Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Формирование марксистской концепции в отечественной гуситологии 1917-1945 гг. Предыстория исследуемой проблемы 22
1. Немарксистская гуситология советского периода. Первые работы марксистов 22
2. Особенности марксистской гуситологии в годы Второй мировой войны 32
Глава 2. Советская историография гуситского движения послевоенного периода (1945-конец 50-х гг. XX в.) 40
1. Первые опыты публикации, изучения источников и исследования вопросов историографии гусизма 44
2. Начальный этап изучения общих и частных проблем гуситского движения 61
Глава 3. Развитие гуситоведения в СССР в 60-х - 80-х гг. XX в 87
1. Проблемы историографии. Публикация и изучение источников 88
2. Обобщающие труды по гуситской проблематике 111
3. Разработка различных направлений гуситоведения 127
Глава 4. Современная российская историография гуситского движения (1991-2005) 161
1. Переоценка традиционных аспектов гуситологии 162
2 Исследование новых гуситоведческих проблем 176
Заключение 184
Список использованных источников и литературы 189
Публикации по теме диссертации 202
- Немарксистская гуситология советского периода. Первые работы марксистов
- Начальный этап изучения общих и частных проблем гуситского движения
- Разработка различных направлений гуситоведения
- Исследование новых гуситоведческих проблем
Введение к работе
Актуальность проблемы. Гуситское движение в Чехии в XV в. являлось одной из самых ярких и судьбоносных страниц не только в истории этой страны, но и всей средневековой Европы. Поэтому неудивительно, что интерес к его изучению не ослабевает у историков разных стран до сих пор. В разное время это движение, в зависимости от политической и историко-научной конъюнктуры, получало разные противоречивые оценки – от признания высшим и самым значительным событием национальной истории Чехии (периоды романтизма и марксизма) до почти полного отрицания его значения (Й. Пекарж, некоторые современные чешские историки).
В отечественном славяноведении середины XIX – начала XX вв. изучение гуситского движения являлось одной из ведущих тем, разрабатывавшихся русскими славистами, и переживало период расцвета. Исследования по истории гуситского движения были прерваны Октябрьской революцией 1917 г. и возобновлены в СССР уже на марксистской основе в конце 1930-х гг., пройдя сложный процесс становления. «Золотым веком» советской историографии гуситского движения стали 1960-е – 1980-е гг., когда определились главные направления исследований по гуситской проблематике, и вышло наибольшее количество работ по данной теме.
В начале 1990-х гг. отечественные исследователи во многом пересмотрели марксистскую концепцию гуситского движения в настоящее время находятся в процессе поисков новой трактовки, отвечающей требованиям современной науки.
Актуальность диссертации обусловлена фактом постоянно меняющихся оценок гуситского движения в современной отечественной историографии, чутко откликающейся на новации, прежде всего, чешской исторической науки и общественно-политические реалии. Всё это нуждалось в тщательном исследовании. В новейшее время на первый план вышли проблемы глобализации и европейской интеграции в рамках ЕС, в который Чехия вступила в 2004 г. Политическая конъюнктура изменилась, и некоторые чешские историки занялись пересмотром оценок тех периодов истории своей страны, которые, по их мнению, благоприятствовали или препятствовали ее интеграции в Европу. Одним из таких исторических этапов и стало гуситское движение. В ряде работ популярного характера утверждается, что оно оторвало Чехию от исторических и культурных процессов, протекавших в Европе в XV – начале XVI вв., и что гуситская культура начала развиваться изолированно от европейских достижений эпохи Возрождения.
Изучение гуситской эпохи осталось актуальным и в современной России, несмотря на политические и социально-экономические катаклизмы, произошедшие в стране в 1990-х гг., и общее состояние современной отечественной исторической науки. Российские историки, как и их чешские коллеги, также находились в процессе формирования новых трактовок гуситского движения. Отдельные отечественные исследователи взяли на вооружение его негативную характеристику, доминировавшую в работах ряда современных чешских гуситологов, а также чехословацких историков межвоенного периода, а в ряде случаев пытались реанимировать концепции этого движения еще дореволюционной русской историографии (преимущественно историков славянофильского направления). Другие российские историки настаивали на более сбалансированной точке зрения. Таким образом, как в советское время, когда господствовала марксистская интерпретация гуситского движения, так и в постсоветский период, в условиях отсутствия его общей концепции, изучение изменений в его трактовке по-прежнему остается актуальной проблемой отечественной историографии.
Гуситология является одной из самых развитых научных направлений не только отечественного, но и мирового славяноведения. Она широко распространена не только в России и Чехии, но и во многих странах Центральной и Восточной Европы (Германия, Австрия, Польша), в Великобритании и США. Предметом ее исследования является гуситское движение как явление не только средневековой истории Чехии, но и всей Европы и феномен раннереформационных движений на рубеже средних веков и Раннего Нового времени. Как научное направление гуситология широко применяет междисциплинарный подход (это характерно в большей степени для европейской, прежде всего, чешской гуситологии, отечественные гуситологи его практически не используют). Исследованиями по гуситской проблематике в настоящее время занимаются специалисты самых разных отраслей научного знания: историки, археологи, филологи, литературоведы, демографы, социологи и т. д.).
Во многих странах Европы существуют научно-исследовательские центры, занимающиеся исключительно гуситским движением. Это научно-исследо-вательская лаборатория Музея гуситского движения в Таборе (Чехия), Коллегия Каролинум в Мюнхенском университете и университет в Констанце.
Среди гуситологов разного времени фигурируют такие крупные фигуры исторической науки как чешские (чехословацкие) историки Ф. Палацкий, В.В. Томек, Й. Пекарж, Й. Мацек, М. Рансдорф, И. Кейрж, М. Поливка, Ф. Шмагел, русские историки Е.П. Новиков, А.Ф. Гильфердинг, И.С. Пальмов, И.В. Ястребов, Х.Л. Ящуржинский, американские исследователи Д. Классен и Ф. Гейманн, своя школа гуситологов сформировалась в Германии, которая в настоящее время занимается проблемой чешско-немецких межнациональных конфликтов гуситской эпохи. Среди гуситологов советского периода можно отметить Г.Э. Санчука, А.И. Озолина, Г.И. Липатникову, Б.Т. Рубцова, П.И. Резонова, Л.П. Лаптеву. Последняя внесла наиболее весомый вклад в развитие отечественной гуситологии советского и постсоветского периодов (она является автором наибольшего количества важных гуситологических работ). Ее исследования продолжили ее ученики А.В. Рандин, В.В. Степанова и Л.М. Гаркуша, написавшая и защитившая диссертацию по чешской гуситологии периода 1989–2004 гг.
Термин «гуситология» (иногда используют и термин «гуситоведение») по отношению к научному направлению в славяноведении появился только в 1990-х гг. До этого времени исследователи предпочитали писать об историографии гуситского движения, гуситской проблематике, изучении истории гуситской эпохи и
т. д. В отечественной историографии он появился в работах Л.П. Лаптевой, а затем А.В. Рандина. В настоящее время он уже широко употребляется в научных работах. Термины «гусизм» и «гуситское движение» равнозначны и широко используются как в мировой, так и в отечественной гуситологии.
Цель и задачи исследования. Целью настоящей диссертации являлся анализ отечественной историографии гуситского движения в период с 1945 г. до начала XXI в. в хронологическом порядке и по отдельным направлениям, выделенным в рамках каждого периода, начиная с послевоенного времени. В их число вошли социально-экономические, национальные, религиозные культурные аспекты движения, определение его характера, периодизации, изучение в русской и советской историографии гуситской проблематики, публикации источников и источниковедческие исследования по данной теме, в основу обзора каждого направления положен хронологический принцип от более ранних до более поздних работ.
В соответствии с указанной целью автором поставлено несколько взаимосвязанных между собой задач настоящего исследования:
– рассмотреть тенденции развития отечественной историографии гуситского движения в yказанный период в историческом контексте общего развития славяноведения в послевоенном СССР и современной России;
– сравнить (в общих чертах) характеристику этого феномена в работах отечественных и зарубежных исследователей (прежде всего, чехословацких и чешских) с целью определения типологии явлений и обоюдного влияния историографий;
– исследовать становление и развитие марксистской концепции гуситского движения в отечественной историографии, ее позитивные и негативные стороны и сравнить (выборочно) со взглядами современных российских историков;
– проанализировать состояние новейшей отечественной историографии данного движения и наметить ее перспективы.
Объект исследования. Объектом исследования диссертации являлась отечественная историография гуситского движения с 1945 г. до начала XXI в.
Предмет исследования. Предметом исследования диссертации являлись основные тенденции развития отечественного гуситоведения, рассмотренные путем анализа работ советских и российских исследователей указанного периода.
Хронологические и территориальные рамки исследования. Хронологические рамки диссертации охватывали период 1945–2005 гг. (причем его верхний хронологический рубеж являлся конечным только для данной работы), который, в свою очередь, разделялся на ряд этапов: 1945 – конец 1950-х гг. – время окончательного утверждения в отечественной историографии советской марксистской концепции гуситского движения (особенно ярко это проявилось в 1950-е гг.) и начало его изучения чехословацкими историками на марксистской основе; 1960-е – 1980-е гг. (включая эпохи «застоя» и «перестройки») – наиболее продуктивный период развития советского гуситоведения, когда, еще в рамках марксистской методологии, началась разработка отдельных сторон гуситской проблематики, публикация фрагментов источников и пр. Именно тогда появились и разногласия с чехословацкими историками в оценке гуситского движения. Этот этап в конце 1980-х – начале 1990-х гг., с крушением социалистической системы в Восточной Европе и распадом СССР, завершился упадком отечественной историографии данного движения; 1990-е гг. – начало XXI в. ознаменовали собой период пересмотра марксистской трактовки в современной российской историографии и время поиска новых оценок гуситского движения, соответствующих тенденциям современной мировой науки. 2005 г. определен условным рубежом данной работы, т. к. гуситологические исследования продолжаются. Тем не менее, именно к 15-летию современного российского гуситоведения они получили характер некоторой завершенности, как в определении тематических приоритетов, кадровом составе, так и в выборе методологических ориентиров и потому позволили дать некоторые прогнозы на будущее. Но, с другой стороны, в последующее время
(2006–2010 гг.) работ, в которых выдвигались какие-либо новые оценки гуситской проблематики, в отечественной историографии практически не появилось.
С учетом того, что первые работы по истории гуситского движения, вышедшие уже вскоре после Октябрьской революции 1917 г., принадлежали перу ученых «старой школы», в качестве предыстории исследуемой проблемы в диссертации выделен период 1917–1945 гг. как этап постепенного внедрения марксистской концепции в отечественную историографию данного движения.
Территориальные рамки исследования (начиная с послевоенного периода), охватывали не только Москву, но и ряд других регионов СССР, а затем и современной России: Ленинград (ныне Санкт-Петербург), Саратов, Воронеж, Йошкар-Олу, а также Харьков и Вильнюс.
Теоретико-методологические основания исследования. Автор опирался на современные методы научного познания. Прежде всего, это принцип историзма и научной объективности, стремление к постижению истины на основе разнообразных, зачастую противоречивых, сведений источников.
Диссертантом использовался сравнительно-исторический метод, который позволил провести выборочный сравнительный анализ тенденций развития советской и чехословацкой историографии гуситского движения (прежде всего, периода 1950-х – 1980-х гг.), а также чешского и российского гуситоведения
1990-х гг. – начала XXI в., показать степень влияния одной историографии на другую и разногласия в оценках гуситского движения между отечественными исследователями и их зарубежными коллегами.
В диссертации также применялся проблемно-хронологический метод, который является основой исторического научного познания. Он предполагает постановку проблемы, анализ ее содержания и развития в хронологическом порядке. В соответствии с этим методом в диссертации показано развитие отечественной историографии гуситского движения 1945–2005 гг., выделены проблемы, исследовавшиеся советскими и российскими исследователями на протяжении данного периода, также проанализированы становление, развитие и постепенный кризис марксистской концепции в советском гуситоведении и указаны причины ее последующего пересмотра в современной России.
Кроме того, поскольку в диссертации использовались работы не только историков, но и некоторых филологов и литературоведов советского периода, автором использовался метод междисциплинарных исследований, который широко популяризируется в настоящее время в современной исторической науке.
Состояние изученности проблемы. Марксистская концепция гуситского движения, которая доминировала в трудах отечественных историков советского периода до конца 1980-х гг., базировалась на работах классиков марксизма, главной из которых является «Крестьянская война в Германии» Ф. Энгельса.
Гуситское движение в разное время изучалось в Великобритании, Германии (ФРГ и ГДР), Польше, США, но наибольшее количество работ по гуситской проблематике вышло в Чехии (Чехословакии) и в России (СССР).
Обобщающие историографические работы, в которых анализировались основные тенденции развития отечественной (советской и современной российской) историографии гуситского движения стали выходить лишь с начала 1970-х гг., когда данное направление исследований достигло достаточной степени зрелости. До этого появлялись лишь отдельные, хотя и достаточно подробные историографические очерки в трудах советских историков.
Первую попытку обобщения результатов изучения гуситской проблематики в советской историографии с конца 1930-х до конца 1960-х гг. предпринял харьковский историк А.И. Митряев в кандидатской диссертации «Советская историография гуситского движения» (1970). В ней рассматривались вопросы становления и развития марксистской концепции гуситского движения в советской историографии, возникновения главных славистических центров в СССР и указывались основные работы по гуситской проблематике в данный период. Кроме того, автор проанализировал наиболее важные аспекты гуситского движения, выделявшиеся в исследованиях до конца 1960-х гг. Слабой стороной данной работы следует признать стремление исследователя показать лишь положительные стороны советской марксистской историографии гуситского движения, без ее критического осмысления.
Г.Э. Санчук в статье «Гуситское движение в советской историографии» (1973) уже более четко, чем А.И. Митряев, обозначил основные направления изучения гуситской проблематики с конца 1930-х до 1960-х гг., связав развитие гуситоведения с контекстом институционального становления советского славяноведения (созданием в 1939 г. славистических центров в АН СССР и МГУ). Но и в этой статье проводилась мысль о «прогрессивном» развитии советской историографии гуситского движения, отсутствовала ее четкая периодизация, а марксистская концепция данного феномена представлялась, в духе времени, единственно верной.
С этих же позиций рассматривалось развитие советского гуситоведения в конце 1930-х – начале 1950-х гг. в статье Ю.Ф. Иванова.
В 1980-х гг. исследования по гуситской проблематике нашли отражение в статьях Ю.Ф. Иванова и А.Н. Галямичева, посвященных проблемам общего изучения в СССР истории средневековой Чехии.
И только в конце 1980-х – начале 1990-х гг. начал наблюдаться отход от устоявшихся традиций в освещении проблем гуситского движения. В 1991 г. в сборнике «Вопросы историографии зарубежной истории» опубликована статья А.В. Рандина и Е.Д. Кульшетова «Советская историография гуситского движения», в которой авторы во многом пересматривали прежние взгляды на развитие исследований данного движения. Они выдвинули новую концепцию советского гуситоведения, позиционируя его в контексте мировой, и, прежде всего, чехословацкой, науки. Они выделили несколько этапов в развитии советской историографии гуситского движения. По их мнению, на первом этапе (1917–1938) оно исследовалось в основном историками «старой школы», когда отсутствовали квалифицированные кадры историков-марксистов, а славяноведение как наука фактически прекратила свое существование. Становление марксистской концепции в советской историографии началось лишь на втором этапе ее развития (1938–1945), когда в СССР возникли славистические центры, и появились первые марксистские работы по гуситской проблематике. На третьем этапе, который продолжался с середины 1940-х до середины 1950-х гг., сформировалась группа специалистов, которые стали заниматься разработкой проблем истории Чехии гуситского периода. Среди них выделялись: А.И. Озолин, Г.И. Липатникова, Л.П. Лаптева, Б.Т. Рубцов и др. Четвертый этап развития советского гуситоведения наступил с середины 1950-х гг., когда окончательно определилась общая марксистская концепция гуситского движения, которое рассматривалось как «национально-чешское революционное движение, ядром которого была крестьянская война». Причем, если с середины 1950-х до начала 1970-гг. в советской историографии наблюдался повышенный интерес к гуситской проблематике, то с середины 1970-х гг., по мнению авторов, наступил «упадок творческой активности», и наблюдался отход многих исследователей от разработки данной тематики. Наконец, современный этап развития советского гуситоведения, наступил в 1980-е гг., когда начали пересматриваться многие устоявшиеся взгляды на гуситскую проблематику, наряду со зрелыми, включились в работу молодые исследователи, и наметилось некоторое сближение позиций советских и чехословацких историков. Однако оптимистичный прогноз развития этой отрасли науки, данный авторами, не оправдался.
В 1990-е гг. продолжался выход работ, посвященных развитию отечественного гуситоведения. В статье Л.П. Лаптевой «Новейшая русская историография гуситского движения (1980-е – 1990-е гг.)» критически пересматривались достижения советских гуситологов с учетом воззрений современной чешской историографии. Этому же периоду посвящена другая статья того же автора, вышедшая на чешском языке в 1999 г. Для диссертации особую ценность представляет рассмотрение автором трудов отечественных гуситологов 1980-х – 1990-х гг.
В целом, вышеуказанные историографические работы давали определенное, хотя и не исчерпывающее, представление о решении вопросов, стоявших перед отечественным гуситоведением. В них отсутствовал комплексный анализ проблем данной отрасли науки с 1945 по 2005 гг. (историки, как правило, игнорировали исследования коллег-филологов и литературоведов), рассматривались далеко не все гуситологические исследования, написанные в это время, поэтому в диссертации представлена наиболее полная картина развития отечественной историографии гуситского движения указанного периода.
Обзор источников. Отличительной особенностью данной диссертации, посвященной проблемам историографии, являлось использование в ней в качестве источников печатных материалов. В общей сложности автором было рассмотрено около 190 работ. Диссертант выделил несколько их видов: публикации и переводы источников (хрестоматии, пособия) и источниковедческие исследования (специальные статьи, посвященные гуситским источникам), историографические сочинения (по русской дореволюционной, зарубежной, преимущественно чехословацкой, историографии), общие труды (пособия по истории южных и западных славян и средних веков, истории гуситского движения и истории Чехии, коллективные монографии по истории Чехии и Чехословакии и авторские статьи и монографии по общим и частным проблемам гуситского движения, рецензии на гуситоведческие работы. Кроме того, в данной работе использовались в качестве источников рукописи нескольких диссертаций и опубликованные авторефераты (например, А.И. Озолина, П.И. Резонова, Н.А. Гусаковой, А.И. Митряева, Г.И. Липатниковой, В.Д. Нероновой, В.Н. Никитиной и др.). Все проанализированные работы написаны с позиций своего времени и требовали критического осмысления, сравнительного анализа с состоянием современной историографии. На этом основании определялись достоверность данных источников и степень их тенденциозности.
Каждому из указанных видов источников автор дал детальную характеристику, определил эволюцию в их интерпретации. Так, публикации источников в хрестоматиях 1940-х – 1980-х гг. отличались фрагментарностью, стремлением показать деятельность Яна Гуса и представителей только радикального крыла гуситов (таборитов). Лишь в 1990-е гг. стало уделяться внимание умеренным гуситам (чашникам) и представителям католического лагеря. Та же тенденция наблюдалась и в источниковедческих работах, освещавших гуситское движение.
Историографические труды по гуситской проблематике, которые подробно анализировались в диссертации, стали появляться в основном с 1960-х гг. Их можно разделить на два вида: сочинения, в которых рассматривалась русская дореволюционная историография и работы, посвященные зарубежной гуситологии. В освещении последней наблюдалась тенденция пути от кратких очерков, критиковавших «буржуазную» историографию гуситского движения в США, Великобритании в 1960-е гг. до всестороннего анализа развития либерального и консервативного направления, например, в немецкой гуситологии позапрошлого века (работы А.Н. Галямичева 1980-х гг.). Кроме того, освещалась историография гуситского движения и ряда соцстран Восточной Европы (Чехословакии, ГДР, Польши). В анализе работ чехословацких (а затем и современных чешских) историков отечественными гуситологами советского и постсоветского периодов автор проследил тенденцию от «мягкой» полемики с чехословацкими учеными-марксистами в 1950-х – 1960-х гг. до восприятия уже немарксистской концепции гуситского движения в современной чешской историографии отдельными российскими исследователями или ее неприятия большинством других историков в 1990-е гг.
Что же касается трудов, освещавших развитие отечественной дореволюционной гуситологии, то автор отметил постепенное формирование ее целостной картины: от первых работ, только намечавших отдельные направления русских гуситоведческих исследований (Г.И. Липатникова, Ю.Ф. Иванов) до фундаментального анализа всех тенденций ее развития в монографии Л. П. Лаптевой, который продолжался и в ее последующих трудах.
Научная новизна исследования. В диссертации представлена максимально полная картина развития отечественного гуситоведения советского и постсоветского периодов с 1945 по 2005 гг., и показано становление марксистской концепции гуситского движения в советской историографии 1917–1945 гг. Впервые в числе рассмотренных трудов представлены сочинения не только историков, но и некоторых филологов и литературоведов, что придает диссертации междисциплинарный характер, а также публикации источников, источниковедческие и историографические работы. Автором проанализированы исследования отечественных гуситологов не только из Москвы, но и из других городов СССР и современной России, что показывает, что гуситское движение изучалось (и изучается) в разных регионах страны.
В центре внимания диссертанта находились работы советских историков-марксистов, сформировавших свою особую концепцию гуситского движения. Автор в числе немногих исследователей стремился представить эволюцию этой концепции (от становления до кризиса), особенности и ключевые моменты исследований на каждом этапе, вскрывая разногласия и противоречия между советской и чехословацкой историографией. В, частности, в диссертации показано, что оценки характера гуситского движения в начале его изучения в СССР на марксистской основе носили противоречивый характер (оно характеризовалось то как «революция городов», то как «национально-чешское реформационное движение, ядром которого была крестьянская война» и т.д.). Позднее (с 1950-х до конца 1980-х гг.) в советской историографии утвердилась точка зрения на гуситское движение только как «на крестьянскую войну», согласно работе Ф. Энгельса «Крестьянская война в Германии» и некоторым работам К. Маркса. В чехословацкой историографии гуситское движение сначала характеризовалось как «раннебуржуазная революция», позднее чехословацкие (а затем и современные чешские) исследователи) считали, что гуситское движение являлось своеобразной революцией внутри феодализма и раннереформационным движением, поэтому они стали называть его «гуситской революцией». Советские историки вплоть до конца «перестройки» характеризоавали гуситское движение «гуситским революционным движением».
В диссертации отмечено, что отечественная историография гуситского движения советского периода содержала работы и немарксистских историков, которые, как правило, ранее исключались из рассмотрения. В первые годы Советской власти публиковались труды ученых «старой школы», оказавших определенное влияние на становление взглядов отечественных историков-марксистов. В, частности, некоторые из историков «старой школы» (например, М.К. Любавский) уже признавали наличие социального фактора в гуситском движении, что позднее было взято на вооружение историками-марксистами, придававшими социально-экономическим аспектам движения первостепенное значение и отодвигавшими на второй план национальный и религиозный факторы движения.
В диссертации также проведен выборочный сравнительный анализ советской и чехословацкой историографии гуситского движения 1950-х – 1980-х гг., который выявляет попытку советских историков диктовать чехословацким исследователям свои приоритеты в 1950-е и отчасти в 1960-е гг. и невосприимчивость советских исследователей к новым взглядам своих зарубежных коллег (за немногими исключениями) в 1970-е – 1980-е гг. С течением времени позиции чехословацких и советских исследователей полностью разошлись по всем аспектам гуситской проблематики (периодизации, характеру, факторам, предпосылкам и т. д.). Так, например, советские историки ограничивали гуситское движение только периодом гуситских войн 1419–1434 гг., чехословацкие же исследователи полагали, что оно охватывало период 1400–1471 гг. и прошло в своем развитии два периода (подготовительный и период гуситской революции) и три фазы. В современной чешской историографии многие исследователи раздвинули хронологические рамки движения до Кутногорского религиозного мира умеренных гуситов и католиков, заключенного в 1485 г. Точку зрения чехословацких гуситологов восприняли Л.П. Лаптева и А.В. Рандин, в 1990-х гг. некоторые аспекты их концепции были изложены в работах Л.М. Гаркуши и А.П. Пашинина.
В современной российской историографии гуситского движения не существует единой его концепции. Некоторые исследователи считают его только религиозным движением, другие придерживаются многоплановой характеристики этого феномена, т. е. считая его национальным, социальным и религиозным движением, оказавшим влияние как на средневековую Чехию, так и на всю тогдашнюю Европу. Диссертант впервые не только проанализировал работы современных историков, но и наметил перспективы потенциального развития отечественного гуситоведения. Необходимо развивать, по его мнению, именно многостроннюю концепцию данного движения, не абсолютизируя какой-либо из его аспектов учитывая динамику их взаимодействия на каждом его этапе (не забывая, однако, о доминирующем влиянии социального фактора).
Практическая значимость исследования. Основные положения и выводы диссертации могут быть использованы в учебных пособиях и лекционных курсах по историографии истории южных и западных славян, а также в спецкурсах по отечественному гуситоведению советского и постсоветского периодов, а также стать материалом для отдельной монографии.
Апробация результатов исследования. Диссертация была подготовлена и обсуждалась в Отделе истории Института научной информации по общественным наукам РАН (ИНИОН РАН). Основные ее положения изложены в восьми опубликованных статьях (в том числе, в 2-х изданиях, рекомендованных ВАК). Кроме того, автором выполнен перевод с чешского языка статьи Р. Ферстла «Образ гуситов и гусизма в трудах чешских историков эпохи барокко после Богуслава Бальбина» (Славяноведение. 2004. № 4).
Основные положения и выводы диссертации отражены в докладе, прочитанном автором на I Всероссийской конференции «Наука, образование, инновации», состоявшейся в ноябре 2008 г. в Московском педагогическом городском университете. Тезисы доклада опубликованы в сборнике материалов конференции.
Структура работы определена целью и задачами исследования. Диссертация состоит из введения, четырех глав и заключения, каждая глава разделена на несколько параграфов. Работа снабжена примечаниями и списком использованных источников и литературы.
Немарксистская гуситология советского периода. Первые работы марксистов
Первой работой о гуситском движении; опубликованной в советское время, принято считать лекции известного русского историка, профессора Московского университета, впоследствии члена-корреспондента АН СССР М.К. Любавского (1860-1936) «История западных славян»66, вышедшие вторым изданием в 1918 г. Немало места в ней уделялось и гуситскому движению. Здесь как бы подводились итоги его изучения в рамках позитивистской методологии. Многие мысли ученого созвучны современным исследователям.
Во-первых, гуситское движение, по его представлению, охватывало почти весь XV в., от начала деятельности Яна Гуса до Кутногорского сейма 1485 г. (а не заканчивалось в 30-е гг. XV в., как впоследствии утверждалось в советской историографии). Именно в этот период он признавал существование утраквистской церкви наряду с католической. Деятельность предшественников Яна Гуса историк отнес к подготовительному э гапу движения.
Во-вторых, большим достоинством работы М.К. Любавского являлось то, что он рассматривал гуситское движение комплексно и в динамике. Он полагал, что в гусизме соединились «разнообразные струи - религиозная, национальная, политическая и социальная». Причем, если до смерти Гуса в движении преобладал религиозный фактор, то после 1415 г. на первое место выступили национальный и социальный факторы. Последний проявился тогда, когда «известные классы чешского общества стали требовать переустройства согласно слову Божию не только церковных порядков, но и общественных отношений»67. Наконец, национальный характер гуситское движение приобрело, когда прошв чехов выступила «вся Германия», и они стали стремиться к полному отделению от немцев. Таким образом, М.К. Любавский полагал, что на разных этапах характер движения определялся различными факторами, т. е. рассматривал гуситское движение в развитии, как сложный процесс, который возник не стихийно, а «подготавливался исподволь».
Как позитивист, М.К. Любавский подробно рассматривал и социальный аспект гуситского движения, не сомневаясь в том, что противоречия между гуситами имеют социальные корни. Он поднял вопрос о социальном составе чашников и таборитов, отметив, что к утраквистам «принадлежали высшие состоятельные классы чешского общества», тогда как табориты «пополнялись преимущественно городской чернью и беднотой» 8.
В то же время М.К. Любавский, проявляя эклектизм и уступки славянофильской концепции, полагал, что «безнравственность» в идеологию пикаргов и адамитов привнесена из Западной Европы и не имеет социальных корней. Точно также историк оценивал и требование гуситов причащения под обоими видами. Он считал, что это всего лишь возврат к традициям Кирилла и Мефодия (не доходя, однако, до православия). И в то же время, говоря о Матеє (Матвее) из Янова, одном из предшественников Гуса, историк утверждал, что тот в 80-х - 90-х гг. XIV в. «причащение под обоими видами раздавал народу с благословения пражского архиепископа», подчеркивая, что данный факт хорошо известен, и при этом не ссылался на какие-либо источники. Характерно, что он не усматривал социального протеста в требовании причастия из чаши. В умеренно славянофильском духе М.К. Любавский описывал и основание Карлом IV Эммаусского монастыря. По его мнению, при его создании император руководствовался, главным образом, лишь удовлетворением потребностей чехов в богослужении на родном языке69.
В совсем другом ключе историк рассматривал отношение Гуса к папе. Здесь он приближался к протестантской оценке, считая, что «мнение, будто папа непогрешим в глазах Гуса не только ложно, но и богохульно, ибо равняет папу с Христом» . Далее историк отмечал, чго в требовании свободного толкования верующими Священного Писания «Гус подошел к чисто протестантскому взгляду на право верующего руководствоваться в делах веры личным разумением Священного Писания» . Таким образом, М.К. Любавский отметил некоторое сходство учения Гуса с европейским протестантизмом периода Реформации XVI в.
Ученый принадлежал к «старой школе» исследователей гуситского движения, так и не приняв марксистскую методологию. Но его лекции, опубликованные в советской печати, обобщали большой фактический материал по истории гуситского движения с учетом его социальных факторов и потому признавались приемлемыми в формирующейся марксистской историографии. Кроме того, вплоть до конца 30-х гг. прошлого века и даже позднее, его «История западных славян» являлась основным учебным пособием по истории гусиз-ма.
В 1920-х гг. появился еще ряд работ, посвященных гуситскому движению. Их написал другой русский историк «старой закалки» А.Н.Ясинский (1864-1933), оставшийся в Советской России. Он, как и М.К. Любавский, принадлежал к позитивистскому направлению в русской дореволюционной историографии и занимался в основном аграрными исследованиями по истории средневековой Чехии. Ученый уже заканчивал свою научную деятельность и, в сущности, его работы того времени только повторяли то, о чем он писал до революции. Это были;статьи, опубликованные в различных научных изданиях: «Очерки и исследования по хозяйственной истории Чехии» , «Эмфитевзис и перемер полей в средневековой Чехии» 3 и «Поземельная опись Градищенского монастыря»74. В них рассматривался, прежде всего, социальный аспект в аграрных отношениях в предгуситской Чехии. На примере различных источников, которые ученый изучал в течение длительного времени, он показал ухудшение положения чешского крестьянства в конце XIV — начале XV вв. и впервые обратил внимание на социальное расслоение в его среде. Но сам он не усматривал социальных последствий в этом явлении, считая, что они были следствием немецкой колонизации и «немецкого влияния» в Чехии. Тем не менее, работы А.Н. Ясинского, относившиеся к советскому времени, внесли существенный вклад в изучение социального фактора в гуситском движении и впоследствии были по достоинству, с этой точки зрения, оценены советскими исследователями75. В межвоенной Чехословакии историк К. Крофта посвятил А.Н. Ясинскому специальную работу . в которой также дал высокую оценку его трудам.
Вплоть до конца 30-х гг. прошлого века в СССР не появилось ни одной собственно марксистской работы, специально посвященной гуситскому движению. Это было обусловлено тем, что отсутствовали квалифицированные кадры исследователей-марксистов, не существовало научных славистических центров по их подготовке. Но в канун Второй мировой войны, в условиях формирующейся великодержавной сталинской политики, большое внимание стало уделяться историческим исследованиям, преподаванию и изучению истории, в школах и вузах. В 1934 г., согласно постановлению СНК СССР и ЦК ВКП(б), были восстановлены исторические факультеты в вузах, прежде всего, в МГУ и ЛГУ (коренным образом преобразованные после Октябрьской революции)77. Начали создаваться учебники и учебные пособия по всеобщей истории и истории СССР. С этого времени можно говорить о начале формирования в СССР марксистского гуситоведения.
Одной из первых подобных работ стала глава, посвященная истории Чехии XI — XV вв. в учебнике по истории средних веков, написанная видным советским медиевистом, впоследствии академиком, Е.А. Косминским (1886-1959)78. В ней уделялось определенное внимание и гуситскому движению. Как и в пособии М.К. Любавского, которое, вероятно, использовал ученый, у Е.А. Косминского отсутствовала четкая периодизация гуситского движения. Деятельность Яна Гуса рассматривалась автором отдельно от всего движения, и подчеркивалось, что чешский реформатор был «одним из первых [его] вождей». Началом гуситского движения Е.А. Косминский полагал смерть Гуса в 1415 г., а его концом поражение таборитов при Липанах в 1434 г., хотя он указывал, что и после этого борьба с таборитами продолжалась и завершилась лишь в 1452 г. после взятия Табора вождем утраквистов и будущим чешским королем Иржи из Подебрад79. Нечетко определялся и харакіер гуситского движения: в одном месте Е.А. Косминский называл его «мощным социальным движением, принявшим национально-религиозную окраску», в другом, - указывал, что гусизм был «национально-религиозным движением», то, наконец, прямо называл гуситское движение «революционным».
По-новому (для того времени) Е.А. Косминский подошел к оценке социального аспекта гуситского движения и, в частности, вопроса о классовом составе чашников и таборитов. Соответствует современным взглядам утверждение ученого, что чашники представляли интересы «средних городских слоев, средних купцов, зажиточных ремесленников»80. По его мнению, к ним примыкали также «часть дворян и Пражский университет». Табориты, которых автор причислял к левому крылу гуситов, состояли из «мелких ремесленников и крестьян, как крепостных, так и безземельных», кроме того, в их состав входили и «городская беднота, городской плебс, горнорабочие и, наконец, часть мелкого дворянства». Но в то же время автор подчеркивал, что именно движение таборитов можно с полным правом назвать «крестьянской войной» из-за преобладающего крестьянского элемента, и даже сравнивал его с восстанием Уота Тайлера в Англии и Жакерией во Франции81. Позднее определение «крестьянская война», взятое из работ К. Маркса и Ф. Энгельса, распространилось советскими историками на все гуситское движение.
Начальный этап изучения общих и частных проблем гуситского движения
Среди обобщающих работ послевоенного периода, посвященных гуситскому движению в целом, следует особо упомянуть коллективную монографию «История Чехословакии», изданную Институтом славяноведения АН СССР в 1956 г.240 Глава, посвященная гуситскому движению, как и в «Истории Чехии» 1947 г., была написана Б.М. Руколь и Г.Э. Санчуком. В ней, в определенной мере, подводились итоги предыдущих гуситоведче-ских исследований. Предпосылки гуситского движения рассматривались авторами в русле внутренних социальных противоречий в чешском обществе, которые влияли на формировании идеологии гуситского движения. Выступление Яна Гуса, по мнению авторов главы, «было подготовлено всем развитием социально-экономических отношений в Чехии и сформировавшихся на этой основе реформационных и еретических идей»24 . Влияние идей Д. Виклифа на формирование гуситской идеологии авторами игнорировалось. Сам Ян Гус представлялся главой не только реформационного течения, но и чешского освободительного движения «против католической церкви и немецкого засилья». Периодизация гусизма, как и во всех предыдущих работах, ограничивалась рамками гуситских войн. Битва у Липан рассматривалась как поражение всего гуситского движения. Его движущими силами по-прежнему считались городская и деревенская беднота, организованная в та-боритские общины242. Табориты характеризовались как «главная ударная сила не только в ходе антифеодальной борьбы, но и во время борьбы с иноземными вторжениями» 43.
Особое внимание в главе уделялось вопросам, касающимся характера, результатов и значения гуситского движения. В оценке его характера был сделан некоторый шаг вперед. Оно уже не ставилось в один ряд с Крестьянской войной в Германии 1525 г. В главе подчеркивался, прежде всего, антифеодальный, антицерковпый и освободительный характер гуситского движения. Табориты, по мнению авторов главы, предприняли попытку революционного переустройства общества на бесклассовых началах, которая, однако, не увенчалась успехом. Не обошли вниманием авторы и вопрос о значении гуситского движения. Б.М. Руколь и Г.Э. Санчук полагали, что оно имело прогрессивное значение, как для Чехии, так и для всей остальной Европы. В Чехии было ликвидировано монопольное положение католической церкви, изгнан из городов немецкий патрициат, укрепилась самостоятельность городов. В культурном плане, по их мнению, гуситское движение способствовало укреплению позиций чешского языка, росту грамотности населения, развитию национального самосознания,чехов. Уменьшился феодальный гнет, крестьянство во время гуситских войн освободилось от несения феодальных повинностей. Тезис об общем кризисе феодализма в XIV в. авторами главы отвергался.
Б.М. Руколь и Г.Э. Санчук рассмотрели также вопрос об отклике на гуситское движение в других странах Европы. В Польше, Чехии, Германии и даже во Франции, по мнению авторов главы, оно нашло понимание в народных массах, способствовало усилению антифеодальной борьбы и распространению реформационных идей в этих странах. В качестве обоснования приводилось высказывание К. Маркса о большом отклике на гуситское движение в Германии, явно преувеличивавшие историческую действительность.
В целом, глава в «Истории Чехословакии», посвященная проблемам гуситского движения, стала первой попыткой всестороннего рассмотрения гуситского движения в советской историографии с марксистских позиций, зафиксировав его утвердившуюся трактовку. В ней был сделан некоторый шаг вперед в определении его характера и влияния на чешскую историю.
Результаты предыдущих исследований гуситского движения в -СССР в популярной форме также были изложены в многотомных изданиях «Всемирная история»244 и «История философии»245.
Общая концепция гуситского движения была изложена также в популярной монографии Б.Т. Рубцова «Гуситские войны (Великая крестьянская война в Чехии)»246.
В,50-х гг. прошлого века появилось первое учебное пособие по истории южных и западных славян под редакцией С.А. Никитина247, в котором коротко излагалась существовавшая в то время концепция гуситского движения. Однако, как и в последующих изданиях «Истории южных и западных славян», вышедших в 1960-х и 1970-х гг., она не отличалась особой оригинальностью, а лишь подводила итоги предыдущих исследований. Гуситское движение в пособии рассматривалось в главе о развитии феодальных отношений и социальной борьбе в Чехии и Словакии в XI - XV вв. Ее автор Б.М. Руколь уже традиционно характеризовала гуситское движение как «крестьянскую войну», ограничивал его рамками гуситских вой и считал габоритов главной движущей силой гусизма, а чашников - «предателями народных интересов». Отрицательные последствия гуситского движения, прежде всего, в культурном плане автором главы не рассматривались.
В 1950-е гг. советские историки приступили к более детальной разработке социально-экономических аспектов гуситского движения. В 1952 г. А.И. Виноградова (Москва) защитила диссертацию «Чешский город в XIV - начале XV вв.», по которой был опубликован автореферат24 . В центре внимания автора стояла социальная структура населения городов предгуситской Чехии. А.И. Виноградова отметила, что последствия немецкой городской колонизации носили отрицательный характер, так как привели к росту влияния немецкого патрициата в городах и обострению противоречий между ним и чешским мещанством. Исследовательница пришла к выводу, что городское население Чехии впоследствии приняло самое активное участие в гуситском движении, причем разные его слои поддерживали как чашников (прежде всего, чешское бюргерство), так и таборитов (ремесленники городская беднота)4 , Однако современные историки считают, что отношения между чехами и немцами в Чехии, в частности, между немецким патрициатом и бюргерством и чешским мещанством, не были первопричиной гуситского движения. Например, расправа в 1419 г. со староместским бюргерством Праги, по их мнению, произошла не потому, что оно было немецким, а из-за его противодействия реформации250. Поэтому рост антинемецких настроений в Чехии связан, в первую очередь, с тем, что значительная часть немецкого населения выступила против гуситов с оружием в руках251.
Социально-экономическое развитие предгуситской Чехии нашло свое отражение и в ряде работ Б.Т. Рубцова (1922-1994)" и, в частности, в его монографии «Эволюция феодальной ренты в Чехии (XIV - начало XV в.) (1958)253. Работа московского историка состояла из введения, двух глав и заключения. Во введении і автор поставил своей задачей рассмотреть эволюцию феодальной ренты в предгуситской Чехии на основании данных нескольких источников: отрывка из поземельной описи имений епископа Пражского (около 1290 г.), поземельной описи владений Роудницкого монастыря (1338 г.), поземельной описи имений Збраславского монастыря (1342 г.), отрывка из поземельной описи По-гледского монастыря (1367 г.), поземельной описи Тржебоньского монастыря (1378 г.), поземельной описи панов из Рожмберка (1379 г.)25 и ряда других подобных источников, сведения из которых он свел в общие таблицы, что было очень ценно для последующих исследователей социально-экономических проблем предгуситской Чехии. Коснувшись историографии вопроса, Б.Т. Рубцов уже традиционно подверг критике как отечественных (А.Н. Ясинского), так и чешских (К. Крофту, В. Халоупецкого, И. Пекаржа и др.) «буржуазных» историков за недооценку классовой сущности феодального строя в Чехии и гуситского движения, и, наоборот, восторженно отозвался о работах чехословацких послевоенных историков-марксистов И. Мацека, Ф. Грауса, Я. Дурдика и др., посвященных аграр-ной исгорип предгуситской Чехии . Уже в то время Б.Т. Рубцов осторожно попытался подвергнуть сомнению постулаты К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина, заметив, что «эволюция феодальной ренты в отдельных странах и в некоторые периоды видимым образом отклоняется от той последовательной смены ее форм (отработочной, продуктовой и денежной - КБ.), которая установлена классиками марксизма-ленинизма»256. Однако сам тезис об ухудшении положения чешского крестьянства накануне гуситского движения ни Б.Т. Рубцов, ни другие советские историки вплоть до конца 80-х гг. прошлого века не подвергали сомнению. Примечательно, что автор, поддавшись веяниям хрущевской «оттепели», критикуя работы А.Н. Ясинского об аграрной истории предгуситской Чехии, отметил и отдельные их достоинства. В частности, исследователь писал, что хотя «в трудах А.Н. Ясинского... проблема эволюции феодальной ренты в Чехии в XIV — XV вв. фактически не ставилась и по сути была подменена проблемой права средневековой Чехии», отечественный ученый «старой школы» все же внес определенный вклад в разработку соци-ально-экономических проблем предгуситской Чехии .
В первой главе своей работы («Некоторые черты аграрного развития Чехии XIV - XV вв.».) Б.Т. Рубцов рассмотрел общие тенденции социально-экономического развития предгуситской Чехии, отметив, что в этот период в стране был расцвет ремесла, торговли и сельского хозяйства. Однако положение крестьян, с его точки зрения, стремительно ухудшалось,, а феодализм еще не исчерпал своих возможностей как социально-экономическая формация. Во второй главе («Эволюция феодальной ренты в Чехии накануне Крестьянской войны») автор приступил к главному предмету исследования своей работы. Он отметил, что в разных регионах средневековоіі Чехии преобладала своя форма феодальной ренты. Так, например, в Южной Чехии господствовала денежная рента, на западе страны — натуральные платежи, в Северной Чехии - отработочная рента.(барщина). Однако, несмотря на эти особенности, общая тенденция аграрного развития предгусит-ской Чехии сводилась, по мнению автора, к усилению эксплуатации крестьянства .
Этот вывод не вполне принял М.А. Барг, отхметивший-в своей рецензии , что он нуждается в серьезной аргументации. Впоследствии он стал одним из разработчиков концепции «внутрифеодальных революций» в советской историографии- 1980-х гг. (подробнее см. главу 3).
Современные-историки (прежде всего, чешские и некоторые отечественные) считают, что тезис о резком ухудшении положения крестьянства накануне гуситского движения сильно преувеличен, а в его пользу нет серьезных аргументов260. Революционная ситуация, по мнению современных историков, необязательно может возникнуть из-за ухудшения материального положения.
Разработка различных направлений гуситоведения
В 60-х - 80-х гг. прошлого века советские историки написали большое количество работ, посвященных отдельным аспектам гуситского движения. Изучение некоторых сторон движения вылилось в отдельные направления исследований, что также свидетельствует о степени зрелости данного периода развития советской гуситологии.
Аграрной историей предгуситской Чехии занимался Б.Т. Рубцов. В 1963 г. вышла его монография «Исследования по аграрной истории Чехии: XIV - начало XV в.»520, в которая являлась итогом его исследований 1950-х годов. Книга состояла из пяти глав. В первой из них автор пропронализировал основные источники по аграрной истории Чехии. Во второй и третьей главах на основе глубокого анализа эгих данных он рассматривал вотчинную структуру монастырских владений и архиепископства Пражского, а также поместий светских феодалов Чехии и Моравии. В четвертой и пятой главах Б.Т. Рубцов исследовал развитие чешской вотчины и деревни в предгуситское время. На базе статистического анализа источников автор пришел к выводу, что в Чехии в условиях развития товарно-денежных отношений существовали две тенденции аграрного развития: распространение денежной ренты на большей части территории страны и преобладание барщины в центральных районах. По мнению исследователя, это означало усиление эксплуатации крестьянства в Чехии и в обозримом будущем могло привести ко «второму изданию крепостничества». Но этот процесс был прерван «вооруженным выступлением чешского народа»521 в XV в. Вопрос о кризисе феодализма автором не рассматривался. Далее Б.Т. Рубцов отметил, что лишь к началу XV в. сложились благоприятные предпосылки для выступления народных масс против феодалов. Усиление эксплуатации крестьянства вызывало его растущее сопротивление, кроме того, росла революционная активность плебса (современные исследователи смягчили этот тезис, отмечая, что отнюдь не всегда причинами острых социальных взрывов является ухудшение положения народных масс). С другой стороны, автор указал, что в среде самого класса феодалов нарастали внутренние противоречия. Обострялся конфликт между крупной и мелкой шляхтой, между немецкими и чешскими феодалами. Бюргерство стало острее выступать против немецкого патрициата городов и стремилось при действенной поддержки плебса «вырвать экономические преимущества и политические привилегии из цепких рук немецкого патрициата»522. В стране росла антицерковная оппозиция, которая находила поддержку, пусть и временную, у светских феодалов. Обострялся конфликт короля Вацлава IV с крупными магнатами. Все это, по мнению автора, ослабляло силы феодалов и препятствовало их согласованному отпору народному движению, и способствовуя «выступлению народных масс, не имевшего себе равных во всей предшествующей истории феодальной Европы»523.
В целом, монография Б.Т. Рубцова - наиболее серьезное в советской историографии исследование по аграрной истории предгуситскон Чехии, которое, однако, не выходило за рамки традиционной марксистской интепретации гусизма. В, частности, данная работа закрепила формационную концепцию гусизма в советской историографии, ставившую во главу угла преимущественно его социально-экономические факторы. На выводы работы Б.Т. Рубцова опирались последующие советские исследователи.
Вопросами социально-экономического развития Чехии, национальной программой умеренного крыла гуситов и чешско-германскими связями занимался А.И. Озолин. В статье «Национальный вопрос и бюргерская оппозиция в годы народного восстания (1419-1437)» (1974) он рассмотрел национальный аспект в деятельности умеренного крыла гуситов в период гуситских войн. Автор выделил основные национальные требования бюргерской оппозиции в данный период: придание чешскому языку статуса основного языка во всех областях жизни общества, прежде всего, в церковном богослужении и в сфере управления, ликвидация засилья немцев (духовенства, патрициата, светских феодалов) и обеспечения целостности чешских земель (прежде всего, полное объединение Моравии с Чехией). На основе источников А.И. Озолин проследил эволюцию этих требований и сравнил их с национальной программой таборитов. С точки зрения исследователя, постепенно в ходе гуситских войн национальные требования бюргерской оппозиции уступали социальным, что особенно ярко проявилось в период после разгрома таборитов при Липанах. Тогда, умеренное крыло гуситов, как отметил ученый, пошло на сделку с Сигизмундом ради сохранения всех своих приобретений, сделанных во время продолжительных гуситских войн. Бюргерство и шляхта хотели сохранить в своих руках церковные земли и богатства изгнанных немецких патрициев, влияние в сейме, господствующее положение в городах и конфессиональные изменения (прежде всего, причастие под обоими видами). В главных требованиях к Сигизмунду как претенденту на чешский престол: целостность чешских земель и недопущение иностранцев к управлению государством (это относилось, прежде всего, к немцам), автор, как истинный марксист, усмотрел и социальную подоплеку (с точки зрения современной историографии, социальные и национальные аспекты в деятельности умеренного крыла гуситов тесно переплетались, поэтому здесь нельзя выделять какой-либо отдельный фактор, как это делал А.И. Озолин).
В 1981 г. вышло методическое пособие А.И. Озолина, предназначенное для студентов, «Социально-экономическое развитие Чехии в XIV - начале XV века»525. В нем автор дал общую характеристику ее социально-экономического развития в предгуситское время, во многом повторив выводы Б.Т. Рубцова. А.И. Озолин поставил перед собой задачу изучить социально-экономические процессы в Чехии, сопоставив их с аналогичными явленияи в других странах и раскрыть подлинные причины гуситского движения, а также-показать место и роль Чехии в истории средневековой Европы и специфику развития феодализма в чешских землях3 . В начале автор коротко остановился на характеристике аграрного развития Чехии, представленного в межвоенной и послевоенной чехословацкой историографии и советской литературе. Он отметил, что «буржуазные» историки не признавали и не признают марксистской концепции социально-экономических формаций и недооценивали социально-экономические аспекты развития, средневековой Чехии. С его точки зрения, чешские исследователи XIX - начада XX вв. не понимали значения социально-экономических предпосылок гуситского движения. Они считали, что гуситское движение возникло благодаря идеям и учениям, заимствованным чешскими крестьянами, горожанами и магистрами Пражского университета извне. Советские историки утверждали приоритет внутренних факторов развития. Руководствуясь марксистской методологией и трудами своих предшественников, которые изучали эту проблему на материале других стран (прежде всего, А.И. Озолин ссылался на труды Е.А. Косминского об аграрном развитии Англии XIII в.), советские историки, по мнению автора, создали «важные исследования по материалам средневековой Чехии» . Среди прочих автор упомянул сочинения Ю.Ф. Иванова и Б.Т. Рубцова.
В завершение краткого историографического обзора автор подверг критике концепцию «кризиса феодализма», выдвинутую в чехословацкой марксистской историографии Й. Мацеком и Ф. Граусом. С его точки зрения, она ошибочна, так как феодализм еще не исчерпал своих возможностей .
Далее автор подробно охарактеризовал развитие аграрных отношений, торговли и городов, остановился на проблеме централизации и усиления королевской власти и антифеодальной и антицерковной оппозиции. С его точки зрения, хотя в Чехии и не наблюдалось признаков социально-экономического кризиса, но налицо было обострение социальных противоречий, прежде всего из-за ухудшения положения крестьянства и городской бедноты. Автор пришел к выводу, что в Чехии продолжало развиваться сельское хозяйство, переживали периоды подъема товарно-денежные отношения, ремесло и торговля, наблюдался быстрый рост городов. Но в то же время значительно обострились социальные противоречия, что «нашло свое отражение в усилении оппозиции господствующим фео дальным отношениям» . Автор еще раз подчеркнул, что в XIV - начале XV вв. в Чехии не было ни «общего кризиса феодализма», ни первой фазы кризиса. В доказательство своего утверждения об обострении социальных противоречий он привел данные источников об имущественном расслоении крестьянства. Тем самым, автор опровергал вывод Й. Пекаржа о материальном благополучии чешского крестьянства указанного периода. Исследователь подчеркнул, что наряду с денежными формами феодальной ренты, в Чехии сохранились оброк и отработочная рента, что, по его мнению, свидетельствовало об усилении эксплуатации крестьянства.
Исследование новых гуситоведческих проблем
Как уже указывалось ранее, в предшествующей советской историографии уделялось мало внимания вопросу о влиянии отдельных личностей на исторические события. В частности, говоря об идеологах гусизма (в основном, об их взглядах), они почти не касались проблемы роли Вацлава IV и Сигизмунда Люксембургов в событиях гуситской эпохи. Долгое время сохранялась в основном негативная характеристика правления Вацлава IV и Сигизмунда. Вацлав IV советскими историками оценивался как слабый и неспособный правитель, его политика по отношению к гуситам была, по их мнению, непоследовательной. Новая оценка личности и деятельности Вацлава IV давно назрела, но в отечественной историографии она до сих пор не предпринята. Сигизмунд характеризовался только с точки зрения его отношения к гуситскому движению. Длительное время из одной работы в другую кочевала оценка, данная ему К. Марксом: «Жалкий паразит, тунеядец, попрошайка, кутила и пьяница, шут, трус и фигляр»709. Он, в частности, обвинялся в причастности к смерти Гуса и Иеронима Пражского, организации крестовых походов против гуситов, и попытках рекатолизации и реставрации догуситских порядков в период своего короткого правления в Чехии. Деятельность монарха в международном общеевропейском плане как императора «Священной Римской империи» и венгерского короля советскими историками не анализировалась, и не предпринималось попыток дать более объективную характеристику его личности. В 1990-е гг. ситуация изменилась. В чешской историографии появился ряд серьезных исследований, в которых давалась именно личностная характеристика Сигизмунда, и приводилась более взвешенная оценка его международной политики в качестве императора «Священной Римской империи». Эти новые подходы в изучении проблемы были рассмотрены в статье Л.М. Гаркуши (2001) .
Автор поставила своей целью «заполнить образовавшийся вакуум» в исследовании жизни и деятельности Сигизмунда. На основании современной литературы (преимущественно чешской) и ряда источников (в их числе сочинений Петра из Младонёвиц и Энея Сильвия Пикколомини) она представила краткий обзор биографии Сигизмунда от рождения в 1368 до смерти в 1437 г. Л.М. Гаркуша полагала, что нельзя рассматривать деятельность Сигизмунда вне контекста европейской политики того времени и интересов возглавлявшейся им «Священной Римской империи» и останавливаться только на его отно-шениях с гуситами . Она считала, что обвинения императора в причастности к казни Гуса, встречавшиеся в предшествующей историографии, сильно преувеличены. В качестве доказательства данного утверждения автор привела точку зрения чешского историка В. Дршки, установившего, что охранная грамота, выданная Гусу, гарантировала ему безопасный проезд по территории империи до Констанца и обратно, но отнюдь не защищала от церковного суда. Чешская политика Сигизмунда в годы его короткого правления (1436-1437) характеризовалась Л.М. Гаркушей, с нашей точки зрения, вполне объективно. По ее мнению, действия Сигизмунда в королевстве были «тесно связаны с нуждами империи, а они зачастую шли вразрез с интересами Чехии» . Автор пришла к заключению, что Сигизмунд «до последнего вздоха боролся за реализацию дела своей жизни и, безусловно, вызывает тем самым уважение потомков» .
В отечественной литературе существует также особая точка зрения на культурное влияние гуситских идей в Словакии (концепция современных словацких историков изло жена в одной из статей автора диссертации714). По мнению авторов коллективной моно графии «История литератур западных и южных славян» (1997)715, изданной Институтом славяноведения РАН, гуситские сочинения оказали влияние на формирование словацкого языка и, в частности, на административно-правовую документацию, богослужебные книги и различные виды литературного творчества. В качестве примера деловой документации на «чешско-словацком языке» приводится «Жилинская городская книга», записи в кото рой, начиная с 1451 г., велись на вышеупомянутом смешанном языке . Кроме того, боль шую роль в распространении гуситских идей в Словакии, по мнению JI.C. Кишкина, авто ра соответствующего раздела в монографии, сыграли словацкие студенты, учившиеся в Пражском университете в начале XV в. Среди них он упоминает Матея из Зволена и Яна Вавринцова из Рачиц717.
Как уже упоминалось ранее, в отечественной историографии (в работах, написанных уже после Октябрьской революции 1917 г.) практически не уделялось внимания и другому видному деятелю гуситской эпохи — ученику и соратнику Яна Гуса магистру Иёрониму Пражскому. Специальных исследований, посвященных ему, в советской и современной российской литературе долго не появлялось, хотя краткая характеристика его деятельности приводилась практически во всех гуситоведческих работах советского и постсоветского периода. В хрестоматиях и учебных пособиях представлены в переводе на русский язык отрывки из источников, посвященных Иёрониму Пражскому. Публиковались историографические и источниковедческие статьи об этом деятеле гуситского движения . Образовавшийся вакуум в исследовании данной проблемы попыталась восполнить Л.П. Лаптева в своей статье «Реформатор второго плана» (2005)719. Автор, на основании данных различных источников, в том числе враждебных Иёрониму Пражскому, представила картину его жизни и деятельности на фоне бурных событий в социально-политической и духовной жизни Чехии конца XIV - начала XV вв. и заострила внимание на проблемах, связанных с некоторыми спорными моментами биографии сподвижника Яна Гуса (в том числе, на вопросе о том, что воспринял Иероним из учения Виклифа и как развил его далее). По мнению автора, соратник Яна Гуса, как и английский реформатор, являлся сторонником средневекового философского течения «реализма», согласно кото рому человек способен воспринимать окружающую его действительность и критиковать ее недостатки. Это, в частности, касалось и церковных догматов, которые, по концепции «реалистов», нуждались в основательном пересмотре в духе реформирования церкви и приближения ее к раннехристианским устоям. (Противники «реалистов» - «номинали сты», напротив, считали, что церковные догматы недоступны человеческому пониманию, а значит, не могут подвергаться критике, а должны восприниматься как данность, ниспос ланная свыше). Практически это означало, что Виклиф и его последователи выступали за подчинение церкви распоряжениям светской власти и секуляризацию ее земельных вла дений. В Чехии виклифизм усилиями Яна Гуса и его сторонников, к которым принадле жал и Иероним, по мнению Л.П. Лаптевощ постепенно перерос в революционную про грамму, направленную на переустройство не только церкви, но и всего Чешского королев ства. і
В заключение статьи Л.П. Лаптева снова коснулась и вопроса об отношении пражского магистра к православию. Не отрицая факта поездки Иеронима в Витебск и Псков в составе свиты великого князя литовского Витовта, которая приводилась в работах русских историков-славянофилов как доказательство его симпатий к православию, автор убедительно доказала, что Иероним имел весьма смутные представления о православии, равно і как и православное духовенство — о гуситской идеологии. Даже то обстоятельство, что в Витебске Иероним присоединился,к православной процессии «на глазах всей католиче-ской братии» , а в Пскове - посетил православный храм, где поклонился православным святыням, еще не означает его пристрастия к православию. Кроме того, как указала автор статьи, псковские летописи вообще ничего- не говорят о поездке Иеронима в Витебск и Псков, сведения о которой дошли до нас только в изложении источников, враждебных пражскому магистру . Католическое духовенство расценило поступок Иеронима как отступление от «истинной веры» и проявление симпатий к «схизматикам» (раскольникам, отступникам от «правоверия»), каковыми католики считали православных. По мнению Л.П. Лаптевой, терпимое отношение Иеронима к православным обрядам, объясняется его свободомыслием и убеждением, почерпнутым из учения Виклифа, что в вопросах веры насилие неприемлемо.
