Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Официально-правовая точка зрения на мултанское дело
1 Отношение региональных и центральных органов власти к мултанской проблеме 49
2 Позиция центральных и епархиальных церковных властей в Мултанском деле 100
ГЛАВА II. Российская общественность и мултанский процесс
1 Роль провинциальной и центральной прессы в формировании общественного мнения в защиту мултанских вотяков 119
2 Мултанский процесс в российской периодике: проблемы и оценки 134
3 Деятельность В.Г.Короленко в Мултанском деле 179
Заключение 202-208
Примечания 209 - 233
Список источников и литературы 234 - 251
- Отношение региональных и центральных органов власти к мултанской проблеме
- Позиция центральных и епархиальных церковных властей в Мултанском деле
- Роль провинциальной и центральной прессы в формировании общественного мнения в защиту мултанских вотяков
- Мултанский процесс в российской периодике: проблемы и оценки
Отношение региональных и центральных органов власти к мултанской проблеме
При освещении данного вопроса в отечественной исторической литературе исследователи до сих пор ограничиваются ярлыком «организация кровавого навета на удмуртов», «сознательная фабрикация и симуляция самого преступления» со стороны царской полиции, судебно-следственных органов, местной администрации и правительственных кругов1.
Обоснованность этого упрека может подтвердить или опровергнуть только тщательное и объективное изучение материалов дела.
Обратимся к канве событий. Утром 5 мая 1892 г. в четырех километрах от села Старый Мултан на болотной тропе, которая соединяла деревню Анык с деревней Чулья, 12-летней крестьянской девочкой Марфой Головизниной был обнаружен лежащий человек, покрытый азямом . Девочка обошла его, решив, что он спит. На следующий день она возвращалась той же тропой домой и заметила, что азям был откинут, а у человека нет головы.
7 мая по извещению родителей Головизниной для производства дознания прибыл на тропу урядник В.Соковиков. Не составив протокола осмотра местности и положения трупа, он ограничился лишь донесением о случившимся судебному следователю 2 участка Малмыжского уезда, азям - крестьянский рабочий кафтан, зипун. отмечая, что «судя по оказавшимся в мешке при трупе документам, покойный был крестьянин с села Завода Ныртов Конон Матюнин, страдавший падучей болезнью»2. Азям к тому времени был заделан за лямки котомки. Для охраны трупа был поставлен караул из крестьян Аныка и Чульи.
Пристав 3-го стана Е.Тимофеев, прибыв на место 9 мая, ограничился общим ознакомлением с местом происшествия и положением трупа, отметив, что «голова была отрезана вместе с шеей почти у самых плеч, в грудной полости виднелась запекшаяся кровь, тогда как кругом такой крови не было, на животе несколько... коросточек буроватого цвета,... тело было одето в азям, за плечами находилась котомка»3 .
Присутствующие крестьяне из деревень Анык и Чулья сообщили приставу, что какой-то нищий с 4 на 5 мая ночевал в удмуртском селе Старый Мултан. Высказано мнение, что убийство - дело рук мултанских удмуртов, которые «замолили» нищего, т.е. принесли его в жертву своему богу. Мултанцы до сих пор сохраняли родовой быт в виде религиозного культа - принесение в жертву домашних животных, хотя и исповедовали христианство. Версия - предположение, основанная на народной молве, была подхвачена полицией. По мнению Л.Шатенштейна, уже с первых шагов следствия видна предвзятость мысли о совершенном жертвоприношении. Под влиянием крайнего увлечения слухами, по мнению историка, полиция стремилась во что бы то ни стало доказать наличие этого факта и отвергла все другие данные, которые ставили бы его под сомнение4. Однако в предположении Соковиков крайне осторожно высказался как относительно цели - «ради суеверия вотяками или же кладоискателями», так и способа изъятия внутренностей - «у живого с насилием или у мертвого»5. Впоследствии товарищ прокурора Н.И.Раевский отмечал, что «такое предположение, никого и ни к чему не обязывающее, само по себе, разумеется, не могло иметь никакого решающего значения на дальнейший ход дела»6.
Случайность, а не преднамеренность подхваченной версии подтверждает анализ поведения и работы урядника, пристава и следователя. По показаниям свидетелей, пристав Е.Тимофеев получил в деревне Чулья с рук сельского старосты взятку в размере ста рублей. После чего пристав распорядился перенести труп с земли Чульи, где он был найден, на землю Старого Мултана. Позже выяснилось, что он и с мултанцев требовал взятку, но получить её ему не удалось.
В первые месяцы эти должностные лица проявили в работе халатность, безразличие и непрофессионализм. Так, например, ими были оставлены без внимания детали таинственного переодевания трупа, протокол осмотра места происшествия составлен лишь месяц спустя. 13 мая судебный следователь Н.С.Казанский составил постановление о принятии дела к своему производству и пригласил уездного врача А.В.Минкевича для вскрытия трупа на 15 мая. 14 мая от врача последовала телеграмма: «Пятнадцатого не прибуду, уведомлю отношением»7. Обещанного уведомления в деле нет. Телеграмма не вызвала со стороны следователя никаких распоряжений, вскрытие трупа состоялось лишь 4 июня, т.е. месяц спустя. Минкевич был единственным врачом в уезде и находился постоянно в разъездах. Судебно-медицинская экспертиза констатировала лишь общее состояние трупа, причём поверхностно. Можно допустить, что врач не имел достаточной квалификации для судебной экспертизы или не придавал этому убийству особого значения. Молитвенный шалаш мултанца Моисея Дмитриева, где по предположению и был «замолен» нищий, четыре раза подвергался осмотру: 17 мая, 2 июля 1892 г., 16 и 17 августа 18 93 г. При этом шалаш не опечатывался и доступ в него не был воспрещён, каждый раз в нём находили новые улики. Корыто и полог М.Дмитриева со следами крови отправлены на экспертизу в Медицинский Департамент только в сентябре. Защитники мултанцев отмечали, что такая медлительность с отсылкой вещественных доказательств для химико-микроскопического анализа лишила возможности определить, принадлежит ли обнаруженная кровь человеку или животному: ко времени исследования кровяные шарики изменили свою форму и величину8.
По неизвестным причинам Казанский неоднократно прерывал ход следствия и отбывал без дальнейших распоряжений. Так продолжалось следствие до 1893 г. и уже направлялось к прекращению, пока к делу не подключился товарищ прокурора Сарапульского окружного суда Н.И.Раевский.
Позиция центральных и епархиальных церковных властей в Мултанском деле
В отечественной историографии Русская Православная Церковь до сих пор рассматривается как «главный виновник мултанской провокации». Наиболее ярко эта мысль прозвучала у классика удмуртской литературы, автора документально-художественного произведения «Старый Мултан» Михаила Петрова. Он создал отталкивающие образы вечно пьяных и развратных русских попов, с детства ненавидящих удмуртов и описал козни главы Святейшего Синода К.П.Победоносцева, который вместе с министром Муравьевым замыслил переселить удмуртов-бунтовщиков в Сибирь, для чего и понадобилось «подтолкнуть местную власть подбросить в удмуртский молельный шалаш чей-нибудь труп»143. Кстати, впервые версия об этноциде была озвучена в газете «Кировская правда» в 1937 г., а Петров воплотил её в романе в 1953 г. По мнению Е.Шумилова, кадровый чекист, райуполномоченный ГПУ «выполнял политический заказ на моральное уничтожение Церкви»144.
Между тем, говоря о позиции церковных властей, следует признать, что на сегодня это наименее изученный вопрос, т.к. их роль практически не отражена в источниках. Из немногочисленных мнений священников, озвученных в светской прессе, можно выделить следующие оценки происходивших событий. Те, кто допускал существование среди удмуртов ритуала человеческого жертвоприношения, считали, что в борьбе с языческими пережитками следует прибегать не к уголовным мерам. Известный церковный деятель протопресвитер А.А.Желобовский в своём интервью «Санкт-Петербургской газете» заявил, что «весьма возможно, что некоторые закоренелые в невежестве вотяки еще придерживаются того взгляда, что человеческие жертвоприношения угодны богу». Но в этом, мнению священника, нет ничего удивительного, так как «слишком недостаточное количество храмов в тех пунктах государства, которые населены инородцами»145. К этому сводятся заявления и многих других церковников. В самый канун третьего судебного разбирательства вятский священник К., в «Вятских губернских ведомостях» перечислив множество слухов, пришёл к выводу о необходимости, прежде всего, увеличивать число церквей и духовенства146.
Наиболее одиозная часть духовенства считала, что признание мултанцев виновными принесёт большие блага удмуртам и православной церкви. В «Вятском крае» один священник утверждал, что «если мы сами для себя докажем, что наши вотяки «не дики» и «не невежественны», то мы снова их забудем и снова оставим их пребывать в состоянии грубейшего двоеверия. Тогда мы не подумаем об открытии массы новых приходов с устройством новых храмов и с увеличением числа священников в инородческих приходах»147 . Именно по таким соображениям определенная часть духовенства считала целесообразным признать удмуртов каннибалами. Высказывалось даже мнение, «чтобы земство прежде утверждения новых школ занялось бы постройкой новых церквей и обеспечением духовенства жалованьем»148.
Часть представителей Русской Православной Церкви не поддерживала сторонников обвинения. Во время работы третьего суда в Мамадыше в журнале «Русский вестник» появилась большая статья под заголовком «Возможно ли существование человеческих жертв у современных вотяках». В ней автор К-ин попытался объединить существующий по этой проблеме материал и сделать собственное заключение.
С признанием человеческих жертвоприношений у вотяков, отмечено в статье, «неизбежно умаляется значение православной церкви». Между тем, автор, знающий лично этот народ, пришёл к выводу, что «по своим нравственным качествам вотяки... не хуже православных русских и верны православной церкви, к которой издавна принадлежат». В подтверждении своего тезиса он привёл свидетельства духовных лиц, хорошо знакомых с бытом вотяков. Используя официальные данные, автор подробно расписал численность, занятия и характер вотяков Глазовского, Малмыжского, Елабужского и Сарапульского уездов. Особо обращено внимание на Малмыжский уезд. Вопреки официальной версии обвинения, утверждавшей тяжесть неурожайных 18 91-18 92 гг., он отметил «сносность» этих урожаев. Говоря о религии удмуртов, К-ин ссылался на мнения авторитетных этнографов, принявших во время процесса сторону защиты: Кузнецова, Первухина, Верещагина, отмечавших сохранившийся культ жертвоприношения животных.
Исходя из личных наблюдений и отзывов, автор заключил, что «давно уже вотяки Малмыжского уезда Вятской губернии... обрусели..., мало, чем отличаются от русских». Человекоубийство как тяжкое преступление, замечено в статье, невозможно и у некрещеных вотяков, т.к. «по верованиям некрещеных вотяков..., каждый человек после смерти является к судье преисподнему..., который повергает в котел с кипящей водой тяжких преступников». Сам автор статьи расспрашивал вотяков о Мултанском жертвоприношении, и «большая их часть не без упрека удивлялась, как этому можно верить». К-ин не согласен с мнением Смирнова, утверждавшего, что «игры вотяков на реке есть пример переживания из той поры, когда рекам приносились человеческие жертвы».
Роль провинциальной и центральной прессы в формировании общественного мнения в защиту мултанских вотяков
Усилиями провинциальной прессы борьба против произвола и беззакония властей, производивших следствие, началась сразу после вынесения первого обвинительного приговора. Как вспоминал журналист А.Н.Баранов: «Дело захватило нас целиком, и мы, возмущённые и потрясённые, решили, во что бы то ни стало перенести дело в печать, осветить его возможно ярче, чтобы ясно показать его подкладку»1. В Вятке в это время стали издаваться частные газеты, которые обратили внимание на Мултанское дело. После отмены Сенатом первого обвинительного приговора в мае 1895 г., «мы вздохнули с облегчением, - писал Баранов, - и нам казалось, что первый, самый тяжелый этап Мултанского дела пройден. Мы не сомневались, что суд примет во внимание все указания Сената, вызовет свидетелей защиты, даст возможность выяснить сущность явно нелепого, возмутительного дела»2. Появилась надежда, что наука и пресса станут объективно освещать события.
Однако после первого суда (18 94 г.) Мултанским делом интересовались мало, ограничиваясь перепечаткой известий официального характера, сенсационных статей Бабушкина. Известный публицист, с 18 94 г. сотрудник редакции журнала «Русское богатство» и идеолог либерального народничества С.Н.Южаков лишь выразил сочувствие вотякам, не оспаривая факта убийства Матюнина и причастности к этому мултанцев3. В защиту вотяков высказался этнограф П.М.Богаевский, выступив в феврале 1895 г. в Обществе любителей естествознания, антропологии и этнографии в Московском политехническом музее.
Важным условием создания благоприятного общественного мнения в поддержку вотяков, стала необходимость привлечь к этому делу прогрессивных людей. Большую роль в этом сыграла инициатива местных земских служащих А.Н.Баранова и О.М.Жирнова, которые отправили свои статьи в местные издания. 4 мая 18 95 г. «Вятский край» опубликовал корреспонденцию Баранова о том, как было сфабриковано Мултанское дело. В той же газете Жирнов рассказал об издевательствах полиции над обвиняемыми и свидетелями в период производства дознания по делу4. О несправедливости обвинительного приговора мултанским вотякам написал «Казанский телеграф»5.
Одним из первых, после выхода отчёта Жирнова, откликнулся журнал «Русское богатство», где была опубликована новая статья С.Н.Южакова. Разобравшись в обстоятельствах дела, автор, в духе «теории малых дел», высказал, что «крайне нужно для спокойствия и для справедливости того далёкого края нелицеприятное расследование науки, и снаряжение для этого специальной научной экспедиции». Сам публицист не утверждал, что было ритуальное убийство, по тем соображениям, что «допустив недосказанное ещё существование среди вотяков человеческих жертвоприношений», можно «вызвать целый ряд вполне несправедливых обвинений». По мнению Южакова, если научное исследование выяснит, что кровавых ритуалов не существует, то оно должно объяснить те верования, которые могут привести к таким диким преступлениям, как убийство Матюнина. Одним из первых в либеральной прессе публицист заговорил о необходимости «света просвещения в этом отдалённом, глухом и скудном крае». Он также задавался вопросом, разве виноваты эти «дикари», что полтысячелетия называясь христианами, они остались «жалкими, суеверными, дикими язычниками»6.
«Русское богатство» обратило внимание читателей и на общественно-политическую основу обвинения мултанцев. «Помимо чувства справедливости по отношению к подсудимым, - отмечалось в журнале, - здесь затронуто чувство справедливости к целой народности. Создаётся прецедент, несомненно, возбуждающий враждебные чувства к вотякам в местном русском, татарском и чувашском населении», «межплеменную вражду»7.
Между тем местная пресса на своих страницах подняла вопрос об ответственности профессиональной газеты и этике журналиста в освещении такого необычного дела как Мултанское. Критика была направлена в адрес газеты «Волжский вестник», опубликовавшей «ребяческий лепет» Бабушкина без комментариев и тем самым признавшей себя «солидарной с г. журналистом». «Не сам по себе важен в этом случае г. Бабушкин, - писал «Вятский край», - но важно то, что нынче таким г. Бабушкиным особенный простор, ... их «бойким перьям» открываются столбцы таких газет, как «Волжский вестник», которая ещё в недалёком прошлом считалась одной из лучших провинциальных газет»8. «Вятский край» подчеркнул, что в Мултанском деле «не так страшно невежество вотяков», сколько поголовное невежество господ, в том числе и местной газеты, которая по одному обвинительному акту судит об этом вопросе с такой же развязностью, как и в вопросе о какой-нибудь городской мостовой9. «Казанский телеграф», «Вятский край», «Нижегородский листок», вставшие на сторону вотяков, занимались опровержением статей И.Бабушкина, «которые вместо служения истине», представляли собой «одно жалкое ремесленничество» и «содержащие предрассудок толпы»10. Пытаясь разъяснить значение «нелепых, тёмных «слухов», рассеять роковой предрассудок», эти газеты представляли Мултанское дело как провокацию со стороны судебно-следственных властей и взывали к писателям, учёным, этнографам, чтобы те обратили внимание на «вопиющее дело и осветили его светом науки»11.
Мултанский процесс в российской периодике: проблемы и оценки
В отношении данной проблемы активно высказывалась местная пресса. Именно здесь появились статьи, разоблачающие деятельность полиции. В «Вятском крае» была опубликована заметка о методах дознания, применяемых во время следствия. Заметка была так остра, что пристав
Н.А.Шмелёв подал иск против редактора газеты А.Лашкевича, обвиняя его в дезинформации43. Много откликов в печати вызвало сообщение в отчёте О.М.Жирнова об истязаниях, которые применялись полицией по отношению к обвиняемым и свидетелям. «Нижегородский листок» указал на необходимость тщательного и беспристрастного следствия всех злоупотреблений во время производства дела44.
После оглашения дела во всех подробностях в отчёте, составленном Короленко, печать с полным единодушием осудила полицию, следствие и приёмы дознания. Газеты требовали расследования пыток, разоблачения приёмов следствия и суда. По мере кассаций Сенатом обвинительных приговоров обращали внимание на это необыкновенное дело с его исключительными следственными порядками издания разных направлений: «Вестник Европы», «Неделя», «Новое время», «Русский вестник», «Московские ведомости», «Русские ведомости». Кассация приговоров дала повод для разговоров об отношении судебных властей к высшей судебной инстанции, о поддерживающей суд «силе» и о «войне магистратуры с Сенатом».
Обер-прокурор Сената А.Ф.Кони, оценивая приговоры Сарапульского окружного суда подчеркнул, что «главный грех производства по настоящему делу состоит в забвении судом основной черты (дела - Л.И.) - его широкого бытового значения и в разнообразных помехах, которые ставились... его всестороннему исследованию и освещению45. Кони заставил задуматься над причинами, которые привели к многочисленным злоупотреблениям и нарушениям среди судебной власти. Результатом этого были высказывания в печати о необходимости пересмотра и изменения существующей системы судебного следствия и судопроизводства. «Вятский край» высказал предположение, что все «старания» чиновников в этом деле носили карьеристские цели46.
Однако если местная пресса, в основном, лишь активно растиражировала слова Кони в своих газетах («Казанский телеграф», «Нижегородский листок», «Вятский край»), то «Мир Божий» конкретно высказался о «необходимости коренным образом менять условия следственной процедуры, пока не будет введена защита в предварительное следствие, как теперь она участвует в судебном»47.
«Русское богатство» особо обратило внимание на смещение стадий уголовного процесса и превышение полномочий следственными органами. В журнале отмечалось, что полицейское дознание было растянуто на четыре с половиной года и своими незаконными действиями, с применением «старинного пристрастия», поглотило «законное предварительное следствие», «вотяков судили, приговаривали, сенат кассировал, судили вновь, а полицейское дознание всё продолжалось»48. По мнению журнала, при ведении дела были грубо нарушены судебно-следственные порядки.
Н.И.Раевский пытался опровергнуть газетные статьи, излагающие подробности «пыточного дознания». Во время второго судебного разбирательства в Елабуге, он назвал «нелепостью» обвинения, выдвинутые «с единственной целью опорочить действия полиции, производившей дознание». Раевский не допускал допросы с пристрастием, говорил о том, что ни один полицейский пристав не позволит себе такого, в противном случае он давно бы «сам сидел на скамье подсудимых»49. Надуманность подобных заявлений была очевидна. О дознании товарища прокурора громко и широко говорила печать. Даже местные губернские ведомости писали о непозволительных приёмах, используемых полицией. Пристав Шмелёв давал для этого повод, часто на публике рассказывая о том, что, добиваясь нужных показаний, он кормил свидетелей одной селёдкой и не давал воды. После Елабуги под давлением прессы местная администрация назначила официальное расследование по поводу действий урядников и пристава.
Столичный адвокат Н.П.Карабчевский, принимавший непосредственное участие в судьбе вотяков, заметил, что «всё предварительное следствие по этому делу было рядом ошибок и постоянных запозданий». Он указал частные детали: труп был найден на дороге 5 мая, а первый протокол наружного осмотра его был составлен полицией 10 мая; затем труп хоронили где-то в яме, вне контроля судебной власти; судебный следователь приступил к осмотру и вскрытию трупа только 4 июня, и т.д.37." Давая оценку непрофессиональной деятельности полицейских чинов, Караб-чевский выделил три этапа. Первый он связывал с деятельностью местного урядника Соковикова и волостного старшины Попугаева. «Они тщательно охраняли труп, позволяли проветривать его, чистить веником». Они же приняли версию аныкских крестьян о том, что убийство нищего - это «вотское дело». Второй этап дознания связан с местным приставом Тимофеевым, который «всюду запаздывает». Пристав поддержал версию подчинённых, однако «если бы было подсказано название другого села, г. Тимофеев сменил бы только земских лошадей и поехал бы дальше». «В этот период дознания в сущности ничего нового не открывается». На третьем этапе появился пристав Шмелёв, который славился «сыскным рвением». Он привнёс свои приёмы - превышение власти, угрозы, насилие, «медвежью присягу»50.
