Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Демографическое развитие северного кавказа во второй половине XIX в 27
1. Махаджирство 29
2. Русская колонизация Северного Кавказа 47
3. Переселение горцев на равнину 58
4. Естественный прирост коренного населения Северного Кавказа 67
5. Итоги демографического развития Северного Кавказа во второй половине XIX в 77
ГЛАВА II. Коренные народы северного кавказа в региональной и общероссийской экономической системе .80
1. Аграрный вопрос на Северном Кавказе во второй половине XIX в 83
2. Развитие транспортной системы Северного Кавказа 123
3. Развитие основных отраслей экономики коренных народов Северного Кавказа во второй половине XIX в 136
4. Итоги экономического развития коренных народов Северного Кавказа...162
ГЛАВА III. Интеграция северного кавказа в административное и правовое пространство россии 164
1. Кавказ в системе центральных государственных органов Российской империи 166
2. Формирование и развитие административно-судебной системы на Северном Кавказе 184
3. Изменения в правовом статусе коренного населения Северного Кавказа .211
4. Итоги процесса интеграции Северного Кавкза в административное и правовое пространство России 225
Заключение 227
Источники и литература по теме исследования 231q
- Русская колонизация Северного Кавказа
- Итоги демографического развития Северного Кавказа во второй половине XIX в
- Развитие основных отраслей экономики коренных народов Северного Кавказа во второй половине XIX в
- Изменения в правовом статусе коренного населения Северного Кавказа
Русская колонизация Северного Кавказа
Вторая половина XIX в. стала периодом бурных перемен в демографической ситуации на Северном Кавказе. На фоне массовой эмиграции некоторых народов Кавказа происходил мощный приток в регион русских колонистов из внутренних губерний империи, продолжалось переселение жителей горных районов на равнину, сопровождавшееся значительным естественным приростом коренного населения. В силу своего масштаба и динамичности все эти процессы значительно повлияли на ход экономического и политического развития Северного Кавказа. Задачей данной главы является определение конкретных направлений этого влияния.
В рамках этой задачи предполагается проанализировать причины, ход, результаты миграционных процессов на Северном Кавказе (массовой эмиграции коренных народов в Турцию (махаджирства), русской колонизации Кавказа, переселения жителей горных районов на равнину) и характер миграционной политики правительства, определить темпы естественного прироста коренного населения и факторов, определявших эти темпы. Это позволит выявить основные тенденции демографического развития региона и ответить на вопрос, какое воздействие они оказывали на общую экономическую и политическую ситуацию в регионе.
Необходимо отметить, что изучение демографической ситуации на Кавказе во второй половине XIX в. значительно осложняется несовершенством зафиксированных в источниках статистических данных о коренном населении Кавказа. Низкое качество данных объясняется рядом объективных факторов.
Во-первых, учет естественного движения коренного населения, в отличие от учета рождаемости и смертности русских, был организован плохо. Так в Дагестане только в 1901 г. были введены стандартные метрические книги, ведение которых было поручено сельским кадиям.88 Вся информация о движении населения, относящаяся к предшествующему периоду, основана на отрывочных и неточных данных, которые представляли чиновники окружных
Обзор Дагестанской области за 1901 г. ... С. 49. управлений. Аналогичная ситуация наблюдалась и в других населенных горцами местностях. Во-вторых, коренное население традиционно с большим недоверием относилось к любым попыткам администрации установить его численность, как в связи со своими религиозными воззрениями, так и вследствие стремления сократить сумму уплачиваемых налогов. В-третьих, подсчет населения обычно велся не по этнической принадлежности, а по административно-территориальным единицам, границы которых не всегда совпадали с этническим границами, а также неоднократно менялись на протяжении изучаемого периода. Первая корректная с научной точки зрения попытка установить численность коренных народов Северного Кавказа была предпринята лишь в 1897 г., в ходе проведения всероссийской переписи.
В-четвертых, многообразие этнического состава населения Кавказа и незавершенность процесса этнической консолидации в изучаемый период препятствует точному распределению коренного населения по различным этносам и этническим группам. В силу этого в некоторых районах (равнинной части Кубанской области и Дагестане) выделение из общей массы коренного населения отдельных этносов представляется затруднительным. Относительно точно мы можем подсчитать темпы роста только наиболее крупных народов региона - чеченцев, кабардинцев, осетин и некоторых других.
Важной особенностью миграционных процессов на Кавказе было то, что практически все они проходили при вмешательстве российских властей. Представители кавказской администрации традиционно уделяли большое внимание идущим в регионе демографическим процессам. Это было связано с их особым подходом к анализу проблем кавказской политики, при котором особенности расселения и специфика ландшафта этнических территорий коренных народов Кавказа понимались как один из факторов их нелояльности. Как писал в 1863 начальник Терской области М. Т. Лорис-Меликов, «из всех туземных племен Терской области чеченское, по количеству населения, общественному устройству своему, а еще более по топографическим свойствам занимаемой им местности, долее прочих сохранило возможность к сильному сопротивлению и действительно более всего оказывало его против нас самым упорным образом».89
В рамках такой логики в качестве одного из средств укрепления власти России на Кавказе представали депортации, направленные на изменение традиционных ареалов и форм расселения коренных народов, выдавливание «неблагонадежного населения за пределы Кавказа, а также русская колонизация труднодоступных районов, зачастую осуществлявшася также путем принудительного переселения казаков или солдат Кавказской армии в эти районы. Миграционная политика правительства и кавказской администрации во второй половине XIX в. таким образом стала одним из важных факторов демографического развития Северного Кавказа и в силу этого нуждается в рассмотрении.
Массовая эмиграция коренных народов в Турцию (махаджирство) представляет собой одну из наиболее драматичных страниц истории Северного Кавказа. Этот сюжет региональной истории традиционно привлекает внимание исследователей.91 Вместе с тем нельзя утверждать, что к настоящему моменту проблема махаджирства изучена исчерпывающе. Многим современным исследователям свойственен публицистический подход к ней, при котором рациональный анализ зачастую уступает место эмоциональным оценкам.
По мнению большинства историков, изучавших проблему махаджирства, его основной причиной являлась политика кавказской военной администрации, которая методами агитации и прямого насилия побуждала горцев эмигрировать в Турцию, рассчитывая таким путем ослабить их сопротивление российской политике на Кавказе и захватить горские земли для последующей их раздачи казакам и русским помещикам.
Такая схема вызывает целый ряд возражений. Российские власти в период с конца 1860 по конец 1865 года действительно предпринимали шаги, направленные на поощрение горской эмиграции (подробнее об этом см. ниже -Н. С).Однако первый всплеск махаджирства начался еще в 1859 - 1860 гг. Примечательно, что эти годы на Кавказе были периодом относительной «мирной передышки». В августе 1859 г. завершилась война с имаматом. Ситуация на Северо-Западном Кавказе также внушала некоторые надежды на скорое урегулирование, поскольку из войны были выведены три крупнейшие адыгские народности: еще в мае - июне 1859 «изъявили покорность» бжедухи, в ноябре сдался и принес присягу на подданство Мухаммед Эмин с абадзехами, в начале 1860 г. аналогичную присягу принесли натухайцы. При этом снижение интенсивности военных действий не означало одновременного укрепления росссийского «военно-колониального режима», как полагали некоторые авторы.93 Так называемая военно-народная административная система только зарождалась, никаких масштабных политических или экономических мер по отношению к принявшему российское подданство населению не принималось, за исключением Чечни, где начальник Левого крыла Кавказской линии Н. И. Евдокимов организовал массовое переселение горцев на равнину. 4 Однако именно в этот период и началась массовая эмиграция, затронувшая практически все народы Кавказа. Даже традиционно наиболее лояльные русским осетины поддались общему движению, причем в пропаганде эмиграции среди них
Итоги демографического развития Северного Кавказа во второй половине XIX в
В целом эта работа была закончена к началу 1870-х годов, однако в некоторых районах значительно затянулась. Так, проект окончательного размежевания земель осетин-тагаурцев был утвержден императором только 28 декабря 1890 г.301 (до этого осетины были вынуждены довольствоваться временными межевыми знаками), причем точная съемка земель Тагаурии с участием аульных представителей и фиксацией всех поземельных споров началась лишь в 1880 г.3 2 Похожая ситуация сложилась и в равнинной Чечне. Здесь некоторые аулы оказались недовольны первоначальным проектом распределения земель. Кроме того, порядка 2 тыс. чел. из числа эмигрировавших в Турцию в 1865 г. чеченцев позднее вернулись на родину, и администрация Чеченского округа столкнулась с необходимостью обеспечить их земельными наделами. В 1874 г. с учетом пожеланий недовольных аулов был составлен новый проект распределения чеченских земель, а еще два года спустя были завершены межевые работы на местности. Однако утверждению проекта и выдаче документов на право владения землей аульным обществам помешало сначала восстание 1877 г. в Чечне, а затем реформирование административной системы Терской области. В итоге в Чечне сложилась ситуация, когда аульные общества, фактически владея своей землей в течение нескольких десятилетий, юридически не имели никаких прав на нее/0
Важной особенностью аграрной реформы на Северном Кавказе стало многообразие ее локальных вариантов, что определялось различиями в формах социального устройства населявших регион коренных народов. Ведущим признаком, влиявшим на формирование локальных вариантов аграрной политики властей, являлось наличие в социальной структуре того или иного народа слоев, обладавших статусом аристократии, или же претендовавших на этот статус. По этому признаку с известной долей условности коренные народы Кавказа можно разделить на три группы: «аристократические», обладавшие более или менее сложной сословной структурой, зафиксированной в обычном праве и признававшейся большинством населения (адыги Кубанской области, кабардинцы, кумыки), «демократические», таковой структурой не обладавшие (чеченцы, ингуши), и, наконец, те, в социальной практике которых на момент проведения аграрной реформы проявились тенденции формирования сословной структуры, но сама она полностью не сложилась, а претензии потенциальной аристократии на особый экономический и социальный статус оспаривались значительной частью населения (Тагаурское и Дигорское общества Осетии).
В этих условиях центральной проблемой, решавшейся в ходе земельной реформы, стало формирование политического курса по отношению к горской аристократии. В кругах кавказской администрации существовали различные взгляды на данную проблему, которые, правда, в большинстве случаев проявлись не столько в выходивших из под пера оппонентов текстах, сколько непосредственно в политической практике. Так, если Г.Д. Орбелиани, начальник Кубанской области в I860 - 1865 гг. Н.И. Едвокимов, вел. кн. Михаил Николаевич рассматривали аристократию в качестве опоры власти империи и основного проводника русского влияния на Кавказе и стремились укрепить се экономические позиции (Орбелиани предлагал при помощи земельных пожалований создать высшие сословия даже в тех обществах, где они первоначально не существовали305), то М.Т. Лорис-Меликов и Д.С. Кодзоков, не слишком доверяя местной знати, напротив, старались свести ее значение к минимуму. Следует при этом отметить, что обе точки зрения не были статичны и в той или иной степени подвергались изменениям под влиянием сдвигов в общей политической ситуации на Кавказе.
Фактор разногласий по вопросу о будущей роли горской аристократии наряду с многообразием форм общественного устройства коренных народов сыграл свою роль в возникновении локальных вариантов аграрной реформы. Однако хотелось бы подчеркнуть, что несмотря на эти разногласия, действия властей в ходе реформы все же обладали высокой степенью согласованности,
В соотвествии с тремя типами общественного устройства коренных народов Северного Кавказа выделяются три локальных варианта аграрной реформы. Первый (условно «аристократический») осуществлялся на занятых адыгами территориях Кубанской области, в Кабарде и в Кумыкском округе Терской области, второй («демократический») - в равнинных Чечне и Ингушетии, третий - в равнинной Осетии.
Первая попытка приступить к аграрной реформе в Кубанской области была предпринята еще в 1861 г. начальником области Н.И. Евдокимовым. Большинство горцев, выселенных на равнины левого берега Кубани, принадлежали к так называемым «аристократическим племенам» адыгов, обладавшим достаточно развитой и зафиксированной в нормах обычного права сословной структурой. В связи с этим подготовленный Евдокимовым проект предполагал разделение горцев на три категории, первую из которых составляли представители «владельческих фамилий» те, кого в российских источниках и историографии принято называть князьями, вторую - «дворяне или уздени, живущие под покровительством владельческих фамилий», третью - свободные представители низших сословий. Согласно проекту, князья должны были получить участки размером от 1 до 5 тыс. дес.в частную собственность «на полном помещичьем праве». Узденям предлагалось дать землю «по фамилиям», то есть в родовую собственность из расчета по 100 -200 дес. на каждого старшего в роду и по 30 дес. на каждого мужчину рода. Представители низших сословий получали землю поаульно, в общинную собственность, из расчета 7 дес. на каждого мужчину-члена аульной общины.3
Не дожидаясь высочайшего утверждения своего проекта, Евдокимов начал отмежевывать участки адыгским князьям и в течение 1862 - 1863 гг. успел выделить 27 таких участков, занявших почти 56 тыс. дес. Однако махаджирство адыгов повлекло за собой значительное увеличение фонда свободных земель в области, что существенно изменило условия проведения реформы. Свои коррективы в проект внесли и преемники Евдокимова -назначенный в 1865 г. на должность начальника Кубанской области Ф.Н. Сумароков-Эльстон и помощник начальника области по управлению горцами П.Г. Дукмасов, которые, не отказавшись от предложенной им схемы наделения горцев землей по трем категориям, практически уравняли в правах князей и узденей, выделяя им земли в родовую собственность, а также добились от кавказского наместника вел. кн. Михаила Николаевича разрешения пересмотреть списки «почетных туземцев», составленные Евдокимовым/08 Что же касается выделения земли в частную собственность, то на это право получали только адыги, имевшие русские военные чины, причем размер предназначенных для этого участков существенно сокращался. Вместо 1 - 5 тыс. дес, как предлагал Евдокимов, в частную собственность штаб-офицерам передавалось по 400 дес, а обер-офицерам - по 200 дес/09 Уменьшение преференций для адыгской аристократии, очевидно, было связано с радикальным изменением политической ситуации на Северо-Западном Кавказе. Завершение военных действий избавило русские власти от необходимости покупать ее лояльность.
Развитие основных отраслей экономики коренных народов Северного Кавказа во второй половине XIX в
Данные таблицы показывают, что в конце XIX - начале XX в. скотоводство в Дагестане практически не развивалось. За период с 1890 по 1905 г. абсолютное поголовье скота всех видов увеличилось лишь настолько, сколько требовалось для поддержания прежнего уровня его относительного поголовья.
Для дагестанского скотоводства был характерен высокий уровень товарности. По приблизительным подсчетам областной администрации, в отдельные годы доходы населения Дагестана от продажи продуктов скотоводства достигали 400 тыс. руб.605 Однако торговля эта ограничивалась местным рынком и не выходила за рамки традиционного обмена между горными и равнинными районами.
На протяжении всей второй половины XIX в. Дагестан сохранял положение «мастерской Кавказа». Здесь находился крупнейший центр производства бурок и сукон (Андийский, Аварский, Даргинский и Казикумухский округа), а также оружия (селения Кубачи, Харбук, Амузга Кайтаго-Табасаранского округа). По данным О.В. Маркграфа, в начале 1880-х годов в Дагестане ежегодно производилось более 250 тыс. кусков сукна (около 125 тыс. аршин) на сумму 2 млн. руб.,606 и 95 тыс. бурок на 475 тыс. руб.607 Еще одним промыслом, связанным с обработкой шерсти, было изготовление черкесок на продажу. Примечательно, что различные отрасли этой «легкой промышленности» были в значительной степени обособлены друг от друга. Например, жители аула Кубечи, не имеющие собственной шерсти и не изготовлявшие сукна, ежегодно поставляли на рынок около 120 тыс. готовых черкесок.608 В связи со спадом спроса на бурки, являвшиеся сугубо походной одеждой, в условиях мирного времени их производство постепенно снижалось. Так, в 1892 г. из Андийского округа были вывезены только немногим более 53 тыс. бурок, общая стоимость которых составляла приблизительно 320 тыс. руб. А дагестанское сукно, изготовленное кустарным способом, на рынках городов (но только городов) области потеснили сукна московских фабрик.610
Во второй половине XIX в. Дагестан был единственным на Кавказе районом массового производства оружия. Имеющиеся в нашем распоряжении источники не позволяют точно оценить объем оружейного производства. Известно лишь, что общий доход от продажи оружия, медной посуды и ювелирных изделий в начале 1880-х годов ежегодно составлял в Дагестане около 500 тыс. рублей.611 В оружейном производстве также был достигнут высокий уровень специализации. Известно, например, что в селении Харбук один мастер изготавливал стволы для винтовок, другой их нарезал, а третий отделывал. Затем заготовки перевозились в аул Кубачи, где осуществлялась сборка винтовки.612 В связи с окончанием войны на Северном Кавказе оружейный промысел переживал упадок во второй половине XIX в. Однако поскольку кавказская администрация вводила ограничения на продажу оружия коренному населению, быть вытесненным российским фабричным производством он не рисковал. Тем более, что изготовленные кустарным способом винтовки были дешевле и зачастую качественнее своих русских заводских аналогов. Кроме того, к концу века, по свидетельству представителей кавказской администрации, дагестанские мастера успешно преодолели проблему технического несовершенства изготавливаемого ими
Таким образом к концу века кустарное производство в Дагестане в целом сохранило свои позиции. Более того, некоторые отрасли сумели даже их укрепить. Так, изделия мастеров селения Унцукуль Аварского округа, изготавливавших трости, рукоятки для зонтиков, подсвечники, чернильные приборы и тому подобные предметы из дерева или рога с серебряной и медной инкрустацией, нашли спрос как в России, так и заграницей.615 На Парижской выставке 1900 г. унцукульцы были награждены бронзовой медалью за такие инкрустации, 16 а впоследствии создали магазины своих изделий в крупнейших городах Англии и Франции.617 Ювелиры из аула Кубани к началу XX в. владели мастерскими во всех губернских городах Кавказа и Закавказья, а также в Москве и Петербурге.618
Добывающая промышленность на территории Дагестанской области в изучаемый период не получила значительного развития. Она ограничивалась небольшим предприятием по добыче серы у селения Чиркат Андийского округа619 и нефтяными промыслами, расположенными на побережье Каспийского моря. Объем добываемой в Дагестане нефти был невелик. К 1903 г. после того, как на промыслах у селения Берекей Кайтаго-Табасаранского округа, принадлежавших товариществу братьев Нобель, появились фонтанирующие скважины, он составлял около 850 тыс. пудов, многократно уступая объему нефтедобычи в Грозном.
Подводя итоги параграфа, отметим, что интеграция коренных народов Северного Кавказа в региональную экономическую систему проходила в основном за счет развития товарного земледельческого хозяйства в равнинных районах. В изучаемый период такого рода хозяйство возникло у адыгов, проживавших в Кубанской области, большинства коренных народов Терской области, за исключением кабардинцев, а также в равнинных и некоторых горных районах Дагестана.
Вместе с тем практически на всем Северном Кавказе этот процесс приводил к вытеснению населения гор из региональной системы географического разделения труда. Развитие земледелия на равнине приводило к сокращению необходимых горцам зимних пастбищ, что в свою очередь влекло крайне негативные последствия для их хозяйства. Вследствие острого дефицита пахотных земель население горных районов не могло обеспечить себя хлебом, а с упадком скотоводства теряло возможность восполнить нехватку продуктов земледелия за счет доходов от этой отрасли.
Необходимо подчеркнуть, что этот процесс был значительно растянут во времени. Острый кризис горского скотоводства начал ощущаться лишь к 90-м годам XIX в. Как представляется, формирование на равнине земледельческого хозяйства, товарность которого выходила за рамки традиционного обмена с горными районами, также относится к этому времени.
Добывающая промышленность во второй половине XIX в. не получила на Северном Кавказе значительного развития, за исключением, пожалуй, лишь грозненских нефтепромыслов. На протяжении большей части изучаемого периода ее создавало и поддерживало государство, а не частный капитал. Примечательно также, что те предприятия добывающей промышленности, которые оказывались прибыльными, достигали этого за счет поставок продукции не на российский, а на зарубежный рынок, и в той или иной степени находились под контролем иностранного капитала. Что свидетельствует о том, что во второй половине XIX - начале XX веков российская промышленность просто не нуждалась в том сырье, которое могло добываться в горах Кавказа.
Необходимо отметить, что проникновение продукции российской промышленности в населенные коренными народами районы Кавказа было минимальным. До конца изучаемого периода она не смогла серьезно потеснить продукцию местных кустарных промыслов. Устойчивость этой отрасли, теснейшим образом связанной с бытовой культурой народов Кавказа, коренилась в консерватизме и прочности традиций этой культуры.
Изменения в правовом статусе коренного населения Северного Кавказа
Начальники областей сохранили полномочия командующих войсками, дислоцированными на их территории. Помимо этого на них возлагались функции наказных атаманов соответственно Терского и Кубанского казачьих войск. Начальники округов и уездов наделялись полномочиями уездных исправников и уездных полицейских управлений.759
На Терскую и Кубанскую область распространялось действие судебных уставов от 20 ноября 1864 г., они были присоединены к округу Тифлисской судебной палаты. В административных центрах областей - Владикавказе и Екатеринодаре - были созданы окружные суды, которые рассматривали дела без участия присяжных заседателей. Мировые суды создавались только в районах, занятых русским населением, причем в связи с отсутвием земских учреждений в Терской и Кубанской областях, назначение судей возлагалось на Первый департамент Сената. На территории проживания коренного населения функции мировых судов были возложены на горские словесные суды. Принять решение о введении мировых судебных учреждений у горцев предоставлялось наместнику.760
На наш взгляд, в результате преобразований 1869 г. в Терской и Кубанской областях были введены лишь некоторые элементы общероссийской системы гражданского управления. Начальники областей по-прежнему обладали полномочиями командующих войсками. А изданые наместником в декабре 1870 «Временные правила для горских словесных судов», действовавших в обеих областях до конца изучаемого периода, сохраняли принцип подконтрольности этих судов администрации.
Председателями судов оставались начальники округов (уездов) или их помощники (1 «Временных правил»), причем некоторые категории дел («о проступках против порядка управления, благочиния, порядка и спокойствия, народного здравия, нарушения уставов о паспортах» и т. п.) председатель решал без участия судей (11). Сами судьи, согласно 5, по своему статусу практически приравнивались к чиновникам областной администрации: «Горские словесные
суды непосредственно подчинены начальнику области, от которого зависит наложение взысканий дисциплинарных на лиц, служащих в этих судах».7 2 Апелляционной и однвременно высшей инстанцией для горских словесных судов являлся начальник области (61 - 63).763
Вместе с тем юрисдикция горских словесных судов была значительно сужена. Уголовные дела, в том случае, если пострадавший не принадлежал к коренному населению, если в числе подозреваемых находились лица, неподсудные горским судам, или если подозреваемый из числа горцев совершал преступление в третий раз, а также все дела о тяжких уголовных преступлениях передавались в суды по Уставам 20 ноября 1864 г.(8 - 10).764 В общие суды также направлялись гражданские дела в том случае, если сумма иска превышала 2000руб.(14).765
Дальнейшее развитие ситуации в Терской и Кубанской областях показало, что ликвидация военно-народного управления была шагом преждевременным. В 70 - 90-е годы XIX в. здесь произошел резкий всплеск преступности, преодолеть который областная администрация не сумела вплоть до начала XX в.
Так, за 1893 г. в Терской области произошло более 500 случаев угона скота или лошадей. Не в меньшей степени процветали и разбои. «Нигде в другом месте нет таких частых, почти ежедневных случаев ограбления проезжающих по дорогам и краж скота из селений и станиц, как это наблюдается в Терской области», - отмечали Е. Максимов и Г. Вертепов.767 В 1892 г. весь Кавказ был потрясен случаем вооруженного ограбления станции Каноково Владикавказской железной дороги, находившейся на территории Кубанской области. «Убийство здесь вообще настолько заурядное явление, что к нему решительно все привыкли и оно не вызывает ничьего удивления», - писал о Терской области публицист Я. Абрамов.769
По мнению составителей статистических обзоров Терской области, питательной средой для преступности было население горных районов Северного Кавказа, которое, не имея достаточного количества пахотной земли, пополняло недостаток средств к существованию за счет краж и грабежей.770 Подобной же точки зрения придерживались Е. Максимов и Г. Вертепов.771 Следует отметить, что у такого взгляда имелись и оппоненты. Так, Я. Абрамов считал, что «конокрадство (и скотокрадство) - это страшное зло сельской жизни Северного Кавказа, организовано так удачно, что в нем с успехом подвизаются представители всех живущих здесь национальностей. Например, лошадь, украденная в калмыцких степях, передается чрез русские селения Ставропольской губернии и казачьи станицы Кубанской области за Кубань и наоборот, из Кубанской области ворованные лошади переправляются чрез Ставропольскую губернию в Астраханскую. ..».772
Как бы то ни было, следует признать, что судебная система Кубанской и Терской областей в том виде, как она сложилась после реформы 1869 г., объективно поощряла криминальную активность худших преставителей коренного населения. Причина этого заключалась в том, что суд по Уставам 20 ноября 1864 г. оставался чуждым для коренного населения и плохо совмещался с его правовой культурой. «Не таково, к сожалению, положение горца в нынешнем общем суде (как в адатном - Н.С.), где все, начиная с языка, является ему чуждым, где он находится в полной власти переводчика, часто невежественного и недобросовестного, где охрана его интересов вверена защитнику, которого он не знает и не понимает, где даже сущность обвинения является ему в форме, совершенно недоступной его пониманию, где все гарантии, созданные для обеспечения правильности правосудия, пропадают, так как он не в состоянии ими воспользоваться», - писал А.А. Шепелев.
В обычном праве народов Северного Кавказа большое значение имел институт присяги, выступавший в качестве едва ли не главного средства доказательства. При этом процедура присяги даже у тех народов, которые исповедовали ислам, сохранила многие элементы магических верований. Присяга воспринималась не как источник моральных и юридических обязательств, а как обряд, направленный на выяснение истины. Вера в действенную силу проклятий, которыми грозила присяжная формула солгавшему, была буквальной. При этом бытовало представление, что незначительно изменив процедуру принесения присяги или ее формулировку, можно избежать и обещанных кар.
Известно, что принцип обратного доказательства (обвиняемый должен доказать свою невиновность), неприемлемый для общих судов, широко применялся в адатных судах Северного Кавказа.774 Вера в магическую силу присяги делала этот принцип высокоэффективным: «...свидетель, совершенно свободно принимающий ложную присягу по обряду мусульманскому, - писал А.А. Шепелев, - отказывается от свидетельства, если ему предлагают присягнуть по древней формуле».775
