Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Состояние разработки варяжского вопроса в отечественной исторической науке в 1730-1850-х гг 17
1. Проникновение норманистких идей в Россию 17
2. «Ультранорманизм» первой половины XIX в 39
Глава II. С.А. Гедеонов и его критика «ультрасканди навского взгляда на русский исторический быт» 70
1. Биография С.А. Гедеонова 70
2. С.А. Гедеонов о «мнимо-норманское» влияние в языке, праве и религии восточных славян 78
3. Критика С.А. Гедеоновым норманистких версий русских летописных имен и причин призвания варягов 97
4. Критика С.А. Гедеоновым норманисткой этимологии имени «Русь» 117
5. Византийские «варанги» в полемике С.А. Гедеонова и
В.Г. Васильевского. Молчание саг о норманне Рюрике... 141
Глава III. Южная Балтика - родина летописных варягов 152
1. Славяно-балтийская концепция С.А. Гедеонова 152
2. Балтийские славяне и Русь - свидетельства тесных связей 181
3. Судьба труда С.А. Гедеонова в науке 204
Заключение 216
Список источников и литературы 221
Список сокращений
- Проникновение норманистких идей в Россию
- «Ультранорманизм» первой половины XIX в
- Биография С.А. Гедеонова
- Славяно-балтийская концепция С.А. Гедеонова
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Проблема образования Древнерусского государства неразрывно связана с варяжским (варяго-русским) вопросом, вокруг которого споры не утихают уже несколько веков. В 1876 г. Ф. Фортинский совершенно справедливо указывал, что «то или другое решение его может повесть к изменению взгляда на всю древнюю Русь». «…В этом случае, – констатировал в том же 1876 г. И.Е. Забелин, – споры ведут вовсе не о словах и не об антикварных положениях… Здесь напротив того сталкиваются друг с другом целыя системы исторических понятий или ученых или даже национальных убеждений и предубеждений».
На протяжении длительного времени отечественными и зарубежными исследователями был накоплен богатейший материал, высказаны различные точки зрения на этнос варягов и варяжской руси, ее роль в становлении первого восточнославянского государства. Поэтому, как правомерно подчеркнул в 1931 г. крупнейший знаток историографии по варяжскому вопросу норманист В.А. Мошин, «главным условием на право исследования вопроса о начале русского государства должно быть знакомство со всем тем, что уже сделано в этой области».
Актуальность этих слов ученого особенно видна сегодня, когда в исторической науке происходит новое возрождение норманизма. «И данное обстоятельство обусловлено лишь тем, – обращает внимание В.В. Фомин, – что норманизм, давно прописавшись в школьных и вузовских программах, формирует сознание будущих ученых, в силу чего они в своем выборе руководствуются именно силой предубежденности и силой инерционности, нежели глубоким знанием и сравнением доказательной базы норманистов и их оппонентов. А знать и сопоставлять их, конечно, крайне необходимо, как необходимо квалифицированно владеть историографическим материалом». Игнорирование, а иногда прямая дискредитация достижений прошлого, способствует тому, что в науку возвращаются аргументы, от которых отказались сами норманисты более столетия тому назад, а состояние разработки варяжского вопроса оказалось отброшенным, по оценке Фомина, до уровня середины XIX в..
В этих условиях чрезвычайно важным и насущным является обращение к историографической традиции XIX столетия, в которой особое место занимает имя Степана Александровича Гедеонова. С ним, по мнению многих историков дореволюционного времени, связано становление нового этапа в обсуждении варяжского вопроса, а его критика скандинавского догмата, по словам, как противников, так и сторонников норманской теории, не имеет себе равных, и она впервые заставила отказаться самых убежденных норманистов от большинства своих положений. Гедеонов мобилизовал значительный материал в пользу прихода летописных варягов из славянского южнобалтийского Поморья. Особый интерес и значение представляет собой сопоставление этого материала с данными современной науки, которая однозначно свидетельствует о широких связях населения Южной Балтики и Северо-Запада восточнославянских земель.
Объектом исследования является историография варяжского вопроса в отечественной исторической науке. Предметом исследования выступает концепция начальной истории Руси, представленная в работах С.А. Гедеонова «Отрывки из исследований о варяжском вопросе» (1862–1863) и «Варяги и Русь» (1876).
Целью исследования является изучение разработки варяжского вопроса С.А. Гедеоновым как системы научных взглядов, базирующейся на предшествующей историографии и включающей в себя критику норманистких взглядов на начальные этапы русской истории и теорию ученого о южнобалтийской родине варягов. Этой цели подчинены следующие задачи: 1) рассмотреть основные этапы разработки варяжского вопроса в отечественной исторической науке в период времени с 1730-х гг., когда идеи норманизма проникают в русскую науку, до середины XIX в., выявить состояние этой разработки, а так же основные причины торжества в первой половине XIX столетия крайней формы норманизма; 2) проанализировать критику Гедеонова основных положений скандинавского догмата как взаимообусловленную систему аргументов, выявить ее качественный уровень и определить ее роль и место в разрешении варяжской проблемы; 3) рассмотреть славяно-балтийскую концепцию ученого и предложенную им систему доказательств; 4) используя достижения современной науки (археология, антропология, лингвистика, нумизматика), которые позволяют внести ясность в вопрос об этнической привязке и родине варягов и варяжской руси, выявить степень соответствия концептуальных положений Гедеонова современному состоянию науки.
Хронологические рамки исследования охватывают три периода. Во-первых, это отрезок времени с 30-х гг. XVIII в. по середину XIX в., в рамках которого в российской науке был сформулирован варяжский вопрос и в зависимости от его решения сложилось два главных направления: норманизм и антинорманизм, определен основной круг источников и представлена система аргументов в пользу той или иной версии происхождения варягов и руси. Следует отметить, что использование терминов «норманизм» и «антинорманизм» не несет в себе никаких негативных оценок, они соответствуют сложившейся исторической конъюнктуре и позволяют представить взгляд того или иного исследователя на варяжскую проблему. Как известно, норманская теория ведущую роль в образовании государства у восточных славян отводила скандинавам. С течением времени взгляды сторонников этой концепции эволюционировали в так называемый «умеренный норманизм», согласно которому незначительное количество скандинавов, приняв участие в становлении древнерусского государства, достаточно быстро растворились в славянской среде. Однако без изменения остались главные положения этой теории: варяжская русь во главе с Рюриком – это скандинавы, имя «Русь» происходит от финского названия шведов и Швеции «Ruotsi».
Во-вторых, это период, включающий в себя вторую половину XIX столетия – время, когда выходят в свет сочинения С.А. Гедеонова и работы авторов, сторонников и оппонентов ученого, с оценками и критикой положений исследователя. Третий период: второй половина XX – начало XXI в. характеризуется накоплением и осмыслением богатого разнохарактерного материала, свидетельствующего о существовании в VII–XI вв. широкомасштабных связей между населением южной Балтики и северо-западными восточнославянскими землями, что и обосновывал в свое время Гедеонов.
Методологическая основа исследования определяется историографическим характером работы. Основным выступает принцип историзма, согласно которому оценка достижений ученых осуществляется исходя из уровня развития научных знаний соответствующей эпохи. Работа так же предполагает использование историко-сравнительного и проблемно-хронологического подходов. Дается сопоставление основных положений по варяго-русскому вопросу ученых XVIII–XIX вв. с уровнем разработки проблемы варягов и руси в современной науке.
Источниковую базу исследования составил корпус материалов, который можно разделить на несколько групп. В первую очередь это работы С.А. Гедеонова: «Отрывки из исследований о варяжском вопросе», изданные в 1862–1863 гг. в «Записках императорской Академии наук», и переработанное их издание в 1876 г. в виде отдельной книги «Варяги и Русь». Второе и третье издания книги (дополненное двумя статьями о венгерских русинах и Черноморской Руси) увидели свет в 2004 и 2005 гг. соответственно.
Вторую группу источников составил ряд отечественных и иностранных письменных памятников, которые вплоть до середины XIX столетия служили основным источниковым базисом не только для решения варяжского вопроса, но и для его постановки. На основании интерпретации этих сведений строились новые концепции и теории. Это русские летописи и внелетописный материал, сочинения византийских, арабских, европейских средневековых авторов, скандинавские саги.
В третью группу входят сочинения отечественных и ряда зарубежных исследователей XVIII–XIX вв. посвященные варяжской проблеме, а так же археологические, антропологические, лингвистические, нумизматические материалы, представленные в работах специалистов XX–XXI вв., которые подняли разговор по варяжской проблеме на качественно новый уровень.
Четвертую группу составляют документы, содержащиеся в Санкт-Петербургском филиале Архива РАН, в фонде А.А. Куника (СПб. ФА РАН. Ф. 95. Оп. 4.). Перед смертью С.А. Гедеонов завещал свои рукописи А.А. Кунику для их последующего издания, в том числе и рукопись дополнений к «Варягам и Руси».
В отдельную группу следует выделить мемуарную литературу и работы посвященные истории Эрмитажа и русского театра, которые легли в основу биографического очерка Гедеонова.
Степень изученности темы. Исследования С.А. Гедеонова, вышедшие в 60–70-х гг. XIX в., вызвали неподдельный интерес, оказали существенное влияние на дальнейшее изучение варяжского вопроса, способствовали кардинальному пересмотру ряда его положений. Первым рецензентом и критиком Гедеонова следует считать его коллегу по работе в Эрмитаже и основного оппонента по варяжской проблематике А.А. Куника, которого Степан Александрович попросил сопроводить критическими комментариями свои «Отрывки из исследований о варяжском вопросе». Показательно, что норманист Куник и в предисловии, предваряющем «Отрывки…», и в замечаниях к ним самым высоким образом оценил работу Гедеонова, а в отношении скандинавской системы заключил: «Нет сомнения, что норманисты в частностях преувеличивали значение норманской стихии для древнерусской истории, то отыскивая влияние ее там, где… оно было или ненужно или даже невозможно, то разбирая главные свидетельства не с одинаковой обстоятельностью и не без пристрастия». Пожалуй, один из самых убежденных норманистов XIX столетия М.П. Погодин в работе «Г. Гедеонов и его система о происхождении варягов и руси» (СПб., 1864) констатировал, что в критике норманской теории Гедеонов превзошел своего замечательного предшественника Г. Эверса, но, вместе с тем, главным недостатком построений ученого считал его взгляд на летописный рассказ о призвании варягов как искусственную историческую систему, созданную летописцем.
Издание «Отрывков…» в виде книги «Варяги и Русь» в 1876 г. увеличило количество отзывов на исследования Гедеонова. Появляются работы, специально посвященные книге, так в 1876 и 1878 гг. выходят сочинения Ф. Фортинского «Варяги и Русь. Историческое исследование С. Гедеонова» (2 ч.) и «Замечания о книге С.А. Гедеонова «Варяги и Русь» И.И. Срезневского. Рассмотрение позиций Гедеонова по варяжскому вопросу и их оценка в рамках изложения полемики норманистов и антинорманистов дается в трудах специалистов по русской истории Д.И. Иловайского, Н. Ламбина, И.Е. Забелина, Н.И. Костомарова, И.И. Первольфа. После смерти ученого в 1878 г. к его наследию обращаются М.О. Коялович, Ф.И. Свистун, Н.П. Загоскин, Д.И. Багалей, М.К. Любавский.
Общим мотивом в этих работах выступает признание Гедеонова в качестве непревзойденного критика норманской теории, отмечается широта привлеченного им материала, высокий научный уровень исследования. Причем эти оценки одинаково высказываются как стороннниками скандинавской системы, так и их оппонентами. Самого исследователя причисляют к славянскому направлению антинорманизма (он высказывался в пользу славяно-балтийского происхождения варяжской династии князей, а русь полагал туземным славянским племенем). Вместе с тем, в историографии имеется определенная двойственность в оценках достижений Гедеонова.
С одной стороны указывается на высочайший уровень его критики скандинавского догмата, с другой – положительная часть исследования, в которой ученый подходит к решению варяжского вопроса с позиций славяно-балтийской теории не нашла такого единодушного отклика. Неоднократно высказывалось мнение о слабости этой части по сравнению с отрицательной стороной работы. В этом плане примечательны слова Ф. Фортинского: «Являясь самым опасным врагом норманской системы, Гедеонов оказывается не особенно осмотрительным при постройке своей собственной». С достаточно жесткой критикой вывода летописных варягов из славянского балтийского Поморья в адрес ученого выступили норманист И.И. Первольф и антинорманист Д.И. Иловайский. Однако подобный взгляд был присущ далеко не всем, о правомерности заключений Гедеонова в пользу наличия древних и устойчивых связей между балтийскими славянами и Северо-Западом Руси высказывались М.О. Коялович и Н.П. Загоскин, который подчеркнул, что «благодаря г. Гедеонову учение славянской школы было поставлено на твердую почву».
В 1931 г. историк-эмигрант В.А. Мошин в работе «Варяго-русский вопрос» подвел итоги изучения варяжской проблемы в дореволюционный период. Автор высоко оценил вклад «беспристрастного исследователя» Гедеонова в изучение варяжского вопроса и констатировал, что он, пошатнув «основания норманской теории», «похоронил ультранорманизм» шлецеровского типа». В 1955 г. в Париже была опубликована работа Н.Н. Ильиной, где автор приводит некоторые положения ученого для критики норманской теории. Другой историк-эмигрант С. Лесной (Парамонов), книга которого «Откуда ты, Русь?» вышла в 1964 г. в Канаде (русское издание увидело свет в 1995 г.), в небольшом обзоре полемики норманистов и антинорманистов отметил: «Доводы С. Гедеонова против норманизма были убийственными, а славянская теория подкреплялась целым рядом новых фактов». Однако, по мнению исследователя, публикации Гедеонова «не дошли до широкой общественности», а передовая научная интеллигенция в лице Тургенева, Чернышевского, Добролюбова «осталась в стороне в столь важном научном споре, касавшемся сути всей нации».
В советской науке с ее преобладанием «научного антинорманизма» (летописные варяги это – скандинавы, но русское государство вызрело из недр самого восточнославянского общества, т.е. норманны не были основателями государства на Руси) основное внимание при рассмотрении историографии варяжского вопроса уделяется XVIII – началу XIX в., анализу его постановки в трудах Г.З. Байера, Г.Ф. Миллера, М.В. Ломоносова, А.Л. Шлецера. В 1960 г. вышла работа Т.И. Лысенко, И.П. Шаскольского «Неизданные труды С.А. Гедеонова и А.А. Куника по варяжскому вопросу», где речь шла, в том числе, о неизданных дополнениях ученого к «Варягам и Руси», которые должны были составить третий том книги. Как историки предреволюционного периода, Шаскольский так же отметил сильную сторону и научную ценность критической части работы Гедеонова и слабость его славяно-балтийской концепции. Спустя два десятилетия, в 1983 г., в статье «Антинорманизм и его судьбы» он окончательно лишил исследование Гедеонова научной значимости, указав, что в нем «чувствуется налет дилетантизма».
Так называемый советский «антинорманизм» подготовил почву для возрождения в российской исторической науке постсоветского периода «ультранорманизма», характерного для первой половины XIX в., который, по сути, сокрушил Гедеонов. В обсуждение варяжской проблемы вновь приходят старые аргументы, отброшенные более столетия назад, а предшествующая антинорманисткая традиция либо замалчивается, либо дискредитируется. В 1997 г. А.А. Хлевов в монографии, посвященной историографии «норманской проблемы», резюмировал, что «антинорманисткая ориентации почти всегда была следствием отнюдь не анализа источников, а результатом предвзятой идеологической установки», и «даже несмотря на мощное качественное усиление в лице С.А. Гедеонова и Д.И. Иловайского лагерь антинорманистов лежал вне магистральной линии историографии». В 1998 и 2000 гг. В.Я. Петрухин, отметив, что Гедеонов наиболее последовательно отождествлял варягов с балтийскими славянами, охарактеризовал ученого как «любителя российских древностей», тем самым, нивелируя его профессионализм в занятиях русской историей.
Непредвзятое обращение к антинорманисткой традиции прошлых столетий в сложившихся условиях было крайне важным. В 1998 г. А.Г. Кузьмин опубликовал отрывки из трудов антинорманистов и норманистов XVIII–XX вв. по варяго-русскому вопросу и сопроводил их своими комментариями, тем самым, представив историю его разработки и узловые проблемы. Историк поместил здесь выдержки из «Отрывков из исследований о варяжском вопросе» С.А. Гедеонова, а так же из отзыва М.П. Погодина. Подводя «итоги трехвекового спора» в монографии 2003 г. Кузьмин отметил, что исследование Гедеонова имело большие последствия для судеб обоих направлений, а его удар по скандинавской системе оказался настолько серьезным, что если сопоставит аргументы «двух главных столпов норманизма – М.П. Погодина и А.А. Куника… то окажется, что из суммы их почти набирается концепция… Гедеонова».
В 2004 г. в Москве издательством «Русская панорама» в серии «Возвращенное наследие: памятники исторической мысли» впервые за 128 лет был переиздан фундаментальный труд С.А. Гедеонова «Варяги и Русь». Открывается публикация статьей В.В. Фомина «Российская историческая наука и С.А. Гедеонов», в которой автор осветил ситуацию, сложившуюся в отечественной исторической науке в середине XIX в. вокруг варяжской проблемы, и основные моменты научной деятельности ученого. Фомин так же снабдил исследования Гедеонова развернутыми комментариями и биографией ученого. На следующий год осуществляется повторное переиздание книги, дополненное главами о венгерских русинах и Черноморской Руси, которые присутствовали в «Отрывках…», но не вошли в издание 1876 г. Публикация сопровождается архивными разысканиями И.А. Настенко, посвященными неизданным дополнениям ученого к «Варягам и Руси». В том же 2005 г. в историографической работе «Варяги и варяжская русь» Фомин в рамках разговора об антинорманизме XIX столетия излагает главные концептуальные положения Гедеонова и раскрывает значительное влияние, которое они оказали на взгляды норманистов. Этих вопросов историк вновь касается в 2007 г. в обзоре дореволюционной историографии варяжской проблемы, в 2008 г. в книге «Начальная история Руси» и в работе 2010 г., посвященной некоторым аспектам историографии варяго-русского вопроса. Во всех названных работах Фомин проводит мысль, согласно которой исследование Гедеонова стало важным событием в русской исторической науке и во многом служит образцом для объективного и взвешенного подхода к рассмотрению начальных этапов русской истории.
Историографический материал показывает наличие литературы, где в той или иной степени рассматриваются взгляды Гедеонова на варяжскую проблему. Можно выделить два основных периода, характеризующихся повышенным вниманием к исследованиям ученого: вторая половина XIX в. (особенно 60–70-е гг.) и рубеж XX и XXI столетий (прежде всего работы А.Г. Кузьмина и В.В. Фомина). Но этого недостаточно. Кроме того, в оценке вклада Гедеонова в решение варяго-русского вопроса видно присутствие субъективного фактора, который отразился в частности в критике его славяно-балтийской концепции. Это, в свою очередь, сдерживает не только истинное осмысление сделанного ученым, но и затрудняет выявление дальнейших перспектив в данном направлении. Поэтому очень важно и актуально обращение к наследию Гедеонова сегодня, когда наука накопила и вела в оборот разнообразный материал, позволяющий по-новому взглянуть на родину и этнос летописных варягов, и который во многом подтверждает аргументы ученого, высказанные им более столетия назад. Существенное значение и своевременность в нынешних условиях, когда происходит возрождение норманизма, приобретает так же обращение к критике Гедеоновым «ультранорманизма», которая не потеряла своей актуальности до настоящего времени.
Научная новизна исследования заключается в том, что в данной работе дается специальный анализ концепции начала Руси С.А. Гедеонова как целостной научной системы, включающей в себя критику норманизма и собственную славяно-балтийскую теорию ученого, определены соответствия предложенных Гедеоновым положений по варяго-русскому вопросу не только уровню развития науки того времени, в котором он работал, но и современному ее состоянию. Показана значительная степень влияния, которое оказало исследование ученого на дальнейшую разработку идей в области варяжской проблематики, его роль в преодолении скандинавского догмата в истоках русской истории.
Практическая значимость диссертации заключается в том, что ее материалы могут быть использованы при написании работ по древнерусской истории и историографии отечественной истории, в преподавании курса Отечественной истории в высших и средних учебных заведения, лекционных курсах по историографии, разработке спецкурсов и семинаров.
Апробация работы. Основные положения и выводы исследования представлены научной общественности на международных (Липецк 2009), всероссийских и межрегиональных конференциях (Москва 2006, 2007, 2008, Нижний Новгород 2008, Елец 2008), опубликованы в авторских статьях, в том числе в изданиях из перечня ВАК РФ.
Структура работы определяется целями и задачами исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав, разбитых на параграфы, заключения, списка источников и литературы, списка сокращений.
Проникновение норманистких идей в Россию
Варяжский вопрос как один из составляющих более широкой проблемы начала русского государства неразрывно связан с полемикой нор-манистов и антинорманистов. Этот беспримерный в рамках исторической мысли научный спор, который фактически разделил ученых различных специальностей (историков, филологов, археологов и т.д.) на два основных лагеря, имеет свою давнюю историю.
В историографии традиционно возникновение норманской теории принято связывать с именем немецкого историка Г.З. Байера (1694-1738). Будучи выпускником Кенигсбергского университета, он был приглашен в Петербургскую Академию наук на кафедру древностей классических и восточных языков. Начиная с февраля 1726 г. в течение двенадцати лет Байер проживал в России. В 1735 г. в «Комментариях Петербургской Академии наук» была опубликована статья ученого на латинском языке «De Varagis» («О варягах»), где он привел основные доказательства норманнского происхождения варягов, которые, как акцентировал внимание в 1897 г. П.Н. Милюков, «до сих пор остаются классическими»1. С его именем принято связывать введение в научный оборот Вертинских анналов, сообщений Лиутпранда Кремонского и византийского императора Константина Багрянородного, отождествление летописных варягов с византийскими «варангами» и «верингами» скандинавских саг и, наконец, утверждение, что имена русских князей и их дружинников принадлежат скандинавскому языку. В качестве прямых последователей Байера, которым принадлежит честь дальнейшего распространения основных постулатов норманскои концепции начальной русской истории, называют Г.Ф. Миллера (1705-1783) и А.Л. Шлецера (1735-1809).
В советской историографии появление норманскои теории в России в первой половине XVIII в. рассматривали как политико-идеологическое обоснование широкого присутствия иностранцев при монаршем престоле. Она, по словам М.Н. Тихомирова, «в сущности выполняла заказ правительства Бирона, поскольку... стремилась исторически объяснить и оправдать засилие иноземных фаворитов при дворе Анны Ивановны» и, тем самым, «служила сугубо политическим целям». М.А. Алпатов выдвинул мысль о том, что норманизм в лице Байера, проникнутого антирусскими настроениями, выступал как «идейный реванш» за победу в Северной войне»1.
В действительности, норманская теория получила свое первоначальное оформление значительно ранее выхода известной статьи Байера, в шведской донаучной историографии XVII столетия и преследовала определенные политические цели. Ряд шведских авторов (П. Петрей, Ю. Видекинди, О. Верелий, О. Рудбек и др.), обслуживая великодержавные идеи своих правителей, стремившихся стать полновластными хозяевами на Балтике и оттеснить из этого региона Россию, начали проводить мысль о том, что варяги, основавшие государство на Руси являлись шведами".
В это же время появляется и основной набор доказательств, на которых зиждется скандинавская школа. Как подчеркивал историк-норманист А.А. Куник: «...В период времени, начиная со второй половины 17 столетия до 1734 г., шведы постепенно открыли и определили все главные источники, служившие до XIX в. основою учения о норманском происхождении варягов-руси». И лишь Вертинские анналы, неизвестные шведским авторам, указывал ученый, были введены в научной оборот Байером1. Шведы объявили имена русских князей скандинавскими, из древнескандинавского выводилось само слово «варяг», варяги были отождествлены с византийскими «варантами» и «верингами» исландских саг. Имя «Русь» производилось от финского названия Швеции Ruotsi, проводилась мысль о лингвистической связи между именем «Русь» и частью береговой полосы Упланда Рослагеном. Современный специалист по историографии варяжского вопроса В.В. Фомин, неоднократно освещавший проблему возникновения норманизма, заключает: «Именно шведские историки XVII столетия... заложили основы норманской теории, во многом уже сформировали ее источниковую базу, очертили ее центральные темы, коими они остаются по сей день, и выдвинули доказательства, обычно приписываемые норманистам XVIII-XIX вв».
Шведские правители, реализуя курс восточной политики («Великая восточная программа»), рассматривали Россию как основного геополитического противника, что отразилось в словах короля Густава II Адольфа, произнесенных в 1615 г.: «Русские- наш давний наследственный враг».
Эту проправительственную позицию выражала и верноподданническая шведская историография. Фомин акцентирует внимание, что варяжский вопрос «родился не в сфере науки, а в сфере политики», т. к. шведские историки, доказывая скандинавское происхождение варягов, «пытались «исторически» подкрепить притязания Швеции на господство в Восточной Прибалтике и на ее земли, к чему она так настойчиво стремилась на протяжении нескольких веков».
Еще одним немаловажным мотивом создания норманнской теории было давнее убеждение шведов в исключительности своей истории. Так, О. Рудбек в 1698 г. отождествил Швецию с Атлантидой Платона и «отвел ей центральное место в древнегреческой и древнерусской истории», а шведский историк и поэт О. Далин (1708-1763) в 1750 г. сказал следующие слова: «Мы, как шведы, должны благодарить творца за преимущество перед многими другими, которого нам не единый народ оспаривать не может»1.
Такая абсолютизация шведской истории вызвала вполне справедливую критику даже среди тех ученых, которых полагают у истоков норма-низма. В 1773 г. Г.Ф. Миллер указал в отношении Далина, что тот «употребил в свою пользу епоху варяжскую дабы тем блистательнее учинить шведскую историю, чего однако оная не требует, и что историк всегда не кстати делает, если он повести своей не основывает на точной истине и неоспоримых доказательствах. Еще более категоричен в своих оценках был А.Л. Шлецер, констатировав в 1802 г.: «...В Швеции почти помешались на том, чтобы распространять глупые выдумки, доказывающие глубокую древность сего государства и покрывающие его мнимою славою, что называлось любовию к отечеству». Рассуждения Далина о русской истории он назвал не иначе как «Далиновыми бреднями». Н.М. Карамзин охарактеризовал Далина как исследователя, склонного «к баснословию»1.
«Ультранорманизм» первой половины XIX в
Обсуждение диссертации Г.Ф. Миллера, дискуссия между немецким ученым и М.В. Ломоносовым фактически на полстолетия избавили отечественную науку от норманистких идей. Ситуация изменилась кардинальным образом в начале XIX в., когда начался качественно новый этап в распространении норманской теории и связан он, прежде всего, с именами А.Л. Шлецера и Н.М. Карамзина.
А.Л. Шлецер в течение нескольких лет жил в России (1761-1765), эти годы он описал в своих мемуарах, вышедших в Германии в 1802 г. В. 1802-1809 гг. так же в Германии увидел свет пятитомный труд ученого «Нестор», в России он был издан в трех частях в 1809-1819 гг. Сочинения Шлецера оказали огромное влияние на зарубежную и отечественную историческую науку. «Нестор», по сути, на целое столетие стал основным пособием, которое формировало у образованной европейской общественности взгляды на древнюю русскую историю. Поэтому существенное значение приобретали те мысли, которые выражал Шлецер в отношении русской истории и историков. О последних немецкий ученый отзывался совершенно пренебрежительно, если не сказать грубо. Так отвергая по большому счету все, что было сделано до него русскими исследователями, Шлецер характеризует их: «Монахи, писаря, люди без всяких научных сведений, которые читали только свои летописи, не зная, что и вне России тоже существует история, ни зная кроме своего родного языка ни одного иностранного, ни немецкого, еще более латинского и греческого» (следует заметить, что Г.З. Байер, изучая русскую историю, не знал русского языка, Г.Ф. Миллер знал его неудовлетворительно, в чем сам же признавался, а М.В. Ломоносов, по замечаниям академиков, лучше Миллера владел латынью). Среди них «нет ни одного ученого историка», заключает Шлецер в итоге .
Самой уничижительной оценки из уст Шлецера удостоился М.В. Ломоносов, которому он не только отказал в праве именоваться историком и назвал его «совершенным невеждой во всем, что называется историческою наукою», но и охарактеризовал русского ученого «посредственностью» и в других науках. Автор «Нестора» возложил на Ломоносова вину за «истребление» диссертации Миллера, мотивировав это озлоблением против Швеции. По словам Шлецера, становившимися известными всей Европе, «русский Ломоносов был отъявленный ненавистник, даже преследователь всех нерусских»". Навесив на великого русского ученого ярлык национал-патриота, Шлецер тем самым стремился вынести его за рамки исторической науки. И надо отметить, что такой метод борьбы,с научными оппонентами вполне себя оправдал и оказался очень живучим. Так современный историк И.Н. Данилевский вслед за Шлецером повторяет, что именно Ломоносову, «точнее, «химии адъюнкту Ломоносову» принадлежит сомнительная честь придания научной дискуссии... вполне определенного политического оттенка» . Обвинение в «квасном патриотизме», в «худо понимаемой любви к отечеству» будет не единожды звучать из уст норманистов в адрес историков, отвергающих норманизм.
Не только российские ученые подверглись критике Шлецера, невысоко оценил историк достижения своих предшественников- Байера и Миллера. Называя Байера «величайшим литератором и историком своего времени», «критиком высшего разряда», он вместе с тем указал на незнание последним русского языка. Байер слишком увлекся исландскими сагами и трактовал русскую историю по византийским и скандинавским источникам. Завися от «неискусных переводчиков» летописи, он сделал «бесчисленные ошибки», поэтому у него «нечему учиться российской истории». «Неутомимый работник», «горячий патриот» России Миллер так же не был подготовлен к занятию русской историей и допустил многие ошибки в положениях своей диссертации, которые Шлецер характеризует не иначе как «глупости» и «глупые выдумки» (и тем самым фактически повторяет ту оценку диссертации, которую дал ей Ломоносов, а норманист А.А. Куник назвал ее «препустою» ). Таким образом, Шлецер отстаивает свое монопольное право на первенство и исключительность на поприще русской истории.
Вместе с тем, Шлецер ставит в заслугу Байеру то, что он первым точно объяснил, кто такие варяги. Назвал он имена шведских историков О. Верелия, О. Рудбека, А. Скарина, относивших варягов к норманнам еще до Байера. Но особенно выделяет немецкий ученый шведа Ю. Тун-манна и повторяет его мысль о том, что именно скандинавы основали русскую державу, при этом подчеркивая, тем самым вводя читателей в заблуждение, что «ни один ученый историк в этом никто не сомневается»1.
Заслуга А.Л. Шлецера, по словам А.Г. Кузьмина, заключается в том, что он «внес значительный вклад в систематизацию концепции норма-низма, попытавшись укрепить ее фундамент за счет русской летописи»2. Если для Г.З. Байера и Г.Ф. Миллера русские источники представлялись «чем-то побочным даже и при изучении русской истории», то Шлецер отзывался о летописи в самых лучших тонах. Он говорит о ПВЛ, что она превосходна «в сравнении беспрестанной глупостью» саг, которые именует «безумными сказками», «бреднями исландских старух», и которые необходимо исключить из русской истории3. Пытаясь воссоздать «очищенного Нестора», в нем немецкий ученый видел единственного автора ПВЛ, Шлецер формирует дальнейшую линию развития норманизма, в основе которой теперь находится летопись. Его последователи, дабы придать летописи статус основополагающего аргумента в пользу норманской интерпретации русской истории, выскажут мнения о первоначальных скандинавских источниках ПВЛ (С. Сабинин, О.И. Сенковский), а Нестора назовут «первым» и «древнейшим норманистом» (Н. Ламбин, А.А. Ку-ник).
Биография С.А. Гедеонова
Дворянский род Гедеоновых берет свое начало от «поручика полков смоленской шляхты» Хрисанфа Тимофеевича Гедеонова - участника Северной войны, погибшего в 1700 г. Отец Степана Александровича — Александр Михайлович Гедеонов (1790/91-1867) начинал свое служение Отечеству на военном поприще. С 1805 г. он состоял на военной службе, в 1810-1811 гг. в Кавалергардском полку, затем в драгунских полках. Александр Михайлович принимал участие в Отечественной войне 1812 г. и в Заграничных походах, где отличился при осаде Данцига в 1813 г., получил тяжелую контузию. В отставку он ушел в 1816 г. в звании майора, посвятив ратной службе без малого 11 лет своей жизни.
Дальнейшая гражданская жизнь Александра Михайловича оказалась связана с искусством. Но прежде он в течение 12 лет, начиная с 1818 г. проработал в экспедиции Кремлевских строений, в 1833 г. был назначен директором петербургских императорских театров, асі 842 г. он - так же директор императорских театров Москвы. На этой должности он будет состоять в течение четверти столетия (1833-1858).
Александр Михайлович положил начало русской опере, однако относился к интересам искусства достаточно холодно. В отставку он вышел в высоких штатских и придворных чинах: действительный тайный советник и обер-гофмейстер. Будучи весьма увлечен слабым полом, Александр Михайлович после окончания своей государственной службы уехал в Париж вслед за французской актрисой Милей. Здесь он проживал безвыездно вплоть до своей кончины.
Мать Степана Александровича, урожденная Шишкина и правнучка фельдмаршала Апраксина, была высокообразованной женщиной и отличалась редкой красотой. Она полностью посвятила свою жизнь воспитанию двух сыновей, поэтому они получили прекрасное домашнее образование1.
Что касается года рождения Степана Александровича, то в литера-туре указываются три различные даты: 1815, 1816 и 1818. На его могильной плите год рождения отсутствует и указана лишь дата кончины -15 сентября 1878 г.
В течение двух лет (1833-1835) Степан Александрович, обучаясь в Санкт-Петербургском университете, полностью осваивает курс историко-филологического факультета. Он получает степень кандидата, а в его дипломе по всем университетским дисциплинам курса значится оценка «отлично». Тяга к знаниям была присуща всей жизни Степана Александровича. Современники не раз заявляли о его энциклопедических познаниях. Обладая глубокими знаниями в области классической филологии, владея многими древними и новыми языками, он на самом высоком уровне проявит себя на историческом и искусствоведческом поприщах, будет известен в качестве драматурга.
После окончания университета Степан Александрович с 1835 по 1848 гг. будет работать секретарем президента Петербургской Академии наук, министра народного просвещения С.С. Уварова. 1848 г. станет началом нового этапа в жизни Гедеонова, он продолжит свою деятельность в Италии. Здесь он участвует в работе Археологической комиссии по приисканию древностей в Риме. Для проведения раскопок был специально приобретен участок земли на Палатине. С 1850 г. Гедеонов- помощник заведующего, ас 1861 г. - заведующий этой комиссией. Одновременно он является попечителем пенсионеров Академии художеств, проживавших в Риме.
Степан Александрович много ездит по Италии, изучает отдельные памятники и целые собрания искусств, ведет порой очень непростые переговоры по их приобретении. Он покупает для Эрмитажа отдельные произведения живописи и скульптуры и целые коллекции древнего и ре-нессансного искусства. Гедеонов обогатил коллекции Эрмитажа крупнейшим собранием античных памятников маркиза Дж. П. Кампаны (которая включает в себя знаменитую Кумскую вазу). Это стало толчком для реорганизации Эрмитажа и «началом блестящей карьеры Гедеонова».
Степан Александрович составляет план размещения нового собрания в Эрмитаже, а затем работает над проектом новых штатов музея. В 1863 г. он становится первым директором в истории Эрмитажа и занимает эту должность вплоть до своей смерти. Именно при нем этот музей станет по настоящему национальным и общедоступным. С момента открытия музея для публики в 1852 г. общее управление им осуществлялось обер-гофмаршалом высочайшего двора, а коллекциями заведовали два началь ника отделения. Еще при жизни императора Николая I был установлен строгий порядок посещения Эрмитажа. Необходимо было заранее приобретать входной билет, а посещать музей надлежало в вицмундире или во фраке, при шляпе и в перчатках. С назначением на должность особого директора Гедеонова Эрмитаж так же оставался под ведение обер-гофмаршала и структурно разделялся на пять отделений. В 1865-1866 гг. были отменены строгие николаевские правила посещения, Эрмитаж открыл двери для всех слоев общества, при посещении надлежало лишь соблюдать опрятность в одежде.
Степан Александрович заботится о пополнении коллекций музея. Им в частности были приобретены два шедевра мирового искусства -«Мадонна с младенцем» («Мадонна Лита») Леонардо да Винчи и «Мадонна Конестабиле» Рафаэля, для покупки которых он лично выезжал в Милан и Флоренцию. Для того, чтобы вывезти картину Рафаэля в Россию Гедеонову пришлось использовать в том числе и дипломатический нажим, т.к. продажа этого творения «вызвала сильное возбуждение в Италии». Приобретение новых экспонатов было делом очень непростым. Необходимо так же учитывать, что директор Эрмитажа не распоряжался денежными средствами, и поэтому для расширения фондов музея необходимо было обращаться к министру императорского двора, «который неохотно шел на какие-либо сверхсметные ассигнования». На семидесятые годы приходится период застоя в пополнении Эрмитажа, несмотря на то, что Степан Александрович всячески убеждал министра в том, что «постоянные приращения пополнения коллекций музеума составляют одно из основных условий его художественного преуспеяния»1.
Славяно-балтийская концепция С.А. Гедеонова
В эпоху Нестора летопись понимает под варягами целую совокупность народов, проживающих на берегах Балтики. По мысли С.А. Гедеонова, под этим наименованием скрываются балтийские пираты: шведы, норвежцы, ободриты, «маркоманны-вагиры» и др. К каким именно варягам отправляли посольство словене? Ответ следует искать в причинах призвания. «Притязания прежних княжеских родов, - констатирует ученый, - прекращались только передачей прав их в иной, высший по своему значению в Славянщине род славянских князей», которые судили бы «по праву, разумеется, словенскому». Это не могли быть иноземные неславянские князья, т.к. их старшинство и благородство «не имело смысла для словенских племен». Не могли новгородцы обратиться и на юг по причине того, что Новгород и его князья, считает Гедеонов, являлись старшими на Руси. Таким образом, сама историческая логика, делает вывод исследователь, указывает на поморских князей1.
Гедеонов полагает, что в IX в. между новгородскими словенами и балтийскими вендами имели место давние взаимоотношения, прежде всего, на поприще торговли. Русь наряду с хазарами и волжскими булгарами выступала посредником в торговле поморских славян с Востоком, которая осуществлялась уже с VIII столетия. «Двинский варяжский путь» возник как торговое сообщение между Новгородом и Поморьем. «Другим поводом к сношению Новгорода с Поморием, - указывает ученый, - было, вероятно, религиозное первенство балтийских вендов над прочими славянскими племенами»1. Как о центре идолопоклонства говорит немецкий хронист XII в. Гельмольд о храме Радегаста в Ретре. Другим не менее почитаемым в славянском мире городом-храмом являлась Аркона на о. Рю-ген, где проживали раны. «Раны же, у других называемые рунами, - писал Гельмольд, - это кровожадное племя, обитающее в сердце моря, преданное сверх всякой меры идолопоклонству. Они занимают первое место среди всех славянских народов, имеют короля и знаменитейший храм. Именно поэтому, благодаря особому почитанию этого храма, они пользуются наибольшим уважением и, на многих налагая дань, сами никакой дани не платят, будучи неприступны из-за трудностей своего месторасположения. Народы, которые они подчинили себе оружием, принуждаются ими к уплате дани их храму. Жреца они почитают больше, чем короля»". Храм в Арконе был посвящен Святовиту (Свентовиту) и почитался не только среди славян, как на то указывает в «Деяниях данов» Саксон Грамматик: «Можно было видеть и множество общественных и частных даров, пожертвованных с благочестивыми обетами, просящих помощи, потому что этому кумиру давала дань вся Славянская земля. Даже соседние государи посылали ему подарки с благоговением: между прочим, король датский Свенон, для умилостивления его, принёс в дар чашу искуснейшей отделки... Этот бог имел также храмы в очень многих других местах, управляемыми жрецами меньшей важности»3.
С религиозным старшинством, убежден С.А. Гедеонов, неразрывно связано высокое значение и благородство княжеских родов. Так историк отмечает, что о «знаменитости родов у прибалтийских славян знают уже летописцы VIII и IX века», а князья и бояре встречаются у вендов «с первых годов их истории». Наконец, некоторый намек на призвание варягов ученый находит в словах Гельмольда о городе ободритов (бодричей) Старграде: «Говорят, в нем иногда бывали такие князья, которые простирали свое господство на [земли] бодричей, хижан и тех, которые живут еще дальше»1. «Как в конце XI-го столетия Аркона и Руя, - констатирует ученый, - так в половине IX-го Старгард и оботритское племя вагиров имели первенство во всей славянской земле». Гедеонов делает вывод: «Из сказанного выше о религиозном первенстве балтийских славян над прочими славянскими племенами, выдается и преимущество вендских князей перед русскими; на них должен был пасть выбор новгородских словен, если бы его не оправдывали и самая близость сношений и, как уже сказано, вероятная родственная связь между Новгородом и Поморием»".
Славянский характер призвания обличается теми отношениями, которые складываются между новой варяжской династией и местными славянскими князьями. «Варяжское завоевание, - говорит Гедеонов, - проявляется не как норманское в Англии и во Франции порабощением одной народности другой, замещением прежних владельцев новыми; оно основано на известном праве, на условиях; это преимущественно династическое явление». Свое выражение оно получило в том, что местные князья по-прежнему владеют своей землей и столами (за исключением северных городов, участвовавших в призвании, а так же Киева, Чернигова, Переяс-лавля, Любеча на юге), в то время как варяжские получают с покоренных племен дань и военную помощь. Олег водворяется в Киеве, убив прежних его властителей Аскольда и Дира. В летописи он представлен не как завоеватель, а как восстановитель своего права, «права своего рода», на что обратил внимание и СМ. Соловьев. Гедеонов говорит о «династическом», «мирном завоевании» Киева3.
С.А. Гедеонов полемизирует с СМ. Соловьевым и А.А. Куником, полагавшими, что князья, упоминаемые в договорах Олега и Игоря, являются норманнскими родичами этих князей. Гедеонов задает резонный во- прос, почему этих малых норманнских князей-родичей нет при Рюрике на севере, а появляются они в летописи только при Олеге и Игоре на юге, хотя, по словам исследователя, «норманское влияние должно быть тем ощутительнее, чем ближе к началу государства». На каких правовых началах состояли эти князья, не известно, т.к. летопись не знает ни ленной системы, ни наследственных баронов или ярлов. Наконец, ПВЛ свидетельствует о постепенном упадке этих княжеских родов и их исчезновении при Святославе. «При норманской системе, - подытоживает историк, - равно невозможны малые князья норманского и славянского происхождения...»1.
Таким образом, Олег предстает не родовым старейшиной на Руси, а главой покорившихся и выплачивающих дань, «но, в сущности, еще независимых, мелких династов». Ситуация меняется при Игоре. Происходит это по причине возрастания могущества и значения варяжских князей, а так же вследствие брачных союзов между местными княжескими родами и представителями варяжской династии. При Святославе, отмечает Гедеонов, княжеский титул для потомков прежних князей исчезает, в договоре с греками упоминается только о боярах".
Представление о Рюрике как выходце из земель балтийского Поморья, акцентирует внимание С.А. Гедеонов, отразилось не только в летописи, но и в памятниках более позднего времени, что свидетельствует об «общенародном убеждении» в балтийской родине Рюрика. Ученый в данном случае вел речь об «августианской» легенде, содержащейся в «Сказании о князьях владимирских» (вторая половина XV в.). В «Сказании» говорится, что новгородцы по совету Гостомысла «шедше в Прусскую землю и обретоша там некоего князя имянем Рюрика, суща от рода римска царя Августа»3. «Августианская» легенда возникла как результат притязаний России на равноправное место среди европейских держав. Родословная московских великих князей была возведена к императору Августу, фигура которого была наиболее популярна у европейских монархов из всех правителей древности1. Однако вопреки принятой европейской традиции русские книжники вывели Рюрика не из Рима, а с Южной Балтики, находившейся в то время на отдаленной периферии мировой истории. Здесь как нельзя наглядно проявилась устойчивая традиция, берущая свое начало еще с ПВЛ, о южнобалтийской родине варягов. Полагая «ав-густианскую» легенду плодом русской учености, Гедеонов справедливо заключает: «Не от сказки об Августе и Прусе родилось предание о поморской отчизне варяжских князей, а наоборот»".
