Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Философско-эстетическая рецепция мифа в эпоху романтизма стр. 23
1.1. «Оппоненты» и предшественники романтической теории. 26
1.2. Концепция «магического идеализма» Новалиса теория мифотворчества. 35
13. Миф в эстетических исканиях Ф. Шлегеля. 45
1.4. «Речи о религии» Шлейермахера в контексте романтической идеи «новой мифологии». 55
1.5. Философия мифа Фридриха Шеллинга. 66
1.6. Мифологический аспект языкового мировидения в трудах Вильгельма фон Гумбольдта. 72
1.7. Проблема мифа у гейдельбергских романтиков. 77
1.8. «Судьба» романтической теории в науке о мифе XIX - XX вв.
Глава 2. Мифологические универсалии в малой прозе Фридриха де ла МоттФуке стр. 83.
2.1. Романтическая мифология природы.
2.2. Мифологическая образность «Ундины».
2.3. Мифопоэтический аспект ранней прозы Фуке.
Заключение стр. 149.
Библиография стр. 153.
- «Оппоненты» и предшественники романтической теории.
- Концепция «магического идеализма» Новалиса теория мифотворчества.
- Романтическая мифология природы.
Введение к работе
Диссертация посвящена изучению (в аспекте мифотворчества) малой прозы Фридриха де ла Мотт Фуке (Fridrich de la Mott Fouque (1777 - 1843)), расцвет творчества которого приходился на первые два десятилетия XIX века. В это время им были созданы такие произведения, как «Ундина» («Undine», 1811), «Адский житель» («Galgenmannlein», 1810), трилогия «Герой Севера» («Der Held des Nordens», 1810), роман «Волшебное кольцо» («Zauberring», 1813) и др. Неоднократно уже было замечено, что в мировую литературу Фуке вошел лишь несколькими произведениями и его тексты не всегда равноценны по своим художественным достоинствам, однако необходимо отметить, что в эпоху расцвета романтизма в Германии это была достаточно значительная фигура на литературном Олимпе. Не только простые читатели, у которых он вызывал неизменное восхищение, но и многие великие современники, собратья по перу, высоко оценивали его творчество. О нем одобрительно отзывались Жан Поль, Захария Вернер, его очень ценили братья Шлегели, Шамиссо. Гофман в «Фантазиях в манере Калло» сопоставляет его с Новалисом и Шекспиром. Более того, он пишет оперу на сюжет «Ундины», либретто которой создает сам Фуке. Даже ироничный и насмешливый Гейне, полемически настроенный к немецкому романтизму и к Фуке особенно, искренне восхищался «Ундиной». «Но что за чудесная поэма эта «Ундина»! — писал он в «Романтической школе». - Сама поэма есть поцелуй: гений поэзии поцеловал спящую весну, и весна, улыбаясь, раскрыла глаза, и все розы заблагоухали, и все соловьи запели, и благоухание роз и пение соловьев наш милейший Фуке облек в слова и назвал все это «Ундиной»». Десятые годы XIX века - пора наибольшего литературного успеха Фридриха де ла Мотт Фуке, но уже тогда не все были единодушны в его оценке: Людвиг Тик, например, считал его поэтом «манерным», с «хилыми притязаниями на мужество и силу», сходного мнения был Клеменс Брентано.
Фуке был чрезвычайно плодовитым автором, работая, прежде всего, в области драмы и романа. Дебютировав под псевдонимом Пеллегрин «Драматическими пьесами» («Dramatische Spiele von Pellegrin». Hrsg. Von A. W. Schlegel. Berlin 1804) и романом «Альвин» («Alwin». Ein Roman in 2 Banden von Pellegrin. Berlin 1808), Фуке публикует вскоре свою знаменитую трилогию «Герой севера» («Сигурд-драконоубийца», «Месть Сигурда», «Аслауга») на сюжет древнегерманского эпоса («Held des Nordens». З Heldenspiele. Sigurd, der Schlangentoter; Sigurds Rache; Aslauga. Berlin 1810) и ряд романов средневековой тематики: «Смертельный союз» («Der Todesbund», 1811), «Волшебное кольцо» («Der Zauberring», 1813), «Корона» («Corona», 1814), «Странствия Тиодольфа-исландца» («Die Fahrten Thiodolfs des Islanders», 1815) и другие. В своих многочисленных романах Фуке пытался воссоздать излюбленную им эпоху рыцарства, с ее идеалами и кодексом чести, куртуазным служением даме и ратными подвигами. Тот образ Средневековья, который возникает на страницах этих произведений Фридриха де ла Мотт Фуке, порой наивен, однако несомненная заслуга этого автора состоит в том, что он ввел в современную ему литературу круг древнегерманских мифологических сказаний, древних саг, мир «Эдды». Особый интерес представляет малая проза Фуке этого периода. Произведения малого и среднего эпического жанра, созданные в 10-х годах XIX века, были опубликованы Фуке отдельным изданием и обозначены как «маленькие романы» («Kleine Romane». 6 Bd. Berlin 1814 - 1819). Сюда вошли тексты, написанные как в русле классической новеллистической формы, например, «Иксион» («Ixion», 1814), «Поместье в Валенсии» («Die Guter in Valensia», 1815), так и в жанре романтической сказки, повествования с элементами фантастики, - «Адский житель» («Galgenmannlein», 1810), «Семья угольщика» («Das Kohlerfamilie», 1814), «Ужасное поле» («Das Schauerfeld. Eine Rubezahlgeschichte», 1812), «Четырнадцать счастливых дней» («Vierzehn glucklichen Tage», 1812), «Злобный дух леса» («Der bose Geist ins Wald», 1815) и другие.
Хронологически творчество Фуке совпадает со вторым этапом развития немецкого романтизма, но сильное воздействие на него оказали идеи йенской школы. Так, существенной для этого автора является концепция «новой мифологии» (neue Mythologie), провозглашенной йенцами. Хотя работ по теории мифа у него не было (он, в отличие от своих друзей, братьев Шлегелей, был, прежде всего, писатель и литератор, а не ученый-философ, занимающийся проблемами эстетики), Фуке оказался затронутым теми идеями, что занимали ранних романтиков. Именно в этом аспекте наиболее интересной оказывается малая проза Фридриха де ла Мотт Фуке, своеобразие которой во многом обусловлено мифопоэтической образностью, причем, не «нарочитой», как в трилогии «Герой севера», а имплицитной. В этом смысле творчество Фуке двигалось в русле общеромантической тенденции мифологизации литературного текста, а сам миф являлся важнейшей составляющей немецкого романтического сознания.
В определенные исторические периоды миф осмыслялся по-разному. Он представляется то объективной реальностью, бытием, реальной историей, то вымыслом невежественного ума, пройденным, «снятым» этапом духовного развития, то иносказанием, аллегорией и т. п. В каждую культурно-историческую эпоху человечество так или иначе обращалось к постижению этого интереснейшего явления духовной культуры. Немецким романтикам был свойственен собственный взгляд на этот феномен человеческого сознания. Миф для них - это «древнейшая поэзия рода человеческого» (А. Шлегель), «художественное творчество природы» (Ф. Шлегель), «идеальный образец» подлинного искусства (Ф. Шеллинг), поскольку именно в национальной мифологии коренится дух народа, его истинная сущность. Романтическая мысль выдвинула концепцию «вечного мифотворчества», основанную на убеждении в том, что миф является непременной, вневременной и универсальной составляющей всякого творчества и всякой деятельности сознания вообще. Интерес к мифу в эпоху романтизма был всесторонним. Осуществлялось его научное осмысление: философское, эстетическое, лингвистическое. Одновременно с этим миф непосредственно воссоздавался в художественной реальности. Немецкие романтики мечтали о появлении «новой мифологии»: современность, считали они, должна возродить миф, а поэту нужно стать мифотворцем.
Понимание мифа и мифотворчества даже на современном этапе его постижения далеко от единства, это связано, прежде всего, с полисемантичностью термина. Однако при всем этом, как справедливо отмечают многие исследователи, «за многообразием значений термина «миф» и существованием взаимоисключающих трактовок места мифотворчества в историко-культурном процессе... кроется не непроясненность сущности мифа, а наличие многообразных форм проявления одной, особой формы деятельности сознания». Немецкие романтики стояли у истоков формирования и «оформления» мысли о многоаспектности мифа.
Появление и формы «проявления» мифологического мышления связываются с первобытной эпохой. В отличие от «просветителей», теперь уже мало кто считает миф лишь результатом невежественного, неразвитого ума древнего человека. В современной мифологической науке давно утвердилась мысль о том, что в мифе, как в зародыше, заключена сама специфика человеческого мышления. Поэтому «миф как форма познавательного процесса» (О. М. Фрейденберг) не изжил себя полностью в древнюю эпоху, хотя именно там его сущность выражается в наиболее отчетливой форме. В своей фундаментальной работе «Миф и литература древности» О. М. Фрейденберг формулирует сущность понятия следующим образом: «Образное представление в форме нескольких метафор, где нет нашей логической, формально-логической каузальности, и где вещь, пространство, время поняты нерасчлененно и конкретно, где человек и мир субъектно-объектно едины, — эту особую конструктивную систему образных представлений, когда она выражена словами, мы называем мифом». Одним из определяющих свойств мифологического образа является, по ее мнению, «исконная» метафоричность: «Мифологические образы представляют собой как бы одушевленные, персонализированные конфигурации «метафор», «метафорический», точнее, символический образ представляет инобытие того, что он моделирует...»5 Поскольку мифотворчество есть образотворчество, с ним генетически связаны и фольклор, и литература. О неразрывной связи мифа и слова писал еще А. А. Потебня, предложивший стройную лингвистическую концепцию (кстати, многие идеи А. А. Потебни восходили к романтической теории мифа, в частности, некоторым работам Вильгельма фон Гумбольдта). Для А. А. Потебни язык, в силу своей изначальной метафоричности, «есть главное и первообразное орудие мифологии», и он не теряет полностью своего мифологического «потенциала» и на современном этапе, хотя возможности эти несколько ослабевают. «Мифология, по Потебне, — явление и историческое, и вневременное; и определенная фаза развития сознания, и элемент его природы, делающий возможным мифотворчество во все времена».6 Именно такое понимание мифа было присуще и романтической школе.
Хотя миф «укоренен» в человеческом сознании и в широком смысле лежит в основе всякого литературного текста, говорить о «тотальном» мифологизме всякого акта творчества и всякой попытки миропостижения нужно с большой осторожностью. Каждая историческая эпоха, каждое литературное произведение определенным образом представляет себе окружающий объективный мир, осмысляет место в нем человека и его ценностные ориентации. Лишь там, где смоделированная картина мира выходит на уровень глобальных обобщений, постижения самой сути взаимоотношений человека и космоса («универсума»), можно говорить о мифе. Генетическая связь литературы и мифа в определенные эпохи прослеживается более отчетливо, в другие менее. Но там, где авторами сознательно ставится цель сближения с древними извечными пластами человеческой образности, эта связь более чем очевидна. Такой эпохой был европейский романтизм. Романтическое сознание носило принципиально мифотворческий характер. В современном литературоведении этому факту только сейчас начинают уделять необходимое внимание. Между тем, помимо индивидуального мифотворчества, романтики предложили и развернутую «теорию» мифа, а многие романтические идеи были очень плодотворны для дальнейших мифологических исследований.
Современная научная мысль выделяет около пяти значений термина «миф». В. М. Пивоев в книге «Мифологическое сознание как способ освоения мира» формулирует их следующим образом: «1) древнее представление о мире, результат его освоения; 2) сюжетно оформленная, персонифицированная основа религии; 3) используемые в искусстве древние мифы, превращенные, по сути, в художественные образы; 4) относительно устойчивые стереотипы массового обыденного сознания, обусловленные недостаточным уровнем информированности и достаточно высокой степенью доверчивости; 5) пропагандистские и идеологические клише, целенаправленно формирующие общественное сознание». Романтическая философия и эстетика использует термин «миф» преимущественно в первом и втором значении, рассматривая его как синоним мифологии. Осознавалось и третье значение: оно использовалось в конкретной художественной практике мифотворчества. Однако немецкими романтиками было разработано еще одно, для них наиболее важное значение термина: миф как выражение духа народа. В таком понимании он становится универсальной мировоззренческой категорией, актуальной и необходимой человеческому сознанию и на современном историческом этапе. Этот подход необыкновенно расширяет возможности и задачи мифа, который теперь призван дать целостный взгляд на мироздание, Непосредственным следствием этого тезиса становится своеобразный панмифологизм, свойственный романтической эпохе. Он был порожден своеобразным кризисом разума, разочарованием в просветительских идеалах, а там, где «интеллектуальные возможности исчерпаны», по справедливому замечанию, В Йенса, всегда возникает миф.9
Несмотря на то, что интерес романтиков к мифу общеизвестен, вопрос о собственном художественном мифотворчестве этой эпохи освещен плохо. Довольно часто в сфере исследовательских интересов и отечественных, и зарубежных литературоведов оказывалась мифопоэтика писателей XX века, в первую очередь модернистов. Однако последние во многом следовали именно романтической традиции понимания и «использования» мифа. Романтики первыми сделали миф принципом художественного творчества, средством решения конкретных художественных задач. Между тем этому факту уделяется незаслуженно мало внимания и исследования в этой области немногочисленны. В то же время следует отметить, что в последние десятилетия наблюдается значительное повышение интереса к проблемам романтизма в отечественном литературоведении, о чем свидетельствует ряд новых монографий и диссертаций.10 Однако вопрос о сущности и принципах романтического (в том числе немецкого) мифотворчества представляется еще не разработанным. На данный момент более изученной является рецепция немецким литературным сознанием античного мифа.11
Ряд работ зарубежных исследователей затрагивают общетеоретические вопросы «новой мифологии». Среди них следует выделить монографии Ф. Штриха и Р. Веймана (Strich F. Die Mythologie in der deutschen Literatur. Bern und Munchen, 1970. Weiman R. Literaturwissenschaft und Mythologie. Vorfragen einer methodologischen Kritik. Berlin. 1967.12 Однако специфика индивидуального мифотворчества Ф. де ла Мотт Фуке авторами этих работ подробно не освещается. Нужно сказать, что как в зарубежном, так и в отечественном литературоведении в последние годы наблюдается определенный всплеск интереса к проблемам мифотворчества, появляется широкий круг работ, авторы которых пытаются рассмотреть в мифопоэтическом ракурсе творчество писателей самых разнообразных стилей и направлений. Мифопоэтический анализ стал своеобразной «модной» методикой анализа текста, благодаря своей универсальности, провозглашенной еще мифологической критикой, и возможности приложения аналитического «инструментария» практически к любому произведению. На наш взгляд, продуктивность такого подхода во много раз возрастает, если присутствует «встречное движение»: сознательная ориентация писателя на архаическую образность. В отношении романтиков это особенно обоснованно.
Между тем работ в этой области очень немного. Можно отметить, что смежные проблемы на материале йенского романтизма в отечественном литературоведении решает Е. Г. Милюгина. В ряде своих статей («О мифотворчестве романтиков: К вопросу об универсализме романтического мышления», «Романтизм мифа и мифы романтизма» и др.) исследовательница делает попытку обозначить основные координаты мифологического мышления немецких романтиков.
Следует упомянуть также монографию Е. Н. Корниловой «Мифологическое сознание и мифопоэтика западноевропейского романтизма» , в которой автор поставила перед собой глобальную задачу исследовать в сравнении с традиционными системами древности мифологическое сознание романтической эпохи. В книге анализируются образы «коллективного бессознательного» в «визионерских» произведениях Уильяма Блейка, мифологизация истории в творчестве Шатобриана, исследуется поэтика мифа в романе Новалиса «Генрих фон Офтердинген», аспект социологизации библейского мифа (на примере «Каина» Дж. Г. Байрона) и некоторые другие проблемы романтического мифотворчества. Литературное наследие Фридриха де ла Мотт Фуке в «поле» рассмотрения не попало. Несмотря на некоторую эклектичность методики анализа, важность поставленной проблемы, а также широта охваченного материала и попытка обозначить единые мифотворческие принципы западноевропейского романтизма представляют несомненную научную ценность.
Внимание к личности и творчеству Фридриха де ла Мотт Фуке в зарубежном литературоведении не отличается стабильностью и постоянством: периоды активного обращения исследователей к этому автору сменяются прохладным отношением к «апологету Средневековья». Всплеск интереса приходится на начало века, что объясняется, видимо, неоромантическими тенденциями в искусстве, и как следствие, стремлением изучить эпоху романтизма во всем многообразии ее форм. Помимо крупных величин, в орбиту научного изучения попадают и писатели второго плана. В последнее время в зарубежном литературоведении (преимущественно немецком) вновь наблюдается повышение интереса не только к литературному наследию, но и личности этого автора, о чем свидетельствуют и периодические научные издания: Jahrbuch der Fouque-Gesellschaft Berlin-Brandenburg. Weidler-Verlag, Berlin 1999; Jahrbuch der Fouque-Gesellschaft Berlin-Brandenburg. Weidler Buchverlag, Berlin, 2000. Эти издания подготовлены «Обществом Фуке», само создание которого свидетельствует об увеличении и постоянстве внимания к фигуре замечательного романтического автора.
Несмотря на популярность Фуке у современников, большинство исследователей сдержанно отзываются о его таланте. Этим объясняют то скромное место, которое занимает Фуке в фундаментальных трудах по истории немецкого романтизма. Так, и О. Вальцель (Walzel О. Deutsche Romantik, 1923), и П. Клугхон (Kluckhohn P. Die deutsche Romantik, 1924) в своих, уже ставших классическими, работах не затрагивают интересующие нас аспекты поэтики произведений Фуке, да и самому автору уделяют не много внимания. Между тем, фигура Фридриха де ла Мотт Фуке в контексте своей эпохи была заметна и масштабна, о чем свидетельствуют отзывы его современников.
Исследованию знаменитой трилогии Фуке посвящен ряд работ немецких литературоведов начала XX века: «Фридрих де ла Мотт Фуке как драматург» Эриха Хагемайстера (Hagemeister Е. Fridrich Baron de la Motte Fouque als Dramatiker, 1905), ««Герой севера» Фуке и его значение в немецкой литературе» Макса Кеммерера (Kammerer М. Fouques «Der Held des Nordens» und seine Stellung in der deutsche Literatur, 1910), ««Герой севера» Фуке. Источники и композиция» Йозефа Хирша (Hirsch J. Fouques «Der Held des Nordens». Seine Queller und seine Komposition, 1910). Прочие драмы Фуке достаточно редко попадали в сферу научного изучения.15 Отдельные аспекты творчества романтика затрагиваются в исследовании Хольгера Шульца, касающемся драматических воплощениий сюжета о Нибелунгах (Schulz Н. Der Nibelungenstoff auf dem deutschen Theater, 1973), а также в монографии по истории немецкой романтической драмы Карла Вендринера (Wendriner К. Das romantische Drama. Eine Studie iiber den EinfluG von Goethes Wilhelm Meister auf das Drama der Romantiker, 1909). Из работ последних лет следует назвать книгу Вольфа Шмидта «Трилогия о Нибелунгах «Герой севера» Фридриха де ла Мотт Фуке» (Schmidt W. Fridrich de la Motte Fouques Nibelungentrilogie «Der Held des Nordens», 2000), статью Клаудии Штокингер «Гармоничный беспорядок и организованный произвол» (Stockinger С. "Harmonische Verwirrung" und "gebildete Willkur". Pellegrins Dramatik im Kontext der friihromantischen Gattungspoetologie.)16, где драматургия Фуке анализируется в контексте романтического новаторства в области жанра и рода. Кристофу Лоренсу, редактировавшему последнее переиздание избранных драм и романов Фуке, принадлежит пространное введение к книге, в котором детально анализируются идеалы и мировоззрение писателя, «причины» его увлечения рыцарством и средневековьем (Lorenz С. Einleitung zu den Ausgewahlte Dramen und Epen II Fridrich de la Motte Fouque. Ausgewahlte Dramen und Epen. Hg. Von Christoph F. Lorenz. Bd. 1,1: Dramatische Szenen. Hildesheim, Zurich und New York 1994. S. 1 - 124.)
В поле зрения историков и литературоведов попадала также издательская деятельность Фридриха де ла Мотт Фуке. Этому аспекту посвящены работы И. Швайбе, К. Гросса, Ф. Блюма.17
Достаточно охотно исследователи обращались к «главному» произведению Фуке - к его небольшой сказочной повести «Ундина». Однако в основном это небольшие статьи, исследования монографического характера практически отсутствуют. Из крупных работ можно назвать лишь сочинение Вильгельма Пфайфера, посвященное непосредственно анализу «Ундины». (Pfeiffer W. Uber Fouques «Undine». Nebst einem Anhange enthaltend Fouques Operndichtung Undine, 1902). Ф. Мертенс в статье «Мелузина и Ундина: Вариации одного мифа от XII до XX века» (Mertens V. «Melusinen und Undinen. Variationen des Mythos vom 12. bis zum 20. Jahrhundert»)18, И. Штефан в небольшой работе «Женская сущность, вода и смерть: ундины, мелузины и русалки у Эйхендорфа и Фуке» (Stephan I. «Weiblichkeit, Wasser und Tod. Undinen, Melusinen und Wasserfrauen bei Eichendorff und Fouque»)19, Ю. Симеон в искусствоведческом эссе «Дочь моря» (Simson J. «Tochter des Meerers»)20, Э. Мюллер-Адаме21 анализируют интерпретации сюжета о Мелузине (Muller-Adams Е. «Melusinen-Motiv»). Авторы пытаются сопоставить различные варианты «водных дев», русалок (Wasserfrau) в немецкой и шире -европейской — литературах. В книге А. Штуби «Любовь, смерть и русалка. Миф о женщине в литературе» (Stuby, A. «Liebe, Tod und Wasserfrau. Mythen des Weiblichen in der Literatur», 1992) небольшой раздел отведен анализу произведения Фуке в этом же ракурсе. Привлекает внимание исследователей и отражение в «Ундине» Фридриха де ла Мотт Фуке натурфилософских идей Парацельса, разработка мотивов низшей мифологии о природных духах (Coldammer К. Paracelsus in der deutschen Romantik Eine Untersuchung zur Geschichte der Paracelsus-Rezeption und geistesgeschichthchen Hintergriinden der Romantik. Wien, 1980).
Особенно охотно «Ундина» Фуке исследовалась в аспекте сопоставления с произведениями писателей (например, Ж. Жироду, И. Бахман и др.), которые по-новому оформили сюжет об Ундине. Компаративистская проблематика отличает исследование М. Наваб (Nawab, Mona el: Ingeborg Bachmanns «Undine geht»: ein Stoff - und motiv geschichtlicher Vergleich mit Fridrich de La Motte-Fouques «Undine» und Jean Girodoux «Ondine», 1993), a также ряд статей французских исследователей (Anstett J. Ondine de Fouque a Giraudoux. In: Les Langues Moodernes 444 (1950), S. 81 - 94.; Beilharz R. Ondine dans l oeuvre de Giraudoux et de la Motte Fouque. In: Zeitschrift fur franzosische Sprache und Literatur 80 (1970) 4, S. 323 - 334.; LeSage L. Die Einheit von Fouques Undine. An Unpublished Essey in German by Jean Giraudoux. In: Romanic Review 42 (1951), S. 122 - 134).
Малая проза Фридриха де ла Мотт Фуке гораздо реже становилась предметом исследования в немецком литературоведении. Особенностей повествовательного мастерства Фуке касался Герхард Шульц в статье «Фуке рассказчик» (Schulz G. Fouque als Erzahler, 1977). Она частично привлекалась к анализу в трудах по истории и теории литературной романтической сказки Германа Тодзена, Фолькера Клотца (Todsen, Н. Uber die Entwicklung des romantischen Kunstmarchens. Berlin, Phil. Diss., 1906.; Klotz V. Das europaische Kunstmarchen. Fiinfundzwanzig Kapitel seiner Geschichte von der Renaissance bis zurModerne. Stuttgart, 1985.)
В числе крупных немецких литературоведов, обращавшихся к творчеству Фридриха де ла Мотт Фуке, следует назвать Арно Шмидта, которому, помимо монографии биографического характера «Фуке и его современники» (Schmidt A. Fouque und einige seine Zeitgenossen. Karlsruhe, 1958), принадлежит также ряд статей об этом авторе: «Встреча с Фуке» («Begegnung mit Fouque», 1959); «Анахронизм как завершение: В память о бароне Фридрихе де ла Мотт Фуке» («Anachronismus als Vollendung (Zum Gedachtnis an Friedrich Baron de la Motte-Fouque)», 1955); «Фуке — последний рыцарь» («Fouque, der letzte Ritter»). Из работ последнего времени можно упомянуть книгу Э. Зейбике, в которой исследуется творчество Фуке в контексте идей позднего романтизма (Seibicke, Elisabeth Christa: Fridrich Baron de la Mott Fouque: Krise und Verfall der Spatromantik im Spiegel seiner historisierenden Ritterromane, 1985), и монографию Ф. Макса о Фуке (Мах, Frank Reiner: «Der Wald der Welt», das Werk Fouques, 1980).
В отечественном литературоведении Фридриху де ла Мотт Фуке до недавнего времени совсем не уделялось внимания. Его фигура терялась на фоне таких признанных «мэтров» немецкого романтизма, как Новалис, Тик, Гофман, Август и Вильгельм Шлегели. Даже в обширных, специальных трудах по истории немецкой литературы творчеству Фуке отводится весьма скромное место (например, в «Истории всемирной литературы» в 9-ти т. в статье С. В. Тураева о немецком романтизме Фридрих де л а Мотт Фуке упоминается эпизодически, а в «Истории немецкой литературы» в 5-ти томах (статья Н. И. Балашева) характеристика его творчества занимает очень скромное место.25
Как уже говорилось, этот факт можно объяснить рядом объективных причин. Фридрих де ла Мотт Фуке, несмотря на свою популярность и колоссальный успех у современников, вошел в «большую» литературу фактически одним произведением. В России же Фуке особенно «не повезло»: блестящий перевод В. А. Жуковского заслонил полностью фигуру германского автора. Успех русского романтика был так велик, что в последующие полтораста лет даже не предпринималось попыток нового перевода. За В. А. Жуковским словно бы закрепилась категория авторства. Различные высказывания вроде «романтическая сказка Жуковского», «старинная повесть Жуковского», «прекрасная «Ундина» Жуковского» настолько распространены даже в научной литературе, что давно уже не кажутся некорректными. Здесь стоит вспомнить, что русский поэт рассматривал перевод не как дословное подражание образцу, а говорил о поэтическом соперничестве. Это демонстрирует яркий романтический характер такой концепции, где важно не рабское подражание ученика перед учителем, а диалог двух поэтических гениев. Поэтому подобные переводы часто становились самостоятельными произведениями, где поэзию можно было передать прозой и наоборот, как в случае с «Ундиной». В. А. Жуковский, действительно, сделал «Ундину» своей, поскольку ему удалось проникнуть в сокровенную жизнь произведения, развить неразвитое самим автором, «стать как бы поэтом поэта» , то есть, по словам Новалиса, осуществить «мифологический перевод».
Первая большая работа по творчеству Фуке на русском языке — это статья Д. Л. Чавчанидзе, помещенная в книге: Ф. де ла Мотт Фуке. Ундина. М., Наука, 1990. В ней содержится биографический обзор и краткий анализ творчества. Фигура Фуке вписана в историко-культурный контекст эпохи, определено место, которое он занимал в пору расцвета романтизма. В работе обозначены основные «координаты» художественного сознания автора, его увлечения натурфилософскими идеями Парацельса, эпохой Средневековья. В этом смысле большой интерес представляет другая фундаментальная работа исследовательницы - «Феномен искусства в немецкой романтической прозе: Средневековая модель и ее разрушение». В ней дается развернутое обоснование близости двух типов образного мышления, средневекового и романтического, и это сходство двух типов художественного «видения» оказывается необычайно значимым в аспекте интересующей нас темы.
В отечественном литературоведении творчеству Фуке посвящена также одна кандидатская диссертация: Григорьева И. С. «Специфика ранней драматургии и новеллистики Ф. де ла Мотт Фуке (мировоззрение и поэтика)».28 Истоки творчества романтика исследовательница усматривает в эволюции религиозных представлений и мировоззрения писателя. В указанном ракурсе анализируется ранняя драматургия Фуке — трилогия «Герой севера» — и отдельные новеллы. Однако специфика мифологизма Фуке, мифопоэтическая образность его прозы не входила в задачи автора и оказалась совершенно не освещенной. Между тем этот аспект творчества Фуке представляется важным как сам по себе, так и в контексте романтической идеи «новой мифологии».
Несколько страниц отводится «Ундине» Ф. П. Федоровым в монографии «Романтический художественный мир: пространство и время». Автор концентрирует внимание на эсхатологическом мироощущении писателя, на идее противопоставленности в повести человека и природы. В работе Н. Я. Берковского «Романтизм в Германии» Фуке упоминается лишь вскользь. В диссертационном исследовании Карабеговой Е. В. «Немецкая романтическая волшебно-фантастическая повесть и ее развитие от йенских романтиков к Э. Т. А. Гофману»29 повести30 «Ундина» посвящена небольшая глава, в которой текст Фуке анализируется в контексте немецкой литературно-сказочной традиции и рассматривается натурфилософский смысл произведения. Следует также упомянуть последнюю монографию В. И. Грешных «Мистерия духа»31, где автор, хотя и не касается художественного наследия Фридриха де ла Мотт Фуке, тонко и глубоко анализирует ту духовную атмосферу, тот мир идей, которыми была «сформирована» художественная проза немецких романтиков и которые, бесспорно, оказали влияние и на исследуемого писателя.
Интересующий же нас аспект творчества Фридриха де ла Мотт Фуке не разрабатывался, по сути, еще никем. Можно лишь упомянуть исследование М. Евзлина «Космогония и ритуал», где повести Фуке посвящен отдельный параграф. М. Евзлин пытается найти в литературном тексте «Ундины» первоначальный мифологический смысл («первосмысл»). И хотя выделенный мифологический пласт для исследователя самоценен и он не пытается объяснить причины его появления в произведении писателя XIX века, в целом это очень интересная попытка взглянуть на повесть Фуке с точки зрения ритуально-мифологического подхода. Однако появление мифологического пласта в повести «Ундина» не случайно, и этот факт требует, на наш взгляд, детального доказательства, что и будет предпринято в данном исследовании. Мы попытаемся показать, что мифологический подтекст, своеобразная ориентация на миф определяет поэтику многих произведений писателя. Некоторые из них по глубине обобщения и универсальности образов приближаются к мифу и могут быть рассмотрены как «образцы» авторского мифотворчества Фуке, в отношении других может идти речь о мифологизации, то есть об использовании мифологических «составляющих».
Объектом исследования представленной диссертации является малая проза Фридриха де ла Мотт Фуке 1810-х годов - «Ундина» («Undine», 1811), «Адский житель» («Galgenmannlein», 1810), «Семья угольщика» («Das Kohlerfamilie», 1814), «Ужасное поле» («Das Schauerfeld. Eine Rubezahlgeschichte», 1812), «Четырнадцать счастливых дней» («Vierzehn glucklichen Tage», 1812), «Зинтрам и его спутники» («Sintram und seine Gefahrten», 1814) и другие произведения, созданные автором в период, когда романтическая «идея новой мифологии», выдвинутая йенцами, усиленная ориентированными на фольклор гейдельбержцами, достигла наибольшего резонанса.
Специфика романтической теории мифа, ее отражение в художественной практике писателя-романтика Фридриха де ла Мотт Фуке (Fridrich de la Mott Fouque, 1777 — 1843) составляют предмет данного исследования.
Актуальность исследования обусловлена необходимостью более широкого и всестороннего изучения как причин обращения романтиков к мифу, их теоретических разработок в данной области, так и практики индивидуального мифотворчества писателей этой эпохи. Авторское мифологизирование - одно из центральных направлений и современной литературы Германии (К. Вульф, Г. Э. Носсак, Ф. Браун и др.), поэтому совершенно закономерно пристальное внимание к эпохе романтизма, предвосхитившей многие открытия и «эксперименты» в этой области. Оно отличает немецкое литературоведение последних десятилетий. Проблема «универсализма мышления» - одна из центральных в эстетике и философии романтизма, и без ее разрешения невозможно адекватное и полное представление о специфике литературного процесса данного периода. Проблема мифотворчества писателей-романтиков в настоящее время только начинает активно изучаться, и работы в этой области пока немногочисленны. Между тем, этот вопрос требует всестороннего изучения.
Анализ различных аспектов мифологической образности произведений Фридриха де ла Мотт Фуке поможет составить наиболее полное представление и о своеобразии художественного мира автора, которому в отечественном литературоведении до настоящего времени уделялось недостаточное внимание, и об основных принципах романтического мифотворчества. Тема актуальна тем, что дает возможность по достоинству оценить открытия в этой области Фуке-романтика.
Научная новизна работы определяется постановкой проблемы, целями и задачами исследования. Мифопоэтика Фридриха де ла Мотт Фуке до настоящего времени еще не изучалась, и данная работа представляет собой первое в отечественном литературоведении монографическое исследование, посвященное этому важному аспекту художественного мира писателя. В рамках данной диссертации мифотворчество писателя рассматривается в контексте философско-эстетических исканий романтиков в области теории мифа. Это позволяет говорить не только о новизне проблематики, аспекта исследования, но и о возможности выхода на общие закономерности и теоретические предпосылки мифопоэтической образности романтического текста, что связано с комплексным рассмотрением самого явления. В научный оборот вводятся не переведенные на русский язык новеллы Фридриха де ла Мотт Фуке, которые не исследовались ранее в указанном ракурсе, но являются наиболее интересными и показательными, с точки зрения реализации в них принципов романтического мифотворчества.
Цель данной работы - определить истоки и характер индивидуального художественного мифотворчества Фридриха де ла Мотт Фуке. В соответствии с поставленной целью формулируются задачи исследования:
— рассмотреть философско-эстетические взгляды романтиков по проблемам теории мифа;
— определить специфику романтической трактовки мифа и ее сущностные черты;
— проследить отражение концепции «новой мифологии» в малой прозе Фридриха де ла Мотт Фуке, выявить в произведениях автора черты мифологической образности и структуры.
Поставленные цели и задачи определяют структуру работы. Она состоит из двух глав, заключения и библиографии. Первая глава посвящена вопросам философско-эстетического осмысления мифа романтиками. В ней анализируются взгляды Новалиса, Ф. Шлегеля, Ф. Шеллинга, Ф. Шлейермахера, Гумбольдта, Арнима, Брентано, братьев Гримм. Специфика романтической теории мифа выявляется в сопоставлении с антиномичной ей концепцией Просвещения. Прослеживается традиция, идущая от Гердера.
Во второй главе анализируется характер индивидуального художественного мифотворчества Фуке, определяются особенности поэтики его произведений, позволяющие воспринимать некоторые из них как мифы нового времени. Творчество Фридриха де ла Мотт Фуке рассматривается в достаточно широком контексте романтической литературы.
В качестве методологической и теоретической базы исследования выступают труды отечественных и зарубежных исследователей в области поэтики и теории мифа, литературы, фольклора - М. М. Бахтина, А. Н. Веселовского, Б. М. Гаспарова, Я. М Голосовкера, А. В. Гулыги, А. Я. Гуревича, Ю. М. Лотмана, А. Ф. Лосева, Е. М. Мелетинского, А. А. Потебни, В. Я. Проппа, М. И. Стеблин-Каменского, А. А. Тахо-Годи, О. М. Фрейденберг, В. Веймана, К. Хюбнера, Дж. Фрейзера, К. Г. Юнга, Дж. Кэмпбелла, Н. Фрайя, К. Леви-Стросса и др. А также исследования отечественных и зарубежных ученых и работы в области философии и эстетики романтизма - Н. Я. Берковского, М. И. Бента, В. Ванслова, О. М. Вайнштейн, В. И. Грешных, А. А. Гугнина, В. М. Жирмунского, А. В. Карельского, И. В. Карташовой, И. Н. Лагутиной, А. В. Михайлова, И. К. Полуяхтовой, С. В. Тураева, Ф. П. Федорова, Д. Л. Чавчанидзе, Т. А. Шарыпиной, В. Кайзера, Г. Клюге, О. Вальцеля, П. Клугхона. В работе применены принципы структурного, сравнительно-типологического, мотивного анализа, использовался историко-литературный метод исследования.
Основные положения диссертации, выносимые на защиту:
1. Романтической эпохой была предложена оригинальная развернутая концепция мифа, осмысление которого осуществлялось сразу в нескольких направлениях: философском, эстетическом, лингвистическом, теологическом и собственно художественном.
2. Миф воспринимается немецкими романтиками вневременным духовным ориентиром, эталонным видом творчества, способным воплотить истинное и целостное представление об универсуме, выразить дух (GeiBt ) народа.
3. Творчество Фридриха де ла Мотт Фуке, преимущественно его ранняя новеллистика 1810-х годов, отражает явное влияние романтической идеи «новой мифологии», что проявляется в ориентации на архаическую мифологическую образность при попытке создать индивидуальный авторский миф.
4. Романтическая мифологизация природы, обусловленная натурфилософскими воззрениями романтиков, нашла яркое воплощение в повести «Ундина» («Undine», 1811), где сюжетообразующим элементом становится мифологический мотив творения (наделения душой) и используется ряд структурно-семантических компонентов мифа.
5. Новеллы «Адский житель» («Galgenmannlein», 1810), «Семья угольщика» («Das Kohlerfamilie», 1814), «Ужасное поле» («Das Schauerfeld. Eine Rubezahlgeschichte», 1812), «Зинтрам и его спутники» («Sintram und seine Gefahrten», 1814) и другие произведения автора обнаруживают в повествовании архаические слои образности и структуры, элементы мифологической топографии. Именно мифопоэтическая семантика образов формирует художественный облик текста.
6. Наиболее важными являются для Фуке мифологемы воды, золота, пещеры, являющиеся в свою очередь традиционными для германского мифологического сознания.
Научно-теоретическая значимость диссертационного исследования заключается в том, что его результаты помогают расширить представление о мифотворчестве немецких романтиков. Это связано с выработкой методики анализа мифологического подтекста малой прозы Фридриха де ла Мотт Фуке, исследованием специфики бытования архаических мотивов и принципов их воплощения в романтическом тексте. К анализу привлечены малоизвестные произведения автора, ранее не публиковавшиеся на русском языке, но имеющие существенное значение для понимания принципов мифологизма малой прозы Фридриха де ла Мотт Фуке. Работа позволяет дать более полную картину литературного процесса эпохи, осмыслить вклад Ф. де ла Мотт Фуке и его место в общеромантической «практике» мифологизирования.
Практическая значимость работы определяется тем, что ее материалы и основные выводы могут быть использованы в практике вузовского преподавания при чтении общих лекционных курсов по истории зарубежной литературы XIX века, истории немецкого романтизма, а также в специализированных курсах по проблемам мифотворчества в литературе, семинарах по истории и теории мифа.
Апробация общей концепции работы, а также отдельных аспектов ее проблематики состоялась на Международных и Всероссийских научных конференциях: «Романтизм и его исторические судьбы» (Тверь, 1998), «Мир романтизма» (Тверь, 1999), XI, XIV и XV Пуришевские чтения (Москва 1999, 2002, 2003), Восьмые и Девятые Лафонтеновские чтения (Санкт-Петербург 2002, 2003), Третьи Грехневские чтения (Нижний Новгород, 2003). Содержание диссертации нашло отражение в 9 публикациях.
«Оппоненты» и предшественники романтической теории.
Романтической теории предшествовала долгая интеллектуальная традиция трактовки мифа, корни которой уходят еще в античность: уже тогда предпринимались попытки осмыслить этот феномен человеческой культуры. Не углубляясь в частности, можно обозначить две основные линии, сложившиеся к XVIII столетию - эвгемерическую и аллегорическую. Первая берет свое начало от эллинистического философа Эвгемера, выдвинувшего тезис о человеческом происхождении богов (мифологические персонажи с этой точки зрения представляют собой обожествленных исторических личностей). Аллегорическая теория, возникнувшая тоже в античности (в философии стоиков и эпикурейцев), господствовавшая на протяжении всего Средневековья и не утратившая влияния вплоть до эпохи Просвещения, видела в мифологических богах и героях образное воплощение абстрактных качеств, свойств и явлений. Эпоху Возрождения все еще отличал интерес и «уважение» к мифу (но, конечно, уже не вера), и это было связано во многом с тем, что последний рассматривался в качестве важного элемента культурной традиции, выступал неотъемлемой частью и наследием «драгоценной» античности. Философский скептицизм просветителей (преимущественно французских) подверг в свою очередь миф и мифологическое сознание полной обструкции. В их размышлениях проблема мифа и мифологии нередко подменялась полемикой с церковью и религией, которым зачастую давалась уничижительная характеристика. Это было характерно, в частности, для Вольтера, Дидро.
Наиболее типичны для эпохи Просвещения взгляды Бернара де Фонтенеля, французского мыслителя, писателя, ученого. В своих работах «История оракулов» («Histoire des oracles», 1686), «Происхождение вымыслов» («Origine des fables», 1724), «Свободное рассуждение по поводу древних и новых авторов» («Dignession sur les Anciens et les Modernes») и др.) он проводит мысль о том, что мифы - «груда химер и нелепостей», результат первобытной дикости и отсталости древних народов, неразвитости их интеллекта, философского невежества. «На заре человечества у народов варварство и невежество были столь велики, что мы и не сможем себе представить», - пишет Фонтенель в «Истории вымыслов». По мнению французского исследователя, чем сильнее невежество, тем больше человек склонен фантазировать, а такое качество мышления древних людей, как иррационализм, порождает, считает . Фонтенель, нелепые философские концепции. «Чем более люди невежественны, и чем меньше у них опыта, тем скорее им все представляется чудом... Первые люди склонны были усматривать чудеса во всем». Мифология древних с такой точки зрения - результат философской неопытности древнего человека, отражение первых, неудачных попыток осмыслить окружающий мир: «Существовала в эти времена своего рода философия, и она сильно способствовала рождению мифов. Люди, несколько более одаренные, чем другие, стремились найти причину вещей и событий, происходивших у них на глазах ... Первобытный человек объяснял явления природы лишь самым грубым образом, с помощью наиболее известных осязаемых вещей ... Представлять неизвестное в образе того, с чем знакомы ... В пору детства человечества господствовала именно эта примитивная философия».34 Из этих высказываний Фонтенеля видно, что древняя эпоха «детства человечества» и ее органическое порождение — древняя неразвитая философия, то есть, в сущности, мифология — может представлять интерес для современного исследователя только в одном качестве: как история человеческих заблуждений. Представитель «просвещенного века», с его культом ratio, верой во всемогущество знаний, может относиться к тому времени господства предрассудков лишь с чувством снисходительного превосходства.. Несколько особняком, как известно, стоит Жан Жак Руссо с его «апологией дикаря», критикой цивилизации и прогресса.
Однако, несмотря на это, Фонтенель говорит об эстетической привлекательности мифов: «Древние тешились мифами, потому что верили в них, мы же наслаждаемся ими не меньше, хотя и не верим».35 Таким образом, Фонтенель признает за мифами какую-то художественность, однако никакое возрождение мифологии в современности (то есть на более высокой ступени развития человеческого ума), по его мнению, немыслимо. Французскому писателю, как и большинству представителей Просвещения, был присущ так называемый «исторический оптимизм», вера в поступательное развитие общества и человеческого сознания. Век, озаренный светом разума, по его мнению, исключает появление предрассудков.
Концепция «магического идеализма» Новалиса теория мифотворчества.
Анализ романтической теории мифа уместнее всего начать с рассмотрения позиции Новалиса, не столько потому что он ранее других иенцев затронул проблемы философии мифа (в атмосфере иенского романтического кружка, с его принципами софилософствования (Symphilosophie) и регулярной практикой дружеских бесед на темы искусства, подобное первенство достаточно условно), сколько из-за универсальности предложенной концепции для всей романтической школы. Новалис задал горизонт романтической мысли в этой области, обозначив принципиальные моменты. Собственная философия Новалиса, возникшая на основе идеализма
Фихте, идей Канта и Хемстерхейста, названная им «философией магического идеализма», не получила последовательного систематического изложения. Ее отдельные положения в афористичной, тезисной форме были сформулированы в философских тетрадях Новалиса, не предназначавшихся для печати. Часть из них была все-таки опубликована в издававшемся Шлегелями журнале «Атенеум» еще при жизни Новалиса, и редактировал их Фридрих Шлегель. Разрозненность, ассоциативность этих дневниковых размышлений соответствовала свойственному романтикам «фрагментарному стилю мышления» и такому жанру романического текста, как философско-эстетический отрывок. Как показал ряд исследований7, романтическая философия (и отчасти литература) возникает и существует в «маргинальных» жанровых формах - в виде писем, дневниковых заметок, лекций, застольных бесед, записных книжек, конспектов, эссе. Эти жанры «раскрепощали сознание от риторических условностей, настраивая автора на свободное самовыражение», соответствовали романтическому требованию «бессистемной системности».48 Их фрагментарность не означала хаотичности.
Так, философская программа Новалиса, несмотря на кажущуюся разрозненность записей, стройна и отчетлива. Не ставя перед собой задачу подробного и детального анализа философского наследия Новалиса49, рассмотрим лишь те аспекты его философско-эстетических взглядов, которые прямо или косвенно связаны с проблемой мифа и мифотворчества.
Новалис начинает как ученик Фихте. Интерес к субъективной философии Фихте был характерен для большинства романтиков, что объяснялось теми безбрежными возможностями, которыми наделялся в ней человеческий дух. Напомним, что в основе фихтеанской картины мира лежит изначальный духовный принцип «Я» (Ich), обладающий предельной свободой и активностью бытия. «Я» путем самоограничения создает объективный материальный мир - мироздание. Идеалистическому мировоззрению романтиков такая философская позиция была необыкновенно созвучна, однако трактовка отдельных положений у них не совсем «канонична».
Критическая рецепция Фихте отличает прежде всего Новалиса. Размышляя над «Наукоучением», он в своих философских отрывках выступает одновременно и как «фихтеанец, и как антифихтеанец».50 Он усваивает и принимает терминологию Фихте, но в осмыслении ряда существенных моментов расходится с ним. Так, если Фихте понимает под «Я» чистое сознание, отвлеченный, абстрактно-философский принцип, то у Новалиса идет речь о субъективном Я отдельной личности. По справедливому замечанию А. С. Дмитриева, «безграничные... созидательные творящие потенции абстрактно-философского «Я» перенесены на Я- эмпирическое».
Так возникает романтический тезис: личность творит мир. Однако надо сказать, что у Новалиса речь все-таки идет не о личности вообще (любом Я), а прежде всего о поэтической личности, художнике. Именно он приобретает бесконечную силу (магическую в терминологии Новалиса), способность преобразовывать мироздание волей своего духа. Поэт наделяется чертами мага. Интерпретируя эту мысль, В. М. Жирмунский пишет: «Какие безумные и дерзкие мечты возникали на этой почве — мечты о мировом единстве и магической власти человеческой личности над всем миром, единым и связанным в своем существе. Здесь как будто сама наука приходит подтвердить мистическую веру, что миф об Орфее и Арионе, о поэтах, управлявших миром по своей воле, не сказка».
Романтическая мифология природы
Один из наиболее излюбленных и заметных путей в этой области представлял собой романтическую мифологизацию природы, которая отвечала самой специфике романтического сознания.
Различные опыты в этом ключе имели под собой прочный фундамент философского идеализма. Наиболее значимыми в аспекте данной проблемы оказываются натурфилософские идеи Фридриха Вильгельма Шеллинга: его сочинения выступают своеобразной основой для поэтической мифологизации природного мира. Философские взгляды Шеллинга не представляли собой организованное, единое целое, а претерпевали существенные изменения на протяжении его жизненного и творческого пути. По мнению многих исследователей, можно говорить не о продуманной системе, а о неком комплексе идей, которые имели, между тем, широкий резонанс. Наиболее оригинальной была философия природного бытия.
Материалистической системе природы Шеллинг противопоставил и впервые четко сформулировал идеалистическую интерпретацию природного мира. Среди философских источников шеллингианской концепции следует назвать учение Лейбница о монадах, в котором силы природы понимались как проявление духовной активности материи. Шеллингу были близки также системы Канта и Фихте. Однако Фихте в своем «Наукоучении» практически не разрабатывает интересующую его проблему природы, а интерпретация ее в «Критике чистого разума» Шеллинга не совсем удовлетворяла.
Основной тезис шеллингианской концепции - утверждение идеальной сущности природы. Идеализм Фихте Шеллинг считал слишком субъективным, себя же называл объективным идеалистом, позднее его идеализм станет мистическим. Он убежден, что в природе заключен некий изначальный духовный принцип, который постепенно, ступень за ступенью, реализует себя, и, таким образом, природа проявляет свои духовные потенции в своем движении от неорганики (низшая ступень) к феномену сознания, к абсолюту (высшая ступень). «Как субъект, как продуктивность, как созидающая природа - природа для Шеллинга есть не что иное, как постоянное объективирование бесконечного божественного субъекта». Поэтому все в окружающем нас мире представляет собой различные ступени воплощения абсолюта, то есть всеобщего духовного принципа, каждый элемент природы «восходит по ступенькам своей организации» от простых образов к высшим существам. Природа последовательно реализует тот изначальный духовный импульс, который ей присущ, поднимается до осознания себя в таком явлении, как человеческое сознание. Таким образом, природа оказывается своеобразной «предысторией самосознания», идея единства природного и человеческого бытия становится одной из центральных.
Шеллинг говорит о своеобразном «интеллекте природы», точнее о том, что она представляет собой «застывший интеллект» и, таким образом, опровергается мысль о косности, пассивности материи, которая, напротив, наделяется в системе Шеллинга внутренней активностью, имматериальной сущностью. «Шеллинг - пантеист, - пишет А. В. Гулыга, — он не может скрыть своего пристрастия к природе... Материя для него загадка, волнующая, влекущая, неразрешимая. Она не существует без духа, так же как дух без нее... Неорганическая материя как таковая не существует. Так называемая мертвая материя -это «уснувшие» растения и животные».
Особое значение в натурфилософской картине Шеллинга отводится таким понятиям, как «жизнь», «организм». «Жизнь трактовалась Шеллингом не только и не столько как биологический феномен, а прежде всего как универсально-сущностная форма всякого бытия»131. Идея жизни, одушевленности пронизывает все вокруг, в том числе и неорганическую природу. Все является живым, все развивается. «Существенное во всех вещах..., - утверждает Шеллинг, - есть жизнь, к области случайного относится лишь форма жизни, и даже мертвые тела в природе мертвы не сами по себе, а являются лишь результатом потухшей жизни».132 Идея взгляда на мир как на живой организм не нова. Такая позиция очень созвучна сочинениям Якоба Беме, немецкого религиозного мыслителя, мистика XVII века, который тоже утверждал, что в природе нет ничего мертвого и все в мире является результатом действия и изменения живых одухотворенных сил. Романтики открывают для себя в Якобе Беме близкого мыслителя. Большое влияние он оказал на Новалиса, который был серьезно увлечен его философско-мистической теорией.
Более всего Новалиса интересуют взаимоотношения человека и природы, эта тема неоднократно поднимается им во «Фрагментах», является центральной в философской повести «Ученики в Саисе» (одна из глав которой озаглавлена «Природа»). «Человек есть источник аналогий для Вселенной»,134 - пишет Новалис. Природа может быть понята только сквозь призму человека, через антропологические аналогии, поскольку «это особого рода зеркальное отображение человека и его внутреннего Я».
Итак, природа для Шеллинга не является чем-то мертвым, застывшим, а живым, подвижным: она таит в себе «беспокойство», которое не является для нее внешним, случайным, а изначально ей присуще. Шеллинг рассматривает природу не как продукт (natura naturata - природа творимая, сотворенная), а как продуктивность (natura naturans - природа творящая)136, то есть ему очень важен созидающий, порождающий аспект. Звучит мысль о том, что природа как продуктивность, как бесконечная деятельность обнаруживает себя в бесконечном, непрерывном движении, что она есть творческое начало. Заметим, что этот же ракурс рассмотрения характерен для Гумбольдта при анализе языка. Идея одухотворенности природы, жизни, которая пронизывает предметы и явления неживой природы, найдет свое отражение и в художественном творчестве романтиков. У Эйхендорфа, Л. Тика, Э. Мерике, Э. Т. А. Гофмана окружающий мир исполнен осмысленного существования, потаенного движения, которое лишь время от времени открывает себя человеку.
