Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Иноязычие в общении и литературном творчестве как проблема лингвистики
1.1. Билингвизм и современный мир. Ситуации общения с привлечением «вторых» языков. 27
1.2. Определение понятия «двуязычие» в социологии, психологии, лингвистике 31
1.3. Языковые корреляции при билингвизме 36
1.4. Типы (разновидности) билингвизма 41
1.5. Билингвизм социальный vs. билингвизм профессиональный 45
1.6. Билингвизм социальный vs. билингвизм индивидуальный (литературный / творческий) 49
1.7. Билингвизм и мышление. Языковой знак при билингвизме 54
1.8. Значение индивидуального творческого билингвизма в контексте национальных культур. 58
ВЫВОДЫ 63
ГЛАВА 2. Иноязычие в составе поэтического текста
2.1. Поэтическое произведение как текст и объект лингвистического исследования 66
2.2. Иноязычие как метакомпонент поэтического текста. Терминоконцепт билингвемы в поэзии 74
2.3. Узуальность и окказиональность иноязычного компонента в его отношении к языку принимающего текста 86
2.4. Изобразительность как доминирующий способ создания экспрессивности иноязычного метакомпонента 95
2.5. Транслитерационный (метаграфический) способ передачи иноязычия. 108
2.6. Национально-языковая отнесенность билингвемы 119
2.7. Объем и лингвистический статус билингвемы 129
2.8. Позиционирование билингвемы в пространстве поэтического текста 150
ВЫВОДЫ 159
РАЗДЕЛ II. Онтологические, корреляционные и функциональные характеристики иноязычия в поэзии глава 3. корреляции позиции, смысла, назначения и функций билингвем
3.1. Имя автора как билингвема предтекста (иноязычный псевдоним в русской поэзии) 165
3.2. Заглавие в поэзии: смысл, назначение, функции 180
3.3. Корреляции смысла и функций иноязычного заглавия в русской поэзии XVIII, XIX и XX вв . 187
3.4. Иноязычный подзаголовок в русской поэзии 198
3.5. Иноязычное посвящение в русской поэзии 211
3.6. Эпиграф в поэзии: смысл, назначение, функции 233
3.7. Корреляции смысла и функций иноязычного эпиграфа в русской поэзии XVIII, XIX и XX вв. 240
3.8. Собственно текст как среда функционирования билингвемы. 249
3.9. Иноязычный топоним как обозначение места создания стихотворного текста 255
ВЫВОДЫ 276
ГЛАВА 4. Семантико-ассоциативные корреляции билингвем: сущность явления
4.1. Феноменологические и референтные свойства иноязычного заглавия 281
4.2. Феноменология ассоциации «заглавие-текст» связь по способу) 293
4.3. Феноменология ассоциации «заглавие-контекст» (связь по месту) 296
4.4. Иноязычный эпиграф: отношения внутри заголовочного комплекса 305
4.5. Иноязычный эпиграф как неточная (модифицированная) цитата 322
4.6. Характеристики иноязычных лексических элементов поэтического текста: внутритекстовое иноязычие в русской поэзии XVIII, XIX и XX вв. 327
4.7. Внутритекстовое иноязычие как путь отражения инонациональных реалий: функция документализации поэтического повествования 339
ВЫВОДЫ 363
ГЛАВА 5. Текстово-экспрессивные корреляции билингвем
5.1. Экспликация иноязычного заглавия в тексте 367
5.2. Импликация иноязычного заглавия в тексте 373
5.3. Цитатные свойства иноязычного эпиграфа: отношения со «старым» текстом (репрезентация источника) 395
5.4. Иноязычный эпиграф: отношения с «новым» (принимающим) текстом .405
5.5. Внутритекстовое иноязычие как средство создания «только комического эффекта» (макаронический стих) 416
5.6. Функциональное расширение иноязычия за пределы макаронического стиха: обогащение комического за счет новых критических смыслов ,438
5.7. Внутритекстовое иноязычие как способ эвфонизации и эвфемизации текста: мелиоративная функция 451
5.8. Внутритекстовое совмещение единиц первого и второго языков произведения: функция коррелятов в межъязыковой игре 482
Выводы 500
Заключен и е 506
Библиограф и я 511
Источники 555
- Определение понятия «двуязычие» в социологии, психологии, лингвистике
- Узуальность и окказиональность иноязычного компонента в его отношении к языку принимающего текста
- Корреляции смысла и функций иноязычного заглавия в русской поэзии XVIII, XIX и XX вв
- Иноязычный эпиграф: отношения внутри заголовочного комплекса
Введение к работе
Прецеденты сближения, взаимного объединения, явного или скрытого сопоставления, противоположения, столкновения фактов разных национальных языков в пределах единого речевого акта возникают в человеческом общении издревле (из самых недавних работ на примерах разных языков об этом см.: Завьялова, 2001; Земская, 2001; Тамеръян, 2004; Багироков, 2005), Можно утверждать, что языковое смешение, взаимодействие обретает актуальность и регулярно заявляет о себе в любом месте (пространстве) и в любую эпоху (времени), где и когда объективно возможным и субъективно ощутимым становится фактическое отграничение двух языков друг от друга, т.е. в любой ситуации реального многоязычия.
Обязательной предпосылкой возникновения феномена смешения языков как волевого акта (концептуализованного в трудах: Копанеє, 1981; Гар-кавец, Даркандаева, 1989; Кабакчи, 1990, и др.) поэтому следует считать билингвизм, т.е. естественное владение и говорящим, и слушающим двумя языками сразу.
Билингвизм - явление, манифестируемое значительным числом собственных воплощений и вариантов, пока еще далекое от адекватного теоретико-лингвистического осмысления. Билингвизм проявляется на разных уровнях коммуникации - от пассивного знания отдельным индивидуумом второго для него языка (на фоне фактического применения им лишь первого) до активного попеременного владения значительной группой людей, какой является социум, двумя и более национальными языками. Признается то обстоятельство, что двуязычие проявляется в двух основных своих типах, какими являются билингвизм социальный (массовый) и билингвизм индивидуальный (литературный). Ни один нельзя рассматривать в отрыве от другого: в живом человеческом общении оба они взаимосвязаны.
Социальный билингвизм, став коммуникативной нормой, рано или поздно приводит к созданию речевых выражений, в которых заявлены отчетливо различимые элементы двух языков. В то же время индивидуальный билингвизм как стилистический прием и литературный метод (т.е. как путь от-
ражения действительности, также в известном смысле претендующий на статус коммуникативной нормы) немыслим без «целевого адресата», который сам бы выступал билингвом. Естественнее всего таким адресатом представить сообщество читателей, на которых и рассчитано произведение литературы. Как результат, литературный (индивидуальный по исходной сути) билингвизм начинает соотноситься с билингвизмом социальным, коррелируя с ним и перерастая в него.
Сказанное обретает насущную остроту и особое распространение во второй половине XX - начале XXI в., когда социальный, а в значительной мере также и индивидуальный билингвизм, занял одну из важнейших позиций в иерархии условий выживания в современном мире. Как убедительно генерализовано В.И. Карасиком, «степень владения как одним, так и другим языком влияет на возможность получить образование и престижную работу и в определенной степени определяет самооценку человека»; «языковая компетенция является одним из показателей социального статуса человека, наряду с профессией, образованием, богатством, стилем жизни» (Карасик, 2002: 63 и 64).
Давно утвердившаяся и во многом ставшая классической триада «этнос - язык - культура» сегодня настойчиво требует своей корректировки в направлении взаимной онтологизации каждого из составляющих: «этносы -языки - культуры». Межэтнические контакты, реализуемые посредством национальных языков, приводят к взаимодействию и взаимообогащению национальных культур. Билингвизм, таким образом, некогда бывший характеристикой и профессиональной прерогативой отдельных общественных групп (жрецы, писцы, переводчики, послы) или, позже, сословий (русское дворянство XVIII-XIX вв.), теперь становится компонентом общемировой культурной парадигмы, «вдвинутым» в нее и закрепленным там в качестве одного из непреложных условий функционирования и, в целом, бытия. Важнейшие фазы развития мировой и национальных культур знаменуются и фиксируются в произведениях художественной литературы.
Зарубежный славист Алексей Лосев справедливо заметил, что «в литературе не говорят на данном языке, а пользуются данным языком против его обычаев и правил для достижения желаемого автором воздействия на чувства
читателя и для выражения идей и эмоций, до того на данном языке не выражавшихся» {Лосев А., 1980: 53). Среди ярких средств адекватного выражения содержания произведения литературы и воздействия на читательское восприятие со стороны автора, несомненно, пребывает и иноязычие.
Литературный билингвизм вовсе не оставался до сей поры обойденным вниманием филологов. Из числа теоретиков литературы вопросами творческого «переключения» с одного национального языка на другой, т.е. создания полноправных литературных произведений на «неродном» языке, весьма плодотворно занимались Бернар Дадье (Дадье, 1968), М.П. Алексеев, Р.Ю. Данилевский, П.Р. Заборов, Ю.Д. Левин, В.Е. Багно {Багно, 1981а; Багно, 19816), Л.И. Ровнякова (Ровнякова, 1981), М.И. Рыжова (Рыжова, 1981), ЮЛ. Клюкин, М.Н. Эпштейн, Барбара Лённквист {Лёпнквист, 2004), В. Козлов и др. Из числа авторов, в разное время предпринявших исследования по творческому билингвизму, воплощенному в автопереводах, следует упомянуть A.M. Финкеля {Фипкель, 1962), Н.Н. Бабанину и В.А. Миловидова (Бабанина, Миловидов, 1991), И.В. Пермякова (Пермяков, 1998). Строго лингвистическое изучение внутритекстового (часто внутрипоэтического) иноязы-чия представлено трудами Г.А. Левинтона, А.Г. Коваленко, Л.В. Зубовой, Ґ.Г. Амелина и В.Я. Мордерер, А.Р. Загородневой (Загороднева, 2004), О.В. Тищенко (Тищенко, 2005). Наконец, ряд ценных замечаний по введению в высказывание, литературный текст в том числе, иноязычия встречаем в работах А.А. Потебни, Л.В. Щербы, В.В. Виноградова, Б.А. Ларина, 10. М. Лотмана, М.Л. Гаспарова, И.В. Фоменко, М. Крепса, Омри Ронена, а также в диссертационных работах М.Ю. Кириенко (1990), Н.Дж. Агафоновой (1994), Э.А. Китаниной (2005) и др.
И все же единого системного, многоаспектного исследования лингвистических специфик творческого билингвизма как уникального, хотя и достаточно распространенного в мировой литературной практике феномена, которое было бы проведено на материале одной, определенной национальной литературы, представленной текстами одного, определенного литературного типа (поэзии) за довольно значительный (фактически полный) период его развития, - до сих пор не было.
Термин «феноменология» в заглавии данного труда определяется в актуальном теоретико-гуманитарном плане едва ли должен восприниматься в его узкоспециальном, т.е. исключительно философском смысле. Здесь он означает всестороннее, поаспектное и по возможности полное учение, посвященное одной определенной теме и ставящее перед собой задачу раскрытия этой темы, которая до сих пор оставалась невыявленной или затемненной разноречивыми, поверхностными, рассогласованными оценками.
Сама же тема, как и лингвистическая направленность работы, заявлена термином-существительным «билингвизм». Чрезвычайно емкое (в различных отношениях) явление билингвизма во всей совокупности его проявлений составляет смысл и пафос настоящего диссертационного труда, призванного обозначенный пробел собою по возможности заполнить.
Помимо названных мотивов внешнего порядка, АКТУАЛЬНОСТЬ исследования обусловлена и рядом внутренних причин. Она заключается в направленности изыскания на комплекс насущных задач теории языка. Принципиальными для него являются: поиск природы имени; феноменологическая концептуализация объекта исследования; взаимосвязь лингвистических и смежных, прежде всего эстетических, категорий, способствующих раскрытию языковых феноменов. Актуальность также решительно обновляет лингвистическую проблематизацию художественного высказывания, представленного поэтическим текстом. В исследовании взаимно детерминируются сфера билингвизма и категориальные координаты, обобщающие теорию и историю поэтики. Лингвистической феноменологии способствует, в частности, актуализация эстетики «объединения необъединимого» - традиции, бытовавшей в искусстве с времен его зарождения, но на определенных этапах его развития проявлявшейся с большей интенсивностью, ср. период отхода от классических античных канонов (III-V вв. н.э.), эпоху европейского барокко (конец XVI - середина XVIII вв.), утверждение постмодернистских тенденций в художественной культуре второй половины XX в.
Соответственно, сквозь призму билингвологии в работе актуализируются концепты, определяющие природу имени. Таково имя автора, представленное иноязычным псевдонимом, и иноязычное имя адресата (посвящение
как «второй антропоним» предтекста). Это также имя текста, или его заглавие, и связанный с ним отношениями смыслового подчинения иноязычный подзаголовок, представленные иноязычием или включающие таковое в свой состав. Данное положение заметно сказывается и на теоретической значимости избранной проблематики.
К структурно-содержательным концептам, составляющим единицы актуального исследовательского анализа, относится и такой важный компонент предтекста, как иноязычный эпиграф во всей совокупности своих многократно заявленных цитатно-референтных характеристик, и иноязычный топоним - компонент хронотопонима, обозначающий место создания текста.
Отдельно, по-особому значимым элементом анализа выступает в работе иноязычный компонент собственно текста произведения. По совокупности своих воплощений, проявляемым внутритекстовым и затекстовым ассоциациям, но прежде всего по необычайной функциональной свободе и широте именно он в наибольшей мере способен стимулировать к себе глубокий интерес исследователя-лингвиста.
Итак, ПРЕДМЕТ исследования составляют чрезвычайно разнообразные с точки зрения способов своего графического выражения, структуры, объема, грамматического, морфологического, национально-языкового статуса компоненты поэтических текстов, наделенные объединяющим их признаком иноязычия, т.е. принципиально не адаптированные языком принимающего их произведения. Каждая такая единица обозначается новой для теории языка терминологической номинацией «билингвема», предварительное рабочее определение которой формулируется следующим образом: минимальная внеуровневая единица выражения, чье присутствие делает речь, художественную в том числе, двуязычной, или билингвизирует ее. Понятие билингве-мы получает в работе обоснование, толкование, развитие и наглядное иллюстративное подкрепление.
ОБЪЕКТОМ ИССЛЕДОВАНИЯ явился поэтический текст, понимаемый как произведение литературного искусства, созданное в соответствии со всеми известными законами языка, характеризуемое наличием незамкнутого ряда сущностных формальных признаков, важнейшими из кото-
рых, хотя и не облигаторными, являются ритм и рифма. В таком тексте эстетическая функция выступает доминирующей, а коммуникативная на ее фоне заметно ослаблена. В поэтическом, как и в любом ином художественном тексте, нет формально-незначимых элементов. Все такие элементы суть смысловые (Ю.М. Лотман).
Стихосложение (как метод и процесс) и поэтический текст (как результат последнего) послужили материалом исследования также закономерно. Мы убеждены, что поэзия, это «изящество в письменности» (В. Даль), есть наиболее удаленный от обыденности и, в целом, надежно защищенный от каких-либо случайностей способ организации художественной речи. Поэзия предоставляет автору привилегию предельной свободы в выборе средств выражения мыслей, чувств, идей, идеалов. Свобода эта уникальна еще и тем, что не безмерна, и границы здесь устанавливает сам поэт. Постоянное сочетание, взаимодействие и взаимостолкновение иррегулярности и регулярности, присущее человеческой речи в целом и художественной речи в частности, в наиболее эффектном и продуктивном воплощении обнаруживается в речи поэтической. Именно этот «счастливый союз» и превращает поэтический текст в подвижный, неуловимо изменчивый и благодаря этому во многом еще не познанный живой организм.
МАТЕРИАЛОМ ИССЛЕДОВАНИЯ послужила русская классическая (светская) поэзия за период ее развития с XVIII в., представленного именами М.В. Ломоносова, В.К. Тредиаковского, М.М. Хераскова и др., до конца XX века, когда еще творил Иосиф Бродский. Уточняющее определение «классическая» при слове «поэзия» в обозначении материала неслучайно: мы сознательно ориентировались на наиболее высокие и качественные литературные образцы (сочинения Г. Державина, А. Пушкина, М. Лермонтова, А. Блока, А. Ахматовой, О. Мандельштама, Б. Пастернака, 10. Левитанского и мн. др.) по той причине, что только выдающиеся и общепризнанные произведения искусства, обладающие непреходящей ценностью для последующих поколений, формируют устойчивые традиции в любой национальной, а в конечном счете и мировой литературе.
Поскольку роль и функции билингвем подчас, особенно в пределах одной литературной школы или временного отрезка, демонстрируют известное единообразие, в качестве примеров нами избирались наиболее репрезентативные, яркие и поучительные прецеденты использования билингвем в художественных текстах и контекстах.
Основная ЦЕЛЬ работы - детерминировать феномен билингвемы в коррелирующих теоретико-лингвистических координатах «функция - смысл
- назначение - позиция».
Целью обусловлена система ЗАДАЧ:
определить место и роль литературного билингвизма в общей сфере двуязычной деятельности человека (людей);
обосновать и развить терминоконцепт билингвемы в поэзии;
провести комплексный анализ иноязычных компонентов с выяснением их места, роли, функций, назначения и возможных взаимоотношений с иными компонентами в пространстве поэтического текста;
провести комплексный анализ изобразительно-выразительных (экспрессивных) возможностей билилингвем в поэзии;
выявить вероятные тенденции в специфике введения и употребления ино-язычия в поэтических текстах на протяжении полного периода существования русской светской поэзии (историко-динамический аспект);
провести ряд классификаций билингвем по признакам их отнесенности к национальному языку; узуальности/окказиональности; алфавитной определенности; объема; лингвистического статуса; места структуре поэтического текста (предтекст; собственно текст; послетекст);
обосновать детерминированный характер присутствия билингвемы в поэтическом тексте;
предложить объективные выводы по различным аспектам изучения ино-язычия в русской поэзии.
НА ЗАЩИТУ ВЫНЕСЕНО ЕДИНСТВО ПЯТИ ОСНОВНЫХ ПОЛОЖЕНИЙ:
1. Билингвизм в современном мире (в период после второй мировой войны), развиваясь в условиях новых закономерностей, динамично феноме-
нологизировался и стал явлением столь распространенным, что сегодня нет уже непроходимой пропасти между двумя его ранее полярными типами — социальным (массовым, коллективным) и индивидуальным. Мировое сообщество, идущее к двуязычию как к норме повседневной жизни, неявно стимулирует индивидов, представителей творческих профессий прежде всего, обращаться к языку иному, нежели их первый, родной. Со своей стороны индивиды - деятели культуры, литературы, науки, политики, - трактуя язык как «материал», из которого складываются и в котором воплощаются продукты их деятельности, оказывают мощное «обратное воздействие» на общество, стимулируя в нем билингвальное восприятие, билингвальные формы коммуникации и в конечном счете билингвальное мышление.
В этой познавательной ситуации в результате подробного рассмотрения и сопоставления многочисленных общих, признаковых и поаспектных дефиниций билингвизма выводится авторская формулировка (отличающаяся системой дефиниционных компонентов и характеристик); согласно ей, двуязычие есть неравнозначное знание и владение более чем одним языком и неодномоментное пользование ими в каждой конкретной ситуации общения.
Представляется принципиально возможным выделить, наряду с двуязычием социальным и индивидуальным, третий, «промежуточный» тип двуязычия, спорадически реализуемый в деятельности учителя иностранного языка и/или переводчика, который предлагается именовать билингвизмом профессиональным.
Что касается двуязычия индивидуального, то оно обнаруживается в продуктах деятельности представителей творческих профессий - писателей и поэтов. Последний феномен предлагается именовать и квалифицировать как индивидуальный творческий (литературный) билингвизм.
Важные различия типов билингвизма обнаруживаются и при рассмотрении феномена двуязычия с точки зрения мышления индивида, а также при исследовании специфики языкового знака. Любой билингв, в отличие от любого монолигва, пользуется языковыми знаками особой, более сложной природы, структура которых строится по схеме «одно означаемое - два означающих». Знак языка будет также различным и в рамках двуязычия, то есть в
его приложении к трем выделенным разновидностям билингвизма. Так, для социального билингва при переключении с одного языка на другой важно прежде всего быть адекватно понятым.
2. Постоянной заботой профессионального билингва является поиск и
подбор в процессе речи таких форм выражения, которые бы максимально
соотносились по своему содержанию с формами выражения, принятыми на
другом языке. При рассмотрении же языкового знака, представленного в ре
чи индивидуального билингва: писателя или поэта, - на первое место выдви
гается ценность означающего, которое принципиально противопоставляется
означающему первого языка и не соотносится с ним, не «временно подменя
ет», но полностью исключает и замещает его собою. Иноязычное слово в ли
тературном произведении - это достаточно мощный указатель на иной народ
(нацию), его культуру, традицию, историю, эпоху, на уникальный нацио
нальный ментальный формат.
При этом иноязычное предложение-билингвема, в отличие и от предложения на языке обрамляющего текста, и от подобного же по своим функциям слова или словосочетания (если только последние не выступают в функции предложений), демонстрирует высокую степень грамматической и синтаксической автономности. Оно не может оказаться включенным в состав другого предложения, а мысль, содержащаяся в нем, уже и по форме своего выражения (иноязычная грамматическая конструкция) должна рассматриваться адресатом на ином, возможно, более высоком (соответственно, и более «значимом») уровне, нежели любое другое предложение произведения. Иноязычное предложение, таким образом, может рассматриваться как изолированный и замкнутый контекст, помещенный в иносистемный контекст. Соответственно, такое предложение по своим параметрам правомерно претендует на роль текста (то, что одна фраза и за пределами художественной литературы может рассматриваться как самостоятельный текст, доказывается на примере рекламы, моностиха, записки, граффити).
3. Поэтический текст (одновременно и единое целое, изначально не
предназначенное к дроблению на части и потому приравниваемое к «едино
му поэтическому слову», и сложная структура, которая складывается из эле-
ментов, сравнимых с единицами языка, но обладающих своей неповторимой спецификой) закономерно реализуется в особом феномене. Это тексты, среди элементов которых принципиально значимы фрагменты, составленные на втором для автора и его произведения национальном языке. Именно они, воплощая в себе иноязычие как «систему в системе», и выступают предметом лингвистического исследования в настоящей работе.
4. Подобные фрагменты - метазнаки; в другом познавательном ракурсе
- метатекстовые компоненты поэтического текста. Иноязычный метакомпо
нент может выдвигаться на позиции ведущего, ключевого фрагмента произ
ведения и концентрировать в себе все те частные смыслы, которые относи
тельно равномерно распределены по ткани (пространству) произведения или
не заявлены в нем никак иначе. В указанном отношении иноязычие уникаль
но и едва ли допускает замещение какими-либо иными средствами языка и
речи или иные существенные модификации.
С точки зрения отношения билингвемы к языку обрамляющего текста любой такой метакомпонент может рассматриваться как окказиональное или как узуальное вкрапление. Узуальность и окказиональность иноязычия в художественном тексте выступают качествами не абсолютными, но относительными: они способны модифицироваться, изменяться вплоть до полного «взаимопревращения» под влиянием обстоятельств как собственно лингвистической, так и экстралингвистической природы. Поэтому узуальность (мнимая или истинная) вкрапленного в текст иноязычия не может автоматически означать того, что такой компонент уже не в состоянии претендовать на роль метакомпонента-билингвемы.
5. То, что иноязычная графическая система, в которой часто (не всегда)
оформляется иноязычный текстовый метакомпонент, сама по себе выступает
средством создания экспрессивности и служит способом выделения этого
компонента, не в последнюю очередь связано с принципом изобразительно
сти, которую, в отличие от образности, присутствующей в структуре тропа,
предлагаем именовать нетропеической. Иноязычие в этой связи следует рас
сматривать как частный случай автономной речи - экспрессивного субкода,
указывающего на способ создания адекватных представлений. Исследуемые
явления составляют до сих пор не учтенное звено в общей цепи нетропеиче-ских средств усиления языковой изобразительности, существенно дополняя и обогащая собою их активный регистр и вовлеченными в речь наряду с иными знаками-«иконами» - ономатопемами, «диаграммами», повторами и т.д.
Оформление иноязычного метакомпонента может также производиться средствами алфавита принимающего текста, т.е. путем транслитерации. При этом рассматриваемый метакомпонент вовсе не становится автоматически фактом того национального языка, на котором этот текст составлен, и если утрачивает свои изобразительные свойства, то не полностью, но лишь отчасти. Графическая выделенность, отмеченность, а отсюда и изобразительность транслитерированного иноязычия не уничтожаются, но могут сохраняться и передаваться средствами иными, нежели собственно национальный алфавит, - курсивным написанием, шрифтовой разрядкой и т.д. Важно следующее: наиболее релевантным фактором в создании образности билингвемы на фоне обрамляющего текста оказывается общий принцип контраста, который может проявляться на внешнем (в случае написания единицы буквами второго алфавита) и на внутреннем, смысловом уровне (если единица транслитерирована графическими средствами принимающего текста). Существенно различна при этом степень указанного контраста.
При рассмотрении билингвем в составе русских поэтических текстов обнаруживаются знаки «двойственной природы» — литеры, существующие в кириллице и одновременно в латинице, соотносимые друг с другом по начертанию и фонетическому выражению. Такие одиночные знаки, воплощенные, как правило, в однобуквенных аббревиатурах, могут восприниматься вне классификационной системы «транслитерированный - иетранслитерированный иноязычный текстовый компонент». Обращают на себя внимание их большие изобразительно-выразительные возможности и, как следствие, повышенная емкость их содержательной структуры.
НАУЧНАЯ НОВИЗНА результатов аккумулируется языковедческим представлением сфер билингвизма, которые ранее имели преимущественно литературоведческую интерпретацию или не получали никакой. Это представление распространяется на два типа объектов: феномены и аспекты.
Феноменологически наиболее примечательны следующие четыре группы объектов:
Впервые детерминировано, что в русской поэзии встречаются пред-ложения-билингвемы трех основных коммуникативных типов - повествовательные (чаще иных), вопросительные, побудительные. В структурном отношении это в абсолютном большинстве случаев простые нераспространенные предложения.
Впервые выявлена метасистемность билингвем. Их системные качества позволяют автору текста строить смысловые отношения с иноязычным компонентом, оформленным как законченное предложение, по самым различным схемам, развивая их по линии продления и дальнейшей интерпретации смысла средствами обрамляющего текста, а также противопоставления и опровержения идей, полемики, дополнения, уточнения и т.д. Подобные мета-компоненты могут также и сами использоваться для развития или смыслового «подкрепления» содержательных элементов стихотворного текста.
С точки зрения своего происхождения подобные метакомпоненты - это чаще всего высказывания афористического характера или прямые цитаты с указанием авторства или, в случае их достаточной известности, без такового.
Соответственно лингвистически интерпретируются новые феномены сферы поэтического творчества - в познавательном контексте стилизации. Это, например, мотивы создания на иностранном языке и включения в русское стихотворение крупных иноязычных - в частности, английских - эпизодов. Таково стихотворение Льва Лосева «Bloody Russian», изначально задуманное как стилизация, но с явным намерением расширить и продлить этот литературный прием путем построения в произведении иллюзии документальности, аутентичности изложения. Сделано это при помощи целого комплекса языковых средств, вплоть до ссылок на другие персоналии в авторских сносках. Среди обозначенных средств заметное место занимает введенное в текст обширное иноязычие.
Впервые выявлена и систематизирована принципиальная намеренная неоднозначность в отнесенности текста к тому или иному языку. Так, в творчестве того же Льва Лосева имеется текст, созданный так, чтобы читателю не
сразу было ясно, на каком языке он все же изначально написан. Мощность такого приема, основанного на игре и «паритетном взаимодействии» национальных языков в тексте одного произведения, подчеркнута, в частности, нестандартной, непривычной протяженностью иноязычного метакомпонента.
Четыре выявленные группы феноменов интегрируются объяснением с единых позиций ранее не исследованных целостностей. Несмотря на объем и множественность манифестаций, ни одна билингвема в художественном поэтическом тексте не может претендовать на статус другого, отдельного текста, как это часто происходит, например, в случае с эпиграфом. Любой иностранный язык является в подобных случаях лишь важным элементом стихотворения, которое по-прежнему следует признавать русским: написанным русским поэтом и на русском языке как на первом языке автора.
Новизну феноменологизации подкрепляет детерминация аспектов. В их составе принципиально уточнение аспектов понятия «реалия». Лексика, отражающая инонациональные лингвистические реалии, по-прежнему остается безэквивалентной для принимающего, например русского, языка. Новое понятие «лингвистическая реалия» также обозначает определенное явление, присущее только данному народу (нации), отраженное в его языке и не представленное в других языках. Поэтому в случае с лингвистической реалией основополагающая дихотомия «вещь «-» слово» остается ненарушенной - с той лишь разницей, что «вещью» теперь именуется определенный акустический комплекс, звуковая оболочка слова или выражения, а также, если речь в стихотворении идет о надписи, графический образ. Иносистемный алфавит при этом отвечает за аутентичность внешнего образа соответствующей реалии.
Выделенные лингвистические реалии подразделяются на пять достоверно наличествующих подтипов в зависимости от коммуникативной функции входящих в них единиц.
ТЕОРЕТИЧЕСКУЮ ЗНАЧИМОСТЬ указанной феноменологии характеризует установка на лингвистическое обеспечение двух основных общепознавательных контроверз: «сущее - явление», «продуцирование - восприятие» (одновременно и текста, и его компонентов).
Современные условия усиливают установку на теоретизацию билингвизма - феномена, требующего комплексного, разностороннего, фундаментального исследования и самых серьезных, нетривиальных подходов. Исходный тезис о том, что мир становится двуязычным (Б.А. Ларин, 1963), существенно уточняется: «мир таковым уже стал».
Развивающаяся теоретизация «продуцирования - восприятия» обладает объяснительной силой для ряда теоретических сфер: в них становятся мотивированными масштабные и ранее неопределенные связи. Так, теоретизиру-ются три значимые сферы.
1) Контроверза «продуцирование - восприятие» уточняет объяснение
корреляции эксплицитного - имплицитного. Характерен повтор билингвемы:
она может реализоваться в тексте неоднократно, причем на разных уровнях
восприятия, - см. в стихотворении «SOLUS» Вяч. Иванова: в составе фразы
«in Mundo Solus» («один в миру») билингвема эксплицирована, что при воз
вращении к заглавию позволяет рассматривать ее как наиболее значимый
фрагмент большего высказывания. «Сжимая» фразу до одного слова, поэт
создает заглавие, отвечающее одному из важнейших требований к поэтиче
скому и художественному именованию вообще - лаконизму выражения.
Но экспликация заглавия дополнительно предварена в той же строке его импликацией в виде точного русского эквивалента. В результате иноязычное заглавие повторено в заключительном стихе дважды, оба раза в составе разноязычных поясняющих «контекстов», которые в свою очередь составляют симметричное хиазматическое построение по схеме ab-BA, где а/А есть собственно заглавие, а b/В - его «контекст».
2) Эта же контроверза объясняет позиционные закономерности. Таков
порядок следования двух языковых манифестаций ключевой фразы в стихе:
сначала первостепенная мысль может быть выражена на первом языке про
изведения («Один в миру»), а затем следует ее же воплощение на втором
языке («in Mundo Solus»). Подобное размещение компонентов текста следует
трактовать как выстраивание синонимического ряда со всеми признаками
восходящей градации (климакса), при которой последующий элемент семан
тически более значим, чем предыдущий.
3) С названными двумя теоретизациями связано объяснение компактности - диффузности билингвемы. Так, текстовая анаграмма может быть сконструирована и компактно, и в достаточной мере диффузно. Компактность анаграммирования может быть доведена до величины одного слова или даже его части. Что касается диффузности анаграммы, то здесь существуют вполне очевидные пределы по объему: чрезмерное рассеяние в пространстве большого текста, как правило, анаграмму уничтожает и ставит под сомнение успешность и правомерность ее поисков.
Теоретическая значимость результатов также закрепляется типологиями. Таковы, например, пять основных феноменологических типов, которые выстроены с учетом возрастания фактора «скрытости» заглавия в тексте, -как импликационных способов связи, начиная с самого «очевидного», каким является транслитерационная передача заглавия, и заканчивая полным внешним отсутствием заглавия в собственно тексте (связь на уровне «знания»).
ПРАКТИЧЕСКАЯ ЗНАЧИМОСТЬ результатов проявляется инте-гративно, т.е. во взаимосвязанных аспектах их востребуемости.
Как ведущие характеризуются четыре аспекта: общеакциональный, дидактический, лексикографический, переводческий (и переводоведческий). Практически значимо также их взаимодействие.
Во-первых, феномен билингвемы релевантен для специфического «диалога» автора с читателем и, шире, полилога, общеакциональная суть которого откладывается в тексте как феномене, прежде всего в его прецедентных измерениях.
Во-вторых, использование результатов работы повышает профессиональную и читательскую компетенцию в различных условиях обучения языкам, при подготовке будущих высококвалифицированных специалистов, в том числе преподавателей языков, культурологов, переводчиков.
В-третьих, результаты представляют собой объектное пространство, подлежащее лексикографированию в словаре нового типа, где билингвема впервые станет основной единицей описания в словарной статье. Этот аспект результатов может быть учтен и в тех статьях словарей более традиционных
типов, для которых актуальна билингвема (например, в конкордансах — словарях языка писателей).
В-четвертых, учет специфической феноменологии и системности ино-язычия способствует совершенствованию «версий» оригинала в различных школах художественного перевода. Взаимодействие аспектов определяется в методике преподавания иностранных языков - как адаптация художественного произведения к его восприятию, в частности, как «устранение реалий», т.е. определенных, конкретных, мешающих восприятию или затрудняющих его лексических единиц.
Комплексной МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЙ ОСНОВОЙ исследования служит лингвистическая концепция экспрессивного высказывания, представленная в трудах проф. Т.Г. Хазагерова 1980-х - 1990-х гг. Опорными, в соответствии с решаемыми задачами, избраны обоснованные в ней принципы лингвистической дифференциации образов (особенно корреляция тропеиче-ской - нетропеической образности), идея эластичности текста, теоретизация межуровневых соотношений в тексте.
В работе, в целом, осуществляется диахронический подход к изучению материала, что позволяет рассмотреть предмет исследования в его развитии па протяжении достаточно длительного периода времени (около 300 лет русской светской поэзии) с целью установления в этом непрерывном, естественном процессе ранее не выявленных закономерностей.
СТЕПЕНЬ ДОСТОВЕРНОСТИ основных выводов обеспечена взаимообусловленностью методологии, методов теоретизации и приемов характеристики эмпирического материала.
АПРОБАЦИЯ результатов заключается в представлении докладов на научные симпозиумы и конференции различного ранга, включая международные, зарубежные, всероссийские и региональные, в том числе:
Международную научно-практическую конференцию «Проблемы лингвистики и методики преподавания иностранных языков в вузе» (Ростов-на-Дону, апрель 1997 г.); конференцию «Многоязычие как элемент культурного наследия» (Ростов-на-Дону, сентябрь 2001 г.); конференцию «Перспективы высшей школы в негосударственном секторе образования» (Ростов-на-Дону,
июнь 2002 г.); симпозиум AAASS (American Association for the Advancement of Slavic Studies) 35th National Convention в Торонто, Канада (ноябрь
г.); международную научную конференцию «Миры Иосифа Бродского: стратегии чтения» (Москва, сентябрь 2004 г.); международную научную конференцию «Литература в диалоге культур - 2» (Ростов-на-Дону, октябрь
г.); научную конференцию «Лингвистические и культурологические аспекты многоязычной деятельности (состояние, перспективы)» (Ростов-на-Дону, ноябрь 2004 г.); Всероссийскую научную конференцию «Язык как система и деятельность» (Ростов-на-Дону, сентябрь 2005 г.); научную конференцию «Лингвистические и культурологические аспекты многоязычной деятельности (состояние, перспективы)» (Ростов-на-Дону, ноябрь 2005 г.)
Апробацию определяет также представление основных положений и материалов в 35 публикациях, включая две монографии и статьи в местной, центральной и зарубежной печати, в том числе 8 статей в изданиях, рекомендованных ВАК РФ для представления результатов докторских диссертаций.
СТРУКТУРНО диссертация состоит из Введения, пяти Глав, сгруппированных в два Раздела, Заключения, Библиографии и списка Источников (всего 2 тома общим объемом 559 стр.)
Во Введении определяется тема исследования, обосновывается ее актуальность, теоретическая и практическая значимость, определяется основная цель и задачи, характеризуется комплексный метод исследования, формулируется разрабатываемая концепция, приводятся положения, выносимые на защиту.
Определение понятия «двуязычие» в социологии, психологии, лингвистике
Поскольку материалом данного исследования избраны факты частного двуязычного оформления высказываний в художественном произведении, необходимо прежде всего прийти к отчетливым определениям базовых понятий, которые будут фигурировать на протяжении работы. Разумеется, основополагающей среди них является сама концепция двуязычия, или билингвизма, которая, несмотря на всю распространенность и возрастающий вес обозначаемого явления, до сих пор не получила однозначного осознания в науке.
В определении понятия двуязычия ко второй половине XX века установились две немаловажные тенденции. Во-первых, двуязычие противопоставлялось одноязычию, или монолингвизму, и отделялось от последнего; во-вторых, оно связывалось с многоязычием, или полилингвизмом, спорадически идентифицируясь с ним.
Однако если билингвизм отличался от монолингвизма естественным образом и сам факт «разведения» в науке этих явлений не требовал особых доказательств, поскольку был очевиден, то сложнее дело обстояло G необходимостью и целесообразностью (оправданностью) различения билингвизма и многоязычия. Важным этапом в развитии отечественной лингвистики в направлении дальнейшей конкретизации проблемы поэтому явилась четкая дифференциация двуязычия и многоязычия, отъединение этих смежных, но принципиально разнотипных феноменов друг от друга: «...социальное значение многоязычия не идет ни в какое сравнение с общественной ролью двуязычия. Многоязычие - довольно редкое явление. Оно не встречается как массовое явление. Не много и полиглотов, хорошо владеющих двумя-тремя десятками языков», - писал Ю.Д. Дешериев {Дешериев, 1972: 4). И далее, подчеркивая важность изучения многоязычия в лингвистическом и психологическом аспектах и в то же время настаивая на социальной значимости именно двуязычия, он указывал: «Нет основания с социальной точки зрения выдвигать многоязычие на первый план» (там же).
В теории языка, развиваемой западными учеными, в последнее время также прочно утвердилось мнение о том, что «неизбежным результатом языковых контактов является мультилингвизм, который у говорящего индивида чаще всего приобретает форму билингвизма» (Crystal, 2003: 362; дальнейшее оправдание и развитие этой идеи см. там же: 362-365). Не наблюдалось единодушия и в выборе и регулярном употреблении базового термина теории языковых контактов. Тот же Ю.Д. Дешериев призывал использовать иноязычное слово «билингвизм», утверждая, что оно «обладает большей словообразовательной возможностью [в русском языке. -С.Н.], чем "двуязычие"» (Дешериев, 1973:15). Ю.А. Жлуктенко, напротив, принципиально выступал за использование русских (в противоположность тем, что были заимствованы из иностранных языков, ср. французские ЪШп-guisme, bilingue и соответствующие им русские фонетические кальки) терминов «двуязычие», «одноязычие», «многоязычие» и производных от них прилагательных типа «двуязычный», объясняя свою позицию наличием у последних четкой внутренней формы, ясности значения и «легкой соотносимо-сти» с другими русскими терминами лингвистики {Жлуктенко, 1974: 28).
Нам спор о терминологических предпочтениях в данном случае представляется искусственным. Слово «билингвизм» (от латинских Ы два и lingua язык ) обладает в восприятии субъекта, говорящего на европейском языке, русском в том числе, не меньшей отчетливостью внутренней формы, нежели его точная поморфемная калька «двуязычие». Латинская основа присутствует не только во французском bilinguisme, но также в испанском bilin-guismo, английском bilingualism, голландском Tweetaligheit, в то время как в немецком языке используется и термин-латинизм Bilingualismus, и - чаще -его калька Zweisprachigkeit. Кроме этого, разные авторы, писавшие по-русски, постоянно апеллируют к двум терминам, - правда, всегда отдавая предпочтение одному из них в ущерб другому.
В данном труде мы намерены использовать оба термина - двуязычие и билингвизм - как равнозначные и не имеющие заметных ограничений ни по идеологическим, или историческим, или стилистическим, или каким-либо иным показаниям.
Проблему билингвизма в человеческом общении трудно отнести к новейшим в ряду тех, на которых фокусируют свое внимание общественные науки, среди них лингвистика. Серьезный исследовательский интерес к двуязычию как феномену комплексной природы проявился достаточно давно: первые попытки системного его изучения относятся к XIX веку и связаны с именами западноевропейских ученых Г. Грюнбаума, Эрнста Виндиша (G. Griinbaum, Е. Windisch, Германия), Гуго Шухардта (Н. Schuchardt, Германия и Австрия) и др. В XX столетии проблемами взаимного влияния языков в условиях социального билингвизма занимались такие выдающиеся российские лингвисты, как И.А. Бодуэн де Куртене, В.А. Богородицкий, Е.Д. Поливанов, Л.В. Щерба, Б.А. Ларин. Принципиально новый толчок разработка проблемы получила с выходом в свет труда американского лингвиста Уриеля Вайнрайха Languages In Contact (1953 г.), в котором были заложены прочные, по нынешний день не утратившие своей жизненности основы изучения дву- и многоязычия в рамках общей теории языковых контактов (Weinreich, 1953; см. также русский перевод: Вайпрайх, 1979).
В обширной научной литературе, не обязательно лингвистической направленности, но так или иначе, специально или косвенно затрагивающей проблему многоязычия, представлены самые различные определения понятия «билингвизм». Среди них выделяются:
а) общие дефиниции двуязычия;
б) дефиниции, конкретизированные по тем или иным признакам;
в) дефиниции, сосредоточенные на том или ином аспекте исследования.
Общую формулировку, которая отталкивается от сравнения и противопоставления этого феномена явлению монолингвизма, дает, например, Е.М. Верещагин: «Если первичная языковая система определенным членом семьи используется во всех прочих ситуациях общения и если им никогда не используется иная языковая система, то такой человек может быть назван монолингвом ... . Предположим, что в определенных ситуациях общения употребляется и иная языковая система (вторичная). В этом случае носитель двух систем общения .„ называется билингвом ... . Относящиеся к первому и второму случаю умения, то есть умения, присущие соответственно монолингву и билингву, называются монолингвизмом и билингвизмом» (Верещагин, 1969:19).
Определение, конкретизированное по признаковому фактору, предложил Л.В. Щерба: выделяя «чистое» и «смешанное» двуязычие, к первому он относил существование в сознании говорящего двух языков изолированно друг от друга, без каких-либо сравнений и параллелей (Щерба Л., 1958: 6-7). Это положение не может не вызывать определенных сомнений, поскольку в реальном общении оно едва ли подкреплено достаточно надежными фактами такого «раздельного» билингвизма: взаимовлияния в виде межъязыковых интерференции присутствуют всегда. Не исключено, что именно поэтому Л.В. Щерба оговаривал, что чистое двуязычие является отклонением от нормы и может возникнуть лишь в особых условиях (там же).
При определении понятия «двуязычие» разными учеными использовался ряд подходов, соотносимых с отдельными аспектами явления: социальным, социолингвистическим, собственно лингвистическим, психологическим, психофизиологическим (см., например, Черниговская, Балонов, Цеглин - Интернет), педагогическим (из недавних работ см., например, Гукаленко, 2000). Кроме этого, двуязычие рассматривалось с точки зрения взаимоотношений языка и речи; оно также исследовалось в динамике и статике (см., например, Дешериев, 1976). Но тремя наиболее важными подходами к проблеме все же были и остаются социологический, психологический и лингвистический.
Ф.П. Филин, специально изучавший данное явление с позиций социологии, писал: «Общественная функция языка в двуязычии и многоязычии проявляется очень ясно, можно сказать, обнаженно. Очевидно, причиной двуязычия являются социальные факторы, разные в различные исторические периоды, а его целью - обслуживание разных видов общения или отдельных социальных слоев этнического коллектива или всего коллектива в целом» (Филин, 1972:14).
Узуальность и окказиональность иноязычного компонента в его отношении к языку принимающего текста
Как видим, и в этом тексте имеется множество конкретных деталей, а также ряд отсылок и цитат, которые также должны расцениваться как мета-компоненты текста. Однако никаких дополнительных смыслов, которые находим в стихотворении Ю. Левитанского, данный фрагмент не содержит и не допускает. И это закономерно: скорее всего, их и не должно быть в соответствии и с жанром текста, и с намерениями другого автора. Примечательно, что наиболее важная для нас реплика Чехова о смерти не только передана здесь в косвенной речи (у Левитанского - в составе внутреннего монолога), но при этом никак не обозначен тот язык, на котором она была произнесена, поскольку такая информация представляется здесь лишней, несущественной. Вдумчивому, заинтересованному читателю остается только догадываться, что, поскольку приглашенный врач мог быть никем иным, как только немцем, то и обращаться к нему Чехов мог лишь по-немецки.
На примере иноязычия мы продемонстрировали, что метатекстовый компонент-билингвема, входя на правах полноценного составного элемента в любой текст, проявляется в различном текстовом окружении (в текстах разных жанров) неодинаково. В структуре художественного, в частности, поэтического произведения его конвенционально-коммуникативные функции заметно затухают, что проявляется в полной или частичной утрате им «словарного денотата». Одновременно на передний план начинает выводиться функция эстетическая, обнаруживаемая, в частности, в существенном расширении смысловых границ всего произведения и, в целом, в передаче значений, имеющих сложную, «многослойную» структуру. Иноязычный метатекстовый компонент поэтического текста может выдвигаться на позиции ведущего, ключевого фрагмента произведения и концентрировать в себе все те частные смыслы, которые относительно равномерно распределены по ткани (пространству) произведения или не заявлены в нем никак иначе. В указанном отношении иноязычие уникально и едва ли допускает замещение какими-либо альтернативными средствами языка и речи или иные критические модификации.
Все, любые билингвемы текста, однако, необходимо различать по меньшей мере по шести следующим признакам: во-первых, по их отношению к национальному языку обрамляющего текста; во-вторых, с позиций их изобразительно-экспрессивных возможностей; в-третьих, с позиций их графического оформления (оригинальная, «исконная» графика, например, латиница, или, с другой стороны, транслитерация кириллицей); в-четвертых, с точки зрения их отнесенности к определенной национально-языковой системе; в-пятых, с позиций их квантитативно-сущностных характеристик (объем и лингвистический статус внутри текста); и в-шестых, с точки зрения их размещения и функций внутри структуры текста (в зависимости от «места» в тексте такой метакомпонент способен нести на себе функции заглавия, эпиграфа, внутритекстового компонента и т.д.). Разумеется, все шесть названных признаков следует рассматривать как интегральные: они не исключают друг друга и в художественном тексте неизбежно выступают в одновременном и взаимном сочетании. Рассмотрению каждого из них в отдельности и посвящены последующие параграфы настоящей главы.
По отношению иноязычия к языку обрамляющего текста любой такой компонент, вне зависимости от каких-либо сопутствующих своих качеств, давно и устойчиво именуется в отечественной лингвистической литературе «иноязычным вкраплением». Термин этот был впервые введен в научный обиход А.А. Леонтьевым, рассматривавшим обозначаемое им явление как «сосуществование» двух текстов, двух речевых пластов {Леонтьев, 1966: 60-67), и позже подхвачен и развит Л.П. Крысиным, уверенно отделившим вкрапления от заимствований и экзотизмов на том основании, что различие между тремя названными лексическими классами «заключается в их соотношении с системой употребляющего их языка» {Крысий, 1968: 49). В соответствии с целью и задачами настоящей работы, а также в связи с принципиально отличным подходом к изучению феномена иноязычия, которое рассматривается нами как составная часть именно художественного, а не всякого или какого-то иного текста, и выполняет в нем специфические функции, направленные на повышение эстетического веса всего сообщения, заявленный ранее термин «метакомпонент-билингвема» представляется нам все же более адекватным и приемлемым. Прежде всего, он не исключает, а включает в себя понятие «вкрапление»; помимо этого, он более корректно отражает и природу, и функции обозначаемого им фрагмента художественного текста, поскольку указывает на уникальность уже упоминавшихся осложненных отношений по типу «текст - метатекст», генерируемых внутри художественного произведения с включенным в его структуру иноязычием, то есть внутри двуязычного художественного текста.
Билингвема, однако, может оказаться для обрамляющего текста вовсе не «инородным телом», чье значение и назначение требовали бы от реципиента особых знаний (как необходимый минимум, знаний еще одного, соответствующего иностранного языка наряду со своим первым, родным), но «вписывались» в его структуру естественно и органично, не вызывая особых осложнений и затруднений при восприятии. Единицами такого рода обычно выступают лексемы, словосочетания, фразы, предложения, крылатые слова, паремии, относящиеся к международному культурному фонду и часто фиксируемые в словарях того языка, на котором создан основной текст. Их важнейшей характеристикой выступает параметр узуальности, вследствие чего они и обозначаются как «узуальные иноязычные вкрапления» (подробно о таких разноуровневых явлениях в современном русском языке см.: Агафонова 1994). В русском речевом окружении такие слова и выражения представлены разноязычными единицами типа etc. (etcetera), nota bene или нота бєне, alma mater или альма-матер - латынь; tete-aete или тет-а-тет, pardon или пардон - французский; fifty-fifty или фифти-фифти, message или мессадж -английский и мн. др. Наиболее полный корпус подобных лексических единиц собран в трехтомном словаре A.M. Бабкина и В.В. Шендецова, причем их узуальный характер обозначен уже в самом названии этого издания: «Словарь иноязычных выражений и слов, употребляющихся в русском языке без перевода», см. Бабкин, Шендецов, 1-3.
Узуальное иноязычное вкрапление в принципе и без труда допускает этимологизацию, в частности определение языка, ставшего его источником. Оно может быть оформлено в иноязычной графической системе, но не исключает передачи и алфавитными средствами своего окружения, т.е. в транслитерации, причем признак графической презентации не выступает для него как дифференциальный. Функционирование подобных единиц, к тому же с сохранением одного, в целом неизменного набора семантических признаков, прослеживается не в каком-либо конкретном национальном языке, а в нескольких, многих языках мира - например, в большинстве европейских языков. Подобные единицы фиксируются словарями этих национальных языков, и не только за пределами основного лексического корпуса (как это происходит в словарях русского языка в связи с иносистемным графическим оформлением таких вкраплений), но и внутри этого корпуса (так, скажем, латинские amicus humani generis - «друг рода человеческого», divide et impera - «разделяй и властвуй», ferro et igni - «опієм и мечом», французские noblesse oblige -«положение обязывает», аи contraire - «напротив, наоборот», femme fatale -«роковая женщина», немецкие Sturm und Drang - «буря и натиск», Kinder, Kirche und Kuche - «дети, церковь и кухня» и многие другие включены в толковые словари английского языка на равных правах с исконными и ассимилированными заимствованными единицами - о такой традиции в лексикографии англоязычных стран см.: Амосова, 1963: 81). Уже один этот последний факт свидетельствует о том, что данные единицы или вошли в лексическую систему принимающего языка и стали ее равноправными составляющими, или обнаруживают ощутимую тенденцию к подобному вхождению.
Показанным процессам сопутствует повышенная частотность употребления обсуждаемых единиц, особенно в определенных сферах общения и в рамках конкретных функциональных стилей, и, как следствие, закономерное ослабление их экспрессивно-стилистических качеств в любом дискурсе, но прежде всего в художественном тексте. Узуальность и окказиональность как признаки иноязычия не так просто определить в каждой конкретной ситуации с метатекстовым компонентом. Ю.Т. Листрова-Правда, например, связывает узуальность вкраплений с регулярностью их употребления в литературной речи, но при этом уточняет: «фактами языка даже узуальные вкрапления могут стать только тогда, когда выйдут за рамки индивидуального или группового билингвизма, начнут употребляться и моноязычными носителями данного языка» (Листрова-Правда, 1986: 17). Узуальность, по мнению этого ученого, может быть свидетельством отнесенности иноязычных единиц к фактам принимающего языка, и хотя все эти явления могут составлять яркую особенность литературной речи и иметь большую культурную ценность, но «принадлежность иноязычных вкраплений к международному фразеологическому фонду сама по себе не может быть основанием для отнесения их к системе принимающего языка» (там oice: 18).
Корреляции смысла и функций иноязычного заглавия в русской поэзии XVIII, XIX и XX вв
Выдвигая требование к поиску оригинальных, неизбитых заглавий, которые бы отвечали идеологическим и эстетическим ориентирам времени, и тем самым отвергая заглавия, ставшие тривиально-традиционными, любое художественное течение, каждое направление в литературе неявно диктует творцу свои принципы подбора и построения заголовков. Тем утверждением, что «все сколько-нибудь значительные изменения в поэзии отражаются и на заглавиях» (Джанджакова, 1979 : 207), исследователи как бы подчеркивают подвижность, гибкость категории заглавия в поэзии, его особую «чуткость» и адаптивность к наиболее существенным инновациям и изменениям в этом виде художественной литературы.
Понятие «типология поэтического заглавия», однако, представляется нам вполне правомерным и применимым не только в литературоведении, но и в лингвистике, где феномен заглавия может рассматриваться с самых различных точек зрения: лексической (входящих в его состав лексем), грамматической (синтаксических отношений между этими лексемами; синтаксического статуса заглавия как грамматически автономного высказывания), общесемантической, формальной (звуковой, ритмической), с точки зрения своих связей с текстом произведения или с иными его определенными сегментами и т.д.
Иноязычное заглавие, являясь бесспорным метакомпонентом и одновременно сильной позицией поэтического текста, не вырывается за рамки известных типологических моделей озаглавливания, присущих тем или иным литературным направлениям, и собственных моделей не образует; в известной степени такое заглавие, наряду с заглавием на первом для автора языке, активно включается в общую парадигму озаглавливания и способствует формированию относительно устойчивого набора моделей, характеризующего литературный стиль и/или направление. Поэтому иноязычное заглавие в русской поэзии будет далее рассматриваться нами как разновидность заглавия в целом; при этом его основным дифференциальным признаком считаем выраженность на языке ином, нежели первый язык данного автора и, соот ветственно, данного поэтического произведения, которому такое заглавие предпослано.
В результате проведенного обзора русской поэзии за последние триста лет, т.е, практически за полный период развития русской светской поэтической традиции, нам удалось выяснить, что иноязычные заглавия использовались в ней с различной степенью интенсивности, т.е не всегда регулярно и далеко не всеми авторами. Поэты, стоявшие у истоков русского стихосложения и, шире, русского литературного языка, как правило, к ним не прибегали. К их числу относятся классицисты А.Д. Кантемир, В.К. Тредиаковский, М.М.Херасков, М.В.Ломоносов, а также В.В.Капнист, Г.Р.Державин, Н.И. Гнедич.
Напомним, что поэтическое творчество этих фигур было во многом связано с западноевропейской, прежде всего французской культурой; в соответствии с классицистическим культом античности, оно было заметно ориентировано на античную литературу и обусловливалось лучшими ее образцами. Большинство названных литераторов превосходно знали древние классические языки - греческий и латынь, свободно изъяснялись, читали, писали, переводили с них, а также сочиняли на них самостоятельные произведения. Наиболее известными примерами могут служить написанное Ломоносовым весьма масштабное прозаическое «Слово похвальное Ея Величеству Государыне Императрице Елисавете Петровне, Самодержице Всероссийской, гово-ренное ноября 26 дня 1949 года», блестяще переведенное самим автором на латинский язык, и его же обращение «Богу Всемогущему и его Угоднику, Благоверному и Великому князю Александру Невскому...» с латинским переводом, также выполненным автором («Alexandra Strenuo, cum viveret...», 1751-1752).
Кроме греческого и латыни, русские классицисты владели и языками современной им Европы, среди которых особое место занимал французский как язык государства, где в XVII столетии достиг своего расцвета классицизм, пришедший на смену барокко. Русские поэты того времени даже сочиняли стихи на французском языке - см., например, французские поэтические наследия Тредиаковского и Кантемира (любопытно отметить, что свои французские стихи Тредиаковский озаглавливал по-русски - ср. его заглавия и соответствующие стихотворения «Песня на оный благополучный брак», «Балад о том, что любовь без заплаты не бывает от женского пола», «Басенка о непостоянстве девушек» и др.) Заглавия к своим русским стихотворным произведениям поэты XVIII в. избирали преимущественно жанровые («Ода», «Элегия», «Гимн», «Эпистола», «Послание», «Басня», «Эпиграмма», «Надпись», «Сонет» и т.д.), и составлялись они почти исключительно на языке произведения, т.е. на русском.
Тем не менее, наиболее ранние прецеденты использования иноязычия в заглавиях обнаружены нами именно в творчестве двух поэтов-классицистов -Кантемира и Державина. Так, Антиох Кантемир, в чье наследие входят и межъязыковые поэтические переложения, озаглавил свои русские версии двух псалмов по-латыни: «Metaphrasis Ps, 36» - «Переложение Псалма 36» («Кто любит Бога, не ревнуй лукавым...») и «Metaphrasis Ps. 72» - «Переложение Псалма 72» («Аще из земли перестанут реки...»). Употребление латинского «Metaphrasis» в качестве жанрового заглавия вполне могло быть обусловлено тем фактом, что данные переложения производились автором с оригинальных латинских текстов. Помимо этого, еще одно русское стихотворение Кантемира с первой строкой «На горах наших, Пимене, славный...» снабжено пространным двойным латинским заглавием «Epodos consolatona / Ad oden partoris Pimini sortem gregis sub tempestatem deplorantis» («Песнь утешения і На песнь пастуха Пимена, оплакивающего участь стада во время ненастья» - «На горах наших, Пимене, славный...»).
У Г.Р. Державина находим единственный пример озаглавливания латинским словом «Fragmentum» («Фрагмент»), проставленным от руки перед небольшим отрывком, который представляет собой первую строфу задуманной и не оконченной им оды («Что день, что звук и торжество...»). При жизни автора произведение опубликовано не было. Не исключено, что в случае его завершения в планы поэта сохранение латинского заглавия не входило; в существующем же виде оно выполняло роль «рабочего названия», предполагаемого к замене более традиционным, жанровым (например, «Ода на...»).
Среди поэтических произведений Н.И. Гнедича также выявлен одиночный, но достаточно типичный пример - это «К NN» («Когда из глубины души моей угрюмой...», 1813), заглавие к переводу с английского стихотворения Дж. Байрона «Экспромт в ответ другу» («Impromptu, In Reply То А Friend», 1813). Здесь считаем важным отметить, что Гнедич не стал переводить на русский байроновское заглавие, но предложил свой, оригинальный вариант, согласующийся с ранней традицией оформления русских «посланий анониму».
Необходимо учесть и следующее: в целом не прибегая к иноязычным заглавиям и не вводя иноязычие в свои поэтические тексты, поэты допушкинской поры часто прилагали к своим произведениям эпиграфы на иностранных языках, прежде всего на латыни и французском. Факт этот свидетельствует в пользу того, что ими еще не допускалось «языковое смешение» в основной, авторской части произведения, в то время как эпиграф воспринимался как образец, ориентир, но далеко не как интегральный компонент собственного произведения.
Аналогичным образом редкие, нерегулярные факты введения иноязы-чия в заглавие начинают встречаться у старших современников А. Пушкина. Так, в стихах К.Н. Батюшкова видим единственное заглавие, в структуру которого инкорпорировано однобуквенное иноязычие: «В день рождения N.» («О ты, которая была...», 1810), где интересующий нас элемент характеризуется высокой степенью конвенциональное, поскольку обозначает неизвестное лицо (краткий комментарий к этому примеру см. в параграфе 2.7 Главы 2-й данной работы).
Иноязычный эпиграф: отношения внутри заголовочного комплекса
Восприятие стихотворного произведения - процесс линейный, «горизонтальный», однонаправленный, и эпиграф фигурирует в нем на самой ранней фазе предтекста. Правомерно поэтому утверждение: эпиграф, наряду с остальными компонентами заголовочного комплекса, взятыми в единстве или по отдельности, в значительной мере генерирует предпонимание текста еще до ознакомления с ним. Если представить, что читатель, начав восприятие с заголовочного комплекса, по какой-либо причине прервал его, так и не перейдя к собственно тексту, то со значительной долей уверенности можно предполагать, что более или менее определенное представление об авторском замысле, а возможно, и об авторском произведении у него уже сложилось.
Это представление, конечно, может оказаться и искаженным, ложно обусловленным стереотипностью восприятия данным субъектом художественных текстов вообще. Подобную ситуацию можно сравнить с тем, как искажается восприятие тропа, сначала поданного вне «своего» контекста, а затем немедленно введенного в этот контекст. Тогда в силу вступает эффект обманутого ожидания, или, шире, «эффект неожиданности» (о последнем как о главной текстовой функции тропа см. в работе Чернухина, 19866), причем так происходит, в целом, нередко, что позволяет говорить о существовании сформированного, устойчивого стилистического приема.
Однако предтекстовое читательское представление о тексте (всем произведении) также может оказаться и вполне оправданным. В любом случае, действие и воздействие эпиграфа впервые проявляются именно внутри пред-текстового комплекса, хотя этими пределами, естественно, не ограничиваются.
Рассмотрим последовательно, как именно взаимодействует эпиграф с предтекстовыми компонентами - именем автора, заглавием, подзаголовком, посвящением, другим эпиграфом - и как это взаимодействие проецируется на нижеследующий текст и все произведение.
1. Эпиграф + имя автора Эпиграф выступает последним, замыкающим элементом заголовочного комплекса, но он не может оказаться единственным его элементом ни при каких обстоятельствах. Причина состоит в том, что имя автора в современной литературе сопровождает текст в обязательном порядке (см. об этом подробнее в параграфе 3.1 Главы 3-й). Поэтому эпиграф как «чужое слово» всегда, неизменно вступает во взаимодействие с именем автора текста. Взаимодействие это наиболее отчетливо прослеживается в тех случаях, когда эпиграф-цитата снабжен именем своего автора. Тогда эпиграф обретает усложненную структуру, а имя его автора выступает «еще одним», «вторым» именем собственным, помимо имени автора произведения, проставленным над текстом. Такой эпиграф пребывает в ряду важнейших для нового произведения знаков-сигналов, свидетельствующих о том, чье творчество составляет предмет авторской рефлексии, кто из поэтов (писателей, мыслителей, политических деятелей и т.д.) прошлого или современности - из огромного числа в целом возможных имен - оказался достойным права быть заявленным в новом произведении. Такое право, однако, не должно прочитываться единственно как положительное отношение автора произведения к обозначенной личности, хотя в большинстве случаев именно таким оно и бывает.
И здесь показательна традиционная специфика размещения имени автора эпиграфа внутри заголовочного комплекса. Это «второе» имя проставляется ниже имени автора произведения (также и ниже заглавия), но выше нового текста. Оно относится к процитированному фрагменту, «комментирует» его и выступает его нижней границей, но оно также небезразлично к имени автора нового произведения.
В числе типичных, «классических» примеров можно назвать эпиграф «О Zauberei der ersten Liebe!.. I Wieland» («О волшебство первой любви!..», нем.) с обозначением имени его автора, немецкого поэта и романиста XVIII-XIX вв. К.М. Виланда, использованный Пушкиным в стихотворении «Дубравы, где втени свободы...» (1818).
В отдельных случаях имя автора эпиграфа может приобретать поистине величественные масштабы в контексте нового произведения, если речь в нем идет о цитируемом поэте. Так, Анна Ахматова к стихотворению 1936 г. «Данте» предпослала следующий эпиграф: «II mio bel San Giovanni. It Dante» («Мой прекрасный Сан-Джованни. II Данте») , само же произведение при этом посвящено судьбе автора приведенных слов, ср. первые строки «Он и после смерти не вернулся / В старую Флоренцию свою...» и далее. Имя Данте Алигьери в тексте стихотворения не встречается ни разу - великий итальянский поэт Возрождения многократно передан местоимениями «он» и «этот», но оно дважды названо в заголовочном комплексе: в заглавии и в эпиграфе. «San Giovanni» эпиграфа - это флорентийский баптистерий, церковь Иоанна Крестителя, а вся итальянская фраза демонстрирует отношение Данте к Флоренции, городу, в котором он родился, который любил и из которого был изгнан (прах поэта покоится в Равенне). С дополнительным учетом заглавия стихотворения приведенный эпиграф воспринимается не только как цитата из определенного произведения (кстати, не вполне точная, ср. Данте, «Ад», песнь XIX, стих 17), но как «живой голос» поэта, чья судьба стала предметом размышлений и, соответственно, составила тему поэтического произведения другого автора, чье имя проставлено перед «новыми» стихами.
Разумеется, имя автора цитаты фигурирует под эпиграфом не всегда. Опущение этой составляющей эпиграфа производится чаще всего в случаях, когда цитированию подвергается текст прецедентный по своей сути, не требующий авторской атрибуции . Но и тогда имя автора присутствует, пускай и имплицитно, в сознании автора и читателя, а потому принимает участие в сложных внутритекстовых отношениях. (Обобщая с достаточной долей уверенности, И.В. Арнольд, например, утверждает, что «эпиграфы берутся из прецедентных текстов» -Арнольд, 1998:1).
