направлении работала, прежде всего, инженерная мысль, работали изобретатели. И работали столь стремительно и успешно, что мир вещей, нужных и ненужных, захламили, отравили биосферу. Успех в достижении частных, ближайших целей обессмысливался сопутствием факторов, способных погубить и природу и человека в ней. Разум оборачивался неразумием, рациональность - абсурдом, покорение природы - пробуждением в ней сил, не подвластных контролю тех, кто их вызвал. Так же, но в еще более острой и драматической форме обернулась к десяткам и сотням миллионов людей работа разума по социальному переустройству мира. Разум XVIII века во имя равенства, свободы и братства вызвал к жизни топор - главное орудие, на котором держалась основная твердыня тысячелетнего неразумия средних веков. (Хотя гильотину и кровь якобинцы в расчет не брали, как деталь, видимо, для них не важную). В XX веке русская революция и строительство коммунизма творились, тем более, «по науке», т.е. по предначертаниям разума. Не будем спорить: марксизм действительно вырос на столбовой дороге мировой культуры. Тем печальней сегодняшние разочарования в нем. Печальней и для марксизма и для его лона - культуры Запада, по преимуществу - культуры сциентистской, культуры «закрытого общества» (К. Поп-пер). Марксизм впитал в себя, сконцентрировал в себе громадный интеллек-
туальный запас, освободив себя лишь от одной «мелочи»: от сострадания к отдельному человеку, от любви к ближнему и «дальнему». Единственным и универсальным средством перекройки и переделки мира марксизм - и здесь он неоригинален - избрал НАСИЛИЕ, как средство самое простое и естественное.
Тех, кто от такого средства отказывался, считали утопистами и даже «юродивыми», т.е. людьми явно неразумными. А кто же разумен? Неужто те, кто готов истребить половину человечества во имя торжества своих отвлеченных доктрин и идеалов? Кто по-настоящему мудр: тот, кто сострадал детской слезинке или тот, кто призывал превратить войну империалистическую в войну гражданскую, т.е. в войну братоубийственную? Сегодня, на заре XXI века, разум и неразумие должны, наконец, найти для себя истинных адресатов! Это и есть переоценка ценностей, требующая больших усилий души. Но душа - обязана трудиться!
Труд души - это нечто большее, чем труд холодного, отвлеченного ума, не согретого человеческим сердцем, человеческим сочувствием. (Такой ум Достоевский называл «эвклидовым»). В русской философии Всеединства односторонность абстрактной мысли снимается идеалом цельного знания, объединяющего в себе опыт (науку), умозрение (философию) и веру (переживание человеком своей сопричастности к Абсолюту). Лишь синтез, цело-купность душевных свойств, способностей нашей души могут быть надежным путеводителем к истине и объективным измерением и интеллектуально-нравственной атмосферы общества.
Степень научной разработанности проблемы. Многоплановости проблемы соответствует и многообразие научных направлений исследований, проводимых учеными-обществоведами на протяжении XIX-XX веков.
Остается задача обобщения, синтеза теорий, репрезентирующих Новое время, позволяющих составить его портрет, восстановить его облик как некоего креативного начала, интеллектуального импульса. В то же время остается и другая проблема - проследить диалектику логического и исторического на отрезке истории, наиболее богатом, насыщенном сложным и противоречивым содержанием, конфликтами и антагонизмами, но вместе с тем и вселяющим реальные надежды на созидательные способности разума, при этом необходимым остается соотнесения одного и другого, поэтому философские теории Нового времени представляют для нас и определенный (реальный, базовый) уровень разработки проблемы, ее осознания, рефлексии, и сам исходный идейный материал (источник), подлежащий анализу.
Великие философы Нового времени, вдохновленные рационалистическим духом эпохи, выступали как глашатаи ее, как наиболее глубокие выразители своего века. Философы не «придумывали», а открывали диалектические законы и категории в характере и содержании исторического времени -прежде всего, как сложную систему опосредовании, противоречивую, неоднозначную связь между целью, средством и результатом человеческих действии и поступков, а то и прямое несовпадение, расхождение между ними. Интуиция великих рационалистов XVII века говорила о том, что мышление так же универсально, как и протяженность (Декарт), что оно есть вечный атрибут субстанции (Спиноза), что оно вездесуще, как вездесущи его атомарные субстанции (Лейбниц), о том, что носитель и творец мысли, напротив, зыбок и хрупок («мыслящий тростник» Паскаля). Но мыслящий ли? Просветители XVII века в этом сомневались. Вольтер и Дидро были о массах своего времени невысокого мнения. Массы не мыслят, а слепо доверяют «толпе», не осознавая этого. Рационалисты в своем недоверии «толпе» переходили всякие границы. «Чернь» не мыслит, а камень мыслит?! (В XVII-XVIII веках в философии были широко распространены представления и идеи гилозоизма). Для докантовской (докритической) философии такое противоречие было не-
устранимо, потому что мыслящее существо философами XVII-XVIII веков (от Бэкона до Юма) рассматривалось только как отдельный, изолированный субъект, с более или менее развитыми индивидуальными свойствами. Сама жизнь в Новое время рождает рационализм - не только как феномен философской рефлексии, но как особый способ человеческого бытия и сознанья, с его собственными проблемами:
разумен ли «массовый» человек? Разумно ли массовое сознание? Или бремя страстей человеческих сильнее всех доводов рассудка?
абсолютна ли противоположность разумности и неразумия в делах и помыслах человеческих? Или это относительные, исторически-преходящие противоположности?
Новая, буржуазно-капиталистическая эпоха смотрит на предшествующее ей время (на средневековье) как на сплошную полосу диких ошибок и заблуждений. Но самые смелые мыслители XVII-XVIII веков, поборники Разума, не обольщались своими современниками. Элитный слой научно-философского сознания слишком высоко вознесен над обыденностью жизни. Это была, конечно, не вина, а беда науки, ее «ахиллесова пята», удобная мишень для иррационалистической критики, казалось бы, победившего рационализма. Копья для удара по рационализму и оптимизму Декарта и Гегеля уже готовилась Шопенгауэром, Кьеркегором, Ницше. Философы - и рационалисты, и их оппоненты - чутко вслушивались в многоголосье времени. Как и искусство, философия рисовала интеллектуальный и эстетический портрет очень сложной, противоречивой эпохи. Вряд ли одна, единственная философская, мировоззренческая система обладала монополией на истину. Каждая значительная идея и каждый оригинальный, самостоятельно мыслящий философ выражали и отражали грань, момент истины. Полифония мысли - её естественное состояние для цивилизованного общества. XX век свидетельствует: нет ничего опаснее «нового средневековья», запрета на свободу мысли, откуда бы этот запрет ни исходил - от церкви, государства или политической
*
партии.
В духовном мире человека и человечества интеллектуальная составляющая - лишь одна из слагаемых культуры. Сам по себе ум (интеллект) может быть и злым, холодным и даже преступным. Или очень самонадеянным, каким был разум Просвещения, мнивший, что ему теперь раз и навсегда открылся прямой и надежный путь к совершенному, справедливому общественному строю. Говорят, что из истории люди не извлекают уроков. Думается, что это все же не так. Если речь идет о массах, то они такой урок извлекают, но опыт истории откладывается у них не на рефлексивном уровне сознания, а на уровне эмоциональной памяти, в форме инстинкта. С этим не могут не считаться даже профессиональные политики и дипломаты, один неосторожный шаг которых мог бы стать роковым для человечества. Инстинкт самосохранения - древний инстинкт, могущественное изобретение природы. Инстинкт, сам по себе, недостаточен, чтобы найти правильное, всесторонне взвешенное решение мировых проблем, и здесь не должно быть ни стандартов, ни шаблонов. Но инстинкт (бессознательное) - хороший «стоп-кран», надежный механизм для экстренного торможения локомотива истории. Им пользуются, когда нужно остановить состав, не дать ему сойти с рельс и полететь в пропасть. Такой опыт люди в своей памяти все же хранят, не осознавая этого.
Учитывая приведенные соображения, мы можем сказать, что тема -«интеллектуальный лик» (портрет) эпохи - «подсказана» автору Гегелем, гегелевской «Феноменологией духа». В этом гениальном произведении поставлен вопрос о «переплавке» массового сознания в философское. Гегель охватил своим взглядом огромный пласт исторического времени - от античности до Французской революции. Но со времени написания «Феноменологии» прошло два века. И каких века! Величайшие надежды и величайшие тревоги людей не знают себе равных в истории. Но у диссертанта есть и концептуальные расхождения с автором «Феноменологии». Пережив трагедию
последних веков, вряд ли наш современник примет гегелевский оптимизм. Так ли разумен мир, как представлял себе Гегель? Не более ли прав Кант, говоривший об «изначальном зле» в природе человека? Не более ли прав Достоевский, писавший о Великом инквизиторе и «подпольном» человеке? Гегель, считаем мы, «отмахнулся» от человеческого неразумия, от того «сна», когда на свет выползают чудовища из ада. Гегель, а вслед за ним - теперь это можно сказать с грустью - и Маркс - «переоценили» человека и его интеллект, хотя именно за это критиковали когда-то просветителей-утопистов.
Для Гегеля истина — в общем. Единичное мало интересует мыслителя. Интересы рода бесконечно выше интересов индивида. Последнее можно и должно принести в жертву, использовать как средство для достижения общих целей. (И этот грех унаследован марксизмом). Рационалистический «перегиб» берлинского философа встретил резкую критику романтиков и ирра-ционалистов. И не только! Диктат общего над индивидуальным многими мыслителями и художниками XIX века был отвергнут как откровенный антигуманизм. Никакой прогресс, возражает Достоевский Гегелю, не стоит и слезинки ребенка. Классическая немецкая философия не умаляла и не принижала роли мыслящего индивида в культуре и обществе. Но центр тяжести проблемы она перенесла с индивидуального сознания на сознание родовое, трансцендентальное, на социальный мир, историческую эпоху. Сама философия стала представляться себе как «эпоха, схваченная в мысли» (Гегель). Мыслит эпоха - это, значит, мыслит родовое сознание. Индивид же может идти «в ногу» со временем, может отставать и может опережать его.
Но лик эпохи, портрет её далеко не всегда можно было воссоздать одной краской, не помогает и команда - «левой», и грозный окрик - «кто там шагает правой?». Напротив, требуется палитра. Многоголосье исторического времени, сопряжение различных, даже контрастирующих мотивов, истина и пустота звуков и фальшь - все это одинаково реально и одинаково ценно для осмысления, реконструкции лика эпохи, лика времени, В начале XIX века
молодой Гегель представил европейский Дух как диалектическое развертывание категорий - так из-под его пера вышла знаменитая «Феноменология духа». Автор «Феноменологии» охватил своим взглядом огромный виток западной истории от древнего эллинизма до Французской революции. XIX и XX века по сложности и поучительности превосходят все им предшествующие столетия. Жизнь, в том числе и, прежде всего духовная жизнь европейского человечества, многократно усложнялась. Мир вошел в состояние перманентного экзистенциального кризиса. Не только цивилизация, но и биосфера Земли могут быть сегодня стерты с лика планеты силой того самого Разума, которому еще совсем недавно классические века (XVII-XIX столетия) воздавали хвалу и славу. Такой проблемы для Декарта, Ньютона, Гегеля еще не было. Не сошел ли с ума сам разум? А может быть, у него просто закружилась голова «от успехов»? И всесилен ли Разум, если он бессилен против самого себя? Чем, как не этим высокомерием молодой науки (а она все еще очень молода), можно объяснить легкодумную решимость ученых на физические и генетические эксперименты, абсолютно, не совместимые с существованием не только живого организма, но и живой клетки? Чем, как не самонадеянностью социальной мысли, можно объяснить готовность меньшинства перекроить единым махом жизнь и быт большинства, привести миллионы людей в жертву идее?
Это и есть переоценка ценностей, которая легла в основание нашей работы, требующей больших усилий от исследователя, обязанного, по нашему мнению «докопаться» до исходного импульса, который характеризует не только эпоху, но прежде всего рядового субъекта истории, включая и неосознанные импульсы (массовое сознание), «народные движения», которые нуждаются в рефлексии, свете разума. Это работа души, души и тела. Труд души - нечто большее, чем труд холодного, отвлеченного ума, не согретого человеческим сердцем, человеческим сочувствием. (Такой ум Достоевский называл «эвклидовым»). В русской философии Всеединства односторонность аб-
страктной мысли снимается идеалом цельного знания, объединяющего в себе опыт (науку), умозрение (философию) и веру (переживание человеком своей сопричастности к Абсолюту). Лишь синтез, целокупность душевных свойств, способностей нашей души могут быть надежным путеводителем к истине и объективным измерением и интеллектуально-нравственной атмосферы общества.
Подводя итоги рассмотрения степени разработанности проблемы, скажем следующее. Поставленная задача - дать интегральную характеристику интеллекта эпохи (ее разумию и неразумию) - потребовала обращения к многообразным литературным источникам: безусловно, опоры на философскую классику (Фр. Бэкон, Б.Спиноза, Европейские философы Эпохи Просвещения), но более всего на труды Канта, Гегеля, Маркса. Эта литература была прочитана диссертантом по-новому, в контексте исследуемой темы. На наш взгляд, великие философы не придумывали, а открывали диалектические законы и категории в характере и содержании исторического времени, прежде всего, как сложную систему опосредовании, противоречивую, неоднозначную связь между целью, средством и результатом человеческих действий и поступков, а то и прямое несовпадение, расхождение между ними.
Идеи философов проверяются временем. Рационализм XVII-XVIII веков потребовал значительной корректировки, что было связано прежде всего с опытом, практикой европейских и русских революций, совершавшихся во имя свободы, но в действительности порождавших монстров тоталитаризма (Аренд X., Кузнецов И.С., Макаренко В.П., Макунин А.В., Оруэлл Дж., По-ченцев Г.), книги о лидерах революционных движений (Борев Ю., Буллон А., Валентонов И.В., Сервис Р., Волкогонов Д.А. и др.)
Даже в просвещенные века человек не был «рационально-правильным существом». Мировая литература (Достоевский Ф.М.) задолго до Фрейда и Юнга признала это. В XX веке бессознательное действие масс стало предметом специального социально-психологического исследования (Лебон Г.,
Москович С.)
И все же, за редким исключением (Гегель Г, Рассел Б., Тарнас Р.), работ, посвященных массовому сознанию эпохи нет. Тем более велика ответственность, которую осознает автор этих строк, на свой страх и риск отправляющихся в море Неизвестного.
Методологические основы исследования. Философ культуры, как и историк философии, работает с особым материалом - с трудами и идеями интеллектуальных лидеров эпохи и нации. Но философа культуры человеческая заурядность и даже глупость, жадность, злодейство и т.п. интересуют не меньше, чем взлет гениальности - ведь и то, и другое, и третье одинаково реальны. По-своему реальна и фантазия: люди разных эпох и культур фантазируют по-разному, как по-разному в разные времена играют в свои игры дети. Важно знать, как мыслил интеллектуальный лидер эпохи, но еще важнее (и труднее) знать, как мыслила сама эпоха. Унтер Пришибеев и Иудушка Го-ловлев, Коробочка и Хлестаков - такие же равноправные репрезентанты эпохи, как и те великие писатели, которые увидели свои персонажи в людском море их современников. Музыку, говорил Глинка, создает народ, композиторы ее лишь аранжируют. То же можно сказать и об эпохах: их атмосферу создает народ, мыслители и художники ее «аранжируют», придают переживаемому времени максимально выразительный характер. Эпохи, сменяющие друг друга, могли быть и героическими и жалкими, и яркими и тусклыми, и молодыми и дряхлыми, и ослепляюще-шумными и внутренне-сосредоточенными в зависимости от того, какого будущего ожидали, и какое будущее сотворили для себя люди этого времени.
Открытие Гегеля, - единство логического и исторического, - составляет разработки темы о мыслительном содержании исторических эпох. Их интеллектуальная реконструкция позволяет разгадать, разглядеть движение исторического времени, т.е. в какой-то мере прогнозировать будущее. Но оно же есть необходимое условие осмысления настоящего. Ни о какой, однако, од-
номерной, линейной экстраполяции здесь не должно быть и речи, ибо история, тем более история Нового времени, знала не один заданный заранее маршрут, а была чревата многими возможными продолжениями. И история бы носила действительно мистический характер, если бы не было случайностей (Маркс).
Методологически насыщенным выступает в диссертации и содержание понятия «лик». В «Толковом словаре» В. Даля «лик» понимается как «облик», «обличье», «портрет», но тут же подчеркивается связанное с этим действо, а именно «ликование». Ликование - это присутствие, торжество, праздник и даже священнодействие. Но корни здесь более глубокие. В древнегреческом языке вид, внешность, образ обозначаются таким известным философским термином как «эйдос». Но «эйдос» это не только внешний вид, это и способ, форма правления и даже государственный строй. Культурный лик эпохи - для нас это ее идейный запас со всей его энергийным потенциалом. Культурные метаморфозы во многом определяются тем, какова первоначальная энергийная насыщенность лика культуры.
Автором изучена и учтена позиция исследователей Ростовской фило-софско-культурологической школы: Ю. А. Жданова, В. Е. Давидовича, Г. В. Драча, Е. Я. Режабека, Т. П. Матяш. Автор принимает и поддерживает дея-тельностную концепцию культуры, что позволяет ему проследить диалектику логического (жизнь идей) и исторического (социальная жизнь людей как воплощение этих идей) на отрезке истории, наиболее богатом, насыщенном сложным и противоречивым содержанием, конфликтами и антагонизмами, но вместе с тем и вселяющим реальные надежды на созидательные способности разума.
Объект исследования - западная философия и наука Нового и времени в ее социокультурном (включая Россию) контексте.
Предметом исследования является социокультурная реконструкция идейного ядра европейской культуры в его воздействии на общество (в том
числе и российское) на самом сложном и самом противоречивом витке его истории.
Цель диссертационного исследования обусловлена, во многом состоянием разработанности поставленных вопросов в мировой и отечественной литературе и состоит в том, чтобы понять, «услышать» доминирующие голоса Запада и России - то, что составляет дух времени эпохи, воссоздать интеллектуальный портрет эпохи (или, хотя бы, эскиз к нему). А этот портрет, подчеркнем еще раз, творили не только духовные лидеры эпохи, но и миллионы безвестных авторов. Этот портрет (этот интеграл) вобрал в себя множество личностей и судеб, интуиции и прозрений, высших стремлений, но и многообразие лжи, заблуждений и предрассудков, даже откровенного умственного расстройства - ведь они так же реальны, как блестящая мысль гения.
Задачи, которые автор ставит перед собой, соответствуют поставленной цели:
воссоздать исходный культурный импульс Европейской культуры, охарактеризовать его, найти его корни, подосновы;
проследить в «приключениях» и критике разума' метаморфозы базовой социокультурной установки;
довести рассмотрение антиномий разума до его воплощений в культурных реалиях науки и общественного устройства и тем самым воссоздать пространство культуры Нового Времени, его лик;
проанализировать социокультурную ситуацию в России как судьбу и преломление новоевропейских идей в российском обществе.
Научная новизна диссертационной работы состоит прежде всего в самом замысле её. Подлинным «героем» нашего исследования является не философский ум, возвышающийся над обществом, по отношению к которому он как критический ум философа выступает в роли наставника и учителя, а сама жизнь идей в деяниях, стремлениях и поступках «среднего человека».
Философия эти идеи «очищает», как бы ни возвышался рефлексирующий разум над практичным рассудком, как бы искусен и велик он не был, без культурных установок эпохи (энергийного выплеска) он - ничто.
В соответствии с этим, научная новизна достигается при решении поставленных задач и состоит в следующем:
в работе доказано, что Разум не самодостаточен. Истина, Добро и Красота могут существовать только вместе, социокультурные метаморфозы Нового времени обнаруживают ограничения, самоограничения и заблуждения разума;
феномен массового сознания и массового действия, находящийся у истоков Нового времени, охарактеризован как базовый импульс, определивший последовавший расцвет рационализма и научных теорий;
обосновано, что в то же время в социокультурной среде разум выступает как «законодатель норм», «учитель человечества» и в этой своей роли добивается небывалых успехов в воздействии не только на общество, но и на природу, создавая институт науки как институт обновления;
установлено, что антиномичность разума, при его энергийной, волевой направленности на общество и природу, чревата не только социальными катаклизмами (общество), но и непредсказуемыми последствиями развития науки и технологий (природа);
показано, что Россия, обращаясь к идеям Нового времени, продемонстрировала, что обращение к ним без нравственного критерия высвобождает из них энергийную мощность, но не созидательный (как на Западе), а разрушительный (как в России) потенциал.
В обоснование авторской позиции диссертант выдвигает следующие тезисы, выносимые на защиту:
1. Рационализм Нового времени возникает, рождается не в теоретическом, а в массовом сознании и лишь потом, на этой основе, входит в
высшие сферы сознания - науку и философию. Исторически первой формой рационализма был «здравый смысл», рассудок. Внешнее благочестие рассудка как норма пуританского сознания в своих глубинах скрывало взрывное, мятежное сознание. Рационализм как прагматическое отношение к предметному миру был «беременен» иррационализмом - волей к жизни, «человеческим, слишком человеческим».
Европейский рационализм рождается как рационалистичность индивидуального поведения и образа жизни. Рассудочный рационализм прагматичен, лишен какой-либо романтики. Переход от ренес-сансного сознания к рассудочно-рационалистическому в европейской культуре XVII века означал первоначально не повышение, а заметное понижение духовного уровня эпохи. Но такое понижение было недолгим, временным, антропологический «заряд», потенцию Нового времени сформировал XVII век с его установками на свободу, мысль и творчество.
В XVIII веке европейский рационализм принимает новую историческую форму - Просвещение. Идеология Просвещения - антифеодальная идеология, или идеология «третьего сословия». Его интерес объявляется единственно разумным интересом, его мораль - единственно гуманной, его правовое сознание - единственно справедливым. Интеллектуальная установка Нового базируется на мощном всплеске рассудка масс («кипит наш разум возмущенный» - это не о разуме, а о рассудке), оказывается одновременно эмоциональной установкой, а в ее лоне взращивается идея насильственной политической революции.
Идея Просвещения - «Абсолютная свобода» (Гегель). Но она же рождает и «ужас» - якобинскую диктатуру. От Руссо к Робеспьеру - только шаг. Революционный террор - порождение идеологии аб-
солютного равенства, что и показал автор «Феноменологии духа». Единственным результатом абстрактного равенства может быть только смерть, ибо природа не терпит абсолютного равенства, как не терпит пустоты. Преобразование природы (промышленная революция) и общества (социальная революция) представляют собой не только два полюса деятельности освободившегося прагматического рассудка, но и всего культурного пространства соотношения рассудка и разума.
Над рассудком уже «правил бал» разум, «хитрость которого состояла в осуществлении не личных, а общественных целей, всеобщего, а не частного (индивидуальный рассудок) интереса. Разум входит в историю, провозглашая всеобщие интересы и законы прогресса как в самосознании, так и в объективном мире: каждый последующий образ сознания должен разрешить противоречия предыдущего и сформулировать общий деятельностный интерес прежде всего в правовой сфере. Коллективным изобретением просветительской философии стала теория естественного права, опирающаяся на идею естественного разума. Прагматический рассудок эпохи, жесткий и жестокий - одна из «тайн» первоначального накопления капитала, а следовательно, и рождения современной цивилизации.
Век Просвещения перерастает в век Критики. Как и другие новообразования разума критика не есть порождение ума, даже гениального, а есть порождение жизни. Прежде чем были продуманы и написаны кантовские «Критики», прежде чем философия выковала интеллектуальное орудие критики, уже началась критика оружием -народ Парижа «критиковал» Бастилию и Версаль. Но и философская и социально-политическая критика означала решительный отказ от любых авторитетов и заповедей, действие на собственный страхи риск, доверие собственному разуму. Критика разума пока-
зывала и его силу (разрушение всяких предрассудков) и его слабость - необходимость дополнения в форме насилия. Разум практический оказался сильнее разума теоретического, подчинив тем самым его вопросы о существовании Бога, души и свободы вопросам политическим и практическим.
7. Французская революция открыла многомерность исторического
времени, созидательную и разрушительную силу массовых движе
ний и инициатив. Разум рефлексирует, критика разума предполага
ет антитетику - спор разума с самим собой; антиномии и альтерна
тивы истории. Кант положил начало осмыслению антиномий разу
ма, но предлагаемые им рецепты нравственного самосовершенство
вания человека и его правовая теория оказались утопией. Не правы
те, кто относил Гегеля к «врагам» открытого общества. Гегелевская
концепция государства не тоталитаристская, а этатистская. Кант и
Гегель внесли существенный вклад в теорию правового государст
ва.
Феномен романтизма - это феномен европейский, во первых, и феномен революционный, во вторых. Европейский романтизм -«юность» Запада. После наполеоновских войн народы Европы и России начинают отсчет времени как бы «заново», переживая полосу волнений и надежд, связывая их с пробуждением личности. Это настроение не укладывается в рассудочно-рационалистические каноны жизни и сознания, оно проникнуто художественно-эстетическим переживанием действительности, но не опирающееся на жизненный опыт, а потому и легко ранимое. Романтики тонут, не выдержав состязания с жизнью. Но пока жив хотя бы один романтик, торжествует юношеский максимализм, торжествует «безумство храбрых». «Ложь» романтизма оборачивается Истиной.
Эпицентром европейского сознания, реализовавшего себя в XIX ве-
ке, стал марксизм, так же как эпицентром российской мысли XX века - его интерпретации Лениным (ленинизм). Марксизм-ленинизм никогда не считал себя «чистой» теорией, а теорией партийной, классовой. Вершина марксизма, по Ленину, - учение о диктатуре пролетариата. Интересы теории не отбрасываются, но подчиняются в марксизме интересам практическим - делу освобождения рабочего класса от капитала. Пролетариат призван историей освободить от эксплуататоров себя и все человечество, но сам он о своей исторической миссии не знает (нуждающийся в просвещении разумом рассудок - об этом знают лишь его вожди и учителя).
10.В своей идейной основе марксизм оказывается наследником европейской идеи преобразования природы и общества и осчастливли-вания человека. История общества - естественноисторический, объективный процесс. Но в то же время его надо «подхлестывать», прибегая к любым средствам (отнюдь не легитимным, не демократическим). Первоначально коммунистических вождей никто не избирал. Мысль о «диктатуре пролетариата» в определенных политических условиях оборачивается властью самообъявленных «вождей», системой беззакония, тоталитаризма, государственной монополией на мысли. Проблема соотношения рассудка (масс) и разума (партии) решалась без опоры на классические философские теории, что было чревато сектанством.
11. Следует признать, что Маркс ошибся в некоторых своих прогнозах. Капитализм XIX века, только набирающий свою силу, он принял за отжившую, устарелую систему. По этой же, в принципе, причине не сбылся и прогноз Ленина: государственно-монополистический капитализм (империализм) не стал «последней ступенькой» к социализму, не произошла мировая социалистическая революция. Но подтвердилась правота Гегеля: прогресс в че-
ловеческом обществе может быть только прогрессом в становлении свободы, а новое общество может лишь тогда превзойти старое, если оно даст людям больше свободы, если оно уменьшит насилие. Свобода предполагает как созревший прагматический рассудок (и соответственно волю), так и рефлексирующий разум.
Марксизм - не только рефлексия, он содержит элементы утопизма - конструирование «гармонически развитого человека». Маркс (как и все рационалисты) рассматривал человека как существо рационально-правильное. В человеке, согласно такому взгляду, зла нет, зло есть только в общественных отношениях, Коммунистическая революция навсегда уничтожит социальную несправедливость, а наука позволит беспредельно повышать производительность труда и улучшать на этой основе общественное благополучие. Вера в рациональную природу человека является, однако, лишь верой, несмотря на решительное заявление Маркса и Энгельса о превращении социализма из утопии в науку.
В XX веке «проснулись» массы. Их взрыв был, однако, проявлением не только созидательной силы, но и силы разрушительной. В сознании толпы (без должной моральной рефлексии) нет мук моральных, нравственных о допустимости или недопустимости средств. Такой проблемы нет, есть проблема цели, которая должна оправдать любые средства. В российской философской мысли были осознаны опасности данной коллизии: это и есть «бесовщина» в оценке Достоевского. На этой социальной и социально-психологической основе возникает, складывается идеология тоталитаризма. Она есть не что иное, как искус человека толпы сразу и навсегда решить все проблемы жизни так, как подсказывает ему сиюминутный инстинкт (о последствиях толпа не задумывается). Идейным основанием «бесовщины» является мифология (Мифы
XX века). Это миф о «высших» и «низших» расах, миф о насилии как универсальном орудии прогресса и т.д.
Тоталитаризм, при всем его человеконенавистничестве, не навязывается все же обществу извне, а вольно или невольно порождается самой идеологией толпы - «бегством» людей от свободы, упованием на самые темные инстинкты человека, то есть неразвитостью прагматического рассудка, умения и желания человека бороться за собственные интересы и уважение к рефлексирующему разуму как позитивному, а не разрушающему механизму, признания закона как единственной обязательной для всех нормы общественного деяния. Европейский рационализм Нового времени требовал от философа «не плакать, не смеяться, а понимать» (Спиноза), русская философия работала в другой тональности: «Кто виноват»? «Что делать»? «Не могу молчать»!
Рафинированная форма разума, свет разума - это наука, но ее развитие продолжает и порождает коллизии рассудка (эмпирического человека) и разума (науки), их соотношения и противоречия в реальной истории общества. Рождение науки и есть рождение современной цивилизации (середина XVII века). Первый настоящий шаг науки - открытие и обоснование Коперником гелиоцентрической системы мира. Исторически и логически наука есть различение сущности от явления, это различение предполагает волю к обновлению, прагматический рассудок и разумную рефлексию. Науке не противоречит вера, если это вера в человека, в человеческие потенции рассудка и разума. Ключ к преодолению коллизий развития науки - духовный оптимизм как необходимое условие научного творчества.
16. В XX веке наука выступает преобразующим природу и общество
фактором, классовый фактор уже не имел того масштаба и значе-
ния, как в веке XIX, по-своему - классическом, положившим начало обществу потребления, но и показавшем пределы и ограничения рассудка массового потребителя. В критические, кризисные моменты века общественные силы и массы людей размежевывались и объединялись не по классовому признаку, а по признакам геополитическим и социально-культурным. Сегодня высший общечеловеческий интерес заключается в сохранении земной цивилизации. Общечеловеческий интерес объективно «подталкивает» недавние противоположности к конвергенции, схождению и преобразованию их в новую целостность. После Второй мировой войны политическая конвергенция Запада и СССР дополнилась конвергенцией экономической, преодолевая на этом пути противоположную, центробежную тенденцию. 17. Сейчас в начале 21 века мы видим, что большевистский вариант социализма был обречен на проигрыш западным демократиям потому, что был основан на крови, на насилии. Отсутствовали как разумный эгоизм масс, автономия и признание ценности личности, так и непредвзятая теоретическая рефлексия. Однако исторический опыт России 1917-1991 годов нельзя оценить однозначно. Жизнь и труд поколений советского народа не пропали даром. С участием России в мировых процессах расширялось культурное пространство Европы, которое приобретало общемировое значение. Советский «противовес» не дал возможности США установить мировую монополию власти; имел он и положительные стороны во внутренней политике (трудоустройство, образование, здравоохранение и др.). Реставрация капитализма (называемая переходом к рынку) при отсутствии развитого личностного начала (прагматического рассудка) и должного теоретического анализа (разума) может обернуться народной трагедией не меньшей, чем «строительство социализма» - и
то и другое было навязано народу; и то и другое не учитывает его социально-культурный менталитет. 18. Интеллектуальный портрет Нового времени предполагает развернутое в истории, в глобальных социально-политических событиях соотношение рассудка (корни которого могут усматриваться вплоть до коллективного бессознательного) и разума (социальный анализ и научные теории), результируемое в воле и дополняемое портретом эстетическим, искусству принадлежит в нем особая роль. Трагедия человека, оказавшегося в условиях тоталитаризма, многократно тяжелей, если этот человек художник. Искусство «на заказ» - уже не искусство. Подлинное искусство - всегда катарсис, всегда очищение, портрет искусства завершает интеллектуальный облик эпохи, демонстрируя образ желаемого, в котором сочетались рассудок и разум. Научно-практическая значимость исследования. Результаты и выводы диссертации, сам способ осуществления поставленных в ней задач пополняют, конкретизируют представления социальной и философской науки о действительных участниках и творцах нашего, современного мира. По материалам диссертации (по каждой из ее глав) могут быть подготовлены и прочитаны курсы лекций на гуманитарных и естественнонаучных факультетах.
Апробация диссертационной работы. Основные идеи диссертационной работы были доложены автором на заседаниях сектора социальных и гуманитарных наук послевузовского образования СКНЦ ВШ и на следующих конференциях: межрегиональной научно-практической конференции «Культура мира - феномен современной эпохи» 16 ноября 2000 года в г. Ставрополе; VIII, IX, X международных конференциях «Ребёнок в современном мире», в 2001, 2003 и 2003 годах в г. Санкт-Петербурге; II межрегиональной научно-практической конференции «Культура мира и толерантность в стратегии открытого образования» 18-19 апреля 2002 года в г. Ставрополе,
III Российском философском конгрессе 16-20 сентября 2002 года в г. Ростове-на-Дону, межрегиональной научно-практической конференции «Приоритеты культуры и экологии в образовании» 28 апреля 2003 года в г. Ставрополе.
Структура работы. Диссертация состоит из 9 глав, введения и заключения. Объем основного текста составляет 198 страниц, библиографический список содержит 180 наименований непосредственно использованной литературы.
Рождение рационализма
То, что произошло в XVII веке на небольшом клочке суши, именуемом Западной Европой, очень скоро сказалось на судьбах всего человечества. Становление всемирной истории было вместе с тем и началом европейской экспансии во все другие части света, на остальные континенты и архипелаги планеты. Сценарий событий хорошо известен. Но известное не есть еще понятое, предупреждал Гегель (28).
Насколько необходимой или случайной была новоевропейская «мутация»? Какова тайная причина её? Почему «традиционный» способ жизни так быстро и так резко, бесповоротно изменился на иной - денежно-товарный, рыночный? А непосредственное, внеэкономическое принуждение к труду сменилось принуждением «хитрым», опосредованным, экономическим? Почему Европа, тысячу лет «дремавшая» после крушения античного мира, вдруг «проснулась», вспомнила о нём? И почему это случилось в то, а не в другое время?
Скажем прямо: вопросов больше, чем ответов,на них. Где-то, в глубинных основаниях своих, новоевропейская «мутация» - такой же «взрыв» в биосфере (выражение В.И. Вернадского (21)), как и другие величайшие потрясения, перестраивающие, как бы заново перенаправляющие ход человеческой истории. Но есть и существенное отличие её от «мутаций», ей предшествующих: она несла в себе не только разрушительное, но и творческое, созерцательное, конструктивное начало (чего не было ни у гуннов в V, ни у монгол в ХШ веках).
Конечно, европейский прогресс - становление капитализма и граж зо данского общества - недешево обошелся его современникам. О тайне первоначального накопления мы знаем не только из «Капитала» Маркса. За каждым крупным состоянием, писал Бальзак, скрывается преступление. Всемогущество золота становится ещё ослепительнее, ещё ярче, на что откликнулась вся мировая литература. «Всё куплю», - сказало Злато. «Всё возьму», - сказал Булат. А.С. Пушкин
Но теперь к двум великим силам - к золоту и оружию - добавляется сила ещё более могущественная: сила знания. «Знание и могущество человека совпадают», - говорит Ф. Бэкон (17). А вместе с ним, его устами, говорит об этом, чувствует это эпоха.
Знание - ценность. Но не любое знание, а знание объективное, достоверное, т.е. знание научное. «Новый органон» противопоставляет научное (опытное) знание не только книжной «мудрости», но и всему строю привычного мышления, восходящему к «Органону» Аристотеля и запечатленному в нем фигурами силлогизмов. Если верить Аристотелю, существуют единые и вечные правила, по которым может работать человеческая мысль.
Но это не так. Правила для работы мысли задают ей глаза и руки. Если руки пашут землю, а глаза следят за погодой и всходами, человек «встраивается» в астрономический ритм, подчиняет себя природе. Промышленный труд освобождает человека от такой зависимости. Производственный, технологический ритм устанавливается им по собственным, социально-экономическим и социо-культурным соображениям. Продукт промышленного производства мало похож или совсем не похож на натуральный объект. И не только продукт, но и сам процесс его изготовления: промышленный, химическии синтез идёт «наперекор» геохимическим природным циклам, в сторону противоположную росту энтропии (А.Е. Фереман).
Суть того нового (без прецедентов и без аналогов в прошлом), что означала новоевропейская социальная мутация в жизни, в самом существовании рода человеческого на Земле, заключается в огромной степени риска, которую взял на себя человек: жить своим умом, а не генетической памятью вида, к которому он принадлежит по природе. Ум отправил его в кругосветные плавания, сомкнул очаги культуры в единую мировую цивилизацию; ум выше природы, потому что ищет оптимальный вариант жизни не «вслепую», не методом «проб и ошибок» (на это у него просто нет времени). Ум знает миропорядок вещей, потому что он сам же его и установил.
О каком же тогда риске идет речь? Почему люди так «заждались» мировой гармонии? Почему прекрасное трудно и редко, тогда как ложь, безобразие и невежество всё ещё постоянные спутники жизни? Потому, что слишком труден и тягостен путь познания - путь от терний к звездам! Чтобы жить своим умом, его надо иметь. А иметь - значит найти, обнаружить у себя разумные «зачатки» души и развить их до уровня зрелости.
Вот здесь-то и риск (для индивидуального сознания): не обманываемся ли мы? Верен ли наш путь? Где границы допустимой самонадеянности? И не осталось ли ещё на заманчивом, соблазняющем нас Древе познания запретных плодов, не только опасных, но и смертельных для человека и человечества? Ведь многие знания и многие печали!
XVII век таких тревог еще не знал. Это был век оптимизма, век небывалого прилива сил - физических, умственных и душевных. Это был век Декарта, но это был и век Д Артаньяна, век великих мыслителей, но и век отважных авантюристов. Наконец, XVII век - это век изнурительных войн: одна лишь Тридцатилетняя война опустошила пол-Европы, лишила миллионы людей земли и крова.
Рождение европейского рационализма происходило отнюдь не в тиши и благодати. Сигналом, предвещающим Новое время, была Реформация. Религиозные, внутрихристианские войны разрушили идеологическую монополию Рима. Но и протестантизм не дал ответа на вопрос о цели и смысле человеческого существования в мире, предоставив, однако, большую свободу каждому христианину самостоятельно мыслить на такие темы.
Прежде чем великие философы XVII-XVIII веков - от Декарта до Канта - перенесли обсуждение мировоззренческих и этических проблем на страницы своих учёных трактатов, в глубинах европейского сознания укреплялась вера в способность человека выдержать испытание жизни и надежда на собственный разум, который ему поможет сделать это, как на главную силу, которой наградила его природа.
Но этой силой надо уметь пользоваться. Нужно, прежде всего, освободить, очистить разум от всего случайного и наносного, что мешает его четкой и точной работе, «выплавить» его из общего состояния духа, как выплавляют металл из руды. Философы и занялись этим: Бэкон - борьбой с «идолами» (фетишами массового сознания), Декарт - составлением «Правил для руководства ума», Спиноза - «очищением интеллекта», Локк - «человеческим разумением» в целом.
Культ и крушение разума
Рационализм XVII века - абстрактный рационализм. Он не имел ещё широкого социального адреса. Кто и как будет использовать великую силу разума? В ком и чем укоренилось, «прижилось» неразумие?
Интеллектуальная установка (и эмоциональная) установка Просветителя - поучать и требовать от учеников послушания. У учителя нет и тени сомнения в том, что он обладает готовой и полной истиной. Как нет у него сомнений и в том, что для пользы дела непослушных и упрямых учеников можно и выпороть. Насильственная политическая революция - это и есть хорошая «порка» тиранов. (Философы и политологи почему-то не думали, что на смену непросвещенному тирану придет тиран «просвещенный»). Шоковая терапия революций убыстряла ход истории, уплотняла социальное время, но она же и требовала за это расплату: обесценивание индивидуальной человеческой жизни. (Лес рубят — щепки летят — такова популярная формула революционной морали).
Сама же Европа расставалась со своим прошлым долго и ностальгически. Революцию сменила Реставрация. А Южную Европу почти совсем не коснулось время перемен. Католический Юг и протестантский Север по-разному смотрели на мир, по-разному оценивали происходящее. А католическая и английская церковь развязали ожесточенную внутриевропейскую, внутрихристианскую войну, доныне нескончаемую. Юг избрал медленный, компромиссный вариант «вползания» в мир сначала торгового, а затем и промышленного капитализма. Север - путь более решительный и более короткий. Но даже в самой передовой в экономическом отношении стране того времени - в Англии, шлейф пережитков и предрассудков средневековья (в политическом устройстве, в судопроизводстве, в быту) простерся не только через весь XVIII век, но и через последующее столетие (см., например, романы Диккенса и Теккерея).
Современный Канту европейский мир (вторая половина XVIII века) находился, в целом, на подъеме, на восходящем пути своего развития, когда прогресс и регресс, добро и зло, истина и заблуждение четко и резко различимы, когда руссоизм и вольтерьянство (осуждение и возвеличивание, оправдание культуры и цивилизации) представляются только противоположными, взаимоисключающими явлениями социальной жизни. «Да» или «нет», «за» или «против» - мир так виделся тем, кто лишь недавно пробудился от долгого сна и только начал свой путь, свое восхождение. Но чем выше и круче маршрут, чем сложнее и запутаннее, извилистее горные тропы, тем яснее спутнику, что подъем и спуск - не всегда простые и абсолютные понятия, что каждый шаг вперед есть в то же время и потеря, исключение многих других, не менее ценных и нужных направлений и маршрутов.
Сова Минервы вылетает в сумерки - это значит, что мудрая зрелость приходит с годами и опытом, когда с высоты достигнутого и пройденного открывается не только цель, но и путь, к ней ведущий. Взгляд в прошлое не менее значим, чем взгляд в будущее.
XVIII век делает в этом отношении значительный шаг вперед - от абстрактного к конкретному: от отвлеченного разума к разуму социальному, носителем которого становится классово-сословный интерес нового -«третьего» - сословия. Разумно то, что этому интересу отвечает. Всё, что ему противно, - неразумие, глупость, невежество. Философия XVIII века центральную проблему видит для себя в раскрытии и описании природы человека, её вечных и неизменных свойств, искаженных, однако, невежеством и корыстью властолюбцев, противопоставляющих свой ничтожный, мелкий интерес интересу всего общества.
Вступая в XVIII век, мы вступаем в век Просвещения. Просвещение означает, что любого человека (и аристократа и плебея) можно, в принципе, воспитать и перевоспитать, что дурное законодательство, дурные порядки в обществе могут быть переделаны и перестроены, что для этого требуется только время. Вслед за Сократом и всем классическим эллинизмом просветители XVIII века причину зла видят в незнании. Правильный взгляд на вещи (а ему можно и нужно учиться) повлечет за собой и правильные поступки. И обратное: ошибки в сознании сделают неизбежным ложь и путаницу во всей нашей жизни.
Величайшая роль философии (и всей гуманистической культуры) поэтому и состоит в том, чтобы «сердца собратьев просвещать» (А.С. Пушкин). К традиционным жанрам литературы в XVIII веке прибавился ещё один: педагогический роман (Руссо, Гете, Филдинг). Педагогика становится, чуть ли не главной наукой того времени.
Но «обучение» предполагает не только (и не столько) участие учителя, сколько желание и старание ученика. Желающих учить, однако, становится больше, чем желающих учиться. Тем более что учителя (философы и моралисты) брались учить и воспитывать не всех подряд, а всемогущих королей, Генрихов, Людовиков, по лености и невежеству своему издававших плохие законы, идущие в разрез с разумом, с естественными правами и обязанностями человека.
«Государство - это я», - объявил «Король-солнце». «После нас - хоть потоп», - вторила ему фаворитка короля мадам Пампадур. Один Людовик сменял другого, «Галантный век» стремительно отсчитывал свои дни. Но Версаль пировал, хотя это и был «пир во время чумы». Безумие власти и власть безумия убыстряли ход времени к своему естественному концу - к всеевропейскому взрыву, к народной революции. Все, что приближает революцию, - разумно; все, что отдаляет и задерживает её, - противно разуму. Противно разуму и все то, что лежит на пути буржуазного прогресса, т.е. прогресса в развертывании предпринимательства и свободного рынка.
В XVIII веке Европа (прежде всего Англия и Франция) расставалась со своим феодальным прошлым. Расставалась с разным чувством: и с отвращением, презрением к нему, и с надеждой, и с тревогой за будущее. Были, конечно, и чувства ностальгические (со сцены уходил целый общественный класс — с его действительными и мнимыми заслугами, с его действительной и вымышленной родословной геральдикой и пр.) Но у современников 1789 года преобладало чувство, выраженное словами Гегеля, писавшем о революции во Франции так: «Это был величественный восход Солнца...» Но он же, Гегель, дал и глубочайшую критику всей эпохи великой революции XVIII века - её обманчивого радикализма и вершины его - вакханалии воистину безумного якобинского террора. Высокая и чистая идея свободы, равенства и братства, взорвавшая Бастилию, а вместе с ней и всё варварство средневековья, обернулась - на глазах одного поколения людей - страхом и ужасом, когда главным героем своего времени стал топор гильотины. (Для нас же, россиян XIX века, французский опыт XVIII столетия - это только «репетиция» к нашему собственному опыту, не столь давнему).
Кант и Гегель: немецкая теория французской революции
В Новое время (по завершении Тридцатилетней войны) среди ведущих стран Запада происходит своеобразное разделение труда. Англия, Франция, Германия избирают свои приоритеты развития, вносят -каждая по-своему - свой особый вклад в становление современной цивилизации.
Англия, великая колониальная держава, первой в мире осуществляет промышленный переворот, порывая единым усилием с традиционным (феодально-средневековым) обществом. Франция, давний соперник Альбиона, стала родиной открытых классовых и сословных битв, увенчавшихся политической революцией 1789-1794 гг. Это были броские и яркие, громовые раскаты своего времени. Но всё же раскаты внешние, не затрагивающие глубинные силы национального духа. А такой дух был. Это был дух Германии - именно ей суждено было стать страной мыслителей - немецких теоретиков великой французской революции.
В 1788 году, в канун штурма парижанами королевской тюрьмы Бастилии, тихий и скромный профессор из Кенигсберга завершил работу над «Критикой практического разума» - вторым своим «критическим» сочинением, трактующим о долге и ответственности всех людей перед всеобщим законом нравственности, отвергающим - во имя равенства - даже самые ничтожные, минимальные привилегии перед судом Категорического императива.
В Канте мы узнаем немецкого Руссо. (Портрет Жан Жака долгие годы украшал кабинет его немецкого почитателя). И Руссо и Кант видели в каждом человеке самоцель и самоценность, оба отвергали саму мысль об использовании человека как средства во имя любых, сколь угодно «высоких» целей. Но француз Руссо был радикалом в жизни и политике, он был писателем и трибуном. Кант - был кабинетным учёным, отвлечённым мыслителем, холодным систематизатором категорий трансцендентальной логики. Руссо был главой новоевропейского сентиментализма, Кант - рационалистом, следующим завету Спинозы - не плакать, не смеяться над недостатками человеческими, а понимать явления окружающего мира и мира внутреннего (мира свободы, мира человеческого).
Оба мыслителя XVIII века - не только герои, но и творцы европейского Просвещения. Но Кант - ещё и один из первых критиков его. В отличие от своего старшего современника критический философ признает примат практического над теорией, какой бы богатой и доказательной она ни была. (Последнее обстоятельство, на наш взгляд, объясняет, почему век спустя русские гении - Толстой и Достоевский - разошлись в философских предпочтениях: яснополянский мудрец был руссоистом, автор «Карамазовых» - следовал в философии и этике Канту). Более подробный разбор этого положения не входит, однако, в нашу задачу.
Вернёмся к сюжету: Руссо - Кант - французская революция 1789 года. Или, в более общем виде, - к вопросу об отношении бытия и сознания в переломные, взрывоопасные годы, даже если для одних они будут звездными часами человечества, а для других - только бедой и кошмаром. Один год, а то и один день настоящей, народной революции вбирает в себя, несёт в себе социальный, исторический опыт такой сверхмощной концентрации и силы, какой не могут дать десятилетия, а то и века обычной, рутинной жизни. Опыт великих революций XVITT-XX веков для философа бесконечно ценен тем, что он позволяет в буквальном смысле видеть «работу» духа истории, его сознательное и бессознательное начала, его разумие и безрассудство, сложнейшую диалектику цели, средства и результата, свет и тени прогресса, «хитрость» исторического разума, неразрывное единство добра и зла. И всё это -сосредоточенно нередко в одних и тех же действиях, поступках, решениях.
Как на войне наступлению пехоты предшествует артиллерийская подготовка, так и политическим революциям, массовым выступлениям народа против существующей власти предшествует подготовка сознания. Сознание масс должно не только оправдать действия, ещё недавно теми же массами считавшимися запретными, недопустимыми, но и признать их необходимыми, законными, справедливыми. И массовое сознание живёт, действует по своим законам, отнюдь не смущаясь тем, что оно не свободно ни от фетишей, ни от иллюзий. Да оно и не может быть другим!
Франция больше, чем какая-либо другая страна Европы, накопила опыт политической, классовой борьбы, гражданской и религиозных войн. Жакерия (XV век), Реформация (XVI век) оставались в памяти поколений как живое подтверждение способности народа повлиять на свою судьбу и даже изменить её. Никакими теоретическими доводами вера в законность и необходимость жить по-новому не обосновывается; во всяком случае, народные массы, «низы» в этом не нуждаются, да они на это и не способны. Свою собственную волю они выдают за волю бога.
Но в XVIII веке в революционное сознание эпохи вносится уже и совершенно новый - рациональный элемент. Объективная потребность в решительной и крутой перестройке общественной жизни, прежде чем стать явью, осмысливается теоретиками-идеологами, ставится ими в мировую связь явлений, оценивается в самом широком, а то и универсальном контексте природы. Монтескье и Вольтер, Руссо и энциклопедисты, в большинстве своём не дожившие до 1789 года, неизбежность революции выводили не из нравственных и религиозных чувств, а из велений разума, подвергнув систематической, всесторонней критике феодально-крепостнический строй в целом - от его экономических оснований до политической надстройки.
Революционное бытие и революционное сознание с нарастающей интенсивностью, масштабом и глубиной усиливали, стимулировали друг друга, оставив философам будущего спор о первичности и вто-ричности отвлеченных категорий гносеологии. Чем выше поднималась диалектическая спираль этого неспокойного и трудного времени, тем ближе подходила нация к великому взрыву, к сокрушению своих тысячелетних устоев.
Ошибки юности (К портрету революционного романтизма)
Сова Минервы вылетает в сумерки. А чем она занята в свой ранний час? И в жизни культуры, и в жизни народа (в жизни страны), и в индивидуальной, неповторимой судьбе отдельного человека есть свое «Утро», когда мир к нам по-особому добр, а сами мы полны чудесного и радостного прилива сил, ни границ, ни меры которых, однако, не знаем.
В час юности сова Минервы спит, хотя сон её больше похож на добрую дрему: мудрая птица не вмешивается в мирские дела, она знает, что юность - единственный недостаток, который быстро пройдет и что нет другого средства научиться плавать, чем прыгнуть в воду. Вещая птица не берется учить и назидать, ибо это было бы не только скучно, но и бесполезно. Юность не может не ошибаться. Уныло-правильная жизнь - вовсе не жизнь.
Если нас умиляет детская непосредственность и наивность, то почему не должен трогать, волновать романтический ореол юности? Самая прекрасная (но и самая опасная) «ошибка» нежного возраста - легковерие, когда зло принимается за добро, а желаемое - за действительное. У юности нет (или почти нет) жизненного опыта. В этом её слабость, беззащитность. Но в этом же её сила и в этом её очарование!
Молодой, становящийся организм не знает и не хочет знать, чем обернутся в будущем его сегодняшние жизненные порывы. Он упоен жизнью, он проникнут верой в истинность однажды открывшегося ему пути. Время сомнений и горьких разочарований для него ещё не наступило (оно впереди).
Юность не рефлексирует, а действует. Юный Моцарт творит, старик Сольери «поверяет гармонию алгеброй». Но гений Творца выше вчерашних канонов - чего не может понять и простить ему строгий хранитель догматов. Юный корсиканец, будущий император Франции и покоритель Европы, Наполеон «ввязывался» в битву, не заботясь о факторах риска, отвергая их, полагая, что нужно главное: верить в победу и очень хотеть её. Проверять интуицию гения «алгеброй» - дело Талейранов и Фуше. Но ещё важнее другое. Народ верил императору. Так же горячо и искренне, как до этого верил вождям Конвента, а позже другим вождям, других революций.
Верил и любил их первой, юношеской любовью, когда в объекте обожания не видят никаких теней и изъянов. (Не по этому ли поводу сказано: не сотвори себе кумира. Но кем сказано? - Не юнцами, а старцами!). Тайна же, аромат юношеской любви в том, что она «безумна», а чаще всего - и безответна. Она спонтанна и «беспричинна». Такая любовь - опьянение, будь то любовь Ромео к Джульетте или любовь народа к «идее» (к идее социализма, к идее мировой революции). За идею идут на костер. Гибнут и за любовь: Вертер и Ленский, Жюльен Сорель и Катерина (из «Грозы» Островского). Попробуйте объяснить, растолковать 18-летнему Владимиру Ленскому всю нелепость и вздорность его поступка: бессмысленную ревность, безумный вызов на дуэль, легкомысленное следование салонному этикету - он откажется понимать вас, хотя понимать здесь, собственно, и нечего. Пушкин был в тысячу раз умнее своего героя, но и он бы не принял никаких «разумных» доводов, как не приняли бы их ни Лермонтов, ни Маяковский.
... Любовная лодка разбилась о быт - что может быть тяжелее и горше Поэту, для которого Любовь всегда имела вселенские масштабы. О быт, о мир мещан и обывателей разбилась не лодка - разбился корабль, в пучину моря погружалась не только любовь к Женщине, погружалась и вера в идеалы, которым была отдана жизнь.
О. Шпенглер считал, что цивилизация — это та же культура, но культура «состарившаяся», потерявшая юношескую силу и отвагу. Цивилизация -хранитель опыта (164). Но она хранит его примерно так, как Скупой рыцарь у Пушкина хранит свои сокровища: своё золото он растратить уже не может. Все взрывы и революции в обществе начинались с того, что рвалась связь времён, что прошлое разрушалось «до основанья». Отречемся от старого мира, Отряхнем его прах с наших ног...
Юношеский максимализм (речь теперь в основном пойдёт о юности Нового мира) «со смехом» (выражение Вольтера) провожает прошлое. Можно, конечно, сокрушаться и печалиться по этому поводу. Можно возмущаться и негодовать (и гнев наш будет совершенно справедливым и даже пророческим). Но никакая логика, никакие аргументы и факты не помогут. Ибо воля к жизни и воля к власти, как доказали нам философы классического XIX века, во много и много раз сильней, мощней, весомее всего арсенала науки, разума, рационализма.
Иногда народ, нация «сходят с ума» (если посмотреть на это, конечно, сторонним взглядом). Берлин 1933 года - сплошной и большой «сумасшедший дом». Сумасшедшие в нём - не марсиане и даже не папуасы. Это сплошь грамотные люди, европейцы, наследники (казалось бы) великой культуры. Но визги и ужимки их - на уровне хулиганствующих школяров, сбежавших с уроков, чтобы бесчинствовать в непристойных играх. Преступления, мракобесие фашизма не назовешь, однако, ошибкой, «проказой» юности - ибо фашизм, его идеология рождались, выползали из тёмных углов истории уже старчески-дряхлыми, отвратительными уродами. Откровенный, звериный расизм, открытое человеконенавистничество, оголтелый, разбойничий милитаризм стары как мир, ничего нового, ничего юного в них нет. Фашизм - сумасшествие, но сумасшествие стареющей, разлагающейся социальной системы. Фашизм не представляется уже сегодня мировой загадкой: ему вынесен окончательный и справедливый приговор истории.
Сложнее, противоречивей, а потому неизмеримо трагичней судьба молодой - коммунистической идеи, опробованной на огромном пространстве Евразии в эксперименте, затянувшемся почти на целое столетие. Коммунизм - это молодость мира... Русский коммунизм, как бы мы сегодня к нему ни относились, с самого начала, с первых баррикад Красной Пресни, был делом молодым, новым. Он был овеян романтикой молодости. Нас водила молодость в сабельный поход... И это была настоящая, чистая романтика исключительной силы, перед которой бледнели «Бури и натиски». Русская революция «штурмовала небо». И только бездушные циники могут сегодня не видеть, не понимать этого. В мировую революцию верили не только Макар Нагульнов и Павка Корчагин. В 1918 году в нее верил Ленин.
