Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. ТЕОРЕТИКО-ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЙ ОПЫТ ИЗУЧЕНИЯ ИСТОРИИ ЛОКАЛЬНОГО ОБЪЕКТА В УСЛОВИЯХ КОЛОНИЗАЦИИ И СТАНОВЛЕНИЯ НОВОГО КРЕСТЬЯНСКОГО ТИПА 21
1.1. Поворот современной исторической науки от национальных историй к локальным объектам изучения 21
1.2. Междисциплинарные подходы к изучению контактных зон и истории пограничных областей 34
1.3. Пограничные области степного Предкавказья XIX -начала XX вв. как зоны восточнославянского культурного влияния
и складывания ставропольского крестьянского типа 52
ГЛАВА II. ИСТОРИЯ ЗАСЕЛЕНИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКОГО ОСВОЕНИЯ УКРАИНСКИМИ И РУССКИМИ КРЕСТЬЯНАМИ ТЕРРИТОРИИ ПРИМАНЫЧЬЯ 68
2.1. Расселение славянских переселенцев на территории северо-восточных районов Ставропольской губернии 68
2.2. Изменения хозяйственного быта славянского населения
Приманычья 88
ГЛАВА III. ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ КРЕСТЬЯН ПРИМАНЫЧЬЯ: СОЦИАЛЬНЫЕ И КУЛЬТУРНЫЕ АСПЕКТЫ 112
3.1. Образ жизни приманыческих крестьян во второй половине XIX-начале XX в 112.
3.2.. Влияние Первой мировой войны на повседневную жизнь крестьян Приманычья 134
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 152
ПРИМЕЧАНИЯ 155
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 175
- Поворот современной исторической науки от национальных историй к локальным объектам изучения
- Расселение славянских переселенцев на территории северо-восточных районов Ставропольской губернии
- Образ жизни приманыческих крестьян во второй половине XIX-начале XX в
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Современная глобализация социальных и культурных процессов поставила перед профессиональными историками несопоставимые с прежними вопросы, выходящие за рамки привычных национальных и евроцентристских практик. Московские и ставропольские историки, подчеркивают, что предлагавшиеся в XVIII - XX вв. «концепции прошлого осмысливали исторический процесс как целое, исходя из тех или иных историко-теоретических постулатов и конструкций. В этих конструкциях составляющие исторического процесса неизменно представлялись как омертвленный «объективно данный» материал». В отличие от социокультурных конструкций традиционной универсальной историографии следует осмыслить локальные сообщества в качестве субъектов исторического процесса [1].
Гуманистическая устремленность и постклассические тенденции в общественных науках второй половины XX столетия обозначили приоритет антропологического подхода и социокультурного дискурса. Прежний интерес к человеку эпохи индивидуалистических и либеральных исканий (отмеченный господством частно-правовой и экономической проблематики) сменился вполне отчетливым «поворотом к Человеку».
Современная эпоха ознаменована отходом от прежде господствовавшей в исторических исследованиях политологической и социально-экономической проблематики и проникновением в историческую науку теоретических установок и методов социальной психологии и культурологии, филологии (в частности, структурной лингвистики, семиологии) и философской антропологии. Развертывается широкий методологический синтез гуманитарных дисциплин. Выдвижение на первый план темы Человека объединило различные отрасли гуманитарного знания вокруг когнитивной проблематики.
4 В новой историографической культуре характерным явлением в области методологии стало перенесение исследовательских моделей и методов на некогда считавшиеся «маргинальными» области исследования. Ими являются локальная история, история пограничных областей, история повседневности, микроистория и т.д. Социально-психологические изыскания в области изучения малых социальных групп и локальных общностей оказали влияние на исследования традиционных культур и внесли огромный вклад в изучение истории аграрных обществ, базирующихся на социально-экономической основе локальных сельских общин. Объектами исследований в таких случаях являются социальные аспекты различных проявлений бытия человека в его историческом развитии.
Локальная история позволяет составить коллективную биографию локальной общности любого уровня от семьи до страны. Методы реализации таких проектов - «история снизу» и полидисциплинарность, когда сочетаются демографический, социокультурный, экономико-статистический, правовой, политический, историко-географический аспекты. При этом «история снизу» подходит к изучению локального сообщества через историю отдельных личностей его составляющих. Речь идёт о социальной роли индивидуума, стереотипах поведения в социокультурном, бытовом, природно-географическом и геополитическом контекстах обживаемого им пространства. В то же время важной стороной исследования новой локальной истории является изучение истории изменения форм, структур и функций самого локального пространства в единстве вышеуказанных контекстов. Нам представляется, что при таком подходе необходимо комплексное изучение местных источников как целостного корпуса источников локальной истории.
Подобные исторические исследования составляют элементы при создании национальных историй. Истории отдельных стран, написанные на основе методов новой локальной истории, позволяют преодолеть унификаторство, опирающееся на типичность. Исследования в рамках новой
5 локальной истории признают многообразие региональной специфики, которое и составляет национальное целое. В таком случае построение макросоциального историописания государственной общности определяется микроподходами к иерархии локальности [2].
«Наиболее перспективный путь к осуществлению проекта социоистории, - подчеркивает Л.П. Репина, - включавшей в свой предмет социальные аспекты всех сторон исторического бытия человека, открылся в «новой локальной истории». Исследователи отталкиваются от раскрытия внутренней организации и функционирования социальной среды в самом широком смысле слова: включая исторический ландшафт, отражающий физическую реальность локального мира, социальную экологию человека, микрокосм общины» многообразие человеческих общностей, неформальных и формальных групп» и т.д.» [3].
Исследование теоретико-историографических проблем появления и истории пограничных областей Северного Кавказа, влияния колонизации на хозяйственную деятельность русских и украинских крестьян их повседневной жизни на осваиваемой территории Приманычья является актуальным, поскольку эти вопросы еще недостаточно изучены. Людей конкретных эпох объединяет массовое, обыденное сознание с похожими переживаниями и стереотипами, что особенно проявляется в переломное время социальных потрясений. Ярким примером такого является Первая мировая война, когда население Приманычья, как и всей России пыталось адаптироваться к ее условиям. Повседневная жизнь населения этого уголка Северного Кавказа также еще не рассматривалась в отечественной историографии.
Объектом исследования выступает экономическая, социальная и частная повседневность крестьянства Приманычья во второй половине XIX — начале XX вв.
Предметом исследования являются процессы формирования, эволюции, трансформация хозяйственного быта, социальных институтов и морально-этических норм крестьян Приманычья.
Степень изученности проблемы. Отечественная историография, посвященная российским селам и деревням, обширна и многопланова.
Социально-этический интерес к крестьянскому миру, сельскому укладу жизни оказал влияние на активизацию исследований российских историков. Так, в работах П. Ефименко, Е. Якушкина, П. Соколовского, В. Трирогова, А. Постникова, А. Васильчикова, В. Орлова и др. анализировались проблемы социально-экономической жизни общины, высказывалась точка зрения об однородности крестьянского хозяйства. Заметный след в историографии проблемы оставили труды Н.П. Огановского, А.Ф. Фортунатова, Н.Н. Суханова, А.А. Кауфмана, в которых авторы показали эволюцию дореволюционного крестьянского хозяйства, вскрыли его социально-экономические проблемы.
На региональном уровне информационно-справочные материалы (статистические, исторические, географические, этнографические сведения) о населенных пунктах Ставропольской губернии, и в том числе о селе Константиновском, собрали, систематизировали и опубликовали ученые-краеведы И.В. Ровинский, И.В. Бентковский, Д. И. Твалчрелидзе, Н.Т. Михайлов, Г.Н. Прозрителев [4] и др. Структура работ, посвященных селениям, достаточно однотипна. Авторы указывали местоположение населенного пункта и давали краткую историческую справку. В их книгах имелись подробные сведения о жителях села, их составе, вероисповедании, роде занятий, а также о сборах урожая, наличии инвентаря, состоянии торговли, промыслах, организации образования и медицинского обслуживания.
Исследование прошлого и настоящего отдельных селений в начале XX в. приобрело характер самостоятельного направления в социальных науках. Среди книг, оказавших серьезное влияние на общественное сознание России, была книга А.И. Шингарева «Вымирающая деревня» (1907). Она
7 рассеяла многие иллюзии о «прогрессе сельской жизни», показала реалии крестьянского существования. Развитие крестьянского хозяйства в период с 1860 по 1917 гг. подробно анализировалось в работах A.M. Анфимова, СМ. Дубровского, Н.М. Дружинина, И.Д. Ковальченко, Л, В. Милова, П. Г. Рындзюнского.
Общественный и научный интерес к сельской жизни в огромной степени возрос после революции, которая в основе своей носила крестьянский характер. Крестьяне получили все сельскохозяйственные земли; произошло полное окрестьянивание села, возрождалась община, и одновременно возникли сложнейшие проблемы связанные с отношениями с властью и перспективами социального развития.
«Золотым» периодом в истории изучения российских сел и деревень по праву считаются двадцатые годы XX в. Так, к началу 1928 года по результатам полномасштабных исследований было выпущено более 500 книг и статей, около 300 подготовлено к печати. Познание родного края, осуществляемое на базе микро (город, село) и макро (губерния) регионов, выступало как средство овладения культурным наследием прошлого. С 1917 по 1929 гг. число краеведческих организаций увеличилось с 246 до 2000. У 240 из них были свои периодические и непериодические издания [5]. Причем в них достаточно отчетливо стала проявляться черта взаимопроникновения местной (региональной) и более широкой (общероссийской) проблематики.
В 20-е годы XX в. появилась серия историко-социологических и публицистических очерков (авторы: М. Феноменов, А. Большаков А. Яковлев, Ф. Крестов, А. Гагарин, Г. Дементьев, М. Голубых, Н. Росницкий, С. Глотов [6]) о состоянии и жизни крестьянских селений, об организации и функционировании органов власти — советов и мирского самоуправления, о землепользовании и труде, культуре и быте, общественном сознании и политических настроениях. В работах этих авторов содержались реальные факты деревенского бытия революционного и послереволюционного времени.
Заметный след в региональной историографии оставили вышедшие в 20-е годы работы С. Кузницкого, А. Овчинникова, И. Клушанцева, А. Орлова, Ф. Ищенко, С. Леденева [7], посвященные характеристике крестьянского хозяйства и аграрного сектора экономики Ставропольской губернии Этим авторам, как правило высококвалифицированным специалистам, бывшим работникам земских статистических комитетов, удалось обобщить статистические показатели, характеризующие динамику развития сельскохозяйственного производства в губернии с 1913 до 1924 г., охарактеризовать социально-экономические сдвиги, происходившие в крестьянских хозяйствах Ставрополья в период голодного бедствия. Ими был дан критический анализ процессов расслоения села, возрождения кооперации, землеустройства.
В конце 20-х гг. в условиях начавшейся унификации исторической науки в региональной историографии исследователи продолжали говорить о своеобразии местной истории, что в конечном счете привело к репрессиям властей против краеведов. Многих обвинили в связях с академиками — историками С. Ф. Платоновым, Е.В. Тарле, М.К. Любавским, экономистами А.В. Чаяновым, Н. Ф. Кондратьевым. Появились термины «кулацкое, меньшевистско-эсеровское краеведение». Региональная историография в форме краеведения была фактически разгромлена.
Историография 30-50-х годов находилась в жестко ограниченных идеологических рамках. Так, в 30-е годы историко-экономическая наука практически перестала заниматься осмыслением социально-экономического развития деревни. Были опубликованы только две историко-социологические работы: К.М. Шуваев на материале деревень Березовского района Воронежской области сопоставил аграрное развитие до и после революции (1937 г.); А.Е. Арина, Г.Г. Котов, К.В. Лосев провели аналогичное исследование по данным Мелитопольского района Запорожской области (1939 г.).
Изучение проблем российского села в 90-е годы вышло на качественно новый уровень. Дело здесь не только и не столько в количественном «приращении» новой литературы, сколько в ее содержательной новизне, появлении новых идей и представлений о российском селе и крестьянстве. В данный период появились публикации (авторы: А.Г. Рыбков, Т.В. Еферина, Ю.Г. Еферин, В.В. Кондрашин, В.А. Ильиных, Г.А. Ноздрин, В.А. Саблин, А.В. Камкин, М.А. Безнин, В.Н. Ратушняк, О.В. Ратушняк), представляющие значительный научный интерес[8].
Важной для исследования стала публикация Б.М. Джимова и В.Н. Ратушняка «Крестьянство Северного Кавказа в годы Первой мировой войны». Исследование Т. А. Невской и С.А. Чекменева «Ставропольские крестьяне» дает представление о социально-бытовых, культурных процессах и традиционной для крестьянской среды системе ценностей.
Сложный и многообразный процесс становления и развития ставропольских сел привлекал и привлекает многих исследователей. В региональной историографии значительный вклад в изучение истории и культуры сельских населенных пунктов Ставрополья внесли ученые и краеведы А.А. Аникеев, Г.Н. Бондаренко, А.Е. Богачкова, П.И. Воронин, В.Б. Гриценко, Ф.Н. Долженко, В.М. Забелин, Н.Г. Завгородний, Э.В. Кемпинский, А.И. Кругов, И.В. Крючков, М.С. Мамонтов, Л. А. Польская, Н.Д. Судавцов, П.С. Федосов, В.Р. Ясинов[9].
Лаборатория по истории городов и сел края, созданная на историческом факультете СГУ, провела сбор и обработку материалов, которые позволили издать уникальный коллективный труд «История городов и сел Ставрополья: краткие очерки» (науч. ред. Д.В. Кочура, А.А. Кудрявцев). Ранее вышла фундаментальная работа «Край наш Ставрополье: очерки истории» (науч. ред. Д.В. Кочура, В.П. Невская).
Условия, обстоятельства и основные результаты развития степных уездов Ставропольской губернии во второй половине XIX -
10 начала XX вв., их влияние на становление капиталистических форм сельскохозяйственного производства Ставрополья во взаимосвязи с анализом воздействия экономической политики российского правительства на характер и содержание этих форм раскрыл в своей диссертации Г.Г. Ягудаев [10].
Важно отметить, что исследователи, работающие в области сельской истории, начинают «спускаться» с макроуровня на микроисторические уровни. Так, диссертационное исследование A.M. Сального было посвящено истории одного ставропольского села Константиновского. Автор провел комплексное изучение села со времени его основания до наших дней [11].
Материалы научных конференций и симпозиумов по аграрной истории России представляют собой источник, незаменимый при рассмотрении динамики крестьяноведческих исследований, эволюции научной мысли в постперестроечный период и изучении проблем российского крестьянства [12]. Среди международных, всероссийских и региональных конференций наиболее значимыми были следующие: «Крестьянское хозяйство: история и современность» (Вологда, 1992), «Деревня Центральной России: история и современность» (Калуга, 1993), «Казачество в истории России» (Анапа, 1993), «Менталитет и аграрное развитие России» (Москва, 1994), «Крестьяне и власть» (Тамбов, 1995).
Новая историографическая парадигма (историческая реальность представлена и социально, и культурно), сейчас закладывается как микроисториками, так и представителями «новой исторической науки». Как указывают московские и ставропольские историки, работающие в рамках межвузовской научно-образовательной программы «Локальная история: компаративные подходы и методы изучения» Историко-архивного института Российского государственного гуманитарного и Ставропольского государственного университетов, она подрывает традиционное различие между тем, что представлялось «главным» (национальная история) в
11 исторических исследованиях и тем, что считалось «периферийным» (локальная история). По мнению сотрудников научно-образовательного центра «Новая локальная история» Ставропольского государственного университета, одним из путей, который позволяет уйти от макроистории является путь изучения культурного разнообразия; отказ от евроцентризма (до сих пор укоренённого в российской историографии) даёт возможность задуматься над концептами «микромодерности», «альтернативные модерности», «множественные модерности» и т.д. и начать изучение обществ не по «единой модели», а в рамках локальной истории [13]. Именно рефлексия о современном состоянии исторического знания и перспективах изучения национальной и местной историй позволила московским и ставропольским историкам начать процесс институциализации направления «новая локальная история» и создать одноименный научно-образовательный центр (НОЦ) на базе СГУ.
Местные историки редко, если когда-либо вообще, вникали в
многочисленные детали когнитивных импликаций своих предложений о том,
как следует изучать прошлое. Однако осознание недостаточности
традиционной критики источников, эрудизма, фактографического
транслирования материала, поставили современных историков перед
методологической и эпистемологической проблемами. Им приходится
решать вопросы соотнесения исследовательских тем и/или проблем с
включаемыми в исторический дискурс эмпирическими и теоретическими
конструктами. Возникла потребность находить логическую достаточность
аргументации, нарративизации и/или литературного оформления знания,
критериев и нормативов, позволяющих «вписаться» в современное
информационно-коммуникативное поле ещё более
профессионализирующейся историографии [14].
Историографическая практика новой локальной истории покоится на рефлексии над собственными профессиональными проблемами. В отличие от традиционного подхода к изучению местной истории, новая локальная
12 история сама определяет объект своего изучения, он не задан ей заранее территориальными рамками. Такое утверждение покоится не только на рефлексии о новой локальной истории, не имеющей твёрдо установленных образцов, примеров, или аналогий, на которые можно было бы опереться, отсутствие моделей, с помощью которых мы могли бы переформулировать свои проблемы.
Современная историографическая культура ориентирует нас на изучение социокультурного контекста ставропольской и северокавказской историй, и такое изучение осуществляется, в первую очередь, через дошедшие до нас тексты, через признание присущего им принципа самодостаточности исторического источника [15].
Одной из ведущих кросс-исторических областей в исследовательской деятельности Центра становится история пограничных областей (borderlands history), которая изучает историю зон культурного обмена между коренными жителями Северного Кавказа, а также прибывавшими представителями восточнославянских и других этносов. Исследование структуры границ и «швов» этнических областей, их демографическое, культурное, экономическое и т.д. развитие предполагает изучение не только «колониальных» источников, но и источников новейшего времени преимущественно в поле междисциплинарной методологии [16],
Таким образом, из историографического состояния проблемы вытекает необходимость специального исследования теоретико-историографических проблем появления и истории пограничных областей Северного Кавказа, влияния колонизации на хозяйственную деятельность русских и украинских крестьян, их повседневной жизни на осваиваемой территории Приманычья.
Цель и задачи исследования. Целью диссертации является изучение международного и отечественного опыта локальной истории, исследований истории земель, подвергшихся колонизации, анализ экономической, социальной и частной повседневности крестьян Приманычья во второй половине XIX - начале XX вв.
13 В рамках данной цели поставлены следующие задачи:
исследовать теоретико-историографический опыт изучения истории локального объекта в условиях колонизации и становления нового крестьянского типа;
проанализировать историю заселения Приманычья колонистами из России и Украины;
показать особенности хозяйственной деятельности крестьян Приманычья;
исследовать социальные контакты и частную жизнь крестьянства Приманычья;
проследить влияние российской модернизации на повседневность приманычского крестьянства;
раскрыть влияние Первой мировой войны на экономическую, социальную и частную повседневность.
Хронологические рамки исследования охватывают период с 50-х гг. XIX в. до 1917 г. Начальная дата связана с приходом в Приманычье первых переселенцев из России и Украины. Конечная дата связана с Февральской революцией 1917 г., положившей начало принципиально иной исторической эпохе в развитии России.
Источниковая база диссертации. В процессе работы над темой был использован широкий круг источников, которые по своей функциональной значимости можно разделить на 5 групп.
Первую группу составили документы и материалы из фондов Государственного архива Ставропольского края: ф. 58 - Ставропольское губернское по крестьянским делам присутствие; ф. 61 - Ставропольский губернский распорядительный комитет по земским повинностям; ф. 68 -Ставропольское губернское правление; ф. 80 - Ставропольский губернский статистический комитет; ф. 101 - Канцелярия Ставропольского гражданского губернатора; ф. 311 - Ставропольская губернская земская
14 управа; ф. 806 - Волостные правления; ф. 1008 - Помощник начальника Терского областного жандармского управления в г. Ставрополе.
Фонд 58 содержит разнообразную информацию, касающуюся истории заселения региона, взаимоотношений переселенцев с губернскими властями и особенностей становления их хозяйства. Особый интерес вызывают материалы, характеризующие политику государства по стимулированию колонизации Приманычья.
Фонд 61 включает материалы, затрагивающие фискальные отношения волостей Приманычья с органами местного самоуправления, губернскими и об ще имперскими структурами. Они позволяют исследовать сущность государственных повинностей крестьян, фискальную функцию общины и некоторые черты экономического развития региона.
Фонды 68 и 101 состоят из материалов переписки губернских органов власти с волостными правлениями и местными чиновниками. Они затрагивают самые разнообразные аспекты из жизни крестьян - экономику, образование, медицину и др. Здесь можно проследить динамику изменений политики местных властей по отношению к крестьянству, реакцию властей на наиболее злободневные проблемы региона.
Фонд 311 основан на материалах Ставропольского губернского земского управления, которые отражают все направления и специфику деятельности земства на Ставрополье. Они показывают трудности передачи земствам ряда сфер общественно-политической и культурной жизни, включая образование и медицину. Особого внимания заслуживают документы о планах Благодарненского земства по развитию Приманычья,
Объединенный архивный фонд 806 содержит делопроизводство волостных правлений. Анализ данного типа источников позволяет исследовать разнообразный пласт работы волостных правлений, источники их доходов и расходов, проблемы с которыми приходилось сталкиваться волостным правлениям в работе и т.д.
Фонд 1008 включает статистику и материалы, касающиеся правонарушений среди крестьян Приманычья. Особый интерес представляют материалы периода Первой мировой войны, отражающие девиантное поведение крестьян в экстремальной обстановке.
Вторую группу составили статистические материалы. Они представлены следующими изданиями: «Обзорами Ставропольской губернии», «Памятными книжками Ставропольской губернии», «Сборниками статистических сведений о Ставропольской губернии» и рядом других изданий.
Данная группа источников содержит уникальные статистические и аналитические материалы о развитии экономики, социальной сферы, культуры Приманычья. Они дают информацию об административном делении региона, территориальных рамках волостей, о численности населения и его землепользовании. Большую ценность представляет статистика, характеризующая религиозную жизнь в регионе, включая численность сект, церковное землепользование, затраты крестьян на строительство церквей и на исполнение религиозных обрядов. Как это ни парадоксально, статистические материалы персонифицируют историю региона. Именно они сохранили для нас фамилии местных предпринимателей, священнослужителей, врачей, учителей, чиновников т.д.
Третья группа источников представлена материалами периодической печати, такими как «Голос Ставрополья», «Северный Кавказ», «Северокавказская газета», «Северокавказский край», «Ставропольские губернские ведомости». На страницах периодической печати отражены основные вехи и проблемы истории Приманычья конца XIX - начала XX вв. Кроме конкретных фактов и событий, периодическая печать передает особенности интеллектуальной жизни Ставрополья в данное время.
Всесторонняя реконструкция исторического развития Ставрополья, как и России в целом, на рубеже XIX - XX вв. невозможна без анализа проблематики, которую выдвигала на повестку дня пресса. В России пресса в
XIX - начале XX в. в условиях отсутствия других общедоступных средств массовой информации являлась, с одной стороны, важнейшим инструментом формирования общественного мнения, а другой стороны, впитала в себя идеи и настроения, доминировавшие в коллективном сознании. Особенно это было характерно для российской провинции, где периодика играла главенствующую роль в общественно-политической и интеллектуальной жизни региона.
Четвертая группа источников включает в себя воспоминания, особое место здесь занимает устная история, представленная воспоминаниями жителей региона, очевидцев исследуемой эпохи.
Устная история имеет огромное значение для новейших историков. Это свидетельские показания рядовых участников исторического процесса, на памяти которых происходили события не только их личной жизни, но и большой истории. Как человек воспринимает события, современником или участником которых он был, как он их оценивает, каким образом хранит информацию - все это представляет огромный интерес. Устная история имеет большой потенциал и привлекает внимание исследователей современности, хотя охватываемый ею временной промежуток ограничен памятью человека (не обязательно индивидуальной, а например, памятью его старших современников). Однако устные рассказы требуют внимательной и всесторонней критики. Это не означает» что очевидцы всегда искажают то, о чем они дают свидетельские показания. Реальность преломляется их сознанием, а ее искаженный, односторонний или расплывчатый образ запечатлевается в памяти как истинный рассказ о происшествии. И все же, с учетом механизма переработки первичной информации в сознании свидетеля, это не может быть непреодолимым препятствием в работе историка.
Важное место в данной группе источников занимают путевые очерки известного земского деятеля СМ. Васюкова, не раз бывавшего на Ставрополье. По своим политическим воззрениям он принадлежал к числу
17 либералов, поэтому его воспоминания носили весьма нелицеприятный характер для местных властей. Одновременно это был взгляд человека со стороны, который подмечал те важные детали и факты, на которые не обращали внимание местные жители.
Пятая группа источников представлена работами российских экономистов XIX - XX вв. Б. Бруцкуса, А.В. Чаянова, Н. Данилевского. Исследование проблем развития российского крестьянства на рубеже XIX-XX вв. невозможна без анализа теоретической проработки данной проблематики учеными - современниками событий, чье теоретико-методологическое наследие не потеряло своей актуальности до сих пор. Оно позволяет понять многие процессы в российском селе, противоречащие канонам классической политэкономии. В частности, концепция A3.Чаянова о семейно-трудовом хозяйстве позволяет проанализировать характер аренды земли крестьянами, абсолютно бесполезный с точки зрения классической политэкономии. Центральное место в этой концепции занимает проблема мотивации хозяйственной деятельности и организационно-производственного плана крестьянской семьи. Это дает возможность разобраться в специфике российского крестьянского хозяйства и его отличии от капиталистических хозяйств.
Оппонентом А.В.Чаянова являлся Б.Бруцкус. Он не идеализировал ситуацию в российском селе, видя основную проблему его развития в аграрном перенаселении, которое создавала крестьянская община. Поэтому ученый поддержал столыпинскую аграрную реформу и проекты либерального переустройства российской деревни.
Немаловажными являются работы Н.Я.Данилевского - автора оригинальной цивилизационной теории. Н.Я.Данилевский посетил Приманычье, которое произвело на него положительное впечатление. В освоении Приманычья и Северного Кавказа в целом он видел путь для экономического рывка России.
Методологическая база исследования заключается в опоре на принцип историзма, который уделяет особое внимание историческому контексту, различиям между прошлым и настоящим.
В реализации основополагающего для историзма принципа последовательности существенное значение приобретает историко-генетический методу который позволяет в динамике рассмотреть изменения, происходившие в жизни крестьян Приманычья.
Историко-сравнителъный метод использовался при сравнении экономического положения, особенностей образа жизни, моделей поведения, характерных для различных географических зон, для различных социальных прослоек крестьянства.
Диссертационное исследование основано на антропологическом подходе к историческим процессам. Концептуальные основы данного подхода предполагают: 1) особое внимание к сфере народной культуры -области действительности, где мышление сливается с поведением; 2) убеждение в том, что поведение людей определяется общепринятыми для данного общества нормами, образцами и ценностями; 3) расширение исторического контекста, в котором рассматривается изучаемое явление; 4) отказ от постулата о решающей роли материально-экономических факторов в историческом развитии.
Характерной чертой исследования является междисциплинарный синтез, использование опыта смежных социальных и гуманитарных наук -социальной и исторической психологии, социологии, философии, экономики. Контакты с социальными и гуманитарными науками не только расширяют возможности исторического исследования, но и модифицируют сам облик истории, дают ей возможность проникать в закрытые для нее зоны знания, использовать новые методы.
Научную новизну диссертации автор видит в следующем:
в самой постановке проблемы, так как работа является одним из первых исследований, специально посвященных проблемам повседневной жизни крестьян Приманычья;
в диссертации исследуется не рассматриваемая ранее проблема взаимовлияния русской, украинской и кочевой культур в приграничной зоне Приманычья;
в работе показано влияние особенностей заселения региона, климатических условий на жизнь и быт крестьян Приманычья;
в исследовании рассматривается влияние Первой мировой войны на трансформацию социальных структур Приманычья;
впервые в научный оборот вводятся новые архивные источники, выявленные в фондах Государственного архива Ставропольского края.
Географические границы исследования охватывают степные районы северо-восточного Приманычья, которые по хронологии заселения, климатическим условиям и этническому составу колонистов значительно отличались от других регионов Ставропольской губернии. Этот район является типичным примером «пограничья», предполагающего соседство различных народов и различных культур.
Практическая значимость результатов исследования.
Содержащийся в диссертации фактологический материал и научные обобщения могут быть использованы в учебном процессе вузов при ведении курсов по истории России, Ставрополья, при подготовке спецкурсов по истории крестьянства XIX-XX вв., обобщающих трудов. Материал диссертации может использоваться для преподавания дисциплин в рамках национально-регионального компонента в средней школе; а также может представлять интерес для административных работников и краеведов, занимающихся проблемами воспитания молодежи и развития культуры.
Апробация исследования. Основные положения диссертации обсуждались на заседаниях кафедры социально-гуманитарных наук
20 Пятигорского государственного технологического университета. Отдельные положения работы излагались на ежегодных научно-практических конференциях в Пятигорском государственном технологическом университете, в Ставропольском государственном университете. Результаты исследования апробированы в выступлении на IV Международном конгрессе «Мир на Северном Кавказе через языки, образование, культуру», состоявшемся 21-24 сентября в Пятигорском государственном лингвистическом университете.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованных источников и литературы.
Поворот современной исторической науки от национальных историй к локальным объектам изучения
Привычная история слишком долго связывалась со столицей и повествовала о создании этнических государств (не представляли исключения полиэтничные государства). Показательно, что даже тема истории Великой французской революции, казалось бы, хорошо изученная европейскими, в том числе российскими, и американскими историками, актуализируется сегодня в связи с предложением пересмотра прежнего к ней подхода. По мнению исследователей, это событие не было таким однородным, как о том привыкла говорить центрированная столицей (Парижем) историография, не посчитавшая нужным обратить должное внимание на региональные особенности. Сейчас выясняется, что революция «была многоликим явлением». Этот пример лишний раз показывает, что в период модерна история оказалась союзницей государственного унификаторства, игнорировала «случайность» и региональность, а также то, что «должно было быть забыто». Историки пытались «победить историю», лишить её сложности, сделать рациональной, понятной и управляемой. Нам почти не известны образцы межнациональной и/или транснациональной истории, такой истории, где главным героем была бы не Нация, к тому же ещё написанной представителем этой нации (мастер рассказа), а история, где героем был бы Межкультурный диалог, т.е. история о Нас [1].
Однако ситуация в исторической науке изменяется. Появление «новой истории» или «новой исторической науки» заставляет исследователей пересматривать свое отношение к объектам исследования. Еще в начале 90-х гг. XX в. Питер Бурк подчеркнул, что «новая история» - история, написанная в преднамеренной оппозиции традиционной ранкеанской парадигме [2].
Согласно традиционной парадигме, отмечает он, история по существу должна заниматься политикой. Последняя и присутствовала в историографии, т. к. историки интересовались государством. Для государства приоритетной была национальная история. Другими словами история долгое время была в большей степени историей всеобщей и историей государственной, нежели местной (than local). Несмотря на то, что существовали история церкви, военная история, история искусства или науки (как и локальная история/краеведение), в целом, указывает Бурк, они рассматривались как маргинальные научные направления, периферийные в сравнении с интересами «настоящих» историков [3].
Новейшие историки учитывают это и уделяют большое внимание категории «культура», где, как замечает Вилльям Сеуэлл, понятие культуры предстаёт в качестве «категории социальной жизни» [4]. Такой подход в изучении истории локального объекта сейчас применяется новейшими исследователями, отошедшими от старой историографической парадигмы. Понимание культуры как изделия «социального господства» (product of social dominance) позволяет исследовать историю места, где присутствует межэтнический конфликт, изучать как историю представлений об этом месте в повседневной жизни, как историю «подлинной» этнической общины и риторики, способствовавшей построению какой-либо общностью чувства этого места [5].
Подобные представления были подхвачены многими профессиональными историками, обратившими внимание на локальные объекты. В 1988 г. Т. Бэндер выдвинул формулу, ставшую одним из ключей нового подхода в изучении городской истории: город «как общность, основанная на различии» (as a collectivity based on difference). Таким образом, городское сообщество, как и любое иное сообщество (регион, сельский населённый пункт, улица, приход) открывались не только своей мультисоциальной, но и мультикультурной сторонами [6].
Схожий аспект можно найти в работах А. Прэда и А. Мэйна, изучавших историю повседневной жизни Стокгольма в конце XIX в., в частности, представления журналистов, выражавших интересы средних слоев города об уличных нищих. Маурицио Борреро предпринял исследование «стратегий выживания» (survival strategies), придуманных отдельными людьми, а также официальными и неофициальными обществами и организациями Москвы в период революции и гражданской войны. Учёный разработал вопросы взаимоотношений центральной и городской власти, населения города и села, большевистской социальной политики и существования чёрных рынков. Канадский историк К. Вэлден, совмещая методологию социальной истории с методологией постмодернизма, сделал интересную попытку понять традиционные ценности жизни населения локального объекта в период их быстрого разрушения. В центре внимания автора оказались ценностные представления людей как иерархически построенные значения [7],
Расселение славянских переселенцев на территории северо-восточных районов Ставропольской губернии
Приманыческие степи в силу географического положения уже на заре цивилизации оказались в центре многих важных исторических событий. По Манычу долгое время шла торговля между Севером и Югом. Из низовой Волги в район Пятигорья через Приманычье шло одно из направлений Великого шелкового пути. Русские купцы уже в X в. на своих ладьях по Манычу добирались на территорию Кавказа. С целью защиты торговых путей хазары строили укрепленные пункты и караван-сараи, один из них, очевидно, находился в районе с. Дербетовское. К сожалению, на территории района не велись интенсивные археологические раскопки, поэтому многие страницы древней истории Приманычья остаются для нас неизвестными.
На всем протяжении многовековой истории Приманычья на его территории проживали самые разнообразные народы: киммерийцы, с VII в. до н. э. сюда пришли скифы, с V-IV в. до н.э. их сменили сарматы, и некоторое время Маныч являлся центром их кочевий, со II в. сюда проникают аланы, с середины VII в. территория Приманычья вошла в состав Хазарского каганата, а со второй половины XI в. в Приманычье приходят половцы [1]. Территория Приманычья влекла кочевников своими бескрайними пастбищами, тем более что вниз по Манычу находились так называемые «Черные земли», где вполне можно было укрыть скот на зиму.
Новая страница в истории региона начинается в XVII-XVIII в, с приходом сюда калмыков и туркмен, которые наряду с ногайцами составили костяк населения восточной части Северного Кавказа. Туркмены с полуострова Мангышлак перебираются на Северный Кавказ в район р. Кумы в XVII в., спасаясь от экспансии Хивинских ханов, затем они расселяются вдоль Маныча. Эти народы вели типичный традиционный кочевой образ жизни, мало чем отличающийся от жизни их предшественников. Взаимоотношения между ними не всегда носили мирный характер, хотя, в целом, они жили, соблюдая интересы друг друга.
Полностью социокультурный и даже природный ландшафт Приманычья изменился только с приходом сюда русских и украинских колонистов. Россия на Северный Кавказ проникает с XVI в., но успехи дипломатии и армии не подкреплялись вплоть до XIX в. активной колонизацией региона. Только в XIX в. начинается активное заселение региона русскими и украинскими колонистами.
Первые колонисты из России в Приманычье приходят в 40-е годы XIX в. Климат в приманыческих степях континентальный и засушливый, что долгое время отталкивало крестьян от поселения в Приманычье. К тому же, в отличие от других районов Ставропольской губернии, Приманычье стало явным «пограничьем» с вытекающими отсюда последствиями. Крестьяне приходили на земли, на которых до этого кочевали калмыки и туркмены, что приводило к конфликтам и вооруженным столкновениям колонистов с кочевниками. Возникает типичная ситуация «пограничья» - с Востока русские волости Приманычья поддирали кочевья калмыков, с Юга -туркмены. Только самые отчаянные и выносливые колонисты решались на поселение в регионе.
После поселения им приходилось сталкиваться с новыми трудностями. И самое главное - это нехватка питьевой воды. Проблему приходилось решать с помощью рытья колодцев, но очень часто в них вода оказывалась горько-соленой, то есть абсолютно не пригодной для потребления в пищу. За водой хорошего качества крестьянам приходилось ездить за село. Так, жители села Вознесеновское только через некоторое время обнаружили хорошую питьевую воду в 3-х верстах от села. Очень часто колонисты использовали колодцы, оставшиеся им в наследство от кочевников.
Образ жизни приманыческих крестьян во второй половине XIX-начале XX
В условиях пограничья возникают контактные зоны взаимодействия различных культур. Ярким свидетельством этого процесса является Приманычье. Украинцы, русские, калмыки, туркмены стали активными участниками данного взаимодействия. Они перенимали друг у друга некоторые элементы повседневной жизни, быта, приемы и способы ведения хозяйства. В частности, украинцы Приманычья через 10-20 лет жизни в регионе уже значительно отличались от украинцев Полтавской или Черниговской губерний, вследствие взаимодействия культур. Еще больше отличий наблюдалось у их детей, родившихся и живших в Приманыческих степях. На быт и нравы жителей региона накладывали печать природно-климатические условия и особенности хозяйственной деятельности.
Все села Приманычья, как уже отмечалось, располагались вдоль рек и больших дорог. Через село проходило несколько продольных улиц, растянувшихся на несколько километров, иногда их длина достигала 6 и более км. Улицы не имели тротуаров и были весьма загрязнены, так как они практически никогда не убирались, за исключением тех участков улиц, которые примыкали к наиболее значимым сельским объектам (волостное правление, церкви, школы и др.). Улицы были очень широкие, что обеспечивало прогон крупных партий скота без особых проблем и проезд гужевого транспорта в любом направлении.
Вплоть до начала XX в. улицы сел Приманычья были плохо озеленены, даже по сравнению с другими регионами Ставрополья. Это объяснялось, с одной стороны, невниманием крестьян и местных властей к данной проблеме, с другой стороны, засушливым климатом. Только в начале XX века предпринимаются первые серьезные попытки озеленения улиц сел Приманычья, но в любом случае, здесь было еще очень много работы. На центральной улице села находились лавки, магазины, аптеки, питейные заведения, постоялые дворы, амбары торговцев хлебом и т.д. В центре села располагались церкви и волостное правление. В каждом селе имелись две крупные площади: церковная и рыночная. Мельницы и другие промышленные объекты строились на окраинах сел.
Первоначально колонисты проживали в «хатах-землянках», сложенных из самана. Из-за отсутствия других кровельных материалов крыша сооружения обмазывалась глиной, реже употреблялся камыш. Только в начале XX века в обиход активно входит черепица и несколько позже кровельное железо. «Хаты» состояли, как правило, из 2-х - 3-х комнат и «сеней». Высота помещений не превышала 2 метров. Пол мазался глиной, значительно позже начинает употреблялся деревянный настил. Общий объем жилой площади, в основном, составлял от 20 - до 40 м . Жилые помещения с помощью белой глины белились снаружи и внутри. Побелка производилась два раза в год осенью и весной, как правило, на Пасху. Долгое время жилые постройки сел были довольно однотипны, но с начала XX века зажиточные крестьяне начинают строить большие дома с 3-4 комнатами, с употреблением дорогих по тем временам строительных материалов. Однако основную массу жилого фонда сел составляли землянки-хаты. Характерной чертой в строительстве жилья данной местности являлось слабое употребление деревянных конструкций, камыша, соломы и активное использование «самана» [1].
