Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Основные положения функционально-семантического подхода 20-55
Глава II. Категория множественности 56-74
Глава III. Категория принадлежности 75-101
Глава IV. Категория склонения 102-193
Глава V. Именная категория сказуемости 194-214
Глава VI. Категория вторичной репрезентации 215-219
Заключение 220-225
Список цитируемой литературы 226—242
Список условных сокращений 243
- Основные положения функционально-семантического подхода
- Категория множественности
- Категория принадлежности
- Категория склонения
Введение к работе
Предлагаемое исследование продолжает те традиции языкознания, которые сочетают сравнительно-исторические приемы изучения языкового материала с разработкой типологических языковых проблем. В настоящее время придается большое значение исследованию конкретных языков, прежде всего языков мертвых или малоизученных, с целью выявления их структурных особенностей. Как справедливо отметил Й. Коржинек, в любом конкретном, даже в самом незначительном по объему высказывании всегда реализуется вся его языковая типологическая сущность. В любом речевом отрезке проявляются все структурные закономерности, присущие языку в целом. Языковая же система исчерпывающе представлена совокупностью индивидуальных речевых актов, в которых она получает осязаемое воплощение. 4
Язык древнетюркских рунических памятников является наиболее удачным примером для подобных изысканий. Являясь наиболее ранним языком, зафиксированным в письменных текстах, он максимально свободен, насколько это возможно, от влияний других, нетюркских языков. Именно в языке древнейших текстов целесообразно пытаться обнаружить подлинно тюркскую языковую структуру, так или иначе присутствующую во всех тюркских языках. Условно принимаемый в настоящей работе термин «общетюркская модель» — это такое идеальное состояние языка, в котором находят свое место все важнейшие особенности, присущие тюркскому языковому строю.
Для того чтобы выявить особенности собственно тюркских языков, необходимо иметь представление об особенностях языков иного типа, инкорпорирующих, изолирующих и флективных, с целью показать языковые отличия как отличия типологические. Ведь само понятие «особенность» возникает в мозгу человека, языковое мышление которого принадлежит к
4Ср.: Коржинек Й. К вопросу о языке и речи // Пражский лингвистический кружок. М., 1967. С. 317-318.
иному типу. Недаром те или иные явления в тюркских языках уже в течение длительного периода вызывают споры среди исследователей, многие из которых вынуждены были ограничиться лишь характеристикой большинства этих явлений в качестве «своеобразных», так как аналогий в известных языках, родных для исследователей, найдено не было. Отсюда возникает и другое следствие — склонность лингвистов «навязывать» явлениям чужого языка объяснения, свойственные родному, зачастую не учитывая то обстоятельство, что языки (исследуемый и родной) принадлежат к разным языковым типам и устройство у них различное. В специальной литературе неоднократно отмечалось, что тюркские языки долгое время изучались, точнее, описывались сквозь призму индоевропеистических представлений о свойствах языковых единиц, и к ним некритически прилагался индоевропеистический понятийный аппарат.5
Таким образом, настоящее исследование представляет собой опыт обобщения методов, выработанных в течение длительного периода различными направлениями в языкознании. Как известно, начиная с XIX века лингвистическая мысль развивалась преимущественно в двух направлениях: в области компаративистики и в языковой типологии.
Толчком для развития сравнительно-исторического языкознания, прежде всего его ядра — сравнительно-исторической грамматики, послужило, как принято считать, открытие в конце XVIII века санскрита. Английский востоковед Уильям Джоунз одним из первых среди европейцев изучил санскрит и первым начал его сопоставлять с греческим, латинским и другими языками Европы.6 Открытие санскрита стало тем недостающим звеном, после появления которого началось бурное развитие исследований в области сопоставления европейских языков с санскритом и между собой. Поначалу сопоставления были очень несовершенны. Однако в 1816 году выходит в свет первая в полном смысле научная работа Ф. Боппа (1791-1867)
5 Иванов С. Н. Родословное древо тюрок Абу-л-Гази-хана. Грамматических очерк (Имя и глагол.
Грамматические категории). Ташкент, 1969. С. 16.
6 См. напр.: Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 432, 486.
«О системе спряжения санскритского языка в сравнении с таковым греческого, латинского, персидского и германского языков», заложившая основы сравнительно-исторического метода7. Затем практически одновременно в разных странах публикуются работы, в которых осуществлялись попытки найти действительно научный метод сравнительного исследования. Так, в 1818 г. появилось сочинение Р. Раска (1787-1832) «Исследование в области древнесеверного языка, или происхождение исландского языка», в 1819 — первый том «Немецкой грамматики» Я. Грима (1785-1863), в 1820 — работа А.Х. Востокова (1781-1864) «Рассуждение о славянском языке».8
Наряду со сравнительно-историческим языкознанием, другим важным направлением лингвистики, результатами которого пользуются и современные ученые, была типологическая классификация языков. Это направление лингвистических исследований, возникшее в начале и развившееся во второй четверти XIX в. (первоначально в виде морфологической классификации языков), имело целью установить сходства и различия языкового строя, которые коренятся в наиболее общих и наиболее важных свойствах языка и не зависят от их генетического родства. Эта классификация оперирует классами языков, объединяемых по тем признакам, которые выбраны как отражающие наиболее значимые черты языковой структуры (напр., способ соединения морфем).9 Одним из первых о типологии заговорил Вильгельм фон Гумбольдт (1767-1835). В своих ранних работах ученый высказывает идеи, связанные с так называемой стадиальной концепцией языка.10 Эти идеи были основаны на анализе значительного для того времени количества языков; в частности, на основании материалов языков американских индейцев. В своих размышлениях о развитии языков В. Гумбольдт приходит к выводу, что после достижения тем или иным языком «состояния стабильности» принципиальное изменение языкового строя уже
7 Звегинцев В. А. История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. Ч. I. М., 1960. С.25.
8 Там же.
9 Лингвистический энциклопедический словарь. С. 511.
10 Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М., 2000. С. 244-245.
невозможно. Ученому принадлежит мысль о том, что «если язык уже обрел свою структуру, то важнейшие грамматические формы уже не претерпевают никаких изменений; тот язык, который не знает различий в роде, падеже или страдательном залоге, этих пробелов уже не восполнит».11 Языки проходят принципиально единый путь развития, но «состояние стабильности» может достигаться на разных этапах. Здесь ученый развивает существовавшие и до него идеи о стадиях развития языков, отражающих разные уровни развития тех или иных народов. Но при этом он обращает внимание на следующую уникальную языковую особенность, заключающуюся в том, что «даже так называемые грубые и варварские диалекты обладают всем необходимым для совершенного употребления».12 Ссылаясь на опыты переводов с различных языков, В. Гумбольдт отмечает, что «пусть даже с различной точностью,
1 ^
каждая мысль может быть выражена в любом языке». В вопросе о стадиях развития языков ученый продолжил высказанные незадолго до него идеи братьев Шлегелей. Именно они - Август и Фридрих Шлегели — ввели понятия аморфных (изолирующих), агглютинативных и флективных языков, понятия, которые используются и в современной науке. В. фон Гумбольдту в статье «О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития» удалось достаточно подробно описать особенности языков разных «ступеней развития», три из которых соответствуют изолирующему, агглютинативному и флективному строю. Кроме того, в этой статье ученый ставит важную и не потерявшую актуальности проблему описания «экзотических» языков в их собственных категориях, без «европеизации», «во избежание ошибки необходимо изучать язык во всем его своеобразии, чтобы при точном расчленении его частей можно было определить, при помощи какой определенной формы в данном языке в соответствии с его строем обозначается каждое грамматическое
11 Там же. С. 307.
12 Там же. С. 308.
,3Тамже.С.307,315.
отношение». В этой связи он разбирает некоторые испанские и португальские грамматики индейских языков, показывая, что инфинитивом в них именуют то, что не соответствует европейскому инфинитиву. Занимаясь типологическими проблемами при изучении индейских языков, В. фон Гумбольдт выделил наряду с тремя типами братьев Шлегелей еще один языковой тип - инкорпорирующий.15 Понятия агглютинативных, флективных, изолирующих (аморфных) и инкорпорирующих языков, также как и сопряженные с ними понятия агглютинации, инкорпорации и др. до настоящего момента находятся в арсенале лингвистической науки. Представления, впервые высказанные Вильгельмом фон Гумбольдтом, развивались в течение XIX — XX вв. в различных направлениях языкознания (лингвистическая типология, структурализм, генеративная лингвистика и др.). В той или иной мере многие выдающиеся лингвисты, такие как: А. Шлейхер, X. Штейнталь, Ф. де Соссюр, Б. Уорф, И. П. Минаев, А.А. Потебня находились под влиянием гумбольдтовских идей. В середине XX века тезис В. Гумбольдта о «духе языка», определяющем устройство системы конкретного языка на всех его уровнях, лег в основу работ отечественного языковеда Г.П. Мельникова. С позиций системной лингвистики, ' представителем которой он является, понятие «духа языка», его «главной тенденции» - это не фикция, а вполне реальная характеристика языка, которая может быть названа детерминантой, так как предопределяет особенность всех конкретных единиц и ярусов языка в их системной взаимосвязи.16
Помимо общетеоретических и типологических исследований, В. Гумбольдтом также был дан определенный толчок в области изучения «экзотических» языков. К середине XIX века лингвисты в работах по сравнительно-историческому языкознанию уже не ограничивались
14 Там же. С. 320.
15 Гумбольдт В. фон. Указ. соч. С. 144-155.
16 Мельников Г. П. Синтаксический строй тюркских языков с позиций системной лингвистики // Народы
Азии и Африки. М., 1969, № 6 С. 105.
материалом германских, романских языков, древнегреческого и санскрита. Впервые объектом изучения стали такие языки как иранские, балтийские, армянский, развились славистика и кельтология. Сопоставления в работах компаративистов стали значительно надежнее. Параллельно с накоплением фактического материала шлифовался и метод. Разработки отечественных и зарубежных востоковедов в области конкретных тюркских языков, систематизация фактов, описания грамматического строя отдельных языков также были частью этого исследовательского процесса.
Первый опыт сравнительной грамматики тюркских языков (на примере татарского, турецкого и киргизского) принадлежит И.И. Гиганову (СПб., 1801), который сделал наиболее полное описание грамматической структуры татарского языка по образцу русских грамматик, прежде всего «Российской грамматики» М.В.Ломоносова.17 Последняя оказала огромное влияние на ранние грамматические описания тюркских языков, среди которых одной из первых была печатная грамматика чувашского языка («Сочинения, принадлежащие грамматике чувашского языка». СПб., 1769).18 Политическая обстановка на Ближнем Востоке первой половины XIX века требовала от отечественных ориенталистов подготовки учебных пособий по овладению турецким языком. Одной из самых крупных работ в этой области была «Общая грамматика турецко-татарского языка» М.А. Казем-Бека, первое издание которой вышло в 1839 году, а второе — в 1846. В основу этой монографии была положена грамматика французского исследователя А. Жобера, переведенная на русский язык молодым тюркологом того времени И.Н. Березиным. Этот труд являлся подробным изложением грамматики турецкого языка в сравнении с «татарскими» языками (языками казанских, сибирских, оренбургских татар и азербайджанским языком). При описании фактического материала (в области фонетики и морфологии) автор
17 Закиев М. 3. Роль идей M.B. Ломоносова в становлении лингвистических взглядов представителей
казанской школы тюркологов // Вопросы тюркологии. УЗ Каз. ГПИ. 1970. С. 15-16.
18 Кононов А. Н. История изучения тюркских языков в России. Дооктябрьский период. Л., 1972. С. 180-
181.
19 Там же. С. 190-191.
пользовался схемой Жобера, вследствие чего во всем изложении можно проследить влияние понятийного аппарата индоевропейского языкознания, что в принципе также характерно для всех ранних грамматик тюркских языков. Несомненно, наиболее значимой работой в области сравнительного языкознания признается труд О.Н. Бётлингка, посвященный грамматике якутского языка (О. Bohtlingk. Uber die Sprache der Jakuten. St.-Pb., 1851.).21 Введение к этой монографии было издано отдельно: «О языке якутов. Опыт исследования отдельного языка в связи с современным состоянием всеобщего языкознания» (УЗИАН, 1853, т. I, вып. 4, С. 377-446.). Эта грамматика дополнена якутскими текстами с немецким переводом и якутско-немецким словарем (более 4600 слов), который является первым лексикографическим опытом на материале якутского языка. Ценность этой работы состоит не только в наличии огромного фактического материала якутского языка, столь отличного от других тюркских языков, но и в попытке предложить максимально адекватный вариант интерпретации этого материала. Грамматика Бётлингка содержит помимо якутского языкового материала еще и материал турецкого языка, что позволяет делать сравнительные сопоставления тюркских языков различных групп. О.Н. Бётлингк, стремясь проникнуть в суть языковых явлений и размышляя о строе тюркских языков, поднимает планку научного исследования необычайно высоко. Вся работа пропитана мыслью, которую позже высказал А.Н. Самойлович: «Грамматику изобрести нельзя, ее можно только открыть и обнародовать. Никакому языку нельзя произвольно навязать грамматику и никакой язык в такой грамматике не нуждается, имея свою природную грамматику с момента своего возникновения». Недаром именно эта
20 Там же. С. 191.
21 Монография была переведена на русский язык: О.Н. Бётлингк. О языке якутов. Перевел с нем.
д.ф.н. В.И. Рассадин. Новосибирск, 1989.
^Цит. по: Кононов А. Я. История изучения тюркских языков в России. Дооктябрьский период. 2-е изд., доп. и исправ. Л., 1982. С. 303-304.
монография служила базой в процессе создания многих работ как в якутском, так и в общетюркском языкознании.
При анализе тюркологических работ и монографий по грамматикам тюркских языков, созданных в XIX и XX вв., напрашивается вывод о том, что тюркология вообще и та ее область, которая занимается изучением древних языков, в течение долгого времени существовала, прежде всего, как наука описательная, скрупулезно излагающая чисто внешние факты рассматриваемого языка. К одним из лучших образцов подробного изложения фактического материала, бесспорно, можно отнести «Грамматику алтайского языка», составленную членами «Алтайской миссии» (Казань, 1869). В этой работе, наряду с русско-алтайским и алтайско-русским словарями, читатель находит интереснейшие наблюдения относительно грамматического устройства языка, попытки проникновения «в тайны внутренних законов его развития».24
Богатейший грамматический материал, накопленный тюркологией XIX -начала XX вв., позволил современным исследователям перейти от собирания, простой систематизации и описания тюркского материала25 к осмыслению особенностей строя тюркских языков.26 Кроме того, в середине XX в. появляется перспективное лингвистическое направление — исследование строя древних языков с позиций самых последних достижений общего языкознания. Тюркологи стали создавать сравнительные и сравнительно-исторические грамматики тюркских языков путем наложения современных лингвистических знаний на материал языков древних, что стало также способствовать и совершенствованию самой системы описания
23 См. напр.: рукопись [СВ. Ястремский]. Якутская грамматика по Бётлингку (1887-1888); Петров Н.
Е. Якутский язык. (Указатель литературы). Якутск, 1958, № 314; также Убрятова Е. И. Очерк изучения
якутского языка. Якутск, 1945. С.15; Коркина Е. И. Работа О.Н. Бётлингка «О языке якутов» //СТ. Баку,
1971, № 4, С. 124-131; Гузев В. Г. Очерк по теории тюркского словоизменения: Имя. Л., 1987. С.7-14.
24 Кононов А.Н. История изучения тюркских языков в России. Дооктябрьский период. С. 199.
25 См. напр.: Грамматика алтайского языка, Казань, 1869; труды A.K. Казем-Бека, B.B. Радлова, СЕ.
Малова, В.М. Насилова и др.
26 Одним из первых ярких примеров обращения к осмыслению строя тюркских языков стала известная
монография: Баскаков Н.Л. Каракалпакский язык II. Фонетика и морфология. Часть I (части речи и
словообразование). М., 1952.
рассматриваемых языков. Такие исследования могут служить самым различным целям, наиболее важной из которых представляется реконструкция структурной эволюции тюркских языков от их древнейшего состояния до их современного строя.
Причины смены исследовательских задач заключены, очевидно, в том, что современное состояние науки требует от исследователей стремления переходить от частных вопросов в той или иной области научного знания к рассмотрению вопросов более общего порядка, от исключительно описательного характера работы к осознанию глубинных закономерностей объекта. Наличие огромного материала, собранного и систематизированного описательными исследованиями отдельных аспектов грамматики конкретных языков, позволяет в настоящее время приступить в области теории тюркской грамматики к разработке более общих вопросов и положений. Путь постепенного восхождения к фундаментальным вопросам строя тюркских языков, процесс выявления общих закономерностей на базе конкретного материала может быть признан, как представляется, одним из важнейших направлений развития тюркского языкознания. Именно такой подход, по всей видимости, может послужить отправным моментом для адекватного анализа того же самого фактического материала каждого конкретного языка.
Как было отмечено, в течение длительного периода на тюркский языковой материал переносились терминология, представления и концепции лингвистической науки, разработанной на материале индоевропейских языках, в частности русского и латинского, которые, как представляется, зачастую просто не приложимы к фактам тюркских языков. Поэтому в современном тюркском языкознании возникла необходимость пересмотра
27 См. напр. работы И.А. Батманова, С.С. Майзеля, А.П. Поцелуевского, Н.А. Баскакова, Н.З. Гаджиевой, Э.А. Груниной, С.Н. Иванова, В.Г. Гузева, Д.М. Насилова, Б.А. Серебренникова, A.M. Щербака, Э.Р. Тенишева, а также Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков: Синтаксис. М., 1986; Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков: Морфология. М., 1988; Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Региональные реконструкции. М., 2002.
28 О. Bohtlingk. Uber die Sprache der Jakuten. SPb., 1851; Грамматика алтайского языка. Казань, 1869; Кононов А.Н. Грамматика современного турецкого литературного языка. М.; Л., 1956; Иванов С.Н. Родословное древо тюрок Абу-л-Гази-хана. Грамматический очерк: Имя и глагол. Грамматические категории. Ташкент, 1969; а также: Языки народов СССР. Тюркские языки. M., 1966.
некоторых теоретических положений и внесения изменений в понятийно-терминологический аппарат. Поскольку сам термин представляет собой слово со строго определенным значением, которое употребляется для
« 29
точного выражения понятии, то он не допускает многозначности, полисемии. Таким образом, положение дел в тюркском языкознании свидетельствует о необходимости дальнейшего приложения усилий как в области углубления знаний о строе тюркских языков, так и в области разработки более универсальных теоретических понятий, положений и совершенствования терминологического аппарата. В частности, эти вопросы актуальны для изучения морфологического строя тюркских языков.
Краткая характеристика памятников древнетюркской рунической
письменности.
Благодаря открытиям и достижениям в области археологии XIX - XX вв. ученые получили в свое распоряжение большое количество древних письменных источников, содержащих ценнейшую информацию о различных сферах человеческой жизнедеятельности. Открытие древнетюркских памятников Центральной Азии неразрывно связано с освоением и заселением русскими людьми территории Сибири. Уже с середины XVII в. в записях различных путешественников попадаются указания о находках письменных изображений на утесах и больших камнях. Крупные орхонские рунические памятники в честь Кюль тегина и Могилян хана, а также Памятник Тоньюкуку были открыты в конце XIX в. После удачной дешифровки этих надписей, осуществленной В. Томсеном в 1893 г., тюркологи получили возможность исследовать фонологический, морфологический и синтаксический аспекты самого раннего тюркского языка.31
См. напр.: Будагов Р.А. Очерки по языкознанию. М., 1953.
30 Кляшторный С.Г. Памятники древнетюркской письменности и этнокультурная история Центральной
Азии. СПб., 2006. С. 36-37.
31 Обзор наиболее значимых работ в области исследования рунической письменности представил в
своей вводной статье Талат Текин: Tekin Т. Orhon yazitlan. Ankara, 1988. S. V-XI.
Как известно, памятники древнетюркской рунической письменности, обнаруженные в Южной Сибири, в Монголии, на территории современного Кыргыстана и Казахстана, создавались в течение двух столетий с конца VII до середины IX веков нашей эры. Наиболее ранним датируемым текстом рунического письма на сегодняшний момент признана Чойрэнская надпись, относящаяся к 688-691 гг., к наиболее поздним крупным текстам, написанным руникой, можно отнести «Гадательную книгу», дата которой приблизительно определяется 933 г., кроме того, на Енисее и Алтае руническая письменность дожила до XI в.34
Письменно-литературный язык памятников, разбросанных по столь обширной пространственной и временной плоскости, естественно, не был однороден: памятники в отдельных случаях отражали характерные особенности местных территориальных диалектов. Енисейские рунические надписи представляют собой надгробные эпитафии, и, являясь произведениями «малых форм», состоят, в основном, из набора определенных стандартизованных лексических, морфологических и синтаксических оборотов-штампов. Литературный язык больших орхонских памятников в честь Кюль-тегина и Могилян-хана (Бильге-кагана) возник и развивался на основе устно-эпической традиции крупных тюркских племенных образований. А устное койне, по мнению большинства исследователей, впитало в себя наиболее характерные черты двух, в ту пору наиболее крупных языковых групп — уйгурской и огузской.35 Этим объясняется тот факт, что язык древнетюркских рунических памятников, особенно орхонских, представляет собой «довольно пеструю картину в отношении использования грамматических форм уйгурского и огузского
32 См. напр.: Кляшторный С.Г. Руническая надпись из Восточной Гоби //Studia Turcica. Budapest, 1971.
P. 256-257; Кононов AM. Грамматика языка тюркских рунических памятников VII-IX вв. Л., С. 4. Об
изобретении древнетюркского рунического письма в VII в. см.: Guzev V.G. KljashtornyjS.G. The Turkic Runic
script: Is the hypothesis of its indigenous origin no more viable? //Rocznik Orientalistyczny. T. XLIX. Zeszyt 2.
Warszawa, 1995. P. 83-92.
33 Кляшторньт С.Г. Указ.соч. P. 256-257.
34 Кляшторньт С.Г. Памятники древнетюркской письменности и этнокультурная история Центральной
Азии. С. 187.
35 Тентиев Э.Р. Отражение диалектов в тюркских рунических и уйгурских памятниках //СТ. Баку, 1976,
№ 1.С. 27-33.
фондов». Памятник в честь Тоньюкука, еще одно крупное надгробное повествование, написан языком, тяготеющим преимущественно к устно-разговорным нормам. Судя по этой надписи, языком автора текста из племени ашиде был один из языков огузской группы, наиболее характерным признаком, которой было начальное Ь-.
Таким образом, материал языка ДТРП позволяет обратиться к первым письменным источникам, которые демонстрируют «начальное» состояние тюркского языка. Бесспорным является тот факт, что язык уже первых рунических текстов, созданных в конце VII века, представляет собой явление, далеко ушедшее от момента своего возникновения, язык, который уже пережил фазу своего становления. Появившаяся письменность застала уже сформированный и довольно хорошо развитый язык, находящийся в некоей интерпозиции между предполагаемым праязыком и современными тюркскими языками. Исходя из этого положения, язык ДТРП лишь условно может быть принят как язык, стоящий в самом начале диахронического ряда тюркских языков. Как было уже отмечено, тюркоязычные племена задолго до употребления рунического письма выработали свой вариант обобщенной речи, стоящей над различными диалектами, которая использовалась в поэтической практике. Кроме того, как было уже сказано, в основе языка рунических памятников лежит архаизованное устное койне, которое к моменту появления письменности приобрело права литературной нормы.38
Транскрибирование текстов
Примеры из памятников рунического письма приводятся в фонематической транскрипции, в основу которой положена транскрипция, применяемая в «Древнетюркском словаре». Эта транскрипция принята, тем не менее, с некоторыми изменениями: во-первых, знак 'у' используется вместо Т. Кроме того, к настоящему времени в области тюркской фонетики
36 Кононов А.Н. Грамматика языка тюркских рунических памятников VII-IX вв. С. 4.
37 Там же.
38 Тенишев Э.Р. О наддиалектном характере языка тюркских рунических памятников //Turcologica. К
семдесятилетию академика А.Н. Кононова. Л., 1976. С. 165.
39 Древнетюркский словарь. Л., 1969.
исследователи пришли к заключению, что употребление графического варианта -q для обозначения алломорфа заднеязычной фонемы /q/40 лишено мотивировки. По мнению ряда ученых в языке ДТРП существовала одна фонема — смычная заднеязычная глухая /к/.41 В настоящей работы признается справедливость этого мнения, вследствие чего при транскрибировании рунических текстов используется вариант —к для обозначения заднерядного аллофона фонемы /к/. Точно также при транскрибировании рунических текстов в отличие от традиционного употребления графического знака -у для обозначения аллофона фонемы /g/ в настоящей работе принят вариант g.
При переводе иллюстративного материала использовались наработки предшественников, в основном приводятся переводы СЕ. Малова, однако в тех случаях, когда интерпретация высказывания видится автору исследования спорной, приводятся собственные предположительные варианты перевода, не претендующие на истинность, но, по мнению автора, более адекватно передающие мыслительное содержание данного отрывка. В тюркском варианте примеров подчеркиваются исследуемые словоформы, а в русском варианте подчеркивается одно слово или группа слов, которые передают соответствующий тюркской словоформе смысл. Если в тюркском высказывании имеется несколько словоформ, относящихся к исследуемой в разделе теме, то после каждой словоформы стоит номер, который соответствует номеру компонента в русском переводе, что, как представляется, облегчает анализ иллюстративного материала.
Источники
Основной базой для извлечения фактического материала рунических памятников послужили:
Аманжолов А.С. История и теория древнетюркского письма. Алматы, 2003.
40 Рясянен М. Материалы по исторической фонетике тюркских языков. М., 1955. С. 131.
41 См. напр.: Аврутша А.С. Опыт реконструкции фонологии языка древнетюркских рунических
памятников. Дисс. на соиск. уч. степ. канд. фил. наук. СПб., 2005. С. 89.
Кормушин И.В. Тюркские енисейские эпитафии. Тексты и исследования. М., 1997.
Малов СЕ. Памятники древнетюркской письменности. М; Л., 1951.
Малов СЕ. Енисейская письменность тюрков. Тексты и переводы. М; Л., 1952.
Малов СЕ. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии. М; Л., 1959.
Tekin Т. Orhon yazitlan. Ankara, 1988.
Thomsen Vilh. Orhon ve Yenisey Yazitlannin 6zumu. Ilk Bildiri.Cozulmus, Orhon Yazitlan. eviren Vedat Koken. Ankara, 1993.
Основные положения функционально-семантического подхода
В настоящее время в исследовательских кругах гуманитарные дисциплины и, прежде всего, филология, негласно считаются дисциплинами менее «серьезными», порой даже менее «научными», по сравнению с теми, что принято называть «точными». Как пишет в одной из своих статей Б.А. Серебренников: «по мнению многих ... лингвистика ... в отличие от математики, не характеризуется большой строгостью. Любая гипотеза в языкознании имеет право на существование... При этом предполагается, что в неточной науке гипотезу или невозможно, или вообще трудно опровергнуть». Подобное «несерьезное» отношение мотивируется, вероятно, относительной неустойчивостью терминов и понятий, которыми оперируют гуманитарии, в частности, лингвисты. В трудах исследователей, работающих в области теории тюркской грамматики, также наблюдается отсутствие терминологического единства. Вследствие этого представляется необходимым сформулировать содержание тех лингвистических понятий и научных положений, на которые опирается настоящее исследование.
О функционально-семантическом подходе к явлениям языка
В многочисленных сравнительно-исторических грамматиках43 и исследованиях, посвященных изучению грамматического строя того или иного тюркского языка, наблюдается преобладание описательного подхода как к анализу отдельных морфологических форм, так и к определению сущности собственно самих морфологических категорий. Описательный подход характеризуется, как представляется, исходными установками, выработанными традиционной грамматикой, где четко выражена "системно «44 45 х-г структурная доминанта научного исследования. Нет сомнения в том, что традиционный описательный подход к фактам тюркских языков изначально определялся задачами, которые стояли в течение многих десятилетий перед исследователями. Во главе угла стоял сбор материала малоизученных или попросту неизвестных в то время науке языков, первичное его осмысление, систематизация, создание на скорую руку учебников для начальных и средних школ, создание обобщающих грамматик, которые, тем не менее, представляют собой тоже всего лишь результат первичной систематизации языкового материала.
Между тем общеязыковедческие понятия, которые лежали в основе описания фактов конкретных языков, заведомо не строились в расчете на неиндоевропейский материал. Широко известны следующие слова И.А.Бодуэна де Куртенэ: «... видеть в известном языке без всяких дальнейших околичностей категории другого языка ненаучно; наука не должна навязывать объекту чуждые ему категории и должна отыскивать в нем только то, что в нем живет, обусловливая его строй и состав».47 И этот серьезный недостаток, которым страдает большинство не только практических грамматик тюркских языков, но и тюркологических исследований, совершенно оправданно осуждался многими специалистами по алтайскому языкознанию (В.Котвич, С.Н.Иванов, Г.П. Мельников и др.).48
Описательный подход не является, тем не менее, чем-то давно отошедшим в прошлое лингвистической науки, тем, что можно было наблюдать в лишь XIX и XX вв. Традиционные методы описания языкового материала продолжают сохраняться и в современных лингвистических работах исследователей из различных стран. Так, турецкие лингвисты отмечают, что большинство описательных грамматик, учебников и общелингвистических трудов их соотечественников страдает отсутствием функционального анализа приводимого фактического материала. В этих работах «читатель находит изложение того, что имеется в турецкой грамматике (форма множественности, категория склонения, категория принадлежности, залоги, наклонения и т.д. и т.п.). Но читатель почти нигде не узнает о коммуникативно-функциональном предназначении того или иного языкового средства, попросту того, как им следует пользоваться».49 Именно функционально-семантический подход предполагает в качестве основы функциональную направленность грамматики и принцип, согласно которому объективное познание языка и его составляющих осуществимо не путем формального описания, а посредством изучения языка как функциональной системы. При таком подходе к языковым фактам на первый план выходит изучение функций единиц строя языка и закономерности их функционирования. Поскольку функция представляет собой внешнее проявление свойств объекта в конкретной системе отношений,50 то совершенно естественно, что именно понятие «функция» является отправной точкой исследований в области функциональной грамматики.51 В самом общем виде под функцией языковых средств подразумевается свойственная им в языковой системе способность к выполнению определенного назначения и к реализации этого назначения в речи.
Категория множественности
Во всех современных языках категория количества получает свое выражение посредством разнообразных грамматических и лексических средств. Для означения определенных количеств во всех языках существуют числительные; для означения неопределенных количеств — всякого рода прилагательные и местоимения. Частными проявлениями мыслительной категории количества являются понятия единичности и множественности. Грамматическими средствами передачи информации о единичности и множественности являются формы единственного и множественного числа, которые во многих языках составляют категорию числа. Но, несмотря на универсальность понятий единичности и множественности, категория числа в силу языковой избирательности не является универсальной для всех языков.169 Кроме того, даже при наличии морфологических средств выражения количества функциональные особенности последних находятся в прямой зависимости как от устройства морфологического механизма каждого языка, так и от фрагмента наивной картины мира конкретной цивилизации, которая отражена и закреплена в языковой семантике. Как известно, объективная действительность истолковывается каждой коммуникативной общностью по-своему, в каждом языке имеется свой набор грамматических значений, закрепленных за определенными языковыми единицами,170 причем набор языковых единиц также сугубо индивидуален.
Категория, несущая количественную характеристику предметов, в морфологической подсистеме языка древнетюркских рунических памятников представлена одной формой, которая в текстах реализуется с помощью словоформ, состоящих из именной основы (прежде всего существительного) и показателя -1аг. Однако эта форма употребляется в текстах рунических памятников крайне редко. Это обстоятельство вполне согласуется с мнением Каре Грёнбека, согласно которому «самый древний тюркский язык» не обладал никакими формами множественности. А. фон Габен отмечает тот факт, что в этом языке имя (существительное или местоимение), не обладающее показателем множественности, означает как единичность, так и множественность предметов: kisi человек , люди . По ее мнению, даже местоимение ban наряду со значением я иногда может истолковываться как мы
Вместе с тем эта категория имеет, как представляется, некую лексическую специализацию: аффикс -1аг в основном сочетается со словами, обозначающими лиц высокого положения (родственников каганов, беков и т.д.), т. е. со словами, называющими важных, с точки зрения носителя языка, персон: государственных деятелей и родственников.
"Услышав такие слова: « беки, давайте вернемся», — он сказал ". Возможна и несколько иная интерпретация этого высказывания: "Услышав такие слова, все беки вместе сказали: « давайте вернемся» ".
Факт столь редкого использования в языке рунических памятников формы с показателем -1аг по-разному интерпретировался исследователями. Так, А. фон Габен связывает этот факт с тем, что употребление аффикса -1аг имеет, очевидно, специализацию, направленную на выражение множества единичных предметов или событий (eine Vielheit von Einzelindividuen oder von einzelnen Handlimgen), а не «толпы» (eine Masse), совокупности.174 К. Грёнбек же приходит к заключению, что эта форма в языке рунических памятников выражает не число, а собирательность и что носители языка не имели критериев для разграничения единственного и множественного числа. Развивая свою мысль, ученый предполагает, что множество в сегодняшнем понимании истолковывалось в качестве нечленимой совокупности, некоего рода, которые и лежали в основе восприятия древними тюрками объективной реальности. Подобную точку зрения можно встретить и у О. Прицака, по мнению которого аффикс -1аг передает собирательность, значение же множественного числа развилось у этой формы под влиянием индоевропейских языков Туркестана.177 В отечественной специализированной литературе также высказывалось мнение относительно несколько иных основаниях выделения множественности в тюркских языках. Согласно этому мнению, в соответствии с тюркской картиной мира, в основе тюркского представления о множественности лежит противопоставление делимого и неделимого множества. Можно предположить, что именно представление о делимом, т. е. членимом на отдельные единицы, множестве и подверглось грамматикализации и стало содержанием морфемы -1аг. При этом при передачи информации о предметах, являющих собой множество однородных предметов, носителями языка форма -1аг, как правило, не употребляется. В индоевропейских же языках, как представляется, в основе форм единственного и множественного числа лежит противопоставление единичного и не единичного.
Можно предположить и некое иное истолкование, согласно которому словоформа с показателем -1аг в качестве наиболее архаичной семантики обладала оттенком почтительности, уважительного отношения, характеризующего множество предметов. Недаром в древнетюркских рунических текстах в большинстве случаев этот аффикс встречается со словами, называющими правителей и их родственников (см. примеры ниже).
Категория принадлежности
Категория принадлежности Категория принадлежности, согласно Н. К. Дмитриеву, «есть одна из основных категорий, на которых строится тюркская грамматика».221 Однако, несмотря на то, что тюркологи в большинстве своем признают это утверждение справедливым, в грамматиках различных тюркских языков этой категории уделяется все ещё недостаточное внимание. В основном исследователи ограничиваются описанием речевых показателей принадлежности и попытками объяснить их происхождение, функциональному же анализу эта категория практически не подвергается. Вместе с тем именно то, что категория принадлежности в тюркских языках входит в механизм словоизменения имён и глаголов, тем самым являясь средством оперативно-грамматического изменения слова, отличает тюркские языки от флективных языков. Идея соотнесения одного предмета с другим предметом как объекта обладания с обладателем в тюркских языках выражается не привычным для европейца лексическим способом — посредством притяжательных местоимений, а морфологическим путем, с помощью специализированных грамматических форм. Последнее позволило исследователям выделить в тюркских языках самостоятельную словоизменительную категорию — категорию принадлежности.
По мнению Н. К. Дмитриева, категорией принадлежности «называется такая грамматическая категория, которая выражает одновременно и предмет обладания, и лицо обладателя, при этом лицо обладателя связано с одним из трех лиц личного местоимения обоих чисел». А. Н. Кононов же дает несколько иное определение данной категории. В своей грамматике он описывает ее как грамматическую категорию, которая устанавливает «отношения принадлежности между лицом обладателя и предметом обладания».223 В. И. Рассадин акцентирует внимание на том, что эта категория устанавливает отношение «конкретной принадлежности между
обладателем и предметом обладания». То, что при описании категории принадлежности на морфологическом уровне тюркологи чаще всего ограничиваются констатацией ее «ближайшего» значения — значения «реальной», конкретной принадлежности, отмечает С. Н. Иванов.225 По его мнению, «строевая» роль (Н. К. Дмитриев) данной категории в тюркских языках не отражается в достаточной мере только при выражении «реальной» принадлежности. Основываясь на приводимых в работах конкретных данных, понятие «реальной», «конкретной принадлежности» следует интерпретировать, вероятно, как отношение личной собственности, когда один предмет является собственностью другого предмета. Однако фактический материал текстов на языке ДТРП и речевая практика других тюркских языков дает основания не согласиться с этой попыткой свести функцию категории принадлежности к подобной, излишне узкой специализации. Надо сказать, что в тюркологической литературе многократно ставились под сомнение утверждения, согласно которым формы принадлежности отождествлялись со средствами, несущими информацию о «реальной, конкретной» принадлежности.226 Так, В. Г. Гузев на материале староанатолийско-тюркского языка убедительно доказывает, что «реальные отношения принадлежности типа avumiiz наш дом предстают лишь как частный случай» среди многочисленных отношений, способных передаваться формами принадлежности.227 Э. В. Севортян вполне обоснованно проводит четкое разграничение между «реальной принадлежностью» и «принадлежностью в широком грамматическом смысле».
Таким образом, формы исследуемой категории способны выступать в качестве морфологических средств передачи не только такой принадлежности, которая истолковывается как отношение собственности в юридическом смысле, но и целого ряда логических отношений, основанных на органической связи одного предмета с другим. Традиционно исследователи при рассмотрении категории принадлежности предлагают некий список «значений», присущих ее формам, как поступает С. Н. Иванов, сторонник тех взглядов в тюркском языкознании, согласно которым грамматические категории являются носителями совокупности значений. В систему значений категории принадлежности, по мнению С. Н. Иванова, могут быть включены следующие: «выражение реальной принадлежности, обозначение отнесенности к определению в изафете, обозначение лица при причастиях, обозначение отнесенности "частичного" партитивного члена предложения к своему целому, отнесение к контексту». Этот список можно расширить за счет тех «значений», которые формы принадлежности могут иметь в различных тюркских языках. Например, в якутском языке эти формы, образованные от количественных числительных, служат для обозначения возраста, в хакасском языке формы 2-го лица, а в татарском и узбекском - формы 3-го лица используются в звательной функции.231 Как представляется, и в этой проблематике многое окажется более ясным, если разграничивать понятия «значение» и «смысл». Исходя из того понимания сущности языковой системы, в соответствие с которым значения («означаемые») представляют собой некую совокупность обобщенных, максимально абстрактных свойств, отвлекаемых от многообразия конкретных речевых проявлений, являясь, таким образом, приспособленными для коммуникации абстрактными образами, становится ясно, что языковые значения функционально не могут вмещать в себя неограниченное количество семантических вариаций.
Категория склонения
При анализе основных точек зрения в тюркологической литературе, становится очевидным, что происхождение формы родительного падежа с носовым -rj до сих пор представляет собой загадку. В истории изучения этой формы было предложено много различных теорий ее возникновения. Так как в якутском языке форма родительного падежа исследователями не регистрируется, О. Бётлингком это отсутствие было истолковано как свидетельство появления рассматриваемой формы в тюркских языках в период после отделения якутского языка от остальной массы тюркских языков.325 В. А. Богородицкий, придерживающийся схожей точки зрения, заметил, однако, что в период после распада тюркского праязыка «проходились лишь позднейшие фазы в эволюции окончаний этого падежа».326 С критикой этих взглядов выступил С. В. Ястремский, который считал, что родительный падеж, существуя на каком-то этапе якутского языка, исчез в более позднее время. Таким образом, все специфические черты якутского языка, среди которых отмечается и отсутствие родительного падежа, по его мнению, являются скорее новообразованиями, чем архаизмами. Высказанное утверждение С. В. Ястремского, однако, не вполне согласуется с позициями, которые отстаиваются в настоящей работе. Наиболее вероятным ходом развития тюркских языков представляется постепенное возникновение все новых морфологических средств для передачи служебной информации. Это касается, прежде всего, атрибутивных отношений (определение — определяемое, дополнение — дополняемое, обстоятельство — обстоятельственное уточняемое) между мыслительными единицами, так как именно в этой области тюркские языки в качестве ведущего способа использовали соположение слов, без привлечения морфологического оформления слова. Вследствие этого, более древнее состояние языковой системы характеризуется, по всей видимости, меньшим числом грамматических форм, передающих атрибутивные отношения в высказывании. Г. И. Рамстедт также считает, что атрибутивные отношения изначально могли передаваться и путем соположения.329 Б. А. Серебренников и Н. 3. Гаджиева высказали предположение о том, что родительный падеж на ранних стадиях существования тюркского праязыка полностью отсутствовал, а информация, передаваемая аналогичной формой индоевропейских языков, выражалась с помощью изафетной конструкции, а шире — путем примыкания двух существительных.330 Они также обращают внимание на то, что сфера употребления тюркского родительного падежа значительно уже сферы употребления соответствующей формы в индоевропейских языках.331 Таким образом, в соответствии с изложенным выше, с диахронической точки зрения более древней признается та языковая система, которая не имееет в своем арсенале морфологического средства передачи значения обладателя при отношениях принадлежности. Обстоятельствами, свидетельствующими в пользу этого тезиса, могут послужить, во-первых, факты эксплицитного употребления формы родительного падежа в имеющихся тюркских языках, а во-вторых, аналитические исследования функционирования этого падежа в тюркских языках различных эпох, проведенные различными лингвистами. Все без исключения исследователи указывают на необязательный характер употребления этой падежной формы. Одними из них подобная факультативность мотивируется либо соотнесенностью имени существительного с категорией определенности - неопределенности, либо способностью имени существительного выступать в отвлеченно-предметном и конкретно-предметном значениях, другими — в особом функционировании этой формы в качестве языкового средства с содержательным значением, необходимым для передачи отношений реальной действительности и лишенным формальной синтаксической функции связи слов в речи.334 Позиция В. Г. Гузева по этому вопросу определена стремлением рассматривать языковые факты в функционально-семантическом плане, исходя из наличия у каждой языковой формы определенной коммуникативной функции. В этом же русле предлагается интерпретация категории падежа и Г. П. Мельниковым. Мысли, высказанные этим теоретиком, выявляют факторы факультативного использования формы родительного падежа. Родительный падеж в тюркских языках имеет, как известно, только приименную сферу употребления, из чего следует, что тюркский родительный падеж реализует коммуникативную функцию, которая сводится к уточнению определенных характеристик предмета, называемого основой слова.335
