Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Условия, влияющие на социально-психологическую адаптацию ученых-эмигрантов в 1920-1930-е годы .
1.1. Психологическое состояние российских ученых-эмигрантов в первой половине 1920-х годов
1.2. Роль семьи в адаптации эмигрантов 77
1.3. Межличностные взаимоотношения как фактор социально-психологической адаптации ученых в эмиграции
1.4. Материально-бытовые условия адаптации ученых 131
Глава II. Профессиональная адаптация ученых-эмигрантов в 1920- 1930-е годы
2.1. Институциализация русского научного сообщества в эмиграции
2.2. Складывание практики воспроизводства научно-педагогических кадров в зарубежье
2.3. Научные библиотеки русского зарубежья 183
2.4. Съезды русских академических организаций за границей о задачах и формах деятельности академических групп
Глава III. Культурно-просветительная работа научного зарубежья как форма социальной адаптации эмигрантов
3.1. Русские народные университеты - основная форма культурно-просветительной деятельности ученых русского зарубежья
3.2. Празднование юбилейных дат как форма сохранения исторической памяти русского зарубежья в 1920-1930-е годы
Заключение 282
Список источников 290
Список литературы
- Роль семьи в адаптации эмигрантов
- Материально-бытовые условия адаптации ученых
- Научные библиотеки русского зарубежья
- Празднование юбилейных дат как форма сохранения исторической памяти русского зарубежья в 1920-1930-е годы
Введение к работе
Актуальность темы диссертационного исследования. Русская эмиграция 1920-1930-х годов сыграла важную роль в истории нашей страны. Возникнув в результате революционного катаклизма 1917-1920 годов, она повлияла на многие политические события внутри страны, сохранила за рубежом отдельные черты и традиции дореволюционной культуры, создала своего рода анклав российской цивилизации – «Россию вне России». При этом она накопила многообразный опыт адаптации и сохранения национальной идентичности. После распада СССР, когда за рубежами России оказались 25 миллионов русских, а на ее территории – миллионы представителей бывших союзных республик, изучение и использование этого опыта стало одной из важнейших задач современного общества. Проблемы, связанные с адаптацией эмигрантов актуальны не только для России и стран ближнего зарубежья. Они имеют глобальный характер, поскольку постоянно по разным причинам значительные массы людей перемещаются из страны в страну. От условий и степени их адаптации к новой среде зависит не только их психологическое и материальное благополучие, но социально-политическая стабильность стран-реципиентов. Настоятельная потребность скрупулезного анализа всего спектра социально-психологических проблем адаптации в условиях эмиграции человека вообще и ученого в частности диктуется также изменениями в исторической науке, произошедшими за последние десятилетия. Антропологизация исторического знания, интерес к роли человеческой субъективности в историческом процессе явились основными признаками этих изменений.
Степень научной разработанности темы. Проблемы истории научного сообщества зарубежья появились в отечественной историографии сравнительно недавно. В советский период тематика, связанная с послеоктябрьской эмиграцией, долгое время отсутствовала. Интерес к ней, конечно, существовал, но в силу политической ангажированности и закрытости архивных материалов широкое изучение проблем, связанных с ней, было невозможным. Со второй половины 1980-х годов в условиях перестройки и гласности, когда в обществе происходит пересмотр приоритетов в советской истории и вспоминаются ранее забытые имена, возникает публицистический бум вокруг причин, породивших массовую эмиграцию соотечественников, и их судеб. Эмоциональные выступления журналистов и литераторов буквально будоражили общество, заставляя его отказаться от прежних негативных оценок послеоктябрьской эмиграции. Профессиональные историки до начала 1990-х годов на эти темы практически ничего писали, поскольку серьезным препятствием в научном осмыслении феномена русского зарубежья было отсутствие источников. Вместе с тем, на фоне роста общественного интереса происходило рассекречивание архивов и спецхранов библиотек, велась публикация отдельных документов и архивных коллекций. Отечественные исследователи получили, наконец, доступ в иностранные архивы и библиотеки. В 1990-е годы стали выпускаться полные путеводители по архивным фондам, появились библиографические справочники по периодической печати зарубежья, биографические словари, и, наконец, труды ученых-эмигрантов. С начала 1990-х годов регулярно стали проводиться научные конференции различного уровня, которые способствовали формированию активного диалога между отечественными и зарубежными специалистами. Накопленная теоретико-методологическая и источниковая база, неугасаемый интерес исследователей к этой проблематике позволили говорить с конца 1990-х годов о появлении эмигрантоведения, как отрасли исторического знания, изучающей историю российской эмиграции.
Первоначально вопросы возникновения и функционирования эмигрантского научного сообщества в эмигрантоведении рассматривались в контексте культурного наследия русского зарубежья. В отечественной историографии пионерами изучения истории исторической науки зарубежья могут считаться В.П. Пашуто и М.Г. Вандалковская. В.П. Пашуто впервые обратил внимание на то, что в эмиграции оказалось несколько сотен российских историков, которые продолжили традиции дореволюционной исторической науки. Несомненной заслугой М.Г. Вандалковской является то, что она не только охарактеризовала историографические аспекты в развитии исторической науки зарубежья, но и указала на многоплановость адаптации ученых-историков.
В проблематике истории научной эмиграции можно выделить два направления: история конкретных отраслей науки, в том числе судьбы ученых, и история эмигрантского научного сообщества в отдельных регионах как части социально-культурного феномена российской эмиграции в целом. Такое разделение, конечно, весьма условно, поскольку направлено на выделение имеющихся ракурсов исследования и вовсе не исключает их комбинирования.
Первое направление, на мой взгляд, наиболее разработано. На рубеже ХХ – ХХI веков подготовлены и изданы справочные издания по русской эмиграции, включающие, в том числе персоналии ученых и библиографические сведения об их творческом наследии. Опубликован ряд историко-биографических исследований, посвященных отдельным деятелям науки и их вкладу в определенную отрасль знаний. Особенно «повезло» историкам. Значительный вклад в изучение исторической науки зарубежья внесли работы Е.П. Аксеновой, М.Г. Вандалковской, М.Ю. Досталь, Ю.Н. Емельянова, В.И. Цепиловой и др. Судьбам представителей естественных наук и инженерной мысли посвятили свои исследования В.П. Борисов, Е.М. Макаренкова, Д.А. Соболев, Т.И. Ульянкина и др. Среди вопросов, включаемых в проблемное поле представителями данного направления, можно назвать причины эмиграции отдельных ученых, их научную и образовательную деятельность, раздумья о судьбах родины, вклад в отечественную и мировую культуру. Жизнь и творчество ученых при этом преимущественно рассматривается как часть истории определенной отрасли научного знания.
Второе направление представлено рядом обобщающих книг и статей о научном сообществе зарубежья. Составлены также хроники научной и культурной жизни эмиграции в странах Европы. В работах этого направления, в свою очередь, тоже можно выделить два подхода. Первый заключается в изучении институций научного сообщества и форм его жизнедеятельности. Исследователями собран и проанализирован богатейший материал, позволяющий говорить об активной деятельности ученого сообщества за границей. Однако в целом тема институциализации научного зарубежья разработана недостаточно. В частности, нет обобщающих исследований о деятельности Союза Русских Академических организаций за границей и его региональных академических групп.
Второй подход заключается в освещении социальной истории науки зарубежья. Он очевиден в работах, посвященных изучению центров эмиграции, в том числе, высшего образования и академической науки, правда, последняя здесь не является самостоятельным предметом изучения. Исследователи, акцентируя внимание на самобытности культуры русского зарубежья, подчеркивают, что защитить ее от влияния времени и среды позволило создание, своего рода, «культурных гнезд» – своеобразных, локальных территориально-поселенческих образований со специфической культурно-исторической средой. С этой точки зрения правомерно изучение таких «гнезд» как «русский Белград», «русский Берлин», «русский Париж», «русская Прага», «русский Харбин» и т.п. Конечно, условия проживания, правовой статус и процесс адаптации эмигрантов в каждом из вышеназванных центров имели особенности, но активное взаимодействие регионов расселения позволяло сохранить духовно-культурную целостность русской диаспоры.
В рамках современной историографической модели, характеризующейся междисциплинарностью и антропологическим подходом, сложился устойчивый интерес исследователей к проблемам социально-экономической, правовой и культурной адаптации изгнанников. Инициатором теоретической разработки их стал Центр изучения территории и населения России ИРИ РАН под руководством академика РАН Ю.А. Полякова. Анализ правовых основ социальной адаптации россиян в межвоенный период сделан в монографии З.С. Бочаровой. В ее работе, наряду с другими социальными группами эмигрантов рассматриваются и ученые. Следует признать все же, что, несмотря на актуальность, в эмигрантоведении непосредственно изучению проблем адаптации эмигрантского научного социума посвящено немного работ. Неисследованными оказались вопросы, связанные с психологическими, социально-бытовыми и профессиональными аспектами адаптации ученых.
С конца 1990-х годов новым направлением в эмигрантоведении можно считать изучение повседневности русского зарубежья, под которой понимают всю жизненную среду человека, сферу непосредственного потребления, удовлетворения материальных и духовных потребностей, связанные с этим обычаи, ритуалы, формы поведения, привычки. В этой связи нельзя не назвать работы Е.В. Вороновой, И.К. Капран, Г.В. Мелихова. Интересные наработки в исследовании проблем научной повседневности имеются у омских исследователей под руководством В.П. Корзун. Предметом изучения этой историографической школы, к которой причисляет себя и автор данных строк, стало научное сообщество историков в антропологическом ракурсе. Здесь активно исследуются такие вопросы как типология научных сообществ, историографическая персонология, «профессорская культура» и межличностные коммуникации как фактор развития науки, историографическая повседневность, культурно-цивилизационный ландшафт исторической науки и т.п. Результаты поисков представлены в историографических сборниках «Мир историка», регулярно выходящих с 2002 года. В русле «новой социальной истории» находится исследование Н.Н. Никс, в котором изучение научно-педагогической и культурно-просветительской деятельности московских профессоров проведено в контексте анализа системы их ценностных ориентаций, социально-психологических установок и структуры повседневной жизни, традиций общения и взаимодействия в межличностном и социокультурном пространстве Москвы второй половины XIX – начала ХХ столетий. В этой работе автор «рисует» социальный портрет московской профессуры, дает социокультурную характеристику последней и исследует повседневную жизнь этой части российской дореволюционной интеллигенции.
Изучению научного быта русских историков-эмигрантов в Праге посвящена также кандидатская диссертация М.В. Ковалева. Ее предметом стали формы повседневной организации научной жизни русских историков, межличностные и групповые отношения, профессиональная этика, практики конкуренции и сотрудничества, работа ученых, научных и культурных организаций. Однако в данном случае вне исследовательского поля оказались вопросы, связанные с бытовой сферой жизни ученых-эмигрантов. Первая попытка обобщающего исследования проблем социально-психологической адаптации научного сообщества русского зарубежья в контексте истории повседневности была предпринята в монографии автора этих строк.
В ряде исследований, посвященных судьбам ученых-эмигрантов, их творческий путь рассматривается в контексте семейной жизни. Очевидно, что традиционные роли представителей разных полов, как и многие стереотипы, нарушаются в условиях эмигрантской жизни. Эти изменения приводили к психологическим срывам и душевным коллизиям. Несмотря на то, что в эпистолярном наследии эмигрантов, в их мемуарах, периодической печати зарубежья существует масса свидетельств огромных моральных потрясений, переживаемых изгнанниками в процессе адаптации, научное изучение последней через судьбы конкретных людей еще только начинается. Сложившиеся внутринаучные предпосылки, позволяют в комплексе рассматривать проблемы социально-психологической и профессиональной адаптации ученых-эмигрантов, а также их повседневной жизни в контексте истории научной эмиграции зарубежья как самостоятельного феномена.
Цель исследования - выявить условия, формы и результаты социальной адаптации российских ученых-эмигрантов в 1920-1930-е годы.
Для достижения данной цели необходимо решить ряд исследовательских задач:
– выявить факторы, влияющие на психологическую адаптацию ученых-эмигрантов.
– определить роль семьи в адаптации эмигрантов;
– показать влияние личных связей на процесс психологической адаптации ученых и складывание единого коммуникативного пространства научного сообщества;
– охарактеризовать бытовую сферу адаптации ученых (материальное обеспечение, жилье);
– раскрыть специфику процесса институциализации научного сообщества русского зарубежья;
– систематизировать формы профессиональной адаптации ученых;
– установить основные направления деятельности эмигрантского научного сообщества в зарубежье;
– выявить трансформацию дореволюционного феномена «профессорской культуры»; в зарубежье
– определить значение культурно-просветительной работы научной общественности зарубежья в социально-психологической адаптации и формировании национальной идентичности русской диаспоры.
Особо следует оговорить, что в задачи исследования не входит анализ теоретического наследия представителей научного сообщества русского зарубежья.
Хронологические рамки работы обусловлены тем, что научное сообщество зарубежья как социокультурный феномен возник и существовал именно в 1920–1930-е годы. Хотя ученые стали покидать Родину еще в годы Гражданской войны, процесс институциализации сообщества начинается с 1920 года, с появления первых русских академических групп (РАГ). В целях координации их деятельности в 1921 году был создан «Союз русских академических организаций за границей», объявивший себя единственным представительством русских ученых. С этого времени процесс формирования и институциализации научного сообщества зарубежья приобретает планомерный и организованный характер. Оно происходило на фоне мучительной социально-психологической адаптации всех без исключения представителей научного сообщества.
Верхние хронологические рамки исследования (конец 1930-х годов) весьма условны, поскольку прекращение деятельности научных образований в каждой конкретной стране происходило не одновременно, и было вызвано различными причинами, в первую очередь, сложившейся внутриполитической ситуацией и начавшейся второй мировой войной. Кроме того, к концу 1930-х годов в основном завершился процесс социальной адаптации эмигрантов, что сделало ненужным существование национальных научных институций. Там же, где они остаются, они утрачивают свои прежние функции (трудоустройство ученых, оказание им помощи в продолжении научных исследований, подготовка научных кадров и п.т.) и превращаются в культурно-просветительные объединения.
Территориальные рамки исследования достаточно условны. В 1920-е годы русские академические группы существовали в 16 странах (Болгария, Великобритания, Германия Италия, Китай, Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев (КСХС), Латвия, Польша, США, Турция, Финляндия, Франция, Чехословакия, Швейцария, Швеция и Эстония). В таких странах как, Австрия, Бельгия, Венгрия, Греция, Дания, Литва, Канада, Япония, хотя и были отдельные представители дореволюционной российской науки, научных институций по разным причинам не сложилось. Хотя более полно в источниках представлена деятельность ученых, находящихся в Чехословакии, КСХС, Франции и Маньчжурии, все же изученный мною корпус источников, позволяет говорить о жизнедеятельности научного сообщества зарубежья во всех странах, где существовали русские академические группы.
Объектом данного диссертационного исследования является научное сообщество русского зарубежья в 1920-1930-е годы как социум, т.е. общность ученых, обладающих высокой научной подготовкой, как правило, подтвержденной научными степенями и званиями, единых в понимании целей науки, находящихся в сходных условиях жизнедеятельности и придерживающихся общих нормативно-ценностных установок.
Предмет исследования составляет социальная адаптация российского эмигрантского научного сообщества в целом и на уровне его отдельных представителей в 1920-1930-е годы.
Теоретико-методологическая основа. Для изучения проблем, связанных с адаптацией эмигрантского научного сообщества, в качестве опорных мною взяты историко-антропологический, микроисторический и культурологический подходы.
В основе историко-антропологического подхода лежит феноменологическое представление об историческом прошлом как совокупности его восприятий в сознании действовавших в этом прошлом людей. В этом смысле можно говорить о феномене «профессорской культуры» как об интеллектуальном конструкте, продукте коллективного воображения, существующем в массовом и индивидуальном сознании. Закрепившись в определенных правилах, нормах, институтах и механизмах социального контроля, он оказывает большое влияние на поведение людей. Использование историко-антропологического подхода в изучении феномена «профессорской культуры» позволяет также поставить в центр исследования ученого с его проблемами и нуждами и рассмотреть его реакцию на широкомасштабные социально-политические процессы как внутри диаспоры, так и в ее окружении.
Микроисторический метод, словно под увеличительным стеклом, дает возможность разглядеть существенные особенности изучаемого явления, которые обычно ускользают от внимания историков. Пожалуй, самой сложной в его использовании является проблема репрезентативности объекта исследования. Однако сам по себе факт социальной жизни может служить предметом рассмотрения не только в строго статистическом смысле, он несет в себе также информацию об определенной модели поведения. Представители данного направления исходят из принципа единообразия психофизической природы человека. Это позволяет говорить о наличии типичных черт, присущих представителям одного социума. Соглашаясь с утверждениями представителей данной школы, я предлагаю рассмотреть проблемы социальной адаптации научного сообщества русского зарубежья в контексте трансформаций «профессорской культуры» через судьбы отдельных ее представителей. Понимая, что процесс социально-психологической адаптации индивидуален, я все же стремилась привлечь к исследованию биографический материал, во-первых, наиболее знаковых представителей научного сообщества, авторитет которых был достаточно высоким в этой среде, а, во-вторых, выходцев из разных сословий, что позволяет составить более полное представление о состоянии данного социума. При этом речь не идет о поиске его «типичного представителя». Правомерно говорить лишь о выявлении типичных черт «профессорской культуры» у того или иного члена научного сообщества. Добавление к традиционной нарративно-аналитической модели исследования эмоционально-психологической составляющей позволит представить историю научного сообщества как совокупность форм повседневной жизни ученых и сохранить «равновесие между специфичностью частной судьбы и совокупностью общественных условий».
Актуальность культурологического подхода объясняется спецификой объекта и предмета исследования. Научное сообщество существует на разных уровнях. Коллективный характер производства знаний предполагает наличие разветвленных коммуникаций ученых, сложившейся системы оценок вклада каждого из участников сообщества и сохранения научных традиций. Внутри научного сообщества складывается разделение ученых на группы, занимающиеся непосредственно производством новых знаний, их систематизацией и передачей молодому поколению, организацией познавательного процесса, и т.п. Изучить адаптацию научного сообщества невозможно без рассмотрения всего спектра социальных практик его конкретных представителей, включая практику выживания и контакты с местным населением, готовность или неготовность сохранения отдельных частей прежней культуры и образа жизни для своих детей. В результате адаптации ученых к инокультурной среде происходит и трансформация научной повседневности, которая включает в себя «уклад жизни, совокупность обычаев, привычек и нравов ученых». Культурологический подход позволяет не только рассмотреть социальные аспекты становления и жизнедеятельности научного сообщества в их взаимосвязи, но и представить данный социум, как часть русской диаспоры в 1920-1930-е годы. Этот подход необходим также при анализе источников, поскольку каждый из них доносит до нас стилистику времени и должен быть рассмотрен как явление культуры определенной эпохи.
Все социальные страты в Русском зарубежье имели не только свой аналог в дореволюционной России, но и пытались воссоздать присущий данному социуму образ жизни и стереотип поведения. Говоря о научном сообществе зарубежья, следует иметь в виду, что оно обладает несколькими признаками: общностью самоидентификации, самодостаточностью, наличием организационной структуры, системы социальной защиты своих членов и единого интеллектуального пространства, сохранением корпоративной, так называемой «профессорской культуры». Под последней понимается вся совокупность идейного и нравственного состояния данного социума, выражающаяся в идеологии, воспитании, образовании, ценностных ориентациях, мотивации поведения, быте, коммуникативной практике т.п. Безусловно, данная субкультура не существовала изолированно. Представители науки были выходцами из различных сословий и, поэтому «профессорская культура» испытывала влияние других субкультур. Кроме того, как отмечалось выше, при ее рассмотрении речь должна вестись о наиболее типичных чертах субкультуры, которые не обязательно могут присутствовать в образе жизни и воспитании ее отдельных представителей. Поскольку черты любой культуры определяются материальными, политическими и социальными условиями существования, то логично предположить, что изменение таковых в экстремальных условиях эмиграции должно было повлиять на культуру изгнанников в целом, и дореволюционную «профессорскую культуру», в частности.
Одной из ключевых дефиниций данном исследовании является «социальная адаптация». Она означает процесс взаимодействия личности или социальной группы с социальной средой, в ходе которого происходит активное приспособление субъекта к изменившимся материальным условиям, нормам, ценностям социальной среды. Этот процесс предполагает взаимное воздействие друг на друга социальной среды и социального субъекта. В результате активного взаимодействия, в том числе, общения, человека с окружающими его людьми, и усвоения им новых социальных норм и способов решения социальных проблем происходит не только его социализация, но меняется и отношение окружающих к нему. Обычно психологи в социальной адаптации выделяют три этапа: адаптационный шок, под которым понимается общее расстройство функций социального субъекта или системы; мобилизация адаптационных ресурсов, когда происходит осмысление ситуации и концентрация усилий на сознательном поиске выхода из нее; реализация избранной модели поведения. Нельзя не отметить при этом, что выбор модели поведения зависит от адаптивных ресурсов личности (уровень образования, квалификация, социальный статус, социально-психологические и демографические характеристики и т.п.), соответствует целям и представлениям личности о происходящем, но не всегда может соответствовать требованиям среды. О завершении процесса адаптации свидетельствует интеграция личности в новую среду обитания, которая сопровождается повышением ее социального статуса и удовлетворенностью данной средой.
Источниковая база исследования представлена широким кругом источников, которые по видам можно разделить на делопроизводственную документацию научных, общественных и культурно-просветительных организаций русского зарубежья; публицистические и научные произведения эмигрантов; источники личного происхождения (мемуары, дневники, письма); периодические и повременные издания зарубежья. Значительное место в источниковой базе диссертации занимают неопубликованные материалы, представленные документами из 40 фондов, хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ), Отделе рукописей Российской Национальной библиотеки (ОР РНБ), Научно-исследовательском отделе рукописей Российской государственной библиотеки (НИОР РГБ), Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ), и Институте русской литературы (Пушкинский дом) РАН (ИРЛИ РАН). Основу архивной базы диссертации составили материалы Пражской коллекции ГА РФ, из которой были исследованы документы 31 фонда. Это фонды научных, учебных, культурно-просветительных и общественных организаций зарубежья. Их делопроизводственная документация: уставы, отчеты, протоколы, статистические данные, деловая переписка, информационные листы и аналитические справки дают представление о направлениях и формах деятельности различных институций зарубежья и системе коммуникаций, сложившейся в рамках научного сообщества. Часть делопроизводственной документации содержится в личных фондах ученых. В этом смысле наиболее интересны фонды А.Ф. Изюмова (Ф. 5962), П.Н. Милюкова (Ф. 5856), М.М. Новикова (Ф. 6767), П.Б. Струве (Ф. 5912), А.Н. Фатеева (Ф. 6427) и Е.Ф. Шмурло (Ф. 5965).
Богатая информация об эмигрантском научном сообществе содержится в опубликованных за границей еще в 1920-1930-е годы делопроизводственных документах различных научных институций зарубежья (материалы съездов Союза русских академических организаций за границей, отчеты о деятельности РАГ, РЗИА, РНУ в Праге, Париже, Белграде, о праздновании «Дней русской культуры» и т.п.). Но изданные малыми тиражами, они стали теперь библиографической редкостью потому, что до настоящего времени сохранились лишь отдельные их экземпляры. Наиболее полно они представлены в Славянской библиотеке. Как отмечалось выше, в последние десятилетия ведется интенсивная публикация многих ранее не известных документов. Расширение исследовательского поля за счет новых источников вовсе не означает игнорирования материалов, опубликованных в советское время. Без их учета невозможно составить полной картины происходящего в прошлом и приблизиться к объективному пониманию его. Речь должна вестись лишь об ином ракурсе прочтения этих источников.
При рассмотрении проблем, связанных с социально-психологической адаптацией ученых-эмигрантов одним из самых значимых видов являются источники личного происхождения. Они позволяют выявить целый ряд особенностей социально-психологической адаптации, ценностных и мотивационных установок, составить представление об условиях существования и изменении образа жизни представителей этого социума в инокультурной среде и помогают восстановить эмоциональный колорит эпохи, проникнуть в систему межличностных коммуникаций. К исследованию мною были привлечены мемуары 17 авторов, среди которых ученые (Н.Е. Андреев, Н.М. Зернов, А.А. Кизеветтер, Н.П. Кондаков, Н.О. Лосский, С.П. Мельгунов, П.Н. Милюков, М.М. Новиков, П.А. Сорокин, С.П. Тимошенко и др.) члены их семей (Л.Ю. Бердяева, А.Б. Евреинов, Т.А. Рейзер-Бем) и люди, не принадлежащие к научному сообществу, но близко знавшие многих ученых и живущие рядом с ними.
Среди источников личного происхождения важное место занимают дневники и письма. В отличие от мемуаров, они более точны, поскольку писались по горячим следам событий и отражали настроения человека на момент их свершения. К исследованию привлечены дневники П.Е. Ковалевского, В.И. и Н.В. Вернадских, супругов И.И. и А.Н. Серебренниковых и др., а также обширная частная переписка ученых-эмигрантов. Её интенсивность опосредованно свидетельствует о моральном самочувствии участников диалога, их желании и возможности общаться с соотечественниками. Письма характеризуют язык, стиль общения, систему ценностей, принятых в данном социуме и т.п. Работа с такого рода архивными документами требует скрупулезной работы по расшифровке и систематизации рукописных текстов. Приватная переписка, не предназначенная для публикации, если и не уничтожалась впоследствии адресатом или его потомками, не всегда бережно хранилась, поэтому неизбежны определенные пробелы и зачастую можно говорить лишь о фрагментах переписки.
Отдельный вид источников составляет периодическая печать русского зарубежья. В соответствии с исследовательскими задачами мною был проведен фронтальный просмотр ряда газет и журналов русского зарубежья за 1920-1930-е годы. Наиболее информативными для изучения проблем адаптации научной интеллигенции оказались газеты «Последние новости» (Париж), «Возрождение» (Париж), «Руль» (Берлин), «Дни» (Берлин, Париж). «Воля России» (Прага), «Огни» (Прага), а также журналы «Современные записки» (Париж) и «Версты» (Париж). Все перечисленные издания пропагандировали либеральные и демократические воззрения, которые разделяли большинство представителей научной общественности зарубежья, поэтому они были популярны в их среде. На страницах этих изданий регулярно печатались статьи ученых, публиковалась информация о жизни научного сообщества, его культурно-просветительной деятельности. Существовали также постоянные рубрики («Из жизни эмигрантов», «Зарубежная Россия», «Русский труд за границей», «Русская жизнь», «Вести из России» и т.п.), которые позволяют определить наиболее актуальные для эмигрантов вопросы. Мною был изучен также комплекс повременных изданий научных, учебных и просветительных обществ зарубежья. Обладая разной степенью информативности, они, тем не менее, дают представление о многообразных формах научных институций и их участниках.
Отдельный вид источников составили опубликованные публицистические и научные произведения эмигрантов. Они, во-первых, позволяют очертить сферу профессиональных интересов и пристрастий каждого конкретного ученого. Во-вторых, дают представление о различных аспектах научного дискурса русского зарубежья, как наборе символов и знаков, связанных определенной содержательной согласованностью. В-третьих, научное и публицистическое наследие эмиграции во многом определяло задачи и содержание культурно-просветительной работы, направленной на формирование исторической памяти и воспитании чувства национальной идентичности, в первую очередь, у молодежи. Именно поэтому в поле диссертационного исследования были включены не только работы ученых, но и других видных представителей эмигрантской интеллигенции (литераторов, журналистов, общественных деятелей), слова и действия которых служили доминантой в культурной жизни диаспоры. В-четвертых, печатное творчество является одной из основных форм самовыражения представителей научной интеллигенции, и игнорировать данную группу источников при изучении социально-психологических аспектов адаптации ученых невозможно.
Значительная часть архивных материалов, в первую очередь из личных фондов, введена в научный оборот впервые. Существенную помощь в понимании психологии эмигрантов оказали личные беседы автора с представителями второго и третьего поколений русской диаспоры в Праге. Особенно интересными были беседы с Иваном Петровичем Савицким, сыном основателя евразийства Петра Николаевича Савицкого, и Анастасией Васильевной Копршивовой, внучкой директора русского кооперативного института в Праге в 1921-1934-х годах С.В. Маракуева.
Положения, выносимые на защиту:
1. В 1920-1930-е годы в едином социокультурном пространстве русского зарубежья, несмотря на его территориальную разобщенность, существовало единое научное сообщество, имевшее самостоятельную организационную структуру и сохранявшее аксиологические признаки дореволюционной «профессорской культуры».
2. Социально-психологическая адаптация ученых, наряду с общими для всех эмигрантов чертами, имела ряд особенностей, связанных со специфичностью интеллектуального труда и ролью науки в жизни общества. В системе ценностей представителей профессорской культуры материальные стимулы, как правило, уступали место научным. Возвращение к полноценному интеллектуальному труду являлось залогом восстановления психологического равновесия ученых. Продолжить полноценные научные изыскания было невозможно вне научного сообщества. Представители научного социума, в отличие от других социальных категорий эмигрантов, имевшие более высокий адаптационный потенциал (уровень образования и квалификации, знание языков), очень тяжело переживали понижение своего общественного статуса. Вместе с тем, ориентация на возвращение на Родину стала существенным психологическим тормозом их адаптации.
3. В эмиграции большинство ученых, несмотря на ухудшение уровня жизни, настойчиво следовали дореволюционному домашнему и семейному этикету, игравшему роль маркера в социальной самоидентификации.
4. Большинству представителей российской науки не удалось интегрироваться в научную среду стран проживания. Несмотря на интернациональный характер научных знаний и высокий уровень подготовки, они испытывали серьезную конкуренцию со стороны национальных кадров стран проживания. В научной и повседневной жизни круг общения ученых-эмигрантов в основном состоял из соотечественников. Сложившаяся в русском зарубежье система формальных и неформальных научных структур привела к образованию достаточно широкого коммуникативного пространства, в котором ученый дольше сохранял свой прежний общественный статус. Процесс его адаптации при этом проходил медленнее, но менее болезненно.
5. Специфичной формой институциализации научного сообщества стали региональные академические группы, созданные для решения проблем социальной адаптации ученых. Объединенные в Союз русских академических организаций за границей, они явились основной структурной единицей научного сообщества зарубежья.
6. Приоритетными направлениями в деятельности научного сообщества зарубежья можно считать: трудоустройство и материальное обеспечение нуждающихся ученых; помощь студентам-эмигрантам в получении образования; создание русских исследовательских и учебных заведений; пропаганда дореволюционной русской культуры. На протяжении 1920-1930-х годов менялась актуальность каждого из этих направлений. В начале формирования сообщества, когда были велики надежды на скорое возвращение, акцент делался на решение проблем выживания ученых и студентов. В рамках сложившегося научного сообщества последовательно осуществлялись все перечисленные направления. С конца 1920-х годов, осознав невозможность возвращения на Родину, эмигранты все более сосредотачиваются на культурно-просветительской работе как внутри диаспоры, так и среди местного населения. В 1930-е годы новым направлением в работе научного сообщества становится объединение усилий всех эмигрантских организаций в сохранении за рубежом традиций русской культуры и исторической памяти диаспоры.
7. Активная культурно-просветительная работа, проводимая научным сообществом, играла особую роль. Будучи одновременно формой психологической адаптации и способом выживания, как в материальном, так и в духовном смысле, она способствовала созданию единого духовного пространства и появлению на его основе социокультурного феномена русского зарубежья. Гражданственность и чувство ответственности за происходящее в стране, свойственные большинству представителей русской интеллигенции, заставили их в эмиграции развернуть активную просветительскую работу, направленную на поддержание морального духа диаспоры. На протяжении рассматриваемого периода менялись задачи и содержание культурно-просветительской работы. Если в начале она была направлена на поддержание морального духа изгнанников и ознакомление стран-реципиентов с достижениями русской культуры, то в конце его акцент переносится на сохранение исторической памяти диаспоры и установление «диалога культур».
Научная новизна работы определяется тем, что впервые в рамках одного исторического исследования систематизированы психологические, социально-бытовые и профессиональные условия и формы адаптации научного сообщества в целом и на уровне его отдельных представителей в 1920-1930-е годы. Выявлены характерные черты институциональной и социальной структур эмигрантского научного сообщества зарубежья, которое представлено как самостоятельный социокультурный феномен русского зарубежья. В диссертации использована совокупность разнообразных методологических подходов (историко-антропологический, микроисторический и культурологический,), не применявшихся ранее для изучения научного сообщества зарубежья. Сквозь призму «персональной истории» рассмотрены условия, влияющие на социально-психологическую адаптацию научного социума, и выявлена специфика последней. Впервые была прослежена трансформация в эмиграции дореволюционной «профессорской культуры». Выявлена типичная модель адаптации представителей научного социума зарубежья в 1920-1930-е годы. В процессе исследования обнаружены и привлечены новые, неопубликованные или неиспользуемые ранее для изучения проблем социальной адаптации источники, которые позволили показать изменения в морально-психологическом состоянии ученых, реконструировать процесс институциализации научного сообщества русского зарубежья, представить и систематизировать основные направления его деятельности. Отмечено влияние культурно-просветительной работы научной общественности зарубежья на социально-психологическую адаптацию русской диаспоры.
Практическая значимость работы определяется тем, что в ней исследуется научно и социально значимая проблема. Она позволяет, вопреки сложившимся стереотипам, представить научную жизнь зарубежья как единый феномен, а не как совокупность разбросанных географически и по научным направлениям ученых. Материалы диссертации могут быть использованы для дальнейших исследований в области социальной истории науки, повседневной и культурной жизни русского зарубежья, а также в процессе преподавания основных и специальных вузовских курсов по отечественной истории. Значимость исследования определяется также общественным интересом наших современников к судьбам русских ученых, вынужденных по разным причинам покинуть Родину.
Достоверность и обоснованность научных выводов обеспечивается широкой источниковой базой исследования, выбором адекватных исследуемой теме методов и принципов, учетом достижений отечественных и зарубежных исследований.
Апробация результатов исследования. Основные положения и выводы диссертации изложены в монографии, 65 статьях, в том числе в 7 статях в ведущих рецензируемых журналах и изданиях, докладах и других материалах. Отдельные аспекты и положения исследования были освещены в выступлениях и докладах на 16 международных, 17 всероссийских и 7 региональных конференциях, коллоквиумах и чтениях. Наиболее значимые из них – «Нансеновские чтения» (СПб., 2007, 2008, 2009, 2010), «Мыслящие миры российского либерализма» (Москва, 2009, 2011), «Русский Париж» (Москва, 2010), «Мир детства в русском зарубежье» (Москва, 2009), «Русская акция помощи в Чехословакии: история, значение, наследие» (Прага, 2011), «История и историки в пространстве национальной и мировой культуры XVIII – начала XXI вв.» (Челябинск, 2011) и др. Теоретические и прикладные аспекты диссертации включены в лекционный курс по отечественной истории и спецкурсы по истории культуры, о феномене русского зарубежья и Белого движения, читаемые для студентов Омского государственного университета им. Ф.М. Достоевского. Они вошли также в опубликованное учебное пособие по советскому периоду российской истории и в 2 мультимедийные учебника по истории культуры русского зарубежья и советскому периоду российской истории. Общий объем публикаций составил около 48 печ. л.
Структура исследования включает введение, три главы, заключение, списки использованных источников и литературы, приложения.
Роль семьи в адаптации эмигрантов
Несколько работ по этой проблеме касаются «русского Харбина». Так, в работах известного исследователя дальневосточной ветви русской диаспоры Г. В. Мелихова, родившегося в Харбине, наряду с рассмотрением истории этого города, его общественной и культурной жизни, рисуется образная картина повседневной жизни русского населения в Манчжурии1. На основе собственных воспоминаний и воспоминаний своего отца, иных богатейших документальных источников он характеризует внешний вид города, бытовые условия, досуг, одежду, жилье, кулинарные пристрастия русских и т.п. Он подчеркивает, что, хотя у большинства бытовых традиций и привычек сохранились русские корни, все же в 1920-е годы на них большое влияние оказали внешние условия проживания. По его мнению, в повседневной жизни многонациональной колонии в Харбине активно осуществлялся диалог культур. Это объяснялось, во-первых, тем, что здесь были представители различных конфессий (православия, католичества, лютеранства, иудаизма и ислама), а во-вторых, влиянием Японии и Китая. Автор обращает внимание, например, на то, что «праздничные дни были русские, китайские, еврейские, японские, польские и другие (в Харбине проживали представители 35 различных национальностей). После 1924 г. - перехода КВЖД в совместное советско-китайское управление - к ним добавились еще и государственные праздники СССР. И все они - русские православные, китайские, советские - входили в Табель праздничных дней на КВЖД, который в 1928 году, например, насчитывал 90(!) таких дней» .
Этот вывод подтверждается также исследованием И. К. Капран, в диссертации которой предпринята реконструкция повседневной жизни русской колонии в Харбине с момента ее возникновения до середины 1950-х годов. Исследовательница отмечает, что в результате межэтнического взаимодействия в длительном процессе адаптации русских харбинцев произошла аккультурация в виде сепарации и интеграции . Культурологический аспект изучения повседневной жизни Харбина представ 17 лен в диссертации Е. В. Вороновой. Рассматривая обыденное восприятие эмигрантами окружающей действительности, автор отмечает излишнюю мифологи-зированность, что свидетельствовало, по ее мнению, «о болезненно-трагическом переживании эмигрантами распада, разрушения повседневности и в то же время способствовало преодолению этого переживания»1. Несомнен-ный интерес представляет книга Н. Д. Старосельской . Несмотря на описательный характер, она содержит большое количество интересных фактов и свидетельств. В последнее время появился ряд работ, посвященных повседневной жизни русского Парижа. Хотя они касаются только сюжетов, связанных с театральной и литературной средой, все же дают представление о жизни в этом ре-гионе диаспоры в целом . Исследований, предметом которых была бы повседневная жизнь наших соотечественников в других регионах русского рассеяния, не проводилось. Но сюжеты, связанные с ней, присутствуют в качестве иллюстративного материала, в уже упомянутых работах Н. Н. Болховитинова, М. Йовановича, Е. Менегальдо, Е. П. Серапионовой и др. Первая попытка обобщающего исследования проблем социально-психологической адаптации научного сообщества русского зарубежья в контексте истории повседневности была предпринята в монографии автора этих строк4.
Устойчивый интерес историков к роли человеческой субъективности в историческом процессе привел в последнее время к появлению так называемой «индивидуальной» или «персональной» истории. Наиболее ярко такой подход представлен в исследованиях Центра интеллектуальной истории ИВИ РАН, публикуемых на страницах альманаха «Диалог со временем», главным редактором которого является Л. П. Репина. В отличие от существовавшего издавна жанра исторической биографии, исследователи, работающие в этом направле 18 ний, обращают внимание не столько на жизненные вехи того или иного индивида, сколько через призму его судьбы, личных переживаний, приватных отношений стремятся познать включающий его и творимый им исторический социум, проясняя, таким образом, исторический контекст1.
В историко-антропологических исследованиях превалирует стремление понять, как формируются «индивидуальные стратегии», как человек ищет и находит свою идентичность в окружающей его действительности2. Это заставляет по-новому взглянуть на жизнь «простых людей», мотивация поведения которых связана не столько с социально-политическими и экономическими приоритетами, как это предполагалось ранее, сколько с личными и корпоративными коллизиями. В связи с этим утверждается дифференцированное прочтение культуры индивидуумов, отдельных социальных групп в разных местах и в разное время, растет интерес к повседневной, частной жизни человека, к его индивидуальному существованию. Существенную помощь в этом могут оказать наработки омских исследователей под руководством В. П. Корзун. Предметом изучения этой историографической школы стало научное сообщество историков в антропологическом ракурсе. Здесь активно исследуются такие вопросы как типология научных сообществ, историографическая персонология, «профессорская культура» и межличностные коммуникации как фактор развития науки, историографическая повседневность, культурно-цивилизационный ландшафт исторической науки и т.п. Результаты поисков представлены в историографических сборниках «Мир историка», которые регулярно выходят с 2002 года. В русле «новой социальной истории» находится исследование Н.Н. Нике, в котором изучение научно-педагогической и культурно-просветительской деятельности московских профессоров проведено в контексте анализа системы их ценностных ориентации, социально-психологических установок и структуры повседневной жизни, традиций общения и взаимодействия в межличностном и социокультурном пространстве Москвы второй половины XIX - начала XX
Материально-бытовые условия адаптации ученых
Источниковая база исследования представлена широким кругом источников, которые по видам можно разделить на делопроизводственную документацию научных, общественных и культурно-просветительных организаций русского зарубежья; публицистические и научные произведения эмигрантов; источники личного происхождения (письма, мемуары, дневники); периодические и повременные издания зарубежья.
Значительное место в источниковой базе диссертации занимают неопубликованные материалы, представленные документами из 40 фондов, хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ), Отделе рукописей Российской Национальной библиотеки (ОР РЫБ), Научно-исследовательском отделе рукописей Российской государственной библиотеки (НИОР РГБ), Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ), и Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский дом)РАН(РОИРЛИ).
Основу архивной базы диссертации составили материалы Пражской коллекции ГАРФ, из которой были исследованы документы 31 фондов. Это фонды научных, учебных, культурно-просветительных и других общественных организаций зарубежья, а также личные фонды ученых и общественных деятелей, связанных с эмигрантской наукой. К сожалению, не были образованы или не сохранились фонды Правления Союза русских академических организаций, а также региональных академических групп, за исключением парижской. Сведения о них, хотя и разбросаны по различным фондам, все же дают представление об их работе. Наиболее информативными в этом смысле можно считать фонды Земгора (Ф. 5764) , Русского юридического факультета в Праге (Ф. 5765), Рус 35 ского Народного (Свободного) университета в Праге (Ф. 5899), Русского научного института в Белграде (Ф. 6820), Русского Заграничного исторического архива (РЗИА) (Ф. 7030), Союза русских педагогов средней и низшей школ в Чехословацкой республике (Ф. 5900). В них содержится обширная делопроизводственная документация (уставы, протоколы заседаний, отчеты, сметы, списки и личные дела ученых, информационные бюллетени и справки, деловая переписка с научными организациями, программы преподавания различных курсов, конспекты лекций, рукописи научных работ, и т.п.), характеризующая работу научного сообщества. Разнообразную информацию о его жизни и деятельности можно получить из личных фондов. Для изучения данной темы наиболее интересны фонды А. Ф. Изюмова (Ф. 5962), П. Н. Милюкова (Ф. 5856), М. М. Новикова (Ф. 6767), П. Б. Струве (Ф. 5912), А. Н. Фатеева (Ф. 6427) и Е. Ф. Шмурло (Ф. 5965). Документы, собранные в них, касаются не только активной общественной и научной работы этих ученых. Здесь отложились отдельные экземпляры протоколов собраний РАГ и РЗИА, статистические сведения о них и т.п.
Богатая информация об эмигрантском научном сообществе содержится в опубликованных материалах его пяти съездов и в отчетах региональных групп1. Имеются также опубликованные материалы заседаний и совещаний различных общественных эмигрантских организаций, в которых принимали участие пред-ставители научного сообщества зарубежья . Так, в октябре 1924 года состоялось совещание, созванное по инициативе Педагогического бюро по делам средней и низшей русской школы за границей, по вопросам борьбы с денационализацией молодежи. По итогам совещания было принято воззвание «Русским людям за рубежом», в котором звучал страстный призыв не допустить забвения молодежью родного языка и культуры. Впоследствии материалы этого совещания во многом определяли направления культурно-воспитательной работы ученых среди молодежи.
Одной из форм этой работы в зарубежье стали Русские народные университеты (РНУ). Поскольку они действовали по опыту дореволюционного университета им. А. Л. Шанявского в Москве, в диссертации для сравнения использовались документы, характеризующие создание и работу этого просветительного заведения1. В зарубежье РНУ существовали в Праге, Берлине, Париже, Белграде и др.2 Документальную основу изучения их деятельности составили ежегодные отчеты Советов. Особенно подробными являлись отчеты университета в Праге. Они издавались в виде отдельных брошюр и представляли собою целый комплекс отчетной документации, включающей отчеты ректора, заведующих отделениями (общественных наук, историко-философское, естест-венных наук, прикладных знаний и специальных курсов), статистические данные о составе и количестве преподавателей и слушателей, о лекциях, семинарах и просветительных мероприятиях в стенах университета и за его пределами, финансовые отчеты. Эти материалы, подготовленные по определенной форме, дают информацию не только об истории РНУ, но и позволяют говорить о степени социально-психологической адаптации эмигрантов. Её можно проследить, в частности, на изменениях численного состава слушателей, переключении их интереса с тем по новейшей истории России на изучение европейских языков и других прикладных знаний.
Разветвленная структура научного сообщества русского зарубежья включала в себя также научные институты и кабинеты (в Белграде, Берлине, Праге, Париже и др.), различные научные общества (археологическое, историческое и пр.) семинары (им. Н. П. Кондакова, зоологический и др.) и т.п. К сожалению, их отчетная документация, помещенная, как правило, в юбилейных изданиях, не столь подробна, но всё же позволяет составить представление об их деятельности1.
Мною были привлечены ежегодные отчеты, за 1925-1929 годы, о проведении «Дня русской культуры», составляемые Педагогическим Бюро по делам средней и низшей школы за границей, одним из учредителей этого праздника. Отчеты, подготовленные членом оргкомитета ДРК, известным публицистом зарубежья, Николаем Александровичем Цуриковым (1886-1957), позволяют судить об общей концепции и программе этих ежегодных праздников в различных странах. Они содержат кроме прочего подробные статистические данные о проведении торжеств, о массовости мероприятий и участии в них представителей научной общественности. Материалы о проведении этого праздника и эмигрантской Пушкинианы дополнили документы фонда Союза ревнителей чистоты русского языка в Белграде (Ф. 2481), хранящегося в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ).
Научные библиотеки русского зарубежья
Мною был изучен также комплекс повременных изданий научных и просветительных обществ зарубежья. Обладая разной степенью информативности, они, тем не менее, дают представление о многообразных формах научных институций и их участниках. Так, очень подробные сведения о возникновении и деятельности Юридического факультета в Харбине (ЮФХ), фактически являвшегося единственным самостоятельным русским высшим учебным заведением в Манчжурии можно получить из «Известий Юридического факультета в Харбине». Они практически ежегодно издавались с 1925 по 1937 годы. В каждом томе, наряду со статьями профессоров факультета и рецензиями на их работы помещался подробный отчет декана (на этой должности последовательно сменяли друг друга В. А. Рязановский и Н. И. Никифоров), звучавший на ежегодном заседании Совета профессоров. К отчетам прилагались стенограммы заседаний различных комиссий, списки преподавателей и сотрудников, разнообразные статистические данные.
Для изучения данной темы интерес представляют сборники «Научные труды Русского народного университета в Праге», пять выпусков которых было осуществлено в 1928-1933 годах. После реорганизации РНУ с 1933 года вместо этого издания стали выходить «Записки Научно-исследовательского объединения при Русском свободном университете в Праге». Всего опубликовано 16 сборников. Все они дают представление о сфере научных изысканий сотрудников университета, и степени адаптации каждого из них.
Изучая деятельность ученых, направленную на становление и развитие высшего образования в зарубежье, нельзя обойти такой источник, как информационные Бюллетени «Объединения русских эмигрантских студенческих организаций» (ОРЭСО). Эта организация возникла в 1921 году в Праге по инициативе I съезда русского эмигрантского студенчества при поддержке Союза русских академических организаций за границей для защиты академических, правовых, культурно-национальных и материальных интересов русского студенчество в зарубежье. В 1923 году в правлении ОРЭСО было создано два от-дела: международный и информационный. В задачу последнего входило информирование общественности о положении студенчества. С этой целью и издавались информационные бюллетени. Жесткой периодичности в их выпуске не было, они выходили «по мере накопления материала» и рассылались бесплатно во все региональные союзы русских студентов. На страницах этого издания, как правило, печатались материалы об условиях приема в те или иные учебные заведения, о сборе средств нуждающимся студентам и других благотворительных акциях, о возможностях трудоустройства и т.п. ОРЭСО существовало до 1931 года. К этому времени большинство студентов, покинувших Россию, уже получили дипломы. Подрастающее поколение эмигрантов связывало свое будущее с европейским образованием, поэтому членство в русских студенческих организациях потеряло смысл.
Очень важную группу источников составили опубликованные публицистические и научные произведения эмигрантов. Они, во-первых, позволяют очертить сферу профессиональных интересов и пристрастий каждого конкретного ученого. Во-вторых, дают представление о различных аспектах научного дискурса русского зарубежья, как наборе символов и знаков, связанных определенной содержательной согласованностью. В-третьих, научное и публицистическое наследие эмиграции во многом определяло задачи и содержание культурно-просветительной работы, направленной на формирование исторической памяти и воспитание чувства национальной идентичности, в первую очередь, у молодежи. Именно поэтому в поле диссертационного исследования были включены не только работы ученых, но и других видных представителей эмигрантской интеллигенции (литераторов, журналистов, общественных деятелей), слова и действия которых служили доминантой в культурной жизни диаспоры. В-четвертых, печатное творчество является одной из основных форм самовыражения представителей научной интеллигенции, и игнорировать данную группу источников при изучении социально-психологических аспектов адапта 52 ции ученых невозможно. В этих сочинениях важно все - от научных аргументов до индивидуальных наблюдений и эмоций. Как правило, тональность той или иной статьи определяется личностью автора, его образом мышления и отношением к происходящему.
Характеризуя эмигрантскую публицистику в целом, можно сказать, что она первоначально (в начале 1920-х годов) была очень эмоциональной, поскольку отражала то шоковое состояние, в котором пребывало большинство изгнанников, характеризовалась неистовым антибольшевизмом и уверенностью в скором возвращении, ненависть к «Совдепии» сочеталась в ней с идеализацией дореволюционной России. Но постепенно обида и боль проходили и уступали место спокойному анализу происшедшего. Стержневые вопросы интеллектуальной жизни зарубежья касаются судеб России, ее вклада в мировую культуру и исторической миссии эмиграции. Прямо или косвенно эти вопросы затрагивали в своих произведениях практически все представители духовной элиты зарубежья. На мой взгляд, постоянное обращение к российской тематике позволяло им поддерживать духовную связь с Родиной, ощущать свою причастность к ней, что, в конечном счете, являлось необходимым условием обретения психологического равновесия, и сохранения чувства собственного достоинства. 3. Н. Гиппиус писала: «Русская эмиграция вовсе не «людская пыль», беспомощная толпа, обреченная жить со дня на день чужими подачками. Русская эмиграция - явление, которое близкого примера в истории мы не знаем. Напрасно сравнивать даже с «еврейским рассеянием» Но одно есть у них общее: «исход» евреев был исходом народа [здесь и далее подчеркнуто автором — В. В.]; русские, ушедшие из своей земли, тоже есть народ. Многомиллионная Русь на своей земле и миллионная Русь на чужой - та же Русь, как та же будет океанская вода, сколько не зачерпнуть»1. Эмигранты отрицали принцип: «как можно быстрее забыть прошлое, чтобы обеспечить настоящее и будущее». Они не хотели
Значительная часть архивных материалов, в первую очередь из личных фондов, введена в научный оборот впервые. Существенную помощь в понимании психологии эмигрантов оказали личные беседы автора с представителями второго и третьего поколений русской диаспоры в Праге. Особенно интересными были беседы с Иваном Петровичем Савицким, сыном основателя евразийства Петра Николаевича Савицкого и Анастасией Васильевной Копршиво-вой, внучкой директора Русского кооперативного института в Праге в 1920-е годы Сергея Владимировича Маракуева.
Практическая значимость диссертации определяется тем, что в ней исследуется научно и социально значимая проблема. Полученные результаты позволяют, вопреки сложившимся стереотипам, представить научную жизнь зарубежья как единый феномен, а не как механическую совокупность разбросанных географически и по научным направлениям ученых. Материалы диссертации могут быть использованы для дальнейших исследований в области социальной истории науки, повседневной и культурной жизни русского зарубежья, а также в процессе преподавания основных и специальных вузовских курсов по отечественной истории. Значимость исследования определяется также общественным интересом наших современников к судьбам русских ученых, вынужденных по разным причинам покинуть Родину.
Достоверность и обоснованность научных выводов обеспечивается широкой источниковой базой исследования, выбором адекватных исследуемой теме методов и принципов, учетом достижений отечественной и зарубежной литературы, а также многосторонним анализом поставленных вопросов.
Празднование юбилейных дат как форма сохранения исторической памяти русского зарубежья в 1920-1930-е годы
Русское зарубежье накопило многообразный опыт сохранения национальной идентичности и интеграции в социокультурное пространство стран-реципиентов. Продолжая традиции российской дореволюционной науки, интеллигенция вела активную культурно-просветительную деятельность. Ее основным содержанием было сохранение исторической памяти и культурных традиций дореволюционной России, нравственное и патриотическое воспитание молодежи. По мнению многих представителей научного сообщества, сохранение национальной культуры превращает народ в нацию. «Нация, писал П. Б. Струве - это духовное единство, создаваемое и поддерживаемое общностью культуры, духовного содержания, завещанного прошлым, живого в настоящем и в нем творимого для будущего ... В основе нации всегда лежит культурная общность в прошлом, настоящем и будущем, общее культурное наследие, общая культурная работа, общие культурные чаяния»1.
Попытка опереться на культуру как фактор национальной интеграции была впервые предпринята еще в России в условиях революционного кризиса весной 1917 года. Именно П. Б. Струве становится одним из инициаторов создания «Лиги русской культуры», от имени которой выступает с обращением «К русским гражданам» и призывает «начать работу укрепления русской культуры и государственности в их неподдельной благородно-национальной форме, предуказанной всей нашей историей»2. Занятие сугубо культурной деятельностью в то время, когда Россию сотрясали революционные страсти, свидетельствовало не столько о том, что Струве был безнадежно далек от реальной жизни, сколько о том, что он был убежден в исторической миссии национальной культуры по возрождению России. Без неё, считал он, общество распадается «на бессвязные толпы озверелых людей, про слоенные группами иступленных фанатиков, не осознающих прошлого, не презирающих в будущее» . В его представлениях, культура имела надпартийный и надрелигиозный характер. Цель Лиги заключалась в том, чтобы внедрять в сознание русской интеллигенции чувство общей национальной судьбы и с её помощью распространять патриотические настроения среди народных масс. Как вспоминал впоследствии сам П. Б.Струве, «замысел «Лиги Русской Культуры», объединения беспартийного и, в пределах широчайшего национально-государственного сознания, даже аполитичного, нашел себе весной и летом 1917 года широкий сочувственный отклик преимущественно с двух сторон. Откликнулась высшая интеллигенция (здесь и далее выделено автором. - В. В.) страны, которая тогда уже в партийном изуверстве, опиравшемся на низменные инстинкты одураченных масс, справедливо увидела не только чисто политическое зло, но и величайшую угрозу национальной культуре, её непрерывному и здоровому развитию. Но ещё более примечательно то, что идея нашла себе сознательный и яркий отклик в действующей армии»2. Руководящим органом Лиги стал Временный комитет, в состав которого вошли, кроме П. Б. Струве, такие авторитетные политические и общественные деятели как М. В. Родзянко, А. В. Карташев, В. В. Шульгин и Н. В. Савич. К идее создания Лиги сочувственно отнеслись Н. А. Бердяев, С. Л. Франк, А. С. Изгоев, С. Ф. Платонов, С. Ф. Ольденбург, В. А. Маклаков, А. Блок и др.
Формальное учреждение Лиги состоялось 7 июля 1917 года в помещении редакции «Русской мысли». Бурные политические события все же не позволили довести задуманное до конца. Подобно многим общественным организациям, создаваемым в это время, Лига не имела четкого плана действий. Первое открытое собрание Лиги должно было состояться накануне большевистского переворота. Для его проведения была даже назначена одна из са мых больших аудиторий Петербургского университета, но октябрьское восстание помешало осуществиться этим планам.
Безусловно, что проблемы сохранения и развития национальной культуры в изгнании волновали многих представителей русской интеллигенции. В середине 1920-х годов эмигрантская общественность вновь возвращается к идее создания Лиги Русской Культуры. В ГАРФ в личном фонде П. Б.Струве (Ф. 5912) хранится письмо к нему П. А. Сорокина от 27 мая 1924 года. В нем последний предлагал адресату вступить в создающуюся Лигу Русской Национальной Культуры, деятельность которой планировалось сосредоточить не на политических, а на культурных задачах, «на культурном воспитании масс путем ознакомления их с русской культурой, с русским творчеством в области науки, искусства, религии и социальной жизни». От лица инициативной группы П. А. Сорокин просил П. Б. Струве стать почетным членом Лиги, а также сообщал ему, что с подобным предложением он обратился к профессорам А. А. Кизеветтеру, А. А. Максимову, М. И. Ростовцеву, С. П. Тимошенко, отцу С. Булгакову, писателям И. А. Бунину, А. И. Куприну, композитору С.В . Рахманинову и др.1 К сожалению, мне не удалось найти иных сведений о деятельности Лиги. Можно лишь предположить, что из-за различий условий проживания эмигрантов в разных странах идея создания единой организации так и не была осуществлена. С 1925 года в русском зарубежье появляется более приемлемая форма национального единения -празднование Дня Русской Культуры (ДРК).
В феврале 1925 года в Праге на совещании представителей 23 общественных организаций было решено учредить общеэмигрантский День Русской Культуры и избрать для его проведения день рождения А. С. Пушкина -8 июня (26 мая по ст. ст.). Мысль о превращении ежегодных чествований памяти А. С. Пушкина в общенациональный праздник также не была новой. По словам, В. Ф. Ходасевича, она возникала у членов петербургского «Дома литераторов» в 1920 году.
В обращении совещания «К русским людям за рубежом» говорилось, что «большая часть эмигрантов занята поисками хлеба насущного в прямом смысле и не может уделять достаточно внимания потребностям духа. Если подобное положение вещей затянется, то немалому числу этих русских грозит утрата живого чувства Родины»2. Для подготовки к празднованию был создан Исполнительный Комитет под председательством М. М. Новикова, а с мая 1925 года - гр. СВ. Паниной. География праздника была достаточно обширной. Если в 1925 году он отмечался в Болгарии, Бельгии, Германии, Латвии, Польше, США, Турции, Финляндии, Франции, Чехословакии, Швейцарии, Югославии и Эстонии, то в 1928 году его праздновали эмигранты уже в 17-ти странах, поскольку к вышеперечисленным добавились еще Англия, Дания, Египет и Китай.3 Как правило, он связывался с каким-либо важным событием русской культуры: 100 лет со дня рождения Л. Н. Толстого (1928), 100 лет со дня смерти А. С. Пушкина (1937), либо посвящался ее вкладу в мировую культуру. Юбилейные даты определялись не случайно. Выбор останавливался на тех, которые были способны сплотить диаспору, вселить исторический оптимизм, напомнить о принадлежности каждого из ее предста- вителей к великой культуре. В то же время круглые даты, напоминающие об общественных разногласиях и неудачах, как правило, оставались незамеченными.
