Содержание к диссертации
Введение
Глава І Юридическая компетентность Луки и Пролог к Третьему Евангелию 23
I. Свидетельство «Канона Муратори» 23
II. Деяния Апостолов как судебная апология 49
III. Пролог к Третьему Евангелию (Лк 1:1-4) и адресат Луки 51
Глава II. Судебные описания в Деяниях Апостолов 79
I. Суд над Иисусом в Евангелии по Луке 79
II. Филиппы, Фессалоника, Коринф 84
III. Кесарийский процесс и апелляция Павла 107
Заключение 143
Приложение I.
Формуляр римских судебных протоколов І-ІІ вв 151
I. Оригиналы и копии судебных протоколов 151
II. Стенографическая запись судебных заседаний 179
III. Формальные черты римских судебных протоколов (сводная таблица) 181
Приложение П.
Судебный протокол в римском провинциальном судопроизводстве 206
I. О доступности судебных протоколов 206
II. Документальные досье римского времени 222
III. Документальные досье и прошения 241
IV. Досье как источник судебных прецедентов 263
V. Судебный прецедент в римском Египте (І-ІІІ вв. н.э.) 267
Библиография 281
- Свидетельство «Канона Муратори»
- Деяния Апостолов как судебная апология
- Суд над Иисусом в Евангелии по Луке
- Филиппы, Фессалоника, Коринф
Введение к работе
1. Едва ли не единственным источником наших знаний о первых десятилетиях раннехристианской истории являются Деяния Апостолов (TTpd eis" атгоатбХши),1 автора кото •у рых традиция называет Лукой. Важность Деяний столь велика, что их утрата навсегда лишила бы нас возможности ответить на важнейшие вопросы, связанные с самым ранним периодом в истории христианства. Кто стоял у истоков нового религиозного учения? Каковы были пути его распространения? Когда и при каких условиях христианство достигло Рима? Наконец, как римские власти относились к христианским миссионерам и их проповеди? Не имея в своем распоряжении Деяний, мы были бы вынуждены извлекать информацию об этом из разрозненных упоминаний, рассеянных в посланиях апостола Павла, из намеков, сделанных евангелистами, из традиции, зафиксированной в позднейшей литературе.
Раннехристианская история за пределами Деяний погружена во тьму, рассеять которую едва способен весь критический аппарат современной историко-филологической науки. Связная повествовательная история раннего христианства обрывается там, где кончаются Деяния,3 так что о динамике его развития и путях распространения в последующие несколько десятилетий можно лишь догадываться. Хорошим примером того, с какими трудностями мы сталкиваемся в изучении сюжетов, которые по каким-либо причинам не были затронуты автором Деяний, является древнейшая история египетского христианства.4 По сути, единственное аутентичное свидетельство о ней5 — это упоминание об Апол лосе (Деян 18:24-26): лишь благодаря этому мимолетному замечанию мы можем предполагать, что уже к 40-50-м гг. I в. христианство было известно в столице Египта.
2. Исключительное положение Деяний ставит перед исследователями вопрос об исторической достоверности сообщаемой в этом памятнике информации. Во второй половине XIX в. казалось, что так называемая Tendenzkritik классической тюбингенской школы7 и ее более радикальных продолжателей8 навсегда разрушила представление о ценности Деяний как исторического источника, и лишь успехи контекстуального подхода к изучению раннехристианских документов постепенно вернули доверие к сообщаемой Лукой традиции. Исследование Нового Завета в его греко-римском контексте с привлечением эпиграфических, археологических и папирологических данных вошло в науку в последней трети XIX в. и к началу 1920-х гг. было признано в качестве одного из основных методов, применяемых исторической наукой Европы и Америки.9 На важность контекстуального исследования указывал еще Дж.Б. Лайтфут,10 однако подлинный расцвет этого метода свя 11 10 зан с именами У.М. Рэмзи и А. Дейсманна, исследовавших, соответственно, контекст Деяний Апостолов и посланий апостола Павла. Ценнейшая систематизаторская и лексикографическая работа, позволившая ввести в оборот новозаветной науки весь массив накоп то ленных к тому моменту знаний, была проделана Дж.Х. Мультоном и Дж. Миллиганом. В изучении Деяний контекстуальный подход был применен Г.Дж. Кедбери и К. Лейком, редакторами пятитомного компендиума The Beginnings of Christianity, произведшего подлинную революцию в новозаветной науке.14 Исследование Деяний на фоне их эллинистического, римского и еврейского контекста переживает ныне в западной — прежде всего, англоязычной — науке новое рождение. Об этом свидетельствуют работы К. Химера и Б. Уинтера, а также сборники статей и монографий, объединенные в серии The Book of Acts in Its First Century Setting.17 Линию, намеченную работой Мультона и Милли-гана продолжают New Documents Illustrating Early Christianity18 — особого рода хрестоматия, в которой предложены параллели, разъясняющие или иллюстрирующие различные лексические особенности новозаветного текста или упоминаемые в нем реалии% Ценность этой коллекции заключается в том, что основная масса приводимых в ней надписей и папирусов принадлежит к числу недавних находок, опубликованых в последние два десятилетия.19
3. Признавая чрезвычайную ценность Деяний для истории раннего христианства, нельзя забывать о том, что значение нашего памятника отнюдь не сводится лишь к этой области. Как справедливо отметил А. Н. Шервин-Уайт, «Деяния Апостолов являются нашим основным источником по истории провинциального уголовного судопроизводства, cognitio, в первый век принципата». Действительно, вся вторая часть Деяний представляет собой рассказ о бесконечных судебных преследованиях, жертвами которых становятся христианские миссионеры. Они оказываются в роли обвиняемых то перед дуумвирами в Филиппах (Деян 16:16-39), то перед политархами в Фессалонике (Деян 17:5-9), то перед проконсулом Ахайи в Коринфе (Деян 18:12-17), то перед грамматевсом в Эфесе (Деян 19:23-40). Наконец, в главах 21-26 повествование, по сути, сводится к рассказу об одном, очень длинном процессе над апостолом Павлом. При этом Лука свидетельствует не только о собственно римских судах, где обвинения против Павла рассматриваются наместником провинции (Галлионом, Феликсом, Фестом; Деян 18:12-17; 24-26), но и о судопроизводстве римских колоний (Филиппы, Деян 16:16-39) и свободных общин (civitas libera Фессало-ники, Деян 17:5-9), в которых судьями выступают местные магистраты.
Благодаря обилию судебных сцен и подробностей Деяния, безусловно, являются бесценным источником для историка, изучающего развитие когниционной процедуры и особенностей местного самоуправления в колониях и свободных общинах на востоке Империи вів. н.э. Поэтому историчность предлагаемых Лукой процессуальных описаний является такой же важной проблемой, как и точность Луки в передаче тех или иных географических или политических реалий. Влияние тюбингенской критики привело к тому, что ни отечественным, ни зарубежным историкам-юристам не свойственен взгляд на Деяния как на аутентичный источник по истории римского процесса.
Очевидно, что работа исследователей, защищавших точность Деяний как исторического источника, далеко не завершена: вопрос о достоверности судебных описаний в этом памятнике все еще открыт. Частичный ответ на него дан в работах историков, изучавших традицию о судах над Иисусом и Павлом в римском юридическом контексте, и прежде всего в монографии Шервина-Уайта,22 однако несмотря на успехи, достигнутые этими авторами, все еще остается массив недостаточно освоенного материала — судебных отчетов римского времени, сохранившихся среди папирусов, происходящих главным образом из Египта. Существуют ли точки соприкосновения между римскими процессуальными протоколами и судебными описаниями в Деяниях? Утвердительный ответ на этот вопрос будет иметь важные последствия как для новозаветной, так и для историко-юридической науки. В первом случае мы сможем по-новому взглянуть на проблему источников Деяний и литературных замыслов Луки; во втором же получит весомое подтверждение гипотеза о единстве протокольного фомуляра на всем востоке Римской империи.
4. К настоящему времени известно более двухсот пятидесяти документов, из которых около двадцати относятся к I в. н.э., а около ста сорока — ко II в. н.э. Повороты их судьбы в науке были достаточно прихотливы. Введение этих папирусов в научный оборот было с энтузиазмом встречено крупнейшими специалистами по римскому праву,23 видев тими в них новый, ценный своей аутентичностью источник по юридической истории Рима и изучавшими прежде всего процессуальные особенности судебных разбирательств, сущность исков и юридические положения, на которые опирались судьи в вынесении решений. Однако со временем интерес к протоколам снизился, поскольку среди источников по истории римского права эти папирусы, свидетельствовавшие пусть и о весьма интересных, но все же периферийных сюжетах, занимали весьма скромное место.24 Предложенная историками-романистами парадигма в изучении папирусных протоколов сохранилась в последующие десятилетия: историография развивалась экстенсивно в виде комментариев к публикуемым папирусам, авторы которых по необходимости касались тех или иных вопросов, связанных с историей папирусных протоколов. Среди таких работ следует, без со тс мнения, выделить комментарий на P.Oslo 17. Дополняя предложенный Вилькеном список протоколов, Ф. Кребс опубликовал в 1894 г. текст папирусов BGU 347 и BGU 82 со своим комментарием, однако в центре внимания исследователя находились не столько сами документы, сколько отраженные в них реалии — политика римской провинциальной власти по отношению к обрезанию и сложная разрешительная процедура, предшествовавшая каждой операции такого рода.26
Начало систематического изучения римских папирусных протоколов, при котором интерес исследователя был сосредоточен не на юридических или процессуальных особенностях зафиксированного в судебном протоколе разбирательства, но на самом документе и его особенностях, следует отнести к 1894 г. Предприняв собственное комментированное издание папируса P.Paris 69 (232 г. н.э.), Вилькен обозначил основные линии последующего изучения этого корпуса документов. Он поставил вопрос о сущности итто(ХУТи.атіахоІ, их содержании и формуляре, составил список известных в тот период папирусных протоколов — как опубликованных, так и неопубликованных, а также выдвинул гипотезу, согласно которой одним из источников, использованных Аррианом и Плутархом, могли быть подлинные Ьтто\іущіатіо\іоІ Александра Македонского.27 Прямым продолжением начатого Вилькеном исследования является статья Э. Бикермана, посвященная соотношению различных типов протокола (например, tm6u.vru.a, acta, gesta, иттоил/пр-атіацоС) и выявлению то их отличительных особенностей.
Следует особо отметить, что в историографии отсутствует систематическая разработка вопроса, которая соединяла бы историко-юридическое и папирологическое исследование документов І-ІІІ вв. н.э. с изучением ряда смежных сюжетов — таких, к примеру, как функции протоколов, доступность судебных документов тяжущимся и третьим лицам, открытость архивов для широкой публики. Одним из первых предпринял исследование римской судебной документации в ее широком процессуальном контексте А. Штейнвен-тер,2 однако его работа имеет лишь косвенное отношение к рассматриваемой теме: поскольку сохранившиеся свидетельства римской юридической литературы, которую ученый использует в качестве своего основного источника, относятся преимущественно к позднему времени (III-VI вв. н.э.), в фокусе книги оказывается не столько римский, сколько ран-невизантийский период.
Не существует, увы, и исчерпывающего формкритического анализа протоколов, учитывающего все имеющиеся в нашем распоряжении документы, от III в. до н.э. до VII в. н.э., который показывал бы развитие протокольного формуляра и эволюцию его основных частей. Первым шагом к такому исследованию является монография Р. Коулза,30 система-тизирующего проделанную к тому времени работу. На составленный Коулзом хронологический список протоколов, который охватывает период от 270 г. до н.э. (P.Hib 31) до начала VII в. н.э. (Р.Оху 893 = М., Chr 99), и на его реконструкцию формуляра опираются практически все ученые, работающие в данной области — например, те, кто исследует судебные речи Павла в современном им контексте.32 Г. Бизби предпринял попытку создать полную сводку формальных черт, характеризующих формуляр римского судебного протокола, как греческого, так и латинского и двуязычного.33
История римского судебного отчета представляла естественный интерес для ученых, занимавшихся мученическими актами, как александрийскими,34 так и раннехристианскими.35 Среди прочих исследователей языческих мартириев процессуальным протоколам уделяли внимание Вилькен36 и Премерштейн.37 В своей диссертации Г. Низе дермеиер предпринял попытку исследовать «античную протокольную литературу», под которой он понимал как александрийские, так и христианские мученические акты, однако его анализу не предшествовало систематическое изучение папирусных протоколов. Г. Му-зурилло также исследует формальные черты судебного отчета, однако касается их лишь вскользь, поскольку в его понимании воздействие протокольного формуляра на жанр языческих актов было сопоставимо с влиянием, которое оказали на него эллинистические ми-мы и греческий роман. Г. Бизби предпринял подробное формкритическое исследование наиболее древних христианских мученических актов,40 сопровождающееся достаточно подробным исследованием папирологических источников, однако в своей работе он, во-первых, не касается Деяний, а во-вторых, рассматривает папирусные протоколы под таким" углом, какой требуется для исследования документов более поздних, чем. Деяния,— следовательно, при обращении к последним достигнутые Бизби результаты нуждаются в дополнении и частичном пересмотре.
Одним" из первых к специальному изучению Деяний в контексте римских протоколов обратился Ш. Лёш, пришедший к выводу о близости выступлений, зафиксированных в папирусах, и речи Тертулла (Деян 24:1-4).41 В 1990-х гг. судебные протоколы вновь оказываются в центре внимания исследователей, причем следует особо отметить, что на этот раз интерес к этой группе документов проявляют не историки-юристы и не па-пирологи, но библеисты, специализирующиеся на изучении Деяний. С интервалом в три года вышли две работы, посвященные соотношению судебных описаний в Деяниях и египетских процессуальных документов. Статья Б. Уинтера, основанная на систематической и аргументированной разработке Деяний в контексте папирусных документов, указывала на существенное сходство между речами Тертулла и Павла в Деян.24 с одной стороны, и риторическими конструкциями в папирусных прошениях и судебных протоколах — с другой.42 Тезисы С. Брауна, напротив, провозглашали полное отсутствие любых точек соприкосновения между Деяниями и судебными папирусами.43
Следует отметить, что появившиеся в последние годы работы по римскому суду над апостолом Павлом4 и смежным вопросам 5 практически не касаются данного вопроса, а систематические исследования данной темы отсутствуют как в отечественной, так и в мировой историографии, и хотя бы частично восполнить эту лакуну пытается настоящее сочинение.
5. В силу- известных причин, благодаря которым подавляющее большинство всех когда-либо найденных папирусов было обнаружено на территории Египта, корпус наших источников составляют документы, происходящие главным образом из этой римской про-винции. Всего в настоящее время в Египте известно около двухсот пятидесяти судебных отчетов, датируемых временем от III в. до н.э. до середины VII века н.э., из которых к соб 49 ственно римскому времени относятся примерно три четверти текстов; за пределами Египта обнаружено пять протоколов П-Ш вв. н.э.50
Арифметическое и географическое распределение источников, а также плохая сохранность папирусов, обнаруженных в Вади-Мураббаат и Дура-Эвропос, заставляет нас при определении формальных черт, присущих римскому судебному протоколу, основываться прежде всего на документах, происходящих из Египта. Вопрос о том, правомерной ли будет такая реконструкция, является частным случаем более общей проблемы — насколько адекватно египетские источники свидетельствуют о практике иных эллинизированных областей, и, в конечном счете, представляет ли собой Египет римского времени нечто totaliter alter по отношению ко всей остальной Империи. Вплоть до последней четверти XX в. в науке господствовала гипотеза о так называемом «особом положении» (Sonderstellung) Египта среди остальных провинций Востока.51 В настоящее время это представление начинает пересматриваться в пользу признания репрезентативности египет-ских данных для всего римского восточного Средиземноморья (иногда, впрочем, не без некоторого, на мой взгляд, излишнего радикализма53). Не оспаривая в целом выводов Н. Льюиса, обосновывавшего тезис о том, что реформы, сопровождавшие установление римского владычества в Египте, существенно сближают его с другими областями,54 замечу, что преемственность между эллинистическим и римским устройством сохранялась прак тически повсеместно: каждая провинция на востоке Империи была чем-то похожа на другие в силу принадлежности к единому ареалу, но одновременно и отличалась от своих соседей по многим показателям. Поэтому вопрос о том, правомерно ли опираться на египетские данные при реконструкции внеегипетских реалий, невозможно решить на уровне общих сентенций. Необходимо в каждом конкретном случае выяснять, является ли отраженная в египетских папирусах ситуация лишь местным феноменом или она была свойственна иным восточным провинциям. При этом, по-видимому, корректнее будет предполагать отсутствие сходства между Египтом и остальной Империей до тех пор, пока эта рабочая гипотеза не будет прямо опровергнута свидетельством источников.
В сфере судебного делопроизводства, к счастью, оказывается возможным провести четкую границу между привнесенным римским стандартом и местными птолемеевскими традициями,55 а также сопоставить египетские данные с параллельными документами, происходящими из других географических регионов. С установлением римского владычества хронологически совпадает существенный сдвиг в формуляре грекоязычного судебного протокола: изложение речей в предшествующий период дается всегда в повествовательной форме, вердикту судьи придается форма косвенной речи, птолемеевский протокол имеет существенно большие объемы, чем римский.56 Одним из образцовых протоколов та-кого типа является Р.Тог 1 (= М. Chr. 31, 116 г. до н.э.). Последний птолемеевский папирус, P.Ryl 65, датированный 67 годом до н.э., составлен по этой же схеме, в то время как самый ранний из известных римских папирусов, Р.Оху 37 (49 г. н.э.) построен по совершенно другому образцу — прямая речь участников процесса вводится в нем простым упоминанием имени говорящего в отсутствие каких-либо verba dicendi. Учитывая столь резкую смену формуляра, можно с большой степенью уверенности утверждать, что причиной такого изменения стало введение внешнего, римского стандарта в египетском делопроизводстве, а это, в свою очередь, позволяет предположить, что стандарт делопроизводства СО был до известной степени единообразен на всем грекоязычном востоке Империи.
Следует сказать, что судебная документация на латинском языке среди папирусов встречается крайне редко. Вплоть до конца III в. н.э. нам известны лишь sententiae военных судей, разбиравших extra ordinem тяжбы между римскими солдатами. Наиболее известный документ этой группы — P.Mich inv 1320 (42 г. н.э.),59 чей формуляр разительно отличается и от современных ему греческих, и от позднейших двуязычных протоколов.60
Как мы увидим ниже, судебный протокол появляется и существует лишь в рамках cognitio extra ordinem, следовательно, параллельные свидетельства,61 позволяющие прове рить гипотезу о единообразии протокольного формуляра, следует искать в тех провинциях, где действовало экстраординарное судопроизводство.62 P.Berol 21652 (=SB XII 11043, 152 г. н.э.) представляет собой протокол аудиенции, которая была дана прокуратором Элием Амфигетом некоему Валерию Серену, ветерану, проживавшему в Перее.64 Слушания происходят в Кесарии (стк. 2). Формуляр этого протокола в ключевых моментах идентичен египетскому. Верхняя часть папируса, которая могла содержать заглавие, не сохранилась, и текст открывается непосредственно датой аудиенции, 5 за которой следует указание на место слушаний.66 После этого с помощью оборота genetivus absolutus вводится имя чело-битчика; диалог между ним и судьей передан в прямой речи, сохраняющей черты живой беседы (стк. 9-21). Второй внеегипетский папирус, P.Mur 113, весьма фрагментирован и сохранился в виде восьми разрозненных обрывков. С палеографической точки зрения он датируется второй половиной II в. н.э. Сказать что-либо о формальных чертах этого документа, в котором описана тяжба двух евреек, Саломеи и Мариам (А. 5-6) против ветерана, чье имя не сохранилось (А.7), мы, к сожалению, не можем, хотя некоторые признаки заставляют предположить, что изложение прений в нем велось в прямой речи (А.7 слл.).
Параллельный материал III в. н.э. богаче. Надпись SEG XVII 759 (216 г. н.э., Сирия) представляет собой отчет о суде императора Каракаллы, разбиравшего тяжбу двух сирийских общин;68 в протоколе SEG XIII 625 (213-237 гг. н.э., Фригия) судьями выступают трое императорских прокураторов (вероятно, вольноотпущенников), рассматривающих спор двух деревень.69 Наконец, состояние папируса P.Dura 128 (около 245 г. н.э.), не позволяющее сколько-нибудь точно установить суть разбираемого иска,70 тем не менее вполне удовлетворительно сохраняет для нас основную формальную черту этого документа, сближающую его с обеими надписями — сочетание латинской рубрикации с греческой передачей выступлений.71
Подобное двуязычие часто встречается в позднеримских и ранневизантийских па-пирусах, происходящих из Египта. Один из лучших образцов такого построения демонст-рирует P.Lips 13 (=P.Lips 40, конец IV — начало V в. н.э.)» составитель которого, как показал Миттейс, четко придерживается принципа: «внутренний язык администрации (die interne Amtssprache), служебный язык (Dienstssprache) — латинский; язык судебного заседания — греческий».74 Такая структура в той или иной степени присуща многим папирусам IV в.,75 однако единичные случаи ее употребления мы встречаем в первой половине-•III в.76 Хотя появление латинской рубрикации в надписях и папирусах может быть вызвано разными причинами,77 сопоставление папируса P.Ross.Georg V 18 с двумя названными выше надписями склоняет к выводу о том, что, по крайней мере, в III в. н.э. развитие протокольного формуляра в Египте соответствовало общеимперским тенденциям.
Но был ли такой параллелизм изначальным? Процитированные папирусы не дают нам возможности ответить на этот вопрос. В самом деле, от I в. н.э. внеегипетских судебных отчетов до нас не дошло; из двух папирусов II в. один (P.Mur 113) слишком фрагмен-тирован, чтобы о его формальных чертах можно было высказывать какие-либо суждения, а другой (P.Berol 21652 = SB XII 11043), лишь фиксирует близость между египетским и палестинским формулярами в середине II в., нимало не говоря о динамике их соотношения в предшествующие десятилетия. Ничто, следовательно, не препятствует предположению о том, что вів. н.э. судебное делопроизводство в Египте отличалось от соседних провинций, и одинаковый формуляр протокола установился не ранее II в. в результате долгой эволю-. ции, нивелировавшей своеобразие Египта. Очевидно, что проверить эту гипотезу можно лишь привлекая новые свидетельства, относящиеся к I в. На мой взгляд, логично будет обратиться к Деяниям и попытаться отыскать в тексте этого памятника следы знакомства Луки с документацией римских провинциальных судов второй половины I в. Для этого следует провести исследование соответствующих эпизодов Деяний (Деян 16:16-39; 17:1-5; 18:12:16; 24-26 passim) на фоне римской судебной документации. Метод формального анализа позволит нам ответить на вопрос — существуют ли точки соприкосновения между текстом Деяний и формуляром римского протокола? Количество судебных описаний, содержащихся в этом памятнике, их важность в контексте всего повествования, .точность Луки в передаче географических, политических и иных реалий I в., а также уникальный статус Деяний как источника по истории провинциальной cognitio extra ordinem делают такое исследование вполне закономерным. Отрицательный ответ на поставленный вопрос, в сущности, ничего не прибавит к нашим знаниям о внеегипетском судебном делопроизводстве: он будет, по всей вероятности, означать, что Лука либо не знал подлинной докумен тации такого рода, либо стремился избегать всего, что могло ассоциироваться с формально-стереотипными оборотами протоколов; доказать третью альтернативу (вне Египта существовали протоколы, резко отличные от египетских, и автор Деяний адекватно передает их формуляр) будет крайне трудно.
(1) Если же форманализ позволит выявить систематические совпадения между текстом Деяний и формуляром египетских судебных протоколов, это обстоятельство будет иметь последствия как для римского юридического источниковедения, так и для историко- критического исследования Нового Завета. Близость формулировок в папирусах и судебных описаний в Деяниях будет свидетельствовать о знакомстве Луки с тем типом протокола, который был зафиксирован в египетских папирусах. Мы сможем объяснить этот факт с помощью двух предположений либо автор Деяний по роду своих занятий был хорошо знаком с формуляром протокола и в описании судов проявляются его профессиональные навыки, (2) либо он имел доступ к подлинным процессуальным документам и положил их в основу своего повествования.
Если же совпадения носят поверхностный характер и отражают лишь канву процесса, они могут быть объяснены исходя из знакомства Луки с общими чертами судебной процедуры.
В любом случае, подобная близость между Деяниями и судебными папирусами I века н.э. будет означать, что в существенных своих чертах стандарт судебного отчета в Ахайе, Македонии или Иудее повторял соответствующие египетские образцы. Таким образом будет подтвержден тезис о единообразии протокольного формуляра на всем востоке Империи, а дискуссия об источниках Деяний получит новый толчок.
6. Подавляющее большинство папирусных протоколов содержат отчеты о тяжбах имущественного характера, в то время как в Деяниях мы встречаем преследование апостола Павла по обвинению в нарушении общественного спокойствия (Деян 16:20; 17:6; 21:30-33 слл; 24:54 25:8). В этом случае неизбежно встает вопрос: правомерно ли опираться при исследовании уголовного процесса на документы, относящиеся к сфере гражданского судопроизводства, и если да, то в какой степени?
Как неоднократно отмечалось, римская юриспруденция проводила границу между гражданским и уголовным судопроизводством иначе, чем правоведение нового времени: многие правонарушения уголовно-полицейского характера (в их число входило даже убийство) рассматривались в рамках гражданского, но не уголовного процесса.78 Во вторых, и египетские судебные процессы, и описанные в Деяниях суды над апостолом Павлом принадлежат к категории cognitio extra ordinem (или extraordinaria) — особого процессуального института, возникающего в конце I в. до н.э.,7 и получающего довольно ЯП широкое распространение в провинциях (главным образом, императорских) и в армии. От ординарного судопроизводства республиканского времени cognitio extraordinaria отличали два обстоятельства. Во-первых, основная процессуальная роль в ней отводилась не истцу или обвинителю, но государству, представленному судьей — делегатом принцепса, действующим на основе imperium последнего. Во-вторых, в экстраординарном процессе нивелировалось характерное для классического римского процессуального законодательства разделение судопроизводства на гражданское (ordo iudiciorum privatorum; per formulas agere) и уголовное (quaestiones perpetuae), которые радикально отличались друг от друга:81 судебная процедура extra ordinem обнимала обе сферы судопроизводства и устанавливала для них единообразную процедуру.8 Сохранившиеся протоколы уголовных процессов с формальной точки зрения не отличаются от современных им отчетов об имущественных тяжбах. Cognitio extra ordinem, насколько можно судить по сохранившимся источникам, по всей Империи имела единообразную форму, отклонения от которой были редки.
Из сказанного выше становится понятно, что сближение египетских протоколов, содержащих отчеты о судебных процессах под председательством префекта Египта или его делегатов, и повествований о римских судах над апостолом Павлом является не только допустимым, но и правомерным.
7. Естественным terminus post quem при отборе источников для моего исследования является 30 г. до н.э., когда Египет оказался под властью Рима, однако эта граница существует лишь умозрительно, поскольку самый ранний из сохранившихся римских документов ОС (Р.Оху 37) датируется 49 г. н.э. Что же касается terminus ad quem, теоретически такой границей может быть окончание собственно римского периода в истории Египта. Следует, однако, согласиться с Экслером, который на примере папирусных писем убедительно да-тировал рубеж, отделяющий римский период от византийского, концом III в. н.э. Тем не менее для целей нашего исследования необходимо еще более сузить временные рамки источников и ограничиться лишь документами первых двух столетий христианской эры. В отсутствие каких-либо резких перемен или реформ постепенная эволюция протокольного формуляра приводит к тому, что в III в. н.э. существенно расширяются границы допустимых вариаций — например, появляются двуязычные документы (P.Ross Georg V 18) или судебные отчеты необычной длины (P.Lond inv 2565) — и поэтому далеко не всегда можно быть уверенным, что какие-либо особенности протоколов III в. могут адекватно отражать практику I в. н.э.
8. Основным методом, позволяющим выделить формуляр судебного протокола, основываясь на исследовании большого количества единообразных документов, является метод «критики формы» или «анализа формы». Начиная с XVII в., он является одним из основных методов, используемых в дипломатике для определения формуляра актов и документов.87 Парадоксально, но несмотря на то, что документальная папирология, по своим задачам и целям чрезвычайно близка средневековой актовой дипломатике,88 сюжеты, разрабатываемые в обеих дисциплинах, не всегда совпадают. Так, выше уже говорилось об отсутствии формкритических трудов по истории римского судебного протокола. Класиче-ский образец подобного исследования в папирологии мы находим в диссертации Ф.К. Экслера,89 который применяет метод анализа формы к изучению большого числа од нородных стереотипных документов, выявляя элементы, внесение которых в текст определялось не волей его непосредственного автора, но было регламентировано спецификой избранного им жанра.
Работа Экслера остается одним из лучших образцов того, как формкритический ме тод может быть применен в сфере папирологии. В качестве объекта исследования ученым были выбраны несколько сот эллинистических писем III в. до н.э. — III в. н.э. Крайняя разнородность источников не благоприятствовала применению формально-критического метода, но, несмотря на это, Экслеру удалось выделить четыре основные группы структурно-формальных частей документа: вводные формулы, заключительные формулы, формулы датировки и стандартная фразеология.91 Каждая из этих групп делилась, в свою очередь, на подгруппы, соответствовавшие различным функциональным характеристикам документа.92 Итоговое рассмотрение показало, что набор формул был весьма ограничен, причем была выявлена функциональная нагрузка каждой формулы, соответствующая жан-ровой природе письма. Таким образом, в диссертации Экслера были ясно продемонстрированы возможности формально-критического анализа, позволяющие с успехом вычленять жанровые формы, внедренные в текст документа, и определять их функциональную нагрузку. Исследование подтвердило особый характер папирусных документов, диктующий устойчивость формальных характеристик и регламентирующий использование конвенций. Даже в том случае, если для I в. н.э. нельзя еще говорить о жестких правилах в составлении судебного отчета, наблюдаемая стереотипность его основных характеристик сближает протокол с корреспонденцией, как официальной, так и частной.94
Отметим также, что с конца 1910-х — начала 1920-х гг. формально-критический метод (под именем Formgeschichte и form criticism) был востребован и библеистами, изучавшими историю синоптической традиции,95 хотя его применению до известной степени препятствовал самый характер исследуемого материала.
9. Заявленная выше программа заставляет нас начать исследование с рассмотрения целого ряда более частных вопросов, связанных с непосредственным контекстом как Деяний, так и папирусных протоколов. Обладал ли Лука какими-либо специальными юридическими познаниями? Кому может быть адресовано двухтомное сочинения ad Theophilum? Насколько представителен корпус сохранившихся протоколов и можно ли быть уверенными в его репрезентативности? Были ли официальные документы доступны широкой публике? Справедливо ли мнение о прецедентном характере провинциального римского права? Наконец, подтверждаются ли параллельными свидетельствами те или иные интерпретации, предложенные исследователями Деяний? На эти и некоторые другие вопросы, как мы увидим ниже, в науке зачастую нет удовлетворительного ответа, а многие темы еще только ждут своего исследователя.
В Главе I мы рассмотрим несколько сюжетов, связанных с личностью автора и адресата (адресатов) Деяний — подлинность находящегося в «Каноне Муратори» известия о Луке как «знатоке закона», гипотезу о Деяниях как апологии, специально написанной для римского суда над Павлом, а также подвергнем анализу Пролог к Третьему Евангелию (Лк 1:1-4), чтобы определить, какое социальное положение мог занимать Теофил и какой информацией об Иисусе и христианах он обладал прежде своего знакомства с сочинением Луки.
Глава II содержит обзор судебных описаний, содержащихся в двух libri ad Theophilum, и их анализ в контексте римской судебной документации.
Наконец, в Заключении мы кратко суммируем наши выводы и поговорим о том, какое влияние они окажут на римское юридическое источниковедение и интерпретацию Деяний.
Непосредственному анализу текста Деяний предшествовала значительная источниковедческая работа. Отсутствие обзорных трудов, исследующих корпус римской судебной документации потребовало начать с рассмотрения множества специальных проблем: нужно было установить внутренние границы между различными категориями-источников, выделить среди сохранившихся документов оригиналы протоколов (і)ттоц.игщатіац.о[,), определить соотношение между «копиями» (dvTi-урафа Ьтю\ил}[штю[1&и) и «выписками» (ё Ьтю\ип\[іатіо[іи и), ответить на ряд вопросов, связанных с формированием судебного отчета и протоколированием судопроизводства extra ordinem и систематизировать формальные черты судебных протоколов. Результаты этой работы суммированы в Приложении I.
Сюжеты, связанные с «внешней историей» судебного протокола — такие, к примеру, как доступность официальных документов тяжущимся и широкой публике, использование протоколов для создания особых досье, а также предполагаемый прецедентный характер римского провинциального права рассмотрены в Приложении II.
Свидетельство «Канона Муратори»
1. Содержит ли биографическая традиция97 какие-либо указания на компетентность автора Третьего Евангелия и Деяний в юридических вопросах? Лишь одно уникальное из вестие говорит нам об этом. Неизвестный автор «Канона Муратори» — аннотированного списка новозаветных книг, составленного в конце II в. н.э. на греческом языке и сохра нившемся в позднейшем латинском переводе,98 сообщает о Луке следующее: ...eum (ео cod.) Paulus quasi ut iuris studiosum secundum adsumpsisset (adsumsisset cod.) (стк. 4-5; «... его Павел взял, можно сказать, как знатока права, secundum [вторым?]»).
Поскольку независимая традиция нигде более не сообщает об особой юридической компетентности Луки,99 исследователи заподозрили в этом месте ошибку, допущенную переписчиком или переводчиком. Гипотеза об испорченном тексте представлялась тем более вероятной, что дошедший до нас текст «Канона» написан на варварской латыни, изобилующей орфографическими и грамматическими ошибками, а кодекс, из которого происходит «Канон», представляет собой, по справедливому замечанию Мецгера, «образец небрежности, с какой средневековые переписчики копировали рукописи».100
2. Основная полемика велась вокруг слов iuris studiosum secundum.101 Большинство исследователей отказывались принять прямое свидетельство текста, указывающего на юридическую компетенцию Луки, и предлагали избавиться от этого известия с помощью конъектур.
Первая группа исправлений основана на предположении о том, что ошибка была допущена переписчиком латинского текста. Я. ван Гильзе (J. van Gilse, 1852) предложил исправить iuris studiosum на sui studiosum («...верного Павлу...»).103 Сходное первоначальное значение этого пассажа подозревал Бьюкенен, видевший в ut iuris studiosum искаженное adiutorem studiosum («...ревностного помощника...»).104 А.Ф. Хорт (Hort) полагал, что studiosum стоит вместо sui socium («...своего спутника...»). 5 С К.Ч.Дж. Бунзеном, заменившим ut iuris studiosum на itineris socium («...спутника в пути...»),106 соглашались А. Гарнак (в более ранних работах), 7 и отчасти — Т. Цан, который считал смешной «самое мысль о том, что Лука обучался на двух факультетах — медицинском и юридическом»108 и предлагал конъектуру itineris studiosum («...ревностного в пути...»), за которой видел греческое фіХа-гтббтіц.оі .109 Предложение Цана было принято Э. Геннеке и В. Шнее-мельхером,110 а вслед за ними — В.-Г. Кюммелем и Г. Концельманом."2 Э. Хенхен справедливо отметил, что эта конъектура правомерна лишь в том случае, если iter («путь») предполагается переводом греческого oSo? в специфическом для Деяний смысле «христианское учение» (Деян 9:2; 19:9, 23; 24:22), а за studiosus стоит стиобаатг)?.113 Г.Дж. Кедбери в своем обзоре биографической традиции о Луке останавливался на конъектуре itineris sui socium («...спутника в его [Павла] пути...»),114 которая была принята Т.У. Мэнсоном.115
Большое воздействие на дальнейшую полемику оказало мнение Г. Литцманна, который вслед за Бюхлером (Biichler) восстанавливал ut iuris — litteris, видя в этом сообщении указание на бесспорный литературный талант Луки.116 Эту конъектуру принимает также Дж.А. Фицмайер, автор одного из лучших современных комментариев на Евангелие по Луке.117 Вообще же предложенный Литцманном текст стал ныне стандартным изданием «Канона», так что его вместе с этой конъектурой — не оговаривая наличия в тексте каких-либо исправлений — помещает среди testimonia patrum К. Ал анд в приложении к «Синоп-сису четырех евангелий» (несомненно, более корректен А. Гук, который, публикуя выдержки из «Канона» во введении к своему синопсису, указывал наряду с рукописным чтением несколько наиболее популярных конъектур, предоставляя-читателю самому выбрать одно из решений проблемы). Й.-Х.-М. Лоран считал исходным чтение quasi ut fratrem studiosum («...как словно бы ревностного брата...»).120 Б.Ф. Весткотт (Westcott) предлагал конъектуру virtutis studiosum («.. .ревностного к добродетели...»). Эд. Клостерман считал нужным заменить iuris studiosum на melioris или anions studiosum («...стремившемуся к лучшему/ высшему...»).
3. Другие исследователи, напротив, считали возможным сохранить рукописное латинское чтение или ограничиться минимальными грамматическими исправлениями, но при этом предлагали такие объяснения затруднительного места, которые исключали бы понимание iuris studiosum в юридическом смысле. Для этого приходилось предположить, что это сочетание представляет собой неточную или неудачную передачу греческого оригинала. Самая остроумная конъектура такого рода принадлежит Бартлету (Bartlet, 1906), который предположил, что латинский переводчик канона спутал в греческом оригинале слова vdaog («болезнь») и vop-os" («закон») — эта гипотеза позволяла гармонизировать свидетельство «Канона» и традицию о Луке как враче.
Более популярным среди исследователей оказалось предположение о том, что под ius может скрываться иудейский Закон — одним из первых авторов, предложивших такую интерпретацию, был С. де Магистрис (S. de Magistris, 1772).12. Нольте (Nolte) заменил iuris на hire, за которым видел греческое бікаїсо? («...праведно ревностного...»).125 М. Раут ис-правил secundum на secum («вместе с собой»), a ut — на et; Раут предполагал за сочетанием et iuris греческое каі тои 8і.каіои — таким образом из специалиста-правоведа Лука превращался в ревнителя иудейского Закона и благочестия.127
К.-А. Креднер и Г. Фолькмар видели в латинском ius перевод греческого SiKoaoo-uvT, а в secundum — указание на то, что Лука был вторым спутником Павла после Силы,129 особо оговаривая невозможность толкования secundum как sequens («спут-ник»). СП. Трегеллес также трактовал ius в религиозном духе: реконструируя греческий оригинал, он предположил, что за латинским quasi ut iuris studiosum скрывается (hael тои 8ікаои (sc. тои vo\iov) Ст] ытт\1 («ревностного к праведности (= закону)»);131 к восстановлению Трегеллеса была близка интерпретация Жакье (Jaquier), который предполагал, что iuris studiosum означает «ревнитель праведности». Циммерманн (Zimmermann) предпо-, лагал, что iuris studiosum могло появиться в латинском переводе вместо vou.oSiSdaicaXos (т.е. «книжник, учитель закона»). Фр. Гессе после тщательного рассмотрения мнений, высказанных предшественниками, и известий, доставляемых традицией, склонялся к предположению: iuris studiosum secundum означает, что Лука был вторым после Тита христианином из язычников.134 Лагранж (Lagranges) сохранял чтение iuris studiosum, приравнивая его к assessor — за этим латинским словом исследователь видел греческое тгаратгоилто?, которое объяснял как «спутник».
Деяния Апостолов как судебная апология
1. Исследователи Деяний неоднократно отмечали, что Лука проявляет особый интерес к изображению нейтрально-благожелательного отношения римских должностных лиц к христианству и его проповедникам.2 Большинство ученых видело в этой тенденции проявление апологетических стремлений Луки, однако аудитория, к которой обращался автор Деяний, и объект его защиты стали предметом полемики.243
Для целей нашего исследования представляет интерес гипотеза, согласно которой Деяния Апостолов представляют собой судебную апологию, написанную специально для защиты Павла перед судом Нерона. Впервые это предположение было предложено Хр.-А. Гейманом (Heumann, 1720),244 по-новому обосновано Т. Аберле,245 и затем не раз повторено более поздними исследователями, чаще всего независимо друг от друга.246 Наиболее активным сторонником этой гипотезы, доведшим ее до высшего развития, являлся голландский ученый Д. Плоэй. Его аргументация выстраивается по трем основным линиям: датировка Деяний, литературная композиция обоих томов ad Theophilum и адресат Луки. Внезапное обрывающееся повествование Деян 28, полагает ученый, свидетельствует, что в ныне существующем виде эта новозаветная книга была написана до окончания суда над Павлом. На раннюю датировку Деяний (написание которых, по мнению Плоэя, предшествует гонениям Нерона) указывает также сочувственное отношение римских чиновников к Павлу и отсутствие каких бы то ни было упоминаний о преследованиях христиан. Более того, утверждает Плоэй, предположение о так называемом «третьем томе» не объясняет внезапно обрывающегося повествования Деяний: если бы Лука писал хотя бы через несколько лет после описываемых им событий, распределение материала между томами было бы другим, и окончание суда над Павлом вошло бы в текст Деяний. Структура обоих томов, полагает Плоэй, подобна пирамиде: ее широкое основание представляет собой проповедь Иисуса, за которой следуют постепенно сужающиеся стадии — основание церкви в Иерусалиме, миссионерская работа христиан (описанная ровно настолько, чтобы сделать понятным личный вклад Павла), миссионерство апостола Павла, наконец, его путешествие в Рим. Вершину пирамиды и кульминацию Деяний Плоэй видит в Деян 28:30-31; целью написания обоих томов является изложение Павловой проповеди, сделанное «не в абстрактной богословской системе, но в виде изложения фактов».
Адресатом Луки, по свидетельству эпитета крстато? (Лк 1:4), является римлянин, занимавший высокое положение («man of rank»). В контексте суда над Павлом это может указывать, по мнению Плоэя, на желание Луки добиться поддержки со стороны советников Нерона, членов consilium principis, которые в тот момент имели максимальное влияние на императора, а именно — Сенеки и Афрания Бурра. Плоэй предполагает, что под условным «Феофилом» скрыты именно эти два высокопоставленных римлянина. Для Сенеки, который, как полагает Плоэй, был знаком с Павлом и даже находился под его влиянием, предназначался текст Деяний, сохраненный в александрийской редакции, в то время как «западный текст» был специально отредактирован Лукой, чтобы произвести впечатление на Афрания. Для нейтрализации действий Поппеи, которая являлась при дворе «рупором евреев», Лука акцентирует тему иудейской ненависти к Иисусу и его последователям.
Последнее подтверждение своей гипотезы Плоэй усматривает в «Каноне Му-ратори», где Лука назван iuris studiosum. «Я предполагаю, — завершает свою статью ученый, — что в этих словах заключено воспоминание о той помощи, которую св. Лука оказал св. Павлу на первом суде, написав историческую апологию для того, чтобы проинформировать римлян — юридических советников императора».
2. Какова же научная ценность этих построений? Несмотря на определенную внутреннюю логику, присутствующую в теориях Плоэя, его гипотеза при ближайшем рассмотрении не выдерживает критики.250 Основные пункты своей теории исследователь не доказывает, но скорее постулирует, и в результате окончательная конструкция опирается на произвольные допущения в интерпретации текста Деяний и неверные истолкования многих римских реалий — таких, например, как философская эволюция Сенеки и хронология его жизни.251 Примечательно!, что Плоэй нимало не касается всего того, что прямо свидетельствует против его построений, и в первую очередь, самого содержания Деяний. «Повествование Луки в том виде, как оно существует ныне, — пишет Ф.Ф. Брюс, — не может являться доказательством, предназначенным для защиты Павла на императорском суде. Документ такого рода, возможно, является одним из источников Деяний [выделено мной — Д.Б.], но в Деяниях и Третьем Евангелии присутствует многое, что оказывается неуместным в юридическом контексте. К числу подобных излишеств следует отнести, во-первых, детальное описание морского путешествия Павла и кораблекрушения, во-вторых же, постоянный акцент на том, что распространением Евангелия руководит Святой Дух, или на развертывании священной истории». Предположение о том, что «в распоряжении Луки находились какие-либо документы или записки, относящиеся к суду над Павлом» Брюс повторяет еще раз;253 на мой взгляд, именно эта гипотеза способна наилучшим образом объяснить соотношение апологетического интереса Луки и его литературных замыслов.
III. Пролог к Третьему Евангелию (Лк 1:1-4) и адресат Луки 1. Эпитет крспчото? и социальное положение адресата Луки Пролог к Евангелию по Луке (Лк 1:1-4), составленный в соответствии с канонами эллинистической литературы, доставляет нам ценнейшее свидетельство о намерениях автора, его целях и адресате, к которому был обращен текст двух томов об Иисусе и его ЛІС учениках. Именно от интерпретации Лк 1:1-4 во многом зависит общая оценка Третьего Евангелия и Деяний. Тем не менее, краткость Пролога и его многозначность ставят перед исследователем целый ряд задач филологического и исторического плана. П. Минеар удачно формулирует четыре узловые точки, в которых сконцентрированы эти проблемы Пролога: крепчоте — катпхлЭт)? — аафаХєіа — сштотгтоа.257
Суд над Иисусом в Евангелии по Луке
. В Евангелии по Марку, самом раннем из четырех канонических евангелий, на суд римского наместника приводят Иисуса, который уже осужден синедрионом. Выражение KareKpivav avrbv evoxov etvcti бсшатои (Мк 14:64; «осудили его, признав достойным смерти»), звучащее несколько неловко с точки зрения греческого языка, составлено из юридических терминов.433 В качестве обвинителей Иисуса названа неопределенная группа лиц — «первосвященники со старейшинами и книжниками и весь синедрион» (Мк 15:1). Слушание дела начинается не с выступления обвинителя, но с вопроса Пилата, на который Иисус дает двусмысленный ответ аЬ Хєуєїд (Мк 15:2; «ты говоришь»).434 Только после этого первосвященники выступают с обвинениями против Иисуса, однако содержание этих обвинений не формулируется (Мк 15:3; «обвиняли его много»). Молчание Иисуса озадачивает Пилата (Мк 15:4-5). После этого в рассказе внезапно появляются два новых фигуранта:
Варавва и oxXos4 («толпа»). При этом, как следует из Мк 16:8, сочувствующая обвинителям Иисуса публика, до сих пор стоявшая снаружи, оказывается в зале заседаний и активно включается в процесс, оттесняя прежних обвинителей. Приговор Пилата все еще не произнесен. Характер повествования изменяется: в центре внимания отныне находится спор между Пилатом и толпой о судьбе Вараввы и Иисуса (Мк 15:6-15). Лишь после нескольких безуспешных попыток, договорившись с толпой, освободить Иисуса, Пилат приговаривает его к бичеванию и смерти (Мк 15:14-15). Таким образом, в Евангелии по Марку суд Пилата не имеет практически никаких точек соприкосновения с папирусными протоколами. Перед составителем этого повествования стоит иная задача: он превращает римский суд в набор безуспешных попыток Пилата освободить Иисуса, уже осужденного Синедрионом, и возлагает вину за осуждение Иисуса на иудейские власти и толпу.
2. В описании римского суда Матфей следует Марку. Особым редакторским приемом Матфея является усиление повествования за счет подробностей и уточнений. Так, он expressis verbis выражает то, что у Марка лишь подразумевается: в Мф 27:11 говорится о том, что Иисус «был поставлен перед префектом» (еотабт) eu/npoaGev той r\ye\i.6vog), в следующем стихе (27:12) о молчании Иисуса говорится прямо, в то время как у Марка о нем становится ясно из слов Пилата (Мк 15:4). Кроме того, в ключевых точках повествования вставлено несколько новых эпизодов, таких, как сон жены Пилата (Мф 27:19) и умывание рук (Мф 27:24). Вместо марковой «толпы» у Матфея главным действующим лицом выступает 6 Хао? («народ», sc. «иудейский народ»), в уста которого Матфей влагает крик «кровь его на нас и детях наших» (Мф 27:25) и для усиления ответственности которого опускает упоминание Марка о том, что инициатива1 просить освобождения Вараввы исходила от первосвященников (Мк 15:11). Тем не менее, Матфей вносит несколько изменений, которые чрезвычайно важны с юридической точки зрения. Он называет Пилата «правителем» (f\ye\uhv Мф 27:2; 11). Это слово имеет неопределенно-широкий смысл: оно может означать любого чиновника, военного или гражданского, но в более узком значении оно является одним из эквивалентов латинского praefectus («префект»), т.е. официального титула Пилата (praefectus Iudaeae, «префект Иудеи»). Другое важное изменение касается Вараввы. Марк говорит о нем так: «Был тогда в узах человек, называемый Варавва, вместе с повстанцами (цета r&v сттаоаасгши), которые во время восстания (ev тт} сттссаеь) совершили убийство» (Мк 15:7). Хотя Марк не сообщает нам, в чем обвиняли Варавву, соседство с повстанцами или разбойниками (Хлатаї, Мк 15:27) намекает на то, что ему были предъявлены сходные обвинения. Матфей опускает все указания на преступления этого человека или на связь его с двумя другими казненными преступниками, называя его просто «знаменитым узником по имени Варавва» (8ecru.iov єттіотщ.оіл Мф 27:16). В целом же у Матфея, как и у Марка, не прослеживается сходства между рассказом евангелиста и судебным протоколом.
3. Рассказ о суде Пилата в Евангелии по Иоанну с формальной точки зрения находится в двояком отношении к стандарту судебных протоколов. С одной стороны, Иоанн единственным из всех четырех евангелистов сообщает во введении к сцене римского суда детали, содержавшиеся обычно во вводной формуле протокола: место судопроизводства (то тграїтсбріоу, Ин 18:28) и время (TJV 8е тгрші, Ин 18:28).435 От версий Марка и Матфея отличает повествование Иоанна также и сообщаемый expressis verbis вердикт (Ин 18:38), это сближает его с Евангелием по Луке. Судопроизводству в изложении Иоанна предшествует диалог между не названными по имени обвинителями Иисуса и Пилатом (Ин 18:28-31). Начинается эта беседа с обычного вопроса, задаваемого префектом: «Какое обвинение выставляете вы против этого человека?» (Ин 18:29). Безымянные обвинители не дают никакого ответа на этот вопрос: фраза «если бы он не делал зла, не предали бы мы его тебе» (Ин 18:30) обвинения не формулирует. Осмысленной она может быть лишь в том случае, если в ней подразумевается, что обвинения не могут быть адекватно выражены в терминах римского законодательства. По мнению Иоанна, именно так и понял ее Пилат, когда фактически отказал обвинителям в рассмотрении дела, заявляя им «Возьмите его сами и по закону вашему судите его» (Ин 18:31а);437 к рассмотрению он принимает иск после того, как обвинители заявляют ему, что речь идет о смертном приговоре, вынести (или исполнить) который они не вправе (Ин 18:316). Порядок эпизодов несколько изменен по сравнению с синоптиками (сцена бичевания вклинивается между двумя собеседованиями между Иисусом и Пилатом). С другой стороны, совершенно очевидно, что Иоанна не интересует юридическая сторона дела, поскольку акценты в повествовании расставлены по-другому. Две беседы Иисуса с Пилатом носят характер скорее религиозно-философский, нежели судебный. Действия Пилата, по Иоанну, — это цепь безуспешных попыток освободить Иисуса. С судебной точки зрения в иоанновом рассказе можно отметить одну интересную подробность: освобождением Иисуса Пилат пытается исполнить Пасхальное помилование, что вызывает отпор толпы и требование отпустить Варавву (Ин 18:386-40), которого Иоанн неопределенно называет «разбойником» (Хпсттті?, Ин 18:40).
Филиппы, Фессалоника, Коринф
С рассказом об аресте в Филиппах (Деян 16:16-39) Лука открывает тему, которая во второй половине Деяний становится ключевой — взаимоотношения Павла и римской администрации.
I. Местом действия является город Филиппы, получивший статус римской колонии италийского права после битвы при Акции445 и носивший название Colonia lulia Augusta Philippensis. Среди судебных эпизодов, встречающихся в Деяниях, инцидент в Филиппах занимает особое место, поскольку лишь здесь обвинители Павла expressis verbis называют себя римскими гражданами (Деян 16:21) и, по-видимому, не имеют отношения к иудейской общине города.446
Согласно тексту Деяний, за Павлом и его спутниками на протяжении многих дней следовала служанка (тгаі8і.акт]),447 одержимая «духом Пифоном» (jrvev\ia тгйОал/а; Деян 16:16). Крики девушки раздосадовали Павла, и тот совершил акт экзорцизма — изгнал духа из кричавшей (Деян 16:18). Поскольку служанка приносила с помощью своего необычного положения значительный доход своим хозяевам (Деян 16:16), те остались недовольны этим актом, и, видя, что «ушла надежда на заработок», схватили Павла и Силу и повели их на суд дуумвиров.450 Сформулировано обвинение следующим образом — «Эти люди возмущают (eKjapdooovoiv) наш город, поскольку являются иудеями ( IouSaloi b-ndpxovTes), и вводят обычаи (еОл), которые нам, римлянам, нельзя принимать или исполнять (тгарабєхєо-Оаі оЬБе Troieiv)» (Деян 16: 20-21).451 Такое обвинение452 концентрирует на Павле и Силе ненависть толпы (Деян 16:22а), так что дуумвиры приказывают ликторам, раздев обвиняемых, подвергнуть их телесному наказанию (Деян 16:22Ь-23) и, забив ноги в колодки, отправить в тюрьму (Деян 23-24). После вставной новеллы об обращении тю ремщика (Деян 16:25-34) Лука возвращается к судебному описанию: наутро дуумвиры че- рез ликторов (ра(38оихои?)453 отдают приказ Павлу и Силе удалиться из города (Деян 16:35-36), однако после того, как Павел упоминает о римском гражданстве, дуумвиры, испугавшись (ефо(Вт)9т)аау), лично являются к арестованным, приносят им свои извинения (ттарекаХеааи) и просят покинуть город.
П. Это повествование ставит перед нами немало интересных вопросов. Одним из них является радикальное различие между причиненным ущербом и предъявленным обвинением. Лука дважды подчеркивает, что экзорцизм принес владельцам одержимой служанки ощутимый финансовый урон (Деян 16:16, 19), однако сообщает, что против Павла и Силы было выдвинуто обвинение в пропаганде чуждых обычаев (Деян 16:20-21). Как разрешить это зияние? Следует ли полагать, что обвинение в прозелитизме могло стать абсолютным оружием в любой тяжбе против иудеев? На какие пункты законодательства могли в этом случае сослаться обвинители? Или, быть может, Лука иронизирует над пострадавшими хозяевами, которые попытались патриотической демагогией прикрыть собственный меркантильный интерес? Научная полемика вокруг сути предъявленных Павлу и Силе обвинений естественным образом свелась к вопросу о положении иудеев в Империи I в. н.э., о границах привилегий, данных им римским государством, о так называемом «иудейском прозелитизме», об официальном отношении к иностранным культам и т. д.454 Все же, несмотря на очевидную важность этих сюжетов, их обсуждение не позволяет понять, отчего имущественные претензии, лежавшие, по мнению Луки, в основе всего процесса, нимало не были упомянуты в судебном заседании. Исследователи Деяний часто ограничивались лишь самыми общими суждениями на этот счет. Так, Хенхен полагал, что «подобное обвинение не выдержало бы ни в одном суде».455 По мнению Рапске, «хозяева служанки сконструировали [политические] обвинения потому, что не могли подать в суд за причинение имущественного ущерба».456 В отсутствие прямых ссылок на какие-либо античные свидетельства такой ответ выглядел неубедительно и мог с легкостью быть оспорен.
Сомнение могло быть обращено в обе стороны: ученый имел право усомниться в историчности либо экзорцизма, либо политических обвинений. Первую альтернативу предпочитает Людеманн, отказывая в достоверности рассказу об изгнании духа-Пифона.457 Противоположную точку зрения занимает де Во, который заявляет: «Гипотеза Хенхена, предложенная ad hoc, основана на этноцентрическом анахронизме — молчаливом предположении о том, что такие обвинения не могли быть предъявлены в суде I века потому, что их не примет суд современный. А Рапске, который, в свою очередь, столь непродуманно отказался от обсуждения имущественного иска, также исходит из этого анахронизма, и тем самым демонстрирует свое фундаментальное непонимание того, чем являлось римское рабство».458 По мнению этого ученого, формулировка Деян 16:20-21 призвана скрыть характер подлинных обвинений. Как полагает де Во, христианские миссионеры были обвинены в том, что они практиковали магию и с ее помощью нанесли имущественный вред истцам — при этом он ссылается на многочисленные античные свидетельства, которые подтверждают три положения: (а) в греко-римском обществе иудаизм мог ассоциироваться с магией и экзорцизмом; (б) в низовом сознании занятие философия часто смешивалась с магией; (в) начиная со времени Законов XII таблиц занятие вредоносной магией преследовалось по закону, который мог при этом толковаться весьма широко.460
Эти известия образуют мощный фундамент, крепкие стены и высокий свод, в котором, однако же, отсутствует замковый камень. В самом деле, из трех перечисленных тезисов отнюдь не вытекает вывод о том, что иск по обвинению апостолов во вредоносной магии был в тех условиях более вероятным, нежели обвинения в пропаганде иностранного культа — тяжесть которых признает и сам исследователь. Де Во не приводит в своем исследовании какого-либо античного текста, трактующего именно тот вид экзорцизма, который мы встречаем в Деян 16:16-18 — изгнание демона из одержимой рабыни. Аргументация строится на косвенных доказательствах, и потому вердикт ученого не обладает исчерпывающей убедительностью.
Между у нас есть возможность взглянуть на проблему под новым углом, привлекая новые материалы. Надо сказать, что этот текст никогда не ускользал из поля зрения специалистов по римскому праву, однако по непонятной причине он не был введен в оборот науки о Новом Завете. О нем не упоминают авторы основных комментариев, опубликованных в XX веке,461 и мне не приходилось встречать ссылок на него в иной литературе, посвященной Деян 16:16-39. Между тем по своей значимости это свидетельство способно изменить наше представление о сущности предъявленных Павлу и Силе обвинений и, в известной степени, стать краеугольным камнем при интерпретации всего рассказа о суде в Филиппах.
