Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. «Политика игнорирования ислама» 34-83
1.1. Механизмы «политики игнорирования» 34-62
1.2. Традиции хаджа в Средней Азии и политика администрации по отношению к мусульманскому паломничеству 62-83
Глава 2. Попытки пересмотра «политики игнорирования» 84-149
2.1. Влияние Андижанского восстания на настроения туркестанской администрации 84-97
2.2. Реакция российских властей на обострение проблемы панисламизма 97-149
Глава 3. «Исламская» политика России в Бухарском эмирате 150-194
3.1. Особенности политической жизни государств Средней Азии и установления в них российского правления 150-160
3.2. Рост антироссийских настроений в Бухаре в начале XX в 160-194
Заключение 195-198
Список источников и литературы 199-210
- Традиции хаджа в Средней Азии и политика администрации по отношению к мусульманскому паломничеству
- Влияние Андижанского восстания на настроения туркестанской администрации
- Реакция российских властей на обострение проблемы панисламизма
- Рост антироссийских настроений в Бухаре в начале XX в
Введение к работе
Актуальность исследования определяется схожестью проблем, которые приходилось решать правительству Российской империи и современной России. Являясь государством полиэтническими и поликонфессиональным, включающим в своем составе регионы традиционного проживания мусульманского населения, она не могла и не может оставаться в стороне от процессов, протекающих в исламском мире.
Настроения в среде российских мусульман и их единоверцев из соседних стран всегда находились в центре внимания правящих кругов России. До сих пор находятся силы, не оставляющие попыток привнести радикальные идеи в исламское вероучение, распространить их среди российских мусульман. С течением времени несколько изменились методы их реализации, но отнюдь не содержание. Идея создания всемирного халифата, активно пропагандируемая современными террористическими организациями, также родилась не вчера и была озвучена теоретиками панисламизма в конце XIX в. В начале XXI в., как и столетием ранее, важнейшими эпицентрами радикальных религиозных течений выступают Афганистан и ближневосточный регион.
Актуальны подобные проблемы и для бывших советских республик Средней Азии. Деятельность организаций, подобных Исламскому движению Узбекистана, ставящих целью свержение существующих в регионе светских режимов и установление жесткого теократического правления, показывает, что Средняя Азия остается в поле повышенного внимания исламских экстремистов. Проявления сходных факторов мы наблюдаем и в исторической ретроспективе, когда власти Российской империи противостояли натиску зарубежной панисламистской пропаганды.
Объектом исследования является политика российского государства.
Предмет исследования – основные направления, эволюция и результаты политического курса, проводимого российскими властями в отношении мусульманского населения Туркестанского края и Бухарского эмирата во второй половине XIX – начале XX в.
Под названным курсом нами понимается совокупность правительственных мероприятий, так или иначе затрагивающих жизнь мусульманской общины, а именно:
- построение системы управления на населенных мусульманами территориях;
- политика в отношении мусульманского духовенства;
- политика в сфере мусульманского образования;
- политика в отношении мусульманского паломничества (хаджа);
- меры противодействия радикальным проявлениям ислама.
Историография.
История изучения проблем, связанных с темой нашего исследования, насчитывает не одно десятилетие. Всю совокупность исследовательских работ по нашей проблематике мы делим на четыре основных направления: дореволюционная, советская, современная российская и зарубежная историография.
Включение в состав Российской империи огромного мусульманского региона закономерно активизировало интерес отечественных ученых и общественности к истории, культуре и быту населения Средней Азии. Данная тематика нашла отражение в трудах В. П. Наливкина, В. В. Бартольда, Н. П. Остроумова, А. Н. Харузина.
В. П. Наливкин первый и, пожалуй, единственный из дореволюционных исследователей, прямо заявил о своей непримиримой позиции в отношении существовавшего в Туркестанском крае режима правления, считая его чрезмерно жестким и подверженным коррупции.
Для советской историографии, особенно на начальном этапе ее становления, характерна резкая негативная оценка деятельности царской администрации Туркестанского края. Помимо экономической эксплуатации края акцент ставился на карательной политике властей, направленной на подавление национально-освободительного движения народов Средней Азии.
Некоторое смягчение оценок деятельности царской администрации произошло в 1960-е – 70-е гг. Проблема присоединения Средней Азии к России перестает сводиться лишь к чисто экономическим мотивам, как то поиск сырьевой базы для развивающейся промышленности (дешевого хлопка, полезных ископаемых) и рынков сбыта российских товаров. Хотя исследователи и не пытаются оспаривать ведущую с точки зрения марксизма роль экономического фактора, но наряду с этим они называют другие важные причины присоединения Средней Азии к империи Романовых: предотвращение британской экспансии в пограничном с Россией регионе, а также добровольное желание ряда кочевых племен, в частности казахов и каракалпаков, принять российское подданство.
Кардинальная смена ориентиров произошла на рубеже 1980-90-х гг., что было обусловлено становлением национальных историографий независимых государств Средней Азии. На первый план выносится проблема борьбы за независимость и сопротивления большевикам.
Имперский период показан как эпоха всевозможных притеснений коренного населения и героической национально-освободительной борьбы народов Туркестана, что отразилось в работе Н. А. Абдурахимовой и Г. К. Рустамовой. Схожую позицию занимает Н. И. Алимова. Старометодные и новометодные мектебы и медресе представлены оплотами этических знаний и национально-освободительной борьбы, которые царская администрация пыталась всеми силами уничтожить.
Данные подходы к освещению событий имперского и советского прошлого признаны в Узбекистане единственно правильными.
Более сдержана в своих оценках историк из Таджикистана Н. В. Матвеева, ученица известного советского ученого Т. Г. Тухтаметова. Деятельность Императорского Политического агентства в Бухарском эмирате, которая выступает предметом ее исследования, рассматривается ею не только через призму навязанных эмиру протекторатных отношений, но и в качестве стабилизирующего фактора, как например, в случае пресечения январской резни 1910 г. в Старой Бухаре. Данная работа написана с позиций объективности, что выгодно отличает ее от публикаций большинства узбекских историков. Тем самым, она демонстрирует приверженность базовым принципам исторического исследования, принятым и в современной российской историографии.
Проблема распространения радикальных течений панисламизма и пантюркизма в Туркестане и Бухаре противодействия им со стороны российских властей остается малоизученной и зачастую ангажированной. Местные исследователи стараются избегать разговоров о сочувствии некоторых среднеазиатских просветителей начала ХХ в. во многом дискредитировавшим себя идеям панисламизма и пантюркизма и, вообще, употребляют эти термины с осторожностью, заменяя их «мусульманской» или «тюркской солидарностью», носившими, по их мнению, антиколониальный, а, значит, бесспорно, прогрессивный характер.
Развитие современной российской историографии о Средней Азии происходит зачастую на фоне острой полемики с узбекскими историками. Появление коллективной монографии «Центральная Азия в составе Российской империи» стало давно ожидаемым и закономерным ответом отечественных востоковедов на откровенно антироссийские выпады историков из Узбекистана. Отдельная ее глава посвящена религиозной политике российской администрации в Туркестанском крае. Она написана профессором Елецкого Государственного университета, доктором исторических наук П. П. Литвиновым, крупным специалистом по истории государства и права, в частности законодательной регламентации религиозной жизни мусульман Средней Азии.
Среди исследований, наиболее близких к тематике настоящей работы следует назвать монографии Д. Ю. Арапова, П. П. Литвинова и В. П. Литвинова. Обе они затрагивают религиозную (исламскую) политику российского императорского правительства в разных временных промежутках и территориальных рамках.
П. П. Литвинов в своей работе сосредотачивается на проблемах Туркестана, в то время как в монографии Д. Ю. Арапова охвачены все мусульманские регионы Российской империи. Тем не менее, они довольно близки в определении предмета исследования: обе работы основываются на изучении юридической регламентации различных сторон духовного быта мусульман.
Д. Ю. Арапова и П. П. Литвинова можно назвать наиболее продуктивными исследователями в современной России, разрабатывающими исламскую проблематику в целом, и среднеазиатскую в частности. В связи с вышесказанным стоит упомянуть еще одну монографию П. П. Литвинова, основанную на материалах российских и среднеазиатских архивов. Она посвящена деятельности органов МВД на территории Туркестанского края. Большое внимание, в связи с этим, уделено противоречиям между Министерством Внутренних Дел и Военным ведомством, под юрисдикцией которого край находился с момента его присоединения к России. На страницах своей монографии автор делает немаловажное и небесспорное заявление, изображая Оренбургское Магометанское Духовное Собрание (Уфимский муфтият, как он его чаще именует) проводником влияния МВД, стремившегося с его помощью поставить под свой контроль духовные дела среднеазиатских мусульман. В монографии Арапова Туркестану уделено не так много внимания, широкие территориальные рамки не позволяют автору подробно остановиться на проблемах данного региона. В монографии П. П. Литвинова дается довольно лестная оценка политике игнорирования, автор отмечает ее прогрессивный характер, во многом опередивший время. Он видит в этом большую заслугу Кауфмана, считая его либералом по духу, признавшим за населением Туркестана свободу совести.
Следует также упомянуть В. П. Литвинова, который в своей диссертации и монографии рассматривает вопросы внутрирегионального (суфийского) паломничества мусульман, не касаясь, впрочем, хаджа в Мекку и Медину.
Что касается зарубежной историографии, то всплеск интереса к среднеазиатской тематике за рубежом, прежде всего в Великобритании, возрастал по мере продвижения русских войск в Среднюю Азию. Безусловно, центральное место в англоязычной историографии вплоть до начала ХХ в. занимала проблема угрозы Британской Индии со стороны российской Средней Азии. Она отразилась в работах Д. Боулджера, Ф. Скрайна, Э. Росса, А. Вамбери, вице-короля Индии Дж. Керзона, а также Дж. Малленсона и Дж Добсона. Обозначив основную проблему, к которой было приковано внимание данной группы исследователей, нужно отметить, что религиозная политика царских властей в Средней Азии не выступала предметом целенаправленного и глубокого изучения.
Зарубежная историография о Средней Азии во время существования СССР, если не находилась в застое, то испытывала серьезные затруднения, вызванные, в особенности, отсутствием доступа к первоисточникам. Одним из главных направлений зарубежных исследований оставалась и остается проблема российско-британского соперничества.
На этом фоне несколько выделяется работа Роберта Крюза. Главную проблему религиозной политики царских властей в Туркестане он видит в их отказе от создания в крае муфтията по примеру Уфимского, который, как он считает, препятствовал проникновению на территорию Империи радикального ислама.
Анализ историографии приводит нас к выводу о недостаточной изученности заявленной проблематики. Хотя в последние годы делаются попытки осмысления религиозной политики туркестанской администрации, они часто проходят в общем контексте изучения курса царского правительства на мусульманских окраинах Российской империи. Кроме того, при рассмотрении данной проблемы нередко приходится сталкиваться с предельно тенденциозными подходами некоторых исследователей.
Целью исследования является изучение содержания, эволюции и результатов политики российских властей в отношении мусульманского населения Туркестана и Бухарского эмирата в период с 1867 по 1914 г.
Задачи исследования:
- Проследить процесс формирования принципов политики «игнорирования ислама» К. П. фон Кауфмана, ее развития при последующих генерал-губернаторах и подвести итоги реализации данного курса.
- Рассмотреть традицию хаджа в двух аспектах: как индикатор религиозности мусульманского населения, в первую очередь, различных регионов Средней Азии, и в качестве специфического явления духовной жизни коренных народов Туркестана, плохо вписывавшегося в рамки, установленные политикой игнорирования.
- Выявить факторы, подтолкнувшие ряд политических и военных деятелей России к критическому осмыслению религиозной политики Кауфмана в конце XIX – начале XX в.
- Сравнить линии поведения и эффективность курса российских властей в условиях прямого (Туркестанский край) и косвенного управления (Бухарский эмират) населенными мусульманами территориями.
- Охарактеризовать содержание и степень эффективности правительственных мер, направленных на пресечение панисламистской и пантюркистской пропаганды в России и конкретно на территории Туркестанского края и Бухары.
- Дать общую оценку результатам религиозной (исламской) политики российской администрации на указанных территориях.
Хронологические рамки исследования ограничиваются периодом с 1867 по 1914 г., то есть с момента образования Туркестанского генерал-губернаторства до начала Первой мировой войны, которая ослабила или вовсе убрала с повестки дня факторы, игравшие ранее важную роль в определении политического курса русских властей.
Территориальные рамки исследования ограничены главным образом пределами Туркестанского генерал-губернаторства в составе Сырдарьинской, Семиреченской, Ферганской, Самаркандской и Закаспийской областей, а также Зеравшанского округа и Амударьинского отдела. Кроме того, в рамки исследования включен Бухарский эмират. Туркестан и Бухара выбраны в качестве ярких примеров прямого (генерал-губернаторство) и косвенного управления (протекторат). Бухаре в данном случае отдано предпочтение перед Хивинским и Кокандским ханствами в силу присутствия здесь постоянного представительства России (Политического агентства), повышенного интереса к эмирату со стороны царских властей как к стратегически важной окраине Империи и сохранения протектората на протяжении всего изучаемого периода.
Впрочем, рассматривая указанный регион, мы не можем абстрагироваться от процессов, имевших место за его границами в сопредельных Синьцзяне, Афганистане и Иране и, прежде всего, в Османской империи, игравшей особую роль в исламском мире как место пребывания «халифа всех мусульман, хранителя священных городов Мекки и Медины», куда стекалась масса паломников, в том числе из Средней Азии.
Методология.
Общетеоретическую основу настоящего исследования составляет так называемый цивилизационный подход к осмыслению исторических процессов, акцентирующий внимание на уникальности протекания этих процессов и их ментальной составляющей. В качестве научного инструментария исследования выступают историко-генетический, сравнительный и типологический методы.
Историко-генетический метод позволяет проследить зарождение и динамику развития религиозно-политических течений в среде мусульманского населения Средней Азии. Также он подходит для исследования преемственности и изменения политики властей Империи и туркестанской администрации в отношении исламских институтов и различных проявлений духовной жизни местных мусульман.
Сравнительный метод делает возможным сопоставление аналогичных явлений в условиях прямого (Туркестанский край) и косвенного российского правления (Бухарский эмират), раскрывая влияние данных факторов на процесс становления локальных форм джадидизма и настроения мусульман в целом.
Типологический метод ориентирован на выделение различных по степени влияния, социальному составу, политической ориентации, идейным принципам и целям группировок и течений внутри мусульманского сообщества Туркестана и Бухары.
Источниковая база исследования.
Источниковая база нашего исследования представлена следующими видами письменных источников: делопроизводственная документация, законодательные акты, материалы периодической печати, источники личного происхождения.
Особую важность для исследования представляют материалы, проходившие по линии Министерства Внутренних Дел (МВД), Департамента Духовных Дел Иностранных Исповеданий (ДДДИИ), Департамента Полиции (ДП), МИД Российской империи, Военного ведомства, Охранного отделения. Это переписка, доклады, справки, циркуляры, сводки агентурных данных, а также законодательные акты, регулировавшие духовную жизнь мусульман.
Основанием работы послужили материалы двух архивов – Российского Государственного Исторического Архива (РГИА), находящегося в Санкт-Петербурге и Центрального Государственного Архива Республики Узбекистан (ЦГА РУз), расположенного в столице Узбекистана Ташкенте. Источники, полученные из указанных архивов во многом дополняют друг друга. В РГИА сконцентрированы документы центральных ведомств, а в ЦГА РУз – местной туркестанской администрации. Важное значение для раскрытия цели исследования имеют материалы фонда № 821 «Департамент Духовных Дел Иностранных Исповеданий», хранящиеся в РГИА.
Богатый материал по теме исследования был собран в Ташкенте в Центральном Государственном Архиве Республики Узбекистан. В основу исследования легли материалы фонда И-461 ЦГА РУз (Туркестанское районное охранное отделение) и И-1 (Канцелярия туркестанского генерал-губернатора). В фонде И-461 сосредоточены ценнейшие материалы о деятельности царской охранки, касающиеся организации в Туркестане и Бухаре панисламистской пропаганды и борьбы с ней. Кроме того в работе были использованы материалы фонда 152 Государственного архива в городе Тобольске.
В качестве источников в нашем исследовании были также использованы опубликованные материалы.
Особого внимания заслуживает записка С. Г. Рыбакова, ученого-этнографа, эксперта МВД по вопросам мусульманской веры. Ему принадлежит очерк мусульманских учреждений Российской империи, дополненный проектами и предложениями царских чиновников и мусульманских организаций, затрагивающими разные стороны жизни мусульманской общины.
Принципиальное значение для анализа событий в Бухарском эмирате имеет «Записка П. М. Лессара о внутреннем положении Бухарского ханства и его отношениях с Россией».
К источникам личного происхождения относятся путевые заметки имама Х. Альмушева о его поездке в хадж, в ходе которой он посетил Стамбул, Палестину, Египет и Хиджаз, и М. Н. Никольского, члена Петербургского Археологического института, в начале ХХ в. совершившего путешествие по Бухаре.
Хадж-наме Альмушева содержит не очень много сведений об интересующем нас предмете, при этом следует учитывать, что автор однобоко оценивает религиозную политику царских властей, видя в ней одни минусы.
Для М. Н. Никольского характерен непредвзятый, лишенный исламофобии, подход к оценке бухарских реалий. Кроме того, он был хорошо осведомлен о положении дел в Бухарском эмирате.
Крайне важным источником для изучения панисламизма и пантюркизма является турецкая пресса начала ХХ в.: журналы «Сирати Мустаким», «Терауфуль Муслимин», газета «Хаблул Матин».
Собранные материалы помогают всесторонне раскрыть изучаемую проблему.
В своей работе мы главным образом опирались на источники, сформировавшиеся в результате деятельности органов государственной власти на региональном и имперском уровне, что позволяет в полной мере отразить политические инициативы, исходившие из Петербурга, Ташкента и Новой Бухары, а также вопросы их реализации. Кроме того, в данных источниках сведено к минимуму влияние субъективного фактора. Привлечение панисламистской прессы позволяет взглянуть на изучаемую проблему с позиции противников царского режима. Эту группу источников отличает определенная тенденциозность, но следует также отметить, что зачастую они содержат вполне достоверную информацию о проблемах среднеазиатского региона.
Научная новизна диссертации заключается в том, что впервые в ракурсе исследования оказалась политика российских властей в отношении мусульманского населения Средней Азии во второй половине XIX – начале XX в. как в условиях прямого (Туркестанский край), так и косвенного управления (Бухарский эмират). При этом большое внимание было уделено недостаточно разработанным в исследовательской литературе проблемам проникновения в среднеазиатский регион идей панисламизма. Помимо непосредственной борьбы с ним рассматривается и влияние данной угрозы на попытки реформирования системы управления Туркестаном.
Кроме того, новизна исследования состоит в привлечении широкого круга архивных источников, многие из которых впервые вводятся в научный оборот.
Положения, выносимые на защиту.
- Политика российских властей в Туркестане, заложенная генерал-губернатором Кауфманом и известная под названием «политика игнорирования ислама», несмотря на краткосрочный положительный эффект, оказалась несостоятельной: влияние ислама не только не было ослаблено, но, наоборот, воплотилось в более радикальных формах.
- Попытки пересмотра «политики игнорирования» при преемниках Кауфмана были весьма слабы и непоследовательны, что, в известной степени, отражало неспособность и нежелание центральной администрации учитывать этноконфессиональные особенности края, требовавшие подготовки нового типа управленца и выстраивания иной системы отношений между мусульманским и русским населением.
- Усилившаяся на рубеже XIX – XX вв. панисламистская пропаганда в Средней Азии заставила российские власти Туркестана обратить более пристальное внимание на вопросы, связанные с исламом, что, однако, привело к переходу от политики игнорирования ислама к политике подавления его радикальных проявлений и, в целом, ужесточению полицейского контроля в крае.
- В Бухарском эмирате, находившемся в вассальной зависимости от России, российское Политическое агентство, фактически, также стремилось игнорировать ислам (в лице могущественного духовенства), делая ставку на светскую власть эмира, что способствовало росту антирусских и антиэмирских настроений, и радикализации форм внутриполитической борьбы.
- Включение Средней Азии в состав Российской империи и политика российской администрации в этом регионе, в целом, способствовали усилению реформаторского течения в исламе, тесно связанного с зарождающимся национализмом.
Теоретическая и практическая значимость исследования.
Настоящая работа призвана внести вклад в изучение политики царской администрации Туркестанского края и курса, проводимого российским представительством в Бухаре, руководствуясь принципами объективности и используя обширную источниковую базу, что особенно важно на фоне дискуссионного характера многих поднимаемых в ней проблем и высокой степени политизированности подобного рода исследований.
Материалы исследования могут послужить основой для написания монографии, а также разработки программы курсов, посвященных истории Средней Азии и радикальных религиозных течений.
Апробация результатов исследования проведена в ходе ряда всероссийских научных конференций. Всего опубликовано 5 статей общим объемом 2,5 п.л. В том числе, издано 3 статьи в журналах, рекомендованных ВАК.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, списка источников и литературы.
Традиции хаджа в Средней Азии и политика администрации по отношению к мусульманскому паломничеству
Им противостояли сторонники иной точки зрения, которую разделяли авторитетный венгерский востоковед А. Вамбери, давший своей книге красноречивое название «Грядущая схватка за Индию»49, и будущий вице-король Индии Дж. Керзон. Данная группа исследователей50, к которой примыкали многие британские и французские военные эксперты, имевшие богатый опыт службы на Востоке, говорили о неизбежности англо-русского столкновения в среднеазиатском регионе. Главными инициаторами будущего конфликта объявлялись генералы К. П. фон Кауфман, М. Г. Черняев51, Н. И. Гродеков52, М. Д. Скобелев . Керзон в своей книге прямо цитирует слова Скобелева: «Стоит нам вторгнуться в пределы Индии, как вся созданная англичанами система рухнет подобно карточному дому, потому что индийцы никогда не встанут на ее защиту»54.
Надо полагать, опасения англичан не были абсолютно безосновательными. Уже после свержения монархии в России генерал А. Е. Снесарев издал основательный труд, в котором, опираясь на опыт своей дореволюционной службы в Туркестанском Военном округе, детально описывал пути вероятной переброски войск из Средней Азии через Афганистан к границам Ин дии . Майор де Лакост в опубликованном им очерке признается, что до своей поездки в Русский Туркестан и прилегающие страны в 1906-1907 гг. разделял господствовавшее в обществе и политических кругах Франции того времени мнение, что «фатальная борьба между британским китом и русским слоном неизбежна»
Объехав Иран, Туркестан, Синьцзян и Индию, он в корне поменял свое мнение, с прежней уверенностью заговорив уже о неизбежности русско-английского сближения. Основанием к этому должны были послужить общие угрозы для позиций русских и англичан в Азии, а именно проникновение в регион Германии и, в особенности, распространение в Средней Азии, Синьцзяне и Индии панисламизма, которое связывалось де Лакостом с последствиями Русско-японской войны57.
Обозначив основную проблему, к которой было приковано внимание данной группы исследователей, нужно отметить, что ислам и религиозная политика царских властей в Средней Азии не выступали предметом целенаправленного и глубокого изучения.
Зарубежная историография о Средней Азии во время существования СССР, если не находилась в застое, то испытывала серьезные затруднения, вызванные, в особенности, отсутствием доступа к первоисточникам. О. А. Егоренко так характеризует этот период: «работы зарубежных авторов, как правило, основывались на опубликованных исследованиях дореволюционных и советских историков..., причем интерпретация их становилась прямо противоположной и в условиях «холодной войны» была весьма политизиро со вана» . Доминирующим направлением зарубежных исследований, как и в начале XX в., оставалось завоевание региона русскими войсками, то есть, этап острой конфронтации между Россией и среднеазиатскими территориями с вполне предсказуемыми выводами.
С началом Перестройки интерес зарубежных историков к России и Средней Азии заметно возрос. На первый план выходят проблемы модернизации, в связи с чем пристальное внимание начинает уделяться джадидизму, по мнению сторонников модернизационного подхода, знаменующему собой переходный этап от традиционного к индустриальному обществу, от эпохи господства религиозных норм к секуляризму.
Среди зарубежных исследователей, занимавшихся проблемами среднеазиатского джадидизма, следует назвать имена Ш. Лемерсье-Келькеджей59, Э. Каррер д Анкос60, Дж. Сахадео61.
Сахадео пишет о джадидизме, как о проявлении раскола в среднеазиатском обществе, считая его в то же время явлением внутренне противоречивым, пытавшимся соединить приверженность исламу с научным знанием. Другим проявлением раскола в мусульманском обществе он считает появление прослойки «туземной администрации», чувствовавшей ответственность, как перед российской властью, так и перед своими соплеменниками.
А. Халид в своей работе большое внимание уделяет организации учебного процесса в старо- и новометодных мектебах и медресе Средней Азии, а также русско-туземных школах. Не обходит он стороной и личности известных среднеазиатских просветителей - А. Фитрата и С. Айни, отдавая должное заслугам обоих.
Особого внимания заслуживает монография Роберта Крюза «За Пророка и Царя. Ислам и Империя в России и Центральной Азии»63. Автор, в отличие от многих своих коллег, привлекает источники из РГИА и ГАРФ. Анализ архивных материалов и лег в основу его выводов. Сравнивая ситуацию в Поволжье и Туркестане, Крюз приходит к заключению, что Оренбургское Магометанское Духовное Собрание служило важным проводником между властью и мусульманскими подданными, будучи средоточием традиционного ислама, и, защищая Империю от проникновения радикальных его форм. Главной ошибкой властей в Туркестане и причиной постепенного усугубления там ситуации он считает отсутствие подконтрольного властям органа, подобного ОМДС.
Влияние Андижанского восстания на настроения туркестанской администрации
Вскоре журнал «Тааруфуль Муслимин», точнее, его редактор Абдера-шид Ибрагимов отозвался гневной статьей на меры российского правительства. «Эмир бухарский подарил России судно под названием «Эмир бухарский». Почему же ему не принять участие в усилении османского флота? Мы очень удивляемся русским и считаем уместным задать вопрос: почему подобные явления беспокоят их? Из достоверных источников нам известно, что русское правительство запретило мусульманскому населению участвовать в деле усиления турецкого флота. Неужели русское правительство думает подобными официальными распоряжениями подавить чувства, которые мусульмане питают к халифу? Распоряжения правительства могут иметь силу для мулл и имамов, но власти забывают, что пожертвования могут проходить и помимо помянутых лиц. Нам остается сказать русскому правительству следующее: "Кто пойдет против течения, тот будет унесен им"! Никто и ничто не может повлиять на мусульманские чувства к халифу, и надобно русским помнить это в их интересах» .
Но собранная сумма и так оказалась внушительной, что позволило турецкому правительству купить в Германии два броненосца . Событие это было должным образом обставлено, чтобы продемонстрировать одновременно и мусульманское единство перед лицом халифа, и верность установкам панисламистов в смысле «шахматной политики» с Германией . Между тем, турецкие корабли продолжали строиться на английских верфях. К началу Первой мировой войны там оставалось, по крайней мере, два заказанных младотурецким правительством военных корабля, которым были уже присвоены названия «Султан Осман» и «Решадие»243.
Со времени учреждения сборов на усиление османского флота поездки турецких эмиссаров в Туркестан принимают регулярный характер, становясь перманентным раздражающим фактором для русской администрации края. В агентурной разработке Туркестанского районного охранного отделения участившиеся визиты турецко-подданных, проблемы распространения панисламизма и пантюркизма тесно переплетаются с развитием движения джадидов и аграрным вопросом.
Тогда же вопрос об угрозе панисламизма на государственном уровне поднимает П. А. Столыпин, так как влияние подобных идей среди мусульман России уже невозможно было отрицать. Началась поспешная выработка соответствующего правительственного курса.
В циркуляре МВД, направленном в октябре 1910 г. туркестанскому генерал-губернатору А. В. Самсонову, утверждалось: «По доставленным министерству сведениям, руководители младотурецкого движения, не ограничиваясь в пропаганде своих идей пределами Турции, решили способствовать возрождению ислама и в других странах и, в частности, развивать панисла-мистскую и пантюркскую идею в России. С этою целью младотурецкие вожди послали в Россию под видом купцов, возвращающихся из Мекки богомольцев и т. п. лиц ряд начитанных и преданных новым идеям ходжей для проповеди среди наших мусульман теории о единстве всего мусульманского мира. Посылаются эти, опасные для единства нашего государства, проповедники большею частью на Волгу, в местности со значительным татарским и вообще мусульманским населением, затем в Крым, на Кавказ и в Туркестан ский край» . В заключении министр внутренних дел указывал на необходимость «установить самое тщательное наблюдение за появлением означенных лиц из Турции и при обнаружении оных принимать безотлагательно решительные меры для выдворения их за пределы империи» .
Имеющиеся туркестанские материалы позволяют сделать вывод, что в носители подобного рода идей зачислялись, за редким исключением, все сторонники реформистского направления. Все известные джадиды находились на учете в Охранном отделении. Одним из тех, кому власти, если не доверяли, то, по крайней мере, считали вполне лояльным режиму, был самаркандский джадид Махмуд-ходжа Бехбуди. В агентурных сводках сообщалось: «В городе Самарканде проживает литератор Ходжа Махмуд, он же Махмуд-ходжа Бехбуди. Среди мусульман считается человеком образованным. Идеи и направление этого лица стоят на стороне русского правительства, прививать мусульманам начала общеевропейской культуры, с каковою целью он непрестанно внушает мусульманскому населению необходимость отдавать своих детей в русские учебные заведения, но темные люди, придерживающиеся старых мусульманских порядков, и, в особенности, фанатики муллы, за это очень враждебно относятся к Ходжа Махмуду»24 . Характеристика в целом не типичная для человека, носившего звание муфтия и получившего турецкое образование. К тому же, Махмуд-ходжа испытал сильное влияние реформистских идей египетского муфтия Мухаммеда Абдо, чьи труды оценивались русскими властями как панисламистские и при случае изымались . До осени 1917 г., когда Туркестан буквально забурлил под влиянием известий о крушении Временного правительства, Бехбуди не принимал заметного участия в политических событиях и не замечался в компрометирующих связях. Он был в первую очередь просветителем, сторонником новых методов в образовании, боровшимся с косностью не приемлющих светских новшеств консервативных мулл.
Реакция российских властей на обострение проблемы панисламизма
Преемник Музафара Абдул-Ахад был не менее лоялен России, чем его отец. Получив традиционное для бухарских принцев образование, он так и не овладел русским, на котором мог сказать лишь несколько слов, но выписывал российские газеты и с помощью переводчиков узнавал последние новости. При нем и по его инициативе в Бухаре в 1886 г. открылось Императорское Политическое агентство и начало работу русско-бухарское училище. Последнее призвано было содействовать популяризации русского языка и русского образования среди населения Бухары. Сам эмир изъявил желание, чтобы его наследник Сейид-Алим получил образование в Петербурге. Еще одним знаком крепкой дружбы с Россией стало выделение эмиром средств и мастеров на строительство Санкт-Петербургской соборной мечети.
Представители мангытской династии за редким исключением не покидали пределов эмирата. И таким исключением стал нелюбимый брат Абдул-Ахада Мир-Мансур, который поступил на русскую военную службу и отбыл из Бухары в Москву353.
В своей объемной записке, которую Лессар составил для Министерства иностранных дел незадолго до своего отзыва из Бухары, он лишь несколькими штрихами обрисовал портрет Насруллы-бия, бухарского воспитателя Мир-Мансура, младшего брата эмира Абдул-Ахада: «он хорошо говорит по-русски и часто посылается с поручениями к русским властям. Впрочем, как и всем лицам, сблизившимся с русскими, эмир ему не доверяет и по особо конфиденциальным делам предпочитает посылать других» . Звездный час Насруллы-бия наступил зимой 1910 г. после отставки Астанакула с поста Куш-беги, на котором тот провел пять лет после смерти Ша-Мирзы. Имя На-сруллы еще не раз будет упомянуто в свете событий, будораживших Бухарский эмират на протяжении последних десяти лет его существования.
Если высшие административные посты занимали выходцы из Ирана, потомки рабов, то армия, охрана порядка и религиозная сфера оставались уделом, собственно говоря, бухарцев. И здесь лояльность в отношении «опекающей державы» была весьма сомнительной.
Вот, что пишет Лессар относительно роли бухарских войск в случае возникновения англо-русского конфликта в регионе: «При брожении, которое неминуемо произойдет в случае, например, англо-русского столкновения в Азии, не только нельзя рассчитывать на помощь бухарского войска, а напротив, вероятно, придется обеспечить спокойствие в Ханстве русским отрядом тем большей численности, чем лучше в то время будет организована бухарская армия. Но если бухарская армия может при известных обстоятельствах принести вред, то пользы от нее ждать нельзя: не говоря об англичанах, афганцы всегда разобьют бухарцев.. .»355.
С мусульманским духовенством у эмира Абдул-Ахада сложились непростые, даже натянутые отношения. В связи с этим он даже перебрался из Бухары в свою тихую резиденцию в Керминэ, которую покидал лишь во время путешествий в Петербург и Ялту, где проводил долгие месяцы. Поездки в Крым еще отзовутся эмиру позднее, когда в Империи начнется «охота за ведьмами» и в чиновничий обиход прочно войдет слово «панисламизм».
Конфликт с мусульманским духовенством был всецело вызван действиями самого эмира, «гаремными излишествами», как это деликатно именовали в официальной переписке дипломатические представители России. Ни для кого в Бухаре не являлась секретом страстная любовь Абдул-Ахада к охоте за молодыми красивыми девушками, которых его люди хватали на улицах, чтоб ублажить прихоть своего повелителя. Про увлечение эмира ба-ча-бози, «играми с мальчиками», которых просто отбирали у их родителей, было также общеизвестно, точнее, никто даже не пытался скрывать данный факт.
Тогдашний Кази-Калон Мулла Мир-Бадреддин Садр, человек, чье слово пользовалось непререкаемым авторитетом, не поднял народ лишь потому, что здраво оценивал обстановку, ведь за эмира неизбежно заступилась бы
Россия. Так была брошена тень на русскую власть, и дело не в том, что, как считал Лессар, «бухарский народ, подобно другим мусульманам, презирает и ненавидит христиан», просто эмиру русское покровительство пришлось по вкусу, и он почувствовал, что при любых обстоятельствах Россия усмирит взбунтовавшихся подданных и не оставит Его Высочество в беде. Доказательства тому последуют в будущем.
Отдельно следует сказать о многочисленных родственниках Абдул-Ахада. Отношения между ними нельзя назвать безоблачными. В данном случае Бухара являет не столь уж редкий на востоке пример внутридинастиче-ских противоречий. Традиционно тюря-джаны (бухарские принцы) испытывали друг к другу неприязнь. Как правило, их соперничество многократно обострялось и выливалось в открытое столкновение, когда на повестку дня вставал вопрос о престолонаследии. Так было, например, после смерти Хай-дар-хана, когда длительная междоусобная борьба среди потенциальных наследников привела к утрате эмиратом ряда территорий на границе с Кокандом и фактически вычеркнула его из числа активных участников региональной политики.
В октябре 1885 г., когда умер эмир Музафар, имелись опасения по поводу возникновения беспорядков. Для того были веские причины. В 1868 г. старший сын Музафара Абдул-Малик решил свергнуть отца, воспользовавшись неудачной войной с Россией. Когда же план его провалился, он бежал сначала в Афганистан, а затем в Индию, где жил на содержании англичан вплоть до своей смерти в 1909 г. Неизвестно, насколько далеко идущие планы возлагали британцы на беглого наследника бухарского престола, но то, что сам этот факт вызывал напряженность вокруг эмирата, не подлежит сомнению. Но, тем не менее, восшествие на престол Абдул-Ахада обошлось без серьезных происшествий
Рост антироссийских настроений в Бухаре в начале XX в
«Секретная агентура указывала на Насруллу-бия как на прогрессиста, сторонника младобухарской партии и низвержения власти эмира. Останавливая будто бы эмира от тех или иных начинаний, пугая его народным бунтом, Куш-Беги в то же время является участником собрания, в котором вырабатывается фетва, призывающая к свержению власти эмира, с указанием, что эмир опирается на покровительство русских и, что, поэтому, надо искать защиты у государства мусульманского - Афганистана»396.
Помимо этого, Насрулла-бий был замечен в связях с членами глубоко законспирированного кружка, в который входили мударисы-новометодники из медресе «Диванбеги» Ишан-Арак и Иматуддин Махсум, а также каракульский амлякдар Туракулбай-хан. Последний часто бывал по делам в России, в частности, в Казани, где закупал джадидскую литературу. Члены данного кружка будто бы поклялись очистить от русских бухарские владения, а затем выгнать их из всего Туркестанского края, в чем им должен был оказать поддержку Афганистан. В связи с этим эмиру афганскому и в турецкий парламент были посланы петиции. Содержание их сводилось к констатации жалкого положения мусульман Бухары, угнетаемых русскими и их марионеткой - эмиром, а кроме того выражалась надежда на помощь со стороны Османской империи и Афганистана в подготовке восстания.
На афганцев, по-видимому, рассчитывал и дядя эмира Акрам-бек из Керки. Почувствовав непрочность положения своего племянника, он решил возвести на трон брата Сейид-Саддык тюрю, бека из Чарджоу, того самого, чьи мечты о престоле в 1885 г. разрушили поклявшиеся в верности Абдул-Ахаду сановники их умершего отца.
Помимо переписки с Афганистаном Акрам-бек был замечен в связях с уже известным турецким книготорговцем Халилом-эфенди. Под видом куп ли-продажи книг между ними происходил обмен секретными письмами. Магазин Халила выступал связующим звеном между заговорщиками-тюряджанами и Стамбулом, где они, по крайней мере, на словах снискали поддержку своим проискам. Вполне возможно, что и контакты с Афганистаном проходили также через книжный магазин. Известно, что на Халила-эфенди работал некий Абдулла из Мазари-Шарифа, числившийся у него переплетчиком и распространявший стихи о грядущей победе афганского эмира над христианами.
Но в Чарджоу, Керки и Бухаре были размещены русские войска, что действовало отрезвляюще на сторонников радикальных методов политической борьбы и потенциальных интервентов. Это, впрочем, не мешало существованию в Бухаре отделения партии «Единение и прогресс», приверженцев которой, по известной аналогии, стали именовать младобухарцами. Среди членов партии числился родоначальник бухарского джадидизма Низаметдин Сабитов, основатель первой новометодной школы. Возглавил же бухарское отделение вернувшийся на родину из Стамбула представитель ЦК «Единение и прогресс» Абдурауф Фитрат. В задачи партийной организации входило распространение знаний через турецкую прессу и литературу, кроме того, она занималась отправкой молодежи на учебу в Стамбул и сбором пожертвований для нужд центрального комитета. Некоторое время после начала Первой мировой войны связь младобухарцев со Стамбулом поддерживалась через турецкое посольство в Тегеране, но с переносом боевых действий на территорию Ирана она прервалась совсем.
Но деятельность бухарских джадидов на этом не завершилась. В 1916 г. они учреждают книготорговое общество «Магрифат» и открывают один магазин, в ассортименте которого была просветительская литература на местных языках, а также легальная мусульманская пресса, издававшаяся в России. Среди учредителей общества были А. Фитрат, Н. Сабитов и другие лица, которые находились в поле зрения Охранного отделения.
К тому времени бухарские джадиды превратились уже во вполне самостоятельную политическую силу. Именно в них эмир увидит угрозу после Февральской революции и поспешит издать манифест, обещающий проведение либеральных реформ и переход к ограниченной монархии. Но его реальные замыслы проявятся в апреле 1917 г. в виде резни сторонников реформ, часть из которых укроется в соседнем Туркестане.
Позже младобухарцы объединятся с большевиками и спустя три года после тех кровавых событий одержат победу, которая окажется для них пирровой. Абдурауф Фитрат как личную трагедию воспримет расчленение Бухарской Народной республики между Узбекской, Туркменской и Таджикской ССР. За свои взгляды он будет репрессирован и в 1938 г. расстрелян по обвинению в панисламизме. Его реабилитируют в 1991 г. и объявят национальным героем Узбекистана, борцом за независимость которого, он, писавший и думавший на фарси, никогда не был.
Последний бухарский эмир Сейид-Алим станет одним из руководителей басмаческого движения, а после его поражения найдет прибежище в Кабуле, где в условиях, приближенных к домашнему аресту, проведет остаток жизни вплоть до своей смерти 29 апреля 1944 г. А заключительным и сильнейшим ударом для опального эмира будет, по выражению таджикистанского историка Абдуллаева , известие о поражении гитлеровских войск под Сталинградом
Российский протекторат принес Бухаре относительную стабильность. Но последняя со временем обернулась стагнацией и ростом общественного недовольства, приобретавшего религиозную окраску, так как именно мусульманское духовенство представляло собой силу, способную повести за собой и организовать толпу. Большую роль в возникновении событий, будораживших Бухарский эмират на протяжении 1910-х гг., сыграли личные качества двух последних эмиров из мангытской династии Абдул-Ахада и Сейид-Алима: их бездеятельность, расточительность, любовные излишества. В обыденном сознании бухарских подданных недовольство эмиром перерастало в неприятие России. Эти настроения подхватывались консервативными муллами, джадидами, турецкой и афганской панисламистской пропагандой.
Эмир до 1917 г., когда Временное правительство признало независимость Бухары, не проявлял особой политической активности. Пока он пребывал в бездействии, его окружение лихорадочно искало союзников в лице консерваторов и набиравших влияние джадидов.
Политические процессы в Бухарском эмирате начала XX в. развивались во многом аналогично с теми, что имели место в крупнейших странах исламского мира. В данном случае мы наблюдаем результат непродолжительных по времени, но весьма интенсивных контактов с передовым центром исламского мира, каким являлся Стамбул. Столицу Османской империи, бесспорно, можно назвать колыбелью бухарского джадидизма, как, впрочем, и эпицентром панисламизма.
Понятия панисламизм и джадидизм сложно разделить, как перекликающиеся с ними слова из названия младотурецкой партии «Единение и прогресс». По сути, они синонимичны. Мы привыкли воспринимать панисламизм в сугубо деструктивном ключе. Между тем, в сочетании с просветительской идеологией он нес вполне прогрессивное содержание, ставя цель освобождения мусульманских стран от европейского колониализма путем восприятия достижений западной научной мысли.
Совсем иным содержанием панисламизм наполняли консервативные силы. В такой трактовке он нес лишь разрушение, превращаясь в идеологию войны, спекуляцию на представлениях о джихаде и халифате. В условиях Бухары последнее течение доказало свою нежизнеспособность.
