Содержание к диссертации
Введение
I Глава. Словотворчество и проблема его передачи в художественном переводе 18
1.1. Лексико-стилистические особенности прозы А.И. Солженицына 18
1.2. Особенности авторских окказионализмов 29
1.3. Воссоздание авторских окказионализмов в переводе 38
1.3.1. Окказиональные наречия 41
1.3.2. Окказиональные глаголы 45
1.3.3. Окказиональные прилагательные и причастия 49
1.3.4. Окказиональные существительные 62
1.4. Выводы 70
II Глава. Система социально-обусловленной лексики в рассказе «Один день Ивана Денисовича» и его переводах 72
2.1. Функциональная стратификация лексики русского и словацкого языков72
2.2. Проблема перевода социально-обусловленной лексики художественного произведения с русского языка на словацкий 101
2.3. Лагерный жаргон в художественном произведении и переводе 114
2.4. Диалектно-просторечная лексика в художественном произведении и переводе 132
2.4.1. Морфологический тип 133
2.4.2. Лексический тип 141
2.4.3. Семантический тип 145
2.5. Выводы 154
III. Глава. Концептуальный уровень лексики произведения в художественном переводе 157
3.1. Тема лагеря в рассказе «Один день Ивана Денисовича» и ее отражение в лексике произведения и его словацких переводах 161
3.1.1. Концепт зэк 163
3.1.2. Концепт зона 170
3.1.3. Концепт холод 181
3.1.4. Концепт хлеб 191
3.2. Христианский подтекст в русском подлиннике и словацком переводе 205
3.2.1. Концепт вера 207
3.2.2. Концепт крест 213
3.2.3. Концепт молитва 218
Заключение 225
Список источников 230
Список словарей > 230
Список использованной литературы 232
- Особенности авторских окказионализмов
- Окказиональные прилагательные и причастия
- Проблема перевода социально-обусловленной лексики художественного произведения с русского языка на словацкий
- Концепт зэк
Введение к работе
Диссертация посвящена исследованию лексических особенностей художественного языка А.И. Солженицына и отображения их средствами словацкого языка. В работе затрагиваются темы, находящиеся на пересечении лингвистических и переводоведческих аспектов. При этом в ходе исследования возникает необходимость обращения и к более широкому кругу вопросов литературоведческого, исторического и культурологического характера.
Творчество А.И. Солженицына изучается не только литературоведами, но и лингвистами, историками, социологами и другими учеными. С лингвистической точки зрения особый интерес представляет язык произведений А.И. Солженицына, который отражает позицию писателя как продолжателя традиций классической русской литературы и в то же время большого реформатора. Начало изучения языка писателя было положено в 1965 году статьей Т.Г. Винокур «О языке и стиле повести А.И. Солженицына Одни день Ивана Денисовича». Затем изучение его творчества было продолжено за границей: во Франции (Ж. Нива), Англии (Ж.А. Медведев), США (В.В. Карпович). Когда творчество А.И. Солженицына стало вновь открытым для русских читателей и исследователей, стало появляться и большое количество работ, посвященных языку его прозы. Это работы таких исследователей как Н.М. Голубков, М.Ю. Жукова, В.В. Карпович, Л.В. Кирпикова, В.В. Кузьмин, Ж. Нива, П.Г. Паламарчук, Л. Ржевский, Г.П. Семенова, В.Б. Синюк, П.Е. Спиваковский, А.В.Урманов, К.И.Чуковский, М.Шнеерсон, Д.А. Шумилин и другие. Что касается Словакии, то там работы по лингвистическим особенностям творчества А.И. Солженицына практически отсутствуют, а исследования произведений писателя принадлежат таким ученым-литературоведам как М. Дрозда, М. Куса, О. Марушьяк, Д. Слободник, А. Червеняк и некоторые другие.
История исследования и переводов произведений А.И. Солженицына в Словакии - это отражение истории взаимоотношений двух славянских народов,
сменяющие друг друга периоды политического давления, слепого восторга, неприятия и отрицания. Русская литература оказывала непрерывное влияние на словацкую литературу на всем протяжении ее развития. Наиболее интенсивным воздействие оказалось в момент формирования реалистической литературы в конце XIX века и в период соцреализма в середине XX века. В интересующий нас период со второй половины XX века происходит перелом, основной причиной которого является политическая оттепель в Советском Союзе. «Тогда вступило в литературу новое поколение, которое своими яркими талантами (Аксенов, Евтушенко, Вознесенский) смогло стереть дурные последствия только что ушедшего периода и оживить интерес не только к советской классике, но и к русскому модерну и авангарду. О политическом и литературном значении Солженицына нет необходимости напоминать, оно неоценимо», пишет М. Грала /перевод наш - В.К./ [Hrala 2002: 236]. Такой ситуация оставалась вплоть до конца 60-х годов. 1968 год и последующие два десятилетия были периодом сильнейшего идеологического давления со стороны советской культуры, которое сказывалось не только на внутренней продукции Словакии, но и на выборе произведений для перевода. После 1989 года условия для развития русско-словацких литературных отношений снова изменились радикальным образом. С одной стороны падение политического давления позволило переводить и издавать произведения, находившиеся до этого под запретом, с другой стороны последствием десятилетий "обязательной" дружбы было неизбежное снижение интереса к русскоязычной литературе. «Целые блоки книг, даже действительно популярные в свое время, теряют всякую привлекательность для читателей. Они становятся уже лишь историческими документами не только из-за своей тематики (пропагандистского характера), но также и из-за методов перевода, отношения к оригиналу и качества языка, уже неприемлемого. Соответствовать современной переводческой норме, сформировавшейся в настоящее время, могут лишь немногие из старых переводов. Появляются новые переводы, часто соответствующие данной норме, но в некоторых случаях поддавшиеся влиянию
современных тенденции (вульгаризация текста, смысловые смещения и т.д.)» /перевод наш - В.К./ [Hrala 2002: 239]. В последнее десятилетие в Словакии возрождается интерес к русской культуре, причем особым вниманием пользуются книги о "темных" страницах прошлого России. В связи с этим возрастает популярность произведений А.И. Солженицына среди словацких читателей.
Выход в свет рассказа А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» стал подлинным событием в литературной и общественной жизни 60-х годов XX века. Реакция на появление рассказа в журнале «Новый мир» в
г. была практически мгновенной не только в Советском Союзе, но и в других странах. Тираж одиннадцатого номера «Нового мира» составил более 95 тысяч экземпляров, но интерес к рассказу значительно его превышал. Так, в
г. он вышел в «Роман-газете» тиражом 700 тысяч и в книжном издании в 100 тысяч экземпляров.
После знакомства с рассказом «Один день Ивана Денисовича» Варлам Шаламов написал большое, подробное письмо Солженицыну. Начиналось оно так: «Я две ночи не спал - читал повесть, перечитывал вспоминал... Повесть -как стихи, - в ней все совершенно, все целесообразно. Каждая строка, каждая сцена, каждая характеристика настолько лаконична, умна, тонка и глубока, что я думаю, что "Новый мир" с самого начала своего существования ничего столь цельного, столь сильного не печатал. И столь нужного - ибо без честного решения этих самых вопросов ни литература, ни общественная жизнь не могут идти вперед» [цит. по: Чекалов 2002: 31].
Тот факт, что до издания этого рассказа имя-автора было почти никому неизвестно, стал основанием для предположения, что именно «Один день Ивана Денисовича» является первым произведением писателя. Произведения, написанные А.И. Солженицыным раньше, но позже опубликованные, казались очередными. Однако еще задолго до публикации «Одного дня Ивана Денисовича» уже имелось и несколько авторских редакций романа «В круге первом», и черновик нескольких глав «Архипелага ГУЛАГ», и даже «Август
Четырнадцатого», относится, хоть косвенно, к проекту, составленному студентом А.И. Солженицыным в 1936-м - то есть за двадцать с лишним лет до «Одного дня Ивана Денисовича». Это имеет значение как для понимания основ творчества А.И. Солженицына в целом, так и для осмысления истоков самого рассказа в частности. Замысел «Одного дня Ивана Денисовича» появился у писателя зимой 1950 - 1951 гг. на общих работах в Экибастузском Особом лагере. Осуществлен же он был лишь восемь лет спустя.
О необыкновенной популярности рассказа свидетельствуют и переводы, вышедшие сразу же вслед за оригиналом. Только в 1963 году вышли переводы в Нидерландах, Португалии, Швеции, Швейцарии, ФРГ, Корее, Дании, Испании, США, Финляндии, Франции, Венгрии, Исландии, Италии, Японии, Норвегии. Славянские страны не являются исключением. Через несколько месяцев после опубликования рассказа в Советском Союзе вышел его болгарский перевод (Венцел Райчев, 1963), в Чехословакии чешский (Сергей Махонин, 1963) и словацкий (Ян Ференчик, 1963) переводы, в Югославии вышли чуть позже сербские переводы трех рассказов вместе: «Одного дня Ивана Денисовича», «Матрениного двора» и «Случая на станции Кречетовка» (Зоран Жуйович, Ана Грдан, Светомир Дурбич, 1963). Хорватский (Златко Црнкович, 1982) и словенский (1971) переводы «Одного дня Ивана Денисовича» были изданы лишь спустя много лет. Что касается польского перевода «Одного дня Ивана Денисовича», то его тогда опередил перевод и издание рассказа «Случай на станции Кречетовка» в журнале «Literatura radziecka». «Один день Ивана Денисовича» затем появился в варшавском еженедельнике «Polityka» (название журнала уже само по себе свидетельствует о характере восприятия рассказа в Польше).
Говоря о переводах Солженицына в Словакии, нельзя не упомянуть чешские переводы произведений этого писателя, так как словацкий читатель зачастую обращается именно к ним. Чешский перевод «Одного дня Ивана Денисовича» в 1963 г. был выполнен Сергеем Махониным, который известен, прежде всего, не как переводчик (хотя кроме «Одного дня Ивана Денисовича»
популярен его перевод «Колымских рассказов» Шаламова), а как театральный критик и искусствовед.
В Словакии в 1963 г., прежде чем вышло книжное издание, были опубликованы переводы отрывков рассказа в различных журналах. Сначала перевод рассказа вышел по частям в первом, втором и третьем номерах журнала «Slovenske pohl'ady» («Словацкие взгляды»). Автором первого, фрагмента был А. Врбацки, далее во втором и третьем номерах продолжение рассказа перевел другой переводчик - М. Андраш.
Фрагменты рассказа в переводе были опубликованы также в еженедельниках «Svet socializmu» и «Zivot», на что «Slovenske pohl'ady» во втором номере за 1963 г. отреагировали упреком в адрес указанных журналов. Редакция журнала «Slovenske pohl'ady» утверждала, что опубликование фрагментов произведения А.И. Солженицына служило лишь «приманкой для читателей после повышения цены» на журналы и стремлением произвести «сенсацию, а не проявлением глубокого, правдивого и всестороннего интереса к советской литературе» /перевод наш - B.K./^SP 1963b].
Первый полный словацкий текст «Одного дня Ивана Денисовича», вышедший в 1963 г. книжным изданием, был создан Яном Ференчиком, известным переводчиком русской литературы. В пятидесятые годы, когда переводческая школа в Словакии лишь начинала формироваться, деятельность Яна Ференчика (1923 - 1989) сыграла важную роль в ее становлении и развитии. Он переводил произведения многих русских классиков (ему принадлежат переводы произведений таких писателей как Пушкин, Тургенев, Достоевский, Горький, Ильф и Петров и многие другие). Его работы о теоретических вопросах перевода стали основой для современной словацкой теории перевода. В книге «Kontexty prekladu» [Ferencfk 1982] Ян Ференчик сформулировал принципы творческого переводческого метода, которые должны были стать основным законом для словацкой переводческой школы. То, что эта книга стала программной для школы, было обусловлено авторитетом Я. Ференчика. Причем авторитет его был высок не только в
творческом плане - как действительно хорошего переводчика художественной литературы, но и в идеологическом - как переводчика именно советской литературы.
Основными переводческими принципами стали: принцип перевода полного текста; принцип смысловой тождественности; принцип формальной тождественности; принцип предпочтения смысловой тождественности перед формальной тождественностью; принцип хорошего словацкого языка; принцип
г 1.
переноса иностранных имен и фамилий в исходной форме (или в принятой транскрипции); правило не переводить региональный диалект оригинала каким-либо региональным диалектом словацкого языка; правило переводить социальный диалект соответствующим социальным диалектом словацкого языка; правило не переносить архаичность оригинального текста в текст перевода, если это не композиционное решение современного автора, а результат временной отдаленности оригинального текста; главное правило концептуальности перевода как единства всех компонентов, подчиненных одной .концепции. Эти теоретические принципы и правила находят свое практическое выражение в переводах Яна Ференчика, в т.ч. и в переводе «Одного дня Ивана Денисовича».
В 60-ые годы интерес к Солженицыну в Чехословакии достигает своей вершины. Об этом свидетельствуют следующие слова, сказанные о Солженицыне весной 1965 г. ответственным сотрудником посольства Чехословакии в Москве: «В Чехословакии он любимый писатель, его называют "русский Фучик". Популярность его очень велика. Мы в посольстве это чувствуем, так как через посольство направляют Солженицыну много приглашений о посещении нашей страны. Мы передаем их в Союз писателей, в общество дружбы с ЧССР. Но нам обычно отвечают через МИД, что Солженицын тяжело болен, что у него рак, что он не может далеко выезжать за пределы Рязани. А ведь как жаль, такой талантливый писатель...» [Медведев 1973:49].
Публикация переводов «Одного дня Ивана Денисовича» в Чехословакии, так же как и во всем мире, вызвала множество откликов на страницах газет и журналов. В Словакии статьи об этом рассказе вышли практически во всех основных периодических изданиях того времени. В том числе в журналах
«Slovenske pohl'ady» за 1963 г., «Zivot» за 1963 г., «Svet socializmu» за 1963 г. «Kulturay zivot» за 1965 г., в газетах «Pravda» за 1963 и 1964 гг., «Ucitel'ske noviny» за 1963 г., «Vychodoslovenske noviny» за 1964 г. и многих других. Характерным признаком этих статей, однако, являлось повышенное внимание лишь к идеологической стороне произведений и к личности автора как фигуре политической. В этих статьях не просто не обращается внимания на художественные достоинства произведения, а вовсе отрицается какое бы то ни было стилистическое своеобразие рассказа. Один из таких примеров - статья М. Дрозды, в которой он превозносит заслуги автора в «публицистической реабилитации невиновных», но в то же время пишет: «Его проза не блещет ни яркими стилистическими средствами, ни необычными композиционными приемами» /перевод наш - В.К./ [Drozda 1964: 4]. Или другой пример того, как политическая сенсация затмевает объективный анализ произведения, - слова 3. Матейовой: «Несмотря на несомненный вклад этой книги в идейном отношении, в области художественной формы можно заметить определенные недоработки» /перевод наш — В.К./ [Matejova 1963: 4].
Вплоть до настоящего времени в Словакии литература о А.И. Солженицыне пополнялась подобными идеологическими откликами и характеризовалась недостаточно внимательным отношением к своеобразию языка А.И. Солженицына, не всегда, однако, поддающегося переводу. Справедливости ради стоит добавить, что и в Советском Союзе «Один день Ивана Денисовича» в первую очередь рассматривался как событие политическое [Ванюков 1999]. Только с начала 90-х годов исследователи начали систематически обращаться к художественному и стилистическому своеобразию произведений писателя.
После 1968 года интерес к творчеству А.И. Солженицына в Словакии заметно охладевает, перестают публиковаться переводы и какие-либо критические статьи. Словацкий литературовед А. Червеняк отмечает, что нет никаких сведений о том, чтобы первые произведения русского писателя хоть как-то отразились в сознании словацких писателей 60 - 70-х годов. В то же время А. Червеняк добавляет, что «его работы эмигрантского периода были доступны преимущественно русистам и специалистам, поэтому не могли оказать такого воздействия ни на словацких читателей, ни на словацких писателей» [Червеняк 1992: 60].
Внимание к фигуре А.И. Солженицына возрождается в Чехословакии лишь после отстранения коммунистов от власти. За изменением ситуации в политике следует и изменение взглядов в области литературы. Издатели русской литературы в Словакии пишут, что пришло время постсоциалистическим государствам вновь обратить внимание друг на друга. Не случайно первый после 1989 года симпозиум Ассоциации русистов Словакии был посвящен именно творчеству ' А.И. Солженицына. Как прозвучало во вступительном слове, задачей этого симпозиума было не подвести итог исследования творчества русского писателя, а наоборот - дать толчок к его будущему изучению [Слимак 1992: 9]. О влиянии раннего творчества русского писателя (переведенных в 1^63 г. «Одного дня Ивана Денисовича» и в 1964 г. трех рассказов: «Матренин двор», «Случай на станции Кречетовка», «Для пользы дела») на словацких писателей конца XX века А. Червеняк пишет: «мы глубоко убеждены, что новое идейно-эстетическое сознание таких авторов, как П. Ярош, Л. Фелдек, Р? Слобода, П. Виликовский, Л. Баллек <...> формировалось и в орбите неотразимого воздействия "малого триптиха" А. Солженицына» [Червеняк 1992: 59].
На эти изменения в политико-культурной ситуации откликнулись и переводчики. Словацкие переводы «Ракового корпуса» и «Архипелага ГУЛАГ» впервые издаются в 1991 г., а второй перевод «Одного дня Ивана Денисовича» ровно десять лет спустя после образования самостоятельной Словацкой
Республики. Как известно, вариант рассказа 1962 года, опубликованный в «Новом мире», отнюдь не является первоначальной авторской версией. Чтобы появился шанс на публикацию, рассказ должен был быть существенно обработан. Поэтому журнальная версия «Одного дня Ивана Денисовича» - это сокращенный и несколько смягченный вариант. Причем, «лишь треть изменений носит сугубо идеологический характер, остальные связаны" со стилистической правкой» [Кузьмин 1998: 64]. Восстановленный первоначальный вариант был издан лишь в собрании сочинений парижского издательства YMCA-PRESS в 1978 г. Именно эту версию рассказа сам автор считает верной (так отмечается и в самом издании). Таким образом, появилась необходимость представить этот изначальный вариант иностранному читателю. И в 2003 г. был опубликован новый словацкий перевод «Одного дня Ивана Денисовича», автором которого стала Ольга Гирнерова. Она принадлежит к новому поколению словацких переводчиков, переводит в основном произведения французской литературы, что, безусловно, оставило свой след и в переводе «Одного дня Ивана Денисовича».
Анализируя словацкие переводы, прежде всего, необходимо учитывать, что мы рассматриваем переводы разных вариантов оригинального текста. Нельзя оставить без внимания и то обстоятельство, что между двумя словацкими переводами не только прошло почти полвека, но и коренным образом изменилась обстановка в стране и обществе. Одной из таких перемен является отмена обязательного изучения русского языка в Словакии, что, безусловно, сказывается и на восприятии переводов русской литературы. С точки зрения словацкого языка перевод Яна Ференчика нельзя считать устаревшим. Необходимость нового перевода была обусловлена скорее причинами историческими. По словам словацкой исследовательницы Д. Саболовой, возникновение повторного перевода редко основано лишь на причине языковой, т.к. устаревание оригинальных произведений абсолютно диспропорционально устареванию переводных. «Эта диспропорция свидетельствует о том, что причиной так называемого устаревания перевода
является не меняющаяся языковая норма, а меняющееся познание переводимого произведения, его интерпретация» /перевод наш - В.К./ [Sabolova 1999: 159]. Существование двух различных по содержанию и стилистике переводов дает словацкому читателю более полноценное представление о творческом пути русского писателя. А исследователям дает возможность не только судить об уровне переводов путем сравнения, но и сделать выводы о развитии переводческой школы в Словакии в целом.
Актуальность исследования обусловлена возвращением внимания к творчеству А.И. Солженицына как в России, так и в Словакии. Разбор лингвистических особенностей произведений А.И. Солженицына в сопоставлении с существующими словацкими переводами актуален, прежде всего, в связи с переосмыслением творчества писателя в России и появлением новых переводов художественных и публицистических текстов писателя в Словакии. Эти факты вызывают потребность в более детальном анализе солженицынского мировоззрения, отраженного в художественном языке.
В работах, затрагивающих вопрос языкового своеобразия произведений А.И. Солженицына, подчеркивается новаторство писателя в использовании лексики разнообразных языковых пластов и стилей. При этом ощущается недостаток классификации и определений различных групп лексики. В некоторых работах, посвященных языку произведений с лагерной тематикой, встречаются такие термины: "табуированная лексика", "сниженная лексика", "лексика деклассированных элементов", "арго", "жаргон", "бранная лексика", "матерщина" [Кузьмин 1998: 82 - 84]; "лагерные слова и выражения", "лагерный жаргон" [Голованова 1999: 158 - 160]. В иных работах подчеркивается сближение художественного языка с языком простого народа, там находим следующие термины: "просторечие", "диалектизмы" [Кузьмин 1998: 82 - 84]; "просторечие", "диалектизмы" [Мурзаева 1999: 155 - 158]; "диалектизмы" [Жукова/Мокиенко 1996: 251 - 253]; "разговорная лексика", "разговорно-просторечная лексика" [Дмитриева 1999: 163 - 166]; "разговорные слова", "разговорно-просторечная лексика" [Ржевский 1986: 31 - 102];
"диалектные слова" [Урманов-2000: 99 - 145]. Некоторые работы посвящены словотворчеству писателя, где встречаем такие термины: "окказионализмы" [Волков 1999: 160 - 162]; "словообразовательные неологизмы", "индивидуально-авторские слова" [Дмитриева 1999: 163 - 166]; "новые слова" [Ржевский 1986: 31 - 102]; "полисемантические словообразования", "окказиональные словообразования" [Урманов 2000: 99 - 145]; "необычные слова" [Спиваковский 1998; 91]. В большинстве случаев не представлены ни
I т.
определения, ни четкое разграничение вышеупомянутых терминов. Более того, во многих случаях все «необычное» в лексике писателя воспринимается как единый пласт авторской лексики. А между тем, понимание различного происхождения и назначения лексем необходимо для верной интерпретации содержания, вкладываемого писателем в то или иное произведение. Необходимо оно еще более для осуществления и анализа перевода художественного произведения. В настоящей работе предлагается классификация и характеристика лексики художественного языка А.И. Солженицына, а также впервые представлен лингвистический анализ словацких переводов прозы русского писателя, что составляет научную новизну исследования.
Объектом исследования является лексика прозы А.И. Солженицына в сопоставлении с ее переводом на словацкий язык. Отражение представлений об основных идеях, воплощенных в. творчестве А.И. Солженицына, в лексике русского и словацкого языков составляет предмет исследования.
При сопоставлении используется, прежде всего, материал рассказа «Один день Ивана Денисовича»: тексты русских подлинников 1962 и 1978 годов издания и словацкие переводы 1963 и 2003 годов. Все цитаты из рассказа «Один день Ивана Денисовича» приводятся по версии 1978 года. Там, где она совпадает с первоначальной версией 1962 года, цитаты отдельно не приводятся. В тех случаях, когда наблюдаются разночтения, это оговаривается и приводятся цитаты из обеих версий.
Кроме того, привлекается материал и других произведений А.И. Солженицына, переведенных на словацкий язык. Рассказ «Матренин двор», впервые напечатанный в январском номере журнала «Новый мир» за 1963 год, был переведен Зорой Есенской в 1964 г. В 1991 году вышли словацкие переводы «Ракового корпуса» (Магда Такачова) и «Архипелага ГУЛАГ» переведенного на словацкий язык группой переводчиков: Душаном Слободником, Игором Слободником и Еленой Линзботовой.
Всего анализируется около двухсот лексем из произведений А.И. Солженицына и соответственно около трехсот пятидесяти словацких единиц из переводов во всей совокупности словоупотреблений и взаимосвязей с контекстом.
Диссертационное сочинение ставит своей целью анализ смыслового, экспрессивного, стилистического, стратификационного, национально-культурного аспектов значения слова и изучение способов их передачи средствами родственного иностранного языка.
Поставленная цель определяет поэтапное рассмотрение следующих задач:
- выявить в художественном языке А.И. Солженицына группы лексем,
объединенных определенными особенностями и функцией, выполняемой в
художественном тексте;
- представить картину основных современных русских и словацких
исследований в области лексикологии;
показать особенности употребления данных групп лексики в художественном произведении;
рассмотреть способы и приемы передачи исследуемой лексики средствами словацкого языка;
- выявить концепцию каждого из словацких переводов, проанализировав
конкретные переводческие решения.
Для решения указанных задач в работе используются следующие методы и, приемы исследования: дескриптивный метод, при помощи которого определялись семантико-стилистические свойства лексем, и сопоставительный метод (сопоставление с переводом на словацкий язык).
Теоретической и методологической базой исследования служат идеи и концепции, представленные в трудах русских и словацких ученых по лингвистике (Бондалетов В.Д., Виноградов В.В., Герд А.С., Кожина М.Н., ' Крысин Л.П., Мокиенко В.М., Поцепня Д. М., Ларин Б.А., Лыков А.Г., Долник Ю, Гохел Б., Мистрик И., Ондрус П. и др.), и теории перевода (Бархударов Л.С., Виноградов B.C., Комиссаров В.Н., Федоров-А.В., Громова Э., Дюришин Д., Попович А., Ференчик Я. и др.).
Теоретическая значимость работы состоит в том, что она вносит вклад в изучение лексики со стилистической и стратификационной точек зрения. Впервые предпринимается попытка сопоставления принципов использования различных групп лексики в русском и словацком художественном тексте.
Практическая ценность настоящего исследования видится в применении материала и результатов данной работы, как в лекционных, так и в практических занятиях по теории и практике 'перевода, лексикологии и стилистике словацкого языка.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Произведения А.И. Солженицына представляют собой материал,
выявляющий скрытые потенции русского национального языка,
представляющий возможности его развития. Основным направлением является
обогащение словарного запаса за счет таких групп, как авторская
окказиональная лексика, жаргонная лексика, диалектно-просторечная лексика.
2. Отраженная в лексике ориентация идейного содержания произведений
А.И. Солженицына на национальные особенности исторического развития,
позволяет сделать вывод, что отсутствие или наличие подобного исторического
опыта принимающей культуры регулирует как степень адекватности перевода,
так и способность усваивать привносимые исходной культурой понятия.
3. При сопоставительном анализе подлинника и переводов последние являются как инструментом исследования, помогающим выявить особенности индивидуального стиля автора, так и объектом исследования, позволяющим определить основные черты принимающей культуры и литературы.
Объем и структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения, представляющих собой основной текст диссертации объемом 250 страниц. В первой главе рассмотрены авторские новообразования А.И. Солженицына, намечены общие тенденции словотворчества писателя и шаги, предпринятые переводчиками для передачи их на иностранном языке. Вторая глава посвящена лексике, которая, не являясь авторской, обладает яркими экспрессивно-стилистическими признаками, и потому требует особого внимания при переводе художественного произведения. В третьей главе анализируется взаимосвязь лексических особенностей и мировоззрения писателя. В конце работы приведен библиографический список использованной литературы, включающий в себя 279 позиций (из них 180 на русском языке, 99 - на словацком и чешском языках).
Особенности авторских окказионализмов
В лингвистической системе словотворчество представляет собой противоречивое явление. С одной стороны, продуктом словотворческого действия является набор единиц, не входящих в языковой оборот, не кодифицированных словарями, а, следовательно, представляющих собой периферийную составляющую языковой системы. С другой стороны, суть процесса словотворчества указывает на скрытые потенции языка, тенденции его развития.
Словотворчество является важнейшей составляющей солженицынского идиолекта. Это целостная область, охватывающая исключительно разнообразное множество специальных опытов и эстетически значимых текстов писателя. Сам А.И. Солженицын размышлял о своей словотворческой деятельности не только применительно к тому или иному контексту, но и на уровне языка как системы. Поэтому необходимо рассматривать словотворчество в свете основных идей и принципов писателя, относящихся ко всей системе его творчества и художественного языка. Основная идея, правящая творчеством А.И. Солженицына, - возрождение России, избавление ее от ошибок советского прошлого. Преодоление трагедий прошлого и нахождение верного пути развития для писателя состоит, прежде всего, в восстановлении русского языка, в избавлении его от языковых стереотипов советского времени. В данном аспекте напрашивается сопоставление художественного мировоззрения А.И. Солженицына с творчеством В. Хлебникова, поэта, богатство словотворчества которого остается непревзойденным в русской поэзии. В. Хлебников нашел чёткую формулу своего личного отношения к слову: «Слово - пяльцы; слово - лен; слово - ткань ...» [Хлебников 2001, III: 231]. Исследователь творчества поэта В.П. Григорьев так ее объясняет: «Слово не только готовый продукт исторического развития или нечто кем-то произведенное и предназначенное для использования («ткань»), не только материал для поэтических и иных преобразований («лён»), но и инструмент этих преобразований («пяльцы»)» [Григорьев 2000: 66]. Данная формула применима к творчеству любого художника слова, тем более к творчеству А.И. Солженицына, видевшего в возрождении языка инструмент культурного возрождения России.
Сопоставление творчества А.И. Солженицына с другими художниками слова (в данном случае с творчеством В. Хлебникова1) является наиболее эффективным методом выявления словотворческих принципов писателя. Сопоставляя, приходим к выводу о диаметрально противоположных позициях писателя и поэта. Общим для обоих художников слова, пожалуй, является только то, что им оказывается тесен словарный фонд современного им литературного языка, отчего они ищут способы его расширить, обогатить, разнообразить. Если цель словотворчества В. Хлебникова - некое абстрактное преображение мира посредством нового идеального языка, то А.И. Солженицын ставит конкретную цель открытия свежих источников обогащения и развития русского национального языка, подавленного, по его мнению, в советский период. Словотворчество В. Хлебникова не нацелено на общее употребление, тогда как А.И. Солженицын старается ввести новые языковые средства в обиход, привить читателям и носителям языка творческий подход к родному языку. С этим связано и понимание словотворчества, которое крайне затруднено у В. Хлебникова причудливостью, неоднозначностью новообразований поэта, и вполне прозрачно у А.И. Солженицына.
Продукт словотворчества А.И. Солженицына проявляется, прежде всего, в обилии окказиональных слов, значений и словосочетаний в художественных и публицистических произведениях писателя. Опираясь на русские и словацкие исследования в области окказиональной лексики [Лыков 1976; Намитокова 1986; Виноградова, Улуханов 1996; Николина 1996; Ревзина 1996; Маринова 2008; DSZ 1989; Mistrik 1997], можно выявить характерные особенности окказиональных лексем в творчестве А.И. Солженицына. Прежде всего, необходимо определить хместо окказиональной лексемы среди других видов новообразований. Словацкий исследователь И. Мистрик относит окказионализмы к группе лексических средств, присущих одному автору. Туда входят также эгологизмы, идиолектизмы и эйромены. «Эгологизмы - это такие слова или значения слов, которые использует в речи только один человек; это могут быть искусственно созданные слова или значения слов.
Идиолектизмы- это такие слова, которые, хотя и используются всеми членами языкового коллектива, в речи одного человека являются наиболее частотными. ... Окказионализмы - это такие элементы речи, которые не известны языковой системе» /перевод наш - В.К./ [Mistrfk 1997: 107]. Окказионализмы, которые в тексте или речи говорящего или пишущего появились только один раз, И. Мистрик называет эйроменами. Для языка произведений А.И. Солженицына наиболее характерен именно последний тип лексем, т.е. употребленные только один раз в одном произведении, изобретенные для конкретной языковой ситуации. Хотя встречаются и такие, которые появляются в нескольких произведениях. В некоторых исследованиях (B.C. Виноградов, Р.Ю. Намитокова, О.Г. Ревзина и др.) понятия "неологизм" и "окказионализм" воспринимаются как синонимичные, однако -считаем необходимым их разграничить и определить позицию каждого из них по отношению к лексике произведений А.И. Солженицына.
В книге «Dynamika slovnej zasoby» [DSZ 1989] описаны процессы развития словарного состава языка. В главе «Тенденция к демократизации» представлен развернутый анализ и сопоставление таких языковых явлений как неологизмы и окказионализмы. «Неологизмы относятся к большой группе языковых инноваций, которые представляют собой нечто новое на фоне уже существующих языковых средств. ... Речь идет не только о новых словах, лексических единицах, но и новых значениях слов, с одной стороны, и новых словосочетаниях, с другой стороны. ... В отличие от неологизмов, которые, хотя и ощущаются как новые явления в языке, но уже стали устойчивыми элементами языковой системы, под окказионализмами понимаются новые слова, которые возникают единственный раз в моменте речи, применительно к данному контексту как продукт индивидуального использования. Неологизмы, как слова, называющие различные новые явления в области общественной, политической жизни, в науке, технике, искусстве, а также новые бытовые жизненные явления; постепенно теряют черту новизны-и переходят в; разряд нейтральной5 лексики. Окказионализмы, же по причине неї использования в коммуникативных ситуациях не теряют своей выразительности и новизны, сохраняя при этом и стилистическую маркированность» /перевод наш - В.К./ [DSZ 1989: 309-313]: Если неологизм -это слово, находящееся в начальной стадии своей исторической жизни- в языке, то окказионализм - чисто речевая одноразовая лексическая, единица, лишенная воспроизводимости, а значит и исторической протяженности своего существования, т.е. этохслово: не способно устаревать.
Окказиональные прилагательные и причастия
Существенную роль в прозе А.И. Солженицына играют прилагательные и причастия в качестве окказиональных эпитетов. В художественной системе писателя важен нетолько выбор самого эпитета, выраженного прилагательным или причастием, но его отношение и связь с существительным. Как правило, необходимый эффект достигается неожиданным, необычным сочетанием языковых элементов, тем самым обуславливая возникновение окказиональности.
Выразительными примерами окказиональных эпитетов изобилует текст рассказа «Матренин двор». Некоторые из них имеют особое художественное значение в структуре рассказа и скрывают глубинные подтексты, раскрытие которых происходит в ходе тщательного анализа лексического своеобразия произведения, в том числе с помощью сопоставления с переводом. Повествователь рассказа «Матренин двор» ищет настоящую Россию и находит Матрену, символизирующую нетронутый . уголок доброты и правды. Изображение России в символическом образе женщины мы нередко встречаем в русской литературе. А.И. Солженицын, характеризуя Матрену и рассказывая о ее жизни, проводит прямую параллель с судьбой России. Эту параллель подчеркивала и А.А. Ахматова в своем отзыве о «Матренином дворе»: «Живительная вещь... Живительно, как могли напечатать... Это пострашнее «Ивана Денисовича»... Там можно все на культ личности спихнуть, а тут... Ведь это у него не Матрена, а вся русская деревня под паровоз попала и вдребезги... ... А какая замечательная страница, когда он вдруг видит Матрену молодой... И всю деревню видит молодою, то есть такою, какая она была до всеобщего разорения...» [Кормилов 1999: 25-29].
Эпитеты, которые относятся в тексте рассказа к России, и те, которые относятся к Матрене, перекликаются между собой, создавая единый образ. В рассказе А.И. Солженицына представлена картина русской деревни 50-х годов. В начале своего повествования рассказчик говорит о том, что возвращается он, чтобы найти Россию, не будучи уверенным в ее существовании. О том, какую именно Россию он ищет, подсказывают нам эпитеты:
Мне хотелось затесаться и затеряться в самой нутряной России — если такая где-то была, жила [Солж. 1963/1990: 112]. БАС дает нам следующие определения прилагательного нутряной: 1. Взятый, вынутый из нутра какого-нибудь животного 2. простореч. Относящийся к внутренностям 3. перен.-простореч. Относящийся к нутру (внутренней сущности); выражающий внутренние духовные переживания 4. перен.-простореч. В театральном жаргоне - основанный на непосредственном переживании, вдохновении [БАС, 7: 1455] В «Толковом словаре» В.И. Даля (на который, как известно, в большой степени опирался А.И. Солженицын при обновлении словарного запаса русского литературного языка) в общей словарной статье нутро находим такие определения: Нутрений, нутреной, нутряной, нутровогг, внутри чего находящийся. Нутровой, к нутру относящийся. Нутровая гниль в дереве, не от сучка или болони, а от сердцевины. Нутретъ или нутренетъ, полнеть нутром, перен. Человек нутренеет, становится внутренним или духовным; он возрождается, отрешаясь от внешности, сосредоточиваясь внутри себя [Даль, II: 560]. «Толковый словарь русского языка» СИ. Ожегова и Н.Ю. Шведовой содержит только статью нутро, где приведены такие значения: 1. Внутренность, внутренности (простореч.) 2. перен. О душевном мире, внутреннем чутье, инстинкте (разг.) прил. нутряной (к 1 знач., простореч) [Ожегов: 371]. У А.И. Солженицына в рассказе «Матренин двор» этот эпитет становится окказиональным, приобретая совершенно новые оттенки смысла. Характеристика России, остатки которой пытается отыскать повествователь, сосредоточена в одном слове. Ищет он тот еще уцелевший старый мир крестьянской Руси, где сохранился такой «стержневой элемент русской ментальности», как феномен «праведничества» [Урманов 1999: 94] (подробнее об этом см. в главе «Христианский подтекст в русском подлиннике и словацком переводе»). Почувствовать это нам дает и сама форма просторечного слова, и смысл его как нечто, содержащееся глубоко внутри, в сердцевине, кроме того, идущее от души и сосредоточенное на душе. С одной стороны, говорится о том, что старая Россия осталась лишь где-то в глубинке, «подальше от железной дороги» [Солж. 1963/1990: 112], с другой стороны говорится и о том, какова эта Россия (духовная, истинная).
Удалось ли словацкой переводчице Зоре Есенской передать то, что сообщает нам автор с помощью эпитета нутряная Россия! Tiizil som sa zahrabat a stratit v srdci Ruska - ak take nieco niekde bolo, zilo [Solz. 1964/2003: 5]. В словацком переводе мы вообще не обнаруживаем эпитета, а вместо него выражение v srdci Ruska {в сердце России), из-за чего все предложение, да и весь окружающий контекст теряет свою выразительность. Обратимся к значению использованного в переводе выражения: SRDCE prenes. Centrum vnutorneho, citoveho, duchovneho zivota cloveka, jeho povahy a charakteru; basn. Stred niecoho, najdolezitejsia cast niecoho, stredisko [SSJ,IV:215] Таким образом, мы видим, что само значение (сосредоточение духовной жизни, расположенное в центре) практически соответствует оригиналу. Но преобразование просторечного окказионализма в литературную лексему значительно снижает экспрессию высказывания. Кроме того, в отличие от эпитета нутряная, освещающего собой существительное Россия, выражение в сердце никоим образом Россию не характеризует. Более того, в словацком переводе из-за принадлежности слов srdce (сердіте) и Rusko (Россия) к среднему роду, к сожалению, не сохраняется персонификация России в образе русской женщины, выраженная глаголом жила и являющаяся основой параллели Россия - Матрена. А возможность для этого в словацком языке, безусловно, есть, например, использование словосочетания ruskd krajina /букв, русская страна/. Хотя такие ассоциативные связи трудны для восприятия в словацком контексте в связи с отсутствием традиции литературного символа женщины-родины.
Уже представленный образ искомой России еще более углубляется с появлением в-тексте следующего эпитета - кондовая: А дальше целый край идет деревень: Часлицы, Овинцы, Спудни, Шевертни, Шестшшрово - все поглуше, от железной дороги подале, к озерам. Ветром успокоения потянуло на меня от этих названий. Они обегцали мне кондовую Россию [Солж. 1963/1990: 114]. Об «этих названиях» пишет исследователь А.В. Урманов, что такие «топонимы (равно как устаревшие и диалектные слова) дают читателю возможность ощутить прикосновение к миру, уничтожаемого в течение нескольких десятилетий, но все же не исчезнувшего вовсе, подлинного национального бытия, почувствовать склад души и творческую самобытность русского народа, давшего одухотворенные поэтические наименования всему, что его окружало» [Урманов 1999: 95]. В таком контексте мы воспринимаем эпитет кондовая. Что говорят словари о значении данной лексемы? Словарь современного русского литературного языка дает следующие значения:
Проблема перевода социально-обусловленной лексики художественного произведения с русского языка на словацкий
Учитывая основные научные труды по лексической стратификации в России и Словакии и на основании анализа произведений А.И. Солженицына, выделяем несколько основных групп нелитературной социально-обусловленной лексики в прозе А.И. Солженицына: лагерный жаргон, просторечие и диалект. Эта лексика образует основные смысловые плоскости многих произведений писателя: картина советской действительности, изображение лагерной системы и образ русского национального характера. В рассказе «Один день Ивана Денисовича» страты лагерный жаргон и диалектное просторечие имеют идейно-формирующее значение и представлены достаточно большим количеством единиц: из чуть менее чем тридцати четырех тысяч слов (около ста страниц) текста, около ста словоупотреблений классифицируем как жаргонные и приблизительно такое же количество - как просторечные. Анализ этих двух групп будет представлен в следующих параграфах данной главы.
В «Одном дне Ивана Денисовича» функцию приближения текста к действительности, создания реалистичной картины лагеря выполняет жаргон и бранная лексика. Совпадая по этой функции в рассказе, эти две группы, однако, являются различными по своей сути явлениями. Составители «Большого русско-немецкого словаря жаргона и просторечий» также говорят о близости таких образований как бранная лексика, жаргон, просторечие, разговорная речь, но подчеркивают необходимость их разграничения « ... В то же время мы последовательно стремились отсеивать из словника явные элементы просторечия, общеразговорные единицы и бранную лексику, не являющуюся жаргонной сферой. [Вальтер, Мокиенко 2007: 16]. Представим обзор бранной лексики в «Одном дне Ивана Денисовича» для выявления ее существенного отличия от других лексических групп.
Под бранной лексикой понимаем как нелитературные (обсценные), так и литературные лексические единицы, используемые всеми членами общества с целью выражения сильной экспрессии по отношению к человеку или ситуации. Употребление, «ругани самыми последними словами» отметил как сильное достоинство формы В.Т. Шаламов, подробно анализируя рассказ «Один день Ивана Денисовича» в письме А.И. Солженицыну [Шаламов 1990: 64]. Бранная лексика в рассказе, несомненно, увеличивает выразительность художественной речи. Но ее появление всегда обусловлено ситуацией, она широко используется в речи героев, реже в несобственно-прямой речи, но авторская речь сугубо эвфимистична. Поэтому при обилии бранных выражений в рассказе не создается впечатления их избыточности.
На основании данных словарей [SSJ], [KSSJ] и [Hochel 1993a] делаем вывод о том, что большинство словацких эквивалентов русских бранных слов являются также бранными словами (в словарях имеют помету naddvka или hrubd naddvka): hovado, mrcina, vsivdk, pl uhdk, srdc и т.д. Некоторые являются экспрессивными, но литературными лексемами, напр., hnup, darebdk, zmija, pliagy.
Перевод художественного произведения - это текст, одновременно несущий основные черты подлинника и впитавший в себя некие знаки принимающей культуры. Художественное произведение в переводе становится фактом иностранной литературы. Поэтому для полноценного анализа перевода необходимо не только иметь представление, из какой культурной среды происходит оригинал, но и в какую среду попадает перевод. Чтобы сопоставить и адекватно оценить переводческие решения в области нелитературной социально-обусловленной лексики, необходимо представить общую картину ее функционирования в словацкой художественной литературе. Как подчеркивает М. Грдличка, «функциональность средств всегда необходимо оценивать в соответствии с нормами принимающей культуры, которые и определяют, является ли выбор верным» [Hrdlicka 1995: 23].
В словацкой художественной литературе отношения между литературным языком и диалектом достаточно своеобразны. Поскольку словацкий литературный язык оформился лишь во второй половине XIX века, то он находится в тесной связи со своей диалектной базой. Вплоть до начала XX века диалекты служили источником обогащения молодого литературного языка. «Диалектные элементы не использовались с той целью, с которой используются . сейчас. Использовались спонтанно, без ощущения их нелитературности» /перевод наш - В.К./ [Smatana 1988: 282]. Еще в первых десятилетиях XX века писатели словацкого реализма использовали в своих произведениях диалектизмы не с целью употребить некое экспрессивное стилистическое средство, а с целью освоения лингвистического богатства народной речи. «Высокую меру употребления диалектных элементов наблюдаем главным образом в период перед первой мировой войной, когда норма литературного языка еще не была устойчива. Для художественной литературы этого периода характерна буквально зависимость от диалектов, прежде всего от среднесловацких диалектов» /перевод наш - В.К./ [Habovstiak 1966: 296]. Уже позже, с конца 30-х годов XX века (в т.н. «лиризированной прозе») начинают появляться диалектизмы в функции стилистических средств. Только с этого времени начинает ощущаться оппозиция между литературным языком и диалектами в плане литературности - нелитературности. Необходимо также заметить, что до этого времени словацкая литература практически не знала произведений с иной тематикой и средой, кроме деревенской. В 30-е годы начинают появляться произведения с героями из городской среды.
Концепт зэк
Центральным понятием лагерной лексики является слово зэк. В рассказе «Один день Ивана Денисовича» оно является ключевым. А.И. Солженицын объясняет свое понимание этого слова в книге «Архипелаг ГУЛАГ». Стилистически немаркированное сокращение з/к автор превращает в гораздо более широкое понятие. Оно метафорично и приобретает значение народности или племени. Во вступлении к книге А.И. Солженицын описывает сцену поедания заключенными найденных в реке Колыме ископаемых представителей тысячелетней фауны: Мы — сразу поняли. Мы увидели всю сцену ярко до мелочей как присутствуюгцие с ожесточенной поспешностью кололи лед; как, попирая высокие интересы ихтиологии и отталкивая друг друга локтями, они отбивали куски тысячелетнего мяса, волокли его к костру, оттаивали и насыщались. Мы поняли потому, что сами были из тех ПРИСУТСТВУЮЩИХ, из того единственного на земле могучего племени ЗЭКОВ, которое только и могло ОХОТНО съесть тритона [Солж. 1990а, I: 8] (заглавными буквами выделено А.И. Солженицыным). В словацком переводе «Архипелага ГУЛАГ» первое упоминание этого слова переведено транскрибированием с объяснением, что свидетельствует о признании переводчиками особого смыслового наполнения слова зэк: ... Pochopili sme to preto, lebo aj my sme patrili k tym PRITOMNYM, k tomu jedinemu mohutnemu kmenu ZEKOV, teda vdznov na zemeguli, со mohol S CHUTOU zjest mloka [Solzenicyn 1991b, I: 9].
Далее, однако, переводчики используют уже только слово vazefr. А Колыма была - самый крупный и знаменитый остров, полюс лютости этой удивительной страны ГУЛАГ, географией разодранной в архипелаг, но психологией скованной в континент, — почти невидимой, почти неосязаемой страны, которую населял народ зэков [Солж. 1990а, I: 8]. A Kolyma bola najvacsi a najvychyrenejsi ostrov, рої krutosti tej cudnej krajiny GULAG, zemepisom roz.kmdsanej na suostrovie, ale psychologiou sputnanej do pevniny - takmer neviditel nej, takmer nehmatatel nej krajiny obyvanej Vudom vdznov [Solzenicyn 1991b, I: 9] В «Одном дне Ивана Денисовича» о заключенных неоднократно говорится как о племени, еще чаще как о стаде и зверях (стаде зверей), например: Стадо черное этих зэков .. . [Солж. 1978: 85]. Ciernestddo trestancov ... [Solz. 1963: 103]. Сієте stddo trestancov ... [Solz. 2003: 98]. Эх, да и повалили ж! повалили зэки с крыльца! — это старший барака с надзирателем их в зады шугают! Так их, зверей! [Солж. 1978: 114] Ech, ale sa sypii, ale sa sypii tre stand dolu schodikmi! To ich velitel baraka s dozorcom odzadu zemi buchndtmi! Len ich dobre, sviniarov! [Solz. 1963: 134] Ech, ale sa hrnu, hrnu sa trestanci zo schodov - veduci baraka s dozorcom ich vyhdhaju kopancami. Aspon sapoucia, hovddd! Solz. 2003: 132] Если речь идет о стаде, то переводчики воспроизводят это эквивалентным stddo, если же только как о зверях, то в некоторых случаях это воспринимается лишь как бранное слово (sviniari), а не как характеристика особенностей общества заключенных (hovddd).
Концептуально значимым является окказиональное словосочетание зверехитрое племя с тремя смысловыми компонентами. Оно говорит об особенности характера заключенных ( хитрость ), о сообществе лагерников как о племени или народе ( племя ), о характере этого племени ( звери ): ... в сенях никто уже вперед не перся, зверехитрое племя, а облепили стены в два ряда слева и в два справа ... [Солж. 1962: 69; 1978: 112]. ... v pitvore sa uz nikto nepchal dopredu - lisiaci prefikani - oblepili stenu -vo dva rady sprava іzl ava ... . [Solz. 1963: 133]. ... vpredsieni, vsetci sa prestali tlacit . Nalepili sa okolo steny, chytrdci, dva rady vl avo a dva vpravo ... [Solz. 2003: 131]. В; первом- переводе присутствует; некий оттенок "звериности" благодаря слову lisiaci /букв: лисы/, по ничто не отражает значения сообщества, племени . Bov втором переводе; передана лишь экспрессия! данного словосочетания и значение хитрость благодаря использованию существительного chyfraA: (pejorativne хитрюга хитрец [СРС: 126]).
-Тема заключенного как представителя отдельной народности, (племени) -развивается: в. главе «Архипелага ГУЛАїї» «Зэки как нация». (В; словацком переводе всей главы, в т.ч. и названия!фигурирует слово vciznі). «Именно ясно- ." выраженный; народный характер сразу замечает исследователь у зэков;,У них: есть и свой фольклора и свои образы героев. Наконец, тесно объединяет их еще один уголок культуры, который\уже неразрывно сливается с языком; и.который; мы лишь: приблизительно можем- описать бледным термином матерщина (от . латинского mater). Это- - та особая, форма выражения; эмоций,, которая даже важнее всего; остального языка, потому что позволяет зэками общаться друг с другом-в более энергичной и короткой1 форме; чем обычные языковые средства (Экономность этого способам общения заставляет задуматься, нет ли тут зачатков Языка Будущего?). Постоянное психологическое состояние зэков . получает наилучшую разрядку и находит себе наиболее адекватное выражение именно в этой1 высоко-организованной матерщине. Поэтому весь прочий язык. как бы отступает на второй плаш Но и в нём мы наблюдаем удивительное сходство выражений, одну и ту же языковую логику от Колымы и до Молдавии. Язык туземцев Архипелага без особого изучения так. же непонятен постороннему, как и всякий иностранный: язык. (Ну, например, может ли читатель понять такие выражения, как: - Єблочивай лепёнь! - яещё клыкаю дать набой (о чём) - лепить от фонаря- петушок к петушку, раковые шейки в сторону!?) Всё сказанное и разрешает нам смело утверждать, что туземное состояние на Архипелаге есть особое национальное состояние, в котором гаснет прежняя национальная принадлежность человека» [Солж. 1990а, т. 2: 464]. В той же главе книги «Архипелаг ГУЛАГ» писатель открывает историю происхождения слова зэк:
«Два слова о самом термине зэки. До 1934 года официальный термин был лишённые свободы. Сокращалось это л/с и осмысливали ли туземцы себя по этим буквочкам как "элэсов" - свидетельств не сохранилось. Но с 1934 года термин сменили на "заключённые" (вспомним, что Архипелаг уже начинал каменеть, и даже официальный язык приспосабливался, он не мог вынести, чтобы в определении туземцев было больше свободы, чем тюрьмы). Сокращённо стали писать: для единственного числа з/к (зэ-ка ), для множественного - з/к з/к (зэ-ка зэ-ка ). Это и произносилось опекунами туземцев очень часто, всеми слышалось, все привыкали. Однако казённо рожденное слово не могло склоняться не только по падежам, но даже и по числам, оно было достойным дитём мёртвой и безграмотной эпохи. Живое ухо смышленых туземцев не могло с этим мириться, и, посмеиваясь, на разных островах, в разных местностях стали его по-разному к себе переиначивать: в одних местах говорили "Захар Кузьмич", или (Норильск) "заполярные комсомольцы", в других (Карелия) больше "зак" (это верней всего этимологически), в иных (Инта) - "зык". Мне приходилось слышать "зэк" (Старый соловчанин Д.С.Л. уверяет, что он в 1931 г. слышал, как конвоир спросил туземца: "Ты кто? - зэк?"). Во всех этих случаях оживлённое слово начинало склоняться по падежам и числам. (А на Колыме, настаивает Шаламов, так и держалось в разговоре "зэ-ка". Остаётся пожалеть, что у колымчан от морозов окостенело ухо.) Пишем же мы это слово через "э", а не "е" потому, что иначе нельзя обеспечить твёрдого произношения звука "з"» [Солж. 1990а, т. 2:465-466].
Уже позже А.И. Солженицын пишет: «...на очень ранней поре возник между нами спор о введенном мною слове "зэк": В.Т. решительно возражал, потому что слово это в лагерях было совсем не частым, даже редко где, заключённые же почти всюду рабски повторяли административное "зе-ка" (для шутки варьируя его - "Заполярный Комсомолец" или "Захар Кузьмич"), в иных лагерях говорили "зык". Шаламов считал, что я не должен был вводить этого слова и оно ни в коем случае не привьётся. А я - уверен был, что так и влипнет (оно оборотливо, и склоняется, и имеет множественное число), что язык и история - ждут его, без него нельзя. И оказался прав. (В. Т. - нигде никогда этого слова не употребил.)» [Солженицын 1999: 150]. Неодобрительное отношение В.Т. Шаламова к такой форме слова подтверждается следующим. В одном из писем А.И. Солженицыну В.Т. Шаламов пишет о своих впечатлениях после прочтения «Одного дня Ивана Денисовича»: восхищается достоинствами, критикует недостатки. Есть там и такое замечание: «Кстати, почему "зэк", а не "зэка". Ведь это так пишется: з/к и склоняется: зэка, зэкою» [Шаламов 1990: 68].
