Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Предтечи. топика как диалектика 15
1.1. Фалес, Гераклит, Демокрит о единстве противоположностей... 16
1.2. Софисты: прагматический подход 24
1.3. Сократ и Платон: определение сущности вещей 27
1.4. Аристотель. Категории как роды бытия 43
1.5. Цицерон и Квинтилиан: трансформации категорий Аристотеля. 56
1.6. Толкование категорий Аристотеля в последующие века 1.6.1. Порфирий. Роды и виды: тела или бестелесные вещи? 59
1.6.2. Боэций: общее и частное 62
1.6.3. П. Раме, Ф. Аквинский, Р. Луллий: формализация топики 64
1.6.4. Ф. Бэкон, Р. Декарт и другие. Неприятие «общих мест» 66
1.6.5. «Морализация» топики 69
Выводы 72
Глава 2. Топика в риторике, психологии, логике, лингвистике 74
2.1. Топика и риторика 74
2.2. Топика и психология 92
2.3. Топика и логика 100
2.4. Топика и лингвистика 108
2.5. Миф, мнение, концепт и топика 117
Выводы 138
Глава 3. Что дает топика лингвистической теории? 140
3.1. «Лингвистический парадокс» Аристотеля 140
3.2. Топика как система знаковых единиц языка 150
3.3. Топика как система структурно-смысловых единиц речи 170
3.4. Топы и тропы 185
3.5. Топика и коммуникативный смысл 201
3.6. Топика как основа интегративной лингвистической парадигмы 205
Выводы 213
Глава 4. Качественная характеристика топов 216
4.1. Топика как система «вершинных» языковых категорий 216
4.2. Анализ «вершинных» языковых категорий-топов
2 4.2.1. Топ имя 223
4.2.2. Топы общее и частное, абстрактное и конкретное 238
4.2.3. Топы род, вид, определение 248
4.2.4. Топ свойства, признаки, качества 255
4.2.5. Топ обстоятельства (места, времени, цели) 265
4.2.6. Топы целое и части 279
4.2.7. Топы действие и страдание 292
4.2.8. Топы причина и следствие 305
4.2.9. Топы сравнение, сопоставление, противопоставление 315
4.2.10. Топы пример, свидетельство, символ 322
Выводы 330
Заключение 332
Литература
- Сократ и Платон: определение сущности вещей
- Толкование категорий Аристотеля в последующие века 1.6.1. Порфирий. Роды и виды: тела или бестелесные вещи?
- Топика и логика
- Топика и коммуникативный смысл
Введение к работе
Актуальность темы. Многообразие всех определений топов в риторике и лингвистике можно свести к двум, принципиально различным: 1) топы как «общие места»; 2) топы как «смысловые модели». Первая точка зрения считается общепринятой. Мы придерживаемся второй точки зрения и постараемся доказать, что топика имеет будущее как система структурно-смысловых моделей высказывания, где структурность относится исключительно к смыслу.
Если риторическому канону как совокупности этапов обучения риторике, содержащему правила создания публичного выступления, посвящено довольно много исследований, то вторая его составляющая – топика – в лучшем случае только упоминается в современных работах как исторический факт. Если же специалисты и обращаются к топике, то только в традиционном для риторики смысле, как к «общим местам», пытаясь именно в этом качестве внедрить их в современную риторику.
Рабочая гипотеза исследования заключается в следующем: любая логически выстроенная, риторически грамотная речь (если она содержательна, логична, выразительна и убедительна) целиком состоит из топов. Первые три качества (содержательность, логичность и выразительность) соответствуют трём основных этапам риторического канона – инвенции, диспозиции, элокуции. Четвёртое качество является следствием первых трёх, правильно организованных. Для того чтобы их «правильно организовать», должна быть выделена и описана минимальная речевая единица (топ), обладающая всеми свойствами риторического (коммуникативно-смыслового) целого.
Топ соотносится с единицей высказывания как инвариантом, а не с предложением (как синтаксической схемой), и представляет собой более универсальную категорию, чем топос, функционирующий только в риторике и часто отождествляемый с «общими местами». Мы полагаем, что топика заслуживает того, чтобы быть внедрённой в современную лингвистику (коммуникативистику), и в качестве структурно-смысловой составляющей этой системы будем использовать термин топ.
Топика – связующее звено между мыслью и речью. Она дисциплинирует мысль, позволяет сделать процесс создания речи и предъявления её адресату сознательным. Топика обеспечивает не только линейное продвижение мысли, но и объёмность высказывания, его глубину, потому что отражает связи между объектами. Специфика каждого топа создаёт возможность продвижения мысли в дискурсе, потому что обеспечивает смысловое и структурное разнообразие речевых актов и сохраняет логику целого высказывания. Классическую же логику надо приспосабливать к риторическим (коммуникативным) задачам. Таким образом, топику можно считать неформальной логикой говорящих. Об этом говорит Х. Перельман в своей «Новой риторике» [Perelman 1958].
Топика актуальна не только для риторики. Почти три тысячи лет функционирования в сферах, определяющих человеческую сущность – в мышлении, познании, обучении, общении, заставляют думать, что она заслуживает пристального внимания и нового осмысления на современном этапе. Топика может дать новый стимул дальнейшему развитию не только риторики, но и лингвистики, расширив её границы. Она предлагает свой вариант решения проблемы языковых универсалий, находя его не в лексике, грамматике или синтаксисе, а там, где язык стыкуется с мышлением и бытием. На этой синтетической основе топика может рассматриваться и как система «вершинных» языковых категорий, формирующих ментальное пространство человеческого сознания и обеспечивающих взаимопонимание в процессе общения. Универсальность топики требует обращения к психологии, логике, социологии, прагматике, семиотике, философии.
Изложенные выше положения и интегративный характер топики определяют её актуальность как объекта исследования. Функционирование топики в практике общения людей является предметом исследования.
Основным материалом для исследования послужили выборки из телевизионных передач и радиопередач в прямом эфире (общим объёмом около 500 часов эфирного времени) и бытовые высказывания в процессе естественной речевой коммуникации (из личной картотеки диссертанта). Фрагментарно использовались художественные тексты, но они носят вспомогательный характер.
Цели данного исследования можно подразделить на непосредственную и перспективную. Непосредственной целью работы является исследование топики как системы структурно-смысловых моделей и «вершинных» языковых категорий для выявления возможностей её применения в современной теории языка при изучении речевой деятельности. Неизбежным следствием поставленной цели является формирование топологического метода в лингвистике. Это цель перспективная и не может полностью быть осуществлена в данном исследовании
Для достижения поставленных целей решались следующие задачи.
В теоретическом плане:
1) осмысление исторического формирования топики в сознании и речевой деятельности людей от античности до наших дней;
2) переосмысление «общих мест» в коммуникативном аспекте, их функционального значения в качестве структурно-смысловых моделей высказывания (топов);
3) выявление диалектической природы топики, формирующей дискретно-непрерывное ментально-бытийное поле деятельности мышления, языка и речи;
4) обоснование семиотического характера топики как в вербальной, так и в невербальной коммуникативных сферах;
5) обоснование бытийности топики в связи с её корпореальностью в онтогенезе;
6) разграничение концептуального и категориального аспектов в топике, обоснование её «вершинности» в качестве языковых категорий;
7) выявление связей топики с гуманитарными науками; обнаружение специфики ее функционирования в научной сфере в отличие от естественного бытового языка;
8) качественная характеристика топов, выявление специфики каждого топа и их системного взаимодействия.
В практическом плане:
1) разработка параметров эффективности публичного выступления, достигаемой в процессе применения топов как структурно-смысловых моделей;
2) разработка топиковой модели на основе классической хрии для создания риторического эскиза речи-рассуждения;
3) выявление эвристических возможностей топики при обучении речевому творчеству;
4) выявление методологических возможностей топики для создания обоснованной методики обучения эффективной речевой деятельности.
Методы исследования. Ведущими в данном исследовании являются общенаучные методы: сравнительно-исторический и диалектический. Сравнительно-исторический метод применялся там, где прослеживалась история формирования и трансформации категорий, которые мы сегодня рассматриваем как структурно-смысловые модели. Диалектический метод органичен для данной работы, так как топика формировалась как диалектика древних и изначально была связана с диалогом, с общением и убеждением. Использовались также современные методы анализа текста и дискурса: целостный лингвистический анализ текста; некоторые приёмы лингвистики текста; качественный контент-анализ, основой которого является структурирование общения [Mayring 1991]; дискурс-анализ (с опорой на исследования М. Фуко и М. Бахтина); приёмы функциональной прагматики; некоторые методы объективной герменевтики.
Использовался (и одновременно формировался) топологический метод. Основанный на топике, этот метод позволяет в какой-то степени преодолеть «закрытость списка разрешённых к постановке проблем» [Фрумкина 1995: 82] в лингвистике, так как топологический метод приводит к выводу, что синтаксический уровень в языке не является «вершинным», а предложение – очень условная единица, актуальная только для письменной речи и не совпадающая с высказыванием. Применение топологического метода, на наш взгляд, способствует формированию конструктивного направления в лингвистике, о котором ещё в начале 90-х гг. прошлого века писала Е.С. Кубрякова: «Речь идет о слиянии и органичном соединении когнитивного подхода, с одной стороны, коммуникативно-функционального, с другой, и, наконец, герменевтического, с третьей» [Кубрякова 1993: 19]. «Развести» в исследовании предложение и высказывание полагаем очень важным, потому что только на их смешении могла возникнуть весьма популярная метафора отождествления человеческого мышления с процессами, происходящими в компьютере. О «печальных следствиях» этой «мифологемы» убедительно пишет Р.М. Фрумкина [Фрумкина 1995: 87, 110–113], а преодоление фреймовой теории [Минский 1979], на основе которой формировалась эта «мифологема», все чаще заботит исследователей [Лакофф 2004: 16; Белошапкова 2008: 37].
Теоретической базой исследования послужили трактаты Аристотеля «Топика» и «Категории» и диалоги Платона, их идея синтетического единства Бытия, Языка и Мышления, а также лингвистическая работа А.Ф. Лосева «Введение в общую теорию языковых моделей».
Основные положения, выносимые на защиту.
1. Топика является диалектикой древних, но продолжает оставаться актуальной и сегодня, составляя системную основу нашего мышления, речепроизводства и взаимопонимания в процессе общения.
2. Топика как диалектика представляет собой ряд сложившихся в речевой практике обобщённых конструктов (структурно-смысловых моделей) и может рассматриваться, с одной стороны, как система структурно-смысловых моделей сверхсинтаксического уровня, которые отвечают нормам логического построения речи в процессе естественного речевого общения; с другой стороны, – как система инвариантов высказывания, «вершинных» языковых категорий.
3. Минимальной единицей этой системы является топ, целостность и определённая контекстная завершённость которого позволяют предположить, что наша речь, если она содержательна, логична, выразительна и убедительна, целиком состоит из реализованных топов. В связи с этим принципиально размежёваны предложение и высказывание. Топ отождествляется с инвариантом высказывания, под которым понимается потенциально полный объективно-абстрактный языковой знак-модель.
4. Топы исчислимы и имеют следующий списочный состав: ИМЯ, ОБЩЕЕ (АБСТРАКТНОЕ) и ЧАСТНОЕ (КОНКРЕТНОЕ), РОД и ВИД, ОПРЕДЕЛЕНИЕ, ЦЕЛОЕ и ЧАСТИ, ОБСТОЯТЕЛЬСТВА (места, времени, цели), СВОЙСТВА (ПРИЗНАКИ, КАЧЕСТВА), ДЕЙСТВИЕ и СТРАДАНИЕ (ПРЕТЕРПЕВАНИЕ, испытание воздействия), ПРИЧИНА и СЛЕДСТВИЕ, СРАВНЕНИЕ, СОПОСТАВЛЕНИЕ, ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЕ (ПРОТИВОПОЛОЖНОЕ), ПРИМЕР, СВИДЕТЕЛЬСТВО, СИМВОЛ. Необходимость и достаточность списка обусловлены степенью актуальности для общающихся в процессе естественной коммуникации.
5. Топика опирается на «доязыковые» способности, заложенные в самой человеческой природе, на основе которых формируется доязыковой опыт, а затем – осваивается язык. Эта система развивается и совершенствуется по мере взросления человека, позволяя структурировать приобретаемый опыт, адекватно соотнося его с действительностью.
6. Топика функционирует в любом дискурсе – от бытового до научного, структурирует его смысл. Сформированная до языка, она действует и тогда, когда наше общение носит невербальный характер. Дискурс, в свою очередь, актуализирует функционирование того или иного топа в каждый текущий момент общения. Являясь единицами синтетическими, топы учитывают (включают в процесс функционирования) и лингвистические, и экстралингвистические факторы. В научном дискурсе топика получает сверхзадачу: она становится метаязыком науки.
7. Топика как система «вершинных» языковых категорий есть четвертый аспект языка, диалектически обусловливающий три другие аспекта: семантику, предметом которой является смысловое содержание, синтактику, отражающую отношения между языковыми знаками разных уровней, и прагматику, ведающую отношениями между знаками и их пользователями.
Научная новизна работы заключается в том, что топика рассматривается как система инвариантов высказывания, а не набор «общих мест». Исследование проводится как в диахроническом, так и в синхроническом плане. В диахроническом плане: обосновывается изначальность этого понятия как сущностного для мыслительной и речевой деятельности человека; прослеживается процесс формирования топики как системы. Топика рассматривается исторически адекватно – как диалектика общения. Доказывается, что риторика только использовала это понятие, исторически более древнее, но изначально функционирующее бессознательно в мышлении и речи человека. Топика активно действовала на протяжении веков прежде всего как логика бытового общения, хотя на её основе неоднократно создавались теоретические системы в философии, логике, лингвистике; она использовалась и теми учёными, которые отвергают топику как набор «общих мест». В синхроническом аспекте: доказывается актуальность топики, её перспективность в указанном выше смысле для современной парадигмы целостного гуманитарного знания. Выявляется закономерность топики как «вершинного» языкового яруса несинтаксической природы, абстрактной языковой системы, структурирующей мышление и речь человека в соответствии с реальной действительностью, освоенной его жизненным и интеллектуальным опытом в необходимом и достаточном для полноценного общения с другими людьми и окружающим миром объёме.
Теоретическая значимость работы заключается в создании глобальной лингвистической парадигмы, способной активно участвовать в актуальном сегодня формировании целостного гуманитарного знания, потому что топика образует наиболее общее ментальное пространство, обеспечивая структурированное единство мира в сознании людей. Топика может использоваться в современных лингвистических парадигмах, работая на их объединение и интеграцию, так как систематизирует представление об инвариантах высказывания. Как система «вершинных» языковых категорий топика позволяет выработать универсальный подход к проблемам категоризации и концептуализации в когнитивной лингвистике.
Практическая ценность исследования состоит в том, что, будучи органично присуща человеческому сознанию, обеспечивая адекватную связь Бытия, Языка и Мышления, топика – в качестве системы структурно-смысловых моделей высказывания – актуальна для речевой практики и может продуктивно использоваться в разработке конструктивной методики при обучении речевому общению. Данные этого исследования могут также найти применение в разработке спецкурсов при подготовке специалистов по риторике, культурологии, психологии, языкознанию, логике и другим наукам, в центре которых изучение духовной сферы Человека. На основе топики может быть разработана продуктивная методика обучения публичной речи, как подготовленной, так и импровизированной.
Апробация результатов исследования. Теоретические положения и выводы диссертации освещались автором на международных, общероссийских, межвузовских конференциях и симпозиумах, в число которых входят: XI научно-методическая конференция Российской ассоциации преподавателей, исследователей и учителей риторики «Риторика и культура речи в современном информационном обществе» (Ярославль, 29–31 января 2007 г.); V международная научно-практическая конференция «Актуальные проблемы обучения культуре русской речи, методике преподавания русского языка и дисциплинам специализации» (Нижний Новгород, 24–25 апреля 2007 г.); международная научная конференция «Дни славянской письменности и культуры» (Тверь, 22–24 мая 2007 г.); международная научная конференция «Системное и асистемное в языке и речи» (Иркутск, 10–13 сентября 2007 г.); международная научная конференция «Прагмалингвистика и практика речевого общения» (Ростов-на-Дону, 24 ноября 2007 г.); межвузовская научно-практическая конференция «Языковой дискурс в социальной практике» (Тверь, 4–5 апреля 2008 г.); XVI международный Симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Психолингвистика в XXI веке: результаты, проблемы, перспективы» (Москва, 15–17 июня 2009 г.); международный Конгресс по когнитивной лингвистике (Тамбов, 29 сентября –1 октября 2010 г.); Круглый стол «Типы категорий в языке» (Москва, Институт языкознания РАН, 27 октября 2010 г.); международная школа-семинар по психолингвистике и лингвокогнитологии и VII Березинские чтения (Москва, ИНИОН РАН, АСОУ, 4–6 июня 2011 г.); VI международная научная конференция «Язык, культура, общество» (Москва, 22–25 сентября 2011 г.); 8-а международна научна практична конференция «Найновите научни постижения» (София, 17–25 март 2012 година, на филологични науки); конференция «Жизнь языка в культуре и социуме-3» (Москва, 20–21 апреля 2012)
Публикации. Основные положения диссертации нашли отражение в 51 публикации, в число которых входят 2 монография и 11 публикаций в изданиях, рекомендованных ВАК РФ.
Структура диссертации. Диссертация включает введение, четыре главы, заключение, библиографический список и приложение. Общий объём работы – 398 страниц.
Сократ и Платон: определение сущности вещей
Впервые в истории человечества сила слова была сознательно использована софистами, этими «мудрецами», которых мы сегодня воспринимаем сквозь критику таких гигантов мысли, как Платон и Аристотель. «Мы не ошибемся, если скажем, что только софисты впервые заговорили в Греции о силе слова и построили теорию этой силы» и «наибольшей силы учение о слове достигло у софистов в риторике» [Лосев 2000г: 31-32]. Он же подчеркивает и другие заслуги софистов в области языка и речи: семантикой слова, синонимикой, например, занимался Продик, глаголом и грамматическими родами - Протагор. Протагору же принадлежат первые исследования диалогической формы изложения и осознание того, что «диалогическая художественная форма вытекает из противоречий, лежащих в глубине самих вещей» [Ob. cit: 34]. Ссылаясь на свидетельство Диогена Лаэрция, А.Ф. Лосев находит у софистов и первые попытки выявления разновидностей речей: просьбу, вопрос, ответ и приказание выделял Протагор; на повествование, вопрос, ответ и приветствие подразделял речь Алкидам. Была и другая классификация, автор которой остался неиз вестей, в соответствии с которой речь подразделялась на семь частей: повествование, вопрос, ответ, приказание, выражение желания, просьбу и призыв [Лосев 2000г: 35].
В этом вполне можно усмотреть зачатки интереса к тем проблемам, которыми сегодня занимается прагмалингвистика. Задолго до признания и развития этого направления в лингвистике, еще в конце двадцатых годов прошлого века, Б.С. Чернышев пишет: «Прагматизм - руководящий принцип Протагора» [Чернышев 2007: 166].
Конечно же, софистам, первым интеллигентам, было известно учение Гераклита о единстве и борьбе противоположностей, об объективном и субъективном логосе. Однако их отношение к истине, противоречивой и единой одновременно (для Гераклита), совершенно другое - прагматическое: истина то, что полезно. А слово - такая сила, которая способна безобразное представить прекрасным, а злое - добрым. Научить мыслить, говорить и делать - задача настолько практическая, что не оставляет времени для глубокого теоретизирования. Кроме того, практические задачи софистов должны быть понятны большинству, а значит, «темный» Гераклит не может способствовать выполнению этих задач. Следовало так расчленить и усвоить идеи Гераклита, чтобы их можно было использовать в повседневной практике. В то же время, чтобы подчеркнуть значимость своей деятельности, все-таки было нужно придать своим практическим задачам вид научного знания, оправдать теоретически. Сохранив термин «логос», они наполнили его иным смыслом: слова теперь важнее вещей, реальная действительность такова, какой ее представит Слово. Не познать суть вещей, а сформировать полезное мнение, убеждение - вот чего стремятся достичь софисты. Тем более есть и непосредственная необходимость: в работе судов и в политике.
«В софизмах вскрывается антиномия мысли и бытия. Это обстоятельство сближает софистику с диалектикой. Но софистика, отрекаясь от метафизических приемов мышления, останавливается на констатировании противоречия и не идет дальше. Ее следует рассматривать как кажущуюся диалектику. Практика жизни толкала софистику к риторике. Софисты превращают логику в орудие убеждения. Поэтому помимо интеллектуального момента они выдвигают волевой и эмоциональный характер суждений: их логика волюнтаристична по преимуществу. Так перебрасывается мост от логики к этике. Софисты - сторонники прагматизма» [Чернышев 2007: 167]. Это краткое резюме философа как нельзя лучше характеризует сущность софистики. Остается только определить, какое отношение ко всему этому имеет топика. Как видим, философ о ней не упоминает, хотя касается и диалектики, и риторики, и логики, и этики, потому что к каждой из этих сфер софистика имеет определенное отношение. Обратим внимание еще и на то, что «метафизические приемы мышления» у этого философа включены в диалектику и совсем ей не противоречат (как это было в диалектическом материализме советского периода), тогда как с софистикой они не совместимы.
В то же время заслуги софистов в разработке топики на определенном этапе формирования этого понятия несомненны. Софисты первыми попытались практически выделить наиболее общие способы мышления, которые можно реализовать в слове, и теоретически их обосновать — опять же с позиции практических задач. Им же принадлежит и термин «топы», который в древнеримской интерпретации получил наименование «общих мест». «Протагор, Горгий, Продик и Фрасимах первыми рассуждали о местах общих» [Квинтилиан 1834 (часть I): 178].
Точно неизвестно, какие и в каком количестве выделяли топы софисты. Однако дальнейшая история свидетельствует: всегда и все стремились исчислить топы. Софисты - практики и формалисты. Чтобы научить ораторскому искусству других, следовало создать систему простых и удобных методов освоения этого искусства, доступных каждому. Без упрощения при выполнении такой задачи не обойтись. Сложные диалектические идеи «темного» Гераклита для этого не годились, но и игнорировать полностью их было невозможно. В среде самих софистов на этот счет разногласия: Протагор, «будучи крайним эмпириком, приходит к безусловному отрицанию закона противоречия»; крайний рационалист Горгий опирается «на признание абсолютного значения принципа противоречия» [Чернышев 2007: 167]. Вывод же - един: никакое объективное знание невозможно, все есть только мнение людей, а ритор-софист обязан уметь (и учить других) выражать противоположные точки зрения на одно и то же и при этом быть одинаково убедительным. Таким образом, не только знание, но и этика софистов относительна, а закон противоречия искажается в сторону практической пользы: не единство противоречий, а раздельность, разъединенность, доказательность одного или другого в зависимости от обстоятельств, ситуации и сиюминутной выгоды становится основным принципом деятельности софистов. Вот поэтому софистика - это кажущаяся диалектика. Топика, впервые сформулированная софистами, была не диалектична, а софистична, а «софистика - это мнимая мудрость, а не действительная, и софист - это тот, кто ищет корысти от мнимой, а не действительной мудрости» [Аристотель 1978: 536].
Таким образом, у топики изначально два исторических источника: диалектика древних, сконцентрированная в принципе единства и борьбы противоположностей, предчувствуемом Фалесом, открытом Гераклитом и развиваемом на новом уровне Демокритом как диалектика диалога - с одной стороны, и софистика - с другой. Термин и первые классификации топов принадлежат софистам, живая сущность - Гераклиту и Демокриту.
Толкование категорий Аристотеля в последующие века 1.6.1. Порфирий. Роды и виды: тела или бестелесные вещи?
Этот перечень определений топов и топики можно было бы продолжить, однако уже из приведенного списка очевидно следующее. Во-первых, каждое из определений претендует на то, чтобы быть окончательной характеристикой, почти «приговором», для очень непростой категории, имеющей богатую и противоречивую историю. Во-вторых, топика не осталась в прошлом, а дожила до наших дней, и уже поэтому заслуживает пристального внимания и изучения. В-третьих, на сегодняшнее понимание топики накладывается современный фразеологизм «общее место» с негативной окраской, от которого необходимо отделить термин древних и оценивать его в том общенаучном смысле, который изначально был ему присущ. В-четвертых, списочный состав топов, их количество и содержание каждого топа исторически менялись в сознании исследователей, что заслуживает самостоятельного углубленного изучения, потому что связано с социальными и ментальными изменениями в человеческом сообществе в целом и в каждом языке, в каждой стране, у каждого народа - отдельно.
В нашей стране слова «топ», «топика» на многие годы забылись, а значение трансформировалось точно так же, как значение слова «риторика», которым в советские годы «ругали» малосодержательную и неоправданно пафосную речь. И основания так понимать риторику были. Истоки такого негативного понимания риторики А.Б. Ковельман находит уже в Египте II в. н. э., где «риторика сыграла огромную роль в вульгаризации античной культуры», потому что предлагала вместо подлинного Платона и Аристотеля «нечто иное - «общие места», штампы, ходячие истины, броские лозунги... Риторика, как и христианство, упрощала мыслительный процесс» [Ковельман 1978: 152]. Последнее, на наш взгляд, - тоже броский, но в корне неверный лозунг. И то, что риторику ради такого вывода пришлось объединить с христианством, подтверждает ложность этого лозунга. Что касается вульгаризации, то, видимо, не только античная культура в целом, но и риторика, и топика - как часть этой культуры - зачастую подвергались вульгаризации и упрощению.
Однако С.С. Аверинцев считает, что риторика - это «подход к обобщению действительности» [Аверинцев 1981], то есть некий общий методологический принцип, который помогает разобраться в этом мире и упорядочить его восприятие.
В свете такого понимания риторики «общие места» приобретают совсем другое значение: это не банальные истины, не готовые штампы, а способы мышления, как, собственно, их и понимали те, кому была чужда «вульгаризация античной культуры» - М.В. Ломоносов (1748), Н.Ф. Ко-шанский (1849).
Есть специалисты, которые относят топику к «древним методикам», неприменимым в современной риторике [Устинов 2004]. Игнорируется топика в [Хазагеров, Ширина 1994], [Стернин 1996], [Голуб 2002], [Сопер 2002], [Александров 2003], [Введенская, Павлова 2003] и во многих других работах современных специалистов по риторике.
Своеобразно понимает топику И.А. Мартьянова. Ссылаясь на А.К. Михальскую, она отождествляет топику с инвенцией: «Инвенция представляла собой набор так называемых общих мест» [Мартьянова 2002: 52]. В то время как по [Михальская 1996] инвенция представляет собой этап риторического канона - изобретение содержания речи; по [Клюев 2001] «инвенция есть искусство добывания и предварительной систематизации материала»; по [Панов 1995] «инвенция - нахождение средств убеждения». «Изобретение», «добывание», «нахождение» - в любом случае процесс, но никак не «набор».
Настораживает слишком вольное обращение с топикой Н.А. Купиной. Сначала она отсылает желающих узнать о топах к упомянутой книге А.К. Михальской [Купина 2002: 50], а потом предлагает ответить на вопрос «Как используется топ Объяснение?» [Купина 2002: 61]. Никаких комментариев при этом не следует. А.К. Михальская такой топ не выделяет, как не выделяют его и древнегреческие и древнеримские риторы, что представляется вполне закономерным, потому что объяснение не является смысловой моделью и, будучи фрагментом речи (или всей речью), само строится с использованием топов. В объяснение, как правило, включается ИМЯ, часто используется ОПРЕДЕЛЕНИЕ; в зависимости от характера объяснения могут быть использованы топы СВОЙСТВА (КАЧЕСТВА), ДЕЙСТВИЯ, РОД и ВИД, ПРИЧИНА и СЛЕДСТВИЕ и др.
Некоторые ученые считают, что топика дублирует аргументы и что, зная способы аргументации и основные законы логики, можно вполне продуктивно строить убедительные высказывания и без топов [Львов 2003; Далецкий 2004] . Это далеко не так. Ведь не вся наша речь состоит исключительно из тезисов и аргументов, и не все наши тезисы и аргументы носят формально-логический характер. Относительно тезисов и аргументов топы выступают как способы оформления. В зависимости от конкретного содержания и цели любой тезис и любой аргумент могут быть выражены тем или иным топом. Тезис чаще всего имеет вид ОПРЕДЕЛЕНИЯ, ПРИЗНАКА или ДЕЙСТВИЯ. Антитезис оформляется топом ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЕ (относительно тезиса). Практически любой топ может быть использован для предъявления аргумента, облекая последний в ту форму, которая наиболее актуальна в данный момент общения. Аргументация не заменяет системы топов: топика значительно универсальней.
Топика и логика
Вторую главу трактата Аристотеля «Категории», которая начинается словами «из того, что говорится, одно говорится в связи, другое - без связи», можно было бы считать «речевой». Однако вряд ли такой вывод правомерен, хотя дальше в этой же главе используются уже просто «школьные» грамматические термины: «Из существующего одно говорится о каком-нибудь подлежащем, но не находится ни в каком подлежащем, например, человек; о подлежащем - как отдельном человеке говорится как о человеке, но человек не находится ни в каком подлежащем; другое находится в подлежащем, но не говорится ни о каком подлежащем (я называю находящимся в подлежащем то, что, не будучи частью, не может существовать отдельно от того, в чем оно находится); например, определенное умение читать и писать находится в подлежащем - в душе, но ни о каком подлежащем не говорится как об определенном умении читать и писать.... А иное и говорится о подлежащем, и находится в подлежащем, как, например, знание находится в подлежащем - в душе - и о подлежащем - умении читать и писать - говорится как о знании» [Аристотель 1978: 54].
Как видим, «подлежащее» Аристотеля ничего общего не имеет с современным грамматическим термином. Для Аристотеля подлежащее - некое «вместилище» определенных качеств и признаков - душа, тело - то, что существует отнюдь не в языке, а в бытии. Язык же - это то, посредством чего можно это бытие «высказать» и высказать по-разному: можно говорить об объектах бытия, поименованных и связанных между собой; можно говорить об отдельных объектах бытия вне связи их с другими объектами. Говорить о подлежащем можно только в том случае, если речь идет о связях, о связанном бытии. Причем, это бытие связано не только внутри себя, но и с человеком как частью бытия и субъектом, воспринимающим это бытие, потому что «сказывать» может только человек. У Аристотеля же - всегда - бытие дается через «сказывание». Например: «Когда одно сказывается о другом как о подлежащем, все, что говорится о сказуемом, применимо и к подлежащему» [Ibid]; «... у того, что говорится о подлежащем, необходимо сказывается и имя и понятие» » [Op. cit.: 56]); «...если нечто находится в подлежащем, то ничто не мешает, чтобы его имя иногда сказывалось о подлежащем, но определение не может сказываться о нем» [Op. cit.: 58]. «Сказываемое» и даже «сказуемое» Аристотеля тоже нельзя отождествлять с современным грамматическим термином. У Аристотеля это не сказуемое, не предикат, не член предложения, не часть его, а речь, соотнесенная с бытием, и он нигде не указывает, что речь (высказывание) должна равняться предложению.
К подобному выводу приходит и З.Н. Микеладзе. В примечаниях ко второй главе «Категорий» переводчик и комментатор Аристотеля пишет: «Выражение "то, что говорится в связи" употребляется Аристотелем в том же значении, что и "высказывающая речь", "высказывание" в трактате «Об истолковании» [Микеладзе 1978: 600]. Здесь же он подчеркивает несовпадение грамматического термина «подлежащее» с понятием подлежащего у Аристотеля, ссылаясь на его «Аналитики»: «Подлежащее обозначает здесь не грамматическое подлежащее, а реальное под-лежащее, каковым может быть только сущность...» [Микеладзе 1978: 600-601].
Аристотель не занимается собственно языком, его интересует Бытие и Речь, т.е. адекватное употребление языка относительно бытия, поскольку бытие осознается через язык и посредством него высказывается. Не будучи собственно лингвистом, Аристотель, безусловно, думает в первую очередь о «вещах», а не о «словах», а «сказываемое» его интересует целостно, без очевидного выделения в нем предложений. А Цицерон уже совершенно определенно разграничивает предложение и речь, отдавая при оритет последней: «предложение - это только часть законченной речи» [Цицерон 1975: 76]. «Топика» Цицерона изобилует примерами, которые совсем не ограничиваются предложениями. Это всегда ситуация, и Цицерон стремится исчерпать ее в речевом отношении, не заботясь о том, будет ли это одно предложение или несколько. Сегодня можно было бы сказать, что Цицерон обнаруживает дискурсивный подход к речи. Однако - поскольку с диалектикой топика Цицерона никак не связана - он полагает возможным использовать «места» именно как хранилища для конкретных ситуаций и понятий: «Когда спрашивают о справедливости и несправедливости, следует обратиться к местам, имеющим отношение к справедливости» [Цицерон 1975: 78]. В этом качестве «общие места» прочно обосновались в риторике.
Топика и коммуникативный смысл
Эта «открытость» автоматически переносится и на топы, в то время как топика представляет собой закрытую (ограниченную, самодостаточную, исчерпывающую) систему универсальных категорий, необходимых и достаточных для говорящих, желающих иметь общую «карту местности». К сожалению, в работах некоторых ученых происходит «перемещение принципа изобразительности речи на передний план и осознание его основополагающей роли» [Хазагеров 1994: 8]. Но «утверждение, что предмет риторики как "искусства красноречия" сводится к теории элокуции или вообще только к определению тропов и фигур, противоречило бы реальной исторической картине» [Дюбуа 2006: 32].
Таким образом, способность тропов к использованию в качестве средств диалогизации связана с тем, что тропы передают не только некий сгусток эмоциональной энергии, на который нельзя не отреагировать, но и некое логическое содержание, на котором базируется этот сгусток энергии. Эта логическая база, как правило, затемняется эмоцией как главным содержанием тропа. Но эта база существует и именно она делает возможным функционирование тропа в его основном качестве. Эта база есть топика. «Тропика» вторична: наша речь может быть неэмоциональной, но не может быть алогичной, если мы нормальные люди и заботимся о том, чтобы нас поняли.
Наиболее глубокие исследователи «выразительности» речи так или иначе «выходят» на топику, даже если не осознают ее системности. Примечательна в этом смысле книга Ц. Тодорова «Теории символа». В своем исследовании автор охватывает огромный исторический период, от Аристотеля до современных авторов, в основном французских.
Анализируя, например, мнение Августина о прямом и переносном употреблении слов, Ц. Тодоров пишет: «Противопоставление собственного и переносного употребления возникло в риторике, но отличие Августина от риторической традиции заключается не только в расширении объекта анализа и переходе от слова к знаку вообще; новым является само определение «переносного»; отныне речь идет не о слове, используемом в другом смысле, а о слове, обозначающем некий предмет, который, в свою очередь, становится носителем смысла [Здесь и далее в цитатах курсив мой. — B.C.]. Это определение действительно применимо к приведенному примеру (вол, проповедник и т. д.), не похожему на риторические тропы. Однако на следующей странице Августин приводит другой пример переносного знака, полностью соответствующего риторической традиции» [Тодоров 1998: 43]. Второй пример Августина Тодоров не приводит, поверим ему на слово. А первый пример Августина такой: «В действительности знаки являются или собственными, или переносными. Их называют собственными, когда они употребляются для обозначения тех предметов, для которых они и были созданы. Например, мы говорим bos «вол», когда думаем о животном, которое все говорящие по-латыни называют, как и мы, этим именем. Знаки являются переносными, когда сами предметы, обозначенные нами своими собственными именами, употребляются для обозначения другого предмета. Например, мы говорим «вол» и с помощью этих звуков представляем себе животное, обычно называемое этим именем. Однако в свою очередь это животное заставляет нас думать о проповеднике, который в Священном Писании, в соответствии с толкованием Апостола, обозначается такими словами: «Не заграждай рта у вола молотящего» (первое Послание к Коринфянам, 9,9)» (О христианской науке, II, X ,15)» [Op. cit: 42].
Ц. Тодоров считает, что Августин подводит к аллегории, характерной для религиозного текста, однако для нас важнее то, что это топ СОПОСТАВЛЕНИЕ, а приведенная выше цитата из [Тодоров 1998] объясняет, по сути дела, разницу между топом СОПОСТАВЛЕНИЕ и метафорой. Поскольку Тодоров не берет во внимание наличие категории «топ» вообще и не признает (бессознательно: никакого анализа топов у него нет) ее присутствие в риторике, он все-таки чувствует «непохожесть» этого явления на риторические тропы, что является пусть косвенным, но значительным доказательством существования категории ТОП.
Анализируя Квинтилиана, Ц. Тодоров отмечает: «В основу всех категорий риторики он (ЬСвинтилиан) кладет противопоставление res и verba, мысли (или предмета) и слова. Слова ясны, когда они позволяют нам как следует разглядеть сквозь них предметы, и прекрасны, когда мы восхищаемся ими как таковыми; соотношение ясности и красоты параллельно соотношению предметов и слов. Ясность требует, прежде всего, слов, взятых в их собственном смысле, а красота - в переносном. ЬСвинтилиан анализирует элемент, связанный с verba, а именно переносный смысл, и снова вскрывает внутри него противопоставление слов и мыслей, поскольку среди тропов «иные из них употребляются ради (выражения) смысла, иные - ради красоты» (8,VI, 2).Таким образом, одни тропы используются, в частности, для более ясного представления мыслей и предметов, а другие создаются лишь для того, чтобы их оценили как таковые» [Op. cit: 67].
Таким образом, от Квинтилиана до Тодорова отмечаются два ряда одновременно похожих и непохожих явлений. Очевидно, что тропы как средство выражения мысли есть не что иное, как ТОПЫ. Примечательно еще и то, что в этих рассуждениях Квинтилиана (в трактовке Тодорова) предмет и мысль не разграничиваются, что возможно только в том случае, если отдавать приоритет функционированию топа, а не его форме, и воспринимать его как синтетическую единицу. А то, что Ц. Тодоров, как и древние исследователи, начиная с Гераклита и Платона, пользуется топикой, не вызывает никаких сомнений и легко доказуемо. Например, целый ряд тропов Ц. Тодоров объясняет через топы: «Бозе вслед за Цицероном различает два вида синекдохи: часть вместо целого и вид вместо рода» » [Op. cit.: 109]; «для выражения страсти вообще уместна фигура часть вместо целого (синекдоха) или причина вместо следствия (метонимия)» [Ор. cit: 121]; в другом месте он отмечает, что «синекдоха... может представлять собой переход от вида к роду или от рода к виду [Op. cit.: 268].
Ц. Тодоров прибегает к этому приему практически всегда, когда хочет объяснить суть тропа или родственного тропу явления в произведениях других авторов: «...Шеллинг особо подчеркивает парадоксальность своего определения: мифы суть одновременно общее и частное, они существуют и обозначают, более того они существуют, потому что они обозначают» [Op. cit.: 244]. Или: «Показательна терминология, используемая Кантом для обозначения связи между неизрекаемым понятием и формами, которые вызывают представление о нем: "следствия", "родства"; в другом месте он говорит, что эта связь действует "всегда по законам аналогии". Как здесь не вспомнить тропологическую матрицу риторики, основанную на категориях партиципации, причинности, сходства» [Op. cit.: 223]. Это топическая (топологическая), а не тропологическая матрица. Ц. Тодоров, несмотря на то, что сам же подметил принципиально разные способы выражения «смысла» и «красоты», предпочел их сходство, а не различие. Нам же представляется важным вывод, которого Ц. Тодоров не делает, но который сам напрашивается из его же способа объяснения образования тропов: тропы появляются тогда, когда один топ используется вместо другого топа. В этом, собственно, и заключается главный принцип взаимодействия топов и тропов.
