Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Историография и источники 13
Глава 2. Первое поколение российских эмигрантов 66
1. Эмигранты в ОРВП: профессионально-производственная интеграция 77
2. Русские в Маньчжоу-го: политика и социальная адаптация 134
Глава 3. Второе поколение российских эмигрантов 178
1. Социализация детей-эмигрантов и формирование их адаптационных стратегий 179
2. Эмигрантская молодежь в условиях строительства «нового порядка» в Маньчжурии 223
Заключение 260
Список источников и литературы 265
Приложения 278
- Эмигранты в ОРВП: профессионально-производственная интеграция
- Русские в Маньчжоу-го: политика и социальная адаптация
- Социализация детей-эмигрантов и формирование их адаптационных стратегий
- Эмигрантская молодежь в условиях строительства «нового порядка» в Маньчжурии
Эмигранты в ОРВП: профессионально-производственная интеграция
Первые мигранты из России, главным образом из регионов Сибири и Дальнего Востока, начали прибывать в Северную Маньчжурию вскоре после революционных событий октября 1917 г. Относительная стабильность полосы отчуждения КВЖД привлекала возможностью переждать тяжелые времена или перебраться в Европу, Америку, Австралию. Первая по-настоящему крупная волна русских военных и гражданских беженцев хлынула сюда в конце 1919 - начале 1920 гг. в связи с кризисом и падением Омского правительства адмирала А.В. Колчака. За ней последовала вторая - в октябре 1920 г., сопутствовавшая краху власти атамана Г.М. Семенова в Забайкалье, и третья - в конце 1922 г., последовавшая за крушением белого правительства в Приморье.
Эти волны перемещения огромной массы русского населения за границу носили форму вынужденной миграции и беженства, чье различие состояло главным образом в том, что в первом случае присутствовал осмысленный, в какой-то степени рациональный выбор, подготовка к отъезду, тогда как во втором происходил внезапный и неожиданный разрыв с прошлым, перемещение протекало часто в стрессовых ситуациях, составлявших угрозу жизни мигранта и его близких. Мы не останавливаемся здесь на обстоятельствах процесса исхода русских в Китай, что не входит в задачи нашего исследования и, к тому же, получило неплохое освещение в исследовательской литературе1. Отметим лишь, что за годы Гражданской войны в Китае оказалось несколько сот тысяч бывших граждан Российской империи, различных национальностей .
Большинство беженцев оказались за границей, практически не имея средств к существованию, и зачастую не зная конечного пункта эвакуации. Все эти люди испытали резкое падение своего социального статуса и психологический шок разрыва с той средой, в которую были прочно интегрированы.
В особенно сложном положении оказались военные и гражданские беженцы третьей волны, пересекшие границы Китая и Кореи в октябре -ноябре 1922 г. Китайские власти ограничили доступ русских (особенно военных) в Харбин и в полосу отчуждения, большая часть беженцев была размещена во временных лагерях для беженцев под Гирином, Чанчунем, Хунчуном и в других местах. Положение беженцев в лагерях было очень тяжелым: антисанитарные условия, голод, болезни и, как следствие, высокая смертность. Так, в рапорте Главного военного священника Земской Приамурской рати сообщалось, что за два с небольшим месяца беженских мытарств в одном только Гензане «открылось целое кладбище, где схоро-нено более 300 русских детей» . Нередко в лагерях процветали преступность и проституция. Любое недовольство тяжелым положением жестоко подавлялось властями, вплоть до высылки в пределы Советской России4. Вместе с тем уже в ноябре 1922 г. китайские власти приступили к выдаче паспортов части приморских беженцев. Паспорта получали в первую очередь те, кто мог представить поручительство домовладельцев, торговых фирм и пр. Позднее эта процедура была отменена. Люди воссоединяли свои семьи, постепенно покидали лагеря, рассасывались по различным городам Маньчжурии и Китая; большая часть их все-таки попала в Харбин5.
Необходимо отметить также, что около половины из тех многих тысяч бывших российских граждан, которые находились на территории Маньчжурии, вообще никуда не эмигрировали, но оказались волею судьбы перемещенными лицами. Это относится к служащим и рабочим КВЖД и членам их семей, которые выехали в северо-восточный Китай еще до революции.
Начало превращения российских беженцев, которые, как граждане Российской империи, на основании ряда русско-китайских договоров6 обладали на территории Китая правами экстерриториальности и консульской юрисдикции, в эмигрантов было положено заявлением советского правительства от июля 1919 г. Это заявление гласило, что советское государство «уничтожает все особые привилегии, все фактории русских купцов на китайской земле. Ни один русский чиновник, поп или миссионер не смеют вмешиваться в китайские дела, и если он совершит преступление, то должен судиться по справедливости местным судом»7. Все это было подтверждено в обращении Совнаркома к Китайской республике в сентябре 1920 г. Заявление советского правительства об отмене всех неравноправных договоров царской России с Китаем и упразднении вытекающих из этих документов особых прав и привилегий для русских подданных в Китае явились как никогда более полезными для китайского правительства.
Крах Омского правительства адмирала А.В. Колчака, выступавшего за сохранение status quo в маньчжурском регионе, способствовал наступлению китайских властей на русскую администрацию полосы отчуждения, чему в немалой степени содействовали и левые силы, активно боровшиеся с хорватовской администрацией КВЖД .
Русские в Маньчжоу-го: политика и социальная адаптация
В сентябре 1931 г. японские войска, используя в качестве формального повода инсценированный инцидент у г. Мукден, начали оккупацию Маньчжурии. 1 марта 1932 г. на территории бывших Трех Восточных провинций Китайской Республики было создано прояпонское государство Маньчжоу-го (с 1934 г. - империя) во главе с последним императором из династии Цин - Пу И. Японская оккупация и образование нового государства кардинальным образом изменили политическую, экономическую и социальную обстановку в регионе. Для российских эмигрантов это означало изменение «правил игры», требовавшее новых форм социальной адаптации.
Российская колония неоднозначно восприняла японскую оккупацию и образование нового государства. Часть простых эмигрантов и политической элиты восторженно реагировали на все происходившее. Харбинские газеты писали о начале новой жизни маньчжурского края, о высоком энтузиазме жителей в создании нового государства. И.С. Ильин отмечал в своем дневнике в марте 1932 г.: «... в день прихода японцев целая группа русских, среди которых были студенты, пресловутые фашисты и различные «монархисты», перед японским консульством орали «банзай» и махали японскими флагами...»1. На коронации императора Маньчжоу-го Пу И с верноподданническими заявлениями выступили генералы В.А. Кислицин и Г.А. Вержбицкий, архиепископ Мелетий и др. Белоэмигрантские идеологи В.Ф. Иванов, В.В. Энгельфельд и другие превозносили государственный строй Маньчжурской империи как образец для «освобожденной России» . Генерал А.П. Бакшеев писал в первом номере журнала «Луч Азии», «русская государственность к нам пришла не с Запада, из Византии, а с Востока, из Азии.... Западные друзья и союзники не только бросили нас в беде, но и предали.... Наши взоры, наши надежды и чаяния должны быть обращены на Восток» . Определенные политические круги эмиграции надеялись, что японцы предоставят остававшиеся на протяжении 1920-х гг. несбыточной мечтой, за что эмигранты неприязненно относились к китайским властям, права национального меньшинства для русских в Маньчжурии с учреждением русского центрального представительства в бывшей полосе отчуждения КВЖД. Эти же мероприятия в качестве желательных мер для улучшения положения русских эмигрантов в Маньчжурии были предложены в 1932 г. русскими представителями комиссии Лиги наций под руководством Литтона . В эмигрантских кругах говорили о скорой войне Японии с Советами.
Однако многие эмигранты, особенно те, кто тесно общался с японцами в Маньчжурии в 1920-е гг., не ждали ничего хорошего от их прихода. Тот же И.С. Ильин писал, что «приход японцев знаменует для русских совершенно и навсегда потерю Маньчжурии, и что японцы нас тоже отсюда выжмут, но только уж наверняка, не дав нам возможности попросту тут существовать...» .
На протяжении 1930-х гг. Маньчжурия переживает изменения во всех сферах своей жизни. Переструктурирование общества шло в направлении все большей его политизации.
Вслед за образованием Маньчжоу-го вышел целый ряд законов и постановлений, целью которых являлось превращение государства в плацдарм для строительства японского «нового порядка» в Восточной Азии, стержнем которого была борьба с Коминтерном и консолидация народов Восточной Азии под эгидой Японии. После роспуска всех политических партий в стране, в 1932 г. была создана единая надполитическая структура - общество Киовакай (Сэхэхуй), номинальным руководителем которой являлся премьер-министр Маньчжоу-го, а фактически главнокомандующий японской Квантунской армии, считавшийся ее почетным советником. Киовакай признавалась «единственной организацией в Маньчжоу-го, проводящей идеологическую, культурную, политическую и хозяйственную работу, охраняющей духовные принципы основания государства и пекущейся о народном благополучии»6. Вводился закон «Об охране общественного порядка», который устанавливал строгий контроль над общественно-политической деятельностью в стране и давал «чрезвычайные полномочия» полиции. Свое дальнейшее развитие этот закон получил в новом уголовном кодексе Маньчжоу-го 1937 г., где «шире толковались положения о составе преступлений в отношении императорского двора, мятежа, государственной измены, причинения вреда общественному спокойствию». Полиция получала право «уничтожать, арестовывать или поступать с подозрительными лицами по своему усмотрению»7.
В марте 1932 г. правительством Маньчжоу-го был издан приказ, согласно которому «в школьных программах должны были воплощаться основополагающие принципы конфуцианства», а «учебники, содержащие намек на политическое подстрекательство, подлежали изъятию и уничтожению»8. Новые учебники давали японскую интерпретацию внутренних и международных событий, «воспитывали лояльное отношение к сотрудничеству между Маньчжоу-го и Японией»9.
В ноябре 1933 г. вышел закон «О печати», легализовавший полицейский надзор за прессой10. Фактически вводилась политическая цензура. Резко изменился тон периодических изданий, на их страницах в избытке появилось выражение верноподданнических настроений, энтузиазма и самоотверженности в строительстве нового порядка в Азии. Так, журнал «Луч Азии» писал, что он взял на себя миссию «построения идеологического моста с «острова» русской национальной зарубежной мысли к источнику света правды и укрепления основ национального бытия - Японии» .
В 1934 г. в Маньчжоу-го была введена система круговой поруки, объединявшая население по месту жительства в «десятидворки», в 1940-1941 гг. она была преобразована в Союзы соседской взаимопомощи (тонари-гуми). Система вводилась якобы с «целью получения быстрой информации о бандитском движении»12. На деле она являлась средством политического контроля над населением и структурой, мобилизующей материальные и физические ресурсы населения на выполнение государственных задач. В 1938 г. эта система была дополнена организацией добровольных дружин Киовакай, которые рассматривались в качестве оборонительно-массовой организации населения для обеспечения главных задач обороны государства .
Социализация детей-эмигрантов и формирование их адаптационных стратегий
Первые дети-беженцы попали в Северную Маньчжурию преимущественно в составе семей в 1918-1919 гг. Позднее они прибывали сюда как с родителями, так и в составе кадетских корпусов, детских домов, по вызову родителей или родственников, по собственной инициативе и т.п.1.
Сложные условия, в которых оказались беженские семьи в первые месяцы эмиграции, несомненно, отразились на эмоционально-психологическом состоянии детей, хотя родители старались оградить их от тяжело действующей на психику беженской атмосферы, пронизанной чувством утраты всего, что ранее составляло мир человека и даже сам смысл его существования. Далеко не всегда это удавалось. Нестабильность материального, социального, правового положения и, как результат, разочарование в жизни привело к широкому распространению в молодежной среде случаев самоубийств. В Харбине частные случаи самоубийств в среде учащейся молодежи даже породили легенду о существовании «Клуба Красивой Смерти», который якобы возглавляла девушка «редкой красоты»2.
Вообще в начальный период эмиграции характерным было снижение социализирующих функций семьи и сосредоточение ее на проблемах восстановления нормального жизнеобеспечения. Газеты начала 1920-х гг. отмечали, «до чего в последнее время доходит распущенность наших уча-щихся, без надзора за ними со стороны учащих и родителей» . Те семьи, которые в процессе эмиграции сумели сохранить свои ресурсы (финансовый и культурный капитал, капитал связей), как правило, быстрее и успешнее проходили первый этап «вхождения» в новую среду. Сохранение семейных ресурсов не только обеспечивало материальную базу будущей социальной карьеры детей, но и давало возможность в случае принадлежности к бывшим привилегированным сословиям поддержания их культурного воспроизводства и идентификационной принадлежности к высокому социальному статусу.
Хорошее материальное положение ранее состоятельных семей, которые вывезли за границу свои капиталы в той или иной форме, способствовало хотя бы частичному восстановлению характерного для них частного семейного пространства (характера отношений между членами семьи, примерно того же уровня жизни, позволявшего реализовать профессиональные, культурные, бытовые и другие потребности), основы культурной и социальной трансмиссии.
В документальной повести А. Нилиса «Скитальцы» описана судьба семьи одного крупного сибирского купца, деда автора. Глава семьи вскоре после революции сумел вывезти за границу большую часть своих капиталов и товаров. Другие члены семьи, разными путями выбравшись из России, охваченной гражданской войной, нашли отца, достаточно успешно продолжающего свое дело в Восточной Азии. Некоторое время семья жила в Японии, затем выехала в Тяньцзин, где, согласно дневнику отца автора, «отец купил дом на русской концессии.... Дом большой, в нем семь комнат, но нас так много, что едва разместились...»5. Несмотря на определенную стесненность, практически вся семья собралась под одной крышей, а сохранение примерно того же уровня благосостояния позволило детям успешно осуществить жизненные стратегии, намеченные еще в России. «По сравнению со многим молодыми людьми я в особом положении, могу быть относительно спокойным за свое будущее. Надо ценить этот дар судьбы и приложить все силы, чтобы получить образование», - писал в 1920 г. в дневнике отец А. Нилиса6. Два сына купца, отправленные в Харбин, за полтора года занятий с репетиторами прошли курс реального училища и, сдав экстерном экзамены, отправились для получения высшего образования в Германию.
Существование больших семей, состоявших из нескольких поколений родственников, где старшее поколение выступало хранителями социальной памяти того слоя, к которому ранее принадлежала семья, также способствовало трансляции детям из ранее привилегированных социальных слоев высокого социального статуса, по крайней мере, в символической форме. Такой способ поддержания идентификационной принадлежности к ранее привилегированным классам (наряду с некоторыми элементами частной жизни), а значит к высокому социальному статусу, оставался в условиях эмиграции едва ли не единственным, поскольку эмигрантское сообщество практически не знало групповой консолидации по сословному признаку, а ведущее положение в социальной структуре занимали группы, имевшие мощное экономическое положение, а не сословные привилегии.
Устойчивый способ трансляции идентификационной принадлежности, построенный на основе традиций, был характерен для казачьего населения сельскохозяйственных районов Маньчжурии. Как отмечал человек, далекий от идеализации казачьего быта, член фашистской партии Ф.С. Си-ваченков, «все население Трехречья - беженцы, главным образом периода 1920, 1921 гг. из России.... Придя на новое место, в течение ряда лет эти люди затратили колоссальные физические усилия на создание своего современного благосостояния в ущерб интеллектуальному и моральному развитию молодежи.... В силу указанных причин трехреченцы - народ абсолютно темный, невежественный, отставший от самой примитивной формы культурной жизни»7.
Эмигрантская молодежь в условиях строительства «нового порядка» в Маньчжурии
Несмотря на гром критики, гимназия ХСМЛ процветала. Те преимущества, которыми она обладала, перевешивали ее «негативные» стороны. Как пишет Ю. Арбузова, «после ухода директора Борзова [1925 г.] многие учащиеся покинули Коммерческое училище. Девушки многие ушли в ХСМЛ, где американцы открыли колледж с английским языком» . И.С. Ильин, после увольнения из Управления КВЖД в 1925 г., перевел свою дочь в гимназию ХСМЛ. Одна из записей в дневнике характеризует его двойственное отношение к Союзу. «Хэйг [глава Харбинского отделения Союза] - масон, его жена тоже, Грызов [секретарь отдела]... стал масоном.... Я, вот, знаю и вижу, что такое союз, а мои дети учатся, однако в союзе, ибо иностранный флаг и лучший контингент детей» .
Наряду с иностранной юрисдикцией и лучшим контингентом учащихся, гимназия привлекала тем, что оказывала помощь своим выпускникам в поступлении в европейские и американские вузы, а «рекомендации гимназии и колледжа ХСМЛ и его диплом, действительный повсюду в мире, являлись желательной и достаточной гарантией для иностранных фирм»40.
Со времени своего образования в 1929 г. престижным и в тоже время дорогим учебным заведением для девочек стал Конвент сестер-монашек Св. Урсулы, имевший собственное здание и хорошую материальную базу. По воспоминаниям Н.А. Бахтиной, когда ее отец получил повышение по службе, стал «прилично зарабатывать», ее из гимназии М.С. Генерозовой перевели в «дорогой конвент монашек-урсулинок. Строгие правила, дисциплина, режим. Одну неделю все говорили по-английски, другую - по-французски» . Воспоминания о высоком уровне дисциплины в конвенте сохранили все его воспитанницы. В конвенте «строго соблюдался распорядок дня.... Прогулки по улице и вне помещения в здании из комнаты в комнату проходили молча, парами и обязательно с дежурной монахиней. Разговоры разрешались только по праздникам. Была строгая дисциплина, порядок...» . Высокий уровень дисциплины был характерен и для Лицея Св. Николая, еще одного учебного заведения, содержавшегося Русской католической миссией, - «лицеистов сразу можно было отличить от других по внешнему виду и поведению»43.
Строгая дисциплина, возможность оградить ребенка от вредного влияния «улицы», дать ему высокий уровень языковой подготовки и основ востребованной профессии импонировали многим семьям, нередко из ранее привилегированных слоев. Так, начиная с первого класса, в этих учебных заведениях изучались английский и французский языки, латынь, в одиннадцатом велось преподавание машинописи, коммерческой корреспонденции и бухгалтерии на английском языке. «Для закрепления знаний иностранных языков преподавателями было введено правило разговора друг с другом на языке, соответствовавшем дню недели. Например, понедельник - английский, вторник - французский и т.д. Лишь в воскресение и праздничные дни разрешалось говорить по-русски.... За добросовестное выполнение этих правил в конце недели отличившихся торжественно награждали «бантиками»44. По воспоминаниям Т.М. Сапожниковой, учившейся в Конвенте, к концу окончания учебы она «даже думала по-английски»45.
Стремление дать детям хорошую языковую подготовку и, при случае, обеспечить возможность их последующего обучения за границей, главным образом, определяли выбор некоторыми эмигрантскими семьями англоязычных школ для обучения своих детей.
Как отмечалось во 2-й главе, в 1920-е гг. в российской эмигрантской среде Северной Маньчжурии были в достаточной мере распространены настроения реэмиграции в англоязычные страны. К этому стоит добавить желание некоторых семей отправить детей для получения высшего образования за границу и в дальнейшем сориентировать детей на устройство в западные компании и фирмы, что давало значительные материальные выгоды.
По воспоминаниям А.Н. Князева, после окончания в 1925 г. пятого класса Коммерческого училища КВЖД, они со школьным товарищем последние два года учились в Американской методистской гимназии. «Одной из причин нашего поступления в методистскую гимназию было желание как следует выучить английский язык, так как уже в то время была тяга в Америку, и мы мечтали туда попасть для продолжения обучения в Высшей школе. В этом отношении директор и администрация гимназии помогали получать стипендии в американских колледжах и университетах, и более десятка окончивших их получили и уехали в США»4 .
Наиболее популярной из англоязычных школ для широких слоев эмиграции являлась Американская методистская гимназия, где плата за обучение, в отличие от гимназии ХСМЛ, была не высока. В 1924 г. она составляла 5 иен в месяц, при этом окончившие гимназию имели, как сообщалось, свободный доступ во все высшие учебные заведения Америки, Англии и Австралии. Для сравнения, в том же году в гимназии А.Я. Дризу-ля плата за полугодие в 1 - 4 классах равнялась 50 золотым руб. (рубль был примерно равен иене), в 5 - 8 классах - 65 руб. .
