Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Детство в русском литературном сознании XVIII века 18
1. Представления о детстве и проблема воспитания в русской литературе и публицистике XVIII века 18
2. «Открытие» детства в художественной прозе Н.М. Карамзина 46
3. Западноевропейский роман воспитания XVIII века и русские литературные представления о детстве 64
Глава II. Концепция детства и ее художественное воплощение в русской лиературе XIX столетия 84
1. Новаторство Л.Н. Толстого в повести «Детство» и своеобразие представлений о детстве в русской литературе 40-50-х годов XIX столетия 84
2. Представления о детстве и особенности психологического анализа в художественной прозе Л.Н. Толстого и Ч. Диккенса 114
3. «Украденное детство» в русской литературе второй половины XIX века 133
Заключение 150
Список литературы 156
- Представления о детстве и проблема воспитания в русской литературе и публицистике XVIII века
- Западноевропейский роман воспитания XVIII века и русские литературные представления о детстве
- Новаторство Л.Н. Толстого в повести «Детство» и своеобразие представлений о детстве в русской литературе 40-50-х годов XIX столетия
- «Украденное детство» в русской литературе второй половины XIX века
Введение к работе
Детство как предмет художественного изображения в русской литературе классического и последующих периодов оказалось в фокусе исследовательского внимания уже довольно давно. Сегодня вполне определенно можно говорить о весьма глубоких основах, положенных в изучение этой темы, а также о целых направлениях ее научного осмысления. Нарастающий в литературоведении интерес к этой проблеме, поиск новых, неожиданных ракурсов в ее освещении во многом определяет актуальность избранной нами темы исследования.
Как правило, обращение к этому кругу вопросов в литературоведении связано с изучением творческого наследия конкретного писателя, его художественных и духовных поисков, открытых им новых изобразительных средств, с исследованием его индивидуальной творческой эволюции. В этом ключе наибольший интерес для исследователей представляет трилогия Л.Н. Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность» (Н.А. Коновалов, В.Г. Одино-ков, Н.П. Лощинин, И.В. Чуприна, Я.С. Билинкис)1, «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука» СТ. Аксакова (СИ. Машинский, О.Н. Бело-копытова, М.П. Лобанов, Н.Г. Николаева)2, глава IX «Сон Обломова» романа И.А. Гончарова «Обломов» (Е.А. Краснощекова, А.А. Фаустов, Е.И. Ляпуш-кина, А. Репин)3.
Коновалов Н.А. Детство и юность в художественных произведениях Л.Н. Толстого. Вып 1. Пермь, 1929. С. 157-194; Одинокое В.Г. Трилогия Л.Н. Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность»: Автореф. дис. ...канд. филолог, н. Новосибирск, 1953; Лощинин Н.П. «Детство», «Отрочество», «Юность» Л.Н. Толстого. Проблематика и художественные особенности. Тула, 1955; Чуприна И.В. Трилогия Л. Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность». Саратов, 1961; Билинкис Я.С. Новаторство Л.Н. Толстого в трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность». Л., 1973.
2 Машинский СИ. СТ. Аксаков. Жизнь и творчество. М., 1961; Белокопытова О.Н. «Семейная хроника»,
«Детские годы Багрова-внука» СТ. Аксакова и проблема мемуарно-автобиографического жанра в русской
литературе 40-50-х годов XIX века: Автореф. дис. ...канд. филолог, н. Воронеж, 1966; Лобанов М.П. Сергей
Тимофеевич Аксаков. М., 1987; Николаева Н.Г. «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука» СТ.
Аксакова: формы письма и традиции жанра: Дис. ...канд. филолог, н. Новосибирск, 2004.
3 Краснощекова Е.А. «Обломов» И.А. Гончарова. М., 1970; Фаустов А.А. Роман И.А. Гончарова «Обломов»:
Художественная структура и концепция человека: Автореф. дис. ...канд. филолог, н. Тарту, 1990; Ляпушки-
на Е.И. Русская идиллия XIX века и роман И.А. Гончарова «Обломов». СПб., 1996; Репин А. Сон Обломова
// Литература. 2002. № 29. С. 13.
Относительно новым направлением в исследовании проблемы стало обращение к целому кругу русских писателей, объединенных эпохой, идейными исканиями, общностью творческой судьбы художника. Актуализация такого подхода к изучению темы определенно связана с нарастающим в научной сфере ощущением того, что исследование данного литературного материала весьма результативно выводит на общие тенденции и закономерности русского историко-литературного процесса. В ряду несомненно удачных подходов к теме с этих позиций следует назвать работы Л.И. Бронской, выполненные на материале автобиографической прозы писателей русского зарубежья первой волны (И.С. Шмелева, Б.К. Зайцева, М.А. Осоргина), посвященные раскрытию в них принципиально общих очертаний концепции личности .
л В последние десятилетия русская проза о детстве активно изучается в
плоскости проблемы ее пространственно-временной организации. Весьма внушительный ряд исследований, построенных на этом материале и обращенных к разновременным историческим пластам, поражают сходством наблюдений и выводов, к которым приходят ученые. В частности, обращаясь к повести «Детство Никиты» А.Н. Толстого, Е.Г. Мущенко отмечает господство в нем «эпического времени, всеобщих законов бытия, единого времени и единого пространства»5.
О «слитности пространства и времени» в художественном мире «Лета Господня» И.С. Шмелева, их эпической сбалансированности, когда становится возможным определение «в мире Бог, и в доме Бог»6, пишет Е.С. Ефимова. М.А. Крылова констатирует, что в повести Н.Г. Гарина-Михайловского «Детство Темы» «задается лейтмотивное движение и расширение простран-
Бронская Л.И. Русская идея в автобиографической прозе русского зарубежья: И.С. Шмелев, Б.К. Зайцев, М.А. Осоргин. Ставрополь, 2000; Бронская Л.И. Концепция личности в автобиографической прозе русского зарубежья: И.С. Шмелев, Б.К. Зайцев, М.А. Осоргин: Дис. ...д-ра филолог, н. Ставрополь, 2001. 5 Мущенко Е.Г. Поэтика прозы А.Н. Толстого: Пути формирования эпического слова. Воронеж, 1983. С. 49.
Ефимова Е.С. Священное, древнее, вечное. Мифологический мир «Лета Господня» // Литература в школе. 1992. №3. С. 37.
ства: от точечного замкнутого (хронотоп дома) к разомкнутому ненаправленному пространству финала повести»7. Эти наблюдения интересны тем, что впервые сосредотачивают внимание на изменениях пространственно-временной организации текста по мере взросления героя, где собственно детство отвечает уже известным нам характеристикам.
В.Н. Криволапое обращается к пространственно-временной структуре «Сна Обломова» И.А. Гончарова, выделяя «циклическое время» и «замкну-
тость «обломовского пространства» . Л.Н. Савина на материале повестей о детстве Л.Н. Толстого, СТ. Аксакова и Н.Г. Гарина-Михайловского исследует вопрос о «бинарности пространственной структуры»9. При этом исследователь приходит к выводам, которые сближаются с наблюдениями, сделанными на совершенно другом материале и независимо друг от друга: «Авторы автобиографических повестей о детстве изображали локализованный во времени и пространстве идиллический мир»10.
Исследуя пространственно-временную структуру повести СТ. Аксакова «Детские годы Багрова-внука», Н.Г. Николаева настаивает на выводе о том, что «для самого героя небольшое замкнутое пространство оказывается универсальной моделью окружающего мира»11. Одновременно с этим исследователем усматривается наличие в тексте повести хронотопа дороги, который «приобретает символическое значение жизненного пути»12.
После всех этих накопленных в литературоведении наблюдений обобщающие выводы о своеобразии пространственно-временной организации русской прозы о детстве XIX - начала XX столетия напрашиваются сами.
Крылова М.А. Автобиографическая тетралогия Н.Г. Гарина-Михайловского («Детство Темы», «Гимназисты», «Студенты», «Инженеры»): проблемы жанра. Нижний Новгород, 2000. С. 12.
Криволапое В.Н. Роман И.А. Гончарова «Обломов» в свете типического опыта мировой культуры: Авто-реф. дис. ...д-ра филолог, н. СПб., 2001. С. 28.
Савина Л.Н. Проблематика и поэтика автобиографических повестей о детстве второй половины XIX в. (Л.Н. Толстой «Детство», СТ. Аксаков «Детские годы Багрова-внука», Н.Г. Гарин-Михайловский «Детство Темы»). Волгоград, 2002. С. 137. 10 Там же. С. 137.
" Николаева Н.Г. Указ. соч. С. 172. 12 Там же. С. 173.
Для их обоснованности и исчерпывающей аргументированности необходим лишь ретроспективный взгляд на русский литературный процесс с целью установления исходной точки зарождения этой устойчивой тенденции. Помимо этого, необходимо проведение сравнительно-исторических параллелей с использованием накопленного арсенала средств современной компаративистики. Однако в этом направлении практическая исследовательская работа пока еще не проводилась.
Другое направление исследований русской прозы о детстве, с которым связаны как целые научные работы, так и их отдельные разделы, - выявление жанровых особенностей произведений этого ряда. Откровенно дискуссионный характер получил вопрос о соотношении здесь документального и художественного начал. Здесь в центре внимания оказалась проблема автобиографизма и автопсихологизма. В современных литературоведческих работах' актуализированы такие жанровые определения, как мемуары, автобиографическая повесть, автобиографическая хроника, мемуарно-автобиографическое. произведение, автопсихологическое произведение.
О.Н. Белокопытова настаивает на том, что «Семейная хроника» СТ. Аксакова является «мемуарно-автобиографическим произведением», так как «это не столько воспоминания автора, сколько воспоминания и рассказы других», а «Детские годы Багрова-внука» - «автобиографическим произведением, где воссоздать мысли и чувства ребенка помогает собственная память писателя и отчасти воспоминания других»13.
Для А.А. Нестеренко «авторское начало, которым отмечена трилогия Л.Н. Толстого, не умещается в рамки автобиографической хроники», и отсюда вытекает «особенность избранного жанра: не столько автобиографического, сколько «автопсихологического свойства»14.
13 Белокопытова О.Н. Указ. соч. С. 12.
Нестеренко А.А. Авторская позиция в повествовательном произведении (на материале творчества Л.Н. Толстого 1850- 1860-х годов): Автореф. дис. ...канд. филолог, н. М., 1970. С. 18.
Проблемам автобиографизма посвящена работа Л.И. Белого, который отмечает, что в повести Л.Н. Толстого «Детство» «дух откровенного автобиографизма» проявляется через «применение определенного приема повествования: оно от начала и до конца ведется от первого лица» 5.
Используя лингвистические методы анализа, Н.А. Николина обращается к «вопросу о жанровых признаках автобиографических повестей о детстве», которые, по ее мнению, заключаются в том, что «повествование ведется от первого лица с установкой на достоверные воспоминания о прошлом, характеризующиеся усложненной структурой и отличающиеся особым характером художественного времени»16.
Тетралогию Н.Г. Гарина-Михайловского М.А. Крылова определяет как «автопсихологическое произведение», хотя одновременно усматривает в ней и черты автобиографичности, проявляющиеся в «ведущем хронотопе произведения - биографическом времени»17. В интерпретации Н.Г. Николаевой «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука» СТ. Аксакова демонстрируют «соединение начал документальной и художественной прозы»1 .
Достаточно обширный круг исследований обозначенного направления посвящен изучению признаков жанра идиллии, которые в полной мере характерны для «Сна Обломова» И.А. Гончарова. А.А. Фаустов весь «второй раздел главы исследования посвятил идиллии, служащей генологическои субстанцией и романа «Обломов», и гончаровского художественного мира вообще»19.
Монография Е.И. Ляпушкиной, обращенная к этой теме, обнаруживает в романе И.А. Гончарова «Обломов» «необычайно богатый и разнообразный
Белый Л.И. Проблема автобиографизма в творчестве Л.Н. Толстого: Автореф. дис. ...канд. филолог, н. М., 1977. С. 6.
,6 Николина Н.А. Речевая структура образа автора в автобиографических повестях о детстве (на материале повести Л.Н. Толстого «Детство» и повести СТ. Аксакова «Детские годы Багрова-внука»): Автореф. дис. ...канд. филолог, н. М., 1980. С. 4.
17 Крылова М.А. Указ соч. С. 8-9, 11.
18 Николаева Н.Г. Указ. соч. С. 4.
19 Фаустов А.А. Указ. соч. С. 4.
материал для осмысления проблемы сюжетного воплощения идиллии» . Несколько ранее ее М. Бемиг отмечает, что «в романе «Обломов» и, в частности, во «Сне Обломова» действительно налицо большое количество общих идиллическом жанру черт»21.
Ряд исследований, объединенных интересом к теме детства в русской литературе, ставят в центр внимания вопросы ее историко-литературного осмысления. В этой группе научных работ на первом плане оказываются исторические аналогии, проблемы литературных традиций в раскрытии темы, преемственности и новации. Как правило, наблюдения в этой исследовательской плоскости отличаются фрагментарностью, ориентированностью на изучение локального материала.
К этой проблеме обращается Г.Г. Елизаветина, которая в повести А.Н. Толстого «Детство Никиты» обнаруживает «традиционного для русской литературы героя (растет в дворянской семье, в атмосфере благополучия, на лоне природы, окруженный любящими родителями)» . Ее наблюдения выстроены прежде всего в плоскости сопоставления с творчеством Л.Н. Толстого. Выводы автора, в отличие от предшественников, в основном сводятся к тому, что исследуемая повесть не содержит «развернутой истории формиро-
вания личности, ее роста, развития, резких переломов в сознании» .
В этом ряду несколько более обстоятельными представляются исследования, нацеленные на выявление устойчивых, традиционных для темы детства образов и мотивов. В.И. Мельник, исследуя «Сон Обломова» И.А. Гончарова, обнаруживает в нем «параллель с «золотым веком», изображаемым в «Трудах и днях» Гесиода», а Е.В. Краснова - «мотив тоски по утраченному
Ляпушкина Е.И. Указ. соч. С. 86.
21 Бемиг М. «Сон Обломова»: апология горизонтальности // И.А. Гончаров: Материалы Международной
конференции. Ульяновск, 1994. С. 27.
22 Елизаветина Г.Г. Традиции русской автобиографической повести о детстве в творчестве А.Н. Толстого //
А.Н. Толстой: Материалы и исследования. М., 1985. С. 120-140.
23 Там же. С. 129-130.
совершенному миру (детства - Е.Ш.) и связанных с ним чистоте и невинности»24.
Е.М. Кирюхина обращается к изучению устойчивого литературного «мотива сна» и «мотива оживающего портрета» в повести А.Н. Толстого «Детство Никиты» . Н.Г. Николаева выявляет целый ряд образов и мотивов, характерных для повести СТ. Аксакова «Детские годы Багрова-внука»: «образ дома», «образ счастливого места», «мотив «золотого века», «идилличе-ский образ патриархальной жизни», «мотив изобилия» .
К этому же направлению исследовательских поисков следует отнести работы, посвященные раскрытию архетипических мотивов, «архетипических ситуаций», характерных для русской литературы о детстве. Например, М.А. Крылова в тетралогии Н.Г. Гарина-Михайловского «отмечает развитие сюжета-архетипа, комплекс мотивов которого составляет «солярный вариант»2,7. При этом, по ее мнению, такой «сюжет-архетип» «реализуется в движении архетипических образов (младенца, матери, дома, отца)» .
В повестях о детстве Л.Н. Толстого, СТ. Аксакова, Н.Г. Гарина-Михайловского исследователями обнаруживаются весьма распространенные, традиционные «архетипические ситуации» (мотивы) «потерянного рая» и «блудного сына», которые появляются здесь потому, что «писатели, придерживающиеся патриархальных взглядов, стремились воспроизвести «свой», усадебный мир, наполненный счастливой поэзией детства и тоской взрослого героя о безвозвратно прошедшем времени»29.
Все эти работы, а также ряд исследований, оставшихся за чертой нашего обзора, несут в себе очевидную нарастающую в литературоведении по-
24 Мельник В.И. Художественные искания и этический идеал И.А. Гончарова: Автореф. дис. ...д-ра филолог,
н. Л., 1989. С. 11; Краснова Е.В. Специфика повествовательной структуры романа И.А. Гончарова «Обло
мов»: Автореф. дис. ...канд. филолог, н. Псков, 2003. С. 8.
25 Кирюхина Е.М. Формирование творческой индивидуальности А. Толстого периода революции («Граф
Калиостро»)//А.Н. Толстой: Материалы и исследования. Куйбышев, 1983. С. 38.
26 Николаева Н.Г. Указ. соч. С. 41-42,98,102,148.
27 Крылова М.А. Указ. соч. С. 14.
28 Там же. С. 15.
29 Савина Л.Н. Указ. соч. С. 139.
требность осмыслить тему детства в контексте «большого времени» (термин М.М. Бахтина). В свою очередь это актуализирует появление исследований обобщающего характера, объединяющих разрозненные частные наблюдения, построенные на материале широкого исторического диапазона.
Некоторым особняком в отечественном литературоведении стоят работы, посвященные теме детских страданий в русской литературе. Построенные на материале творчества Ф.М. Достоевского, Ф. Сологуба, А.П. Чехова, Саши Черного, А. Аверченко, Н.А. Тэффи и др.30, они, как правило, обращены к осмыслению художественной картины мира конкретного писателя, его социальных и философских взглядов, его творческой манеры. Вместе с тем в литературоведении практически не предпринималось попыток изучения вопроса о появлении темы детских страданий в русской литературе в определенный исторический период, о ее концептуальной соотнесенности с темой счастливого, безоблачного детства.
Как правило, истоки появления этой темы в русской литературе усматриваются во влиянии западноевропейской романной традиции. Центральное место в этом вопросе принадлежит Ч. Диккенсу с его интересом к «незащищенности детства с его обостренной чувствительностью, нравственным мак-
симализмом, доверчивостью в жестоком и эгоистическом мире взрослых» . Влияние Ч. Диккенса на русскую литературу действительно велико, и многочисленные исследования, посвященные данной проблеме, не оставляют в этом никаких сомнений . Однако, на наш взгляд, в своих концептуальных
Этов В.И. Ф.М. Достоевский. M., 1968. С. 350; Фалах X. Джассим. Отображение личности ребенка в творчестве А.П. Чехова: Автореф. дис. ...канд. филолог, н. Одесса, 1991. СП; Королева К.П. Дети и их родители: перечитывая Достоевского // Педагогика. 1992. № 11-12. С 62-65; Сыроватко Л.В. «Слезинка ребенка»: традиция Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского // Достоевский и мировая культура: Альманах. № 2. СПб., 1994. С. 151-160; Трубилова Е.И. Творческий путь Н.А. Тэффи (эмигрантский период): Дис. ...канд. филолог, н. М., 1994. С 125-127; Пушкарева B.C. Дети и детство в творчестве Ф.М. Достоевского и русская литература второй половины XIX века. Белгород, 1998. С. 19; Дворяшина Н.А. Художественный образ детства в творчестве Федора Сологуба. Сургут, 2000. С. 107; Коротких А.В. Детские образы в юмористической прозе Саши Черного, А. Аверченко и Тэффи: Дис. ...канд. филолог, н. Южно-Сахалинск, 2002.
31 Катарский И.М. Чарльз Диккенс: Критико-биографический очерк. М., 1950. С 181.
32 Катарский И.М. Диккенс в России. Середина XIX века. М., 1966; Михальская Н.П. Чарльз Диккенс. Очерк
жизни и творчества. М., 1959; Реизов Б.Г. Из истории европейских литератур. Л., 1970; Тугушева М.П.
Чарльз Диккенс: Очерк жизни и творчества. М., 1979.
подходах к теме детства героя Ч. Диккенс кардинально отличается от того, что предложила русская литература XIX столетия. На уровне представлений о детстве, о его месте и роли в человеческой жизни эти различия обнаруживают себя с особой очевидностью. Причем, поскольку роман Ч. Диккенса, несомненно, восходит к традициям европейского романа воспитания XVIII столетия, мы считаем правомерной постановку вопроса о своеобразии русских литературных представлений о детстве на фоне аналогичных западноевропейских представлений, воплощенных как на уровне содержания литературных произведений, так и на уровне художественной формы.
При этом следует отметить, что сегодня в литературоведении преобладает иная позиция в этом вопросе. Еще с подачи М.М. Бахтина принято включать в ряд произведений, являющихся образцами жанра романа воспитания в русской литературе, трилогию Л.Н. Толстого «Детство», «Отрочест-
во», «Юность», а также роман И.А. Гончарова «Обломов» .
Вслед за М.М. Бахтиным советские и современные исследователи обнаруживают в героях произведений о детстве 40 - 50-х годов XIX века характерные черты героев западноевропейского романа воспитания: «динамическое единство образа героя», герой как «переменная величина», «изменение героя», «становление человека»34. В.В. Аствацурова, опираясь на наблюдения В.Г. Одинокова, И.В. Чуприной, Я.С. Билинкиса, подчеркивает наличие связи «вопроса о новаторстве Толстого с проблематикой «романа воспитания», поскольку в трилогии имеются черты, характерные для этого жанра»35. По мнению Т.Л. Селитриной, «образы далекого прошлого, по-новому осмысленные и обобщенные Аксаковым, по сути, являются романом воспитания»36.
33 Бахтин М.М. Роман воспитания и его значение в истории реализма // Бахтин М.М. Эстетика словесного
творчества. М., 1979. С. 198-199.
34 Там же. С. 200-201.
35 Аствацурова В.В. Чарльз Диккенс в творческом сознании Л.Н. Толстого: Автореф. дис. ...канд. филолог, н.
Л., 1990. С. 6.
36 Селитрина Т.Л. «Детские годы Багрова-внука» С. Аксакова и «В поисках утраченного времени» М. Пру
ста (Опыт типологического исследования) //Аксаковские чтения (1996-1997). Уфа, 1997. С. 73.
Вслед за ней А.Г. Татьянина высказывает убеждение в том, что «в трилогии Толстого мы имеем дело с редким типом романа - романом воспитания» .
Прослеживая изменения в образе героя трилогии Л.Н. Толстого, М.Б. Плюханова отмечает, что поскольку «все впечатления героя служат формированию взрослеющей личности», то «произведение все более входит в традиционные рамки романа воспитания»38. Е.А. Краснощекова выявляет «память жанра» романа воспитания в русской литературе, «проявившегося с очевидностью, как большей (трилогия Толстого), так и меньшей («Неточка Незванова»)»39. Н.Г. Николаева усматривает и в трилогии Л.Н. Толстого, и в повести о детстве СТ. Аксакова «идею становления как организующего начала повествования, включающую эти произведения в традицию романа воспитания»40.
Этот ряд суждений, свидетельствующих о связи русской литературы 6 детстве с традициями европейского романа воспитания, может быть продолжен. Однако в литературоведении практически никогда не ставился вопрос о ее специфике, национальном своеобразии на фоне упомянутой европейской романной традиции. В поле зрения исследователей не попадал вопрос о различиях, которые демонстрируют русские и европейские художественные произведения в изображении детства героя, перехода от детства к последующим жизненным периодам, отношения взрослого героя к своему детству. В конечном счете речь идет о национальных различиях в оценке места и роли детства в системе представлений о человеческой жизни.
Татьянина А.Г. Ранний Толстой и СТ. Аксаков. К проблеме жанра семейного романа // Проблемы литературных жанров: Материалы IX Международной научной конференции, посвященной 120-летию со дня основания Томского гос. ун-та. Ч. 1. Томск, 1999. С. 263.
38 Плюханова М.Б. Творчество Толстого. Лекция в духе Ю.М. Ломана // Л.Н. Толстой: pro et contra. СПб.,
2000. С. 828.
39 Краснощекова Е.А. Bildungsroman на русской почве («Рыцарь нашего времени» Н.М. Карамзина) // Рус
ская литература. 2002. № 1. С. 21.
40 Николаева Н.Г. Указ. соч. С. 169,125.
В этой установке на выявление национального своеобразия русской литературы о детстве, специфики ее устойчивых представлений о детстве как части человеческой жизни, особым образом связанной с последующими жизненными этапами, видится научная новизна предпринятого нами исследования.
Работа строится преимущественно на литературном и публицистическом материале значительного исторического периода (XVIII - XIX века), что само по себе тоже свидетельствует о некоторой новизне подходов к изучаемой теме. Характер исследуемого историко-литературного материала определил структуру диссертации, первая глава которой посвящена выявлению представлений о детстве в русском литературном сознании XVIII века, а вторая обращена к концепции детства и ее художественному воплощению в русской литературе XIX столетия.
На наш взгляд, только такой значительный временной диапазон может обеспечить выявление устойчивых, общезначимых национальных представлений, что и составляет основную цель нашей работы.
Для ее достижения необходимо решение следующих задач:
представить картину развития темы детства в русской литературе XVIII-XIX столетия;
раскрыть основные тенденции исторических изменений изобразительных средств в русской литературе о детстве;
определить наиболее устойчивые представления о детстве в русской литературе на фоне ее исторической динамики;
выявить представления о месте и роли детства в человеческой жизни, воплощенные в европейском романе воспитания XVIII столетия и его модификациях XIX века;
сопоставить русские литературные представления о месте и роли детства в жизни человека с аналогичными представлениями, воплощенными в западноевропейской романной традиции.
При этом следует оговорить, что наше исследование не случайно построено на литературном материале XVIII - XIX веков. В русской литературе XVIII столетие - эпоха глобальных культурных перемен, зарождения новых представлений о человеческой жизни, кардинально отличающихся от традиционных для русского средневековья. Начавшийся в эту эпоху глобальный процесс секуляризации, обмирщения русской культуры изменил в сознании человека нового времени комплекс внутренних ощущений, сформировал представление об индивидуальности судьбы человека. Все это определило формирование совершенно новой концепции человеческой жизни.
Не случайно в древнерусской культуре отсутствует биография, то есть описание жизни человека в миру. А занявшая эту нишу агиографическая литература (описание житий святых) кардинально от нее отличается, поскольку описывает не жизнь, а житие, между которыми, по точному определению В.О. Ключевского, разница «такая же, как между портретом и иконой».
Изменение системы представлений о человеческой жизни естественно повлекло за собой изменение представлений о детстве, о воспитании ребенка, что уже давно замечено в научных исследованиях по истории педагогики. По нашему глубокому убеждению, всплеск интереса русской литературы к теме детства в XIX веке определен кардинальными переменами предшествующей эпохи. Вместе с тем именно XVIII и XIX столетие стали эпохой бурного развития в Европе романа воспитания и его различных модификаций, и это обстоятельство чрезвычайно важно для нас с точки зрения чистоты исторических аналогий.
Таким образом, объектом нашего исследования является система представлений о человеческой жизни в русской литературе XVIII - XIX веков, о роли и месте детства в человеческой судьбе, его соотнесенности с последующими жизненными этапами.
Предмет исследования - своеобразие русских литературных представлений XVIII - XIX веков о детстве на фоне концептуальных подходов к человеческой жизни, реализованных в западноевропейском романе воспитания XVIII века и его исторических жанровых модификациях XIX века, специфика изобразительных средств русской литературы в художественном решении темы детства, тенденции их историко-литературного развития.
Научная значимость исследования видится в том, что результаты работы расширяют научные представления о тенденциях и закономерностях русского историко-литературного процесса XVIII - XIX веков, о своеобразии русской художественной концепции мира и человеческой жизни, о специфике изобразительных средств, найденных русской литературой для раскрытия темы детства.
Практическая ценность исследования заключается в том, что выводы и основные положения работы, а также наблюдения над конкретными произведениями русской и зарубежной литературы XVIII - XIX веков могут быть использованы при разработке курсов истории русской литературы, спецкурсов и спецсеминаров, посвященных изучению своеобразия русского историко-литературного процесса XVIII - XIX веков, а также при подготовке заданий для написания курсовых, дипломных, контрольных работ студентами филологического факультета.
Методологической основой диссертационного исследования является комплекс подходов к анализу литературного произведения и выявлению тенденций историко-литературного процесса: сравнительно-исторический, структурно-типологический, метод интерпретации и моделирования текста. Конкретные наблюдения и выводы исследования опираются на труды М.М. Бахтина, СИ. Машинского, И.М. Катарского, Ю.М. Лощица, Е.А. Красноще-ковой, В.Н. Пашигорева, Е.И. Ляпушкиной, B.C. Пушкаревой, В.Н. Кривола-пова, Л.Н. Савиной, Н.Г. Николаевой, Е.В. Красновой и т.д.
Апробация работы. Основные положения диссертации были представлены в форме докладов и сообщений на внутривузовских конференциях Поморского государственного университета (2004 - 2007), на всероссийской научно-практической конференции «Актуальные проблемы науки в России» (Кузнецк, 2005), на 1-ом Международном форуме (6-ой Международной конференции молодых ученых и студентов) «Актуальные проблемы современной науки» (Самара, 2005), на Международной научной конференции «Язык. Культура. Коммуникация» (Волгоград, 2006), а также в публикации научных статей.
Основные положения, выносимые на защиту, могут быть сформулированы следующим образом:
Детство как предмет художественного изображения в русской литературе XVIII века отсутствует. В фокусе литературного внимания находится судьба взрослого, сложившегося человека, а детство становится предметом осмысления только как составляющая жизни воспитателя (взрослого человека) и оценивается с точки зрения успешного (или неуспешного) воплощения его ценностных установок. Раскрытие судьбы литературного героя вне связи с его детством свидетельствует о признании принципиально различной природы этих этапов человеческой жизни в русском литературном сознании.
В прозе Н.М. Карамзина конца XVIII - начала XIX столетия впервые детство героя становится самостоятельным предметом художественного изображения. Однако и здесь принципиальные установки русской литературы XVIII века остаются неизменными, поскольку детство героя по-прежнему рассматривается в отрыве от его последующей судьбы. Если раньше взрослый герой открывался читателю вне связи со своим детством, то у Н.М. Карамзина мир ребенка предстал обособленным, взятым вне своей связи с последующими жизненными этапами.
В 40 - 50-е годы XIX века детство героя в русской литературе становится одним из приоритетных предметов художественного изображения, пристального внимания. Значительный круг произведений, разрабатывающих тему «украденного детства» или «счастливого детства», одинаково рассматривает его вне прямой связи с взрослой жизнью героя. При этом в литературе об «украденном детстве» подчеркнута противоположность, инопри-родность детского и взрослого мира, их открытое противостояние, а «счастливое детство» отделено от последующих этапов жизни героя резким, категорическим разрушением устоев мира ребенка.
Подчеркнутая обособленность детства в жизни человека, его самоценность являются отличительной чертой русских литературных представлений о человеческой жизни на фоне западноевропейской литературы, где детство, как правило, встроено в единую и целостную в своих установках судьбу героя, значимо и интересно исключительно в связи с последующими его жизненными этапами.
Представления о детстве и проблема воспитания в русской литературе и публицистике XVIII века
В русской литературной традиции XVIII века детство как объект художественного изображения себя практически не обнаруживает. Очевидно, существуют причины такого индифферентного отношения русских писателей эпохи к данному периоду жизни человека, к детскому взгляду на мир, мироощущению ребенка. В художественной картине мира русской литературы XVIII века детство оказывается на периферии, не настаивая на своей самоценности. Только к концу XVIII столетия можно говорить об изменении этой очевидной тенденции. Поэтому в разделе работы, посвященном данному историческому периоду отечественной литературы, мы считаем целесообразным говорить лишь о представлениях о детстве. Как правило, если не исключительно, они обнаруживают себя в текстах, связанных с проблемой воспитания (подготовки) человека успешного, «завершенного», обретшего социальный статус и поэтому интересного в плоскости литературного осмысления.
Для составителей сборника правил хорошего тона, светской морали и норм бытового поведения «Юности честное зерцало, или показание к житейскому обхождению» (1717) принципиально важна установка на воспитание (подготовку) «придворного человека»: «Младыи шляхтич, или дворянин, ежели в ексерциции [в обучении] своей совершен, а наипаче в языках, в конной езде, танцовании, в шпажной битве, и может доброй розговор учинить, к томуж красноглаголив и в книгах научен, оный может с такими досуги, прямым придворным человеком быть»41. Подготовка «придворного человека» является главной задачей предложенной системы воспитания. Отметим, что авторы исследуемого сборника приводят подробный перечень наук, которым молодой человек должен обучиться. При этом исходные данные, молодой человек в процессе воспитательного воздействия их не интересует. Они апеллируют исключительно к тому, кем он должен стать в будущем в результате воспитания и обучения. Исходное качество, которое принимается во внимание, только одно - готовность к обучению: «Младыи человек всегда имеет с благочестными и добро-детелными людми обходитися, от которых бы он добру научитца мог», «Младыи шляхтич, или отрок всегда должен быть охоч к научению всякого добра» (12-40). Молодой человек рассматривается как объект внешнего воспитательного воздействия. По представлениям составителей «Юности честного зерцала», знания в него следует «вложить», то есть «вразумить» его («узриши разумева»), приготовить к будущему («уготови душу ... во смирение», «премудр будеши») (12).
Текст сборника насыщен преимущественно перечислением многочисленных правил поведения, которым молодой человек должен следовать: «всегда шляпу в руках держать, а пред ними (людьми - Е.Ш.) не вздевать, и возле их не садитися, и прежде оных не заседать», «немного уступя позади оных к стороне стоять», «имеет оной стретившаго на три шага не дошед, и шляпу приятным образом сняв» (1-15).
В тексте также наблюдаются устойчивые синтаксические конструкции, служащие обозначению этикетных правил светского общества, которыми необходимо овладеть отроку: «Дети не имеют без имянного приказу ро-дителского, никого бранить, или поносителными словами порекать, а ежели то надобно, и оное они должни учинить вежливо и учтиво», «нужду свою благообразно в приятных и учтивых словах предлагать, подобно якобы им с каким иностранным высоким лицем говорить случилось», «когда им говорить с людми, то должно им благочинно, учтиво, вежливо, разумно, а не много говорить», «а ежели в чем оспорить можно, то учинить с учтивостию и вежливыми словами», «имеет прямыи [сущий] благочестныи кавалер быть смирен, приветлив и учтив, ибо гордость мало добра содевает [приносит]», «отрок должен быть веема учтив и вежлив, как в словах, так и в делах», «лутче когда про кого говорят: он есть вежлив, смиренный кавалер», «отрок имеет быть трезв и воздержен, а в чужие дела не мешатца и не вступать, и ни чего что ему не касается не вечинать, и поводу к тому не давать, но с учтивостию уступать» (2-16). Все правила, которым должен следовать отрок, подчинены достижению одной цели: созданию благоприятного образа в глазах внешнего наблюдателя, скорее всего, человека придворного, вышестоящего, от которого во многом зависит будущая карьера и статус юноши.
Идеал, на достижение которого нацелены меры воспитательного воздействия, - человек, служащий при дворе: « ... дабы человек из младости привыкал к работе, и мыслил, для чего оная ему от бога наложена и определена, и когда кто оное отправляет, что званию и чину его принадлежит, то оной и благословение наследит» (54). Цель, смысл и счастье, которые венчают процесс воспитания, измеряются в категориях внешнего, вполне осязаемого успеха: «Еще же отрок да будет во всех своих службах прилежен, и да служит с охотою и радением, ибо как кто служит, так ему и платят, по тому и счастие себе получает» (30). Составители сборника стремятся внушить отроку: « ... при том должно все попечение мысли, и прилежание, к тому устремить, дабы то что в призванном чине делать ему повелено, со всяким прилежанием, верностию, охотою, скоростию и постоянством исправить мог, богу в честь и во всенародную пользу» (54-55).
Человек, служащий за жалование, - вот кого целенаправленно формируют воспитатели петровской эпохи. При этом, достигнув определенного статуса, он сам становится инструментом, определяющим успех других: «К оным, которыя исправно служат, должно быть склону и верну, и в делах их спомогать, защищать, и их любить, пред другими повышать, и договорную мзду исправно в прямые срок платить», «в том есть великий грех и порок, когда кто у кого кровию заслуженную и трудом выработанную мзду наемничу удержит» (35-40).
Все, выведенное за пределы взаимоотношений, определенных службой, придворным статусом, все, что не способно прямо производить впечатление на тех, кто определяет успех юноши, все, что не может быть оплачено, априори признается лишенным смысла и содержания: «Кто при дворе стыдлив бывает, оный с порожними руками от двора отходит, ибо когда кто господину верно служит, то надобно ему верная и надежная награда. А кто ища милости служит, того токмо милосердием награждают, понеже никто ради какой милости должен кому служить кроме Бога. А Государю какову ради чести и прибыли, и для времяннои милости» (14).
Эти «времяннои милости», а, точнее, усилия по их обретению, и составляют в сознании человека эпохи тот событийный ряд, который достоин внимания, который может учитываться педагогическими установками, кото-, рый может стать предметом художественного описания. Все, что прямо не вовлечено в этот процесс, бессобытийно по определению, и потому непривлекательно, неинтересно как предмет обсуждения. Детство как таковое, сознание и устремление ребенка, не связанные с установкой на внешний жизненный успех, определенный очерченными выше границами, не может в предложенной системе ценностей рождать сколько-нибудь оправданный интерес.
Западноевропейский роман воспитания XVIII века и русские литературные представления о детстве
Своеобразие русских литературных представлений о детстве XVIII века и художественные открытия Н.М. Карамзина можно вполне оценить лишь на фоне аналогичных европейских исканий этой же эпохи. Поэтому обращение к западноевропейскому литературному наследию XVIII столетия представляется оправданным и необходимым, тем более что основные тенденции в раскрытии темы детства здесь качественно отличаются от тех процессов, которые нам удалось отметить в русской литературе.
В западноевропейской литературе XVIII века проблемы взросления, формирования ребенка, и, конечно, представления о детстве наиболее полно раскрываются в жанре романа воспитания, переживающем в это время, по общему признанию, период расцвета. В XIX столетии были предприняты первые попытки определить особенности жанра романа воспитания. %
Дерптский профессор эстетики Карл фон Моргенштерн в своих статьях «О сущности романа воспитания», «К истории романа воспитания» отмечал, что «романом воспитания является литературное произведение, в котором изображается формирование героя от начала жизни до определенной степени зрелости»124. Немецкий историк культуры и философ XIX века Вильгельм Дильтей писал: «Романы воспитания раскрывают индивидуализм культуры, ограниченной интересами частной жизни»125.
В литературоведении XX века появляются исследования, в которых устанавливаются критерии, определяющие жанр романа воспитания: Е.Л. Шталь «Религиозное и гуманитарно-философское образование и возникновение романа воспитания в XVIII веке» (Берн, 1934), М.М. Бахтин «Роман воспитания и его значение в истории реализма» (1936-1938), Ф. Мартини «Роман воспитания. К истории слова и теории» (Штудгардт, 1961). Для Е.Л. Шталя важно, что в романе воспитания «проявляется тенденция к осознанному осмыслению действительности»126. Ф. Мартини заключает, что «генеральная дефиниция романа воспитания сводится к такому пониманию романа, который исследует развитие и образование характера личности и ведет ее от дисгармонического существования к незримой гармонии» . М.М. Бахтин в качестве ключевой характеристики романа воспитания указывает на «образ становящегося человека», «динамическое единство образа героя», когда «изменение самого героя приобретает сюжетное значение».
Осознание в литературоведении необходимости более детального и глубокого осмысления этого исторического явления определило появление целого ряда исследовательских работ, направленных на изучение особенностей жанра романа воспитания отдельных стран.
К английскому роману воспитания обращаются В. Ивашева в книге «Творчество Диккенса» (М., 1954), А. Елистратова в монографии «Английский роман эпохи Просвещения» (М., 1966), И. Влодавская в работе «Поэтика английского романа воспитания начала века: Типология жанра» (Киев, 1983). По мнению этих исследователей, общей тенденцией жанра английского романа воспитания является сосредоточенность писателей на социально-нравственных и психологических вопросах, а также их сильная морализатор-ская и дидактическая направленность.
Особенности французского романа воспитания исследовались Б.Г. Реи-зовым в монографии «Бальзак. Сборник статей» (Л., 1960), Л.Е. Пинским в работе «Реализм эпохи Возрождения» (М., 1961), И.Е. Верцман в книге «Жан-Жак Руссо» (М, 1976). По мнению этих исследователей, в XVIII веке наиболее ярким представителем французского романа воспитания является Ж.-Ж. Руссо и его книга «Эмиль, или о воспитании» (1762), где четко прослеживается обращение к идиллической традиции в изображении детства. Доминирующая в литературоведении точка зрения сводится к утверждению, что в XIX веке французский роман воспитания видоизменяется, приобретая черты «романа карьеры», в котором главное - изображение движения героя по социальной лестнице или падения на подступах к ней.
Особенности немецкого романа воспитания изучены М. Герхардт в монографии «Немецкий роман воспитания Гете «Вильгельм Мейстер» (Саале, 1926), В. Неустроевым в книге «Немецкая литература эпохи Просвещения» (М., 1958), Н. Вильмонт в труде «Гете. История его жизни и творчества» (М., 1959), А. Диалектовой в монографии «Воспитательный роман в немецкой литературе эпохи Просвещения» (Саранск, 1972), Ю. Якобсом в монографии «Вильгельм Мейстер и его братья. Исследование немецкого романа воспитания» (Мюнхен, 1972), М. Мудесити в работе «Этапы развития немецкого романа воспитания XVIII-XIX веков» (Киев-Одесса, 1978), А. Аникстом в книге «Творческий путь Гете» (М., 1986), В. Пашигоревым в работе «Роман воспитания в немецкой литературе XVIII-XX веков» (Саратов, 1993) и т.д. Эта группа исследователей в своих взглядах сходится в том, что немецкий роман воспитания отличается пристальным вниманием к философским вопросам и проблемам.
Не настаивая здесь на полноте осмысления этого сложного и довольно масштабного явления западноевропейского литературного процесса XVIII века, мы считаем необходимым обратиться к вершинным его проявлениям лишь в той мере, в какой они позволяют нам оттенить своеобразие современных им русских представлений и художественных исканий эпохи.
Прежде всего детство героя в европейской романной традиции XVIII века становится не только предметом обсуждения, но и непосредственного художественного изображения, что само по себе уже заметно отличает ее от установок русских писателей-современников. Однако важно отметить и то, что детство героя здесь никогда не становилось самоценным предметом изображения, интерес к нему был обусловлен стремлением охватить жизнь героя в развитии, от момента его появления на свет, до осознания своего статуса, места и призвания в мире.
Одно из наиболее ранних в этом ряду произведений - знаменитый английский роман Г. Филдинга «История Тома Джонса, найденыша» (1749). Сюжетообразующим началом здесь становится внешний путь взросления Тома, на фоне которого раскрывается мир его внутренних ценностей.
Главный итог процесса своего становления подводит сам Том: «Разве мои страдания, будь они в десять раз больше, не возмещены теперь сторицей? ... Не заставляйте меня мучиться упреками совести, простирая свое великодушие слишком далеко. Увы, сэр, я был наказан не больше, чем того заслуживал, и вся моя жизнь будет отныне посвящена тому, чтобы заслужить счастье, которое вы мне даруете. ... Я был великим, хоть и не закоренелым грешником; благодарение богу, я имел, таким образом, время поразмыслить о моей прошедшей жизни, и хотя на моей совести не лежит ни одного тяжелого преступления, все же я знаю за собой довольно безрассудств и пороков, которых надо стыдиться и в которых надо раскаиваться, - безрассудств, имевших для меня ужасные последствия и приведших меня на край гибе 129 ЛИ»
Новаторство Л.Н. Толстого в повести «Детство» и своеобразие представлений о детстве в русской литературе 40-50-х годов XIX столетия
Русская литература Нового времени уже на ранних своих этапах (XVIII век) предложила свои концептуальные подходы к теме детства. Она изначально поставила жесткую грань между периодом детства и взрослой (сознательной) жизнью героя. Эти два возрастных этапа представлены здесь как качественно различные.
Событийно насыщенная взрослая жизнь активно входящего в мир героя начиналась вне связи с его детством, неожиданно, а порой и вопреки тому, что должно было составлять его. Во всяком случае, герои повестей петровского времени входили в мир, нарочито разрывая свою связь с патриархальным укладом отчего дома и с детством, проведенным в нем. Интерес к ним рождался именно с этого момента - ухода из отчего дома, а детские годы априори признавались незначимыми и неинтересными с точки зрения художественного воплощения. Они просто выпадали из поля зрения автора и читателя.
Как уже отмечалось выше, русская литература XVIII века в целом не знает детства в качестве предмета художественного изображения. Ребенок осознается ею как пассивный объект внешнего воспитательного воздействия, а его субъективное, волевое начало здесь просто отсутствует. В таком качестве он в лучшем случае оказывается фактом биографии своих отцов или воспитателей. Собственная жизнь человека начинается за чертой его детства, и он не признается ответственным за свои детские годы как субъект творческих контактов с миром. В русской художественной концепции мира детство героя является исключительной прерогативой, сферой ответственности предшествующего поколения. В такой конфигурации граница между детством и взрослой жизнью героя - это не условная черта между временными отрезками, а непроницаемая стена, резкий водораздел, по разные стороны которого осуществляют себя устремления и установки разных субъектов. По существу, это две совершенно разные жизни, по-разному организованные и выстроенные в независимых друг от друга системах координат.
Н.М. Карамзин в своей революционно экспериментальной прозе первым делает прорыв в область изображения детства. Однако сюжетная незавершенность его повести «Евгений и Юлия», нарочитая прерванность повествования в романе «Рыцарь нашего времени» как художественный прием продиктованы все той же установкой на непроницаемость границы между детством героя и его взрослой сознательной жизнью. Открытая Н.М. Карамзиным самоценность детства героя обусловлена этой особенностью русских литературных представлений.
Новым словом в раскрытии темы детства в XIX столетии стала повесть Л.Н. Толстого «Детство» (1852). Впервые прочитав рукопись повести, редактор журнала «Современник» Н.А. Некрасов увидел в ней «настолько интереса», «простоты и действительности содержания», а в авторе - таланта 56, что немедленно решил ее напечатать. Повесть появляется в девятом номере журнала «Современник» за 1852 год и, по словам И.С. Тургенева, «производит фурор», «читается нарасхват», а сам Л.Н. Толстой «входит в моду»157 и становится знаменитым. Сам Л.Н. Толстой в последние годы жизни так объясняет причину столь активного читательского интереса к своему произведению: «Когда я писал «Детство», то мне казалось, что до меня никто так не почувствовал и не изобразил всю прелесть и поэзию детства» . «Трогательная поэзия» (И.С. Тургенев), «чистота нравственного чувства» (Н.Г. Чернышевский), «пластическая искренность» (А.И. Герцен) поразили современников писателя.
Вслед за критиками эпохи последующее поколение исследователей отмечает, что несомненным новаторством Л.Н. Толстого в повести является гармоничность изображения детства героя (Н.П. Лощинин, А.В. Чичерин, З.С. Шепелева). При этом наиболее сильное впечатление на современников произвело мастерство психологического анализа Л.Н. Толстого, впервые проявившее себя в повести «Детство». Критики увидели в литературном опыте молодого писателя «правдивое развитие психической жизни человека» (П. Анненков), «строгое, твердое и беспощадное отношение автора к внутреннему миру души» (К. Аксаков), «беспощадный анализ душевных движений» (А. Григорьев).
«Правдивость» и «беспощадность» объявляются «необыкновенно оригинальным и смелым психологическим приемом» молодого Л.Н. Толстого, который заключается в его «неумолимой вражде ко всякой фальши», а также смелости «говорить вслух о таких душевных дрязгах, о которых до него все молчали»159.
Л.Н. Толстой признается «глубоким психологом», который «заглядывает в душу человека», «разбирает самые сокровенные побуждения, самые мимолетные, случайные, таинственные, неясные движения души, не достигшие сознания»160. По мнению А.В. Дружинина, он выявляет «мастерски обозначенные переходные пункты, переходные состояния», что позволяет «смело и отчетливо выставить духовное расширение человека»16 . «Тонкость пси-хологического наблюдения» первой повести Л.Н. Толстого была отмечена И.С. Тургеневым.
В декабрьском номере журнала «Современник» за 1856 год появляется знаменитая статья Н.Г. Чернышевского, в которой формулируется принципиальная особенность таланта молодого Л.Н. Толстого - раскрытие «самого психического процесса, его форм, законов», «как одни чувства и мысли развиваются из других», как «полумечтательные, полурефлективные сцепления понятий и чувств растут, движутся, изменяются перед нашими глазами»163. По сути, критик обобщает наблюдения современников над мастерством психологического анализа Л.Н. Толстого, где ключевыми понятиями становятся «движение», «переход», «развитие», «изменение» чувств и мыслей героя, что и определяется им как метод «диалектики души» - термин, прочно вошедшим в литературный оборот.
«Украденное детство» в русской литературе второй половины XIX века
Вторая половина XIX века в русской литературе отмечена совершенно очевидно нарастающим интересом к теме детских страданий и унижений. Эта тенденция, вобравшая в себя довольно большой круг писателей эпохи, остается не вполне осмысленной в литературоведении, а многочисленные наблюдения над текстами в плоскости этой проблемы носят, как правило, частный, эпизодический характер и замыкаются рамками творчества одного или небольшой группы писателей. Все это не позволяет разглядеть и сформулировать проблему русского историко-литературного процесса второй половины XIX века, проблему, несомненно, эпохального характера, поскольку отмеченная тенденция обнаруживает себя в определенных исторических границах и в довольно широком пласте художественных текстов.
В отечественном литературоведении сложилось устоявшееся представление о том, что русские писатели XIX века, обратившиеся к теме страданий и унижений ребенка, в первую очередь опираются на традиции западноевропейского романа о детстве. Исследователи, указывая на очевидное, увлечение русских писателей XIX века творчеством Ч. Диккенса, отмечают у них заимствование тем, эпизодов, образов из произведений английского автора.
Впервые на эту особенность обратила внимание отечественная критика XIX столетия. В повести Ф.М. Достоевского «Неточка Незванова» (1849) критики-современники усмотрели взаимосвязь с диккенсовской романной традицией. В частности, А.В. Дружинин, «признавая Диккенса величайшим художником», поскольку «никто ни до него, ни после него не писал таких детских портретов», отмечал: «Чтобы разойтись в разные стороны с автором «Домби и сына», чтобы не высказаться его подражателем, автору Неточки можно, даже должно было ухватиться за одно средство ... » .
Литературоведение XX века прямо связывает появление темы страданий и унижений ребенка в русской литературе с европейской романной традицией. «В 40 - 50-х годах XIX века появляются переводы произведений английской литературы, как современной, так и прошлого века, в которых главное место занимало изображение детских лет героя («Оливер Твист», «Лавка древностей», «Джен Эйр»), - пишет И.М. Катарский. - Все они могли так или иначе стимулировать потребность русской литературы в создании произведений о детях» . По мнению исследователя, «явственно чувствуется влияние Диккенса в романе «Униженные и оскорбленные», поскольку в нем сплетаются те самые темы, которые так близки и Диккенсу: тема обездоленных, униженных людей, и, главное, тема детских страдании» .
Отечественные исследователи, посвятившие свои работы вопросу влияния творчества английского писателя на русскую литературу, признают несомненным тот факт, что «и в дальнейшем русская повесть о детях не порывала связи с образами, созданными Диккенсом», поскольку «диккенсовские интонации и мотивы можно услышать в рассказах В.Г. Короленко о детях («В дурном обществе», «Слепой музыкант»), в известном цикле романов Н.Г. Гарина-Михайловского о Теме (особенно в первых частях)» .
В самом деле, русская беллетристика второй половины XIX века, обратившаяся к теме страданий и унижений ребенка, во многом оказывается близка европейскому прозаическому опыту. Правда, близость эта обнаруживает себя прежде всего на уровне фактуры, в то время как в глубинных, концептуальных подходах различия оказываются в высшей степени принципиальными.
Проблема семьи как источника страданий и унижений ребенка острее всего представлена в творчестве Ф.М. Достоевского: повесть «Неточка Незванова» (1849), роман «Униженные и оскорбленные» (1861), очерк «Мальчик с ручкой» (1876) и др. «Странное семейство», где между родителями царит «глухая, вечная вражда», буквально отравляет детство Неточки Незвановой и является причиной «неестественного развития ее первой жизни» . Нелли («Униженные и оскорбленные»), отвергнутая дедом, который не в силах простить ее и переступить через собственную гордыню, вынуждена скитаться, испытывать холод и голод, просить милостыню.
Семья - «пьянствующая шайка халатников», где норма жизни - «грязь, разврат и водка» - превращает ребенка в «совершенного преступника», «мальчика с ручкой» (просителя милостыни), «дикое существо», которое «не понимает иногда ничего, ни где он живет, ни какой он нации, есть ли бог, есть ли государь ... » .
Однако никаких установок на осуждение мира, его тотальной несправедливости произведения Ф.М. Достоевского в себе не содержат. Критике подвергается лишь ближний социальный мир, который окружает героев. В представлениях Неточки Незвановой ее собственное детство проходит в условиях, противоречащих общепринятому, нормальному образу жизни: «Я очень хорошо узнала, - но не знаю, как это сделалось, - что живу в странном семействе и что родители мои как-то вовсе не похожи на тех людей, которых мне случалось встречать в это время. «Отчего, - думала я, - отчего я вижу других людей, как-то и с виду непохожих на моих родителей? отчего я замечала смех на других лицах и отчего меня тут же поражало то, что в нашем углу никогда не смеются, никогда не радуются?» (II, 160).
«Странность» семейства, «непохожесть» жизни и взаимоотношений родителей на другие семейные пары - все это поражает Неточку как аномальное, противоречащее естественному положению вещей. Именно в этом контексте и пробуждается ее «неестественное чувство» ненависти к матери, желание ее смерти, «чудная, как будто вовсе не детская любовь» (II, 160) к отчиму, ожесточенность.
Все эти ощущения «неестественности» окружающего ближнего мира и наполняющих героиню чувств актуализируются только на фоне отчетливого понимания ею того, каким должно быть детство на самом деле. В первую очередь это «богатый дом», в котором она с семьей должна «жить в каком-то вечном празднике и вечном блаженстве», где «рай и всегдашний праздник» (II, 163). В сознании героини «богатый дом» как норма противопоставляется родному дому, где в действительности проходит ее детство, - «большой комнате с низким потолком, душной и нечистой», в которой царит «какое-то вечное, нестерпимое горе» (II, 164).
По сути, для героини Ф.М. Достоевского исходными в ее оценке становятся представления, соотносимые с моделью «счастливого детства», выстроенной русской литературой 40 - 50-х годов XIX века, где главной пространственной характеристикой для героя является родной дом, дающий ощущение защищенности, наполненности любовью и теплом, исходящими от семьи. В том, что героиня оказалась лишена родного дома именно в таком понимании, любви и тепла близких, и не состоялось ее «счастливое детство», а превратилось в «темную эпоху» (II, 163) - прямая вина семьи.
