Власть и управление в России Сукиасян Михаил Артемович

Содержание к диссертации

Введение

ГЛАВА 1. Формирование властных и административно- управленческих отношений в период становления российского государства 42

ГЛАВА 2. Институты государственной власти и политико- административная элита в эпоху утверждения российской империи 99

ГЛАВА 3. Борьба традиционалистских и модернизационных начал в развитии российской государственности 157

ГЛАВА 4. Генезис и эволюция политико-административных основ советского режима 222

ГЛАВА 5. От тоталитаризма до перестройки: этапы и итоги либерализации советской политической системы 289

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 345

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА 353

• Формирование властных и административно- управленческих отношений в период становления российского государства
• Институты государственной власти и политико- административная элита в эпоху утверждения российской империи
• Борьба традиционалистских и модернизационных начал в развитии российской государственности

Введение к работе

Анализ процессов, происходящих в России в последние годы, позволяет утверждать, что проблемы модернизации и укрепления российского государства объективно выдвинулись на первый план, став средоточием политических, научно-теоретических и нравственных поисков общества'.

Связано это прежде всего с глубиной кризиса, переживаемого Россией, с масштабностью тех преобразований, которые предстоит ей осуществить.

Если воспользоваться принятой в западной политологии классификацией кризисов, подразделяющей их на режимные и системные, придется признать, что в конце XX века Россия оказалась именно в системном кризисе. Происходящие перемены вне зависимости от "авторских" замыслов, политических деклараций и иной конъюнктуры, объективно затрагивают фундаментальные основы российского общества: собственность, власть, национальное и государственное устройство, социальные и экономические интересы десятков миллионов людей, духовные ценности и ориентиры. Но что еще более важно, глубина кризиса и сила социальных потрясений совсем не гарантируют плодотворного разрешения конфликта, не ведут автоматически к смене изжившего себя общественного строя более прогрессивным. Гримаса истории может преподнести совсем неожиданный и нежелательный парадокс².

Вероятность подобного "выхода из кризиса" сегодня достаточно велика, что делает глубокий научный анализ происходящих событий настоятельной необходимостью. В этой связи нельзя не отметить один очевидный и печальный факт: вопиющее несоответствие масштаба, глубины и значимости происходящих в стране перемен их научному сопровождению или хотя бы уровню их научного осмысления. Приходится с сожалением констатировать, что сегодня, в конце XX века, основу политических борений и научных дискуссий в России, относительно путей и перспектив развития общества, составляет все тот же вопрос об особом пути России, о приемлемости или неприемлемости европейских образцов

развития, т.е. все та же дисскусия между западниками и славянофилами, начало которой относится к 40 годам XIX века³.

Причем, сожаление вызывают два обстоятельства:

первое - это то, что научный уровень нынешней дискуссии значительно ниже того, который был достигнут отечественной наукой еще в конце прошлого века;

второе - научные споры сегодня в значительной степени политизированы, т.е. служат совсем не тому богу, не истине, а политической конъюктуре, политическим интересам борющихся за власть группировок. Сказанное в полной мере относится и к одной из центральных проблем современной российской действительности: становлению новой государственности.

Актуальность названной проблемы обусловленна целым рядом важнейших обстоятельств. Во-первых, в силу некоторых объективных f причин изменились географические границы государства, численность его населения, национальный состав, что повлекло за собой неизбежные и весьма существенные перемены во внешнеполитической, административно-территориальной и иных областях деятельности. Складывается впечатление, что пока этот факт недостаточно осмыслен и проанализирован отечественной наукой, не вошел в ткань общественного сознания, далеко не всегда учитывается в практической политике.

Во-вторых, появление на политической карте мира нового государства - Российской Федерации совпало (разумеется, не случайно) с очередной крупномасштабной попыткой социальной трансформации Российского государства. В самом общем виде эту попытку можно охарактеризовать как переход от тоталитарного, сверхцентрализованного (политически, экономически и духовно) государства, с развитой и устоявшейся авторитарной системой управления, с многочисленным и весьма влиятельным бюрократическим аппаратом, к гражданскому обществу, правовому государству, с развитыми и легитимными демократическими институтами власти, самоуправлением граждан. рыночной экономикой и федеративным устройством.

^

Легко представить сколь интенсивным и трудоемким должно быть научное сопровождение этих реформ, каким должно быть качество научных исследований, посвященных реализации стратегических интересов российского общества.

В-третьих, необходимо признать, что указанные перемены происходят на фоне острого политического противоборства различных сил, имеющих если и не прямо противоположные представления о путях и перспективах развития российского государства, но радикально отличающихся по таким принципиально важным вопросам, как система государственного устройства и форма управления (президентская или парламентская республика, национально-территориальная или административно-территориальная федерация), судьба постсоветского пространства (признание распада СССР свершившимся фактом или борьба за его реставрацию), политические аспекты социально-экономического развития (вопросы собственности, социальной справедливости и др.).

Роль и ответственность науки, ученых в этом контексте состоит в том, чтобы внедрить в общественное сознание по возможности более цивилизованные представления о сущности происходящих в стране процессов, об объективности и неизбежности тех или иных обстоятельств, о возможных вариантах и последствиях различных концепций и схем. предлагаемых политиками, избавить общественное сознание от многочисленных предрассудков и мифологии, от бесцеремонного манипулирования недобросовестными политиками. При этом. представляется чрезвычвайно важным, чтобы ученые решали названную задачу, не будучи втянутыми непосредственно в политическую борьбу, оставаясь свободными в своих научных поисках и в просветительской деятельности⁴.

Принципиально важным в плане исследования проблем становления новой российской государственности является ретроспективный подход. Необходимо "вписать" нынешний этап российской действительности в многовековую ее историю, увидеть связь времен, ретроспективу и логику многочисленных реформ и революций, долгого и мучительного поиска

своего исконного облика, периодических и чаще всего, неудачных попыток одеться в европейские одежды, перманентные попытки гиппертрофирсвать свою уникальность, самобытность, бесконечные споры на этой почве западников и славянофилов, опустошительные крестьянские войны, чудовищные по своей жестокости гражданские войны, революции и контрреволюции, реформы и контрреформы... Есть ли в этой бесконечной череде крупных социальных катаклизмов какие-то закономерности, какая-то внутренняя логика? Звенья ли это единой цепи или цепь случайных я плохо ассоциирующихся событий? Что лежит в основе периодических российских потрясений: личные "достоинства" всевластных российских самодержцев, либо черты российской ментальности, русской души, временами удивительно покойной, временами мятежной?⁵

Сказанное в полной мере, а может быть и в первую очередь, относится к эволюции российской государственности. Рассматривая историю России через призму властных институтов и управленческих систем, нельзя не обратить внимание на то, что тысячелетняя история российского государства представляет собой причудливое переплетение, некую совокупность постоянных и переменных величин.

Сначала о величинах постоянных, о таких сторонах российской государственности, которые развивались перманентно, укреплялись и ширились от века к веку, модифицировались и мимикрировали, но сохраняли сущность свою и назначение⁶.

В ряду таких величин особое место занимает российский авторитаризм, который в отечественной науке квалифицируется и как общий принцип строительства и функционирования российского государства, и как некая родовая черта общественной жизни, и как духовная ценность⁷. Представляется очевидным, что современные попытки сконструировать демократические институты власти и адекватные им механизмы управления нуждаются, как минимум, в ясных и научно обоснованных ответах на вопросы: каковы природа и сущность российского авторитаризма, его признаки и проявления, насколько устойчива эта традиция в общественном сознании и на генетическом

уровне, в привычках отечественной бюрократии, в какой мере она может быть преодолена и в какой степени с ней необходимо считаться?

Другая, не менее важная традиция российской государственности -исключительно высокая роль отечественной бюрократии, что привело к уникальному явлению - формированию особого социального типа - класса чиновников⁸. Неординарность указанного феномена делает практически неприменимыми классические определения в духе веберовского понимания рациональной бюрократии, по причине чего нередко в науке сосуществуют прямо противоположные суждения и оценки российской бюрократии. С одной стороны, ее характеризуют как косную, негибкую, ке восприимчивую к новым идеям и реформаторскому потенциалу общества, не способную даже к частичной модернизации политической системы государства. Зарубежные исследователи, характеризуя высшую русскую бюрократию конца прошлого века, часто ссылаются на мнение П.А. Валуева, крупного государственного деятеля пореформенной России. Его уничижительные оценки российских верхов стали чуть ли не "хрестоматийными" для западной науки. Особенно часто цитируется следующее: "Что мы за жалкие государственные люди. Чтобы мы сумели предвидеть, организовать, представить, достичь! Вечно перебиваемся со дня на день и играем в своего рода лотерею в надежде, что крупно повезет. В Совете министров все рассуждают так, будто бы завтрашний день не наступит. Государственный Совет - обычный спектакль государственных дьяков XVII столетия. Наши государственные татары привыкли к выбору простых и поэтому вообще грубых средств для достижения правительственных целей. С министром внутренних дел нельзя говорить. Он не понимает, не знает, и не понимает и не знает что не знает и не понимает"⁹.

С другой стороны, отечественную бюрократию часто характеризуют с прямо противоположной стороны, называя ее могучей, всесильной, живучей, гибкой, умело приспосабливающейся к любым переменам в политическом строе, непобедимой и т.д. В порядке постановки проблемы, выскажу предположение, что справедливы и те и

другие оценки, с той лишь разницей, что в первом случае речь идет о конкретных людях, а во втором - о феномене, о явлении, о классе.

Заметное влияние на современную практику государственного строительства оказывает и такая прочная российская традиция как централизм. Россия много веков существовала как исключительно унитарное государство, что во многом объясняет нынешнее состояние местной автономии и самоуправления. Встав на путь децентрализации государственного управления, пытаясь разграничить компетенцию по вертикали, сформировать полноценную систему самоуправления, необходимо в полной мере осмыслить политические, экономические и социально-психологические традиции в этой области, умело проведя водораздел между действительной опорой на традиции и спекуляциями на эту тему¹⁰.

Что касается "величин переменных", то наиболее плодотворной здесь представляется попытка осмысления более частных, но не менее важных фрагментов истории российской государственности, связанных с парламентаризмом, земством, избирательным правом, идеологическими системами и другими государственными и общественными институтами.

При этом, важно проследить процессы зарождения и адаптации нетрадиционных для России социально-политических институтов. Это предполагает, с одной стороны, глубокий ретроспективный анализ, а с другой, - обобщение отечественного опыта инновационных реформ, его проекцию на настоящую и будущую практику государственного строительства.

Таким образом, совокупность поставленных задач и содержание исследования предопределяют его проблемное поле и особенности историографического обзора. Нам представляется более целесообразным не традиционный анализ монографических, диссертационных и иных научных публикаций (простое перечисление их заняло бы немыслимое количество страниц), а некоторые суждения по существу состояния и тенденций в развитии отечественного государствоведения.

Такой подход, как нам кажется, позволил бы точнее определить место данного исследования в общем научном процессе и в такой

фундаментальной сфере как история и теория государственного строительства в России.

Общепризнанной вехой в развитии отечественного обществознания считается 1956 год, когда в докладе Н.С. Хрущева ХХ-му съезду КПСС "О культе личности и его последствиях" была предпринята первая (правда, робкая и непоследовательная) попытка критического анализа управленческой модели Советского государства. Достоинство этого исторического факта, как стало ясно лишь по прошествии многих лет, состоит отнюдь не в глубине и научной обстоятельности анализа советской действительности (в этом трудно "упрекнуть" автора доклада), а в ознаменовании периода относительной либерализации общественной жизни страны вообще и отечественной науки, в частности. Некоторое ослабление идеологического прессинга на общественные науки самым благотворным образом сказалось на состоянии и перспективах научных изысканий по целому ряду фундаментальных проблем, включая и вопросы государственного строительства.

Долгие годы в СССР замалчивался (либо вовсе отрицался) факт непроизвольного взаимовлияния между западной и советской исторической и политологической школами. Огромный пласт западных научных исследований, посвященный советской истории и современности, был отнесен к заведомо пропагандистской и враждебной литературе, объединенной общим названием "советология" и рассматривался лишь как объект критики и контрпропаганды.

С высоты сегодняшнего времени и уровня понимания российских и международных проблем нельзя не отметить очевидного обстоятельства: при всей пропагандистской и конфронтационной заданности советологии вряд ли стоит недооценивать вклад западных ученых в разработку и осмысление актуальных проблем отечественного обществознания. Пропагандистские задачи, которые преследовали западноевропейские и американские историки и советологи, отразились, в частности, в "тоталитаристском" подходе к изучению развития советского общества, начиная с 1917 г.

Сам термин "тоталитаризм" ввел в употребление еще в 1925 году для характеристики своего режима Бенито Муссолини, воспользовавшийся философскими определениями одного из соратников, министра просвещения Д. Джентиле. В конце 20-х гг. авторы английских газетных публикаций обозначение "тоталитарный" уже распространяли и на режим Советского Союза, как альтернативу-антипод западному (британскому) парламентаризму¹'.

Несколько позже, начиная со Второй мировой войны, за рубежом началась целенаправленная исследовательская работа над выявлением истоков тоталитаризма. Естественно, что внимание западных ученых, разрабатывавших данную тематику в русле схемы либерального сознания и взаимоотношений его с окружающей действительностью, акцентировалось на проблеме тоталитарной личности, поисках социально-психологических, этических корней массовости тоталитарных движений. Таковой выглядит появившаяся в 1944 году, монография Ф. Хайека "Путь к рабству", а также известные труды Т. Адорно и X. Арендт¹². Для характеристики управления в тоталитарном обществе представляется продуктивным вывод Ханны Арендт о том, что тоталитарная система жизнеспособна только в условиях войны или материального дефицита в сочетании с политическим террором.

В конце 1952 года на симпозиуме в США концепция тоталитаризма получила нечто вроде официального статуса и "отлилась" в определение, носившее ярко выраженный управленческий аспект: "Тоталитарным можно назвать закрытое общество, в котором все - от воспитания детей до выпуска продукции - контролируется из единого центра". Безусловно, внимания заслуживает и оценка текущих государственных целей тоталитаризма англоязычным политологом Баррингтоном Муром, который квалифицировал их как стремление к "завоеванию, защите от врагов, недопущению (или навязыванию) государственной властью определенных социальных изменений"¹³.

Вскоре появились и другие исследования, в которых наметился комплексный подход к изучению тоталитарного "синдрома". Шесть его

базовых элементов выделили в своей работе "Тоталитарная диктатура и автократия" К.Фридрих и 3. Бжезинский:

1. единственная массовая партия, возглавляемая харизматическим лидером;

2. официальная идеология, которая должна признаваться всеми;

3. монополия на средства массовой информации;

4. монополия на все средства вооруженной борьбы;

5. система террористического полицейского контроля;

6) централизованная система контроля и управления экономикой¹⁴.
Изучение истории Советского государства и особенностей

управления в СССР вплоть до "перестроечного" периода в рамках тоталитарной схемы продолжалось на Западе и позже. Так, например, закон "самозамкнутости" (самовоспроизводства) тоталитарных систем сформулировал в 1962 году Дж.Х. Каутский. Под тоталитаризмом он понимал "набор методов государственного контроля, используемых при определенных обстоятельствах группой (или несколькими группами) лиц в целях сохранения и поддержания этого контроля" ¹⁵.

Одним из лучших социологических исследований советской государственности на Западе (с тех же позиций феномена тоталитаризма) до сих пор остается работа Р. Арона "Демократия и тоталитаризм", завершенная автором к 1965 году. В заочной полемике с советскими руководителями, меньшевиками, Л.Д. Троцким, американским социологом-марксистом К. Виттфогелем, биографом Троцкого И. Дойчером Арон приходит к выводу, что у истоков тоталитаризма в СССР стоял такой основополагающий (системообразующий) фактор, как "методы организации, действия" большевистской партии. Другое заключение Арона касается признания необходимости теоретического осмысления эволюции советской тоталитарной системы в комплексе. В этот комплекс исследователь включил все, по его мнению, существенное в смысле уже сформулированных характеристик советского режима, сделанных до второй половины 60-х годов. В результате получилось следующее толкование:

а) заслуга большевиков состоит в открытии метода
индустриализации, не известного до них, о котором они также не имели
заранее четкого представления;

б) метод использован политическим режимом, построенном на
сочетании абсолютной власти (одного лидера или группы) и
многочисленной бюрократии, выполняющей всю совокупность функций,
связанных с техническим, хозяйственным, административным и
идеологическим руководством;

в) этот бюрократический абсолютизм напоминает аналогичные
явления прошлого, т.к. подобные государственные структуры были
присущи многим азиатским империям, но советский режим сохранил
своего рода рефлексы, обусловленные революционным происхождением;

г) на обычные черты бюрократических деспотий накладываются
воля к переменам, присущая революционной партии, и идеология
рационалистического толка (западная по происхождению), сама по себе
представляющая критику действительности;

д) наконец, современное индустриальное общество наделило
советский режим средствами, которыми не располагала в прошлом ни одна
деспотия. Это - исключительный контроль над средствами убеждения и
новые методы психологического воздействия¹⁶.

Особую роль вождизма у большевиков, чреватого "культом личности" (а в перспективе- движением к образованию тоталитарной системы в РСФСР после смерти В.И. Ленина), подчеркивал создатель политической биографии И.В. Сталина, американский политолог Р. Такер¹⁷.

Пока западная общественная наука "переваривалась в котле" тоталитарной концепции, реагируя на перипетии сначала "холодной войны", а потом и хрущевской "оттепели", в недрах ее зародилось новое направление, именуемое адептами "школой социальной теории". Один из сторонников названного направления, американский историк Л.Ю. Холмс, отмечал, что оценки советологами советской истории (особенно сталинского периода) через призму "тоталитарной модели" стали утрачивать монополию в связи с "ослаблением международной

напряженности и более облегченным доступом к архивным материалам" в начале 70-х гт¹⁸.

Эта тенденция, появившаяся в западной науке, подмечалась и в советской историографической литературе со ссылкой на такие авторитеты англоязычной исторической науки как Р.Дэниелс, Ш. Фитцпатрик, С. Коэн, тот же Р. Такер и др. По мнению Г.А. Бордюгова и В.А. Козлова, после XX съезда КПСС термин "тоталитаризм" в качестве "пропагандистского сверхупрощения советской реальности" уступил место понятию "сталинизм" на западных симпозиумах и конференциях. Иначе говоря, хронология советского тоталитаризма вдруг начала стремительно "сжиматься" за счет изъятия из его историческо-понятийного контекста таких значимых по содержанию и контрастных по отношению к сталинскому времени периодов как НЭП и хрущевское реформаторство¹⁹.

В то же время "государственное" направление советологии, которое рассматривает сталинизм в виде логичного продукта властной деятельности тоталитарной партии, сросшейся после захвата власти в 1917 году с государством еще при Ленине, вошло в состояние если не открытой полемики, то в позицию взаимодополняющей конкуренции с уже упомянутой "школой социальной истории". Западные ("буржуазные") историки и политологи, получившие доступ (с разной степенью ограничения) к нашим архивным материалам, обнаружили, что "история российской нации не является простым отражением деятельности государства". Для полноты и объективности воссоздания исторической правды поэтому "поднимался на щит" учет таких политических реалий, как "исторические, социальные, культурные, экономические факторы; взаимодействие и противодействие классов, институтов власти, групп, поколений, идей и личностей". Работа в архивах привела часть советологов к убеждению о том, что "политика советского государства (возможно, даже террор) имела социальный резонанс; партийно-государственные инициативы были отчасти реакцией на реальные (и воображаемые) социально-экономические условия; политика центра иногда отражала инициативы, поступающие снизу; подразделения внутри аппарата сознательно обращались за поддержкой к определенным слоям

общества; народная культура во многом формировала общество и правительство, особенно в 30-е гг.; профессиональные группы не без успеха защищали свою независимость и этику"²⁰. Американская исследовательница Шейла Фитцпатрик сочла даже нужным отметить факт "неформального процесса договоров между режимом и социальными группами", что, по ее мнению, "имело огромное воздействие на воплощение политики", т.е. на характер и практический результат сталинской "революции сверху"²¹.

Несмотря на "западноподобность" приведенных выводов и некоторую их научную наивность, выразившуюся в преувеличении обратной связи, приверженцы "социальной истории" поставили очень серьезную проблему и, по-существу, способствовали повышению уровня объективности советологии за счет введения в научный оборот нового, весьма ценного фактического материала по социальным отношениям в Советской стране. В качестве типичного примера такого комбинированного подхода к отдельным сюжетам советской истории хотелось бы сослаться на работу Т. фон Лауэ "Почему Ленин? Почему Сталин?". Концепция модернизации (применительно России), изучавшаяся фон Лауэ, по мнению его коллеги Холмса, "в значительной части представляет "государственническое" направление (школу)... Но одновременно она (т.е. концепция - М.С.) представляет российское общество важным участником процесса"²².

Классическим вариантом сочетания "государственнического" и "социального" методов при исследовании различных аспектов Гражданской войны в России можно считать труд американца М.Бернштама, который привлек и проанализировал огромное количество мемуарных, документальных, архивных источников (в том числе и из местных архивов), всесторонне учел и оценил исследования своих советских и западных коллег, что позволило создать во многом весьма широкую и убедительную социально-политическую и демографическую картину нашей Гражданской войны. Кстати, один из основных выводов Бернштама звучит следующим образом: "Соединение тысячелетних традиций восточного тоталитаризма с современным коммунистическим

движением, при использовании достижений индустриальной цивилизации Запада, при руководящем имперском центре в Германии, - все это вместе должно было обеспечить коммунизму необратимую всемирную победу. Но такому Drang nach Osten коммунизма на тоталитарно-социалистический Восток мешала оказавшаяся на дороге православная Россия. ... Напоровшись на всенародное сопротивление России, коммунизм застрял в ней и не смог одним ударом блицкригом выполнить свою всемирно-историческую миссию"²³.

Новации западной историографии, формировавшиеся на протяжении более чем тридцатилетнего периода, живо интересовали и многих советских ученых. Необходима была лишь иная, более или менее устойчивая политическая конъюнктура в СССР для того, чтобы процесс методологического взаимовлияния (а следовательно и взаимообогащения) идейно противоположно ориентированных исторических школ приобрел интенсивность и стал необратимым.

В определенной степени именно западная (и эмигрантская) наука повлияла на появление так называемой "концепции альтернативности" развития социализма в СССР²⁴. Но, разумеется, решающим обстоятельством в этом деле стало выступление М.С. Горбачева на торжественном заседании, посвященном 70-летию Октябрьской революции и его же доклад на XIX-й Всесоюзной конференции КПСС 28 июня - 1 июля 1988 г.

Именно там и было продемонстрировано искреннее стремление руководства КПСС вернуться к "ленинской концепции социализма", отмежевавшись от "деформаций социалистической идеи", связанных с культом личности Сталина²⁵. Вскоре после этого тема "сталинизма", как крайне непродуктивной и бесперспективной антитезы ленинизму в плане реализации социалистической модели государственного и общественного устройства, превратилась в настоящий лейтмотив исторических и иных обществоведческих публикаций в СССР²⁶.

Надо сказать, что политическая конъюнктура тех лет, проистекавшая из факта безраздельной политической и идеологической монополии КПСС, еще значительно довлела над высказываниями многих

известных отечественных обществоведов. Данное обстоятельство поддерживало их желание ограничиться в своих исследованиях теми рамками, которые прямо или косвенно указывались постановлениями высших партийных органов или содержанием выступлений на партийных форумах Генерального Секретаря ЦК КПСС и членов Политбюро. Весьма характерным, к примеру, выглядит заявление известных авторов Л.А. Гордона и Э.В. Клопова, которые, формулируя задачи своей работы, сосредоточились на попытке "продвижения к более честному, более реалистичному (Курсив мой. - М.С.) пониманию истории 30-40-х годов с помощью нового, свободного от былых ... (Курсив мой. - М.С.)... (в том числе и внутренних) ограничений прочтения общеизвестных и общедоступных источников"²⁷. Ю.А. Поляков же выразился еще сдержаннее: "Не пересматривать старые партийные решения - это историку не дано, - а оценишь их объективно, вычленяя содержащиеся в них неверные, преувеличенные, обусловленные влиянием Сталина положения"²⁸.

"Пограничная ситуация" во внутренней политике КПСС, поиски "золотой середины" между объективной истиной и партийностью исторической науки, конечно сдерживали интенсивность перевода ее на новые исследовательские методы, снижали научную глубину самих исследований. Активно, к примеру, сторонниками "постепенности" перестройки исторического познания тогда критиковалась позиция А. Ципко и его единомышленников, усомнившихся в научности социалистических взглядов К. Маркса, Ф. Энгельса и опиравшегося на их учение Ленина²⁹.

Однако жизнь не стояла на месте. Одним из симптомов поступательного прогресса в советской обществоведческой науке отчасти можно считать несколько запоздалое (по сравнению с Западом) оживление в области изысканий по "тоталитарно-государственной тематике". Так, в апреле 1989 года в Институте философии АН СССР по инициативе Всесоюзных ассоциаций молодых философов и историков прошла первая научно-теоретическая конференция "Тоталитаризм как исторический феномен". В ней участвовали не только советские философы, историки.

экономисты, политологи, но и специалисты из США, ФРГ, Польши, что
придавало названному форуму международный характер. И хотя в
предисловии, написанном А.А. Кара-Мурзой, признавалось присутствие
своеобразного "комплекса провинциальности", "витающего над
говорящими и пишущими" (равно как и "читающими" в СССР о
тоталитаризме), результаты обмена мнениями оказались довольно
плодотворными. Что касается сущностных характеристик государственной
власти, управления и бюрократической номенклатуры сталинского
режима, то их здесь было дано немало. Сосредоточенность участников на
таких глобальных проблемах как происхождение тоталитаризма, его
жизнеспособность, трактовке его наиболее важных признаков в
дихотомических парах "власть - личность", "власть - массы", "традиции -
заимствование", "идеология - практика", - способствовала появлению
отдельных, но точных оценок, имевших для их авторов статус "отправных
точек" для дальнейшей работы над проблемой. Так Л.А. Седов отметил
присущее тоталитаризму "возобладание власти над обычаем и законом",
В.А. Шапинский и СВ. Волков попытались "развести" ролевые функции
партии и государства в тоталитарной системе, настаивая на тезисе о том,
что государство при тоталитаризме - вторично и представляет собой лишь
"инструмент идеологической власти, или буфер, оттягивающий на себя
недовольство населения в моменты кризисов. А поскольку истинная власть
принадлежит здесь не государству, а партии, тоталитаризм есть отрицание
государства"³⁰. Наряду с некоторой поспешностью обобщения,

происходящей от стремления "по-философски" обобщить параметры любого явления и как можно быстрее зафиксировать их в схеме (модели), нельзя не отметить в целом верное понимание тенденции сокрушения тоталитарным режимом всех "нормальных" (т.е. признанных необходимыми в общецивилизованном смысле) элементов общественного устройства, в том числе и такого государства, которое в отличие от ведущих тоталитарных институтов (воли вождя, партийной номенклатуры, карательных органов), "так или иначе апеллирует к писаному закону".

Из статей, вышедших по материалам конференции, интерес в плане истории управления в СССР представляют публикации И.А. Зевелева.

назвавшего предпосылки формирования "индустриального

тоталитаризма" при Сталине; А.Л. Алюшина, вскрывшего патерналистско-этатистские корни сталинизма и их связь с общественным обыденным сознанием масс после окончания Гражданской войны; А.В. Иванова и В.А. Лоскутова, исследовавших процесс отчуждения классовой природы диктатуры пролетариата от самой этой диктатуры³¹. Естественным продолжением дискуссии о "тоталитаризме" в СССР стали позднейшие публикации в специальных изданиях. Типичной среди них можно назвать большую статью Н.В. Загладина в нескольких номерах журнала "Кентавр" за 1992 год. Элемент развития историографии здесь прослеживается в позиционном заявлении автора, "отодвигающего" отправную точку становления тоталитаризма советского периода в дореволюционную эпоху, когда "российская социал-демократия приняла ленинские идеи", тем самым создав (в виде большевистской партии) политический инструмент установления тоталитарной диктатуры, в результате чего, возможность ее наступления становилась лишь вопросом времени³².

Методологические и историографические огрехи, проистекающие из крайней засоренности науки как старыми, так и новыми, характерными для постсоветского периода политическими догмами, вплоть до наших дней позволяют некоторым авторам отстаивать тезис о кризисе исторического познания в России³³.

Однако вряд ли правомерно придерживаться подобных крайних суждений: ведь процесс научного познания неустраним объективно никакими политико-конъюнктурными реалиями, а иллюзии на этот счет порождены попытками интерпретировать новые факты через призму научного сознания, сформировавшегося в условиях тоталитарного режима. Иными словами, не кризис науки, а кризис профессиональной подготовки и привычной научной ментальности по преимуществу характеризуют состояние и перспективы исследовательской результативности историков и политологов России на сегодняшний день³⁴.

Показательным и обнадеживающим на этом фоне выглядит созревание в границах отечественной историографии научной школы

социокультурного подхода к событиям российской истории в целом, и к государственно-управленческому их аспекту, в частности³⁵.

Наиболее последовательным адептом ее в России является В.П. Булдаков. Подобно вышеупомянутому американцу Л. Холмсу, он решительно отвергает этатистский метод изучения советской истории, когда императивной силой, формирующей все и вся в обществе и процессе управления, объявляются высшие властные структуры. Стремясь проследить ход становления российской государственности "снизу", В. Булдаков опирается на феномен евразийской специфики российских этносов ("хомо россикус"). Согласно анализируемой концепции, именно эта специфика обеспечила и продолжает обеспечивать имперский облик российского государства, а также "кризисный ритм российской истории как естественную форму существования евразийского суперэтноса". Причем, пишет В. Булдаков, "Россия - это пространство "естественного" хаоса, который лишь эпизодически подмораживался государством из геополитических соображений"³⁶. В соответствии с парадигмой "социальной истории" для России в XX веке В. Булдаков видит дважды повторившейся цикл "смерти-возрождения" империи. Несомненно интересна у этого исследователя и методика ответа на вопрос о причинах слабой эффективности российского модернизирующего (в замысле) реформаторства, - о том, почему реформы здесь "всегда рано или поздно провоцировали смуту". Для нашей работы весьма продуктивна оценка В. Буддаковым состояния государственности и системы управления РСФСР к концу Гражданской войны: "Политика "военного коммунизма" провалилась во всех отношениях: рынок не был уничтожен, а лишь приобрел уродливые формы; власть лишилась социальной поддержки и опиралась на различные формы насилия, а также на инерцию сделанного в прошлом выбора. Качественно новой системы управления создать не удалось, хотя никуда не годная управленческая элита сформировалась. Именно она определила лицо внутренней политики коммунистической государственности на многие десятилетия"³⁷.

Обзор "поворотов" в истории советской государственности В, Булдаков доводит до событий начала октября 1993 года в Москве. При

этом, по мнению исследователя, каждый такой поворот в прокрустовом ложе имперства сопровождался сменой ведущей идеологии, спускаемой "сверху" номенклатурой сначала для восстановления имперской государственной системы (после Гражданской войны), а затем для предотвращения ее распада (в ходе и по окончании Великой Отечественной войны). Последняя-то и стала первым водоразделом между властью и народом, которому именно война дала "шанс распрямиться под бременем имперства" и одержать победу над внешним врагом. Смерть Сталина, неуклюжее и бесперспективное реформаторство Н.С. Хрущева положили начало новому циклу имперского кризиса на фоне все большего расхождения народа и власти по разным социокультурным измерениям. Уже "в 1961 г., пишет В.Булдаков, - оказался включен массовый механизм развала империи. Смещение Хрущева и застой "эры Брежнева" не смогли спасти положение"³⁸. Нет нужды пересказывать критическую аргументацию названного автора в адрес горбачевской "перестройки". Естественно звучит и переход В.Булдакова к политологическо-рекомендательной части экскурса в российскую историю. Очень убедителен и анализ просчетов политиков и характеристика элементов политической системы современного государственного режима в России. Лишь в двух случаях (причем, в первом- лишь отчасти) в высказываниях В.Булдакова можно усомниться.

Во-первых, трактовка современной ситуации в стране как "новой политики революционной трансформации российской сложнооргани-зованной системы (неоимперства. - М.С.) под воздействием мировой суперсистемы" и предлагаемый выход из создавшегося положения не за счет "новой буржуазии, номенклатурной приватизации и столичных политиков", а путем использования созидательного потенциала "мелкого бизнеса провинции и местного самоуправления" безусловно нуждается в дальнейшей научной конкретизации с учетом реальности самых последних лет.

Во-вторых же, в концепции Булдакова просматривается логическое противоречие. Критика П.Б. Струве, С.Н. Булгакова и особенно Н.А. Бердяева за доктринерство и умозрительность, "метания между реформой

и революцией", с одной стороны, у Булдакова уживаются с выдвинутым им тезисом о том, что поскольку современная историография (из-за запредельной степени фальсифицированности нашего прошлого) не способна создавать историософский (т.е. адекватный изучаемой эпохе. -М.С.) уровень мышления, "наиболее эффективно - провоцирование теорией фактического материала... "³⁹.

Начало 1990-х гг. было отмечено интенсивным процессом издания солидных монографий и учебных пособий по истории российского и советского государства, управления и законодательства. Хотелось бы отметить работы Э. Карра, Д. Боффы и Н. Верта⁴⁰, позволившие временно компенсировать засилье концептуальной "монокультуры" сталинизи-рованного марксизма в учебном процессе. Первые два из названных авторов к моменту появления их книг на русском языке в принципе разделяли основные положения марксистской доктрины о классовой борьбе, о закономерности (или, по крайней мере, о возможности) смены капиталистического строя социалистическим. Однако и Карр, и Боффа признавали, что уже во время Гражданской войны социалистическая идея подверглась существенной и даже во многом необратимой деформации, сначала под влиянием "элементарной реакции" большевиков и создаваемых ими государственных структур "на грубую действительность", а потом - под давлением злой воли Сталина⁴¹. С другой стороны, оба исследователя указывали на противоречивость истории советского государства, на наличие в ней "творческих моментов", связанных с элементами политического плюрализма в 20-х, начале 30-х и середине 50-х гг. Наряду с "авторитарными, казарменными, полицейскими чертами" сталинского государства и общества Боффа, например, указывал и на несомненные достижения СССР: "Колоссальные национальные задачи, - писал он, - индустриализация, просвещение были поставлены и решены"⁴². Многие наблюдения итальянского историка-журналиста по поводу развития советской государственности (эволюции Советов, становления федерации в национальных отношениях, формирования основ "деспотического централизма" в партии и сфере управления и т.д.) не утратили научной ценности и по сей день.

Но в большей степени соответствует современному уровню развития историографии, на наш взгляд, вышеназванный учебник Н. Верта. В предисловии к русскому изданию 1992 года этот французский историк декларировал свое критическое отношение как к теориям советской официальной историографии, так и к сторонникам школы "тоталитаризма", которые "не видели ни одного динамичного исторического процесса в застывшей системе, где всемогущее Государство подчиняется лишь собственным законам (сводившимся в основном к понятиям безальтернативное) и объясняется лишь через посредство собственных определений"⁴³.

Сам Верт, дабы избежать ошибок предшественников, объявил себя приверженцем деидеологизированной истории СССР и постарался "понять сложные взаимоотношения общества и порожденных им институтов, не рассматривая как единственный объект анализа политическую власть и средства ее осуществления (Государство, Партию, Идеологию)". Для этого, при анализе истории государственной жизни, французским исследователем дополнительно учитывались результаты динамики экономических и общественных факторов. Надо сказать, что автору удалось выдержать задуманную структуру книги до самого конца повествования (т.е. до момента распада СССР в конце 1991 года). "Костяком" его является последовательное (в рамках общепринятой периодизации - со второй половины XIX и до начала 90-х гг. XX вв.) рассмотрение таких сюжетов, как: система организации власти, ситуация в экономике, положение и взаимоотношения социальных групп, особенности политической борьбы, общие итоги развития в финале конкретного периода. Когда (по хронологии) история страны теряла стабильность, Верт умело переходил к анализу причин и описанию событийной канвы социальных и внешнеполитических конфликтов. Много внимания на страницах учебника уделялось национальному вопросу, реформам и контрреволюции. Ощущение некоторой слабости позиций автора возникают из-за "неразвернутости" многих выводов: Верт как бы обрывает содержание предыдущего раздела (перед тем как перейти к следующему) констатацией какого-либо факта, статистических данных,

высказывания того или иного деятеля. Вместе с тем, упрек в недостатке "теоретичности" труда Верта может быть отчасти снят, если иметь ввиду его жанр - учебное пособие, признав вместе с тем, что работа все же выходит за рамки такового по своему исследовательскому уровню.

Особую историографическую группу, в контексте изучаемой темы, составляют отечественные учебники. Самым первым опытом названного плана можно считать пособие, созданное коллективом Российского гуманитарного университета "Наше Отечество: опыт политической истории".

Огромная работа, проделанная по подготовке двухтомника (и особенно второго тома), с одной стороны, не может не вызвать уважения профессионального историка, но с другой, - следует все-таки констатировать, что она была жестко нацелена, прежде всего, на "сокрушение" сталинской версии советской истории путем введения в научный оборот "фактов, извлеченных из ранее недоступных или замалчиваемых исторических источников". И хотя авторская "команда" решительно отмежевывалась от возможных обвинений в свой адрес по поводу "очернительства" истории Отечества, старалась приблизиться к объективной и взвешенной трактовке, проблемности показа политических коллизий советского периода, - общая стратегия издания выразилась в двух основных оценочных положениях:

а) СССР - является "родиной тоталитаризма";

б) в течение 70-ти с лишним лет Советский Союз отнюдь не строил
социализм, а напротив, - "переживал величайшую за всю мировую
историю трагедию, - с ее произволом, жестокостью, преступлениями,
вандализмом"⁴⁴.

Общий "разоблачительный" замысел книги, конечно же, не предполагал отказа от "идеологизации" перипетий исторического процесса в СССР. Она оказалась всего лишь "вывернутой наоборот" и поставлена в конфронтационную позицию по отношению к официозной советской историографической традиции. Как ни досадно это сознавать, но приходится констатировать, что авторы пособия допустили известное "забегание вперед", когда поспешили объявить 12 июня 1991 года

моментом "поистине исторического выбора: от тоталитарных оков - к правовому государству, от формально-пропагандистской идеологии "человеческого фактора" - к Человеку"⁴⁵. Сами участники предприятия не скрывали своей историографической пристрастности, стремления следовать в фарватере новой "демократической конъюнктуры". "Историческое сознание, - говорится на одной из заключительных страниц пособия, - это отношение к прошлому, связующее наше представление о нем с сегодняшним миром социальных и политических явлений.... Диалог с прошлым превращается в поиски жизненных ценностей, в обретение человеком социальных ориентиров и приоритетов"⁴⁶.

И все же, высказанные здесь сомнения и замечания не умаляют достоинств названной работы. Наиболее сильной ее стороной видится введение в научный оборот огромного количества "острого" фактического материала, виртуозное (в профессиональном плане) изложение канвы событий, проблемность постановки многих важных вопросов в контексте российской и особенно советской истории. Предпринята попытка проследить и выявить социально-политические истоки формирования механизма тоталитарного государства, причин неудачной реформаторской политики в 60-80-х гг. XX в. в СССР, дать персональную оценку исторической роли в этом процессе конкретных деятелей - В.И. Ленина, И.В. Сталина, Н.С. Хрущева, Ю.В. Андропова и др.⁴⁷ Остается добавить, что в течение 3-4 лет "Наше Отечество" хотя бы частично компенсировало отсутствие отечественной учебной литературы, написанной с новых методологических позиций, как на книжном рынке, так и в вузовских библиотеках.

С 1992 года тема истории российской (и советской) государственности и государственного управления продолжала у нас оставаться "в моде". Нет никакой возможности не только оценить, но даже и перечислить все то, что появилось тогда в печати и предлагалось учащимся (а также всем интересующимся историческим прошлым страны) со стороны политологов, историков и публицистов. Одним из наиболее удачных изданий следующего трехлетия представлется двухтомный курс лекций по истории России под редакцией профессора Б.В. Личмана,

созданный коллективом екатеринбургских преподавателей⁴⁸. Интересно, что авторы, пожалуй, впервые в стране, сознательно отказались от упрощенного и пристрастного изложения событий в ключе какого-либо одного историографического направления, хотя очень много внимания уделили именно историографии. Помимо четырех глобальных интерпретационных подходов к изучению исторического процесса (христианского, всемирно-исторического (линейного), культурно-исторического, цивилизационного), изложенных во "Введении", каждой из десяти лекций, включенной во второй том, предпослан историографический раздел, в котором приводятся сведения о развитии исторической науки по поводу отдельных периодов российского прошлого. В результате получился как бы непрерывный "историографический ряд", позволяющий читателю сопоставить разнообразные точки зрения на крупнейшие (узловые) моменты истории России, начиная со второй половины XIX и заканчивая началом 90-х гг. XX в.

Тематику каждого раздела (кроме историографического сюжета) дополняют рубрики: "Россия и мир", "Экономика", "Культура и быт" и, что особенно важно для пишущего эти строки, - "Государство и право". Такая структура уральского пособия позволила сжато, но объективно "совместить в тексте приемы, разработанные до этого историками государства и методику исследования, присущую сторонникам социальной школы".

И все-таки плановый объем книги, видимо, не позволил ее создателям достаточно подробно остановиться на таких сюжетах как номенклатурная природа сталинской государственной системы, история национальных отношений в СССР. Вряд ли полностью можно согласиться с тем, что "вся атмосфера гражданской войны была пронизана антигосударственной, антирусской идеологией"⁴⁹ (очевидно со стороны большевиков? - М.С.). С 1919 г. большевики все чаще стали использовать в пропаганде "патриотическую карту", в результате чего, кстати, впоследствии сложился историографический миф о "трех походах Антанты" на РСФСР.

Оригинальный опыт соединения политического и исторического знания недавно воплотился в пособии "Политология на российском фоне"⁵⁰. Подобно екатеринбуржцам, авторы этого сочинения тоже "стремились изложить не односторннее, а уравновешенное знание" о политике, объединяя научные достижения двух политологических школ: той, для которой "основная политическая категория - народ и главный принцип политики - народное благо" и так называемых, - "моралистов", что "считали основой политики мораль, общечеловеческие нравственные ценности", зафиксированные в библейских заповедях. Подобный подход позволил насытить книгу, с одной стороны, - многочисленными ссылками на высказывания известных мыслителей прошлого, а, с другой - обильным фактическим материалом. Последний (как это постоянно практикуется в политической науке) несет в себе в основном иллюстративную нагрузку, необходимую для подтверждения теоретической схематики, предлагаемой читательской аудитории. Главным вопросом для авторов остается объяснение феномена цикличности российской истории, благодаря которому российское общество "вращается в заколдованном круге: решив одну проблему, как правило, создает немало новых, еще более сложных"⁵¹. Компенсация утраченных нашим обществом идеологических стереотипов социализма, что привело, по мнению авторов, к дезориентации населения и росту его отчужденности от государственной власти, реализуется составителями книги частым обращением к текстам Священного Писания. В работе много определений; написана она хорошим стилем, что облегчает восприятие содержания, научного по сути и популярного по форме.

Среди массива учебной и научной литературы, посвященной истории государственного и муниципального управления в России, особого внимания, безусловно, заслуживают труды Т.П. Коржихиной. Главным из них является капитальная монография "Советское государство и его учреждения (ноябрь 1917 - декабрь 1991)", переработанная и вышедшая вторым изданием уже после смерти автора⁵². Рецензия на это сочинение совсем недавно появилась в журнале "Кентавр"⁵³. В прошлом году в рамках программы "Обновление гуманитарного образования в России" была напечатана еще одна книга Коржихиной (в соавторстве с

А.С. Сениным)⁵⁴. Ведущие концептуальные идеи, которыми руководствовались соавторы при написании данного сочинения, по-сути дела не выходят за границы взглядов, обозначенных выше при анализе "Политологии на российском фоне". Те же самые "больные" проблемы: разрыва повторяемости циклов исторического пути России, преодоления отчужденности народа от власти, сохранения общества через идею государственности, традиционного несоответствия у нас процесса гражданского освобождения от политического и т.п., - органично "вписаны" в структуру работ Коржихиной и ее единомышленников и соответствуют современному историографическому уровню. Например, и это весьма показательно, Коржихина и Сенин довольно аргументированно обосновывают свой отказ от употребления модного ныне выражения "тоталитаризм"⁵⁵. К числу несомненных новаций (как уже отмечали рецензенты) относятся "четкие продуманные определения" таких терминов, как "государственность", "административно-командная система" (АКС), анализ ее черт и причин появления. Особенность советской власти (и об этом как раз еще не говорилось) Коржихина и Сенин верно увидели в преемственности между ней и авторитарностью, над-общественного характера российской власти XIX столетия, эволюционировавшей в условиях "догоняющего типа развития" страны⁵⁶. Особенно интересна 7-я глава работы, посвященная советскому федерализму, поскольку тут Коржихина использовала не только факты из недавно опубликованных документов партийных и советских органов власти, но и логично включила в контекст повествования новейшие разработки молодых ученых по истории национального вопроса в Советском Союзе⁵⁷.

И все же, думается, что отдельные выводы Т.П. Коржихиной, нуждаются в уточнении. Прежде всего, это можно отнести к сформулированным исследовательницей причинам установления АКС: "неверные решения при выборе путей развития экономики, острейшая внутриполитическая борьба, в которой большинство приняло сторону тех, за кем была сила, а не истина, и в ходе которой власть была узурпирована сначала узким кругом партийных верхов, а затем - одним человеком" и,

наконец, - "крайне низкий уровень общей и политической культуры подавляющего большинства населения". Сами по себе такие оценки не вызывают серьезных возражений, поскольку их легко можно подтвердить фактами. Однако, сместить акценты, как нам кажется, необходимо.

Во-первых, между всеми тремя причинами существовала более тесная, глубокая и закономерная системообразующая связь, т.к. на их почве все-таки родилась система, о чем, собственно, и говорится в работе уважаемой Татьяны Павловны. Эта система, согласно тем же утверждениям, уже в начальный период Гражданской войны имела в своей основе два порока. "Во-первых, начался отрыв исполнительной власти от трудящихся и ослабление контроля за ее деятельностью со строны самого Совета. Во-вторых, исполнительная власть обнаружила тенденцию к сращиванию с партийными органами из-за низкой политической культуры масс" и особой ролевой функции политической партии в России (партия для захвата власти, а не реформизма)⁵⁸.

Во-вторых, уместно тогда задать вопрос: а существовала ли в таком случае перспектива принятия верных решений в будущем, и если существовала, то какие критерии могли гарантировать их "верность" (польза трудящихся, "небольшого руководящего партийного меньшинства", либо узурпатора)? Чреватость подобной системы власти отчуждением от народа, позволяет настаивать и на сохранении удобных и уже ставших общепринятыми для ее обозначения "рабочих" понятий -"авторитарная" с тенденцией превращения в "тоталитарную". Думается, напрасно некоторые исследователи поспешили отказаться от такой терминологии, ибо термин "административно-командная" тоже не совсем "разводит" представления об отличиях состояния государственности и управления в СССР в разные периоды его существования. Между прочим, многие наши ученые признают правомерность употребления названных категорий в своих изысканиях и научных контактах с коллегами⁵⁹.

Как уже говорилось выше, "хрущевскому" и "брежневскому" периодам в отечественной историографии "не повезло". Отдельные главы в упомянутых выше учебных пособиях и монографиях, немногочисленные публицистические статьи, где отмечалась противоречивость личности

Хрущева и посредственность - Брежнева, совершенная недостаточность источниковой базы (многие документальные источники по названным периодам так и остались "закрытыми") и, наконец, утрата политического интереса к уходившим лидерам со стороны преемников и их соратников, обусловили то, что чуть ли не одинокое предложение Ф. Бурлацкого об углублении исследований по тематике "понятия застоя" в принципе осталось без ответа. Единственная объемистая монография по данной проблеме вышла в 1990 году, когда ближайшей судьбы КПСС не подозревал почти никто, и надежда на обновление партии и социализма сохранялись у горбачевского руководства страны⁶⁰. Работа оказалась выполнена на очень скудном количестве источников (в основном с использованием партийных постановлений, речей последних Генеральных секретарей ЦК КПСС, работ основоположников марксизма-ленинизма, публикаций в советской и партийной прессе, статистических сборников, газет и документов ЦПА ИМЛ)⁶¹.

Первой монографией, где давалась квалифицированная оценка бурных политических событий апреля 1985 - весны 1994 гг., стала книга В. Согрина "Политическая история современной России"⁶². Автор, профессиональный историк и журналист-политолог, подробно (буквально "по горячим следам") изучал предпосылки и условия неудачи "перестройки", затеянной М.С. Горбачевым и провалов либерально-модернизаторского курса Б.Н. Ельцина. Работа Согрина основана на мощном источниковом комплексе периодической печати. В тексте мало политологической терминологии, но повествование отличается динамикой, очень точным языком и, самое главное, доказательством закономерности последовательной смены наличных политических сил у "руля" управления страной.

В последнее время в научной печати предпринимается немало попыток осмысления параметров современного политического режима в России и процесса управления в ней. Как правило, статьи на данную тему имеют крайне критическую направленность в отношении нынешнего руководства страны⁶³. Чаще всего речь в них идет о "дезинтеграционных процессах" в сфере функционирования властных институтов, о

несовершенстве формирования правящей элиты, о кризисе национальной политики, о прогрессирующей дестабилизации управления экономикой, об отсутствии национальных идеологических символов, как непременного условия нормальной "работы" власти на всех уровнях.

Подавляющее большинство этой обличительной литературы завершается лавиной рекомендаций, лейтмотив которых один и тот же -"как выйти из кризиса". При этом, раздражительность тона рекомендателей постоянно возрастает, а содержание прогнозов и предложений поляризуется: от настойчивых требований строго следовать в управлении политологическим схемам Запада - до доказательств необходимости скорейшего установления в России режима настоящего авторитарного типа и ограничения политических свобод.

Подводя итог историографическому разделу работы, хотелось бы отметить, что достигнутый отечественной и западной исторической и политической наукой уровень, дает немалые возможности для ретроспективного и (в методологическом отношении) достаточно корректного анализа эволюции властных отношений и институциональных структур в истории Российского государства. При этом, представляется чрезвычайно продуктивным использование имеющихся методик исторического и политологического исследования⁶⁴.

Актуальность теоретической разработки проблем государственного строительства, ее практическая значимость для современных поисков, а также состояние и уровень научной проработанности исследуемых вопросов предопределили цель данного исследования: выявить и сформулировать закономерности развития политико-правовых и административно-управленческих форм властных отношений в России путем анализа институтов государственной власти, государственного управления и политико-административной элиты как элементов политической системы и атрибутивных составляющих российской государственности.

Поставленная цель определяет и комплекс задач, посредством которых она реализуется:

периодизация истории российского государства по критериям качественной определенности политической системы и политического режима,

выявление особенностей и существенных признаков институтов государственной власти и управления, определяющих логику и преемственность их развития,

- анализ институциональной структуры, нормативной базы и
методов государственного управления в рамках исторических типов
российской государственности,

социокультурный и функциональный анализ исторических типов политико-административной элиты, способов ее рекрутирования и вариантов ее трансформации,

определение оптимального соотношения между инновациями и традициями в процессе реформирования и модернизации государственного управления и государственной службы применительно к современному этапу развития политической системы.

Объкт исследования - Российское государство как структурированное целое в его динамике и самодвижении. Поэтому в поле исследования оказываются исторические формы властных отношений в России, а также эволюция институциональной и функциональной структуры государственной власти и управления.

Предметом исследования является процесс трансформации политико-правовых институтов и механизмов государственного управления, определяемый взаимодействием традиций и инноваций в теории и практике государственного строительства в России.

Источниковая база исследования включает широкий круг источников, содержащих ценные сведения по проблемам истории, теории и современной практики государственного строительства. В первую группу

источников следует отнести сборники законодательных актов Российского государства, такие, к примеру, как Полное собрание российских законов (ПСЗ), тексты российских и советских конституций, своды законов. Опираясь на эти источники, автор исследовал нормативную базу деятельности органов власти и управления, правовые основы и параметры политических режимов, существовавших на различных этапах российской истории. Вторая группа источников включает архивные и опубликованные в виде специальных сборников документы и материалы, иллюстрирующие деятельность высших, центральных и местных органов власти Российского государства: стенографические отчеты съездов, конференций и пленумов Коммунистической партии, Ведомости Верховного Совета СССР, Собрание постановлений Правительства СССР, Государственная Дума России в документах и материалах и т.д. Значительный массив информации по вопросам социально-экономического, демографического состояния страны, эффективности тех или иных реформаторских мероприятий, осуществленных различными российскими правительствами, содержится в многочисленных статистических сборниках, составляющих также отдельную группу источников. Ценный материал для осмысления побудительных мотивов в деятельности представителей высшей политической элиты страны содержится в мемуарах и дневниках непосредственных участников и очевидцев этих событий, что позволяет выделить эти свидетельства в самостоятельную группу источников. Специфическую группу источников составляет периодическая печать, традиционно важная часть российской общественно-политической жизни. В газетах и журналах, издававшихся в России с разной интенсивностью в различные периоды ее истории, всегда содержался обильный фактический материал, отражалась общественная атмосфера, что позволяет нынешним исследователям оценить степень понимания обществом сложных политических процессов, степень "включенности" граждан в дело

государственного управления, либо глубину его отчуждения. И, наконец, огромный пласт научной литературы, отечественной и зарубежной, древней, средневековой, новой, новейшей, содержит такое обилие документов, материалов, свидетельств, концепций и размышлений, что его, по праву, следует отнести к важнейшей составляющей источниковой и информационной базы исследования.

Теоретике - методологической основой исследования являются социальная философия, политическая философия, теория политических систем, компоративная политология, теория управления, теория государства и права, конкретно-истроический, системный и структурно-функциональный анализ. В работе использованы концепции и выводы, содержащиеся в научных публикациях отечественных и зарубежных социологов, историков, политологов, правоведов по проблемам политических систем, государства и права, государственного управления, государственной службы и кадровой политики.

Хронологические рамки исследования охватывают практически всю многовековую историю Российского государства. Столь широкий охват предопределен целью и задачами исследования, попыткой автора проследить зарождение и эволюцию институтов государственной власти и систем управления, выявить исторические корни и прочные традиции российской государственности. Безусловно, не все этапы российской истории, рассмотренные в диссертации через призму властных отношений, исследуются одинаково подробно: определяющим здесь является степень интенсивности процессов институциализации властных и управленческих систем, изменения качественных характеристик политических режимов, а также уровень научной разработанности и актуальности тех или иных событий отечественной истории.

Научная новизна. Исследование является одной из первых попыток многофакторного, междисциплинарного системного анализа столь сложного и своеобразного социального организма, каким является российское государство на протяжении всей его многовековой истории. В итоге автором получены следующие научные результаты:

разработана новая периодизация исторических форм российского государства по критериям качественной определенности политической системы и политического режима;

выявлена совокупность факторов, определяющих содержание, характер и динамику развития политических отношений и властных институтов, а также удельный вес и сравнительная значимость этих факторов с точки зрения структурирования властных и управленческих институтов;

сформулирована и исследована проблема соотношения между традиционными социальными институтами и нововведениями как в общеисторическом плане, так и в политико-прикладном аспекте, актуальном для периодов социальной и политической модернизации;

выявлены причинно-следственные связи между своеобразием исторического развития России и особенностями инновационной политики, субъектами, содержанием, технологиями реформирования социально-экономических и государственных структур;

на основе теории либерализации выявлены замкнутые циклы в политической истории России и циклические закономерности политического процесса;

методом социокультурного и функционального анализа выявлены исторические типы российской политико-административной элиты, способы ее рекрутирования и варианты ее трансформации.

Практическая значимость. Содержащиеся в работе анализ и выводы могут быть использованы в качестве теоретической и методологической основы для:

современной интерпретации политической истории российского общества и государства;

политического прогнозирования и моделирования, разработки политических технологий, адаптированных к российским реалиям;

- выработки концептуальных моделей государственного управления
и государственной службы;

разработки кадровой политики, а также систем подготовки и переподготовки государственных служащих;

выбора оптимального соотношения между нововведениями и традиционными для России формами мышления и социальной организации;

подготовки спецкурсов и учебных пособий по курсам: "История государственного и муниципального управления в России", "История отечества", "Теория политики", "Государственная служба в России" и др.

Примечания

¹ См.: Ахиезер А. Ценности общества и возможности реформ в России //
Общественные науки и современность. - 1994. - №1. - С. 17-27; Герасимов И. Российская
ментальность и модернизация// Общественные науки и современность. - 1994. - №4. -
С.63-73; Риск исторического выбора в России. Материалы "круглого стола"// Вопросы
философии. - 1994. - №5. - С.3-26; Медушевский А.Н. Реформы в Россини XIX-XX веков:
западные модели и русский опыт/Ютечественная история. - 1996. - №2. - С.202-207;
Красильщиков В.А., Зиборов Г.М., Рябов А.В. Модернизация России (мировой опыт и
наши перспективы) // Кентавр. - 1992. - №3. - С.80-88. Koenig/ von Oertzen/ Wagener
(Hrsg.), Oeffentliche Verwaltung in der Bundesrepublik Deutschland, Nomes
Verlagsgesellschaft Baden-Baden, -1. Aufl., 1981.

² Идзинский В.П. Тайна российских катастроф // Полис. - 1992. - №4.- С.64-73;
Согрин В. Российская история на переломе: причины, характер, следствия //
Общественные науки и современность. - 1994. - №1. - С.5-16.

³ См.: Ионов И.Н. Россия и современная цивилизация // Отечественная история.
- 1992. - №4. - С.62-73; Уткин А. Россия и Запад // Свободная мысль. - 1993. - №13. - С.З-
26; Плимак Е., Пантин И. От смуты до смуты. Россия в тупике "догоняющего развития"
// Октябрь. - 1993. - №1. - С. 162-175; Мильдон В.И. Русская идея в конце XX в. //
Вопросы философии. - 1996. - №3. - С.46-56; Фадин А. Россия в "кольце идеологий":
поиски государственной идеи //Дружба народов. - 1994. - №1. - С.176-184. Панарин А.С.
Россия в Евразии: геополитические вызовы и цивилизационные ответы // Вопросы
философии.- 1994.-№12.-С. 19-31.

⁴ Ителлигенция и власть ("Круглый стол") // Полис. - 1992. - №3. - С.72-85;
Интеллигенция и власть // Социс. - 1993. - №2. - С. 143-144; Смирнова Н.М.
Интеллигентское сознание как предтеча тоталитарного менталитета // Полис. - 1993. -
№4. - С. 125-133. Oscar W.Gabriel (Hrsg.), Kommunale Demokratie zwischen Politik und
Verwaltung, Muenchen, 1989; Rolf-Richard Grauhan, Modelle politischer
Verwaltungsfuehrung, in: Politische Vierteljahresschrift, Heft 2/3, 1979.

⁵ См.: Медушевский А.Н. Реформы и контрреформы в истории России //
Коммунист. - 1991. - №2. - С.97-108; Лихачев Д.С. Нельзя уйти отсамих себя...
Историческое самосознание и культура России // Новый мир. - 1994. - №6. - С.113-120;
Российская ментальность (Материалы "круглого стола") // Вопросы философии. - 1994. -
№1. - С.25-53; Капустин Б.Г., Клямкин И.М. Либеральные ценности в сознании россиян

II Полис. - 1994. №2. - С.39-75; Медушевский А.Н. Общество и государство в русском историческом процессе // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 12. Социально-политические исследования. - 1993. - №1. - С. 15-30. Werner Thieme, Verwaltungslehre, 3. Aufl., Koeln u.a. 1977.

⁶ Гудименко Д.В. Политическая культура России: преемственность эпох //
Полис. - 1994. - №2. - С. 156-164. Renate Mayntz, Soziologie der oeffentlichen Verwaltung,
Heidelberg/ Karlsruhe 1978; Hans-Heinrich Rupp, Grundfragen der heutigen
Verwaltungslehre, Tuebingen 1965; Frido Wagener (Hrsg.), Zukunftsaspekte der Verwaltung,
Schriftenreihe der Hochschule Speyer, Band 81, Berlin 1980.

⁷ См.: Загладин H.B. Тоталитаризм и демократия: конфликт века // Кентавр. -

1992. - №3. - С.3-18; Андерсон Р.Д. Тоталитаризм: концепт или идеология? // Полис. -

1993. - №3. - С.98-107; Гаджиев К.С. Тоталитаризм как феномен XX века // Вопросы философии. - 1992. - №2. - С.3-25; Сумбатян Ю.Г. Авторитаризм как категория политической социологии // Кентавр. - 1994. - №5. - С. 139-151; Рашковский Е.Б. Тоталитаризм как мировой феномен XX века и судьбы России: социокультурное измерение // Восток. - 1993. - №5. - С.5-21. Guenter Hesse, Staatsaufgaben. Zur Theorie der Legitimisation und Identifikation Staatlicher Aufgaben, 1979; Werner Kaltefleiter, Die Funktionen des Staatsoberhauptes in der parlamentarischen Demokratie, Koeln (Opiaden) 1970; Theo Stammen (Hrsg.), Strukturwandel der modernen Regierung, Darmstadt 1971.

⁸ Умов В.И. Российский средний класс: социальная реальность и политический
фантом // Полис. - 1993. - №4. - С.26-40; Бюрократия, авторитаризм и будущее
демократии (Материалы "круглого стола") // Вопросы философии. - 1993. - №2. - С.3-32;
Ахиезер А.С. Социокультурная динамика России. К методике исследования // Полис. -
1991. - №5. - С.51-64. Thomas Ellwein/ Ralf Zoll, Berufsbeamtentum - Anspruch und
Wirklichkeit. Zur Entwicklung und Problematik des oeffentlichen Dienstes, Duesseldorf 1973;
Renate Mayntz (Hrsg.), Buerokratische Organisation, Koeln 1968; Helmut Wollmann (Hrsg.),
Politik im Dickicht der Buerokratie (=Sonderheft 3 des "Levithan"), Opiaden 1979.

⁹ Валуев П.А. Дневник П.А. Валуева. В 2-х томах.- М.: Наука, 1961. Т.1. - С. 182,

¹⁰ Вишневский А.Г. Единая и неделимая // Полис. - 1994. - №2. - С.26-38.

¹¹ International Encyclopedia of the Socia Sciences. - L., 1968. V.16.P.106. Roman
Loeser, Theorie und Praxis der Mischverwaltung, Schriften zum oeffentlichen Recht, Band
295, Berlin 1976.

¹² Т. Adorno and Others. The Authoritarian Personality. - N.Y., 1950; Hannah
Arendt. The Origins of Totalitarism. - N.Y., 1951.

¹³ Moore Barrington. Terror Progress - USSR: Some Sources of Change and Stability
in the Soviet Dictatoship. - Cambridge. Mass.: Harvard Univ. Press, 1954.

¹⁴ Friedrich C.J. and Brzezinski Z.K. Totalitarian Dictatoship and Autocracy.
Cambridge, Mass.: Harvard Univ. Press, 1956.

¹⁵ Kantsky J.H. Political Change in Underdeveloped Coutries: Nationalism and
Communism. N.Y.: Wiley, 1962.

¹⁶ Арон P. Демократия и тоталитаризм. - M., 1993. - С.238,255-256.

¹⁷ Такер Р. Сталин. Путь к власти. 1879-1929: История и личность.- М. 1991. -
С.43-48,55-60,254-258.

¹⁸ Холмс Л. Социальная история России: 1917-1941. - Ростов-на-Дону, 1994. -
С.34.

¹⁹ Бордюгов Г.А., Козлов В.А. История и конъюнктура. - М., 1992. - С. 38-39.

20 Холмс Л. Указ. соч. - С.35-36.

²¹ Fitzpatrick Sh. New Perspectives on Stalinism II Russian Review. October, 1986.
Vol. 45. N4. P.372.

²² Холмс Л. Указ. соч. - С.43.

²³ Бернштам М. Стороны в гражданской войне 1917-1922 гг. (Проблематика,
методология, статистика). - М., 1992. - С. 10.

²⁴ Недавно английский историк Р. Дэвис верно обмолвился, "что западные
дебаты (о Нэпе - М.С.) имеют много общего с советскими дискуссиями, начиная с 1985
г., но следует отметить, что западные историки опубликовали большую часть своих
работ по этой тематике в начале 70-х или даже в 60-е годы". - См.: Дэвис Р. Развитие
Советского общества в 20-е годы и проблема альтернативы / В кн.: Россия в XX веке:
Историки мира спорят. - М., 1994. - С.312.

²⁵ См.: Материалы XIX Всесоюзной конференции Коммунистической партии
Советского Союза, 28 июня - 1 июля 1988 года. - М., 1988.

²⁶ Лазарев Б. "Разделение властей" и опыт Советского государства //
Коммунист. - 1988. - N16. - С.42-51; Страницы истории КПСС: факты, проблемы, уроки.
- М., 1989; Гордон Л.А., Клопов Э.В. Что это было?: размышления о предпосылках и
итогах того, что случилась с нами в 30-40е годы. - М., 1989; Бестужев-Лада И. Была ли
альтернатива сталинизму? О диалектике объективного и субъективного в истории

Советского общества // Полит, образование. - 1989. - N3. - С.39-47; Бутенко А.П. Откуда и куда мы идем: взгляд философа на историю Советского общества. -Л., 1990 и др.

²⁷ Гордон Л.А., Клопов Э.В. Указ.соч. -СП.

²⁸ Поляков Ю. Исторический процесс многомерен / В кн.: Страницы истории
КПСС: Факты, проблемы, уроки... - С. 103.

²⁹ См.: Ципко А. Истоки сталинизма // Наука и жизнь, - 1988. - N11,12; - 1989. -
N1,2,3; Критику на него: Страницы истории КПСС... - С.77, 81 и др.

³⁰ Тоталитаризм как исторический феномен. - М., 1989. - С.20,21.

³¹ Там же. - С. 118-122;162-172;245-283.

³² Загладин Н.В. Тоталитаризм и демократия: Конфликт века // Кентавр. - 1992.
май/июнь. - С. 18.

³³ Российская Империя, СССР, Российская Федерация: История одной страны? -
М., 1993. - С.26.

³⁴ См.: Наука в России: состояние, трудности, перспективы (Материалы
"круглого стола") // Вопросы философии. - 1994. - №10. - С.3-25; Актуальные проблемы
теории истории (Материалы "круглого стола") // Вопросы истории. - 1994. - №6. - С.45-
103; Журавлев В.В. Методология исторической науки. Вчера. Сегодня. Завтра? //
Кентавр. - 1995. - №6. - С. 140-146. Carl Boehret / Werner John / M.Th. Junkers I Eva
Kronenwett, Innenpolitik und politische Theorie, Opladen 1979.

³⁵ См.: Барг M.A. О роли человеческой субъективности в истории // История
СССР. - 1989. - №3. - С. 115-130; Гуревич А.Я. Социология истории и историческая наука
// Вопросы философии. - 1990. - №4. - С.23-35; Топольски Е. Методология истории и
исторический материализм // Вопросы истории. - 1990. - №5. - С.3-14; Гефтер М.Я.
История - позади? Историк - человек лишний? // Вопросы философии. - 1993. - №9. - С.З-
15.

³⁶ Там же. - С.40-45.

³⁷ Там же. (Автор заканчивает тезис словами "и наоборот", но это не отменяет
умозрительного характера первой части фразы).

³⁸ Там же.

³⁹ Там же.

⁴⁰ Карр Э. История Советской России: Большевистская революция. 1917-1923 гг.
- М, 1990. - Кн.1 - Т. 1-2.; Боффа Д. История Советского Союза. - М., 1990. - Т. 1-2; Верт
Н. История Советского государства 1900-1991. - М., 1992.

⁴¹ Боффа Д. Указ. соч. - Т.1. - С.64,261,384,453.

⁴²Там же. -С.571.

⁴³ Верт Н. Указ. соч. - С.5.

⁴⁴ Наше Отечество: Опыт политической истории. - М., 1991. - Т.2. - С.616,617.
«Там же. -С.619.

⁴⁶ Там же. -С.615-616.

⁴⁷ Там же. -С.330-336,461,539.

⁴⁸ История России: XX век / под ред. проф. Б.В. Личмана. - Екатеринбург, 1993.
⁴⁹Там же.-С. 126.

⁵⁰ Политология на российском фоне. - М., 1993.

⁵¹ Там же.-С.51.

⁵² Коржихина Т.П. Советское государство и его учреждения, (ноябрь 1917 -
декабрь 1991).-М., 1994.

⁵³ Тарле Г.Я. Каким же было Советское государство? // Кентавр. - 1995. - №4. -
С.155-160.

⁵⁴ Коржихина Т.П., Сенин А.С. История Российской государственности. - М.,
1995; См. также: Коржихина Т.П., Фигатнер Ю.Ю. Советская номенклатура:
становление, механизмы действия // Вопросы истории. - 1993. - N7. - С.25-40.

⁵⁵ Коржихина Т.П., Сенин А.С. Указ. соч. -С. 13-15.
56Там же. -С. 7,9,215-229.

⁵⁷ Она учла концепцию Ю.Ю Шипкова. См.: Шипков Ю.Ю. Нация и
государство с точки зрения // Свободная мысль. - 1993. - N1. - С.114-121. (у Т.П.
Коржихиной : Указ. соч. - С. 189.)

⁵⁸ Коржихина Т.П., Сенин А.С. Указ. соч. - С. 168-171.

⁵⁹ См.: Загладин Н.В. Тоталитаризм и демократия: конфликт века // Кентавр. -
1992. - май/июнь. - С.9-Ю; Белых Е.Л., Веркеенко Г.П. Политика, государство,
демократия. - М., 1993. - С.85; Олех Л.Г. Политическая история России XIX-XX
столетий. Новосибирск, 1994. - 4.1. - Вып.1. - С.39-64. и др. (А В.А. Миронов, например,
оценил "государственность России в XX в.(с 20-х годов называемой Советским
Союзом)" как "унитаристско-централизаторскую модель управления страной". - См.:
Миронов В.А. Российское государственное строительство в постсоюзный период (1991-
1994 гг.)) // Кентавр. - 1994. - N3. - С.З.

⁶⁰ Бурлацкий Ф. Брежнев и крушение оттепели: размышления о природе
политического лидерства (В кн.: Страницы истории КПСС: Факты. Проблемы. Уроки).
-М., 1989.-С.567-568.

⁶¹ На пороге кризиса: нарастание застойных явлений в партии и обществе. - М.,
1990.

⁶² Согрин В. Политическая история современной России. 1985-1994: от
Горбачева до Ельцина. - М., 1994.

⁶³ См. например: Миронов В.А. Указ. соч. // Кентавр. - 1993. - N.3. - С.3-13;
Мунтян М.А. Российское развитие в контексте мирового развития // Кентавр. - 1994. -
июль/август. - С.3-20; Цыганков А.П. Политический режим в постсоветской России //
Кентавр. - 1993. -N.4. -С.3-21; Лысенко В.М. Проблемы развития федеративных
отношений в современной России // Кентавр. - 1995. - N.2. - С. 15-25; Фурман Д. Наша
странная революция // Свободная мысль. - 1993. - N1. - С.9-19.

⁶⁴ См.: Белов Г.А. Современные концептуальные подходы и методы
исследования // Кентавр. - 1993. - №5. - С. 135-150; Козлова Н.М., Смирнова Н.М.
Кризис классических методологий и современная познавательная ситуация // Социс. -
1995. - №11. - С. 12-22; Смоленский Н.И. Возможна ли общеисторическая теория? //
Новая и новейшая история. - 1996. - №1. - С.3-17.

Формирование властных и административно- управленческих отношений в период становления российского государства

В исследовании устойчивых систем, к числу которых бесспорно относятся "государство", "управление" и др., принципиальное значение имеет период их возникновения, начальные этапы их формирования. Внимательный анализ совокупности разнообразных факторов, оказавших влияние на возникновение и развитие тех или иных систем, позволяет понять закономерность появления отдельных элементов системы, их устойчивый либо преходящий характер, увидеть генетические, "врожденнные" черты интересующего науку объекта и - привнесенные. Начальный этап в развитии российского госудаства - наглядное тому подтверждение.

Возникновение Древнерусского государства (Киевской Руси) обычно датируют IX веком1. Однако процесс формирования политико-административных элит, институтов власти и системы управления в границах этой новой в Европе "варварской" державы растянулся еще примерно на столетие. Поначалу верховная власть князя (он же "конунг", если речь идет о пришельцах из Скандинавии) носила на себе сильный отпечаток военно-дружинных традиций, сохранившихся в среде властной элиты "руси" еще со времен эпохи "великого переселения народов" (III-VII вв.). Военно-дружинный характер власти на первом этапе развития Киевской Руси, вполне согласуется с широко распространенной точкой зрения, согласно которой ход социально-экономического (а значит и политического - М.С.) развития как бы замедлялся в Европе с Юго-Запада на Северо-Восток (от Средиземного моря к Балтике и побережью Северного Ледовитого океана).

К числу специфических условий, сопровождавших становление2 древнерусской государственности и управления в ее рамках, можно отнести уникальное месторасположение стольного города Киева. Он прочно утвердился на пересечении сразу нескольких крупных торговых и военных дорог раннего средневековья: Великого Шелкового пути из Китая и Средней Азии в Византию, пути "из варяг в греки" (от Скандинавии по Днепру в Средиземноморье и, наконец, более сложного географически - со среднего течения Днепра через верховья Волги в Каспийские порты Хазарского каганата, исламизированных Ирана и Закавказья (звеньев того же Шелкового пути)3. Данное обстоятельство обусловило сохранение за Киевом статуса единственной столицы государства на протяжении 287 лет. Такая особенность позволяет усмотреть аналогию с Византией, которая, сосредоточив все нити управления страной в Константинополе, успешно разрешила проблемы централизации, внутриполитического единства, обороны границ и поэтому пережила Западную Римскую империю почти на тысячу лет. К слову сказать, империя Каролингов в Западной Европе, не имевшая постоянной столицы, смогла удержать свое централизованное состояние и упорядоченное управление всего лишь в течение столетия VIII-IX вв. Трудно отнести Киевскую Русь и в разряд типичной "варварской периферии" на границе великой державы. Только в Причерноморье, и то не везде, она едва-едва соприкасалась с образцами провинциального византийского управления. В целом же русская управленческая культура вырабатывалась на местных политических, социальных и межэтнических отношениях с поправкой, разумеется, на взаимовлияние в этом отношении Руси и сходных с ней по всем параметрам развития территорий, входивших в состав Польского, Венгерского, Чешского, Литовского, Шведского и Норвежского раннефеодальных государственных образований. При этом, правда, следует учитывать, что сходство управления и законодательства их с русскими отчасти нарушилось после принятия христианства. История как бы "развела" Русь и ее ближайших западных соседей по разные стороны границы между православным и католическим политико-культурными единствами, сложившимися в Восточной Европе в Х-ХШ вв.

Институты государственной власти и политико- административная элита в эпоху утверждения российской империи

Эволюцию государства и управления в России XVIII в. необходимо рассматривать через призму такого масштабного процесса, как становление российского абсолютизма.

Оставляя в стороне широкую палитру определений абсолютизма, поскольку дискуссия о нем в мировой науке еще далеко не завершена, уместно привести лишь некоторые из них, наиболее близкие к теме исследования. С точки зрения сторонников правового подхода, абсолютизм есть "монархия, в которой власть государя практически неограниченна (абсолютна) со стороны всякой высшей власти или органов народного представительства." Дополнительное представление о динамике развития абсолютизма дают социологические методы исследования. Весьма характерна здесь, например, следующая дефиниция: "Абсолютизм - это такая феодальная монархия, которой присуща, в силу ее внутренней природы, способность эволюционировать и превращаться в буржуазную монархию".

Что касается исторического места абсолютизма, то в последнее время появилась тенденция трактовать абсолютистскую модель государственного устройства в русле социологической теории общественного прогресса немецкого социолога М.Вебера. По-другому она обычно именуется теорией "рационализации власти" . Согласно веберовской схеме суть рационализации состоит в переходе от традиционной власти (освященной авторитетом издавна существующих патриархальных установлений, а также религиозными нормами) к рациональной власти, опирающейся на определенную систему норм и правил, намеренно установленной с известной разумной целью.

Если традиционный тип власти характеризуется постепенным, исторически сложившимся порядком разделения функций в аппарате управления, смешанным характером иерархии должностей и учреждений, скорее обычаем, чем законом, то рационализированная организация власти, в свою очередь, базируется на целом комплексе новых признаков. К ним относятся:

а) четкая система правовых норм и административных правил деятельности институтов управления;

б) формализованная иерархия уровней управления, учреждений и работающих в них чиновников;

в) высокая степень функциональной дифференциации административного аппарата;

г) наличие определенных принципов, регулирующих статус и материальное положение различных групп бюрократии;

д) существование более или менее выработанной корпоративной психологии бюрократии как особого социального слоя.

Между начальным и конечным пунктами процесса рационализации, естественно, должен лежать переходный преобразовательный период, который определялся Вебером как харизматический тип организации власти, основанный на общественном признании исключительных, уникальных достижений личности реформатора и предписываемых ею образцов поведения. Реформатор добивается рационализации власти и управления методами модернизации, предусматривающими радикальный разрыв с предшествующей системой управления. В процессе реформаторства он добивается унификации, дальнейшей централизации и дифференциации функций управленческого аппарата.

Борьба традиционалистских и модернизационных начал в развитии российской государственности

Сложившийся к середине XIX века облик Российского государства, параметры которого подробно описаны в предыдущей главе, не вызывал особых симпатий среди различных слоев российского общества, палитру чувств которого можно было бы выстроить в ряд: от крайнего возмущения, разочарования и до пассивного недовольства, настороженности и тревоги.

Два обстоятельства определяли нестабильность в российском обществе: неадекватность политико-правовых и административно-управленческих форм властных отношений уровню общественного сознания (во всяком случае - прогресссивной его части) и возникающее на этой почве напряжение во взаимоотношениях власти и общества.

- неразвитость социально-экономических отношений, лишавших российское общество всяких перспектив динамики развития производства и , соответственно, разрешения всего комплекса острых социальных проблем.

При всем многообразии различных вариантов выхода из нарастающего кризиса общественных отношений в России лишь две фундаментальные модели могут рассматриваться как реальная альтернатива:

- традиционалистская модель, при которой правящая политико административная элита пытается во что бы то ни стало сохранить прежний тип властных отношений, прибегая для этого то к государственному террору, то к имитации некоторых перемен, не затрагивающих принципиальных основ режима, сопровождая все это мощным пропагандистским прессингом и нагнетанием атмосферы всеобщего страха, что, впрочем не избавляет страну от проблем, а правящую элиту - от угрозы потери своего господства,

- модернизационная модель, предполагающая способность и готовность верховной власти к радикальным реформам, затрагивающим основополагающие принципы властных отношений, форм собственности, политических свобод и прав граждан, что позволяет в конечном счете стабилизировать ситуацию в обществе, достичь необходимого компромисса и согласия между важнейшими субъектами политической системы.

Именно перед таким выбором, перед такой альтернативой стояла Россия, когда в феврале 1855 года после смерти Николая I на престол вступил его сын. Александр II (1855-1881 гг.). Человек этот по своим личным качествам не во всем соответствовал той миссии реформатора, которая под давлением обстоятельств выпала на его долю. Консерватор по своим политическим взглядам, Александр II внутренне вовсе не стремился к крупным переменам в жизни страны, попавшей под его самодержавное правление. К реформам, по мнению большинства интересовавшихся данным вопросом современников и позднейших исследователей, его толкали, прежде всего, тяжелые обстоятельства, в которых оказалась Россия в ходе неудачной Крымской войны и в результате отрицательных последствий лавинообразной бюрократизации государственного аппарата. Однако, по крайней мере, две немаловажные черты характера нового императора, безусловно, способствовали не только началу курса реформ, но и более или менее их последовательному осуществлению.

Похожие диссертации на Власть и управление в России

Центральное государственное управление России во второй половине XVII - первой четверти XVIII века: Монастырский приказАмосова Инга Владимировна

Городское управление провинциальной России в 1870-1905 гг.Борисов Андрей Викторович

Управление железнодорожным транспортом России в эпоху войн и революцийСенин Александр Сергеевич

Центральное государственное управление в России во второй половине XVII в.Новохатко, Ольга Владимировна

Губернская администрация и городское общественное управление в провинциальной России конца XIX - начала XX века (Пензенская, Самарская, Симбирская губернии) Тюрин Вадим Александрович

Городское управление в советской России в условиях нэпа : На материалах центральных областей РСФСРСилаев Александр Викторович

Управление политическими процессами в общественной мысли России второй половины XIX - начала XX вв. Бледный Сергей Николаевич

Государственная Дума в системе власти России начала XX в.Рыбка Ольга Юрьевна

Распространение коррупции в системе органов государственной власти России: этапы и проблемы борьбы в 1992 – 2000 гг.Белов Владислав Вениаминович

Военный губернатор в имперской системе власти России (на примере Забайкальской области)Малыгина Ольга Анатольевна