Содержание к диссертации
Введение
Глава первая Идеи и творчество Фридриха Ницше в восприятии американской литературной критики конца XIX - начала XX столетия
1.1. Специфика и характерные особенности проникновения и распространения ницшеанства в американском литературном сознании рубежа веков: от Макса Нордау к Дж.Хъюнекеру 19-45
1.2. Наследие Ф.Ницше в литературно-критических интерпретациях Г.Л.Менкена 46-66
Глава вторая Ницше и Лондон: диалог на протяжении двух десятилетий
2.1. Восприятие и рецепция Д.Лондоном идей Ф Ницше в произведениях раннего периода 67-97
2.2. Идеи Ницше у зрелого Лондона 98-137
Глава третья Ницше и Драйзер: переосмысление ницшеанского влияния на фоне социокультурных сдвигов эпохи
3.1. Влияние идей Ницше на раннего Драйзера 138-151
3.2. Осмысление ницшеанского наследия в творчестве Драйзера 1910-х гг . 152-197
Заключение 198-203
Библиографический список
- Специфика и характерные особенности проникновения и распространения ницшеанства в американском литературном сознании рубежа веков: от Макса Нордау к Дж.Хъюнекеру
- Наследие Ф.Ницше в литературно-критических интерпретациях Г.Л.Менкена
- Идеи Ницше у зрелого Лондона
- Осмысление ницшеанского наследия в творчестве Драйзера 1910-х гг
Специфика и характерные особенности проникновения и распространения ницшеанства в американском литературном сознании рубежа веков: от Макса Нордау к Дж.Хъюнекеру
Восприятие Ницше в англоязычном мире (о чем подробно писали Д.Тэтчер и П.Бриджуотер [Thatcher; Bridgwater], сосредоточившие свое внимание по преимуществу на рецепции идей немецкого мыслителя в Англии) поначалу могло быть и было не только непосредственным, но и опосредованным и проявлялось порой даже в заголовках вызывавших весьма значительный резонанс литературно-критических сочинений. Достаточно привести в качестве примера название нашумевшего сборника эссе Х.Гарленда "Крушение кумиров" ("Crumbling Idols", 1894), отчетливо перекликающееся с ницшевскими "Сумерками идолов" ("Gotzendamerung", 1888), своеобразного конспекта всей предшествующей философии немецкого мыслителя, с которого, по авторитетному мнению К.А.Свасьяна, "начинается европейский резонанс философии Ницше" [Свасьян, 795].
Дальнейшая рецепция идей Ницше в США продолжается достаточно длительное время и так или иначе затрагивает подавляющее большинство представителей американской творческой элиты (от вступающих на литературный путь в 1890-е гг. Ф.Норриса, С.Крейна, Д.Лондона, Т.Драйзера и Э.Синклера до писателей, поэтов, художников и критиков 1910-х гг., к примеру, Р.Борна и Т.С.Элиота и др.).
Не случайно в одной из самых первых рецензий, опубликованных в весьма авторитетном журнале "Нейшен" в 1896 г., немецкий философ получает определение "философского мистера Хайда" [Anon., 1896, 459], а его философия чуть позднее называется не без влияния, естественно, самого автора "философией с молотом" [Anon., 1899, 31]. Показательно и то, что интерпретации ницшеанской идеологии немецкого и французского происхождения пришли в США еще раньше, чем переводы самих текстов. Прежде всего, это касается во всех отношениях знаменитой книги М.Нордау "Вырождение" (книга которого пришла к англоязычному читателю в 1895 г. и тут же обрела огромную популярность, оказав решающее воздействие на характер интерпретации многих явлений литературы и культуры современного Запада), содержащей крайне агрессивную критику новейших течений современной европейской культуры. "Книга "Вырождение" Макса Нордау, где выдвигалось псевдонаучное обоснование неприятия модернистской литературы, получила широкое распространение и доброжелательный прием в Америке. Но американцы не могли увенчать себя лаврами декаданса, как достигшие самосознания европейцы, ибо они считали наступающий век своим и приветствовали все его новшества. Они не всегда даже понимали, что 90-е годы в Америке были лишь отголоском импрессионизма, символизма, натурализма и нигилизма европейских 60-х годов. Они предпочитали смотреть вперед, в американские 20-е годы, на поколение, которое выиграет начатую ими борьбу. Короче говоря, они не были жертвами романтической агонии, но предвестниками критического реализма" [Лит. ист. США, 3; 173]. М.Нордау , предприняв в "Вырождении" оригинальную попытку интерпретации "заката Европы", возложил ответственность за эпоху декаданса на кумиров своего времени - Ф.Ницше, Л.Толстого, П.Верлена, О.Уайльда, прерафаэлитов и других, давая их творчеству парадоксальную характеристику.
Говоря о таких личностях, как Вагнер или Толстой, Россети или Верлен, Нордау замечает, что, на первый взгляд, они представляют большое различие, но в то же время они имеют некоторые общие черты, а именно: "расплывчатое или бессвязное мышление, непроизвольную ассоциацию идей, навязчивые представления, эротическую возбуждаемость, религиозную мечтательность. Поэтому их нельзя не причислить к одной группе, т.е. группе мистиков" [Нордау, 172]. В связи с этим Нордау, наряду с мистицизмом выдвигает тезис о существовании эготизма, подчеркивая, что "границы между мистицизмом и эготизмом шатки и в точности проведены быть не могут" [Нордау, 173].
Раскрывая сущность психологии эготизма, Нордау к группе эготистов вместе с Г.Ибсеном и др. относит также и Ф.Ницше, подчеркивая, что "если эготизм нашел в Ибсене поэта, то в Ницше он нашел философа, который дает нам нечто вроде теории, объясняющей, почему парнасцы и эстетики восхваляют всякого рода пачкотню чернилами, красками или глиной, демонисты и декаденты - преступления, разврат, болезни и разложение..." [Нордау, 259].
При этом Нордау сравнивает Ницше с "буйным помешанным, изрыгающим оглушительный поток слов со сверкающими глазами, дикими жестами и с пеной у рта, по временам раздражающегося безумным хохотом, непристойной бранью и проклятиями, сменяющимися вдруг головокружительной пляской, или накидывающегося с грозным видом и сжатыми кулаками на посетителя или воображаемого противника. Если этот бесконечный поток слов имеет какой-нибудь смысл, то в нем можно разве различить ряд повторяющихся галлюцинаций, вызываемых обманом чувств и болезненными органическими процессами" [Нордау, 259].
Для Ницше весьма характерны мысли в форме категорических утверждений. По мнению Нордау, Ницше, высказывая ту или иную мысль, не обосновывает ее, не аргументирует. Одновременно с этим, "сказав что-нибудь, он тотчас же говорит противоположное, и притом с одинаковой страстностью, по большей частью в той же книге, на одной и той же странице". А, заметив это противоречие, "делает вид, будто потешался над читателями" [Нордау, 259].
Нордау приводит множество примеров, желая внушить читателю, что манера Ницше не отличается большой оригинальностью, напротив она в дюжине изданных им толстых или тонких томов с разными более или менее вычурными названиями всегда одинакова: "Это целый ряд бессвязных мыслей в прозе и топорных рифмах без конца, без начала. Редко вы встретите хоть какое-нибудь развитие мысли или несколько страниц подряд, связанных последовательной аргументацией. Ницше, очевидно, имел обыкновение с лихорадочной поспешностью заносить на бумагу все, что приходило ему в голову, и когда накапливалось достаточно бумаги, он посылал ее в типографию, и таким образом создавалась книга. Он сам называет этот мусор афоризмами, а его поклонники усматривают в бессвязности его речи особенное достоинство" [Нордау, 261].
Наследие Ф.Ницше в литературно-критических интерпретациях Г.Л.Менкена
Размышляя об интересе Менкена к Ницше и о причинах этого интереса, можно согласиться с В.В.Бруксом, полагавшим, что немалую долю "вины" за ницшеанство Менкена следует отнести на счет его немецкого происхождения. Сравнивая Менкена с Ницше в своем очерке "Менкен в Балтиморе", Брукс пишет: "Разве не воспринимал себя сам Ницше польским аристократом, волею недоброй судьбы оказавшийся среди германских лавочников? Также и Менкен воспринимал себя своего рода германским юнкером, чей удел - жить с американскими крестьянами. Подобно Ницше, постоянно указывавшему на то, "чего не достает немцам", Менкен начинает "переоценивать американские ценности - еще один Дионис в бледно-бесцветном аполлоновском мире, провозвестник крушения кумиров и "естественного отбора" [Брукс, 2; 106]. Несколько забегая вперед, следует отметить, что у самого Менкена оценки его собственного ницшеанства на протяжении жизни были достаточно разноречивы: если в начале своей литературной карьеры он с одобрительной усмешкой цитирует одну из газет, назвавшую его главным ницшеанцем Балтимора и Америки [См.: "My life", 41], то в 30-е годы в письме молодому исследователю Эдварду Стоуну, он пишет: "По моему собственному мнению, Ницше я обязан, похоже, очень немногим, хотя должен признаться, другие воспринимают его влияние на меня куда более серьезно" [Letters, 414].
Как бы то ни было, после публикации книги "Философия Фридриха Ницше" (1908) и антологии "Основные мысли Ницше" (1910) Менкен по праву считается "ведущим специалистом" по Ницше в Америке. Собственно, он и сам не слишком скрывает свою заинтересованность, более того активно использует ницшевские метафоры, ницшеанскую терминологию, проводя, к примеру, очевидную параллель между политической философией Теодора Рузвельта и идеями Ницше (такова известная политическая статья Менкена "Рузвельт-главный").
Разразившаяся в августе 1914 года первая мировая война с неизбежностью вынудила интеллектуальную элиту Америки определяться, по какую сторону фронта они находятся. Следует отметить, что Менкен, как известно, занимал достаточно своеобразную позицию по "немецкому вопросу": его подчеркнутый нейтрализм порою осложнялся заметными симпатиями к родине предков, а совершенная им поездка в Европу и пребывание на фронте, где ему довелось побывать благодаря разрешению и помощи немецких властей привели к немалым осложнениям по его возвращении в США. Более того, можно с уверенностью предположить, вступи Америка в войну раньше или окажись последняя более длительной, неприятности у Менкена были бы гораздо более серьезными, о чем свидетельствует целый ряд эпизодов.
При этом следует оговориться, что Менкен вовсе не являлся активным сторонником пангерманизма или безоговорочным защитником Ницше и его последователей в целом. Более того, в сентябре 1914 года он охотно откликнулся на предложение Эллери Сэджвика, редактора журнала "Атлантик мансли" опубликовать статью о влиянии ницшеанства на немецкое сознание, заменив, правда, предлагавшееся редактором название "Германия у ног Ницше" на "Пророк железного кулака". Комментируя свой замысел, он писал: «Не может быть никаких сомнений, что ницшеанство легло на старый тупоЕ атый прусский абсолютизм и именно оно несет основную ответственность за сокрушающее действие, которое мы видим сейчас на путях мира и войны".
Когда Ницше начинал писать, он был одним из самых рьяных врагов германской культуры. Он ненавидел всю теорию юнкерства и также немецкую сентиментальность, которая находила свое выражение пивного застолья, но это было еще в начале 70-х годов. С того времени старинная аристократия рода и герба уступила место новой аристократии профессиональных изменений, и Германия превратилась в подлинную демократию в греческом смысле этого слова, т. е. старинная аристократия ушла на задний план и империя управляется олигархией лучших людей. И с этим новым культом действенности пришла подлинная ницшеанская неприязнь ко всем сугубо теоретическим "правам"» [Letters, 49-50]. Подобная статья не могла не вызвать еще более настороженного отношения к и так пользовавшемуся достаточно сомнительной репутацией у американской буржуазии Менкену, к тому же оснований для причисления Ницше к числу идеологов немецкого милитаризма и агрессии было более чем достаточно. В письме тому же Сэджвику от 10 октября 1914 года Менкен сетует на то, что свидетельств в пользу этой точки зрения куда больше, чем иной, цитируя одну из статей Элизабет Ферстер-Ницше, начинающуюся: "Если когда-либо существовал друг войны, любивший воинов и бойцов, и на них возлагавший свои самые радужные надежды, это был Фридрих Ницше" [Letters, 51].
Постепенно формирующиеся в Америке антинемецкие настроения, спровоцированные к тому же гибелью ряда американских судов от немецких торпед, достигают своего пика примерно к концу 1916 - началу 1917 года (их апогеем становится вступление США в войну на стороне союзников). К этому времени американской пропагандой был однозначно определен набор имен тех, кто был "виновен" в развязанной войне. Среди них, естественно, оказался и Ницше, рядом с которым вольно или невольно пребывал и его пропагандист Менкен. Добавим, что последний не раз демонстрировал с точки зрения благополучного обывателя свою пронемецкую ангажированность, критикуя, в частности, антинемецкие мероприятия Вудро Вильсона, не только президента США, но и президента Принстонского университета, где с легкой руки последнего было запрещено преподавание немецкого языка, а из библиотеки изъяты сочинения Гете.
Идеи Ницше у зрелого Лондона
Подобное утверждение мы находим и у Ницше в трактате «По ту сторону добра и зла»: «Мысль в Европе есть нынче мораль стадных животных: это, стало быть, на наш взгляд, только один вид человеческой морали, кроме которого, до которого и после которого возможны или должны быть возможны многие другие, прежде всего высшие, морали. Но эта мораль защищается всеми силами против такой «возможности», против такого «должны быть»; непреклонная и упорная, она твердит: «я - сама мораль, и ничто, кроме меня, не есть мораль!» [Ницше, 1998: 2; 322].
Герой романа, проповедующий теорию Ницше, отрицает равенство людей, говоря о существовании их природного неравенства, обусловленного различиями их «жизненных сил» и «воли к власти», соглашается с Ницше в том, что «проблема равенства, тогда как все мы жаждем отличия - это страшная безвкусица, это - явное безумие!» [Ницше, 1998: 2; 386]. В споре с мистером Морзом Мартин Иден восклицает: «Вы верите в равенство, а сами служите капиталистическим корпорациям, которые только и думают о том как бы похоронить это равенство. А меня вы называете социалистом только потому, что я отрицаю равенство и утверждаю как раз тот принцип, который вы, в сущности говоря, доказываете всей своей деятельностью. Республиканцы - самые лютые враги равенства, хотя они и провозглашают его где только возможно. Во имя равенства они уничтожают равенство... А я индивидуалист. Я верю, что в беге побеждает быстрейший, а в борьбе сильнейший. Эту истину я почерпнул из биологии, или, по крайней мере, мне так кажется. Повторяю, что я индивидуалист, а индивидуалисты - вечные, исконные враги социалистов» [Лондон, 7; 229].
Мартин Иден, как и многие другие герои романов Джека Лондона не верит в Бога: «...Ни одно слово, ни одно указание, ни один намек на божественное не задевали его сознание. Мартин никогда не верил в божественное. Он всегда был человеком без религии и добродушно посмеивался над священниками, толкующими о бессмертии души. Никакой жизни «там» нет, говорил он себе и быть не может; вся жизнь здесь, а дальше -вечный мрак» [Лондон, 7; 26].
В этом герой романа сходится с Ницше, для которого идея Бога является условием существования мира ценностей, когда последнему придается трансцендентный характер; она делает ценности вечными, непреходящими, превращает их в действенную силу сверхчувственного мира, защищает их от натиска самой жизни. Поэтому отказ от этой идеи, убийство Бога радикальным образом меняет все ценностные ориентации человека. Обретение свободы путем отрицания трансцендентности ценностей и прорыв из само отчуждения человеческого бытия требует мужества, героического утверждения права человека действовать, исходя из своей воли. Такая свобода имеет лишь одну цель - «создавать новые ценности».
Понимание возможности выхода из жизненного тупика в увлечении идеями социализма Лондон вложил в образ приятеля Мартина, социалиста Бриссендена, что подтверждают слова, сказанные Бриссенденом перед смертью Идену: «Мне бы очень хотелось, чтобы вы стали социалистом, прежде чем я умру. Это придаст смысл вашей жизни и спасет в час разочарования, который несомненно наступит» [Лондон, 7; 290]. Бриссенден много рассуждает о неизбежности социализма, о вопиющих противоречиях и обреченности современного строя. Критикуя ницшеанство Мартина, Бриссенден заявляет ему: «...Время вашего всадника на коне прошло. Рабы не пойдут за ним. Рабов слишком много, и они стащат его на землю, едва он успеет занести ногу в стремя. От этого не уйти, вам придется проглотить их мораль. Конечно, это не очень сладко. Но тут уж ничего не поделаешь. Вы с вашими ницшеанскими идеями просто троглодит...Что прошло - прошло, и тот, кто говорит, что история повторяется, лжет...я не люблю толпу, но как же быть? Всадника на коне не дождаться, а я предпочту что уюдно, только не власть трусливых буржуазных свиней» [Лондон, 7; 290].
Бриссенден, увидев в Мартине Идене сильную, выдающуюся личность, по сути дела соглашается со следующим положением Ницше: «Стадо ощущает исключение, стоящее как над ним, так и под ним, как нечто ему враждебное и вредное...», и предупреждает Мартина: «Берегитесь! Эти буржуазные города погубят вас... Ей-богу, это хуже мусорной ямы. В такой атмосфере нельзя оставаться здоровым. Там невольно задохнешься. И ведь никто - ни один мужчина, ни одна женщина - не возвышается над всей этой мерзостью. Все это ходячие утробы, утробы с идейными и художественными запросами моллюсков... Но вы не заживетесь!.. Будете таскаться по этим гнилым городам, пока не сгниете сами» [Лондон, 7; 255-256].
Желая, чтобы Мартин связал свою жизнь с социалистическим движением, Бриссенден знакомит его с «людьми из настоящего теста», социалистами. Но социалисты с их идеями о всеобщем равенстве и братстве оказываются неспособными увлечь Мартина. Более того, Мартин Иден отождествляет социалистов со слабыми и незадачливыми людьми, не приспособленными к жизни и, согласно закону биологии гибнущими на задворках жизни. «Несмотря на хитроумную философию и муравьиную склонность к коллективизму, природа отвергла их ради могучих и сильных людей. Природа отбирала лучшие создания, и люди стали подражать ей... Разумеется, перед гибелью они могут извиваться и корчиться, как это делают социалисты, могут собираться и толковать о том, как уменьшить тяготы земного существования и перехитрить вселенную» [Лондон, 7; 291].
Осмысление ницшеанского наследия в творчестве Драйзера 1910-х гг
Между тем ее исследование представляется важным, поскольку позволяет объективнее изучить своеобразие мировоззрения и эстетики писателя, вобравших в себя наряду с материалистической и механистической философской традицией некоторые идеи из кардинально противоположных идеалистических философских концепций, особенно популярных в конце XIX- начале XX века. Прежде чем обратиться к исследованию проблемы влияния учения немецкого философа на философско-эстетические взгляды Драйзера, следует подчеркнуть, что это влияние не было исключительным. Согласимся с мнением Е.А.Морозкиной, объясняющей этот факт целым рядом причин: «во-первых, их принадлежностью к разным историческим эпохам и, следовательно, разными взглядами на многие проблемы. Особенно важно при этом отметить обусловленный эпохой «конца века» трагический пессимизм мировоззрения Ницше и в целом оптимистическое, хотя и проникнутое крайним детерминизмом, философское восприятие жизни Драйзером, во многом объяснимое интенсивным экономическим и политическим развитием Америки на рубеже веков. Во-вторых, избирательность Драйзера в восприятии философии и эстетики Ницше отчасти объясняется его, по существу, противоположной философской ориентацией. Последователь Канта, Фихте и Шопенгауэра Ницше отстаивал идеалистический взгляд на категорию прекрасного. В трактовке Ницше, к примеру, прекрасное объективно не существует в природе, а является результатом творческого акта субъективного сознания. И, следовательно, красота - это творение человеческого ума и воли» [Морозкина, 1995: 199].
В отличие от немецкого философа Драйзер был сторонником материалистической, основанной на принципах научной достоверности и объективности, картины мироздания, развивающегося согласно теории эволюции и законам исторического прогресса. Иными словами, писатель, будучи последователем позитивистской философии, полагал, что действительность существует вне зависимости от сознания, то есть был реалистом и материалистом.
Таким образом, следует подчеркнуть, что драйзеровское восприятие Ницше достаточно амбивалентно: основополагающие идеи позднеромантической философии Ницше были откровенно чужды Драйзеру. Однако отдельные мысли философа Драйзер принимал, тогда как с другими его высказываниями был категорически не согласен.
Еще раз отметим, что, читая труды известных философов, в том числе и Ницше, Драйзер остро ощущал существенные пробелы в знаниях, проистекавшие от недостатка систематического образования. Поэтому он, как справедливо отмечает Ю.Палиевская, зачастую «открывал заново, для себя, известное, но, естественно, он воспринимал, прежде всего, то, что оказывалось созвучным его собственному жизненному опыту». [Драйзер, 1988: 18]. Как полагает С.Батурин, Драйзер «всегда склонный к философским размышлениям, стремящийся познать подлинные законы человеческой жизни, иногда заблуждался, иногда увлекался ходом своих мыслей, но всегда пытался докопаться до истины, до существа проблемы. Его рассуждения могли показаться скучными, неинтересными, могли оттолкнуть от него даже друзей, но он твердо шел своим путем подлинного правдоискателя, будучи не только активным соучастником повседневного действия, но и оставаясь одновременно как бы сторонним наблюдателем, которому открыто то, что недоступно другим» [Батурин, 1979: 87-88].
Главная идея философской концепции Ф. Ницше -волюнтаризм - учение о воле как о первооснове всего сущего. Эту идею Ницше заимствовал у А.Шопенгауэра и Торо (примечательно, что Драйзер в годы работы над заключительной частью «Трилогии желания» обратился к наследию Торо, найдя в нем немало интересного и поучительного. В частности, он открыл для себя благодаря Торо мир древнеиндийской религиозно-философской мысли и во многом предвосхитил широко распространившееся в Америке 50-60-х годов увлечение восточной философией).
Следует обратить внимание на тот факт, что в начале своей литературной деятельности Ницше находился под сильным воздействием философии А.Шопенгауэра, что также находит отражение в романах Драйзера «Трилогия желания». Однако, впоследствии Ницше отверг многие идеи Шопенгауэра, заменив его монистический волюнтаризм плюрализмом конкурирующих между собой центров «духовных сил», а также противопоставив его учению об отказе от воли, аскетизме, «добровольной жизни покаяния и самобичевания ради непрестанного умерщвления воли» свое учение об утверждении в жизни «воли к власти». Таким образом «воля к власти» становится критерием любого типа поведения, любого явления. «Что хорошо?
