Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Эволюция «русской версии» Бородинского сражения
1. Официальная версия: Бородинское сражение в военно-оперативных документах августа-сентября 1812 года 29
2. Версии военачальников: М.Б. Барклай де Толли и Л.Л. Беннигсен и их роль в последующей историографии Бородинского сражения 81
3. Бородинское сражение в сочинениях К.Ф. Толя 102
4. Развитие версии К.Ф. Толя: Бородинское сражение в трудах русских военных историков XIX века (Д.И. Ахшарумов, Д.П. Бутурлин, К. Клаузевиц, А.И. Михайловский-Данилевский, Ф.Н. Глинка, Н.Д. Неелов) 112
5. Элементы критики версии К.Ф. Толя в сочинениях М.И. Богдановича и И.П. Липранди 141
6. Русская историография и «французское» Бородино 154
7. Бородино в сочинениях русских историков начала XX века 179
8. Советская историография Бородинского сражения: идеология, историческая концепция, отношение к историографическому наследию 195
9. Актуальные вопросы изучения Бородинского сражения в современной отечественной историографии 215
Глава II. Накануне Бородинского сражения: исторические источники, спорные вопросы историографии, проблемы исторической реконструкции
1. Положение М.И. Кутузова во главе действующих армий 241
2. Причины, приведшие к сражению при Бородине 259
3. Генеральное сражение в стратегическом замысле М.И. Кутузова 269
Глава III. Подготовка генерального сражения и интерпретация решений и действий М.И. Кутузова и его окружения: военно-оперативные документы, версии участников сражения, историографические концепции
1. Выбор позиции: источники и их интерпретации 286
2. Русские и французские источники о назначении правого фланга русской армии 291
3. Оборонительные возможности левого фланга в военно-оперативных документах, сочинениях участников сражения и в трудах историков 298
4. Батарея Раевского: «ключ позиции» или опорный пункт? 306
5. «Адское дело» при Шевардине: причины и следствия в военно-оперативных документах, сочинениях участников сражения и в трудах историков 311
Глава IV. Противоречия между военно-оперативными документами, версиями участников сражения и трудами историков в показаниях о ходе сражения
1. Перемещение войск перед сражением 322
2. Начало сражения: Бородино или Семеновское? 332
3. Хронометрия боевых действий: проблемы реконструкции 349
4. Итог сражения: военно-оперативные документы, версии участников, оценки историков 401
Заключение 421
Приложения 431
Источники и литература 432
- Официальная версия: Бородинское сражение в военно-оперативных документах августа-сентября 1812 года
- Положение М.И. Кутузова во главе действующих армий
- Русские и французские источники о назначении правого фланга русской армии
- Итог сражения: военно-оперативные документы, версии участников, оценки историков
Введение к работе
Бородинское сражение является одной из героических страниц русской истории. Участники Отечественной войны 1812 г. вспоминали об этом событии с особым чувством. «Всё испытано в сей день, до чего может возвыситься достоинство человека!» — много лет спустя утверждал генерал Ермолов, прошедший Аустерлиц, Прейсиш-Эйлау, Фридланд, Бородино, Малый Ярославец и Березину, воевавший под Лейпцигом и у стен Парижа.
Генеральное сражение при селе Бородине является самым значительным военным столкновением не только Отечественной войны 1812 года, но и всего периода наполеоновских войн в Европе. За исключением сравнительно короткого периода 1917 - середины 1930-х гг. (но и тогда невозможно было изгнать до конца историческую память о нем) Бородино в российском самосознании всегда было символом патриотизма, воинского долга, чести и мужества.
Этот символ российской истории, как происходило и с другими, равнозначными ему явлениями-символами, был и остается достоянием национальной культуры, идеологии в ее временных проявлениях, науки, обыденного исторического сознания. Подобно таким явлениям-символам, отношение к которым или интерпретация которых касалась каждого россиянина, Бородинское сражение не только стало объектом научного исследования, художественного осмысления, ритуального почитания (идеологического и религиозного). Бородино выдвинулось в ранг тех великих явлений, которые полагали начало устойчивой легенде национального самосознания - без подобной легенды вообще невозможно целостное существование последнего — и порождали творчество, укреплявшее или (реже) разрушавшее миф. Нередко мифологическая модель явления казалась крепче и оказывалась долговечнее сменяющихся научных моделей. Потому особенная сложность научно-исторического, источниковедческого, историографического исследования и исторической реконструкции явлений подобного ранга определяется большим, чем в других случаях, давлением устойчивого мифологического представления.
Бородинское сражение не является в этом смысле исключением. Но представления о нем формировались и эволюционировали не в пору господства безымянного мифотворчества и провиденциалистских идей, а в более сложную, развертывавшуюся эпоху доминирования личностного начала, теоретически осознанных государственных интересов, «попечительства» об обществе и научных представлений о прошлом. Субъективные обстоятельства, обычно остававшиеся за рамками научного исследования, привели к тому, что отечественная историографическая традиция Бородина, основанная на сложном по своему происхождению и по времени создания комплексе источников, изначально вступила с ними в противоречие. Уже военачальники, руководившие войсками на Бородинском поле, и участники сражения в своих служебных документах, а позднее в воспоминаниях, письмах и первых военно-научных описаниях битвы, закладывая основы различного видения происшедшего, неизменно стремились придать своим толкованиям канонический облик. Обретая статус традиции, поддерживаемой теми или иными силами во имя тех или иных интересов, некоторые из этих толкований действительно превращались в каноническую концепцию, все более расходившуюся с источниковой базой и склонявшуюся к мифу. При этом источниковая база последующих исследований, если не суживалась, то либо «застывала» в определенном наборе источников, либо при издании комментировалась в русле сложившегося канона. Подобной «мифологизации» (причем речь уже идет об историографическом каноне) подверглись почти все события от кануна битвы до ее исхода и итогов.
Самым «темным местом» отечественной историографии Бородинской битвы, страдавшим «перепутанностью моментов», не позволявшим разобраться как в логике распоряжений русского и французского командования, так и в ходе боевых действий, является хронометрия битвы, последовательность вступления в бой воинских частей, последовательность событий. К этой запутанной картине в историографии Бородина подвёрстываются различные, порой не совпадающие, порой прямо противоречащие друг другу мнения как участников сражения, так и историков о проблемах стратегического выбора русского командования (решение о генеральном сражении, реализация его замысла в ходе боевых действий, предварительное видение последующей ситуации), истолкование ими диспозиции русских войск, оценки итогов битвы и вклада в нее отдельных воинских частей и военачальников. В течение многих десятилетий изучения Бородинской битвы между ее историографическими версиями и источниковой базой накопилась масса противоречий. Без исследования этих противоречий и их происхождения, без сопоставления бытовавших и бытующих историографических моделей с источниковой базой невозможно достигнуть относительно непротиворечивой современной модели сражения, «единства описания и объяснения фактов», оценить итоги «грандиозного побоища в летописях народов» (И.П. Липранди).
Актуальность темы диссертации, таким образом, состоит не только в новом исследовании Бородинского сражения, выяснении целого ряда спорных и запутанных вопросов. Назревшей и актуальной проблемой является изучение состояния и взаимоотношений источниковой базы и историографии Бородинского сражения от времени самого события до настоящего времени, исторические источники, содержащие сведения о Бородинском сражении, никогда не подвергались всестороннему комплексному исследованию на предмет достоверности информации. Сложилось так, что эта проблема даже в основательных исследованиях оказывалась вторичной, второстепенной по отношению к избираемым историками версиям, заложенным еще в военно-оперативной документации и в первых сочинениях военачальников русской армии о Бородине (официальные и личные документы М.И. Кутузова, сочинения М.Б. Барклая де Толли, Л.Л. Беннигсена, сочинения К.Ф. Толя, противостоявшие друг другу изначально). Приоритеты в использовании тех или иных источников определялись произвольно, в зависимости от субъективных позиций историков и их приверженности той или иной трактовке Бородинского сражения. Авторы либо не объясняли, почему они отдают предпочтения тому или иному, противостоящему ряду источников, либо их редкие объяснения связывались с общественно-политическими и идеологическими предпочтениями. Оттого представляется необходимой и актуальной задача выяснить, какими причинами это было обусловлено — целями создателя исторического источника или исторического труда, личностными отношениями, давлением политических и идеологических установок и др. Но не заключена ли новая информация о Бородинском сражении не только в исторических источниках, а в связях, соотношениях, противостояниях между ними? Без нового системного исследования источников, связанных с Бородинским сражением, невозможна оценка всей последующей историографии; без реконструкции связей между источниками, прилежащими к различным версиям, невозможны и новые работы по исторической реконструкции Бородинского сражения, призванные преодолеть почти двухсотлетнее противостояние версий.
Для диссертации и для проблемы исследования Бородина в целом актуальность темы располагается в области метода. Эволюция представлений о Бородинском сражении побуждает к поиску, обоснованию и проверке методов исследования того,
- откуда проистекают и как формируются первоначально в военно- оперативных документах, затем в сочинениях участников, и, наконец, в трудах историков историографические версии исторического события;
— как эти версии соотносятся с источнике вой базой, как и почему знание исхода событий, их ближнего и дальнего «эха» отражается на понимании и истолковании исторического источника;
— как возникает «вчитывание» историком в источник того, что вовсе не имели в виду его создатели, или как отбрасывается за «несущественностью» то, что именно они имели в виду, и как исторический источник вписывается в стереотипы историографических версий состоявшегося события.
Объект исследования — исторические источники, представленные двумя совокупностями. Первая - это исторические источники, возникшие в связи с Бородинской битвой, начиная от военно-оперативных документов, возникших накануне сражения, до самых поздних по времени мемуаров и писем участников битвы. Другая совокупность - источники историографические (исторические и военно-исторические сочинения, критические отзывы и т.п.), начиная от версий, сформулированных некоторыми участниками Бородинского сражения до современных отечественных и зарубежных исследований.
Проблема исследования состоит в научной реконструкции формирования и бытования комплекса знаний о Бородинской битве. С этой целью в диссертации предпринято выявление соотношений, которые на протяжении почти двух столетий складывались между историографическими представлениями о Бородинской битве и информационными ресурсами источниковой базы.
В задачи диссертации входит:
• выяснение происхождения как исторических, так и историографических источников;
• изучение их формы и содержания, уточнение последовательности их возникновения и их текстуальных взаимоотношений;
• установление взаимоотношений между историческими источниками, возникшими как накануне и в ходе Бородинской битвы, так и в различное время по ее окончании;
• сопоставление отечественных и зарубежных источников и историографических версий;
• выявление общих и частных противоречий между историографическими версиями Бородинской битвы и показаниями исторических источников;
• исследование причин, породивших эти противоречия;
в итоге решается общая задача формирования историографически-источниковедческого поля для современных исторических построений по проблеме истории Бородинского сражения.
Историография темы диссертации может быть рассмотрена в двух комплексах. С одной стороны, это собственно историография Бородинской битвы; в нашем исследовании она рассматривается как совокупность историографических источников. С другой стороны — это собственно историография поставленной проблемы, попытки ряда исследователей выявить и системно оценить расхождения между историографическими версиями и историческими источниками.
Историография поставленной нами проблемы - отношений между источниками и историографическими реконструкциями битвы -складывалась, по существу, вместе с историографией самого Бородинского сражения. Наличие значительного числа неточностей и «неразъясненных недоумений» в историографии Бородинского сражения были обнаружены участниками битвы уже после выхода в свет сочинения Д.П. Бутурлина «История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 году». Генерал Н.Н. Раевский составил замечания на этот труд, адресовав их А. Жомини1. Первым автором, указавшим на несоответствия русской историографической версии Бородинских событий историческим источникам был, как ни странно, французский генерал Ж.Ж. Пеле-Клозо, изложивший свои воспоминания о «битве гигантов» в форме полемики с Д.П. Бутурлиным, апеллируя при этом не только к французским, но и к русским официальным документом . В числе критиков доминировавшей тогда версии Бородинского сражения К.Ф. Толя (существовала и иная версия, идущая от сочинений М.Б. Барклая де Толли), отразившейся в трудах Д.П. Бутурлина и А.И. Михайловского-Данилевского, оказался и сам император Николай I. Он провел грандиозный эксперимент — попытался реконструировать события генерального сражения при Бородине, реализовав свой замысел силами более чем 130 тысяч русских воинов во время торжественного празднования годовщины битвы в 1839 г.3, в результате которого выявился ряд сомнений в правоте описаний К.Ф. Толя; этот факт опровергает мнения об «официальном навязывании» историкам этой версии. Попытки сопоставить различные точки зрения на события при Бородине предпринял М.И. Богданович, обратив внимание на «ахиллесову пяту» своего предшественника А.И. Михайловского-Данилевского: ошибку в указании последовательности двух важнейших событий - первой атаки на батарею Раевского и ранения Багратиона. Он и механически поменял их местами, сдвинув оба события к полудню, добавил лишнюю атаку на центральное укрепление, приурочив именно к ней кавалерийский рейд Уварова и Платова. Так последовательность событий и хронометрия битвы запутывались еще больше. На «темные места» в историографии Бородинской битвы указывал И.П. Липранди. В частности, разбирая труд М.И. Богдановича, он обратил внимание на отсутствие должной связи в обозрении источников, на неясность установленных им приоритетов и был склонен оценивать представленное им описание как «хаотическое нагромождение» свидетельств без их анализа и сопоставления. Он также указал на целый ряд проблем, возникших в изучении «Бородинской эпопеи» в статьях, опубликованных в сборниках «Пятидесятилетие Бородинской битвы» и «Материалы для истории Отечественной войны 1812 года»4. Многие замечания Липранди так и не нашли отклика в официальной историографии.
На рубеже XIX-XX вв. в ходе исследований в архивах значительно расширилась и в результате многочисленных публикаций стала общедоступной основная масса источников по Бородинскому сражению. Это порождало все большее число вопросов среди специалистов в отношении замыслов русского командования, размещения и использования войск, хода событий 24 августа у Шевардина и даже последовательности и хронометрии боевых действий 26 августа, что наиболее ярко проявилось в работах А.Н. Витмера, А.В. Геруа, Б.М. Колюбакина5. Однако, начавшееся было осмысление соотношения историографической версии Толя с источниками и другими версиями прекратилось в 1917 г.
В советской историографии наиболее весомый вклад в изучение источников, связанных с Отечественной войной 1812 г., и их отношение к историографической традиции, был внесен А.Г. Тартаковским, выявившим динамику публикаций мемуарных источников, собравшим ценные сведения об их бытовании и об авторах6. Большой интерес представляет и его исследование «Неразгаданный Барклай» (М., 1996), содержащее сведения о времени возникновения «Оправдательных» писем военачальника, количестве их редакций и обстоятельствах, сопутствовавших их возникновению. Ученый уточнил датировку такого важного документа, как «Изображение военных действий I Западной армии в 1812 году» имеющего прямое отношение к событиям на Бородинском поле, где впервые была высказана обстоятельная «антикутузовская» версия сражения. О необходимости внимательного изучения источников о Бородинской битве и поиска новых методов их оценки говорится в исследованиях Н.А. Троицкого, Б.С. Абалихина, В.А. Дунаевского . Авторы вступили между собою в оживленную полемику, главным образом по поводу результативности деятельности Кутузова как главнокомандующего при Бородине. К сожалению, их научному спору не хватало именно того, из-за чего он возник: внимательного отношения к источникам, особенно к военно-оперативной документации.
Конец XX - начало XXI столетия, на наш взгляд, ознаменовалось качественно новым уровнем изучения источниковой базы, связанной с Бородинским сражением. Современные ученые впервые предприняли попытку «фронтального» сопоставления источников не только русской, но и неприятельской стороны. Введение в оборот французских, немецких, польских источников сделало возможным долгожданный прорыв в изучении темы, позволив ввести принципиально новые элементы в сложившуюся версию «битвы гигантов». Достаточно назвать работы А.А. Васильева, в том числе созданные в соавторстве с А.А. Елисеевым и А.И. Поповым, позволяющие уточнить численность, состав и потери русской и неприятельской армии. А.И. Поповым и А.А. Васильевым введены в оборот ранее не публиковавшиеся или не переводившиеся на русский язык источники, связанные с действиями при Бородине французских, немецких и польских войск. Большой интерес представляют источниковедческие работы С.А. Малышкина и А.И. Сапожникова9. Особого внимания заслуживает монография В.Н. Земцова10, представляющая, по словам автора, «многоплановую» или «тотальную» историю Бородинского сражения «применительно ко всей европейской армии Наполеона». Ученый из Екатеринбурга попытался выявить «национальные историографические «коды» в освещении действий Великой армии в Бородинском сражении. К сожалению, в отношении русской армии при Бородине подобных попыток не предпринималось, чем отчасти и определяются цели и содержание настоящей диссертации.
Источники, исследуемые в диссертации, представлены двумя обширными группами - источники исторические, созданные участниками сражения и его современниками, и источники историографические, созданные исследователями сражения; при этом следует иметь в виду, что некоторые из участников битвы оказались и первыми ее историками.
Круг исторических источников по исследуемой теме чрезвычайно велик, представлен почти всеми существовавшими в первой половине XIX в. видами письменных источников. Большая часть исторических источников издана.
Законодательными источниками определялись порядки и формальная сторона взаимоотношений в русской армии11. Материалы делопроизводства, представленные дипломатической документацией, служат уяснению внешнеполитической ситуации времени войны 1812 г., но мало информативны в отношении собственно Бородинской битвы12. Военно-оперативная документация включает приказы по армии, ее соединениям и подразделениям, официальную переписку начальствующих лиц, рапорты начальников штабов, командиров корпусов, начальников дивизий, командиров бригад и полков, наградные списки, ведомости о численности и потерях войск. Большая часть военно-оперативных документов вошла в различные издания по истории Отечественной войны 1812 г.13. Особый интерес среди них представляет неоднократно опубликованная так называемая Реляция М.И. Кутузова Александру I с подробным изложением хода битвы, атрибуция которой входит в задачу нашего исследования. Неопубликованные военно-оперативные документы 1812 года представлены в еще значительном количестве в отечественных архивах - это преимущественно рапорты, переписка, наградные документы, ведомости о составе и потерях войск, картографические источники и др. Речь идет прежде всего о фондах Российского государственного военно-исторического архива (РГВИА). В фонде 103 (Барклай де Толли) отложились черновики и оригиналы рапортов о Бородинском сражении, черновики и оригиналы наградных списков, официальная переписка М.И. Кутузова, ведомости о потерях. В фондах бывшего Военно-ученого архива (ВУА) содержатся, кроме рапортов и иных официальных документов, дневники и воспоминания участников Отечественной войны 1812 г., собранные А.И. Михайловским-Данилевским. Особую ценность представляют рапорты военачальников Великой армии 1812 г.: сведения о действиях при Бородине 1-го армейского корпуса маршала Даву содержатся в трофейных бумагах (фонд 846). Переписка о награждении за Бородино, включая тексты наградных рескриптов, находится в фонде канцелярии Военного министерства (фонд 29). Документы, связанные с событиями при Бородине, отложились и в фонде 154 (А.А. Аракчеева). Фонд 489 составляет коллекция формулярныхных списков, в том числе участников Бородинского сражения, содержащих информацию об их участии в битве 24-26 августа и вместе с тем сведения о времени (или временном соотношении) и топографии отдельных эпизодов сражения. Военно-оперативные документы, связанные с Бородинским сражением, находятся также в Российском государственном историческом архиве (РГИА) в г. Санкт-Петербурге. Наибольшую ценность составляют хранящиеся в фонде 1409 оригиналы рапортов Кутузова Александру I и наградных представлений за Бородинское сражение.
Среди факторов, существенно повлиявших как на состояние военно-оперативных документов, так и на историографию Бородинской битвы, — взаимоотношения в среде высших военачальников, индивидуальные представления высших начальствующих лиц о планах, ходе и итогах битвы и всей кампании, о собственной роли в них, оценка своих сослуживцев. В их рапортах и наградных представлениях велико личностное начало. В тщательном анализе особенно нуждаются источники, связанные с назначением М.И. Кутузова главнокомандующим Соединенными армиями, с численностью армии и состоянием резервов и ополчения, причинами генерального сражения, выбором позиции, разработкой диспозиции и реальным расположением войск в битве. Существуют разночтения внутри источниковой базы и внутри историографической традиции, а также между ними по таким вопросам, как события при Шевардине, хронометрическое и топометрическое соотношение отдельных фаз сражения (бои за Бородино, за Семеновские флеши, за деревню Семеновское, за батарею Раевского, ранение Багратиона и перемещения в руководстве войсками левого фланга и др.).
Важную роль в исследовании битвы играют опубликованные официальные сообщения и военная публицистика обеих сторон14, а также источники личного происхождения. Военно-оперативные документы в сопоставлении с письмами, дневниками, воспоминаниями участников битвы и с иностранными источниками предоставляют возможности для пересмотра ряда устоявшихся элементов исторических описаний битвы и позволяют существенно уточнить последовательность событий и хронометрические параметры событий 24 — 26 августа 1812 г.
Свежие впечатления участников битвы зафиксированы в письмах, чаще всего лишь ненамного запаздывающих по отношению к пережитым событиям15; однако, следует отметить, что из-за ограничения военной цензуры сохранилось немного личных, или как тогда говорили «партикулярных» писем. Впрочем, в соответствии с традициями и стилем века в форму писем облекались и тщательно обдуманные публицистические произведения16 или полемические заметки17. Изданы и имеющие огромное значение для исследования нашей проблемы письма руководителей неприятельской армии, начиная с корреспонденции императора Наполеона18.
Участники войны 1812 года оставили по себе дневники и мемуаристику, ставшую объектом упомянутого исследования А.Г. Тартаковского; среди дневников и воспоминаний велика доля произведений участников Бородинского сражения. Значительная, если не заведомо большая часть источников личного происхождения собрана и издана. Некоторые из документов личного происхождения весьма сложны по своему составу и характеру. Так, важнейшим документом, уже отстоящим от военно-оперативной документации и представляющим собой личностное авторское сочинение с элементами и мемуаров, и исторического исследования, является знаменитое «Описание» К.Ф. Толя19.
В составе изданных дневников, воспоминаний или близких к ним (созданных даже в привычной форме официальных рапортов, как в случае Барклая де Толли) произведений представлены мемуары лиц из высшего командования русской армии, в частности, Барклая де Толли и Беннигсена20, других военачальников (от командира корпуса до командира полка). Среди них записки А.П. Ермолова, П.П. Коновницына, М.С. Воронцова, М.А. Милорадовича, Н.Н. Раевского, Э.Ф. Сен-При, И.Ф. Паскевича и др., штабных офицеров, младших офицеров, записанные рассказы «нижних чинов» . На личном знании и личных впечатлениях основано сочинение К. Клаузевица о войне 1812 тГ В нашей работе использованы также «Записки» московского генерал-губернатора Ф.В. Ростопчина и государственного секретаря А.С. Шишкова . Исследование обеспечивается и значительным количеством изданных дневников и мемуаров «неприятельской стороны»2, в том числе выпущенных и в русском переводе25.
В распоряжении исследователя находится также документальная хроника 24-26 августа 1812 г., представляющая собой систематизированный по времени свод источников, в том числе ранее неопубликованных26.
Наконец, важнейшим вещественным источником остается само Бородинское поле. Его топометрические данные (расположение природных и искусственных объектов, расстояния между ними, высоты и их соотношение, характер берегов протекающих по полю рек и ручьев и др.) позволяют проверять данные о расположении на местности войск, оценивать возможности их перемещения во время, указанное в письменных источниках, выверяя тем самым топометрию и хронометрию сражения.
Историография такого масштабного события, как Бородинское сражение обширна и своеобразна. Ее основы были заложены уже в военно-оперативной документации — в силу нарративного характера такого исторического источника, как рапорты и наградные списки (первые содержали описания действий, вторые - описания совершенных отличий и подвигов) - и в неофициальных «повествованиях» военачальников (личные письма М.И. Кутузова, сочинения и письма М.Б. Барклая де Толли, Л.Л. Беннигсена и др.). «Канонический» вариант описания битвы сложился к середине XIX в. и почти не претерпел изменений вплоть до последнего десятилетия XX в. Д.П. Бутурлин27, А.И. Михайловский-Данилевский28, а вслед за ними Ф.Н. Глинка29 и Н.Д. Неелов30 положили в основу своих трудов сочинения бывшего генерал-квартирмейстера Главного штаба М.И. Кутузова генерала от инфантерии К.Ф. Толя. Пресекая любые нарекания в адрес фельдмаршала, Толь изложил свою версию событий на Бородинском поле в «Описании битвы при селе Бородине 24-26 августа 1812 года, составленном на основании рапортов гг. корпусных командиров Российской армии и официальных документов неприятельских...» . Авторитет любимого ученика Кутузова, как и заглавие работы, говорили сами за себя. Он создал настолько крепкий «каркас» последовательности событий, решений командования и хронометрии битвы, который не смогли сокрушить историки последующих поколений. Критикуя самого Толя и его концепцию по частям, никто не опроверг ее в целом, в связи с чем сама критика, как ни странно, порождала новые ошибки.
В 60-е гг. XIX в. вышла в свет «История Отечественной войны 1812 г. по достоверным источникам» М.И. Богдановича32, где Бородинскому сражению отводилось три главы. Историк воспользовался документальной базой, собранной А.И. Михайловским-Данилевским, присовокупив в качестве приложений часть воспоминаний участников битвы, написанных по просьбе последнего. Следующими значимыми событиями стали выход работ И.П. Липранди и анонимного автора А.Х., не без основания отметившего, что объективно труд Богдановича значительно уступает в части описания битвы работам его предшественников, в частности, А.И. Михайловского-Данилевского33.
Именно у историков XIX в. возникла традиция предпочтения определенной версии (в большинстве — версии К.Ф. Толя) и подхода к источникам с позиции этой версии (даже если показания источников этой версии в чем-то противоречили).
К 100-летию Отечественной войны 1812 года появилось немало статей, специально посвященных уточнению хода сражения, исправлению ошибок, допущенных предшественниками (А.П. Скугаревский, А.Н. Витмер, А.В. Геруа, Б.М. Колюбакин и др.). Критический настрой авторов не препятствовал возникновению новых «несообразностей»: непомерно затянулся, увеличившись до 8 атак, бой за Семеновские (Багратионовы) флеши, значение же событий у самой дер. Семеновское, где решался исход сражения, полностью исказилось. Историки внесли в свои сочинения элементы критики М.И. Кутузова, основываясь на не публиковавшихся ранее «Записках» Л.Л. Беннигсена и «Оправдательных» письмах М.Б. Барклая де Толли (ранее опубликованных лишь частично). Поражающая новизна этих источников мешала их объективному анализу и сопоставлению с уже имеющимися.
В советской историографии описанию битвы при Бородине отводилось значительное место в монографиях Е.В. Тарле34, Л.Г. Бескровного35, П.А. Жилина , Н.А. Троицкого . Но перечисленные авторы (за исключением Н.А. Троицкого) не обращались к источникам заново, очевидно полагая события достаточно изученными. Их труды основывались, главным образом, на сочинениях Бутурлина, Михайловского-Данилевского, Богдановича. Статьи военных историков начала XX в., как правило, не анализировались, хотя и упоминались в библиографиях.
Интересные исследования были опубликованы в сборнике статей «1812 год», изданном к 150-летнему юбилею Отечественной войны (М., 1962). В частности, А.П. Ларионов посвятил свою статью действию артиллерии при Бородине, исправив недостоверные сведения К.Ф. Толя. Статья Л.П. Богданова посвящена подробному анализу Бородинской позиции, однако базировалась опять-таки на сочинениях Толя.
Не менее широко освещалось Бородинское сражение в иностранной историографии. И в наши дни не утратили своей актуальности работы Ж. Шамбрэ, Ф.П. Сепора, А. Фэна, А. Жомини, Ж.Ж. Пеле, П. Денье, Л.А. Тьера и др. Французские авторы уделяли особое внимание замыслам Наполеона в битве, анализируя степень их реализации в ходе боевых действий, придерживались в своих сочинениях более четкой хронометрии событий, что позволяет частично восполнить пробелы в отечественной историографии, связав воедино описания действий обеих сторон.
Последнее десятилетие (90-е гг.) показало, что Бородинское сражение как тема исследования не утратило своей актуальности. В этот период были опубликованы работы В.Н. Земцова39, А.И. Попова40, А.А. Васильева41. А.И. Попов особенно подробно исследовал действия в Бородинском сражении немецких контингентов войск армии Наполеона. А.А. Васильев подготовил ряд публикаций, связанных с трофейными документами Российского государственного военно-исторического архива. Подробнейшим образом осветил действия неприятельских войск В.Н. Земцов. Используя предложенную нами хронометрию боевых действий русских войск, перечисленные авторы убедительно подтвердили ее правильность ссылками на иностранные источники, не согласовав их однако с русскими и породив новые разночтения. Одновременно возникли разногласия в толковании диспозиции противника. Ряд вопросов может быть разрешен привлечением данных ландшафтного исследования местности, содержащихся в работах А.В. Горбунова42.
В настоящее время обобщающий труд о действиях русской армии при Бородине, учитывающий новые открытия, отсутствует.
Методологические основы исследования. Поскольку проблемой исследования является научная реконструкция формирования и бытования комплекса знаний о Бородинской битве, постольку теоретические и методологические подходы к решению поставленных задач лежат преимущественно в области историографии и источниковедения.
Объект исследования, как указывалось выше, представлен двумя совокупностями исторических источников. С одной стороны, это собственно «бородинские», объединенные общностью происхождения. Созданные участниками и свидетелями событий, они передают их представления и принадлежат к одному темпоральному слою культуры. Источники историографические, принадлежащие к иным слоям и оттенкам культуры, стоят уже в опосредованном отношении к этому явлению и передают представление о нем последующих поколений. Обе группы связаны между собою не только простейшим отношением «источник - историк». Особенности возникновения значительной части военно-оперативных документов - переработка и обобщение рапортов и донесений нижестоящих военачальников вышестоящими, нарративный характер представления в них состоявшегося события, привнесение в эти документы личного видения и оценок событий - приводили к формированию в этом «первичном» слое источников сильного историоописательного (историографического) элемента, традиции, воздействовавшей на последующее историописание, передававшей ему и свои успехи, и свои заблуждения.
Современное определение исторического источника как всякого объекта, возникающего в результате целенаправленной деятельности людей и используемого для получения данных о его создателях, является ключевым для исследования и интерпретации как отдельных исторических и историографических источников, относящихся к предмету нашего исследования, так и всей их совокупности и существующих внутри этой совокупности взаимоотношений. Значительную часть военно-оперативных документов (донесения, рапорты, представления), письма, дневники, мемуары, военно-историческую литературу сближает не только «нарративный» характер изложения событий, но и стоящая за этим характером проблема «автора». В сущности, в центре всего исторически сложившегося комплекса знаний о Бородинской битве стоят авторы донесений и сочинений о ней и их интересы. Входящее в число наших задач изучение целеполаганий как создателей исторических источников, так и создателей исторических сочинений, происхождения источников, взаимоотношений их текстов между собою, отношения историографических источников к источникам собственно историческим, причины упорного предпочтения тех или иных версий и показаний выводят источниковедческий метод на ведущее место в нашем исследовании.
Столь же значим для решения наших проблем и метод историографического исследования. Историописание, историография складывается и эволюционирует как система взаимодействия целого ряда условий и факторов, включая такие, как цивилизационный уровень времени историописания, политические и идеологические факторы, обеспеченность историописания ресурсами, организационной инфраструктурой, социальный запрос к историку, доминирующая проблематика, источниковая база, существующие . теории и методы познания прошлого, давление предшествующего знания. Процесс историописания может быть рассмотрен как динамичная система, как социокультурный процесс, протекающий в состоянии неустойчивого равновесия и проявляющий одновременно тенденции и к стабилизации и консервации знания, к сохранению баланса между знанием и ожиданиями общества, и тенденции к разрушению равновесия между собственными составляющими и внешними факторами.
Оба эти метода (второй органически вытекает из первого) объединяет прежде всего представление об источнике и историческом произведении как обладающем суверенностью памятнике культуры и стремление к исключению произвольных и потребительских подходов к последнему -именно то, что было одной из мотиваций настоящего исследования.
Эта методологическая позиция могла бы быть обозначена понятием «историзм» с тем существенным отличием, что в традиционном его понимании акцент ставится на соответствии данного описания историка тому, что может стать лишь результатом описания, но мыслится как действительно произошедшее именно так. Такой результат, в конечном счете, вытекает сам из себя и сам из себя верифицируется. В диссертации не ставилась задача показать, что все, что происходило на Бородинском поле, происходило именно так, а не иначе (несмотря на выявляемые нами мифы, заблуждения, случайные ошибки создателей исторических источников и историков), ибо это означало бы не более, чем еще одно повторение уже сделанного. Историзм в применении к комплексам исторических и историографических источников означает подход к ним, как к определенным, исторически сложившимся цельностям, историко-культурным системам. Потому методы исследования в данном случае - это методы изучения историко-культурных систем, их внутренних взаимоотношений и отношений между ними.
Метод источниковедческого изучения, включающий исследование происхождения исторического источника, изучение его состава и содержания, отношений с другими источниками (историческими и историографическими), оценку его информационной насыщенности является ведущим в нашей работе. Его использование, вместе с тем, вызывает необходимость обратиться и к ряду других методов, актуальных для современной познавательной ситуации. Это, в первую очередь, сравнительно-исторический метод, включающий не только сравнительное изучение как синхронных по времени исторических источников, так и разделенных более или менее значительными временными интервалами (напр., донесения военачальников, написанные по свежим следам событий и оценка ими этих же событий в мемуаристике и в «партикулярных письмах»), но и сравнительно-историческое изучение письменных и вещественных источников (так, информация письменных источников нуждается в тщательном сопоставлении с природно-ландшафтным состоянием и топографическими описаниями Бородинского поля, реальным расположением природных объектов и фортификационных сооружений, расстояниями между ними и возможными темпами передвижения войск). То же самое можно сказать и по поводу сравнительно-исторического изучения историографических источников, представляющих различные временные «срезы» историописания. Актуальными для нашего исследования являются методы текстологии, позволяющие выявить взаимоотношения повторяющихся, близких или зависимых текстов различных источников или даже различных исторических описаний. Наконец, мы имеем дело не только с двумя обозначенными выше системами исследуемых источников (исторические и историографические), но каждая из них может быть представлена в виде той или иной сложности подсистемы (напр., подсистема рапортов о сражении, подсистема мемуаристики, подсистема историографических трудов участников Бородинского сражения, подсистемы юбилейных трудов к 100- и 150-летию битвы и т.д.), что предъявляет свои требования к системности исследования и к применению соответствующих методов и критериев классификации и исследования системных объектов.
Научная новизна диссертации. Системного исследования соотношений, которые усилиями исследователей складывались между историографическими версиями и информационными ресурсами источниковой базы Бородинской битвы, научной реконструкции формирования и бытования комплекса знаний о Бородинской битве ранее не предпринималось; историография Бородинской битвы представала либо как библиографическое обозрение, либо как процесс механического «приращения знания». В диссертации развиваются методы комплексного изучения собственно исторических и историографических источников, установления соотношений между источниковой базой и эволюционирующими научно-историческими представлениями. В работе выявляются причины, вызвавшие формирование и бытование основных историографических версий, а также причины и мотивы, побуждавшие историков отдавать предпочтения той или иной версии и, соответственно, тому или иному комплексу источников. Не ставилось ранее и вопроса о воздействии тех или иных историографических предпочтений на восприятие и комментирование тех источников, которые противоречат избранной историографической версии. В диссертации уточнена атрибуция и датировка ряда документов (приказ М.Б. Барклая де Толли войскам 1-й Западной армии от 25 августа 1812 г., реально принадлежащий А.П. Ермолову; «Диспозиция для 1-й и 2-й Западных армий, при селе Бородине расположенных августа 24 дня 1812 г.», «Реляция Кутузова» и др.). Анализ (в том числе текстологический) последовательной цепи военно-оперативных документов, вышедших из штаба М.И. Кутузова, позволил выявить некоторые опасения, предположения, замыслы и мотивации решений Главнокомандующего соединенными армиями, которым ранее не придавалось в литературе существенного значения. Выявлены расхождения между военно-оперативной документацией, возникшей непосредственно на Бородинском поле (23 — 27 августа 1812 г.) и рапортами, составленными военачальниками русской армии в сентябре - октябре 1812 г. На основании комплексного анализа военно-оперативной документации 1812 г. выявлена принципиальная возможность формирования иной версии Бородинского сражения, чем бытовавшие в историографии; это является еще одним свидетельством давления личностного начала полководцев и эпистолярной и мемуарной традиции на историографию Бородина. В частности, выявлено, что в историографии Бородина ранее явно недооценивалось влияние сочинений М.Б. Барклая де Толли; время появления его «Оправдательных писем» и степень их распространенности позволяет считать, что «антикутузовская версия» Бородина оформилась ранее, чем каноническая «прокутузовская». Внутри последней, связанной с именем К.Ф. Толя выявлено существование двух последовательных ее редакций, различающихся между собой. На основании комплексного изучения российских и неприятельских источников и историографических традиций в диссертации предложены новые решения ряда проблем, связанных с современным состоянием изучения Бородинской битвы.
Структура диссертации соответствует целям и задачам исследования.. В первой ее главе исследуется эволюция «русской версии» в описании Бородинского сражения, начиная от первых военно-оперативных документов, относящихся к нему (рапортов и диспозиций) и кончая современной историографией; в этой главе также рассматривается отношение русской историографии к «французскому» Бородино. Во второй главе подвергнуты анализу источники и историографические версии, относящиеся к таким вопросам, как положение М.И. Кутузова во главе действующих армий, стратегическая ситуация при движении армии Наполеона к Москве и причины, приведшие к Бородинскому сражению. В третьей главе рассматриваются историографические версии и источники, относящиеся к планам генерального сражения, конкретным обстоятельствам, способствовавшим или препятствовавшим реализации замыслов М.И. Кутузова и других военачальников, к причинам и следствиям боя за Шевардинский редут. Четвертая глава всецело посвящена сравнительному анализу исторических источников и историографических версий, относящихся к самому ходу сражения и его итогов. Общие результаты исследования изложены в заключении к работе.
Апробация результатов исследования. Основные положения диссертации были изложены в докладах на международных и всероссийских научных и научно-практических конференциях, посвященных военной истории и Отечественной войне 1812 г., в Москве (1992-2001), Санкт-Петербурге (1991, 1992, 1995), Бородино (1991-2004), Вологде (2000), Больших Вяземах (1995, 2000). Материалы исследования использовались автором в работе над созданием экспозиции «Битва гигантов» (зал «Бородинское сражение») в Государственном Бородинском военно-историческом музее-заповеднике (2002).
Официальная версия: Бородинское сражение в военно-оперативных документах августа-сентября 1812 года
Как восстановить более или менее правдоподобную картину Бородинского сражения и избавиться от труднообъяснимых «несообразностей» и очевидного «несходства в деталях», на протяжении многих десятилетий возникавших в описаниях «битвы гигантов»? На наш взгляд, нет иного способа исследовать причины противоречий и ошибок, вкравшихся в отечественную историографию, кроме как вернуться в исходную точку пути, которым следовали все историки и попытаться обнаружить, что и когда заставило их пренебречь сведениями источников, двигаясь в ложном направлении. Не менее важно дать убедительное объяснение этому историографическому повороту, вникнув в суть обстоятельств, сопутствующих возникновению устойчивой «канонической» историографической версии, пережившей века.
Прежде всего, следует проанализировать информацию о Бородинском сражении, содержащуюся в синхронных источниках, возникших во время пребывания соединенных русских армий при Бородине, то есть вечером 22 — утром 27 августа 1812 г., когда все события воспринимались «не как прошлое, а как свершающееся на глазах настоящее»1. Принципиально важно то, что в оперативной документации текущие события представлены пока что вне связи с таким значительным происшествием, как оставление Москвы, существенно повлиявшим на последующую оценку замыслов русского командования в сражении и способов их реализации, заставившим искать объяснение многим фактам, переиначивая их значение. Обратимся сначала к официальной переписке, в основном М.И. Кутузова и других военачальников, а также к письменным приказам и распоряжениям, отдаваемым накануне, в ходе и сразу после битвы.
Рапорт М.И. Кутузова от 23 августа 1812 г.2 давно введен в научный оборот, часто цитируется по частям, но не анализируется полностью.
Документ содержит информацию о планах и намерениях главнокомандующего в предстоящей генеральной битве, включая опасения по поводу причин, могущих повлечь за собой дальнейшее отступление. Кутузов сообщает императору об ограниченной численности войск, бывших у него под рукой ко дню сражения: «Прибыв к армии, нашел я оную в полном отступлении, и ... полки весьма некомплектными»3. Главнокомандующий поставил императора в известность и о недостатках прибывшего подкрепления, лишь частично восполнившего потери: «По сей день вступили уже в полки кавалерийские и пехотные до 17000 из войск, формированных генералом от инфантерии Милорадовичем. Правда, что приведены они уже ко мне были полками одетыми и вооруженными, но, состоя вообще все из рекрут в большом недостатке штаб-, обер- и унтер-офицеров, было бы сие войско весьма ненадежно. И для того предпочел я, отправя обратно штаб-, обер- и унтер-офицеров, барабанщиков и проч. назад в Калугу к новому формированию, всех рядовых обратить к укомплектованию старых полков, потерпевших в сражениях. Завтрашнего числа [24 августа - авт.] поутру получу тысяч до 15-ти из Можайска Московского ополчения»4. Неудивительно, что при публикации рапорта в Прибавлении к «Санкт-Петербургским ведомостям», этот фрагмент, составляющий начальный абзац, был полностью изъят. Специалисты, указывая общую численность русской армии при Бородине, зачастую не учитывают качества ее состава, отраженного в этом документе5.
Следующий фрагмент рапорта содержит характеристику Бородинской позиции: «Позиция, в которой я остановился при деревне Бородине, в 12-ти верстах вперед Можайска, одна из наилучших, которую только на плоских местах найти можно [выделено нами - авт.]. Слабое место сей позиции, которое находится с левого фланга, постараюсь я исправить искусством»6. Кутузов сдержанно оценил условия местности среднерусской полосы, избранной для битвы, и, как явствует из текста, уже 23 августа обратил внимание на уязвимость левого фланга, выразив намерение укрепить его фортификационными сооружениями. Далее он ставит императора в известность, что готовится дать именно оборонительное сражение, и это его намерение вытекает, как само собой разумеющееся, из нехватки сил и качества пополнения, исключавших в той ситуации активные наступательные действия: «Желаю, чтобы неприятель атаковал нас в сей позиции, тогда я имею большую надежду к победе» . В рапорте следует многозначительная фраза, заранее предваряющая Александра I о весьма вероятном, опять же с учетом условий местности, отступлении за Можайск, даже не вступая в столь ожидаемое всеми сражение: «Но ежели он [неприятель - авт.], найдя мою позицию крепкою, маневрировать станет по другим дорогам, ведущим к Москве, тогда не ручаюся, что может быть должен итти и стать позади Можайска, где все сии дороги сходятся, и как бы то ни было, Москву защищать должно [выделено нами - авт. ]». Из этой фразы явствует, в чем, по мнению главнокомандующего, состоит главный изъян Бородинской позиции: наличие угрозы охвата флангов. В рапорте Кутузов не уточняет, по каким именно «другим дорогам» станет маневрировать неприятель. Но его указание на «слабое место сей позиции, которое находится с левого фланга», позволяет сделать вывод, что 23-го августа он осознал опасность, которую представляла Старая Смоленская дорога, «склонявшаяся» в обход 2-ой Западной армии П.И. Багратиона в тыл боевого порядка русских войск. Фактически речь здесь идет только об одной дороге, так как Новая Смоленская дорога, пересекаемая правым флангом (1-я Западная армия М.Б. Барклая де Толли), в тексте рапорта не упоминается. Таким образом, упорное продвижение неприятеля по «Старой Смолянке» могло сразу же побудить Кутузова отступить за Можайск, где пересекались обе дороги, почти параллельные друг другу при Бородине. Александр I распорядился убрать при публикации в газете выделенные нами слова, явно указывающие на одолевавшие Кутузова сомнения. Заметим, что в дальнейшем историки делали акцент в основном на характеристике местности, прилегавшей к дер. Семеновское, полагая, что именно отсутствие здесь значительных природных препятствий и являлось главным недостатком позиции.
Кутузов недвусмысленно указал на условия, позволяющие ему закрепить успех в том случае, конечно, если он будет достигнут: «Неизбежно, что от имеющих впредь быть сражений и самой осенней погоды последует убыль. Нужно содержать армию всегда в довольном комплекте, и для того должно Военное Министерство, не теряя времени, обращать рекрут из депотов [депо - авт.] второй линии как можно поспешнее к Москве. Между тем приказал я некоторым полкам, формированным князем Лобановым, подойти ко мне, и ежели их найду ненадежными действовать самим собою, то выну из них рядовых, для укомплектования старых полков ... »9. Кутузов исключает возможность решить исход кампании одним победоносным сражением. К этой мысли он пришел не после сражения, а накануне, предвидя исход столкновения и исходя из нехватки сил. Хотя Кутузов и пишет об «убыли» в полках в будущем времени, но из рапорта явствует, что в армиях уже наблюдается «довольный некомплект». Полководец настаивает на скорейшем прибытии депо второй линии, скептически оценивая возможность новобранцев «действовать самим собою»: они могут явиться подспорьем лишь в том случае, если их раскассировать по старым полкам накануне битвы, а не после, когда потери среди старослужащих солдат еще более увеличатся.
Положение М.И. Кутузова во главе действующих армий
В последнее время неожиданную актуальность в отечественной историографии приобрела проблема, выражаясь современным языком, соответствия Кутузова занимаемой должности. Специалисты задаются вопросами, достоин ли был полководец высокого назначения, и справился ли он с ролью главнокомандующего при Бородине. Серьезный тон полемике по теме «Кутузов и Бородино» был задан интересной, но спорной по многим положениям монографией Н.А. Троицкого, отличающейся, как и все его труды, острой критической направленностью1.
Н.А.Троицкий уже в предисловии предваряет читателей: «Истинный масштаб личности Кутузова меньше той видимости, которую он обретает (благодаря совокупным усилиям наших, в основном советских, историков и литераторов) как Главнокомандующий всеми русскими армиями в триумфальные для России дни 1812 г. Вопреки русской поговорке «Не место красит человека, а человек место», здесь перед нами скорее классический пример того, как и место в определенной мере красило человека»2.
Думается, что всплеск недовольства полководцем объясняется не столько его личностью, сколько историей вопроса. В результате мифотворчества советских историков жизнеописания Кутузова, как и многих других героев 1812 г., не отличались ни исторической достоверностью, ни объективностью: мы располагали подробным пересказом послужного списка фельдмаршала, оживляемого бытовыми деталями, допустимыми с точки зрения идеологии. Слова и поступки Кутузова, разрушающие привычный стереотип, приводили историков в смущение и не допускались на страницы его биографий, хотя именно эти слова и поступки позволяли судить о психологии человека в контексте эпохи. В наши дни замалчивание «неудобных» эпизодов из жизни фельдмаршала сменилось другой крайностью. Но и сейчас факты из жизни Кутузова приноравливаются к современным понятиям, а не к малознакомым нормам и правилам далекого XVIII столетия. Что может быть справедливее слов П.А. Вяземского, предостерегавшего от опрометчивых выговоров прошлому: «Вообще наши убеждения, критики, порицания, наши мнения, понятия, взгляды лишены способности отрекаться, хотя условно, от настоящего дня, от мимотекущего часа. Мы не умеем переноситься в другое, несколько отдаленное время; мы не умеем мысленно переселяться в другую среду и в другие отжившие лица. Мы не к ним возвращаемся, как бы следовало, когда судим их. Мы насильственно притягиваем их к себе, к своему письменному столу, и тут делаем над ними расправу».
Личность полководца неоднозначно воспринималась современниками. Их мнения часто бывали полярны, что повлияло и на оценки исследователей. Кутузова либо идеализировали, вознося выше критики, либо считали пассивным и безвольным старцем, представлявшим «абстрактный авторитет». Такому восприятию немало способствовал образ «дедушки», созданный пером великого Толстого. Обилие документов, многие из которых регулярно переиздавались из сборника в сборник от юбилея к юбилею, не сделало Кутузова ни ближе, ни доступней пониманию. В последние годы в историографии, проявился очередной всплеск симпатий к Барклаю де Толли (на цикличность этого явления обратил внимание А.Г. Тартаковский). Основываясь, главным образом, на «Оправдательных» письмах последнего и стихотворении Пушкина «Полководец» (1836) в Барклае серьезно усматривают соперника Кутузова, отводя последнему роль преемника незаслуженно отстраненного военачальника. В нашей историографии литературный образ и эмоциональное восприятие личной трагедии Барклая превалирует над фактами, а выборочное цитирование определенных источников без проверки, без сопоставления с другими источниками способствует укоренению в историографии не новой, но живучей легенды с идеологической подоплекой.
Кутузов, действительно, не вписывается в схемы, создаваемые историками: скрытный, но разговорчивый, внешне покладистый и внутренне упрямый, двуличный до лживости, резкий до грубости, медлительный в движениях, но быстрый в мыслях, по словам M-me de Stael, «вельможа в Петербурге и татарин в армии»4. В нем удачно сочетались способности администратора, дипломата, воина. Он легко представлял себе ситуацию в целом, пренебрегая деталями, перестраиваясь на ходу. «Екатерининскому орлу» были чужды «мещанская мелочность» и «тяжелый педантизм» Барклая. Это был последний случай, когда русские войска возглавлял настоящий российский барин, из тех, кому народ, по словам М.Ю. Лермонтова, «простил ... скорее излишество пороков, чем недостаток добродетелей»5. Соперники Кутузова часто становились жертвами его интриг. Оппоненты по-своему отомстили ему, оставив малопривлекательный портрет фельдмаршала на страницах писем, дневников, воспоминаний.
Александр I терпеть не мог своевольных людей этого поколения, осуждавших его либеральные взгляды. Но нам трудно выставлять этим людям «баллы» по поведению, «потому что в психологическом складе эпохи не все нам понятно, а многое чуждо», - пишет современный исследователь XVIII-ro столетия6, к которому принадлежал поступками и суждениями «государственный вельможа и полководец» Кутузов. Александр I не смог переменить взглядов «военно-аристократических олигархов» (А.Г.
Тартаковский). Он не любил вспоминать о событиях 1812 г.; в отличие от других российских монархов он ни разу не посетил Бородинское поле. Представляется недостаточно убедительным мнение В.М. Безотосного, что именно «Император ... подготовил несколько вариантов политических игр среди генералитета»7. Нуждается в доказательстве и утверждение, что Александр I «заранее (с середины июля) искусно подталкивал кандидатуру» Кутузова на пост Главнокомандующего8.
Уступая войска нелюбимому им Кутузову, император признал силу уходящего поколения, которое он неудачно и преждевременно попытался заменить «новыми людьми». Теперь о военно-политических взглядах этих людей стали говорить, наконец, с должной объективностью, не требуя от героев той эпохи, чтобы они жили и мыслили по понятиям нашего времени. «Война 1812 года сняла конфликт власти и общества. Правительство открыто воссоединилось с оппозицией и официальными идеологиями стали радикально настроенные ее представители»9, - пишет современный исследователь. Кстати, и «прогрессивная общественность» в лице декабристов к этому явлению относилась положительно. Вспомним красноречивое заявление М.И. Муравьева-Апостола: «Наши начальствующие генералы 1812 г. принадлежали царствованию Екатерины II; обхождением и ю познаниями они резко отличались от александровских генералов» . 5 августа в Петербурге собрался Чрезвычайный комитет, «составленный по Высочайшему повелению», под председательством генерал-фельдмаршала графа Н.И. Салтыкова. Высшие сановники ознакомились как с официальными бумагами, так и с «партикулярными» [личными - авт.] письмами, поступавшими из армии на имя царя. «Положение нынешних обстоятельств» опытные государственные деятели объясняли отсутствием «положительной единоначальной власти», вследствие чего они приступили к обсуждению кандидатур, подходящих на пост главнокомандующего всеми российскими армиями. На вопрос Александра I , «может ли выгодно далее продолжать команду генерал Барклай над армиею?», ответ был отрицательный11.
Русские и французские источники о назначении правого фланга русской армии
Несмотря на многочисленные описания Бородинской позиции и рассуждения о размещении войск на ней, вопрос об укреплении правого фланга как был, так и остается дискуссионным. Выводы специалистов, в основном, носят характер теоретических рассуждений. Источники, проливающие свет на эту проблему, привлекаются в ограниченном количестве, а их толкования не столько проясняет, сколько запутывает ситуацию. Много неясного представляют собой планы и расчеты Кутузова, которые, вслед за Барклаем и Беннигсеном, есть искушение признать ошибочными, либо, не доверяясь слепо мнениям оппонентов главнокомандующнго, попробовать отыскать логику в его действиях накануне битвы, анализируя источники.
Местность представляла явные преимущества обороняющимся на правом (северном) фланге, протяженность которого от деревни Маслово через деревню Горки до центрального редута (батарея Раевского) составляла около 5 верст. Условия защиты этого рубежа соответствовали теории военного искусства, когда линия сражения (фронт) и линия движения войск (директриса) пересекались в районе Горок почти под прямым углом, обеспечивая на этом участке наилучший способ взаимодействия с противником — направление его атак было перпендикулярно оборонительной линии русских войск. Правый фланг, располагаясь на высоком и обрывистом правом берегу Колочи, пересекал Новую Смоленскую дорогу и надежно прикрывал основную коммуникацию на Москву. Очевидно, этим несомненным в глазах Кутузова достоинством определился выбор позиции, на которой 22 августа расположились русские войска. Особое значение Новой Смоленской дороги отмечалось и неприятелем. Полковник Пеле писал: «Большая Московская дорога, по которой следовали обе армии, будучи весьма широка, позволяла идти нескольким колоннам различных войск» . Осуществить движение к Москве после сражения Кутузов мог только этим путем, что подтверждал Беннигсен, критиковавший многие распоряжения главнокомандующего: «Когда же мы узнали какие силы мы могли противопоставить неприятелю, и что у нас уже не было достаточно пехоты ... , то было принято благоразумное решение отступить в ночь по Можайской дороге, — единственной, которой мы могли воспользоваться в этих критических обстоятельствах» . Позиция правого фланга имела ряд других достоинств, способствовавших его устойчивости: оконечность его упиралась в Москву-реку и прикрывалась густыми лесами, уменьшая угрозу обхода. Сильно всхолмленная местность перерезалась оврагами, по дну которых бежали ручьи Воинка, Стонец, Огник. В расположение войск не вносилось изменений, поэтому с 22 по 25 августа здесь были, со слов Барклая, возведены все запланированные укрепления: Масловские флеши, 5 полевых укреплений по реке Колоче, 2 укрепления на 8 и 4 орудия у Горок (Горкинские редуты), укрепления на 8 орудий впереди села Бородина, устроены засеки в лесах и густых кустарниках. Сочетание природных и искусственных препятствий почти полностью исключало возможность нападения неприятеля на правом фланге, но и русских обрекало на пассивную оборону, что сразу заметил противник. Этот фланг «был столь же неприступен, как и неопасен», - свидетельствовали генералы Ж. Рапп, Ж.Ж. Пеле, Ф. Сепор.
И.П. Липранди отмечал: «Не только местность, изрезанная глубокими, и в перпендикулярном направлении к нашей позиции оврагами и ... длинными извилинами Колочи, затруднила бы движение неприятельских колонн и взаимное их между собою сообщение для натиска на наш правый фланг, но здесь было еще то главное, что Наполеон не имел бы простора к маневрированию, будучи для сего стеснен на своем левом крыле течениями Москвы-реки».
Именно на этом участке позиции Кутузов приказал сосредоточить главные силы — 70-ти тысячную 1-ю армию Барклая де Толли. Историки давно обратили внимание на ситуацию, охарактеризованную в работе А.И. Попова: «Насколько озабочен был русский Главнокомандующий защитой своего правого крыла, настолько же противник буквально пренебрег этим направлением» . В сочинениях Толя не содержится каких-либо пояснений этому обстоятельству, толкуемому специалистами по-разному. Так, Б.М. Колюбакин предполагал: «Вызывая противника на лобовую атаку ... и рассчитывая расстроить его сильной обороной войск, исполненных «чрезвычайным духом» и огнем значительной артиллерии, Кутузов в войсках общего резерва и массах кавалерии имел орган маневра, т.е. средство атаковать и самому расстроенного и истощенного противника»21.
Эта версия имела статус единственно правильной и в советской историографии. К ней добавилось соображение о том, что Кутузов намеренно создал численный перевес в войсках на правом фланге, чтобы вынудить неприятеля «атаковать наше левое крыло»22. Версия подверглась критике в работе А.Н. Кочеткова: «Конечно, М.И. Кутузов не собирался намеренно ослаблять левый фланг ... . Плохую услугу полководцу оказывают те, кто приписывает ему подобное легкомыслие» . На наш взгляд, справедливо мнение Н.А. Троицкого: «Просто Кутузов считал главным именно правый фланг своей позиции, так как он прикрывал «столбовую» Новую Смоленскую дорогу — кратчайший путь к Москве. Прорыв французов на эту дорогу отрезал бы русскую армию от Москвы и грозил бы ей гибелью»24.
По-видимому, дело было не только в этом. Выше отмечалось, что со временем в отечественной историографии изменились представления о достоинствах и недостатках Бородинской позиции. В частности, Н.А. Троицкий пишет: «Слабость русской позиции заключалась прежде всего в том, что ее левый фланг был открыт для фронтального удара». А силы позиции, по мнению ученого, была в следующем: «Главное же, позиция позволяла русской армии «оседлать» обе дороги, ведущие к Москве, — Старую Смоленскую и Новую Смоленскую»25. Но Кутузов в рапорте от 23 августа сообщал Александру I о другой опасности: он боялся, что неприятель «станет маневрировать по другим дорогам», ведущим к Москве, пытаясь обойти его позицию с фланга. Именно из-за угрозы обхода по Старой Смоленской дороге «передвигали» левый фланг.
Итог сражения: военно-оперативные документы, версии участников, оценки историков
Без преувеличения можно сказать, что вопрос - чья победа? — является одним из самых спорных в отечественной историографии. Ни одна из противоборствующих сторон не признала своего поражения, напротив, в обеих армиях было немало энтузиастов, уверенных в победе именно той армии, в составе которой им выпала честь сражаться. Основание для дискуссии, кто же вышел победителем из этого «кровавого спора», было заложено в первых же официальных документах, сообщивших о результатах великой битвы. В рапорте Кутузова Александру I от 27 августа говорилось: «...Неприятель нигде не выиграл ни на шаг земли с превосходными своими силами», что, как мы видели, на самом деле являлось преувеличением: в руках нападавших остались Семеновские флеши, батарея Раевского, деревня Семеновское. В «Официальных известиях» сказано больше: «...Даже ту небольшую часть территории, которой он завладел утром, он был вынужден покинуть к вечеру» . В 18-м бюллетене Великой армии сомнения в успехе также не ощущается: «Император ни разу не подвергался опасности; императорская гвардия, ни пешая, ни конная, не была занята в сражении и не потеряла ни одного человека. Победа была несомнительна» . Правда, в пространном тексте бюллетеня, продиктованного Наполеоном, несколько раз упоминается о победе: в 8.00, когда, по словам французского императора, «позиции неприятеля были захвачены, редуты взяты»; в 9.00, когда «неприятель, ободренный успехом, повел вперед свои последние резервы, чтобы еще раз испытать судьбу»; наконец, в 14.00, когда «неприятель потерял всякую надежду; сражение было закончено», хотя далее сообщалось, что «канонада все еще длилась; неприятель боролся за отвод войск и безопасность».
Таким образом, в официальных документах обеих сторон, наряду с признанием собственной победы, допущены преувеличения и неточности. К этому следует добавить, что 18-й бюллетень более подробен и содержателен, нежели русские источники, где некоторые фазы сражения вообще не нашли отражения. Вероятно, это одна из причин, по которой оценка итогов битвы русским командованием вызывает большое число разногласий.
В приводимом ранее отрывке из письма Барклая де Толли Александру I от 3 ноября 1812 г. говорится: «... 26-го августа показали мы врагу нашему и целому свету как можем мы защищать себя!.. Известно, что он, отраженный от всех пунктов с бесчисленною потерею, удалился с места сего ... беспримерного сражения» . Отзыв Барклая об итогах Бородинского сражения указывает на противоречия в мнении В.Н. Земцова, полагающего, что искажения в отечественной историографии преследовали две цели «во первых, оправдательную..., а во вторых идейно-политическую, связанную с деятельностью крепостнических кругов, насаждавших псевдопатриотические и антизападнические настроения в русском обществе»224. Именно в русле крепостников-антизападников, по мнению автора, действовал Толь. Далее В.Н. Земцов вопрошает: «Могло ли этому что-либо противостоять?», и отвечает сам себе: «Да, наряду с официальной трактовкой, в ходе самой войны возникла и иная тенденция, духовно ей противостоящая. Она была представлена людьми декабристского поколения»225. Автор, сославшись на А.Г. Тартаковского, указывает на «рейхенбахский кружок» военных литераторов, которых он противопоставляет Толю, также как и А.Г. Тартаковский, не обратив внимание, что упомянутые «рейхенбахцы» - это ни что иное как «канцелярия Толя», как мы доказали выше. Земцов пишет: «Повествуя об историографической традиции Бородина, возникшей вокруг «рейхенбахского кружка», нельзя не остановиться на еще одной фигуре, влияние которой на первых историков 1812 г. демократического и либерального направления было несомненным. Это — М.Б. Барклай де Толли»226. В этих рассуждениях историк заходит в тупик: нелегко писать о либерально-демократическом влиянии Барклая де Толли на офицеров из канцелярии Толя. На наш взгляд, в своих «Оправдательных письмах» касательно Бородина Барклай де Толли защищал прежде всего себя, также как и Толь — Кутузова, а вместе с ним и себя. Сводить конфликт главнокомандующих к борьбе крепостнической и либерально-демократической идеологии, псевдопатриотизма и западничества, на наш взгляд означает - идти на поводу у очередных идеологических фантазий. Здесь мы полностью согласны с точкой зрения М.А. Давыдова, который пишет: «Вероятно, рассмотрение эпохи традиционным путем — «через революционеров» - во многом исчерпала себя. Нужны новые ракурсы анализа, новые подходы» . «Восторженный» отзыв Барклая о результатах битвы явное тому доказательство.
Критическая оценка деятельности Кутузова при Бородине, безусловно, зависела от взаимоотношений русского генералитета, о чем уже говорилось во II главе диссертации. В отличие от Наполеона, Кутузов не являлся главой государства, он был лучшим из выдающихся генералов, которых было немало при Бородине. Одним из талантливых русских военачальников был другой его оппонент — Бенигсен, в отйичие от Барклая, считавший, что
Бородино — неудача русской армии, поставленной Кутузовым на неудачной позиции, вопреки его, Беннигсена, советам228.
Не следует забывать что полководческие способности Наполеона получили большее признание, нежели Кутузова, в силу чего сопоставление деятельности обоих главнокомандующих при Бородине уже представляет серьезные затруднения: в какой бы «форме» ни пребывал в день битвы Наполеон, но любому исследователю, исключая оптимистически настроенных советских историков, приходится делать над собою усилия, допуская сравнение «на равных» его с Кутузовым. Впрочем, и советские историки, используя в своих трудах «героические мифы», думается, не утруждали себя проверкой их достоверности отчасти из опасения разрушить «патриотическую» легенду. Отсюда вымыслы о шестичасовом бое за флеши и восьми атаках, о четырехстах-семистах орудиях, одновременно обстреливающих три укрепления и т.д. У этого мифотворчества была оборотная сторона: как только появлялась малейшая возможность критики, ученые начинали указывать на допущенные русским командованием просчеты, также не утруждая себя проверкой достоверности противоположных сведений. Излюбленной темой критики, как мы показали, традиционно является: чрезмерное усиление правого фланга, недостаточность сил, назначенных к обороне флешей при отождествлении их со всем левым флангом, преувеличенное представление о силах русской армии при Бородине, куда все настойчивее включаются ополченцы. Так, в частности, Н.А Троицкий придерживается мнения, высказанного А.Н.
Кочетковым: «располагая меньшими силами, Наполеон создавал на всех пунктах атаки превосходство, доходящее до подавляющего, и в пехоте, и в коннице, и в артиллерии»229. Троицкий рассуждает: «Мы восхищаемся героизмом защитников флешей и батареи Раевского, отражавших атаки вдвое, а то и втрое превосходящих сил, но не задумываемся над тем, что русское командование могло и обязано было не допустить на решающих участках битвы такого и какого бы то ни было превосходства неприятеля в силах»230. Нам представляется, что задним числом вменять в обязанность русскому главнокомандующему сразу обеспечить превосходство в силах на всех участках фронта, не вникая в ход событий, некорректно. Тем более некорректно настаивать на неподтвержденном факте численного превосходства регулярных русских войск, которого на самом деле не было.
