Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. И.Г. Гаманн в современной лингвоисториографии 12
1.1. Интеллектуальный дискурс как объект нарративной лингвоисториографии 12
1.2. Критическая и биографическая литература о Гаманне 14
1.3. Особенности интеллектуального фрейма творчества И.Г. Гаманна 25
Выводы по первой главе 64
Глава 2. Основы религиозных и общекультурных воззрений И.Г. Га манна как предпосылки его философии языка 67
2.1. Эпистолярный и публицистический стиль Гаманна 67
2.2. Приближение к Богу: «Памятник» (1756), «Библейские наблюдения одного христианина» (1758) «Крохи» (1758), «Волхвы с Востока в Вифлееме» (1760), «Пролегомены христианина Закхея Телеонарха о новейшем истолковании древнейшей грамоты о роде человеческом» (1774), «Иеро-фантические письма Веттия Эпагата Региомонтиколы» (1774-1775), «Опыт Сивиллы о браке» (1775), «Передник из фиговых листков» (фрагмент, 1777), «Коксомпакс. Фрагменты апокрифической Сивиллы по поводу апокалиптических мистерий» (1779), «Голгофа и «Сядь одесную подле меня». От одного проповедника в пустыне» (1784) 73
2.3. Философская оппозиция: «Сократические достопримечательности» (1759), «Облака. Эпилог «Сократических достопримечательностей» с разными заметками, понятными и дельфину» (1761), «Французский проект полезной, испытанной и новой прививки» (1761), «Сладости для ризницы одного священника в Оберланде» (1762), «Критика чистого разума» (1781), «Голгофа и «Сядь одесную подле меня». От одного проповедника в пусты не» (1784), «Метакритика о пуризме разума» (1784) 86
2.4. Литература как объект метакритики и «педагогический порыв» Северного Волхва:«Клеверовый лист эллинистических писем» (1759-1760), «Пять пастырских посланий касательно школьной драмы» (1763) 107
Выводы по второй главе 114
Глава 3. Философия языка в творчестве И.Г. Гаманна 118
3.1. Язык как история и гений народа 118
3.2. Проблема влияния языка на мышление: «Опыт Аристобула об академическом вопросе» (17600), «Химерные идеи Абеляра Вирбия о десятой части писем касательно новейшей литературы» (1761)
3.3. Гений немецкого языка: «Пестрые замечания о сочетании слов во французском языке, смешанные с патриотическое свободой, писанные высокоученейшим немецким французом» (1761), «Новая апология буквы h или чрезвычайные наблюдения об орфографии немецкого языка Х.Г. Учителя» (1773), «Сомнения и озарения касательно одного сообщения «Всеобщей немецкой библиотеки» кузену Набалу» (1776), «Две лепты к новейшей немецкой литературе» (1780) 128
3.4. Язык и литература: «Краткий очерк эстетики. Рапсодия в каббалистической прозе» (1762), «Писатель и художественный критик» (1762), «Малый опыт регистра о единственной букве Р» (1762), «Читатель и художественный критик по диспропорции в перспективе» (1762) 136
3.5. Происхождение языка: «Две рецензии касательно «Происхождения языка»» (1772), «Последнее волеизъявление рыцаря Розенкрейцера о божественном и человеческом происхождении языка. Переведено спешно с первоисточника с карикатурами приспешником иерофанта» (1772), «Филологические озарения и сомнения касательно конкурсного академического сочинения» (1772) 150
Выводы к третьей главе 159
Заключение 164
Библиография
- Критическая и биографическая литература о Гаманне
- Особенности интеллектуального фрейма творчества И.Г. Гаманна
- Философская оппозиция: «Сократические достопримечательности» (1759), «Облака. Эпилог «Сократических достопримечательностей» с разными заметками, понятными и дельфину» (1761), «Французский проект полезной, испытанной и новой прививки» (1761), «Сладости для ризницы одного священника в Оберланде» (1762), «Критика чистого разума» (1781), «Голгофа и «Сядь одесную подле меня». От одного проповедника в пусты не» (1784), «Метакритика о пуризме разума» (1784)
- Происхождение языка: «Две рецензии касательно «Происхождения языка»» (1772), «Последнее волеизъявление рыцаря Розенкрейцера о божественном и человеческом происхождении языка. Переведено спешно с первоисточника с карикатурами приспешником иерофанта» (1772), «Филологические озарения и сомнения касательно конкурсного академического сочинения» (1772)
Введение к работе
Реферируемое диссертационное исследование посвящено реконструкции лингвофилософского дискурса в Германии XVIII столетия, осуществляемой путем метакритического анализа научного наследия выдающегося немецкого мыслителя Иоганна Георга Гаманна (1730-1788).
Творчество Гаманна неоднократно являлось предметом исследования зарубежных лингвистов, философов, теологов с конца XVIII в. до наших дней. В двадцать первом веке основными сюжетами о Гаманне стали, к примеру, уточнение роли Гаманна в становлении немецкой литературы [Karthaus 2000, Hurlebusch 2001, Knoll 2001, Kocziszky 2001, Kemper 2002, Graubner 2003, Irmscher 2005, Joachimsthaler 2005, Meier 2005, Miyatani 2005, Patri 2005, Thouard 2005], в особенности, – анализ его поэтических произведений [Kohnen 2000], рассуждения об отношении природы и свободы в метакритике Гаманна [Achermann 2004], семиотические аспекты его философии языка [Achermann 2003, Ackermann 2005, Kreuzer 2004], его взгляды на эстетику [Simonis 2002, Ruprechter 2005], магическую функцию языка [Undusk 2005], критика Гаманном современности и ее проекции в науку наших дней [Moustakas 2002, Villers 2002, Strssle 2004, Locker 2005, Kocziszy 2003, Lpke 2005], критика Гаманном трудов Канта [Bayer 2002, 2005, Bayer et al. 2002, Hoffmann 2003, Arnold 2005], интерпретация Гаманна с современных лингвофилософских позиций [Bayer 2000, Kocziszy 2001, Lpke 2004, Joergensen 2005, Lpke 2005, Pataky 2005, Simon 2005, Skar 2005, Bayer 2007, Stnkel 2007], роль различных философских систем в формировании взглядов Гаманна, к примеру, – работ Спинозы [Bayer 2002, Lauermann 2003], Юма [Brose 2006], Свифта [Knoll 2002], Вико [Marienberg 2005, Marienberg 2006] и Гердера [Berlin 2000], влияние Гаманна на C. Кьеркегора [Ringleben 2005, Betz 2007], Э. Юнгера [Gajek 2003], И.В. фон Гёте [Hansen 2001], И. Лафатера [Kocziszy 2002], Э. Розеншток-Хюсси [Bchsel 2000], Ф. Шиллера [Dahlstrom 2000], Я. Гримма и Ф. Шеллинга [Vonessen 2000], его рецепция в ГДР [Rudolph 2005], параллели с Гердером и Гумбольдтом [Treinowska-Supranowicz 2000], Виттгенштейном [Locker 2003], Фрейдом и Лаканом [Poncet 2005],
Ж. Деррида и П. де Маном [Schumacher 2000, Schumacher 2005], М. Лютером [Stnkel 2004, Seils 2005], Ж.Ф.Лиотаром [Simon 2002], рецепцией Каббалы в XVIII столетии [Sinn 2004], М. Хайдеггером [Stnkel 2004a, Stnkel 2005], исследование некоторых концептов и мотивов в творчестве Гаманна – насилие [Deupmann 2005], зло [Dickson 2005], страсть [Kleffmann 2005], тело [Kocziszy 2005], возможность описания (Darstellbarkeit) [Frey 2003], история [Kindermann 2004], сочувствие, снисхождение и предчувствие [Takahashi 2005], отношения Гаманна с известными личностями его времени – Й.Г. Мерком [Fechner 2003], Ф.Л. Штольбергом [Fechner 2002], Фридрихом Великим [Jorgensen 2000], М. Мендельсоном [Majetschak 2005], анализ новых находок из его научного наследия [Gajek 2000, Kany 2001, Fechner 2001, 2005, Knoll 2005], переводов его работ [Мkel 2005], корни его христианских убеждений и теологической позиции [Hempelmann 2000, Graubner 2002, Levy 2005, Graubner 2003, Locker 2003а, Mller 2003, Fischer 2005, Lindner 2005].
В отечественной науке к творчеству Гаманна обращались В.А. Кожевников [Кожевников 1897], В.Н. Брюшинкин [Bryuschinkin 1992], О.А. Радченко [Радченко 1997], В.Х. Гильманов [Гильманов 1996, 2003, 2004]), издавший, в том числе, переводы некоторых работ Гаманна на русский язык [Гильманов 1999, 2000б, 2005б], а также А.Н. Макаров [Макаров 2004].
Тем не менее, личность Й.Г. Гаманна, сложность и неоднозначность интерпретации его идей, обширная палитра взглядов на самые разные обстоятельства жизни человека и влияния языка на все сферы человеческой духовности обусловливают непрекращающийся интерес к нему в философии языка нового тысячелетия и требуют продолжения научного поиска в этой области, существенной для лингвоисториографии, философии и теории языка.
Актуальность исследования объясняется тем, что:
cовременные направления лингвофилософских исследований, такие, как лингвистическая гендерология, теолингвистика, философия языка и др., обращаются к метакритической методологии, предложенной Й.Г. Гаманном;
лингвофилософская концепция Й.Г. Гаманна не нашла своего полного отражения в отечественных работах, посвященных истории философии языка;
роль личности Й.Г. Гаманна в развитии европейской философии языка и в особенности в становлении ее идиоэтнического варианта практически не освещена в отечественной лингвоисториографии;
исследование интеллектуального дискурса прошедших столетий, а также религиозного дискурса как нового объекта лингвистического анализа, в изучение которого внес большой вклад Й.Г. Гаманн, восполняет наши представления об исторических этапах становления национальных дискурсов.
Научная новизна состоит в:
применении актуального ныне нарративного лингвоисториографического подхода к изучению научного наследия одного из важнейших представителей германской философии языка, что предусматривает рассмотрение лингвистической концепции в тесной связи с личностью ученого – его биографией, историческим фоном и научным окружением, строго хронологический анализ научного наследия, восстановление «библиотеки автора»;
всестороннем освещении концепции и работ Й.Г. Гаманна;
выявлении роли Й.Г. Гаманна в европейской лингвофилософской традиции;
изучении и всестороннем освещении особенностей интеллектуального (в частности, (научного) дискурса в Восточной Пруссии второй половины XVIII в. в национальном, политическом и региональном контекстах как фактора, оказавшего существенное влияние на формирование концепции Й.Г. Гаманна;
всестороннем изучении и освещении важного этапа в истории германской и европейской философии языка конца XVIII в.
Объектом исследования является лингвофилософский дискурс в Германии XVIII столетия, который рассматривается нами как разновидность интеллектуального дискурса, совокупности способов (коммуникативных стратегий, средств, приемов) научной и общественно-политической аргументации в значимых для данной эпохи дискуссиях.
В качестве предмета исследования взяты философские, эстетические и лингвистические воззрения Й.Г. Гаманна как особый метакритический дискурс, представленный в публикациях и переписке выдающегося немецкого мыслителя.
Цель данного диссертационного исследования – представить личность Й.Г. Гаманна как литератора, философа и лингвиста в историческом контексте, дать анализ концепции языка Й.Г. Гаманна в философско-исторической перспективе, наиболее полно осветить вклад Гаманна в становление европейской философии языка XIX-XXI вв.
Задачи, определяемые этими целями, можно сформулировать следующим образом:
выявление истоков и научно-исторического контекста формирования концепции Й.Г. Гаманна;
осуществление метакритического анализа корпуса научных публикаций, посвященных творчеству Гаманна;
всестороннее исследование литературного творчества, литературоведческих, теологических, педагогических и лингвофилософских работ Й.Г. Гаманна;
исследование и анализ значимых для Гаманна лингвофилософских размышлений, оказавших влияние на его взгляды;
выявление основных особенностей и положений лингвофилософской концепции Й.Г. Гаманна;
составление «портрета ученого» на основе принципов нарративной историографии.
Теоретическая значимость работы заключается в создании такого описания концепции Й.Г. Гаманна, которое позволило бы осветить условия формирования его личности как крупного философа языка, литератора, литературного критика и осуществить обстоятельный анализ его исследований.
Практическая значимость состоит в возможности использования результатов этой диссертации в вузовских курсах общего языкознания, истории языкознания, спецкурсах по гендерной лингвистике, теолингвистике, дискурсивной лингвистике, истории литературы, научных исследованиях, посвященных философии языка и истории линвистических учений, для написания дипломных и курсовых работ по отдельным их аспектам.
Задачи, поставленные в данной работе, определили и выбор методов исследования в рамках нарративного подхода:
хронологический анализ литературных, литературоведческих и лингвокритических произведений Й.Г. Гаманна с целью выявления и детального изучения личностного, исторического и научного контекстов формирования его концепции языка;
исследование и анализ работ современников Й.Г. Гаманна, с которыми его связывали личные и научные отношения;
изучение рецензий современников Й.Г. Гаманна на его работы;
привлечение и контент-анализ всех научных работ и переписки Й.Г. Гаманна, значимых для освещения основных направлений его научной и литературной деятельности;
метод реконструкции понятийного аппарата Й.Г. Гаманна; метакритический анализ работ, посвященных творчеству Й.Г. Гаманна и его лингвофилософской концепции.
Теоретической базой послужили отдельные теоретические положения, представленные в трудах специалистов в области лингвоисториографии и философии языка (Й.Л. Вайсгербера, О.А. Радченко, С.Л. Фурмановой ), истории и теории интерпретации научного текста (Р.С. Аликаева, Н.Д. Арутюновой, К. Бринкера, Т. ван Дейка, Т.М. Дридзе, О.Л. Каменской, В. Хайнеманна, Р. Якобсона), дискурс-анализа (В. Брандхауэра, Г.Брауна, Ф. Бургхардта, В.И. Карасика, Й. Коппершмидта, Х. Куссе, Х. Хенне и др).
Материалом исследования послужили теоретические положения, представленные в работах Й.Г. Гаманна, рецензии его современников, работы по философии и истории философии языка отечественных и зарубежных ученых (19 работ на русском и 779 работ на немецком и английском языках). В качестве дополнительного материала привлекались документы и фотографии ученого и его окружения, размещенные на сайтах Интернет.
На защиту выносятся следующие положения:
-
Исследование лингвофилософской концепции Й.Г. Гаманна требует привлечения нарративного подхода, предусматривающего работу по формуле: личность ученого в историческом контексте лингвистическая концепция направления в философии языка и современной лингвистике, работа которых базируется на этой концепции.
-
Философия языка Й.Г. Гаманна – составная часть и развитие интеллектуального дискурса, сложившегося в Германии XVIII века и отражавшего борьбу рационализма и его критиков в литературе, философии, публицистике, педагогике.
-
Лингвофилософская концепция Гаманна может быть раскрыта и оценена в достаточной степени объективно лишь с привлечением его религиозных, культурно-исторических, эстетических, литературно-критических воззрений.
-
Гаманна можно считать создателем нового для XVIII столетия типа дискурсивной личности и метакритического интеллектуального дискурса.
-
Й.Г. Гаманн является одним из идеологов идиоэтнической философии языка, философом, оказавшим решающее влияние на формирование теоретических систем Й.Г. Гердера, В. фон Гумбольдта, неогумбольдтианцев.
-
Взгляды Й.Г. Гаманна на сущность языка заключаются в следующем:
Язык является выражением духовного состояния народа и его истории. Основные черты языка конкретного этноса корреспондируют с направлением его образа мышления, проявляющегося в природе, форме, законах и обычаях его речи.
Отношение языка и мышления, языка и разума основаны на генеалогическом приоритете языка перед рациональным познанием. Язык есть главная гносеологическая среда и главный источник заблуждений.
Язык – таинственный мост между божественным и бесконечно далеким от него человеческим, посредник между созерцанием и понятием, звуком и мыслью, субъектом и внешним миром, между индивидуальным и совокупным духом.
Проблема взаимовлияния языка и разума является для Гаманна отражением фундаментальной особенности человеческого познания: связи и отношения между способностью нашей души к познанию (Erkenntnisvermgen) и способности тела к выражению (Bezeichnungsvermgen).
Язык не только средство сообщать наши мысли, но и средство понимать мысли других, что фиксирует важность и сложность интерпретации мыслей другого человека, которая, в силу критического характера всей философии Гаманна, не может не быть фрагментарной.
-
Создание собственной теоретической системы осуществляется введенным Гаманном методом метакритического комментирования. Исследование подобного рода обязательно носит междисциплинарный характер, включает данные языкового анализа, опирается на принципы интерпретации научного текста, учитывает особенности исторического и социального контекстов данного вида дискурса. В результате проведенного анализа становятся очевидными внутренние, скрытые механизмы влияния метакритического дискурса на формирование общей интеллектуальной атмосферы эпохи.
Апробация работы. Основные положения и результаты работы прошли апробацию на семинарах по истории языкознания и теории языка на 3-5 курсах отделения немецкого языка Института филологии Кабардино-Балкарского государственного университета и по философии языка для аспирантов филологических специальностей КБГУ, были доложены в докладах на Научной сессии Института иностранных языков ГОУ ВПО «МГПУ», на II Всеросийской научно-практической конференции (с международным участием) «Проблемы современного языкознания»(30 сентября 2008 г., г. Астрахань), на 5-м съезде Российского союза германистов (22-24 ноября 2007, г. Москва), а также были изложены в двух монографических исследованиях (Язык и литература в лингвофилософской концепции Й.Г. Гаманна. – Нальчик, 2009 (3.25 п.л.), К истокам лингвофилософии Й.Г. Гаманна. – Нальчик, 2009
(3.25 п.л.) и в двух статьях, опубликованных в журналах, рекомендованных ВАК для публикации результатов кандидатских диссертаций.
Структура и объем работы. Реферируемое диссертационное исследование состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии. Общий объем работы – 249 страниц машинописного текста. Диссертационное исследование состоит из введения, трех глав, выводов по главам и заключения. Содержание работы изложено на 166 страницах машинописного текста. К основному тексту прилагается библиографический список и перечень источников анализируемых материалов, включающие 835 наименований, в том числе 808 на иностранных языках.
Критическая и биографическая литература о Гаманне
Классическим стало в современных публикациях цитирование слов И.В. фон Гёте (1749-1832), считавшего И.Г.Гаманна «самой светлой головой нашего времени» и писавшего о нем в своей автобиографической книге «Поэзия и жизнь», что после выхода в печати первой же работы Гаманна «чувствовалось, что это глубоко мыслящий, основательный человек, который, точно зная со всей очевидностью мир и литературу, все же оставлял место чему-то тайному, неисследованному и высказывался об этом своим собственным способом» [Goethe 1948, 512]. Отношение к И.Г. Гаманну было весьма разным у молодежи, которую он притягивал, и модных литераторов, считавших его «путаником и мечтателем».
О Гаманне с большим уважением писал Ф. Шлегель, сожалевший в 1813 г. о том, что до сих пор не издано собрание его сочинений. Для Шлегеля Гаманн - «пожалуй, самый оригинальный, однако, без сомнения, один из наиболее глубоко мыслящих и ученейших писателей, которых подарил Германии восемнадцатый век» [Schlegel 1813, 37]. Однако Гаманн, с точки зрения Шлегеля, остался недооцененным современниками: «Ведь известно же, что представляет собой поток немецкой литературы и его причуды; как там все легковесное плавает на поверхности, а лучшее и наиблагороднейшее легко забывается и затягивается в пучину общего бездумья» [Schlegel 1813, 37].
Особым вопросом можно считать отношения между Кантом и Гаман-ном (см. множество деталей этих отношений в [Schubert 1842, Hillner 1924b]).
Усилия по изданию работ Гаманна предпринимались еще при его жизни. Правда, эти проекты проваливались из-за опасений того, что издатель не сможет достойным образом прокомментировать тонкие работы Гаманна. Увенчались они впервые успехом в 1821 г., когда по инициативе Якоби и по настоянию друга Гаманна прусского чиновника Георга Генриха Людвига Николовиуса (1767-1839) в Мюнхене началась публикация трудов Гаманна под редакцией Фридриха фон Рота (1780-1852), завершившаяся изданием восьми томов [Roth 1821-1843]. Для компиляции собрания сочинений Рот получил от друзей Гаманна или их наследников множество писем, что позволило ему отразить в собрании даже «окрестности публикаций» Гаманна и увеличить первоначально запланированное издание пяти томов еще на три тома.
Это собрание побудило Г.В.Ф. Гегеля (1770-1831) написать довольно подробную, но не во всем выдержанную характеристику Гаманна в 1828 г., вызвавшую протесты даже в рядах учеников самого Гегеля (в частности, со стороны Зитце [Sietze 1829]). Но и после этой полемики продолжали публиковаться весьма разные мнения о деятельности и личности Гаманна, в частности, показательны уничижительная характеристика Гаманна в четвертой части «Истории немецкой национальной литературы» Гервинуса [Gervinus 1840] и очень обширная биография (а по тону — апология) Гаманна в трех томах Гиль-демайстера [Gildemeister 1857-1873] с приведением множества цитат из его трудов и переписки. В 1887 г. в Берлине были опубликованы письма Гердера к Гаманну [Herder 1975]; это положило начало изучению обширной переписки Гаманна с современниками (см. напр. [Arnold 1888, Ruttenauer 1949, Ziesemer et al. 1955-1975, Henkel 1988, Majetschak 1993, Jorgensen 1998, Pupi 2001]).
С конца 19 в. по 30-е годы 20 в. довольно часто выходили небольшие сборники работ Гаманна [Wildmaier 1921, Herzog 1927, Mann 1937]. В 1936 г. было начато издание избранных трудов Гаманна с предисловием к одному из томов самого В. Дильтея [Dilthey 1936]. Й. Надлер издает в 1949-1957 гг. шеститомник избранных трудов Гаманна [Nadler 1949-1957]. В 1956-1963 гг. увидел свет семитомник основных работ Гаманна с комментариями известных исследователей его творчества Ф. Бланке и Л. Шрайнера [Blanke, Schreiner 1956-1963]. Издавались и отдельные работы Гаманна с комментариями (см., к примеру, [Ruttenauer 1939, Ziesemer 1950, Btichsel 1963, Simon 1967, Seils 1987, Lohrer 1994]).
Издательской деятельности не уступает по уровню и объему традиция исследований творчества Гаманна, сложившаяся поначалу в Германии и охватывающая в настоящее время не только европейские страны, но и США и Японию.
В девятнадцатом столетии исследователей интересовали такие обстоятельства и аспекты, как биография Гаманна [Schubert 1842, Carvacchi 1855, Gildemeister 1863, von Stein 1863, Rocholl 1869, Disselhof 1871, Gildemeister 1873, Poel 1874, Poel 1876, Sommerfeld 1895], ранние периоды его творчества [Classen 1878, Tschackert 1891], отдельные труды [Giesebrecht 1862а], влияние на его теологические воззрения писаний Св. Франциска Сальского [Giesebrecht 1862b], роль Га-манна в истории немецкой литературы и культуры в целом [Вщтеї 1870, Minor 1881, Lettau 1882, Conta 1889], отношения Гаманна с его окружением и современниками - Кантом [Reichardt 1812, Rosenkranz 1875], княгиней Голициной [Arnold 1891], Г.Э. Лессингом [Baumgart 1877], Элизой фон дер Реке [Hamann, Recke 1845], М. Мендельсоном [Kayserling 1859], Гердером [Lehmann 1890], сходство его взглядов с воззрениями Я.А. Коменского [Lettau 1893] и Ф. Ницше [Weilen 1895]. Особняком отстоит от этих исследований работа Г. Штейнталя, в которой взгляды Гаманна на происхождение языка служат своеобразным зеркалом для воззрений В. фон Гумбольдта и Гердера [Steinthal 1851].
В начале двадцатого столетия на передний план выдвинулись мистические основы мировоззрения Гаманна [Axelrod 1904, Blattau 1931], пересечения его взглядов с философскими системами Канта [Weber 1904], а также в целом — Канта и Вико [Gemmingen 1918], на которые еще ранее обратил внимание сам Б. Кроче [Сгосе 1912а, 19126], отношение к идеям Канта и Гёте [Nadler 1913], философии С. Кьеркегора [Rodemann 1912, Weber 1917], биографические этюды [Kiihn 1905, Warda 1908, Warda 1908а, Henschel 1910, Eb-stein 1912, Konschel 1914, 1915, Smend 1916], его значение для немецкой культуры [HauBmann 1907], его влияние на последующую теологическую [Stephan 1902] и педагогическую традицию, в частности — на Г.Ф.Динтера [Fett 1904], анализ отдельных его работ, в частности — «Писем иерофанта» [Ktihn 1907]. Наиболее значимым автором этого этапа был, вне всякого сомнения, Р. Унгер, опубликовавший поначалу фундаментальный труд, посвященный философии языка Гаманна [Unger 1905], и исследование об отношении Гаманна к Просвещению [Unger 1911], а затем выступивший с серией работ по целому ряду вопросов, касающихся взглядов Гаманна и его взаимоотношений с современниками [Unger 1925, 1925а, 1929, 1935].
Особенности интеллектуального фрейма творчества И.Г. Гаманна
Meтакритика Гаманна сочетала основательную герменевтическую критику (в частности, рационалистических позиций Просвещения) с самокритикой. Любой философский вопрос предполагает диалог, так же, как знание предполагает знание себя и знание другого: «Самопознание начинается с соседа, зеркала, и так же обстоит дело с истинной любовью к себе; она отражается от этого зеркала» [ZH 6, 281: 16-17]. Отвлекаясь от характерного для XVIII века противопоставления чувства и разума, Гаманн сравнивает первые с желудком, а второй — с кровяными сосудами, настаивая на их взаимозависимости. Это определяет особое место, которое пристало Гаманну в истории философии языка XVIII века: не быть ни материалистом, позитивистом, эмпириком, ни идеалистом, рационалистом. Единство разума и чувств выступает у Гаманна как comnranicatio idiomatum. Этот термин, который в христианской теологии означал способ соединения божественного и человеческого в Христе, Гаманн сопоставляет с «обычным языком» (ordinary language).
Важное качество, отличающее стиль мышления и научного творчества Гаманна, - это стремление объединить рассуждения о совершенно разных предметах (Боге, познании, человеческой сексуальности и т.п.) в единый контекст, который, правда, трудно назвать системой взглядов. Гаманн неоднократно подчеркивает калейдоскопичность человеческого мышления и знания, он настаивает на существовании массы противоположностей, противоречий в них, анализирует персонификацию («просопопею»), чтобы разобраться в них. Немаловажную очищающую роль должен играть в этом процессе язык, поскольку именно на нем основаны разум и философия, он способен примирить эстетическое и логическое начала человека. Язык выступает как посредник между Богом и человеком, он обладает «генеалогическим приоритетом» перед разумом и мышлением.
А. Рудольф, анализируя в своей монографии «Фигуры сходства» различные приемы аналогии, применявшиеся, начиная с древнегреческой античной философии и до И. Канта, отмечает это как характерную черту стиля Гаманна, важную аргументативную и стилистическую характеристику его текстов [Ru 71 dolph 2006]. Семантика каждого понятия, по мнению Рудольфа, охватывает у Гаманна сопряжение (VeiTjhnlichung), установление соответствия, совпадений, а также притчу и метафорическую картину. Это справедливо, однако, только когда Гаманн рассуждает об аналогиях. Но когда он их применяет сам, то использует их в том же пропорциональном порядке, что и у Платона и Аристотеля. «Запутанность» текстов Гаманна объясняется именно этим обстоятельством, а сами тексты представляют собой «аналогично упорядоченные симметрии». К тому же, Гаманн прибегает постоянно к ситуативно связанным образам, ключом к которым чаще всего является аналогия с образами и аллюзиями в предыдущих работах. Он постоянно оперирует эпиграфами на латыни, древнегреческом и древнееврейском, пересыпает текст цитатами и стихотворениями античных авторов, которые ленивому или невежественному читателю не дают важных ключей к пониманию изложенных в труде Гаманна идей, но открываются во всем блеске тонкому, начитанному и образованному читателю, «умеющему плавать» (согласно любимой цитате Гаманна из Сократа).
В качестве примера можно привести здесь выражение gelehrte Republik, которое постоянно встречается в критических публикациях Гаманна. Его декодирование обеспечивается хронологическим анализом публикаций: Гаманн чеканит это будущее клише-мишень для своих выпадов, отвечая на критику своих работ в «Гамбургской газете из царства разума и учености». Совокупность критиков-просвещенцев превращается для него — по метонимическому переносу с названия газеты и с учетом политического строя в Гамбурге - именно в «ученую республику». Такой способ чеканить понятия весьма характерен для Гаманна в целом.
Что же касается сложности интерпретации Гаманна, то наиболее точно объяснил ее Гёте: «Если невозможно присоединиться к его глубине, бродить с ним на его высоте, охватить те образы, которые витали у него перед глазами, извлечь смысл даже одной смутной цитаты из бесконечно обширной литературы, то вокруг нас становится еще более мрачно и темно, чем более мы его изучаем, и эта тьма с годами будет все более сгущаться, поскольку его намеки были преимущественно направлены на конкретные господствовавшие в тот момент в жизни и литературе особенности» [Goethe 1948: 515]. Даже то обстоятельство, что Гёте располагал рукописями с собственноручными глоссами Гаманна с указанием на источники его цитат, никак не помогало понять до конца смысл его работ. И поэтому каждый раз, открывая «сивиллины листки» Гаманна, Гёте полагал, что находит нечто новое, поскольку «присущий каждой цитате смысл многообразно трогает нас и волнует» [Goethe 1948: 515].
Об этом же писал Г.В. Гегель, который полагал, что труды Гаманна не написаны в каком-то своеобразной стиле, а они и есть этот стиль [Hegel 1956: 221]. Более того, «во всем, что вышло из-под пера Гаманна, эта личность столь пронзительна и столь превалирует, что читатель практически повсеместно обращает свой взор более на нее, чем на то, что следовало бы считать содержанием» [Hegel 1956: 221]. Несмотря на представления о Гаманне как иррационалисте, активно боровшемся с Просвещением в своих трудах, Гегель полагал, что Гаманн «помещает себя в центр проблемы разума» [Hegel 1956: 270]. Более того, Гаманн (по мнению Б. Либрукса) вообще впервые выдвинул отношения между философией и языком на первый план размышлений своей эпохи. Проблема разума для Га- манна не могла быть поставлена в отрыве от языка, она неразрешима в том виде, в каком ее поставили сторонники Просвещения (разум как абстрактное, «чистое» явление). С другой стороны, он описывает глубокую религиозность Гаманна как «твердыню, в коей он уединяется» [Hegel 1956: 239].
Правда, Гегель критически оценивал способность читателей понять сложный целостный текст Гаманна, поэтому он и инициировал антологию его работ, а не собрание сочинений [Simon 1967: 12]. Это было продиктовано желанием продемонстрировать те «жемчужины», которые, как полагал Гегель, и были главным достоинством идейного наследия Гаманна. Не зря и Гаманн неоднократно писал о публике как о Протее.
Философская оппозиция: «Сократические достопримечательности» (1759), «Облака. Эпилог «Сократических достопримечательностей» с разными заметками, понятными и дельфину» (1761), «Французский проект полезной, испытанной и новой прививки» (1761), «Сладости для ризницы одного священника в Оберланде» (1762), «Критика чистого разума» (1781), «Голгофа и «Сядь одесную подле меня». От одного проповедника в пусты не» (1784), «Метакритика о пуризме разума» (1784)
Гаманн комментирует и стиль своих рассуждений, изобилующих игрой слов. Однако его образцом является уже Аристофан, иронизировавший над произношением Сократа в своей комедии. Проблему понимания своего «перуанского письма» он предлагает разрубить как Гордиев узел при помощи анатомического ножа, которым рецензенты расчленяли его работу и фигурально «отрезали голову» ее автору [Roth 1821: II, 89]. Среди особенностей этого стиля можно отметить появление типичных, знаковых символов, ставших впоследствии важными признаками его произведений: «шелковое платье», которое муза дарует старому философу; «передник из фиговых листков» (Schiirze aus Feigenblattern), которыми философ укрывает свои недостатки; «ученая республика» (gelehrte Republik), т.е. гамбургские критики, печатавшиеся в «Гамбургском вестнике из царства учености»; «скука» как источник вдохновения иронического писателя.
Он приводит классификацию своих читателей, которых по превалированию «головы» или «тела» он делит на «теоретических» и «практических граждан мира» [Roth 1821: И, 83] или «думающих» и «действующих» [Roth 1821: П, 84]. Он попутно упоминает «проклятие, желавшее превратить королей в философов (и наоборот)» [Roth 1821: П, 84], ясно намекая на Фридриха Второго, а также издевается над «педантами», которые знают, что «можно без талантов стать великим Аполлоном в тех неведомых странах, где горизонт крайне ограничен».
Основной - грустный - вывод Гаманна касается разума, этой святыни современников: «Соль учености — хорошее дело; но если эта соль теряет вкус, чем будут приправлять? ... Разум священен, нужен и важен; но посредством его получается не что иное, как понимание совершенно греховного незнания... Поэтому никто пусть не обманывает себя. Которому среди вас кажется, что он мудр, тот пусть станет глупцом в этом мире, чтобы постигнуть мудрость» [Roth 1821: II, 100]. Гаманн противопоставляет несвободу разума свободе духа, жесткое ложе рационализма полету истинно верующей души.
Попытки отрезвить читателя, опьяненного французскими просвещенческими идеями, Гаманн продолжает в весьма своеобразном виде, как критику столетия в целом, публикуя «Французский проект полезной, испытанной и новой прививки» (1761). Почти сорокалетнего Гаманна ужасно расстраивало то, что «Франция - моя родина»: «В нашем языке господствует сплошная двусмысленность, в нашем искусстве мыслить - несобранность, в нашей манере писать — острота, а в наших действиях — глупая отвага» [Roth 1821: II, 177]. В результате «гений ползает на коленях перед мишурой моды», и остается только сожалеть о том огромном вреде, который причиняет немцам их «любовь к нелепостям». Гаманн видит себя в рядах «рыцарей нынешнего века», который находится посредине между «царством гения» семнадцатого века и девятнадцатым столетием, которое пройдет «под скипетром здравого разума» [Roth 1821: II, 178]. Но современность кажется ему временем «печальных образов» (traurige Figuren), «обезьян и попугаев между зубрами и львами».
Чем же особенно недоволен Гаманн? Для него восемнадцатый век, называемый «философским», — это «столетие, в котором слова испещряют узорами, предпринимают малые и большие попытки прочувствовать мысли и дотронуться до ощущений, строят литографии, пишут ксилографии, ловят рыбу по нотам» [Roth 1821: II, 179]. Религией своего времени он считает разум, почитаемый как дитя чувств и материи; философия современности учит человека ходить на четвереньках, а триумфом гения считается языческое богохульство. Воспеваемая современниками ученость сравнивается Гаманном с умением торговаться на рынке, а подражание французскому стилю жизни порождает множество авантюристов, которые испортили репутацию немцев в глазах других народов, так что они теперь популярны так же, как «пруссы в Саксонии».
Описав болезни своего времени, Гаманн предлагает противоядие: он полагает, что «местонахождение нашего зла — не в крови наших предков, а исключительно в мозгу, который лишен того качества, кое называют здравым рассудком» [Roth 1821: II, 181]. Поэтому язвительный Гаманн изобретает «териак (универсальное противоядие) для шишковидной железы» в головном мозге, действие которого должно связать «французскую ртуть в тончайших клетках мозга», оставить лишь слабые следы современного легкомыслия, посадить там ростки британской флегматичности, кельтской хитрости, испанской тяжеловесности, немецкой молниеносности и т.д. [Roth 1821: II, 183]. Попасть в организм этот «алфавит de bon sens» может лишь при помощи операции на голове, ибо «наши носы забиты благовониями, наши уши — водевилями, наш рот потерял чувствительность от коньяков и рагу» [Roth 1821: И, 183]. После описанного лечения Гаманн предлагает читателям заново прочитать те книги, которые вызывали у них восторг, и они не найдут там ничего, кроме «жалких софизмов».
Один из наиболее распространенных софизмов просвещенческого века Гаманн опровергает в «Сладостях для ризницы одного священника в Оберланде» (1762). Этой работой Гаманн реагирует на французскую работу под названием «О природе», которую он характеризует как «балет хромающих гипотез» [Roth 1821: П, 243]. Первая из них касается «равновесия добра и зла в природе», которое, по мнению автора работы, обязательно должно существовать; Гаманн признает, что он хорошо осведомлен относительно понятий добра и зла, но невнятно говорит о понятии «равновесие» [Roth 1821: П, 246]. Внимание Гаманна особенно привлекает раздел, посвященный «апологии женской болтовни».
Однако наиболее важной и существенной для конфликта Гаманна и философии Просвещения считаются две работы, написанные им по случаю публикации «Критики чистого разума» И. Канта (см. [Hempelmann 1987: 5-33].
Поначалу Гаманн публикует краткую рецензию под названием «Критика чистого разума» (1781), где вначале отмечает основную особенность его времени: «Наше столетие — это собственно век критики, которой вынуждено подчиниться всё» [Simon 1967: 215], хотя религия и законодательство и пытаются «сообща увернуться от нее».
Происхождение языка: «Две рецензии касательно «Происхождения языка»» (1772), «Последнее волеизъявление рыцаря Розенкрейцера о божественном и человеческом происхождении языка. Переведено спешно с первоисточника с карикатурами приспешником иерофанта» (1772), «Филологические озарения и сомнения касательно конкурсного академического сочинения» (1772)
По мнению Гаманна, Гердер отнесся к этому заданию с «неповиновением», поскольку не выдвинул новой гипотезы в ответ на вопрос академии: «Предположим, что люди полагались бы только на свои естественные способности, смогли бы они изобрести язык? И какими средствами они сами достигли бы такого изобретения» [Simon 1967: 38]. Гаманну, как и всем его современникам, был ясен контекст этого задания: Академия являлась основным «гнездом» Просвещения в Германии, ее деятельность контролировал сам король Фридрих Второй. По этой причине за невинной формулировкой частного случая в жизни человека на самом деле скрывалась гораздо более фундаментальная задача - выявить истоки человеческого изобретения языка.
В интерпретации Гердера и Гаманна эта проблема звучит так: «Был ли первый, древнейший, исконный язык сообщен людям тем же способом, каким до сих пор происходит размножение языков» [Simon 1967: 132]. В этой связи Гердер лишь попытался устранить божественную гипотезу происхождения языка, которая, как он считал, «будучи рассмотренной со всех сторон, лишь затуманивала и позорила ум человеческий, и при этом давно» [Simon 1967: 132].
Гаманн отвергает отправную точку Гердера — неспособность предыдущей традиции объяснить происхождение языка, исходя из возможностей человеческого разума, приведшую в появлению божественной гипотезы. Гердер же полагает, что он способен дать именно это объяснение, хотя Гаманн достаточно резко выражает сомнения в этом, как, впрочем, и логике «театрализованных» рассуждений Гердера в целом: «Если же особенность и истинное направление человечества должны были бы заключаться в осмысленности (Besonnenheit), то мы обнаружили страницы и места в этом конкурсном сочинении, где осмысленность оказала, несомненно, столь незаметное влияние на автора, что «ессе homo» (се человек!) могло бы служить скорее «признаком» (Merkmal) или «обозначением» (Mitteilungswort) неосмысляющего либо слишком человеческого критика» [Simon 1967: 129].
Гердер объясняет происхождение и развитие языка в тесной связи с человеческой душой, самим развитием человека, так что без развития языка род человеческий не способен был бы оставаться «природным родом» [Simon 1967: 130]. Более того, даже в Святом Писании (истории сотворения природы) Гердер усматривает доказательство человеческого разума как источника языка (по крайней мере, названий животных). Гердер полагает также, что божественная гипотеза унижает Создателя, поскольку в языке слишком много «низменнейших, самых несовершенных антропоморфизмов»; напротив, человеческая гипотеза восхваляет мудрость Творца, создавшего столь совершенную душу человека, то она оказалась способной создать язык. В этом смысле происхождение языка «становится достойным образом божественным, будучи человеческим» [Simon 1967: 130]. Гаманну эта аргументация кажется антропоморфной «галиматьей».
Но Гердер идет дальше простой констатации преимущества человеческого объяснения перед божественным: он указывает на то, что божественная гипотеза «ни на что не годна и крайне вредна», «разрушает человеческую душу, ничего не объясняет и делает все, психологию и науки, необъяснимым» [Simon 1967: 130]. Ведь если знания люди получили из рук Господа вместе с языком, то человеку не дано никогда эти знания постигнуть. Гердер отстаивает поэтому человеческую гипотезу, приводя данные из области психологии, сведения о различных языках и социальной жизни. Гаманну все эти доказательства кажутся фикцией, в которую ее создатель (Гердер), естественно, верит. Задача Гаманна же заключается в защите именно «высшей гипотезы», ее «индивидуальности, величия, мудрости, красоты, плодотворности и великолепия», и эта задача — отомстить за нападки на нее — кажется ему «самой желанной Дульсинеей» [Simon 1967: 131].
Отвечая Гердеру, Гаманн понимает превосходство своей ситуации, поскольку большинство читателей «Кенигсбергской ученой и политической газеты» согласно с его точкой зрения на происхождение языка, но именно потому, что божественная гипотеза отвечает «обычному круговороту природы» [Simon 1967: 132]. Иными словами, при ответе на вопрос конкурса следует ориентироваться на аналогию с существующими природными процессами, а не изобретать нечто небывалое. Значит, первый, самый древний и исконный язык не мог быть передан людям иначе, чем способом, существующим поныне. Ныне же, резюмирует Гаманн, существуют лишь три способа: при помощи инстинкта, путем изобретения и посредством обучения. Опираясь на примеры детей с врожденной глухотой, детей, выросших в отдалении от общества, Га-манн отвергает возможность создания языка на основе человеческого инстинкта или изобретения, ибо «изобретение и разум предполагают уже наличие языка и немыслимы без него, как искусство счета без цифр» [Simon 1967: 133]. Остается лишь путь передачи языка путем обучения! Но со стороны кого? Гаманн, конечно же, рассуждает об этом: «Человеческое обучение отпадает само собой; мистическое двусмысленно, нефилософское — неэстетично и обладает 97 недостатками... Остается, таким образом, по необходимости и на доброе счастье не что иное, как обучение со стороны животных» [Simon 1967: 134]. Принимая для видимости сторону этого объяснения происхождения языка, Гаманн иронизирует над таким вариантом «обучения», вопрошая: «Не стоит ли нам разве возблагодарить скептицизм хитрого животного за ростки всякого познания добра и зла, даже за само философское древо энциклопедии..?» [Simon 1967: 134]. Оставляя «ключ от загадки пока при себе», Гаманн не видит смысла в том, чтобы «сравнивать физиогномии человеческих языков с голосами животных для определения происхождения живых языков». Окончательный вывод Гаманна, совершенно развенчивающего в рецензии своего «земляка печального образа»: «Вышний мир превосходит всякий разум» [Simon 1967, 136] (см. также [Leibrecht 1955, Leibrecht 1958, Lindner 1988]).
