Представления о царской власти участников народных бунтов петровского времени Трефилов Евгений Николаевич

Содержание к диссертации

Введение

Глава I. Представления участников стрелецкого бунта 1698 г. о царской власти 29

1. Проблема отношения участников стрелецкого бунта 1698 г. к царской власти в историографии

2. Источники 38

3. Представления московских стрельцов о царской власти в годы, 1698 г. предшествующие бунту

4. Ход бунта московских стрельцов 1698 г. и его предыстория

5. Влияние царевен на умонастроения стрельцов 73

6. Отношение участников стрелецкого бунта 1698 г. к Петру I

7. Отношение участников стрелецкого бунта 1698 г. к институту царской власти 106

8. Причины бунта и монархические настроения стрельцов 1 12

Глава II. Отношение участников астраханского бунта 1705-1706 гг. к Петру I и институту царской власти. 115

1. Проблема отношения участников астраханского бунта 1705-1706 гг. к царской власти в историографии.

2. Источники

3. Астраханское восстание в контексте петровской эпохи

4. Влияние слухов о Петре на умонастроения повстанцев

• Проблема отношения участников стрелецкого бунта 1698 г. к царской власти в историографии
• Представления московских стрельцов о царской власти в годы, 1698 г. предшествующие бунту
• Проблема отношения участников астраханского бунта 1705-1706 гг. к царской власти в историографии.

Введение к работе

1. Актуальность исследования.

В последние годы в отечественной историографии все более актуальными становятся такие исследовательские направления, как историческая антропология, история ментальностей, микроистория, история повседневности и т. д., т. е. направления, которые находятся в рамках историко-антропологического поля.¹ При всем разнообразии этих направлений для них свойственно повышенное внимание к языку и понятиям изучаемого времени. Иными словами, историко-ан гропологический подход предполагает, что исследователь при изучении исторического процесса, должен абстрагироваться от современных ему представлений и постараться взглянуть на те или иные события прошлого «глазами» их современников." Несомненно, что подобный подход расширяет исследовательские возможности, поскольку порой позволяет ученому увидеть некоторые проблемы, уже давно описанные в научной литературе, под новым углом зрения.

Одна из таких проблем связана с изучением восприятия простонародьем верховной власти и ее носителя, царя, в дореволюционной России, которое в советской историографии обозначалось терминами «наивный монархизм», «царистские иллюзии» или «царистская психология». Так. требует пересмотра уже сама эта терминология. Во-первых, употребляя подобные термины, по верному замечанию аргентинского историка К. Ингерфлома, «...ученые помещают участников социальной драмы на более низкую стадию развития сознания». А это, в свою очередь, приводит к тому, что, например, крестьянин лишается «...собственных категорий мышления и (едва ли не эксплицитно) способности думать...»³ Во-вторых, употребление вышеназванных терминов как бы исключает возможность изучения народных воззрений на царскую власть, как явления сложного и многообразного, поскольку изначально объясняет суть отношений подданных к царю.

Ввиду того, что в источниках, отражающих умонастроения представителей социальных низов, невозможно найти подходящей терминологии для характеристики отношения народа к царю, то в нашей работе мы будем использовать обозначение,

Подробнее о единстве этих направлений см.: Кром' М. М. Историческая антропология. Пособие к лекционному курсу. СПб., 2000; Об этом, а также об отечественных исследованиях, выполненных в рамках этих направлений, Кром писал в статье: История России в антропологической перспективе: история ментальностей, историческая антропология, микроистория, история повседневности.// Исторические исследования в России-Н. Семь лет спустя./ под. ред. Г. А. Бордюгова. М., 2003. С. 179-202. ² Ярче всего подобный принцип был выражен одним iij основоположников этих направлений М. Блоком: Блок М. Апология истории или ремесло историка. М., 1986. "' Ингерфлом К. Между мифом и логосом: Действие. Рождение политической репрезентации власти в России. // Homo Historicus: К 80-летию со дня рождения Ю. Л. Бессмертного. М. 2003. С. 67-68. которое в том или ином виде также употребляется в историографии, но является, на наш взгляд, более нейтральным, а именно «представления о государственной власти». В данном случае «царской».

Важность изучения подобных представлений определяется тем. что. по крайней мере, значительная часть простонародья на протяжении столетий не мыслила государственного устройства без царской власти. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что даже недовольные политикой властей, например, участники различных бунтов XVII-XIX вв., выражая порой недовольство тем или иным царем, никогда не заявляли о намерении заменить монархический строй на какой-либо иной. Однако такие вопросы, как: был ли этот монархизм основан исключительно на каких-то иррациональных, например, религиозных началах, или же он имел под собой и какую-то рациональную основу? Отличались ли представления о царской власти у различных групп простонародья? Имелись ли в народном сознании какие-либо ограничения для монарха и т.д. остаются недостаточно изученными. Таким образом, изучение простонародных представлений о царской власти является актуальной задачей современной науки.

2. Степень изученности темы.

Круг очерченных нами проблем давно изучается зарубежными историками. Так, начало детальному изучению массовых представлений о государственной власти было положено великим французским ученым М. Блоком. В своей книге «Короли-чудотворцы», вышедшей в 1924 г., историк исследовал сохранявшиеся на протяжении многих столетий верования, согласно которым английские и французские короли путем наложения рук на больного излечивали его от заболевания, известного под общим названием «золотуха»? Причем подобные верования были присущи различным слоям общества: как простонародью, так и представителям элиты. Таким образом, историк показывает, что представления о королевской власти как о власти сверхъестественной, сакральной, в Средневековье и в раннее Новое время носили иррациональный характер, и кардинально отличались от позднейших политических теорий, в основе которых лежало рациональное отношение к государственной власти. ⁴ См. Покровский Н.Н. Представления крестьян-старообрядцев Урала и Сибири XVIII в. о светских властях. // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. Вильнюс, 1974. С. 167-176; Одиссей: Человек в истории 1995: Представления о власти / Отв. ред. Ю.Л. Бессмертный. М., 1995; Лукин П.В. Народные представления о государственной власти в России XVII века. М., 2000. ⁵ Блок М. Короли-чудотворцы: Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и в Англии. М., 1998. ⁶ Интересно отметить, что в данной работе такой элемент средневекового мышления, как вера в королевские чудеса, ученый в отличие от своих последователей рассматривает не как категорию пусть и иного, но

В последующие годы зарубежные исследователи, основываясь на материалах античной, византийской, а также западноевропейской истории, предложили разработку различных аспектов этой темы. Не вдаваясь в частные выводы, сделанные в этих работах, отметим, что, по крайней мере, в большинстве из них, проводится та же мысль, что и у Блока, о принципиальном отличии восприятия власти современным человеком от восприятия людей давно прошедших эпох.

Изучение представлений подданных, в данном случае о царской власти, имеет довольно-таки давнюю традицию и в отечественной историографии. Так, еще в дореволюционное время появился ряд работ, посвященных этой теме. Однако, отечественных ученых этого периода, в отличие от М. Блока, интересовали не массовые представления. а представления русских средневековых книжников, т. е. интеллектуальной элиты. Что же касается простонародных представлений о царской власти, то ими до революции никто всерьез не занимался. Причиной такого невнимания является прежде всего то, что и для общественных деятелей, и для профессиональных историков 01 ношение народа к царю было предельно ясным. По их мнению, в народном сознании «хороший царь» противопоставлялся «плохим боярам», чиновникам и придворным, скрывавшим правду от государя.⁹ Единственное в чем имелись разночтения, так это в том, до какого времени просуществовала вера в «доброго царя». Так, например, С. М. Соловьев и В. О. Ключевский считали, что подобное положение вещей сохранялось до Петра I.¹⁰ а по мнению В. И. Ленина - вплоть до так называемого «кровавого воскресенья» 9 января 1905 г.''

Хотя по существу Ленин не сказал ничего нового о восприятии народом верховной власти, по понятным причинам, ссылками именно на него советские историки обычно и обосновывали «наивный монархизм» «народных масс». Правда, в самой советской историографии, понятие «наивный монархизм» толковалось несколько шире, чем у равноправного историку мышления, а как факт «коллективного заблуждения».: Блок М. Короли-чудотворцы. С. 578. ⁷ Краткий обзор исследований по интересующей нас проблематике в западноевропейской историографии см.: Концов М. Л. Что такое нотестарная имагология?// Ключевые проблемы изучения и преподавания Средних веков. М., 2006. ⁸ См.. например: Дьяконов М.А. Власть русских государей. СПб., 1889; Вальденберг В. Е. Древнерусские учения о пределах царской власти: Очерки русской политической литературы от Владимира Святого до конца XVII века. М., 2006. (впервые книга вышла в Петрограде в 1916 г.) см. также: Он же. Понятия о тиране в древнерусской литературе в сравнении с западной // Известия по русскому языку и словесности АН СССР. Л. 1929. Т. 2. Кн. 1. С.214-236. ⁹ См., например: Полевой Н. А. История Петра Великого. СПб., 1843. Ч. 2. С. 295; Соловьев С. М. Соч.: В 18 кн. М.. 1997. Кн. 8. С. 111; Ключевский В. О. Соч. В 9 т. М., 1989. Т.4. С. 208-209; Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. СПб., 1915. С. 532 и др. Краткий обзор мнений на этот счет в дореволюционной публицистике см.: Field D. Rebels in the Name of the Tsar. Boston: Houghton Mifflin, 1976. Pp. 2-4. "'Соловьев С. M. Указ. соч. С. 111; Ключевский В. О. Указ. соч. С. 208-209. ¹¹ Ленин В. И. Полное собрание сочинений. М. 1960. Т. 9. С. 213, 216-218.

7 Ленина. Так, например, помимо противопоставления «доброго царя» «злым боярам» имелось и противопоставление «хорошего царя» «плохому», ставшему с точки зрения народа незаконным.¹" Более того, в литературе этого периода встречаются мнения, которые в той или иной степени отклоняются от взглядов Ленина по интересующему нас вопросу.

Так, например, если Ленин не видел ничего прогрессивного в «слепой вере» в «царя-батюшку»¹³, то известный советский историк М. Н. Покровский считал, что «наивный монархизм» или, как он называл это явление, «мистический царизм» сыграл положительную роль на определенном этапе русской истории. По его мнению, «мистический царизм» с начала XVII века стал «революционно-крестьянской идеологией» и «революционным идеалом» народа. Революционность этого «царизма» заключалась в том. что «...его торжество в народном воображении отождествлялось с полным крушением всего социального строя...» Кроме того, о революционности «мистического царизма», согласно Покровскому, свидетельствует то, что «...популярные в народной массе русские цари всегда были «нелегальные» или не совсем легальные», в то время как «величайшего из Романовых, Петра Г, народ определенно ненавидел».¹⁴

Также в советской историографии высказывалась мысль, согласно которой такой элемент «наивного монархизма», как противопоставление «хорошего» царя «плохому», как бы провоцировал появление критического отношения к институту царской власти.¹⁵ Более того, по мнению одного из приверженцев подобной точки зрения, В. И. Буганова. анализ «наивно монархических» настроений участников «крестьянских войн» XVII-XVIII вв. свидетельствует, что «особа монарха не являлась уже для восставших «неприкосновенной», «священной», поскольку «они провозглашали «царем» или «царевичем» людей из своей же среды». Причем, согласно Буганову, главным для восставших было то, чтобы «взгляды и действия» «очередного кандидата в «цари-избавители» отвечали их собственным «взглядам» и «стремлениям». «Следовательно. -заключает историк, - этот монарх имел в сути своей здоровую прагматическую основу, '" Поскольку о «наивном монархизме» «народных масс» говорится практически в любой работе, так или иначе затрагивающей «классовую борьбу» «трудящихся», то здесь мы укажем лишь некоторые работы, носящие, так сказать, обобщающий характер: Мавродин В.В. Советская историческая литература о крестьянских войнах в России XVII-XVIII веков // Вопросы истории. 1961. № 5. С. 45; Фёдоров В. А. К вопросу об идеологии крепостного крестьянства // Вопросы аграрной истории Центра, и Северо-Запада РСФСР. Смоленск, 1972. С. 146-148; Черепнин Л. В. Об изучении крестьянских войн в России XVII—XVIII вв. // Крестьянские войны в России XVII-XVIII веков: Проблемы, поиски, решения. М., 1974. СП; Индова Е.И.. Преображенский А.А., Тихонов Ю.А. Лозунги и требования участников крестьянских войн в России XVII-XVIII вв. // там же. С. 242,244, 268 и др. ''' См. например: Ленин В. И. Указ. соч. С. 217. ¹⁴ Покровский М. Н. Царизм и революция. М., 1918. С. 3. ¹⁵ См.. например: Карпов В. Г. Религиозный раскол как форма антифеодального протеста в истории России. Спецкурс. Калинин, 1971. Ч. I. С. 76; Он же. Разницы и раскольники // Вопросы истории. 1977. № 3. С. 122. пусть наивную и неосуществимую, но отнюдь не мистическую, иррациональную, как старались представить это в свое время многие дворянские и буржуазные ученые, писатели, публицисты и проповедники, говорившие о слепой, мистической вере русского мужика в «царя-батюшку».¹⁶

И, наконец, встречается в литературе этого времени мнение о том, что «наивный монархизм», действительно, имел место, однако его влияние на умонастроения, в частости, крестьян не следует преувеличивать.

Ввиду вышесказанного, неудивительно, что в советской историографии время от времени высказывалась мысль, согласно которой не только подрыв, но и полное крушение веры в царскую власть в каком бы то ни было виде, у отдельных групп простонародья произошло задолго до «Кровавого воскресенья». Так, например, подобная точка зрения высказывалась по отношению к участникам булавинского восстания 1707-1708 гг.¹⁸ А по мнению Д. П. Маковского, уже в начале XVII в. среди горожан и казачества имелись идеи об устройстве республиканского правления в России.

Также в отечественной исторической литературе (и не только советского периода) можно встретить мнение, что авторитет дома Романовых в глазах народа и вообще был не очень-то высок. Однако среди приверженцев подобной версии не имеется общего мнения "' Бутанов В. И. Об идеологии участников крестьянских войн в России.// Вопросы истории. 1974. № 1. С. 59. Интересно отметить одну забавную деталь: о «слепой вере в царя-батюшку» писал не кто иной, как В. И. Ленин: Ленин В. И. Указ. соч. С. 217. ¹⁷ Так. например, по мнению П. Г. Рындзюнского утверждения о крестьянском монархизме «...основываются, как правило, лишь на придании прямого значения обычным формам обращения в прошениях к властям "подданных", в том числе в прошениях "на высочайшее имя", формам, которые подсказывались соображениями самих просителей о необходимости самоуничижения для большей действенности ходатайств или предписывались официальными правилами подачи прошений». -Рындзюнский П. Г. Идейная сторона крестьянских движений 1770 - 1850-х годов и методы ее изучения. // Вопросы истории №. 5. 1983. С. 10. Кроме того, Рындзюнский утверждает, что в крестьянстве имелись «слои и группы», которым вообще не была свойственна вера в царя: там же. Призывали не преувеличивать влияние «наивного монархизма» на народные умонастроения и некоторые другие ученые. См., например: Соловьев В. М. Анатомия русского бунта. Степан Разин: мифы и реальность. М., 1994. С. 155. Также следует отметить, что в отечественной историографии встречается мысль, согласно которой, например, казачеству вообще не была свойственна вера в царя. Подробнее см.: Соловьев В.М. Актуальные вопросы изучения народных движений (Полемические заметки о крестьянских войнах в России) // История СССР. 1991. № 3. С. 141; Королев В. Н. «На дону нет царя» : О так называемом казачьем монархизме // "De die in dien". Памяти А.П. Пронштейна (1919-1998): Сб. ст. Ростов н/ Д. 2004. С. 241-257. ^IS Буганов В. И., Лебедев В. И. Новое исследование о булавинском восстании.// Вопросы истории. 1963. №. 12. С. 125: Буганов В. И. Об идеологии участников крестьянских войн в России. // Вопросы истории. 1974. № 1. С. 56 -57; Он же. Крестьянские войны в России XVII-XVIII веков. М., 1976. С. 141; Он же. Булавин. М., 1988. С.241; Он же. Петр Великий и его время. М., 1989. С. 115; Пронштейн А. П. Решенные и нерешенные вопросы истории крестьянских войн в России.// Вопросы истории. 1967. № 7. С. 160; Он же. Об идеологии восставших во время крестьянских войн в России XVII—XVIII вв. // Актуальные проблемы науки. Ростов-н/Д.. 1967. С. 64. ¹⁹ Маковский Д. П. Первая крестьянская война в России. Смоленск, 1967. С. 476-477, см. также С. 475. Правда, эта точка зрения негативно была встречена в советской историографии: Крестьянская война в России в 1773 - 1775 гг. Восстание Пугачева. Л., 1970. Т. 3. С. 458. Кроме того, и сам Маковский считал, чго «...антицаристские настроения проявлялись еще довольно редко и не поколебали крестьянской религии, веры крестьян в царя». Маковский'Д. П. Указ. соч. С. 477. насчет того, как влияло это обстоятельство на уровень престижа самого института царской власти. Так, например, известный отечественный фольклорист К. В. Чистов писал: «Есть свидетельства того, что по мере разочарования в Романовых в народе стала обсуждаться истинность их царскою происхождения».²⁰ Однако это, по мнению исследователя, не означало, что царская власть как таковая потеряла свой авторитет в глазах народа.²¹

По мнению современного историка Е. В. Анисимова, падение авторитета дома Романовых непосредственно вело и к падению авторитета института царской власти: «Поведение царей и цариц XVIII в. -, пишет историк, - как бы постоянно подтверждало «неистинность» происхождения членов династии Романовых. Петр I своим «плебейским» поведением, невиданными реформами и малопочтенными в глазах народа адюльтерами сильно разрушил святость восприятия самодержавия. Женщины, сидевшие после него на русском троне, окруженные любовниками и проходимцами, усугубили этот разрушительный процесс»."

Известный исследователь русской культуры А. М. Панченко полагал, что этот «разрушительный процесс» начался гораздо раньше. Основываясь на «непристойных речах» в адрес К4ихаила Федоровича, он приходит к выводу, что авторитет царской власти в народном сознании резко упал в XVII в. по сравнению «с временем Ивана Грозного, когда создавалась русская концепция царской власти, когда ее авторитет казался незыблемым и неприкосновенным»."

Однако как в советское, так и в постсоветское время можно встретить сторонников совершенно иной точки зрения по поводу отношения простонародья к царской власти. Несмотря на различные подходы к интересующей нас теме, эти ученые едины в одном: авторитет царской власти, в изучаемое ими время, был весьма высок. Так, например, К. В. '' Чистов К. В. Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд). СПб., 2003. С. 124. На наш взгляд, фактический материал, приводимый Чистовым, вполне опровергает его утверждение о падении авторитета дома Романовых, поскольку череда самозванцев играла роли именно выходцев из этого дома, как то: Алексея Алексеевича, сына Алексея Михайловича, Алексея Петровича, сына Петра I и т. п.: Там же. С. 108-275. Следовательно, пусть в специфической форме, но надежды возлагались именно на Романовых. ²¹ Там же. С. 54, 115-116, 124.При этом, правда, Чистов не связывал легенды об «избавителях», которые являлись социально-психологической почвой для широкого распространения самозванчества, с «наивным монархизмом», поскольку эти легенды «... всегда были направлены против царствовавших государей...»: Чистов К. В. Социально-утопические легенды XVIII в. и их изучение // Вопросы истории. 1997. № 7. С. 157. См. также: Он же. Русская народная утопия... С. 63. ²² Анисимов Е. В. Дыба и кнут: политический сыск и русское общество в XVIII веке. М., 1999. С. 66. ²' Панченко А. М. Русская культура в канун петровских реформ. Л., 1984. С. П. На наш взгляд, вполне справедливо замечание П. В. Лукина о том, что сравнение авторитета царской власти при Иване Грозном и Михаиле Федоровиче не совсем корректно, поскольку «... по существу источников, из которых можно было бы почерпнуть сведения о народных социально-политических представлениях в XVI в., практически не существует». Лукин П. В. Указ. соч. С. 67.

10 Чистов. Н. Ы. Покровский и Н. С. Гурьянова полагают, что ни отдельные выпады в адрес царя, ни разочарования в том или ином правящем монархе, например в Петре І, в конечном счете, не вели к падению авторитета самой царской власти. Об этом, по мнению историков, свидетельствует, например, то, что разочаровавшиеся простолюдины переносили свои надежды уже на наследников, потерявших доверие царей." Более того, по мнению Чистова, различные народные толки о неподлинном происхождении того или иного царя, наоборот, как бы подчеркивают исключительность царского рода для средневекового сознания, поскольку настоящий государь, с точки зрения народа, не может поступать несправедливо."³

Если все вышеназванные исследователи, как правило, связывали представления простолюдинов о царской власти с их же социально-политическими воззрениями, то Б. Л. Успенский предложил рассматривать подобные представления в контексте религиозных настроений изучаемой эпохи. По его мнению, царская власть в России воспринималась как власть сакральная, т. е. обладающая божественной природой. Подобное отношение к царской власти, согласно Успенскому, и обусловило возникновение такого явления, как самозванчество."⁶ «Идея богоустановленности царской власти, - пишет ученый, -определяет актуальную для России... дифференциацию царей «праведных» и «неправедных», где праведный означает не «справедливый», но «правильный»."⁷ При наличии таких воззрений на власть, появление, с точки зрения подданных, незаконного монарха, или как пишет Успенский, «самозванца на троне» «... провоцирует появление других: происходит как бы конкурс самозванцев, каждый из которых претендует на свою отмеченность (избранность). Как это ни парадоксально,- замечает ученый, - в основе ²⁴ Покровский Н.Н. Сибирские материалы XVII—XVIII вв. по "Слову и делу государеву" как источник по истории общественного сознания. // Источники по истории общественной мысли и культуры эпохи позднего феодализма. Новосибирск, 1988. С. 48; он же. Томск. 1648-1649 гг. Воеводская власть и земские миры. Новосибирск. 1989; Гурьянова Н. С. Старообрядческие сочинения о Петре I - Антихристе // Сибирское источниковедение и археография. Новосибирск. 1980. C.136-I53; Она же. Крестьянский антимонархический протест в старообрядческой эсхатологической литературе периода позднего феодализма. Новосибирск. 1988; Она же. Монарх и общество: к вопросу о народном варианте монархизма// Старообрядчество в России (XVII-XX вв.) М., 1999. С.126-148; Чистов К. В. Русская народная утопия... С. 115-116. Правда, Покровский полагает, что «непристойные речи» все же свидетельствуют о некотором изменении в умонастроениях простонародья по сравнению с XVI в., когда авторитет царской власти был незыблемым: Покровский Н.Н. Сибирские материалы XVII—XVIII вв. по "Слову и делу государеву"... С. 48. ²⁵ Чистов К. В. Русская народная утопия... С. 54, 124. Некоторые другие советские историки также подчеркивали, что недовольство конкретным монархом не ведет к падению авторитета царской власти, а иногда, напротив, даже подчеркивает его. См. например: Голикова Н. Б. Политические процессы при Петре I. По материалам Преображенского приказа. М. 1957. С. 168; Она же. Астраханское восстание 1705-1706 гг. М., 1975. С. 180, 222-223, 310-311; Румянцева В. С. «Огнепальный Аввакум». // Вопросы истории. 1972. № П. С. 124. ²⁶ Успенский Б. А. Царь и самозванец: Самозванчество в России как культурно-исторический феномен // Успенский Б.А. Избранные труды. М., 1994. С. 76. (впервые работа была опубликована в 1982 г.) ²⁷ Там же. С. 78. такой психологии может крыться именно убеждение, что судить о том, кто есть подлинный царь, должен не человек, но Бог».~

Хотя, по мнению Л. М. Кантора, в глазах посадских людей второй половины XVII в.. «образ... "государя" лишен религиозного ореола...» и даже снижен до сугубо административных функций судьи. фигура которого для народных масс нелицеприятна», тем не менее, этот оораз все же был «авторитетен» и именно ввиду этого «нередко посадские люди считали нужным защитить от бояр самого царя».³¹

Все вышеназванные ученые продолжали или продолжают свою исследовательскую деятельность и в постсоветское время, а их идеи, особенно идеи К. В. Чистова. Б. Л. Успенского и Н. Н. Покровского, во многом стали питательной средой для современных историков, изучающих представления о царской власти.

Так. например, в определенной степени последователем этих ученых можно назвать современного исследователя О. Г. Усенко. В то же время историк предложил ряд новых и весьма интересных идей, связанных с изучением представлений простонародья о царской власти. Среди этих идей особо следует отметить вывод о том, чго царская власть не просто обладала высоким авторитетом, но в некотором роде играла исключительную роль в умонастроениях простолюдинов. Об этом, по мнению Усенко, свидетельствует то. что в основе возникновения всех без исключения движений социального протеста XVII- XVIII веков лежали «царистские иллюзии», без которых эти движения не могли бы возникнуть. Так. согласно Усенко. имелось 5 категорий подобных «иллюзий», а следовательно и поводов к восстаниям: «1) ожидание «справедливого» решения царя в ответ на поданную жалобу; 2) слух об уже вышедшем царском указе, отвечающем сокровенным чаяниям народа; 3) слух об убийстве государя или о том, что ему грозит опасность со стороны «изменников»; 4) появление самозванца, выдающего себя за «истинного» государя или «законного» претендента на царский трон; 5) осуждение правящего монарха, который превысил свои полномочия или доказал свою «ложность».³³ -⁸ Там же. С. 81. ²⁹ Кантор А. М. Община, мир, государь, бунт: проблемы социального развития в общественной мысли демократических слоев посада 2-й половины XVII в. // Реформы 2-й половины XVII — XIX в.: подготовка. проведение, результаты. М., 1989. С. 36. '" Там же. '' Там же. С. 33. ³² Подробнее см: Усенко О. Г. Психология социального протеста в России XVII—XVIII вв. Тверь, 1995. Ч. 2. С. 19-29: Он же. Политические настроения на Дону в 1697-1707 гг. н повод восстания К. А. Булавина. // Клио: Межвузовский журнал для учёных. СПб., 1997. № 1. С. 149-158; Он же. Об отношении народных масс к царю Алексею Михайловичу. // Царь и общество в русском общественном сознании. М., 1999. С. 70-93 и Др. ³³ Усенко О. Г. Психология социального протеста... С. 19.

Говоря о современной историографии интересующей нас темы, невозможно не упомянуть монографию П. В. Лукина, посвященную анализу народных представлений о государственной власти в России XVII в. Основываясь на материале «непригожих речей» и старообрядческих сочинений, ученый приходит к выводу, что эти представления носили сложный и многообразный характер. По мнению Лукина, в течение всего XVII в. царь являлся в представлении русского народа сакральной ценностью высочайшего значения, уступающей только Богу. При этом, согласно ученому, подобная сакрализация «...не означала обожествления монарха как личности, обожествлялась скорее его функция — правителя России». Однако подобное отношение к царской власти не исключает «...возможность появления у отдельных людей других взглядов: от практически полного обожествления до отказа признавать за царем его место в иерархии сакральных ценностей». Кроме того, Лукин подтвердил выводы о том, что разочарование в конкретном правящем монархе не вело к падению престижа института царской власти.³⁴

Среди современных историков так или иначе затрагивающих рассматриваемую чему в своих работах также можно выделить В. Я. Мауля,³⁵ И. В. Побережникова,³⁶ В. В. Трепавлова,³⁷ А. К. Егорова³ и др. О некоторых выводах этих историков подробнее мы скажем ниже, а пока отметим, что, по мнению всех вышеназванных исследователей, несмотря на возникавшие вспышки недовольства отдельными монархами, авторитет царской власти на протяжении многих столетий оставался незыблемым. Кроме того, в современной историографии высказывалось мнение, согласно которому ни «Кровавое воскресенье», ни падение дома Романовых, ни даже приход к власти большевиков не поколебали глубинных монархических чувств у народа.

Изучением проблем, связанных с представлениями о царской власти, занимаются и зарубежные ученые. Начало подобному изучению положил американский исследователь М. Чернявский.⁴⁰ По мнению историка, монарх, в народном сознании, воспринимался как «благочестивый царь», который не способен на какие-либо злодеяния. Именно поэтому, '' Лукин П.В. Указ. соч. (цитаты на С. 56) "^,3 Мауль В. Я. Харизма и бунт: психологическая природа народных движений в России XVII - XV11I веков. Гомск. 2003. '⁶ Побережников И. В. Слухи в социальной истории: типология и функции (по материалам восточных регионов России XVIII—XIX вв.). Екатеринбург, 1995; Он же. Дела об оскорблении императорской фамилии (Сибирь вторая половина XIX века).// Проблемы истории, русской книжности, культуры и-общественного сознания. Новосибирск, 2000. С. 383- 390. '⁷ Трепавлов В. В. "Большой хозяин". Русский царь в представлениях народов Росии XV-XVIII веков. // Отечественная история 2005. № 3. С. 124-138; Он же. «Белый царь» Образ монарха и представления о подданстве у народов Росии XV-XVIII вв. М., 2007. '⁸ Егоров Л. К. Крестьянские волнения первой половины XIX века в контексте социально-политических и религиозных представлений русского крестьянства. Автореф. Дис. Канд. Ист. Наук. Петрозаводск, 2006. ^ См. например: Булдаков В. П. Красная смута: Природа и последствия революционного насилия. М., 1997. С. 47. 61.62,271. ⁴⁰ Cherniavsky М. Tsar and People. Studies in Russian Myths. New Haven, London, 1961.

13 согласно Чернявскому, народная критика в адрес Петра I была направлена не против настоящего государя, а против «подменного царя» или «царя-антихриста».'

Среди зарубежных историков, занимающихся интересующей нас проблематикой, особо следует отметить еще одного американского историка Д. Филда. Он, как и совеїские историки, восприятие народом верховной власти в России называет «наивным монархизмом» или мифом о «добром царе». По мнению Филда, подобное отношение к царю начало терять свою силу к концу XIX в. Хотя подобные «верования», согласно историку, и не были основаны на каком-либо анализе и опыте, тем не менее вера в доброго царя не менее и не более иррациональна, чем, например, вера современного человека в высшее образование.⁴³ Кроме того, по мнению Филда, и образованные русские в дореволюционной России хотя и не прибегали к формуле о «злых боярах» и «добром царе», но все же во многом воспринимали политическую жизнь похожим образом. «Например, они были склонны объяснять злоупотребления и недальновидность властей пагубным влиянием на царя какого-нибудь злого гения, например, Аракчеева или г, г- 44

1 юоедоноецсва».

Однако в зарубежной историографии существует и несколько иное представление о том. как простолюдины относились к своему монарху. Наиболее ярко подобное представление было высказано в статье американской исследовательницы В. Кивельсон, посвященной отношению участников московского восстания 1648 г. к царю Алексею Михайловичу.⁴⁵ По мнению историка, в середине XVII века в России происходит ломка традиционной политической культуры. Именно нарушение основополагающего принципа этой культуры, отступление Алексеем Михайловичем от образа благочестивого царя, заступника своих подданных, и приводит к конфликту москвичей непосредственно с самим монархом. Таким образом, согласно Кивельсон, хотя, по мнению восставших, царская власть и обладала высоким авторитетом, это не означало, что царь был полностью ^ Ibid. Pp. 75-77. ⁴² См. Field D. Rebels in the Name of the Tsar. Boston: Houghton Mifflin, 1976. см. также ряд публикаций этого ученого на русском языке: Филд Д. 1861: год юбилея // Великие реформы в России, 1856-1874 гг. М., 1992.

С. 73-90; Он же. Социальные представления в дореволюционной России // Реформы или революция? Россия

1861-1917. СПб., 1992. С. 67-79; Он же. Современные концепции аграрного развития // Отечественная история. 1997. № 2. С. 129-154; Он же. Размышления о наивном монархизме в России от эпохи Пугачева до революции 1905 г. // Экономическая история. Обозрение / Под ред. Л.И.Бородкина. Вып. 8. М., 2002. С. 110- ⁴' Field D. Rebels in the Name of the Tsar. PP. 9-10. ^w Ibid. P. 14. Кстати говоря, в чем-то сходная точка зрения была высказана и некоторыми отечественными учеными: Рындзюнский П. Г. Указ. соч. С. 10-11; Мыльников А.С. Самозванчество в контексте просвещенного абсолютизма (О модификации просветительской идеологии в народной культуре). //

Монархия и народовластие в культуре Просвещения. М., 1995. С.33, 34. ⁴⁵ Kivelson V. The Devil Stole His Mind: The Tsar and the 1648 Moscow Uprising. The American Historical Review. Vol. 98, No. 3. (1993), Pp. 733-756. Об ограничении царской власти см. также: Rowland D. Did Muscovite Literary Ideology Place Limits on the Power of the Tsar (1540s - 1660s)? II The Russian Review, 49 (1990) №2. Pp. 125-155.

14 волен в своих поступках. Напротив, этот авторитет обязывал монарха поступать по правде, т. е. действовать в пользу своих подданных.

Как видно из вышеприведенного обзора, в историографии доминирует точка зрения, согласно которой царская власть в глазах простолюдинов обладала большим авторитетом. Однако, по поводу того, на чем был основан этот авторитет, имеются различные точки зрения. Ранее мы уже говорили, что, по мнению некоторых ученых (Б. А. Успенский. П. В. Лукин, М. Чернявский, В. Кивельсон и др.), в основе этого авторитета лежали средневековые религиозные представления. Также весьма распространена точка зрения, согласно которой авторитет монарха, в том числе и религиозная составляющая эчого авторитета, являлся следствием воздействия на народные умонастроения официальной идеологии. ' При этом некоторые историки отмечают, что эта идеология отражалась в умах простолюдинов весьма причудливым образом, а порой и вовсе извращалась.⁴⁷ Однако в научной литературе можно встретить мнение, согласно которому в основе авторитета монарха лежала не «дворянская» или «царистская» идеология, а «патриархальные устои русской деревни». Так или иначе, но большинство исследователей, писавших о высоком авторитете царской власти, если не говорят об этом напрямую, то подразумевают, что этот авторитет основывался на иррациональных началах. Причем подобный взгляд на «народный» или «наивный монархизм» сохраняется даже в том случае, когда напрямую отрицается религиозная составляющая авторитета царя.

Правда, еще некоторые советские историки отмечали, что монархические «иллюзии» у простонародья поддерживались пусть и незначительными, но все-таки реальными действиями верховной власти, например наказание особенно проворовавшихся местных чиновникові⁰ Однако современный историк И. В. Побережников несколько по-иному взглянул на подобные действия властей и «наивный монархизм» в целом. По его мнению, «наивный монархизм» существовал, «...хотя в действительности наивность подобного монархизма относительна, он имеет вполне реальное основание в ¹ См.. например: Троицкий СМ. Самозванцы в России XVII—XVIII веков. // Вопросы истории. 1969. № 3. С. 146; Шульгин В. С. Общественная мысль. // Очерки русской культуры XVII в. М., 1979. Ч. 2. С. 38 и др. ⁴⁷ Покровский Н.Н. Правовое регулирование крестьянского общественного сознания абсолютистским государством. // Социально-политическое и правовое положение крестьянства в дореволюционной России. Воронеж. 1983. С. 86-88; Он же. Сибирские материалы XVII—XVIII вв. по "Слову и делу государеву" как источник по истории общественного сознания. С. 25; Побережников И. В. Слухи в социальной истории... С. 7; Лукин П. В. Указ. соч. С. 56. ¹⁸ Мавродин В. В. Указ. соч. С. 45; Пронштейн А. П. Об идеологии восставших во время крестьянских войн в России XVII-XVIII вв. С. 63. ⁴⁹ Кантор А. М. Указ. соч. С. 36. і ⁵⁰ См.. например: Шульгин. В. С. Указ. соч. С. 38.

15 определенной автономности самодержавия, способного и порой вынужденного действовать в интересах всего общества, а не только его верхних слоев».^м

И. наконец, заканчивая историографический обзор, необходимо выяснить, как в научной лиіературе рассматривалась проблема, связанная с пределами царской власти в народном сознании, т. е. мог ли монарх, по мнению народа, делать все, что ему заблагорассудиться или же власть царя была ограничена какими-то нравственными и религиозными нормами. Впервые эта тема применительно к сознанию средневековых книжников еще до революции была разработана В. Е. Вальденбергом. Главный вывод, к которому, основываясь на материале «русской политической литературы», пришел ученый состоит в том, что «за все время от начала русской письменности до конца XVII века в неї! не было ни одной теории, которая устанавливала бы полную неограниченное! ь царской власти в смысле отсутствия каких бы то ни было обязательных для нее пределов».^э" Более того, по мнению Вальденберга. в этой литературе имелось течение, которое допускало сопротивление «царю-мучителю», нарушившему средневековые нравственные и религиозные законы, т. е. царю, являющемуся слугой дьявола.⁵³

Разумеется, точка зрения, согласно которой народу была присуща «слепая вера в царя-батюшку» ⁴ всерьез и не могла предполагать разговора о каких-либо ограничениях для царской власти в сознании простолюдинов. В то же время, другой компонент «наивного монархизма», а именно противопоставление царя «хорошего» царю «плохому» подразумевал подобные ограничения, поскольку монарх становился «плохим» в том случае, если не соответствовал народным представлениям о справедливом государе. "

Однако в научной литературе имеются и более определенные высказывания на этот счет. Так, например, по мнению Б. А. Успенского, недовольство старообрядцев, в частности протопопа Аввакума, вызвала узурпация церковных полномочий Алексеем Михайловичем, поскольку, по их мнению, «Се бо не царево дело, но православныхъ архиереев».^?6 А согласно А. М. Кантору, «"государский" идеал» демократических масс посада»- это идеал «ограниченного законами и выборной властью правителя».^{57 51} Побережников И. В. Слухи в социальной истории... С. 20. ⁵² Вальленберг В.Е. Древнерусские учения о пределах царской власти... С. 352. ⁵¹ Там же. С. 176-179 и др. "' Ленин В. И. Указ. соч. С. 217. ^ См., например: Пронштейн А.П. Об идеологии восставших... С. 63-64; Подъяпольская Е. П. Восстание

Булавина. М., 1962. С. 108-109. ⁵⁶ Успенский Б. А. Царь и бог: Семиотические аспекты сакрализации монарха в России. // Успенский Б.А. Избранные труды. М., 1994. С. 125. (Эта работа была написана в соавторстве с В. М. Живовым). ⁵⁷ Кантор А. М. Указ. соч. С. 36.

Как мы видели выше, о наличии ограничений для царской власти писали и некоторые другие ученые, например, В. Кивельсон и О. Г. Усенко. Но особо следует отметить наблюдения, сделанные на этот счет П. В. Лукиным. Он пришел к заключению, что вывод Вальденберга о пределах царской власти в сознании книжников «...верен в целом и для народных социально-политических представлений XVII в. «Однако,-замечает ученый. - "ограничения" царской власти, существовавшие в народном сознании, связанные с представлениями о "правильном" поведении монарха, носили достаточно аморфный и расплывчатый характер.»⁵

Из вышеприведенного обзора видно, что разброс мнений по интересующей нас теме в историографии весьма широк: от уверенности в слепом обожании царя народом до мнения о том, что отдельные группы простолюдинов собирались изменить самодержавную форму правления на республиканскую. Однако, в большинстве случаев, подобные оценки, в том числе и оценки содержащиеся в специальных работах по интересующей нас теме, охватывают представления о царской власти простонародья в целом, причем зачастую в рамках очень больших хронологических промежутков. Этот подход, в лучшем случае, затрудняет скрупулезное изучение источников, имеющихся в распоряжении исследователя, а, в худшем - приводит к тому, что историк, характеризуя простонародные представления, использует лишь отдельные, наиболее значимые, по его мнению, источники. В этой связи весьма перспективным представляется изучение воззрений на власть у отдельных групп простолюдинов в рамках небольших временных промежутков.

3. Хронологические рамки исследования.

При изучении народных представлений о царской власти особого внимания заслуживают те кризисные моменты русской истории, когда недовольство правящим монархом носило массовый характер. Разумеется, достойно внимания и противоположное явление, т. е. изъявление простолюдинами в массовом порядке верноподданнических настроений. Однако проблема состоит в том. что далеко не всегда мы можем выяснить, действительно ли подобные изъявления были продиктованы глубокими монархическими чувствами простолюдинов или же какими-то тактическими соображениями, а в случае с челобитчиками, и вовсе формой подачи прошений на высочайшее имя.⁶⁰ Кроме того, ⁵⁸ Причем, по мнению Усенко, участники различных восстаний XVII-XVIII вв., несмотря на царистские настроения, не собирались служить государю беззаветно, поскольку и царь был обязан, со своей стороны, выполнять ряд условий. Подобное понимание служения царю Усенко выражает формулой: «ты — мне, я - гебе»».: Усенко О. Г. Психология социального протеста... С. 30-31. ^w Лукин П. В. Указ. соч. С. 102. ⁶⁰ Замечания по этому поводу П. Г. Рындзюнского см. выше в прим. 17.

17 если даже допустить, что все подобные изъявления были искренни, все равно придется признать, что информации, содержащейся в них, совершенно недостаточно для глубокого изучения представлений о царской власти. Так, например, трудно установить, имелись ли в народном сознании какие-либо ограничения для этой власти.

Что же касается массового недовольства царем, то уже анализ самих выпадов против государя может быть весьма плодотворен для решения вышеназванных проблем. Если, скажем, правящего монарха ругают за то, что он поступает не так, как прежние юсудари или вовсе отрицают его царское происхождение, это вряд ли может свидетельствовать об отсутствии или падении престижа царской власти как таковой. Скорее наоборот, поскольку подобные выпады как бы подчеркивают, что «настоящий» «правильный» царь не мог так поступи і ь. Другое дело, когда хулители царя отрицают сам институт царской власти или говорят о нем уничижительно. Кроме того, анализ подобных выпадов поможет решить проблему, связанную с пределами царской власти в народном сознании. Так. например, вряд ли можно говорить о каких-либо ограничениях царской власти в том случае, если выпады направлены против узурпатора, поскольку с точки зрения простолюдинов он вовсе не является царем. И совсем иное значение приобретают нападки на законного царя. Это означает, что он, с точки зрения своих подданных, нарушил какие-то нормы царского поведения, т. е. превысил свои полномочия.

Ввиду вышесказанного большой интерес для исследователя народных воззрений на верховную власть представляет Петровское время, особенно крупнейшие вооруженные возмущения этой эпохи: бунт московских стрельцов 1698 г., Астраханское восстание 1705-1706 гг.. а также, вспыхнувшее на Дону восстание под предводительством К. Булавина 1707-1708 гг. Обращение именно к петровской эпохе вполне очевидно, поскольку в научной литературе общепризнанно, что недовольство Петром I, особенно среди простонародья, носило массовый, чуть ли не всеобщий, характер. Подобное недовольство, по мнению историков, было вызвано как неблагоприятным социально-экономическим положением, в котором в результате реформ, оказалась большая часть населения России, так и различными новшествами, которые воспринимались как угроза православной вере (бритье бород, замена русского платья на немецкое и т. д.). Кроме того, недовольсіво у подданных вызывала и личная жизнь Петра: общение с немцами, развод с царицей Евдокией и т. д. Результатом подобного недовольства и явились различные слухи и легенды о Петре I. как то: слухи о пленении царя за границей или даже о его ⁶¹ Наибольшее количество фактического материала по поводу недовольства Петром I можно найти в книге Н. Б. Голиковой «Политические процессы при Петре I. По материалам Преображенского приказа». М. 1957; Л также в книге Е. В. Анисимова «Дыба и кнут: политический сыск и русское общество в XVIII веке». М., 1999.

18 смерти, легенды о «царе-антихристе», «обменном», «переменном», «подменном» царе⁶² и просто грубая брань в адрес Петра.

Разумеется, подобные настроения зафиксированы и в источниках, порожденных бунтами этой эпохи. Причем градус недовольства правящим монархом именно в петровское время среди отдельных групп бунтовщиков достиг невиданного уровня по сравнению с предшествующими бунгами. Конечно, и в XVII в. настроения повстанцев не всегда можно охарактеризовать, как верноподданнические. Достаточно вспомнить решение участников Соловецкого бунта в 1673 г. «за великого государя богомолье отставить»¹ или выпады в адрес царей Ивана и Петра, имевшиеся в среде участников старообрядческого движения на Дону в 80-х годах XVII в.⁶⁴ Однако столь радикальные намерения, как расправа с носителем верховной власти или даже смена династии, если не впервые, то уж точно впервые со всей определенностью, были высказаны именно участниками петровских бунтов.

Однако требует пояснений, почему в данной работе мы останавливаемся на анализе представлений о царской власти исключительно бунтовщиков. Связано это прежде всего с тем. что повстанцы, в отличие от разрозненных, а иногда и не помышлявших о бунте недовольных царем, не только мечтали, но и действительно собирались с оружием в руках изменить существующее положение в стране. Следовательно, эти возмущения могли представлять реальную угрозу не только петровским преобразованиям, но и жизни самого монарха. Таким образом, мы имеем дело с представителями своего рода простонародной оппозиции, ⁶ ввиду чего, изучение ^<,: Анализ этих и других легенд о Петре I см.: Чистов К. В. Указ. соч. С. 121-155. *" Материалы для истории раскола за первое время его существования. / Изд. Н. И. Субботин. М., 1878. Т. 3.

С. 337. ⁶¹ Подробнее см.: Акты, относящиеся к истории донских казаков и к расколу на Дону. // Дополнения к

Актам историческим. СПб., 1872. Т. 12; Дружинин В. Г. Раскол на Дону в конце XVII в. СПб., 1889. ⁶⁵ Дело в том, что сам Петр разделял политические преступления на две категории. Первая и наиболее важная категория - это бунт и измена, а вторая и, соответственно, менее важная - «непристойные речи». Разумеется, существовала определенная градация и внутри второй категории, однако в целом приговоры по «непристойным речам» были менее суровыми, чем приговоры участникам различных бунтов. Иногда это было связано, в том числе и с тем, что, по мнению следователей, тот или иной обвиняемый в «непристойных речах» «на убивство ево государя и на бунт ничево не мыслил». Подробнее см.: Голикова Ы. Б. Политические процессы при Петре I. С. 41-52. ⁶⁶ Разумеется, в Петровское время происходили и другие вооруженные возмущения. Причем какая-то их часть была вызвана, проводившимися в стране преобразованиями, а Тарский бунт 1722 г. носил ярко выраженную антипетровскую окраску. Однако в силу того, что эти восстания не носили широкого размаха, а некоторые из них происходили в отдаленных частях государства, например, в Сибири, они не могли представлять серьезной опасности для царя и его реформ. Кроме того, в отличие от участников трех крупнейших бунтов, участники этих возмущений не собирались изменить существующее положение в стране и ограничивались лишь локальными целями. И, наконец, сведения об этих восстаниях отрывочны, что не позволяет со всей полнотой восстановить представления о царской власти их участников. Подробнее, см.: Россия в первой четверти XVIII в. М., 1954. С. 231-241, 268, 271, 275-279, 280-286; О кунгурском восстании 1703 г. Публ. А. А. Преображенского. // Исторический архив. 1955. № 4. С. 153-177; Покровский Н. Н. Антифеодальный протест урало-сибирских крестьян-старообрядцев в XVIII в. Новосибирск, 1974. С. 34-66.

19 представлений о царской власти участников народных бунтов петровского времени является задачей первостепенной важности.

Кроме того, обратиться к анализу вышеназванных представлений участников этих бунтов заставляет и проблема выбора источников. Подробно об источниках, порожденных петровскими бунтами, будет говориться ниже при их характеристике в соответствующих главах, а пока сделаем ряд общих, но тем не менее важных, замечаний на этот счет.

Выше мы уже отмечали, что, по мнению большинства историков, недовольство Петром I носило массовый, чуть ли не всеобщий характер. И, действительно, примеров тому немало. Однако в основном эти примеры историки черпают пз изветов, в которых подданные обвиняются в произнесении «непристойных речей» в адрес государя или из «расспросных речей» как изветчиков, так и обвиняемых. Разумеется, если даже предположить, что большая часть этих доносов лжива, а большая часть признаний, в свою очередь, вырвана под пытками, то все равно это не может отменить широкого недовольства Петром, поскольку, по верному замечанию М. М. Богословского, «... оговоры отражают образ мыслей и настроение той среды, из которой они исходили».⁶⁷ В то же время нельзя исключать и того, что картина, полученная на основании этих источников, может быть неполной и даже однобокой, поскольку, как правило, целью доносчика являлось сообщить властям о недовольстве царем, а не о верноподданнических настроениях, которые, как будет показано ниже, также имелись в простонародной среде.^6. Кроме гого, информация, содержащаяся в этой группе источников, зачастую носит отрывочный характер. Так, например, далеко не всегда можно понять степень недовольства обвиняемого, т. е. являлся ли тот или иной подследственный убежденным противником Петра или же «непристойные слова» в адрес царя были результатом вспышки, так сказать, минутного гнева. И, наконец, всегда нужно помнить о том, что важнейший компонент этой группы источников - «расспросные речи» - это не добровольное описание подследственным своих воззрений на власть, а результат коммуникации, причем заведомо неравной. Вследствие чего нельзя исключать определенного искажения упомянутых воззрений.

Ввиду вышесказанного большую помощь при изучении отношения простонародья к институту царской власти в целом, и к Петру І в частности, могут оказать письменные ⁶⁷ Богословский М. М. Пётр I: Материалы для биографии. Л., 1946. Т. 3. С. 177-178. 192. См. также: Лавров А.С. Колдовство и религия в России. 1700-1740 гг. М., 2000. С. 32-33; Лукин П. В. Указ. соч. С. 15. ⁶⁸ Впрочем, в нашем распоряжении имеются источники, которые свидетельствуют о том, что порою не кто иной, как сами доносчики, пусть и невольно, но все же сообщают властям о верноподданнических настроениях. Подробнее об этом будет говориться по ходу работы. ⁶⁹ Лавров А. С. Указ. соч. С. 18, 29.

20 повстанческие документы как то: челобитные, различные воззвания, внутренняя переписка и т. д. Безусловно, и к этим источникам нужно относится критически, но преимущество этих документов состоит в том, что они создавались без всякого воздействия со стороны властей и могли отражать истинное настроение простолюдинов. Тем более, как увидим ниже, некоторые из этих документов не предназначались для глаз самого царя и его чиновников. Кроме того, мы знаем, что подобные документы обычно очень тщательно обсуждались повстанцами, а, следовательно, в них вряд ли могли попасть случайные выпады против Петра или слухи о нем, в которых сами восставшие не были полностью уверены.

Необходимо также заметить, что хотя «расспросные» и «пыточные речи» и в случае с бунтовщиками играют важную роль (особенно это относится к бунту московских стрельцов и к Астраханскому восстанию), тем не менее круг вовлеченных в следствие здесь более велик, чем число подследственных в обычных процессах по «непристойным речам», благодаря чему информационный потенциал связанных друг с другом допросов гораздо выше. Кроме того, нужно учитывать, что все восстания имели определенные цели, вследствие чего даже в «расспросных речах» воззрения бунтовщиков, в том числе и воззрения на власть, носили более оформленный и отчетливый характер. Таким образом, можно надеяться на то, что пусть и на локальном уровне, но нам удастся восстановить более широкую картину интересующих нас представлений среди простолюдинов.

Итак, нижней хронологической точкой нашего исследования является 1698 г., год восстания московских стрельцов, а верхней - 1708 г., год разгрома булавинского восстания. При этом нужно учитывать, что реальные хронологические рамки исследования несколько шире, поскольку в работе анализируются представления о царской власти московских стрельцов и донских казаков, в годы предшествующие, соответственно, стрелецкому бунту 1698 г. и булавинскому бунту 1707-1708 гг.

4. Обоснование терминологии, используемой в диссертационном исследовании

Определяя петровские бунты, как простонародные возмущения и даже как простонародную оппозицию, необходимо пояснить, что мы вкладываем в такие понятия, как «простонародье», «простолюдин» и т. п. Это пояснение, в свою очередь, поможет понять оправданность применения вышеназванных определений к восстаниям петровской эпохи. Прежде всего, следует отметить, что понятия «простые люди» или «простой народ»

22 неграмотными.⁷⁸ а в том. что в отличие от бояр они не вызывали никакого отторжения у астраханцев.⁷⁹ Напротив, они пользовались большим уважением в повстанческой среде, а это. в свою очередь, означает, что богатых посадских повстанцы считали своими.

Принимали участие в восстании и представители дворянства. Наиболее активным из них был К. Калентьев, которого в городе Черный яр повстанцы избрали своим атаманом.⁸¹ Однако число дворян среди участников восстания было незначительным, а потому говорить о каком-то серьезном влиянии с их стороны на восставших просто не приходится. Более того, бунтовщики проводили политику, которая вряд ли могла понравиться дворянам. Так, например, в источниках можно найти свидетельства, говорящие о том. чго повстанцы освобождали некоторых дворовых, по их просьбе, от крепостной зависимости. Таким образом, со всей определенностью можно говорить, что астраханский бунт являлся возмущением социальных низов - простонародья.

Примерно то же самое можно сказать и о булавинском движении. Хотя многие старшины сочувствовали восстанию, а некоторые из них даже принимали в нем участие, что было обусловлено общностью интересов всего казачества перед угрозой упразднения войсковой автономии, тем не хменее и сам Булавин и его сподвижники, как в устных заявлениях, так и в письменных документах противопоставляли себя боярам и казачьей старшине, а в качестве союзников видели, как правило, не привилегированные слои населения, а представителей социальных низов: крестьян, посадских людей, рабо гных. каторжных и пр. ' ⁷⁸ С.Д. С. 125, 126. 252, 273 и др. ⁷⁴ Голикова Н. Б. Политические процессы при Петре 1. Приложение 2. С. 316, 317; С.Д. С. 139, 356, 365, 369. ^so Так, по свидетельству повстанцев стрельцы М. Тёнютин и И. Яковлев «...по зачине бунта, во многолюдстве говорили пуще всех вместо воеводы выбрать в старшины Якова Носова, Гаврилу Ганчикова, и они де люди умные и все войско управят, и всем народом. В старшины выбрать их, Якова и Гаврила, приговорили по тем их словам».: С.Д. С. 355. Об уважении астраханцев к Я. Носову уже после подавления восстания сообщал в одном из своих писем руководитель правительственных войск Б. П. Шереметев: «А

Носов великой вор и расколщик, и ныне при мне все ево боятца и в шапке с ним нихто говорить не может...» Там же. С. 101. ⁸¹ Гам же. С. 23. 82. "Там же. С. 223-224, 239-240. ⁸' Об этом см., например: Пронштеин А. П. Войско донское накануне булавинского восстания.// Вопросы военной истории России: XVIII и первая половина XIX в. М., 1969. С. 327. ⁸⁴Б.В.С. 165, 166, 174, 187 и др. ⁸⁵ Гам же. С. 130, 203, 230, 450-466. Лишь однажды булавинский атаман Л. Хохлач в письме предводителю правительственных войск С. Бахметьеву (конец апреля 1708 г.) помимо «черни», «солдат» и прочих непривилегированных групп населения в качестве союзников называет и «бояр». Б.В. С. 230. Однако, по верному замечанию Н. И. Павленко, вызвано это было тем, что адресатом Хохлача был боярин С.

Бахметьев, т. е. тактическими соображениями: Павленко Н.И. К вопросу о роли донского казачества в крестьянских войнах. // Социально-экономическое развитие России. М., 1986. С. 71. Это замечание подтверждается тем, что в беседе со «шпионом» А. Полухиным в начале того же месяца Л. Хохлач в качестве врагов упоминает и «бояр».: Б.В. С. 203. Более того, и в упомянутом письме Бахметьеву Хохлач не мог скрыть, что бояре в его глазах не пользуются полным доверием. Так, атаман приказывает С. Бахметьеву «сыскивать» тех «бояр», «которые стоят за немцов и за неправедных судей» или сами являются «неправедными судьями». Там же. С. 230.

Однако особого разговора требует восстание московских стрельцов 1698 г. Связано это. прежде всего, с тем, что в научной литературе высказывалось мнение, согласно которому ни бунт 1698 г.. ни другой стрелецкий бунт 1682 г. нельзя считать народными возмущениями. Наиболее отчетливо эта позиция была высказана Н. И. Павленко. По его мнению, нет никаких оснований сближать по социально-экономическому статусу московских стрельцов и посадских людей. Хотя стрельцы и посадские занимались примерно одними и теми же торгами и промыслами, их следует считать не единомышленниками, а конкурентами. Так, посадские тянули тягло, являлись налої оилателыциками, в то время как стрельцы были освобождены от посадских повинностей, н кроме того, получали государево жалованье. Однако, главное отличие в положении стрельцов, по мнению Павленко, состояло в том, что они являлись полицейской силой, вооруженной опорой трона. А это, в свою очередь, означает, что относить стрельцов «к народным массам неправомерно». Кроме того, о несостоятельности тезиса о стрелецких бунтах, как о народных возмущениях, согласно историку, свидетельствует тот факт, что посадские не принимали никакого участия ни в бунте 1682 г., ни в возмущении 1698 г.

Определенная доля справедливости в словах Павленко несомненно есть. Так, например, стрельцы находились в более привилегированном положении, чем посадские люди.⁸⁷ Кроме того, у нас нет никаких свидетельств участия посадских, по крайней мере, в бунте 1698 г. Прав историк и в том, что стрельцы на протяжении многих лет являлись полицейской опорой власти. Однако, вряд ли подобная характеристика применима к четырем стрелецким полкам, принявшим участие в бунте 1698 г., которые после азовского похода 1696 г. перебрасывались в различные части государства отнюдь не для исполнения полицейских функций и не допускались в Москву. Кроме того, на наш взгляд, имеются и более веские причины, позволяющие отнести этот бунт к простонародным возмущениям. Во-первых, некоторые стрельцы были теснейшим образом связаны с простонародьем, поскольку были «прибраны» из крестьян посадских или «гулящих» людей.⁸⁹ Кроме того, ⁸⁶ Подробно его аргументацию см.: Павленко Н. И. Об оценке стрелецкого восстания 1682 г. //История СССР. 1971 №3 С 77-94. См. также: он -же. Петр Великий. М., 1990. С. 20-21. Контраргументацию см.: Буганов В.П Московские восстания конца XVII в. М., 1969; он же. Об оценке Московского восстания 1682 г. (по поводу рецензии Н.И.Павленко) // История СССР. 1973. № 2. С.236-244. ⁸⁷ См.: Заозерский А. И. Царская вотчина XVII в М., 1937. С. 197-203, 294-305. ^S8 Наиболее подробное описание событий предшествующих восстанию и ход самого восстания см. в следующих работах: Усгрялов Н. Г. История царствования Петра Великого. СПб., 1859. Т. 3. С. 144-145, 152-178, 201-232, 235-245; Соловьев С. М. Сочинения в восемнадцати книгах. Книга VII. М., 1991. С. 540-555; Богословский М. М. Указ. соч. С. 26-126; Буганов В. И. Московские восстания конца XVII в. С. 363-407 ⁸⁹ Восстание московских стрельцов 1698 года. Сб. документов. М., 1980. С. 104, 108, 154, 208, 210. см. также: С. 178; РГАДА. Ф. 6. (Уголовные дела по государственным преступлениям). Д. 12/217. Л. 96; Д. 12/230. Л. 59, 61, 65; Д. 12/274. Л. 24 а. и у старых стрельцов имелись родственники и знакомые среди этих групп населения. Во-вторых, в качестве своих возможных союзников стрельцы видели посадских людей и вообще «чернь», а в качестве врагов - бояр.⁹² Следовательно, стрельцы идентифицировали себя с простонародьем. Таким образом, несмотря на некоторую специфику в социально-экономическом положении стрельцов, в более глубоком культурном смысле они принадлежали к среде простолюдинов, а значит бунт 1698 г. также правомерно называть простонародным бунтом.

И. наконец, следует пояснить, почему возмущения петровской эпохи мы обозначаем словом «бунт». Обусловлено это тем, что именно так эти события называли их современники.⁹⁴ Несомненно, слово «бунт» несет в себе негативную окраску по отношению к восставшим, поскольку сами они себя бунтовщиками не признавали.⁹⁵

Однако, ввиду того, что повстанцы не выработали какой-то четкой терминологии по отношению к этим возмущениям, мы в данной работе и будем употреблять слово «бунт». Также, на наш взгляд, вполне правомерно использовать такие слова, как «восстание» или «возмущение», поскольку они уже давно закрепились в историографии.

5. Объект, предмет, цели и задачи диссертационного исследования

Объектом нашего диссертационного исследования являются источники, порожденные крупнейшими бунтами петровского времени. Предметом - представления бунтовщиков о царской власти.

Цель работы - выявить, насколько «в глазах» бунтовщиков был высок авторитет Петра I и института царской власти в целом и как петровские преобразования повлияли на представления бунтовщиков о царской власти, а также выявить, общее и особенное в этих представлениях. Для достижения этой цели в хронологическом порядке в трех главах данного диссертационного исследования необходимо решить следующие задачи:

1. Охарактеризовать представления о царской власти той социальной среды, из которой вышли восставшие, в годы, предшествующие бунтам (были ли основаны подобные представления исключительно на бессознательных, ментальных началах или же имели под собой рациональную почву; имелись ли в сознании бунтовщиков пределы для ⁹⁰ Восстание московских стрельцов. С. 165, 257-260. '" Там же. С. 71. 72, 73, 74, 84, 85 и др. ⁹² Там же. С. 58, 59, 61. 62,63,66, 68, 72 и др. ^ъ Не лишним будет отметить, что участники стрелецкого бунта 1682 г. со стороны представителей элиты получали такие обозначения, как «злосмердная чернь» или «невегласы мужики».: Матвеев А. Л. Указ. соч.

С. 376; Медведев С. Созерцания краткого лет 7190, 91 и 92, в них же что содеяся во гражданстве. // Россия при царевне Софье и Петре I: записки русских людей. М., 1990. С. 149. ⁹⁴ См. например: Восстание московских стрельцов. С. 41, 43, 46, 49 и др.; С.Д. С. 8, 10, 11, 12, 14, 17 и др.; Б.В. С. 128. 129, 130, 131, 136 идр. ⁹⁵ См., например: Б.В. С. 456.

25 царской власти или, по их мнению, она была неограниченна), а также, как те или иные действия Петра I повлияли на эти представления;

2. Проанализировать, как влияли и влияли ли вообще, монархические или антимонархические настроения на возникновение этих бунтов;

Определить степень недовольства Петром в повстанческой среде;

Понять, было ли направлено это недовольство против законного монарха или против узурпатора и влияло ли оно на подрыв авторитета царской власти как таковой;

6. Методология диссертационного исследования

В основе нашего диссертационного исследования лежит метод компаративного источниковедения, который позволяет сравнить представления о царской власти участников крупнейших бунтов петровского времени и выявить общее и особенное в этих представлениях. Кроме того, можно надеяться, что этот метод позволит избежать слишком поспешных выводов и обобщений, которые зачастую встречаются в литературе по интересующей нас теме. Так, по справедливому замечанию П. В. Лукина, в историографии существует «...тенденция говорить a priori на основании нескольких текстов о представлениях русских людей... как о некоем едином целом и абстрагироваться от возможных различий систем представлений разных социальных групп и слоев общества». В этом смысле показательны работы Б. А. Успенского. Так, например, свое утверждение о том, что в России существовала дифференциация «...царей «праведных» и «неправедных», где праведный означает не «справедливый», но «правильный» ученый иллюстрирует текстами лишь некоторых книжников начала XVII в.. в частности, выдержками из «Временника» Ивана Тимофеева.⁹⁷ При этом Успенский никак не комментирует многочисленные примеры, приводимые советскими историками, кочорые говорят о том, что зачастую для простолюдинов понятия «справедливый» и «правильный» царь были понятиями синонимичными.

Метод компаративного источниковедения в нашем диссертационном исследовании применяется в рамках историко-антропологического подхода. Как представляется, этот подход поможет взглянуть на отношение участников петровских бунтов к Петру I и к институту царской власти под новым углом зрения. Однако, как отмечалось выше, историко-антропологический подход включает в себя различные исследовательские направления, поэтому необходимо понять, какое из направлений больше подходит для нашей работы.

Лукин П. В. Указ. соч. С. 5.

Успенский Б. А. Царь и самозванец. С. 78.

26 Несомненно, представления о царской власти могут изучаться в рамках истории ментальностей. Однако применение исключительно этого направления при изучении не только представлений о царской власти, но и мировоззрения людей прошлого в целом создает одну очень серьезную проблему. Она была сформулирована итальянским историком К. Гинзбургом, изучавшим «картину мира» фриульского мельника XVI в. по прозвищу Меноккио. Историк пишет: «Всякого рода пережитки, архаизмы, аффективные и иррациональные мотивировки — вот что составляет специфический предмет истории менгальностей...» Гинзбург отмечает, что «к случаю Меноккио» несомненно применим подобный подход. При этом историк задается вопросом: «...но что тогда делать с той рациональной установкой, которая определяет его картину мира (но которая далеко не идентична нашим рациональным установкам)?»

Как будет показано ниже, проблема, сформулированная К. Гинзбургом, вполне актуальна и для нашего диссертационного исследования. Ввиду чего, на наш взгляд, для данной работы более применимо исследовательское направление, названное Ж. Ле Гоффом «новой политической историей» или «политической исторической антропологией». По мнению историка, «одним из первых и нестареющих образцов «этого направления явилась книга М. Блока «Короли-чудотворцы»,⁹⁹ в которой, как мы помним, и было положено начало детальному изучению массовых представлений о государственной власти. Отечественный историк М. М. Кром полагает, что подобное направление (он называет его «политической антропологией») должно изучать представления о власти, политическое сознание или политический менталитет и т. д.¹⁰⁰

Таким образом, «новая политическая история» или «политическая антропология» -как раз то направление, в рамках которого и изучаются проблемы, связанные с представлениями о верховной власти, т. е. те проблемы, которые обсуждаются и в нашем диссертационном исследовании.

7. Научная новизна и практическое значение исследования

Научная новизна исследования определяется несколькими аспектами: Во-первых, впервые в историографии был предпринят сравнительный анализ представлений о царской власти участников крупнейших бунтов петровской эпохи. В ' Гинзбург К. Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI в. Пер. с итальянского М. Л. Андреев, М. Н. Архангельская. М., 2000. С. 46-47. ⁰⁹ Ле Гофф Ж. Предисловие // Блок М. Короли-чудотворцы. С. 57. ¹⁰⁰ Кром М.М. Политическая антропология: новые подходы к изучению феномена власти в истории России // Исторические записки. Вып. 4 (122). М., 2001. С. 370 - 397.

27 свою очередь, этот анализ показал, что вопреки устоявшейся в научной литературе точке зрения нельзя говорить о каком-то общем народном монархизме, свойственном для всех без исключения слоев простонародья. Кроме того, изучение вышеназванных представлений свидетельствует о том, что монархизм бунтовщиков подчас носил сложный и противоречивый характер и далеко не всегда ограничивался шаблонным противопоставлением «доброго царя» «плохим боярам».

Во-вторых, собранный в диссертационной работе материал также позволил опровергнуть распространенное в историографии мнение о всеобщем недовольстве Петром І в простонародной среде, поскольку отношение к правящему монарху могло значительно разниться даже в рамках одного и того же восстания. Кроме того, несостоятельной представляется и точка зрения, согласно которой, имевшиеся выпады в адрес Петра I всегда вели к падению авторитета царской власти, так как иногда они. напротив, подчеркивали этот авторитет.

В-третьих, впервые в историографии в нашем диссертационном исследовании было предложено не рассматривать недовольство Петром I, как нечто единое, а отделять выпады в адрес законного государя от выпадов в адрес узурпатора. Этот подход помог выявить, насколько в сознании бунтовщиков был высок авторитет царской власти как таковой, и как политика Петра I повлияла на этот авторитет.

В-четвертых, впервые в историографии в данной работе был поставлен вопрос о наличии в сознании участников крупнейших бунтов петровской эпохи ограничений для царской власти. Ответ на этот вопрос показал, что отдельные группы простолюдинов могли оказывать сопротивление не только узурпатору, как зачастую утверждается в исторической литературе, но и законному государю, нарушившему пределы для царской власти, имевшиеся в сознании этих простолюдинов.

В-пятых, впервые в историографии автор данной работы предпринял попытку выявить соотношение бессознательных и рациональных установок в народных представлениях о царской власти и показал, чем они были обусловлены. Это позволило выяснить наличие или, напротив, отсутствие у различных групп бунтовщиков ограничений для царской власти, а также понять, почему одни бунтовщики винили в ухудшении своего положения узурпатора, в то время как другие - законного государя.

Полученные в результате исследования выводы о представлениях участников петровских бунтов о царской власти дают возможность по-новому осмыслить отношение представителей «народной оппозиции», как к правящему монарху Петру I, так и к институту царской власти, а значит и несколько иначе взглянуть на это переломное время

28 в целом. Кроме того, выводы диссертации могут быть использованы при создании обобщающих трудов, учебных пособий и лекционных курсов по истории России.

Проблема отношения участников стрелецкого бунта 1698 г. к царской власти в историографии

Несмотря на различные оценки этого бунта в историографии, большинство ученых сходятся в одном: бунт был направлен не только против бояр и иноземцев, но и против правящего хмонарха, т. е. против Петра I. Это утверждение в большинстве работ обосновывается примерно одинаково: во-первых, тем, что стрельцы собирались посадить на престол царевну Софью Алексеевну или царевича Алексея Петровича; во-вторых, тем, что стрельцы намеревались не пустить Петра в Москву или даже убить его, если царь вернется из-за границы, за то, что он «немилосерд» к ним или за то, что «сложился с немцами».

Правда, в официальной «поденной записке» или «Гистории свейской войны», создававшейся при непосредственном участии Петра I,1 ничего не говорится о подобных намерениях стрельцов. Из краткой записи о стрелецком бунте, содержащейся в «Гистории», узнаем, что во время пребывания царя за границей «забунтовали и пошли к Москве» 4 стрелецких полка., В свою очередь, царь, узнав о подавлении бунта, не решился продолжить заграничное путешествие, так как «...в разсуждении то имел, что протчие стрельцы, хотя сему бунту и не точны (непричастны.- Е. Т.), однако ж сумнение на них надлежало иметь, ибо оная пехота устроена была образом янычар туретских (которые, правда, и воздали по-янычарски). И всегда были заодно...».

Если в «Гистории» только намекается, хотя и весьма прозрачно, на ан і ипетровский характер бунта, то в сочинении одного из сподвижников Петра Ф. Прокоповича об этом говорится предельно ясно. По мнению Прокоповича, целью бунта являлось «... побить бояр и иного государя выбрать, а царя Петра отринуть и в Москву не пустить».

Интересно заметить, что авторы обоих сочинений ничего не говорят не только о намерении бунтовщиков заменить Петра Софьей или царевичем Алексеем, но и об участии Софьи в подготовке этого бунта, в чем Петр вряд ли сомневался.4 Однако обо всем этом говорится в другом сочинении Петровской эпохи, журнале дипломатического агента на русской службе, Г. Гюйссена.3 Согласно этому журналу различные причины выступления, называемые стрельцами, среди которых и отсутствие Петра в Москве, не чго иное, как «фальшивые рацеи», которые внушены «от злоумышленников». Насколько можно понять из журнала Гюйссена. этими злоумышленниками, а вернее, злоумышленницей и была царевна Софья, которая с помощью одной «старой бабы» поддерживала отношения с мятежниками. Однако стрельцы, по крайней мере, их активная часть, не были невинной жертвой подговоров честолюбивой царевны. Бунтовщики, по мнению Гюйссена, собирались распространять слух среди подданных о том. что государь якобы умер за границей, а священники, находящиеся в их рядах, по убеждению Гюйссена. «самым простым и беззлобным вложили в голову», что царь о побывавший за границей, вернувшись переменит православную веру. Результатом козней Софьи, с одной стороны, и антипетровских настроений среди бунтовщиков, с другой, и явилось желание стрельцов, согласно Гюйссену, сделать Софью правительницей при царевиче Алексее, до тех пор, пока он не достигнет совершеннолетия.9

Мысль о том. что подстрекательство к бунту со стороны Софьи попало на благодатную почву недовольства Петром, подразумевалась или напрямую высказывалась и другими историками, враждебно относившимися как к царевне, так и к бунтовщикам.10 Причем из работ некоторых ученых этой группы трудно сделать однозначный вывод кому же все-таки принадлежала инициатива бунта, а значит и намерение переменить власть -царевне Софье и ее сестре Марфе или самим стрельцам. Так, например, известный историк второй половины XIX в. Н. Г. Устрялов начинает свое повествование о стрелецком бунте следующим образом: «в то самое время, когда Петр, воодушевляемый чистой любовью к науке и искусству с беспримерным самоотвержением трудился на берегах Темзы для славы и величия отечества, упорные в зломыслии сестры, пользуясь отсутствием его. возжигали в Москве бунт...».11 Однако, с другой стороны, историк показывает, что «зараженные духом мятежа» стрельцы, без каких-либо наущений со стороны опальной царевны испытывали неприязнь к Петру.12 Более того, согласно Устрялову, стрельцы приходившие в Москву в марте 1698 г. требовать жалование, сами подали челобитную о своих нуждах царевне Софье. Это позволило историку заключить, чю «... стрельцы приходили звать царевну Софью на царство».

Представления московских стрельцов о царской власти в годы, 46 предшествующие бунту

Прежде чем обратиться к анализу представлений о царской власти участников стрелецкого бунта 1698 г., необходимо охарактеризовать стрелецкие представления по интересующей нас проблеме в предыдущие годы. Как правило, о воззрениях московских стрельцов на власть мы узнаем из материалов различных бунтов XVII в.. поскольку стрельцы не только подавляли эти бунты в качестве полицейской силы, но порой и сами участвовали в некоторых из них. Так, стрельцы приняли активное участие в московском восстании 1648 г.90 Об их отношении к Алексею Михайловичу в это время мы узнаем, например, из донесений шведского резидента К. Поммеренинга королеве Христине. В донесении от 6 июля 1648 г. говорится, что 2 июня того же года, когда толпа народа, недовольная злоупотреблениями царских чиновников, в частности, Б. И. Морозова, ворвалась в Кремль, слуги Морозова стали бить некоторых стрельцов за то. что они позволили прорваться толпе. На эти упреки и побои стрельцы ответили, что «...они признают только одного его царское величество и никакого иного любимца не имеют, сражаться за бояр против простого народа они не хотят, но (готовы) вместе с ним избавить себя от их (бояр) насилия и неправд...».100

Некоторые другие источники также свидетельствуют о том, что и стрельцы, и восставшие вообще всячески подчеркивали свои верноподданнические чувства.101 Однако отношение стрельцов к царю было не таким однозначным, как это может показаться на первый взгляд. В донесении от 4 октября 1648 г. тот же Поммеренинг, описывая борьбу различных придворных группировок, замечает: «Его царское величество обещал стрельцам улучшение; но чью сторону они будут держать, еще неизвестно, ввиду того, что они осмеливаются так дерзко выступать против его царского величества, указывая как на то. что его царское величество вопреки обещанию и крестному целованию, сослал их выдающихся людей, так и на прочее».102

Как представляется, суть последнего заявления шведским резидентом была передана верно, поскольку все сообщения об этом восстании, как иностранные, так и русские, единодушны не только в том, что восставшие москвичи выражали верноподданнические чувства, но и в том, что повстанцы предъявляли определенные требования и претензии самому царю.1 Так, бунтовщики, среди которых, напомним, были и стрельцы, в июне 1648 г. настойчиво требовали у Алексея Михайловича выдать на расправу ненавистных повстанцам царских чиновников: Б. И. Морозова, Л. С. Плещеева и П. Т. Траханиотова. Вот как эти требования бунтовщиков были описаны в одном из русских источников: «и покаместь ево, великого государя, о том указ к ним будет и они из города ис Кремля вон не пойдуг и будет межуусобная брань и кровь большая з бояры и со всяких чипов людми у них у всяких людей и у всей черни и у всего народу». Согласно анонимному шведскому сочинению о московском восстании, толпа, требуя выдачи Л. Плещеева, заявила: «... если не получат этого добром от его царского величества, то добьются силой».

Если с Плещеевым, Траханиотовым и еще с одним ненавистным для восставших чиновником Н. И. Чистым восставшим удалось расправиться (причем расправа с Траханиотовым и Плещеевым была санкционирована самим царем),10 то жизнь царского дядьки и свояка Б. Морозова по просьбе Алексея Михайловича была сохранена. Однако царю пришлось дать клятву бунтовщикам, что Морозов будет сослан и больше никогда не вернется в Москву. Важно заметить, что, по сообщению некоторых источников, задержка исполнения царем своей клятвы вызвала ропот у восставших. Так, например, согласно шведскому сочинению анонимного автора о московском восстании, «они (бунтовщики.- Е. Т.) готовы были и его царское величество до тех пор считать изменником, пока не добьются, согласно его (царя) обещанию, высылки Морозова от двора и из города; они (москвичи) решили даже, если его царское величество добровольно не надумается это сделать, силой понудить его к этому, так что он (царь) должен был еще раз клятвенно обещать выслать его на следующий день, что и было сделано...» Согласно «Лейденской брошюре», вышедшей в Голландии в 1648 г., бунтовщики заявили: «... доколе его царское величество не будет держать своего слова, то и народ не будет соблюдать свое».

Проблема отношения участников астраханского бунта 1705-1706 гг. к царской власти в историографии

Астраханский бунт 1705-1706 гг. - второй по хронологии крупнейший бунт петровской эпохи. Помимо самой Астрахани бунт охватил территории, подчиненные ей в административном отношении. Это города Черный и Красный Яр. Гурьев городок, а также город Терки. Восстание вспыхнуло непосредственно в самой Астрахани 30 июля 1705 г. и завершилось взятием этого города правительственными войсками 13 марта 1706

В научной литературе общепризнанно, что этот бунт был вызван как злоупотреблениями местного воеводы Т. Ржевского, связанными, в том числе, и с проведением им в жизнь правительственной политики (увеличение налогов, замена русского платья на немецкое, брадобритие), так и самой этой политикой. Однако в историографии нет общего мнения: был ли направлен гнев восставших только против местной администрации и бояр, или также против самого царя.

Петр I и его окружение видели прямую связь между астраханским бунтом и восстанием московских стрельцов 1698 г. Связующим звеном между этими возмущениями и главным зачинщиком астраханского бунта, по их мнению, был семнадцатилетний стрелец полка Голочалова С. Московитин (Москвитин)." Согласно выписке, сделанной по делу Московитина в Преображенском приказе для «Гистории свейской войны» (1722 г.), главной виной вменявшейся стрельцу было распространение им среди астраханцев легенды о «не прямом», «подмененном государе» и прочих выпадов в адрес Петра." Таким образом, вроде бы очевидно, что ангипетровские мысли сыграли решающую роль в возникновении этого бунта. Однако, согласно другой выписке для «Гистории свейской войны», подготовленной, как и первая, подьячим Преображенского приказа А. Томиловым, среди астраханцев был особенно распространен слух о смерти царя, а не легенда о «подмененном государе»». Причем создается впечатление, что именно этот слух и заставил астраханцев подняться на восстание. «Бунт учинился у них за то, - читаем в выписке, - перед бунтом, за месяц и больши, прошла базарная молва, бутто В. государя не стало и для того де воевода Тимофей Ржевский и начальные люди стали делать неподобно: веру христианскую, покинули и делают по бусурманские. сами у себя бороды и усы бреют и в немецком платье ходят, да и их де, астраханских жителей, тож делать засгавливают».

Трудно сказать, имеем ли мы дело с противоречием, не замеченным составителем обоих документов, или, по мнению Томилова, а может и самого Петра, легенда о «подмененном государе» породила слух о смерти царя. Так или иначе, но в саму «Гисторию» попал только слух о смерти царя. Причем вышеприведенный отрывок выписки об этом перекочевал туда практически дословно.6 Что же касается выпадов Московитина в адрес Петра, то они получили минимальное отражение в «Гистории». Гак. в нее не попали ни легенда о «подмененном государе», ни слова Московитина о том, что он ««ево, государя, убить мыслил». Единственный выпад, оставитися в «Гистории» -это слышанные Московитиным прежде и распространявшиеся в Астрахани слова о том. что «ныне де настала служба и новая вера, и велят де носить немецкое платье, чего де при прежних государех не бывало».

Скорее всего, подобное затушевывание антипетровских настроений Московитина было связано с осторожностью А. Б. Макарова и В. В. Степанова, работавших над последней редакцией «Гистории». куда и был включен «Экстракт о Астраханском бунге». По всей видимости, по этой же причине не вошли в «экстракт о астраханском оунте» и другие выпады в адрес Петра, имевшиеся в выписке.10 Однако, как в выписке для «Гистории Свейской войны», так и в самой «Гистории» были отражены не только антипетровские настроения, но и верноподданнические изъявления астраханцев."

В последующей историографии вплоть до С. М. Соловьева ничего не говорилось об отношении бунтовщиков к царю. Что же касается С. М. Соловьева, то он включал настроения бунтовщиков в общий контекст народного недовольства Петром. Кроме того, ученый приводит конкретные выпады восставших в адрес царя. Также Соловьев довольно прозрачно намекает на то, что восставшие прибегали к хитрости и даже обману в отношениях с монархом, поскольку, получив первую царскую грамоту, «... в которой обещалось помилование народу с условием выдачи заводчиков: об этом условии асіраханцьі промолчали...». Они лишь «...положили наказывать тех. кто впредь затеет что-нибудь...», а «...под видом повинной послали царю изложение причин восстания». Однако, с другой стороны, излагая ход этого бунта, историк приводит факты, свидетельствующие о почтительном отношении как к царской грамоте, так и к самому царю в январе 1706 г. Похожего взгляда на эти события придерживался и другой известный историк второй половины XIX в. А. Г. Брикнер.13

Однако в дореволюционной историографии высказывалась и прямо противоположная мысль по поводу настроений астраханцев. Так, С. Ф. Платонов писал: «Бунтовщики объявили, что встали за веру, но не против Петра, а против бояр, воевод и немцев, утеснителей и веры, и народа».

Похожие диссертации на Представления о царской власти участников народных бунтов петровского времени

События смутного времени в массовых представлениях современников : Видения и знамения, их значение в этот периодКузнецов, Борис Вячеславович

Представления о пространстве и времени в картине мира декабристовВольф, Светлана Павловна

Уголовная ссылка в Сибирь в представлениях власти и общества Российской империи второй половины XIX в.Хламова Александра Михайловна

Представления о власти в славянских легендах о первых князьяхЩавелев Алексей Сергеевич

Политическая власть в представлениях населения Европейской части России в 1920-е гг.Дохоян Сатеник Арсеновна

Представления о власти в посланиях императора Фридриха II Штауфена и римских пап : 1225 - 1250Герштейн Анна Борисовна

Представления об императорской власти и исторических судьбах Рима в контексте полемики христианства и язычества на рубеже IV - V вв. : По материалам творчества ПруденцияМязина Ольга Борисовна

Представление о времени жизни у моряков-судоводителей гражданского флота Енькова Людмила Павловна

Исследование методов компактного представления для программ реального времениШалимов, Александр Владиславович

Экзегетика Шестоднева и представление о пространстве и времени в новоевропейской философииТуровцев Тимур Александрович