Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Освещение объектов общественного внимания российской прессой в первый год войны (август 1914 - август 1915 годов) 40-130
1.1. Российская периодическая печать накануне и в начале Первой мировой войны 40-62
1.2. Отражение в периодике восприятия войны населением страны 62-90
1.3. Понимание обществом необходимости помощи фронту и освещение его в прессе 91-113
1.4. Надежды на решение польского вопроса и их отражение в прессе 113-130
Глава II. Проблемы внутренней жизни России в периодической печати второго периода мировой войны (осень 1915 - февраль 1917 гг.) 131-206
2.1. Освещение в печати шпиономании 131-142
2.2. Отражение в прессе борьбы с «немецким засильем» 142-161
2.3. Восприятие прессой проблемы беженцев и их обустройства 161-175
2.4. Отражение в периодике раздражения ростом цен и дефицитом как проявлением системного кризиса в стране 175-206
Заключение 207-214
Список источников и литературы 215-240
- Российская периодическая печать накануне и в начале Первой мировой войны
- Понимание обществом необходимости помощи фронту и освещение его в прессе
- Отражение в прессе борьбы с «немецким засильем»
- Отражение в периодике раздражения ростом цен и дефицитом как проявлением системного кризиса в стране
Российская периодическая печать накануне и в начале Первой мировой войны
Перед Первой мировой войной российская журналистика представлена большим количеством различных типов газет и журналов.
После реформы печати Александра II к 1900 году в России насчитывалось 1002 издания. Стимулом для увеличения их количества стал революционный 1905 год. Число названий после принятия Манифеста 17 октября резко увеличилось, достигнув 1350. В 1908 году в России выходило 2028 периодических изданий1.
Частнопредпринимательская пресса при редакторах, зачастую выполнявших издательские функции, стала развиваться еще более успешно. Обычным явлением стали взаимосвязи между газетой и капиталистом, обусловленные буржуазным и финансовым развитием. Фактически издателями и управляющими газет и журналов стали Морозовы, Третьяковы, Коноваловы, Алексеевы, Рябушинские. Владельцами изданий становились частные коммерческие банки: Волжско-Камский, Азовско-Донской и другие2.
Если в XIX веке почти половина периодики издавалась в Москве и Петербурге, то в межреволюционном десятилетии 1907 - 1917 годов активно развивалась и провинциальная пресса. К 1913 году система российской печати насчитывала приблизительно 3 тысяч названий3. Развитие периодической печати было обусловлено ростом грамотности. Наиболее высокий процент грамотных в начале XX векабыл среди населения столиц - Петербурга и Москвы, вслед за ними шли несколько крупных городов. Грамотность городского населения России от восьми лет и старше в 1913 году может быть исчислена примерно 38 - 39 %4.
В российской печати к началу XX появилась категория «новый читатель», то есть читатель из рабочих и крестьян. Интерес к периодике проявляли не только столичные, но и провинциальные рабочие. Помощник начальника смоленского губернского жандармского управления в данных переписки о государственной охране по выяснению личностей, обвиняемых в хранении нелегальной литературы, указывал: «Будучи рабочим, Казаков отдает значительную долю своего досуга выяснению обстановки экономических условий быта рабочих различных ремесел, собирает об этом сведения, знакомится с литературой по рабочему вопросу, выписывает исключительно рабочие и профессиональные газеты, составляет заметки и статьи для газет по рабочему вопросу»1.
Тем не менее число читателей из указанных слоев в целом было небольшим, особенно среди крестьян. В одном из опросных бланков, распространяемых в 1900 году среди членов уездных попечительств о народной трезвости, в разделе «Народные библиотеки» на вопрос о том, чем руководствуются крестьяне при выписке газет, следует ответ: дешевизной. Самой читаемой среди крестьян названа газета «Сельский вестник», то есть в некоторых селах ее выписывали в лучшем случае 3-4 человека. В 1905 году уфимская земская управа сообщала в смоленскую земскую управу, «что в Уфимской губернии народных библиотек читален не имеется»3. Однако и действующие читальни довольно редко посещались крестьянами из-за неграмотности, отсутствия потребности в чтении и из-за бедности библиотечных фондов. В том же году землевладелица Александра Карпович из села Солово сообщала в смоленскую губернскую земскую управу об открытии ею библиотеки-читальни, которая, «к сожалению, по случаю малого количества грамотных в нашей местности мало посещается» .
Власти были озабочены состоянием народных библиотек, не имеющих возможности выписывать даже недорогие местные газеты, «между тем как, по единодушному отзыву заведующих библиотеками, среди населения замечается глубокий интерес к современным событиям». В связи с этим смоленская губернская управа договорилась с редакцией газеты «Днепровский вестник» «о льготной высылке этой газеты для народных библиотек Смоленской губернии, взимая лишь плату за пересылку газеты по почте» . Это должно было частично решить проблему просвещения народа, так как почтовый тариф на пересылку периодических изданий был непомерно высок для крестьян: от 80 копеек в год при выходе одного-двух раз в неделю и не менее 1 рубля 20 копеек при более частых выходах2. После оплаты почтовых услуг даже самые дешевые газеты становились недоступными для крестьян.
1905 год стимулировал интерес к периодической печати не только вследствие революционных событий, но и русско-японской войны . Заведующий павленковской библиотекой Сычевского уезда Смоленской губернии сообщал в уездную земскую управу, что газеты в его библиотеке не выписаны из-за отсутствия интереса к ним крестьян, которые «до войны...газет почти не читали, за исключением в редких случаях «Сельского вестника», а в военное время стали выписывать и некоторые ежедневные издания, как то: «Свет», «Биржевые ведомости», «День» и некоторые другие, при этом их интересует исключительно военный отчет». Далее учитель-заведующий сообщал, что в большинстве случаев газеты выписываются на общественные средства и гораздо реже - частными лицами4.
Бесплатные народные библиотеки в деревнях открывались, как правило, в свободных помещениях земских училищ под ответственность учителей. Политическая благонадежность последних являлась обязательным условием подобного рода занятий. Так, в переписке дорогобужской уездной земской управы со смоленским губернатором в 1907 году вместо 22 предлагаемых к открытию сельских библиотек было разрешено открыть 18, так как учителя в этих селах «поддерживают тесную связь с лицами сомнительной благонадежности»1.
Определенным препятствием в приобщении крестьян к периодической печати являлось обязательное одобрение изданий ученым комитетом министерства народного просвещения. В ежегодный список одобренных комитетом газет и журналов попадало не более 2-5% их общего числа, преимущественно казенных и правых2.
В 1912 году московские власти по распоряжению из Петербурга провели кампанию по выявлению сельских и волостных правлений, выписывавших газеты «противоправительственного направления». Оказалось, что такие газеты выписывали некоторые сельские учителя, священники, церковные и сельские старосты и крестьяне. При этом особой популярностью пользовались такие аполитичные издания, как «Русское слово», «Русские ведомости» и «Биржевые ведомости»3.
Торговля крестьянами вразнос книгами, газетами и журналами также строго контролировалась не только налоговыми, но и административными органами. Подобное предпринимательство разрешалось лицам, умеющим в силу грамотности отличить дозволенную литературу от запрещенной. Например, в направлении канцелярии смоленского губернатора костромскому губернатору 25 октября 1913 года содержалась просьба «сообщить мне о поведении, нравственных качествах, судимости и политической благонадежности» крестьянина Костромской губернии Кинешемского уезда Василия Зайцева, решившего производить торговлю печатной продукцией в Смоленской губернии4.
Кроме того, характер прессы в целом мало соответствовал потребностям рабочих и крестьян. Для среднего обывателя газета «стала почти тем же, чем для него среди зрелищ служит кинематограф. Она дает ему мимолетное знание привычное развлечение. Читатель из народа...ищет в газете серьезного образовательного чтения»1.
При всем этом в 1909 году общее число читателей периодической печати достигло 30 - 35 миллионов человек, среди которых подписчики по почте составляли 4 миллиона. В 1913 году в Петербурге выходило 628 изданий, в Москве 297, в Варшаве - 246, в Риге - 87, в Тифлисе - 78, в Вильнюсе 77 .
В российской прессе наряду с изданиями ежедневной и ежемесячной периодичности выходили еженедельники. Это были компромиссные типы журнального издания, появившиеся в XVIII веке и достигшие в 50 - 60-е годы XIX века наибольшей популярности. У газет и журналов тогда было много общих черт, и еженедельник имел лишь одну особенность - выходил раз в неделю. Издатели определяли им самое различное предназначение: семейное чтение, самообразование, популяризация науки. К 1913 году почти треть системы русской журналистики составляли тонкие еженедельники3. Кроме того, эти издания адресовались разной аудитории, например, женской и детской.
Тем не менее преобладающим типом являлся ежедневник. На рубеже XX века в стране выходило 125 газет общественно-политического содержания4.
С лета 1912 года ускорилась подготовка нового закона о печати. Проект разрабатывался с 1907 года и предусматривал ответственность не только авторов и редакторов, но и издателей и владельцев типографий. Предполагалось усилить в определенных случаях наказания за нарушение закона. Не дожидаясь его принятия, премьер-министр В.Н. Коковцов 10 декабря разослал циркуляр против распространения в печати «враждебного отношения к отдельным лицам», рекомендуя всем министерствам срочно выступать с опровержениями и привлекать авторов «ложных сообщений» по обвинению в клевете».
Понимание обществом необходимости помощи фронту и освещение его в прессе
В начале Первой мировой войны в России началось общественное движение помощи фронту, больным и раненым и увечным воинам. Население чем могло, помогало им, посещало госпитали и лазареты, принося подарки и лекарства.
О самоотверженности различных слоев населения первых месяцев войны писала в своем дневнике мемуаристка В.И. Гедройц, работавшая в военном госпитале: «Более 30 дачевладельцев предложили свои особняки и полное оборудование для лазарета. Другие жертвовали деньгами, и в короткое время...30 лазаретов в Царском Селе были готовы к принятию раненых». Сделать вклад в общее дело было стремлением и делом чести представителей самых разных социальных групп. В том же дневнике есть строки об открытии нового госпиталя: «Открыть его предполагалось в сентябре, и за такое короткое время если и удалось выполнить это задание, то только благодаря тому внутреннему состоянию подъема, который охватил, казалось, все слои населения. И в самом деле, какие-то ф незнакомые купцы... приходил и и привозили мед для раненых, жертвовали муку, папиросы, конфеты, белье; раненых еще не было, но пожертвования сыпались, точно из рога изобилия»1.
Нужно отметить, что у купеческого сословия сбор пожертвований не носил спонтанного эмоционального характера. Отношение у него к войне являлось единством интересов класса, проявившееся еще в Отечественной войне 1812 года, ф когда купцы первопрестольной пожертвовали на нужды страны не менее 3 миллионов ассигнациями. Через сто лет упомянутое выше классовое единство проявилось вновь, только формы участия стали более сложными и масштабными. В 1914 году оно жертвует 9 миллионов рублей золотом через собственные организации и миллионы через другие организации. Деятельность представителей этого сословия в деле обеспечения всем необходимым больных и раненых воинов и их семей носила объединенный, централизованный характер. Социальный комитет из выборных московских купеческого и Биржевого Обществ и Биржевой комитет покрыли Москву сетью лазаретов, организовали подвижные лазареты, отчисляя крупные суммы на прочие нужды1. И это движение носило общенациональный характер. В августе Николай II принял городских голов со всей России, собравшихся в Москве для разрешения вопроса о помощи раненым2.
Население Москвы собрало миллион рублей на организацию врачебно-санитарной помощи армии и флоту, открыло кредит для помощи семьям запасных, призванных на фронт, организовало сбор пожертвований. Московские купцы обязались оборудовать лазареты и госпитали на 10 тысяч кроватей, создать курсы сестер и братьев милосердия на 1000 человек, открыть запись добровольцев -врачей санитаров и т.п. Уже в августе 1914 года на эти курсы приняли свыше 4 тысяч человек. В тот период оборудовали два санитарных поезда на 400 больных каждый, организовали шитье белья, а первое время 500 тысяч предметов для 20000 комплектов3.
Однако благотворительную деятельность купцов население склонно было воспринимать отнюдь не как заслугу перед отечеством. Причину роста цен, начавшегося уже в начале войны, связывали с алчностью торгово-промышленной группы, наживающейся на всеобщей беде. Рабочий И. Логинов образно выразил это в «Северном голосе»:
На словах религиозны, церковь Божью посещают, А на деле очень «грозны», цены каждый день меняют4.
Большевики давали более категоричную оценку подобной деятельности. Согласно листовкам РСДРП (б), движение в помощь фронту со стороны торгово-промышленных кругов маскировало их настоящие цели: «Истинный смысл войны заключается в борьбе за рынки, в грабеже стран... Из-за барышей, из-за прибыли капиталистов разразилась эта ужасная война» . В этом была доля истины.
Активное участие в движении помощи больным и раненым принимало и население провинции. Например, в Смоленске, одном из наиболее близких к фронту русских городов, предпринимались экстренные меры по организации лазаретов и размещению беженцев. На заседании губернского земского собрания «ввиду военного времени, переселения в Смоленск жителей с западной границы, затруднения путей сообщения и возможной необходимости использования зданий учебных заведений как для военных целей, так и для помещения госпиталей постановило ходатайствовать об отсрочке занятий в учебных заведениях Смоленска и даже о закрытии их для военно-санитарных надобностей. В заседании сего августа Смоленский Губернский Комитет Всероссийского Земского Союза помощи больным и раненым воинам также постановил ходатайствовать об отсрочке занятий в учебных заведениях города Смоленска как Министерства Народного Просвещения, так и Духовного Ведомства до 15 сентября в расчете, что за этот срок выяснится как роль, так и значение Смоленска в деле помощи больным и раненым воинам, устранятся другие выше указанные причины и выяснится, быть может, возможность продолжения учебных занятий, хотя бы для старших классов, во временных наемных помещениях»2. К 1 января 1915 года в Смоленской губернии действовало 58 лазаретов с 4832 койками. Из них 32 лазарета с 2890 койками находилось в ведении Всероссийского Земского Союза3.
Духовный порыв трудно, по крайней мере, сразу, ввести в русло продуманной организованности. В газете «День» читаем стихотворное свидетельство об этом порыве и желании помочь солдатам и армии:
А внизу шумит несметный люд.
У лотка, торгующего грушей Не пройти, товар с руками рвут!
«Землячок! Не хочешь ли!.. Откушай!..»1. В статье И. Жилкина «Среди раненых» приведены слова главного врача госпиталя о том, что население «приносит раненым виноград, яблоки,...печенье» , хотя мужчинам больше хочется колбасы с белым хлебом, и это при том, что питание в госпитале хорошее. Он же продолжает, что не хватает кроватей, матрасов и белья, и вот на это обществу следовало бы направить свою быструю и громадную помощь, так как главные заботы государственной власти обращены на войну. Из публикации можно узнать о том, что порыв сострадания к раненым сделал возможным размещение их в семьях. В очерке журналиста С. Ракшанина «Наш раненый» читаем: «Чуть ли не в каждой московской семье теперь есть новый желанный гость... Гостям его рекомендуют кратко: - Наш раненый»3. Журнал «Аполлон» сообщал, что в Петрограде 9 ноября освящен и открыт лазарет деятелей искусства, среди организаторов которого были Т.П. Карсавина, И.Е. Репин, А.К. Глазунов. В Москве же художниками А. Архиповым, В. Васнецовым и К. Коровиным организован комитет для устройства художественных выставок в пользу семей запасных4. В «Русском слове» присутствует иллюстрация упомянутых воспоминаний В.И. Гедройц о предоставлении дач и домов под лазареты для раненых теперь уже в Москве. Опасения по поводу возможного нежелания домовладельцев устроить лазареты в их домах оказались напрасными: «Для такого...дела можно и сбавить»5. Частная переписка подтверждает содержание публикаций прессы. В. Ходасевич в письме от 20 декабря сообщает Чулкову в Швейцарию: «Москва покрыта лазаретами. Лечат раненых и жертвуют денег, белья и всяких припасов много; делают это охотно и без вычур»6.
«Сибирская жизнь» отмечала, что участие в движении помощи фронту и раненым было подчас реализацией личностных потенций и одновременно элементом новизны в будничном однообразии, особенно у молодых людей. Когда на подводах, разъезжающих по городу для сбора пожертвований, студенты-кучера трубили в охотничьи рога, возникала аллюзия средневековых уличных представлений1.
Как бы ни хотелось газетам обойти один щекотливый вопрос, однако, можно предположить, возникающие в обществе разговоры давали неприятный осадок от знакомства с фактами спекуляции мошенников и проходимцев на массовом альтруизме и подъеме народного духа. Хотя в «Русской речи» говорится о подозрениях относительно незначительных акций, например, массовых сборов # молодежью папирос для армии, но корреспондент все-таки рекомендует спрашивать у сборщиков удостоверения общественных организаций . Это та ложка дегтя, которая, по опасениям автора, может испортить чистоту духовной устремленности людей. Для предотвращения подобного мошенничества департаментом полиции были предприняты определенные меры. Сборщикам пожертвований выдавались специальные удостоверения личности, оговаривающие полномочия их обладателей, например: «Удостоверение выдано...от Департамента Полиции...артисту императорских театров Григорию Григорьевичу Ге в том, что ему разрешено при условии соблюдения при организации сборов действующих правил производить кружечные сборы в пользу означенных двух лазаретов в ниже перечисленных городах,...с тем, чтобы кружки, доверенные Ге, опечатывались полицейской или жандармской печатью и...распечатывались при соблюдении установленного порядка, то есть составлении протокола о вынутой из кружки сумме денег, после чего деньги подлежат переводу в Петроград»3.
Отражение в прессе борьбы с «немецким засильем»
Накануне Первой мировой войны в России проживало более миллиона немцев, поселившихся в стране еще в XVIII - начале XIX веков. Поселения их были расположены в Поволжье, в южных губерниях, Бессарабии, на Украине. Особенно много их было в Прибалтике. Как правило, немцы представляли зажиточные слои населения. Когда началась война, то представитель немцев-колонистов в Государственной Думе наряду с другими депутатами 26 июля (ст. ст.) поддержали правительство России и одобрили все его мероприятия по подготовке к войне. Выступая с заявлением по этому поводу, Л.Г. Люц от их имени сказал: «Наступил час, когда все немцы,...верноподданные его Величества, сумеют защитить достоинство и честь великого государства и снять то оскорбление, которое могло быть нанесено одним предположением, что русско-подданные немцы могут изменить своему Отечеству...Ближайшее будущее покажет, как они сумеют постоять за то доверие, которое им было оказано раньше»1.
Еще до начала мировой войны, главным образом в связи с развернувшейся подготовкой к пересмотру невыгодного для России русско-германского торгового договора, в экономической литературе и в прессе была поднята кампания за освобождение от так называемого «немецкого засилья». Эта кампания выражала интересы части буржуазии, стремившейся избавиться от иностранных конкурентов, а также помещиков, скупавших значительные площади земель в южных губерниях. На усиление кампании влияла монополизация русского рынка дочерними предприятиями германских монополий химической промышленности и крупнейших электроконцернов2.
Война позволила открыть клапан для выхода накопившегося в разных слоях общества раздражения, которое называли протестом или неприятием «немецкого засилья». Это носило как характер порыва толпы, так и попытки научно-социального анализа и обоснования необходимости отчуждения от привнесенной извне и навязанной системы ценностей, в которых было немало немецких элементов. Проявление подобных настроений подтверждает генерал П.Г. Курлов: «С первых дней Россия и Германия допустили игнорирование толпой дисциплины, так как власти почти не препятствовали таким народным проявлениям, как разгром германского посольства в Петербурге и оскорбление в Берлине российского посла»3. В данном случае стихию толпы можно счесть явлением интернациональным, она не имела характера кампании. Усилия полицейской власти по прекращению разгрома немецкого посольства заслужили одобрительного отзыва даже такой традиционно оппозиционной газеты, как кадетская «Речь»: «Русское правительство и русское общество сумели обуздать вовремя вспышку слепой ненависти, проявившейся в разгроме германского посольства. На немецкие зверства мы отвечаем русской человечностью» . За этой публикацией стояло усилие сохранить признаки культурного облика нации и глубинная русская толерантность, давшая возможность длительного сосуществования 185 национальностям империи. О.С. Поршнева делала обобщающее заключение о сдержанном в целом отношении к немцам, ссылаясь на уральские источники: «Важной чертой общественных настроений на Урале как в первый период войны, так и в последующие, является отсутствие массового агрессивного шовинизма..., а также оскорблений в адрес немцев» .
Но свидетельств того, что и германофобия в России обретала последовательный характер, достаточно. В связи с этим журнал «Русское богатство» обращался к разуму соотечественников и призывал их к терпимости3.
Отторжение немецкого имело место в реалиях начальных месяцев войны. Все немецкое население России оказалось взятым на подозрение. Закрывались немецкие газеты, в том числе существующая со времен Петра I «Петербургская газета» («St. Petersburger Zeitung»). Некоторые органы печати, в первую очередь «Вечернее время», выходившее под редакцией Суворина, занималась разыскиванием немецких фамилий по всем ведомствам4. Эта кампания была первым зримым проявлением социальной и национальной розни во время войны. Переименовывались улицы городов, например, «Смоленский вестник» предлагал Немецкую улицу переименовать в Славянскую или в Торговую. Некоторые издания приветствовали переименование Петербурга в Петроград5.
Но откровенно радикальные призывы к неприятию всего немецкого не получили массового одобрения, слишком взаимосвязанными были в России две культуры. Понимание того, что знание языка и культуры другого народа необходимо, не оставляла здравомыслящих людей. Отношение с иронией и осуждением к некоторым эксцентричным моментам сконцентрировано в «Сибирской жизни», высмеивающей постановление педагогического совета гимназии: «Долой немецкий язык...запишите постановление в журнал»1. В «Вятской речи» говорилось о другом, постыдном, с точки зрения автора, факте: «Уволить всех земских служащих с немецкими фамилиями...Заявление члена Балыбердина приводит собрание в смущение» . Энергичного протеста у присутствующих это радикальное предложение не вызывает, однако единодушного одобрения тоже не находит, все испытывают неловкость и стыд. Многие законопослушные граждане допускали мысль, что ситуация военного времени, может быть, и требовала жестких решений в отношении немцев, но по-человечески принять им это было трудно. Кроме того, немало русских людей руководствовалось в повседневных контактах с немцами прагматическими соображениями. В переписке о лицах, привлеченных по обвинению в оскорблении государя императора и хранении нелегальной литературы, прокурор смоленского окружного суда писал «о произнесении оскорбительных выражений» находившимся в состоянии алкогольного опьянения крестьянином Андреем Пивоваровым, так как, по словам последнего, проценты в Государственном банке ниже, чем у некоего немца Шварца3.
В исследовании вопроса о «немецком засильи» стоит остановиться не только на отношениях между немцами и русскими, но также между немцами и латышами. А. Куприн в «Русском слове» пишет об отношениях между этими народами: «В состоянии максимального...напряжения сил находятся теперь бароны и латыши, господа и вчерашние рабы,...оросившие каждый клочок бесплодного края своим потом»4.
Латыши, если судить по этой публикации, почувствовали возможность реванша за свое подчиненное положение в предшествующие столетия. Не случайно, как пишет Куприн, «латыш идет на войну, как на настоящее, серьезное дело, которое обеспечит его маленькому народу земельный простор»1. Эта надежда подкреплялась законопроектом о ликвидации немецкого землевладения, согласно которому предлагалось воспретить его «в губерниях пограничных и прибрежных к Балтийскому, Черному и Азовскому морям...лицам иностранного происхождения, ф перешедшим в русское подданство из австро-венгерского и германского, а также.. .потомкам этих лиц по мужской линии»2.
В Риге, основанной немцами, которые в исследуемое время являлись значительной национальной группой ее населения, множество вывесок на немецком языке и немецкая речь показались кощунственными и для русских, и особенно для латышей. Издания, рассказывающие об истории и культуре ф Германии, тоже воспринимались как по крайней мере неуместные. Газета «Речь» поместила статью К. Чуковского «Судьи или подсудимые», в которой литератор возмущался одним из таких немецких изданий, календарем для народа, вышедшим в Риге3. То есть, по мысли автора, во время войны российские немцы не должны демонстрировать проявление откровенного интереса к своему прошлому. Ограничения массовости подобных изданий можно объяснить требованиями военного времени, но это «принималось эстами, а в особенности латышами, за победу над враждебными им немцами-помещиками»4.
Отражение в периодике раздражения ростом цен и дефицитом как проявлением системного кризиса в стране
Накануне мировой войны правительство России имело бездефицитный бюджет, большие запасы золота в Государственном банке, золотую валюту, свободный фонд в заграничных банках, накопленный за последние годы. Эмиссионное обеспечение золотом поднялось с января 1905 до января 1914 года с 1029,4 млн. рублей до 1669,7 млн. рублей на 1 января 1914 г. Наряду с кредитными билетами в обращении находилось значительное количество золота. В действительности же вся денежная система России была в состоянии неустойчивости и оказалась мало подготовленной к военным событиям, особенно к войне европейской и мировой. Несмотря на огромные запасы золота (Россия в этом отношении занимала третье место в мире), денежная система ее не имела под собой прочного экономического основания1.
Россия вступила в войну, имея меньший запас капиталов по сравнению с Германией. В первые дни после объявления войны возникла паника среди вкладчиков, которые вначале бросились в банки снимать свои вложения, но затем критический момент миновал и ситуация стабилизировалась. Правительство прибегало к помощи займов, и в стране в целом негативные проявления войны были несколько амортизированы . Тем не менее уже 20 июля в письме за подписью Гри из Москвы во Владикавказ присутствовал следующий прогноз: «Война разовьет страшную дороговизну» . Вступление в войну Турции в конце 1914 года и последовавшее за этим закрытие проливов Босфор и Дарданеллы блокировало морское сообщение России с внешним миром. М. Боголепов в статье «Война и международные экономические отношения» указывал, что «театром войны сделались важнейшие морские пути» . Архангельский и мурманский порты обладали ограниченными возможностями, а Владивосток был слишком далек от театров войны и промышленно-административных центров.
Периодическая печать оперативно отреагировала на рост дороговизны уже в самом начале войны. В «Сибирской жизни»5 причиной ее роста названа жадность торговцев. Хотя значительного роста безработицы еще не наблюдалось, однако рынок труда, судя по «Летучим заметкам» А. Галая в «Варшавском утре», давал меньше возможностей найти работу. Моральное состояние общества было поколеблено военными неудачами в Восточной Пруссии в августе 1914 года, и высокие цены воспринимались особенно тяжело. Уровень их изначально относителен, у людей с разным достатком различные представления о высоких ценах, но начавшаяся инфляция и военная нестабильность всемерно усложняли ситуацию. Это сказывалось на росте противоречий внутри страны. Об углубляемой войной эрозии отношений между социальными группами можно сделать вывод из фельетона «Дрова» в «Зауральском крае»:
Кто говорит нам потерпи: - Иль замерзай, или плати1!
В 1915 году, судя по публикациям, проблема обозначилась более резко. Хлеб к концу 1915 года вздорожал на 40%), масло - на 45%, мясо на 25% , сахар на 33%2. Отношение общества к росту цен проявилось отчетливее. В периодике увеличилось количество материалов по этой теме. В обзоре столичной печати департаментом полиции отмечалось, что продовольственному вопросу печать уделяет большое внимание, освещая его в негативном свете3. «Нива» констатировала, что возрастающая стоимость жизни становилась самым злободневным вопросом4. Газета «Якутская окраина» в «Очерках сибирской жизни» подтверждала наличие проблемы, отмеченной в столичном журнале: «Почти из всех городов Сибири раздались вопли о вздорожании продуктов»5.
Негативное отношение к домовладельцам, торговцам, извозчикам и всем, чьим видом деятельности являлось оказание различных услуг населению, нарастало. Например, в деле об анонимном заявлении крестьян Климовского завода Юхновского уезда смоленскому губернатору говорится «о поднятии местными торговцами цен на ржаной хлеб и предметы первой необходимости»6. Из фельетона В. Федоровича «К мародерам» в «Голосе Москвы» также можно сделать вывод, что недовольство растущими ценами обращалось прежде всего, на торговцев. Автор сравнивал их с мародерами, что соответствовало общественным настроениям7. Фельетон «Дороговизна жизни» в газете «Архангельск» сходен с упомянутой выше публикацией интонацией иронии и недоверием по отношению к торговцам, чьи ссылки на объективные причины роста цен не воспринимались покупателями: «И когда отчаявшийся потребитель обращается к «благодетелю» -торговцу с вопросом: почему же все эти продукты вздорожали, то получает стереотипный ответ: - Война-с!»1. В «Газете-копейке» с издевкой перечислялись представители так называемых беднейших социальных слоев: «Бедняк-лавочник, бедняк оптовый торговец, совсем бедный дровяник и нищий домовладелец» .
Рост цен на продукты первой необходимости тревожил жандармерию. Говоря о 1915 годе, командир корпуса жандармов В.Ф. Джунковский отмечал, что внутри империи между тем становилось неладно, росла дороговизна жизни, ощущался недостаток в подвозе продуктов и топлива, не хватало вагонов для перевозки хлеба, семян, скота и т.д. На этой почве легко могли возникнуть всякие внутренние осложнения, и надо было быть начеку, так как внутренние враги не дремали, извлекая из этого положения подходящую почву для своей агитации3. Подобные заключения из анализа действительности делали многие экономисты, например, известный в свое время специалист по рабочему вопросу И.Х. Озеров: «Удорожание жизни - это самый опасный агитатор, который делает ясным сложные явления жизни даже самой примитивной голове»4.
Изменения в работе железнодорожного транспорта, то есть первоочередность военных перевозок, значительное сокращение сообщения с внешним миром, уменьшение импорта, переход промышленности на выпуск военной продукции объективно сказывались на росте цен на необходимые товары и продукты.
Журнал «Летопись», анализируя экономическое положение в России, писал: «Сначала повышение касается привозных товаров и затем постепенно, благодаря связи между отдельными хозяйственными отраслями, захватывает все новые и новые категории товаров» . В «Волжском слове», рассказывающем о работе хлебной биржи, указывалось лишь на одну незначительную деталь, являющуюся важным звеном в общей цепи постепенного увеличения цены на хлеб - требование грузчиков прибавки к оплате их труда2. Рост цен на указанные категории товаров усиливал негативное отношение к тем, кто их реализовывал.
Отношение русских людей к «купчине толстопузому» не содержало в себе позитива и ранее, война же резко усугубила это отношение. Так как война для всех воюющих государств сопряжена с огромными государственными расходами, то русское правительство прибегло к усиленному выпуску бумажных денег, увеличивающих стоимость товаров и продуктов. Однако неприязнь обращалась прежде всего на тех, кто имел непосредственный контакт с населением. «Покупатели, злясь на дороговизну, срывают свое зло на продавцах»3.
Кроме торговцев, раздражителем общественного мнения стали извозчики, к услугам которых прибегали в основном представители среднего класса. «Голос Москвы» предлагаемые ими цены за проезд определяет как вольницу, то есть нарушение соответствия людей предписанному им социальному статусу: «Этот самый Ванька всего месяц назад преследовал всех, как оса...Сейчас Ванька стоит на углу и даже не оглядывается на подошедшего к нему пассажира4. То есть ситуация в отношениях между производителем и потребителем услуги изменилась на противоположную, и в отличие от недавнего времени, хозяином положения стал извозчик.
Непонимание трудностей этой работы со стороны населения было многолетним, о чем писал еще Г.И. Успенский в очерке «Извозчик с аппаратом»5. То есть горожане еще не привыкли к недоступности людей этого рода занятий и предлагаемой ими услуге. Подобное поведение извозчиков воспринималось одновременно и как карикатурное, и как нарушающее естественное распределение в исполнении общественных ролей. Популярная писательница Тэффи в «Русском слове» дополняет сказанное: «Овес-то нынче тридцать девять фунт...Ничего не понимают, а туда же, на извозчика лезут» . Из публикации можно представить, что горожане еще не привыкли к недоступности людей этого рода занятий и предлагаемой ими услуге. Материальные проблемы названной профессиональной группы были отдалены от клиентов, хотя некоторые издания освещали их. Так, «Гроза» за 30 октября и 1 ноября поместила письмо ломовых извозчиков о неудовлетворительной постановке дела как казенных, так и частных перевозок2.
В целом жизнь дорожала и ухудшалась по всем параметрам. Подобное общественное состояние способствует разобщенности и взаимному непониманию проблем окружающих. Закономерность в данном случае в том, что услышанными в первую очередь все-таки бывают не те, кто испытывает настоящие лишения, а те, у кого есть возможность заявить о своих нуждах в силу близости к власти и средствам информации.
