Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Источники и историко-археологическое изучение Горно-Ассинской котловины (40-е годы ХVIII века – 2013 год) 15
1. Обзор источников 15
2. Основные этапы историко-археологических исследований в Ингушетии 24
Глава II. Некоторые аспекты этнополитической истории ингушей XIII-ХV вв 65
1. Об участии ингушей в политических событиях XIII-ХIV веков 67
2. Основные этнокомпоненты в этногенезе средневековых ингушей ..79
- Закавказский этнокомпонент 86
- Кочевнический компонент в составе предков ингушей 89
- Иные группы населения 92
Глава III. «Профессиональная» специализация горского общества и конфессиональная ситуация в нем (по материалам Келийского и Шуанского некрополей XIII-XIV вв.) 95
1. О социальной дифференциации в горском обществе 95
2. Причины изменений социальной и общественной структуры ингушского общества в XIV-ХV веках .117
3. Общая характеристика поселений и башен горной Ингушетии и система внутренней организации горского общества рассматриваемого времени 122
4. Особенности системы религиозных воззрений населения горной Ингушетии XIII-ХIV вв 126
Глава IV. Внешние и внутренние факторы процесса имущественно - социального расслоения и феодализации горского общества 132
Заключение 163
Список литературы
- Основные этапы историко-археологических исследований в Ингушетии
- Основные этнокомпоненты в этногенезе средневековых ингушей
- Причины изменений социальной и общественной структуры ингушского общества в XIV-ХV веках
- Особенности системы религиозных воззрений населения горной Ингушетии XIII-ХIV вв
Введение к работе
Актуальность темы обусловлена разными причинами - с момента появления одного из первых упоминаний (1791 г.) об ингушах («ингушоф») в отечественной историографии (J.J.Gmelin) как обитателей горной зоны Восточного Придарьялья и вплоть до конца ХIХ в. тема эпизодически привлекала внимание к себе: (Ч. Ахриев; Л. Загурский; И. Пантюхов; Г.А. Вертепов; Н. Грибовский; Е. Россикова; В.П.Христианович; И. Бороздин; Н.Ф.Яковлев; Е.М.Шиллинг; Б.К. Далгат; Г. Мартиросиан и др.). Лишь в середине ХХ в. д.ин., проф. Е.И. Крупнов разрабатывает исчерпывающую на тот период историко-археологическую «схему» этнополитической и хозяйственно-экономической деятельности древних (1960 г.) и средневековых (1971 г.) предков современных ингушей. Масштабные, комплексные исследования в высокогорной Ингушетии (1980-е гг.), дали массовый и разноплановый историко-археологический и этнографический материал, до сих пор еще не введенный полностью в научный оборот. Он и побуждает не только вернуться к основным выводам Е.И. Крупнова и его преемников, но и сделать основной упор уже на новую источниковую базу.
Во-вторых, в советское время до 1990-х гг. Ингушетия являлась составной частью Чечено-Ингушской АССР, что определяло неразрывный и обобщающе-суммарный подход в изучении истории чеченцев и ингушей не только на уровне «Очерков истории ЧИАССР» (1969 г.). Разделение единой республики на Чеченскую и Республику Ингушетия - объективно определяет насущную актуальность в более углубленном изучении истории собственно ингушей и чеченцев, включая и средневековый период их бытия. Необходимость исследования проблемы в русле отечественной истории объясняется потребностями дальнейшего развития подхода: «без истории провинций нет полноценной истории России» (Л.И. Кузеванов). В силу своей специфики, тема стоит в ряду наиболее важных и актуальных научных проблем кавказоведения как составной и неотъемлемой части истории России эпохи средневековья, а также динамики и содержания русско-северокавказских связей и отношений.
Объектом исследования является население компактного в природно-ландшафтном отношении микрорегиона Северного Кавказа, расположенного в восточной части Придарьялья, прилегающей к Дарьяльскому горному проходу, с системами общественного, социально-экономического, политического устройства и культурно-конфессиональной обстановкой в XIII-ХV вв.
Предметом исследования являются лаконичные сведения письменных источников и другие артефакты археологического и фольклорно-этнографического происхождения, позволяющие всесторонне анализировать этнокультурную специфику населения Горно-Ассинской котловины рассматриваемого времени, систему его хозяйственно-экономического развития, характер «профессиональной» организации горцев и особенности конфессиональной обстановки. Опора на археологические данные, связанны с 1 тысячей погребенных Келийского и Шуанского некрополей, с преимущественно общеисторической интерпретацией информации, реально отражающей системы различных прижизненных обычаев и традиций XIII-ХV вв., открывают дополнительные возможности. Этот же материал нередко компенсирует лапидарность известной базы письменных свидетельств.
Целью работы является комплексный анализ и характеристика различных сторон и аспектов этнокультурной, хозяйственной и конфессиональной истории горноингушского общества в XIII-ХV вв.
Задачи исследования, вытекающие из поставленной цели: 1. Определение конкретных этнокультурных групп населения региона, в силу политико-экономических условий эпохи влившихся в местную этническую среду, и определение характера их взаимоотношений. 2. Определение географии и описание системы взаимоотношений горцев региона с соседями из Закавказья и золотоордынских равнин. 3. Определение особенностей базы местных «экономик» как основных факторов в процессах имущественного и социального расслоения горноингушского общества и его деформаций. 4. Характеристика основных, ныне улавливаемых, «профессиональных» занятий горцев. 5. Изучение особенностей конфессиональной обстановки в микрорегионе. 6. Анализ степени самодостаточности и потребностей горского общества в его жизнедеятельности.
Географические рамки исследования определяются конкретным расположением исследуемой Горно-Ассинской котловины. Вдоль правого берега Верхнего Терека, изучаемая территория отделена от предгорий и равнин скалистыми и труднодоступными хребтами – Мяат-Лам и Цей-Лам. На юге территория подходит к подножию Главного Кавказского хребта, в сторону которого выводят несколько боковых ущелий. На востоке она ограничена глубоким и труднодоступным ущельем р. Ассы, выходящим на равнину. На западе рассматриваемая территория ограничивается ущельем р. Армхи, выходящим из Джейраховского ущелья, где она впадает в р. Терек.
Хронологические рамки исследования определяются изучаемым материалом – свидетельствами письменных источников (начало XIII - начало XV вв.). К этому отрезку времени относятся и используемые археологические объекты, включающие в себя, к тому же, выразительную нумизматическую коллекцию, которая определяет как нижнюю, так и верхнюю хронологические рамки.
Источниковая база разнообразна, хотя и неравноценна по количеству имеющихся и используемых источников – это отрывки и извлечения из письменных источников восточного, закавказского и европейского происхождения. Такие сведения согласуются с археологическими материалами, накопленными за все время с ХIХ в.( В.И. Долбежев, В.Ф. Миллер, Л.П. Семенов, Е.И. Крупнов, В.Б. Виноградов, В.А. Кузнецов, В.И. Марковин, М.Б. Мужухоев, Д.Ю. Чахкиев, Р.А. Даутова, Х.М. Мамаев, С.Н. Савенко, Е.И. Нарожный, У. Гадиев). Наиболее репрезентативным является материал охранно-спасательных археологических исследований 1987-1988 гг. из зоны строительства Кавказской перевальной железной дороги (далее - КПЖД), любезно предоставленный нам авторами тех исследований (С.Н. Савенко и Е.И. Нарожный). Не менее важны нумизматические источники XIII-ХV вв. из высокогорной Ингушетии и фольклорно-этнографические, топонимические данные.
Степень изученности проблемы. Несмотря на то, что несколько существующих монографических изданий ХХ - начала XXI вв. являли собой опыт обобщения знаний по проблеме, они построены в рамках господствовавшей в то время «формационной» истории. Другие - с доминирующим акцентом в сторону явного удревнения и «героизации» отдельных проблем местного исторического процесса. В преобладающих случаях период XIII-ХV вв., в силу ограниченности источниковой базы, рассматривается в самых общих чертах, по-прежнему демонстрируя потребность в специальном и отдельном изучении. В кандидатских и докторских диссертациях изучалась система доисламских воззрений средневековых предков ингушей (Н.Н. Бараниченко), различные категории средневекового вооружения и проблемы военного дела (Д.Ю. Чахкиев; А.В. Сальников), материальная культура горцев и их культовые сооружения (М.Б. Мужухоев), комплекс инновационных (Восток-Запад) заимствований в материальной культуре (Е.И. Нарожный). Но и они не ставили целью создание исчерпывающей истории горной зоны и ее населения XIII-ХV вв., не решила их и недавно опубликованная «История Ингушетии», тем самым диктуя подобную потребность и демонстрируя степень изученности проблемы на сегодняшний день.
Методология исследования: основным методологическим принципом является принцип историзма, комплексный и системный подходы к рассматриваемым аспектам и проблемам в целом, позволяющим познать анализируемый объект как определенное множество элементов, взаимосвязь которых обуславливает целостные свойства этого множества. Используются и другие, традиционные для современной исторической науки методы: историко-системный метод, позволяющий проследить взаимосвязь исторического развития высокогорной Ингушетии с внешним миром; историко-сравнительный, выявляющий специфические особенности существования населения высокогорья и его место в системе взаимоотношений Золотой Орды и Грузии, с Хулагуидами Ирана, а также историко-генетический метод, раскрывающий особенности и преемственность традиционных систем существования населения горной зоны и адаптации его к новым условиям эпохи.
Основные защищаемые положения:
1. В рассматриваемый период высокогорье Ингушетии становится зоной активных «выплесков» равнинно-предгорного (оседлого и кочевого) населения из Восточного Придарьялья, а также Закавказья, растворившихся в местной среде. Внешние угрозы приводят к заметной консолидации населения Горно-Ассинской котловины, где наблюдается своеобразный «демографический взрыв».
2. Будучи относительно самодостаточным социально-экономическим, политическим и культурным организмом с необходимым комплексом условий для своего дальнейшего эволюционного развития, горское общество оказывается в ситуации, во многом определившей их явные потребности в торгово-обменных контактах с окружающим миром.
3. Расположение изучаемой территории между владениями Золотой Орды и Грузией, находившейся в вассальной зависимости от Хулагуидов Ирана, определило различные возможности активного участия населения Ингушетии в военно-политической активности Грузии и в системе противоречивых Хулагуидо-Джучидских взаимоотношений, обусловивших заметные изменения в социально-экономической жизни горского общества.
4. Приток нового населения в горы значительно расширяет ремесленную базу и характер занятий горцев, что способствует дальнейшему изменению социально-имущественного статуса населения, вызывая деформацию традиционных устоев общества.
5. Процессы и явления рассматриваемого времени стали основными причинами изменений, определивших специфику социально-экономического, политического и культурного развития горной Ингушетии последующего времени.
Практическая значимость работы определяется тем, что на фоне уже имеющихся взглядов, она отражает некоторую полифонию точек зрения в оценке путей и условий развития горского общества. Выводы автора могут быть востребованы в дальнейшей научно-исследовательской работе, при подготовке новых обобщающих исследований по истории средневековых ингушей в контексте истории России, в изучении истории русско-северокавказских связей и связей с окружающим миром. Полезными они могут оказаться в кавказоведческой и краеведческой деятельности, при организации учебного процесса (лекционные курсы, спецкурсы по «Истории Ингушетии» и соответствующих разделов по истории России), а также в музейно-экскурсионной практике, ныне являющейся одним из наиболее приоритетных направлений в современной социально-экономической жизни республики.
Апробация: Основные положения диссертации апробированы в докладах (самостоятельно и в соавторстве) на научных конференциях различного уровня: студенческих, аспирантско-студенческих, межрегиональных, всероссийских и международных. Было опубликовано несколько рецензий на тематические издания, прямо относящиеся к проблематике нашего исследования. Основное содержание диссертации отражено в 25 публикациях общим объемом более 10 п.л.
Структура исследования и его основное содержание
Основные этапы историко-археологических исследований в Ингушетии
Рассматривая историографию проблемы, автор работы столкнулся с тем, что историографическое изучение отдельных этапов и аспектов истории территории всей бывшей Чечено-Ингушетии предпринималось не один раз. Это были отдельные, но давно уже нуждающиеся не только в обновлении, но и в специальном, новом изучении разделы, несмотря на то, что нашими предшественниками сделано уже немало. Мы имеем в виду соответствующие историографические разделы в двух монографиях Е.И. Крупнова, в давней монографии В.Б. Виноградова и В.И. Марковина, в двух книгах М.Б. Мужухоева, в работах Д.Ю. Чахкиева, а также и в нескольких публикациях В.Б. Виноградова и Е.А. Асеевой. Есть они и в работах других авторов, среди которых следует указать и на историографические обзоры, предпринятые Р.М. Мунчаевым, М.Х. Багаевым, Х.М. Мамаевым и У.Б. Гадиевым. Все вышеуказанные историографические работы не представляют собою исчерпывающего анализа всего историографического наследия с момента зарождения научного интереса и вплоть до настоящего времени. К тому же акцент в них делается на археологический материал, что вполне понятно, поскольку интересующий нас процесс научного познания истории высокогорной Ингушетии, за редким исключением, базируется именно на археологическом материале.
Опираясь на накопленный опыт историографических обзоров и учитывая его позитивные наработки, все же необходимо внести некоторые коррективы. Прежде всего, это касается временных рамок основных этапов такого изучения.
Е.И. Крупнов, В.Б. Виноградов, В.И. Марковин, М.Б. Мужухоев, Д.Ю. Чахкиев и другие современные авторы вполне справедливо историю зарождения научного интереса к археологическим объектам нынешней Чечни и Ингушетии, впрочем, как и их предшественники ХIХ-ХХ веков, связывают с ХVIII столетием. Сначала В.Б. Виноградов и В.И. Марковин, а вслед за ними и Е.И. Крупнов, рассматривая данный аспект проблемы, полагали: «Первыми учеными, посетившими отдельные районы Северного Кавказа, в том числе и западную часть Чечено-Ингушетии, были академики Российской Академии наук И. А. Гюльденштедт (1770-1773 гг.) , П. С. Паллас (1793 и 1794 гг.) , Г. Ю. Клапрот (1807-1808 гг.) и другие. Все они не ставили перед собою специальных археологических целей, не производили раскопок, а занимались общим историко-этнографическим описанием быта горцев Кавказа, в том числе осетин и ингушей. К такой оценке роли вклада иностранных ученых, оказавшихся на службе в российской академии наук ХVIII века, следует добавить и наблюдения академика Арн. Чикобавы. Он, в частности, отмечал, что перед поездкой на Кавказ все выше перечислявшиеся ученые, И.А. Гюльденштедт и П.С. Паллас, помимо всего, лично от Екатерины II, имели четкую установку по необходимости сбора еще и лингвистического материала в горах Кавказа. Этот материал, по примеру представителей «французского Просвещения», российская императрица собиралась использовать в, якобы, планировавшемся ею «Словаре» по лингвистике горских народов Российской империи. Арн. Чикобава свидетельствует: И.А. Гюльденштедт и П.С. Паллас справились с заданием великолепно, и императрица искомый материал от них получила. По свидетельству современника Екатерины II Л.Ф.Сегюра, отчетные материалы П.С. Палласа российская императрица не просто получила, а приобрела у П.С. Палласа за кругленькую сумму. Что же касается отчетов Г.Ю. Клапрота, они оцениваются различно, особенно после опубликования нового русскоязычного перевода его «Путешествия..». В последнее время появились необоснованно восторженные оценки этих описаний, как отмечается, отличающиеся, якобы, значительной конкретикой и пространностью. Если А.В. Пачкалов и Э.Д. Зиливинская склонны относиться к ним с большим доверием, то Арн. Чикобава пишет о том, что сведения Г.Ю. Клапрота носят компилятивный характер, находя им многие «аналогии» в работах предшественников. С ним солидарны другие современные специалисты. Помимо этого ныне есть все основания и для некоторого удревнения начального этапа изучения региона. Здесь мы, в первую очередь, укажем на относительно новые периодизации историографического наследия, напрямую увязанные с динамикой российско-кавказских взаимоотношений. Наиболее удачным опытом стало совмещение периодизации российско-северокавказских взаимоотношения в версии К.Ф. Данилова и рубрикации историографии истории Северного Кавказа, предложенной Е.И. Нарожным. Этот опыт вполне приемлем и для нас.
Первый этап истории изучения проблемы по той периодизации ограничивается периодом с 1740-х годов – вплоть до 1881 года, т.е. с момента начала изучения северокавказских древностей в регионе, начатого тогдашним астраханским губернатором В.Н. Татищевым, и вплоть до V-го Археологического съезда в России, оказавшегося знаковым для изучения интересующего нас микрорегиона.
В 1741-1742 г. В.Н. Татищев был назначен на должность астраханского губернатора ; наряду с выполнением своих непосредственных обязанностей губернатор снаряжает на р. Куму художника М. Некрасова и «кондуктора инженера инженерного корпуса» А. Голохвостова для зарисовки архитектурных остатков на р. Куме и снятия плана «на пять верст». Все материалы В.Н. Татищев отправляет в РАН. Год спустя к губернатору в Астрахань прибывает другой геодезист Сергей Счелков, который снимает план «целого степного городка от Астрахани до Сулака». Помимо «Тюменского городка» на нижнем Тереке и Маджара, он побывает в Дагестане («Андреев-городок»), «в Тартубе» -Татартупе и на «Юлате» (в чегемском ауле Уллу-Эльт) . Позднее в Западной Европе литографию М. Некрасова с видом на маджарские мавзолеи публикует С. Бюшинг . Упоминает он и о карте «степного района от Астрахани до Сулака» С. Счелкова, которая позже попадет к С.Г. Гмелину во время его поездки в Персию . Благодаря С. Счелкову В.Н. Татищев вносит дополнения и в сведения «Книги Большому Чертежу», в одной из редакций которой (ХVIII в.) на реке Куме появляются конкретные подписи к развалинам золотоордынского времени. Впоследствии часть отчета С. Счелкова из архивов РАН (?) окажется и в бумагах российской императрицы Екатерины II, которые с ее автографом (1768 г.) будут опубликованы в 1906 г. На фоне такого «наследия» В.Н. Татищева нет никаких прямых данных о том, что и территория современной Ингушетии оказалась в сфере научных интересов экспедиций, им снаряженных. Тем не менее, очевидный факт пребывания С. Счелкова, геодезиста, присланного губернатору РАН, на территории Восточного Придарьялья и обследование Татартупа вполне дают определенный повод надеяться на появление новых материалов, связанных и с Ингушетией.
Основные этнокомпоненты в этногенезе средневековых ингушей
Основные этапы зарождения, становления и развития современной ингушской народности были установлены и изучены Л.П. Семеновым, Е.И. Крупновым, В.П. Алексеевым, с которыми солидаризировался М.Б. Мужухоев. Исследователи проследили основные этапы развития предков ингушей, констатируя при этом различные их названия в письменных источниках. Наиболее ощутима в этом процессе этногенеза «заметная роль северокавказских аланов», вокруг которой сегодня развертываются особо острые дискуссии. Суть данной проблемы заключается в том, что еще в ХIХ веке во время археологических работ в высокогорье Ингушетии были обнаружены отдельные катакомбы и целые катакомбные могильники, сопоставленные с северокавказскими аланами. Эти открытия были подтверждены Л.П. Семеновым, Е.И. Крупновым, М.Б. Мужухоевым, В.Б. Виноградовым, М.Х. Багаевым и другими. В целом ряде случаев, рядом с раннесредневековыми катакомбами были обнаружены грунтовые захоронения и каменные ящики. В результате появились предположения о том, что к ХIII веку в Ингушетии аланские катакомбы практически исчезают, уступая место грунтовым ямам и ящикам. Этот процесс объясняют тем, что аланы были ассимилированы местным горским населением, хотя существует и другая точка зрения, обоснованная В.А. Кузнецовым. Как считает этот автор, аланские катакомбы свидетельствуют о постепенном «продвижении» катакомб вглубь горных ущелий, а их исчезновение связано с тем, что аланы постепенно ассимилируют местное население, результатом чего и стала смена катакомб на грунтовые ямы и каменные ящики. Между тем, судя по другим наблюдениям, высказывавшимся В.И. Долбежевым, В.Ф. Миллером, Л.П. Семеновым, Е.И. Крупновым, М.Б. Мужухоевым, сделать какие-либо однозначные выводы сложно. Тем не менее, в ряде работ других исследователей достаточно определенно речь ведется о том, что еще в хазарское время начинается процесс активного проникновения аланов в горную зону региона, в том числе, и в горы Ингушетии. Постепенно местная среда горцев «поглощает» мигрантов, которые растворились в местной среде, утратив и свой традиционный погребальный обряд, в т.ч. захоронения в катакомбах. Сам процесс миксации аланского и горского (дурдзуки) населения сегодня вряд ли вызывает сомнения, тем более, что косвенно подтверждают это свидетельства фольклорные и исследования антропологов – в версии В.П. Алексеева и в версии М.М. Герасимовой. Версии антропологов почти не разнятся: В.П. Алексеев считает, что аланское влияние на предков ингушей было настолько сильным, что, с антропологической точки зрения, предки ингушей гораздо ближе к аланам, нежели современные осетины. М.М. Герасимова, опираясь на анализ 300 черепов из раскопок 1987-1988 годов Келийского и Шуанского могильников, указывает им аналогии из целого ряда аланских раннесредневековых могильников Центрального Предкавказья. Но эти версии также не дают окончательного ответа на вопрос о роли и месте алан в этногенезе ингушей, и проблема «кто кого ассимилировал» продолжает дискутироваться до настоящего времени. На этом фоне наиболее предпочтительной нам кажется версия, предложенная В.Б. Виноградовым и развитая Х.М. Мамаевым. В ее рамках речь идет о том, что доминирующую роль в процессе ассимиляции все же сыграли предки ингушей, а смешанное население под «давлением» местных традиций полностью переходит к погребальным конструкциям в виде каменных ящиков. В дополнении этих наблюдений следует указать и на целый ряд новых материалов, имеющихся в нашем распоряжении. Прежде всего, укажем на давность и правомерность использования такого термина, как «каменный ящик». Сейчас трудно даже установить время его появления, хотя он использовался В.И. Долбежевым, В.Ф. Миллером, Е.И. Крупновым и, практически, всеми современными исследователями. Тем не менее, недавно появились работы, в которых вместо термина «каменные ящики» используется другой – «плиточные захоронения», в принципе, подразумевающие точно такие же погребальные конструкции. Сразу же и, на наш взгляд, справедливо, с этой терминологической дефиницией не согласились В.Б. Виноградов, Е.И. Нарожный и П.В. Соков, справедливо указав на то, что «плиточными» называют значительно более ранние захоронения в Сибири и Центральной Азии. По этой причине термин «плиточные захоронения» не подходит.
Следует указать и на еще один момент: совсем недавно В.Н. Чхаидзе усомнился в том, что каменные ящики совсем не обязательно общекавказского происхождения. Поводом для сомнений послужила выборка средневековых захоронений в каменных ящиках с территории Таманского полуострова. Однако В.Н. Чхаидзе под каменными ящиками подразумевает разные погребальные сооружения: часть из них, действительно, «каменные ящики», сложенные из каменных плит, поставленных «на ребро», нижние края которых заглублены в землю. Другая часть «ящиков» - это грунтовые ямы, изнутри обставленные невысокими узкими плитами; третья их часть – конструкции из мелких камней, уложенных всухую и вперевязку, в 3-5 рядов. Интересно, что подобные погребальные конструкции есть и на территории Верхней Кубани, хотя их генезис связывают с территорией соседней Грузии. Более того, судя по наблюдениям В.Н. Чхаидзе, на Таманском полуострове известны находки импортной, грузинской» посуды, вероятно, привозившейся сюда для выходцев из Закавказья (?), проживавших на Тамани. Письменные источники еще со времен Константина Багрянородного знают вблизи Таманского полуострова и на самой Тамани неких «касогов», которых считают предками современных адыгов, и которые, как полагают И.И. Марченко и А.В. Пьянков, в своей погребальной обрядности также использовали каменные ящики, тем более что часть таманских касогов, если следовать одной из надписей на стене Софии Киевской, приняла христианство. На этом фоне сомнения В.Н. Чхаидзе по поводу кавказского происхождения каменных ящиков (в т.ч. и каменных ящиков из Ингушетии) не имеют оснований.
Принимая за основу версию Х.М. Мамаева о происхождении каменных ящиков Ингушетии, обратим внимание на то, что такое погребальное сооружение предназначено, за редким исключением, для одиночных захоронений. В материалах Келийского могильника было выявлено около 20% каменных ящиков, внутри которых находились останки от 2-х до 6-ти погребенных: в таких случаях в восточной или западной оконечности каменного ящика располагалось захоронение, находившееся in situ; все предыдущие – в виде груд костных останков вперемешку с погребальным инвентарем, сдвинутых в сторону. В почти каждой из таких груд присутствуют предметы инвентаря, хорошо известные по раннесредневековым аланским катакомбам. В принципе, в таком проявлении можно увидеть сразу несколько традиций. В первую очередь, выделяемый В.С. Флеровым т.н. «обряд обезвреживания погребенных» (далее – ООП). Смысл такого обряда, когда преднамеренно, через определенное время после захоронения покойника, его ближайшие и живые родственники «разворашивали» грудную клетку покойника, заключался в «высвобождении» или «выпуске души покойника». Либо же таким вот образом повреждали у покойника разные части тела, тем самым «обезвреживая» его, чтобы покойник не мог причинить (с «того света») зла живущим. Однако, при всей заманчивости сопоставления отмеченных традиций «смещения» погребенных в виде последовательно сдвинутых скелетов в груды костей и инвентаря, отождествлять это с ООП по В.С. Флерову сложно, т.е. такие «груды» формировались по мере необходимости нового дозахоронения.
Причины изменений социальной и общественной структуры ингушского общества в XIV-ХV веках
Выше мы указывали, что события ХIII века: усиление влияния Грузии и втягивание горцев в орбиту ее внешнеполитических интересов, а затем и включение равнинных территорий Северного Кавказа в пределы политико-экономического контроля Золотой Орды, фактически отрезавшее горцев от системы давно налаженных взаимоотношений с равнинной, «откликнулось» для них, прежде всего, притоком достаточно заметного количества равнинного населения в горы, искавшего там спасения. И этот приток не был разовым, ощущаясь на всем протяжении ХIV века. Опираясь на упоминавшиеся выше Келийский, Шуанский могильники, мы высказали предположение о том, что на этом этапе происходит процесс заметной консолидации горцев, в котором родовая (фамильная) общность значительно уступает процессу усиления роли отдельных семей. По-крайней мере, это хорошо просматривается на примере каменноящичных могильников Шуана и Кели. Но при этом, судя по отдельным комплексам, «бяччи» - представители военной аристократии по-прежнему являются выходцами из родовых (фамильных) структур. Процесс усиления отдельных семей заманчиво связывать с несколькими факторами: во-первых, сведения письменных источников об участии дурдзуков во внешнеполитических и военных акциях, организованных Грузией, обеспечивались, по всей вероятности, участием в них не столько родовых структур, сколько отдельными группами горцев и компактными отрядами, целиком состоявшими из них. Принимая участие в таких акциях, горцы получали денежное вознаграждение и, хотя деньги, как таковые, хождения в Ингушетии не имели, они, попадая в горы, использовались в качестве оберегов и украшений. Большая часть таких «оплат» неизбежно приводила к сосредоточению у недавних наемных воинов и их семей определенного имущества, так или иначе, меняя их социальный статус в обществе.
Во-вторых, невзирая на мнение об «оскорбительности» постановки вопроса участия горцев в набегах на окружающие территории, европейские источники все же писали о том, что «аланы» (горцы- В.Н.) все еще не покорены в горах и часто выходят из горных ущелий на равнину, нападают на их стада и угоняют их (у владельцев Золотой Орды – В.Н.) скот, и убивают многих (в Золотой Орде- В.Н.) вельмож. Подобный, хотя и сопряженный со смертельным риском для жизни, «промысел» имел место. Вряд ли стоит речь вести о «горской» его природе, однако в случае успеха открывался кратчайший путь, иногда – за одну ночь, к кардинальному изменению социально-имущественного положения участников такой акции. Интересно, что в этнографии горцев региона, правда, более позднего времени, сами горцы такой род занятий назвали «наездничеством». При этом занятия торговлей вызывали презрительное отношение, хотя в результатах торговли нуждались все, а «наездничество» не только не осуждалось, но и приветствовалось, поскольку здесь каждый такой «наездник», всегда рисковавший своею жизнью, демонстрировал настоящие и уважавшиеся внутри горского общества личные незаурядные физические возможности, удаль, отвагу и удачливость. Самое главное, что вся деятельность «наездников» была направлена не против горского общества, а против «общего врага». Не случайно в материалах келийского могильника был встречен ряд предметов явно золотоордынского происхождения, например, бронзовая печать с изображением льва, характерных для бытовых памятников Золотой Орды. Следует указать и на находки перстней с арабской (мусульманской) надписью «Мухаммед» или с арабоязычным орнаментом. Подобные предметы, являясь неотъемлемым атрибутом представителей социальной верхушки Золотой Орды, вне всякого сомнения, были «престижными» трофееями, но никакой заметной роли в горском обществе не игравшими, кроме «внешнего эффекта» и иллюстрации заслуги и доблести их горских владельцев.
В-третьих, одним из факторов указывавшейся консолидации горцев могли быть и явления миксационного характера, т.е. процесса межэтнического смешения горцев с представителями иных этнокультурных групп населения. В его рамках представители аланского общества окончательно «растворяются» в среде горцев, как впрочем, и отмечавшиеся выше выходцы из Закавказья, а также происходит миксация с представителями кочевников - «борганов» - носителями т.н. «скального обряда захоронений». Правда, в отношении последних, что следует подчеркнуть особо, необходимо сделать оговорку: участие представителей данных племен в процессе смешения со средневековыми предками ингушей не вызывает сомнений, однако абсолютное их большинство, расселившись среди дурдзуков и устраивая свои средневековые кладбища рядом с ингушскими, вплоть до ХVIII века держатся консервативно, сохранив свой традиционный обряд совершения т.н. «скальных» захоронений. В ХIV веке в горах происходят пока труднообъяснимые, но хорошо прослеживаемые процессы.
В первую очередь, прекращается использование каменноящичных некрополей, начинают активно распространяться склеповые захоронения – помимо Шуана, на что уже обращалось внимание, склепы (от 2 до 10-ти построек) появляются по всей Горно-Ассинской котловине (склепы, которые достоверно датированы ХIV-ХV веками). Многие их них хорошо и надежно определены золотоордынскими и хулагуидскими монетами. В каждом склепе, насколько нам удалось выяснить по публикациям, погребалось от 2 до 60-ти человек. Внутренний интерьер таких склепов отличается более тщательным характером оформления – стены выложены из камней, вдоль трех стен (двух длинных и одной короткой, напротив входа) – из камней П-образно устроены «лежанки», на которых укладывались погребенные.
Особенности системы религиозных воззрений населения горной Ингушетии XIII-ХIV вв
Еще в первой главе, рассматривая историографию, мы подчеркнули особо, что появившиеся уже в ХVIII столетии первые историко-этнографические сведения о горной Ингушетии того времени обращали внимание не столько на ее обитателей, сколько на обилие христианских храмов, находившихся там. О возможной христианской принадлежности погребенных на ряде могильников писали и первые исследователи Ингушетии, раскапывавшие погребальные комплексы с этой территории. Особо пристальное внимание на факт существования здесь средоточия христианских храмов было обращено в период создания и действия т.н. «Осетинской православной миссии», целью которой было «возвращение» горцев региона в «лоно христианской церкви». Археологические исследования и разведки 1960-1970-х годов привели не только к выявлению новых христианских храмов, но и целого ряда разнотипных «языческих» святилищ, в результате чего возникла полемика относительно характера конфессиональной принадлежности средневековых ингушей. М.Б. Мужухоев, разработавший свою собственную датировку культовых сооружений Ингушетии, базировавшуюся, в основном, на находках в таких сооружениях наконечниках стрел, датировал подобные памятники пределами Х-ХIV вв. Датировка, впрочем, как и атрибуция культовых памятников: «святилищ» и «христианских храмов» вызвала резкую критику со стороны В.Б. Виноградова и Н.Н. Бараниченко. Главными их аргументами было то, что у части «святилищ» наличествует такая ярко выраженная архитектурная деталь, как апсида, что не позволяет эти строения рассматривать как святилища. А в ряде «храмов», считают оппоненты М.Б. Мужухоева, им был зафиксирован мощный «культурный слой», чего в храмах, в принципе, быть не должно, т.к. они функционировали ежедневно и должны были убираться. Параллельно разгорелся и спор о характере погребений рассматриваемого времени. Опираясь на материалы паметского могильника, а также более поздних захоронений, В.Б. Виноградов И Н.Н. Бараниченко высказали предположение о принадлежности этой обрядности к христианству. М.Б. Мужухоев настаивает на том, что те же самые погребальные комплексы – «языческие» либо же «языческо-христианские». Возражая такой постановке вопроса, была предложена новая гипотеза – процесс христианизации горцев рассматривать как процесс «этнизации христианства», суть которого сводилась к длительной адаптации местным горским населением канонов христианства к старым, языческим верованиям, сопровождавшимся переплетением традиций и норм. Одним из итогов такой «этнизации» и стало переименование языческого святилища Тушоли в святилище Мариам (в честь девы Марии). На этом дискуссия завершилась, но сегодня ее вновь поднимает У.Б. Гадиев, в большей мере принимая версию о «языческо-христианской» обрядности таких захоронений. Между тем, проблема «этнизации христианства» продолжает оставаться актуальной и требующей дополнительного изучения. На нынешнем уровне ее понимания необходимо признавать, что этот процесс или явление имело глобальный общекавказский характер. Для сравнения можно обратиться к нескольким закавказским (Грузия и Южная Осетия) материалам, в свое время опубликованным специалистами. Речь идет о могильнике Накалакари, оставленном населением средневекового г. Жинвали, а также погребальных памятников Восточной Картли. (ущелье р. Арагва) и Южной Осетии. Подавляющее количество погребальных памятников отсюда, как отмечают их исследователи, христианские, хотя внутри абсолютного их большинства встречаются предметы погребального инвентаря – от 1 до 10 и более. Эту «аномалию» в погребальном обряде рассматривают как «пережитки» или же «атавизмы» прежних, языческих верований. Следует заметить, что помимо закавказских, а также ингушских средневековых погребальных памятников, близкая картина выявлена и при раскопках христианского некрополя Верхнего Джулата в Придарьялье, располагавшегося там вокруг христианской церкви №11. И здесь мы сталкиваемся с тем, что при заведомо христианской атрибуции основной массы погребенных, находившихся в непосредственной близости от христианского храма, в инвентаре погребений встречаются отдельные керамические изделия, пряслица, бронзовые и костяные пуговицы, украшения. Строго говоря, в таком инвентаре немало предметов, которые «инвентарем» назвать сложно, т.к. часть их – детали одежды, в которой погребались умершие; часть украшений – украшения, находившиеся в мочках ушей и пр. По канонам христианства эти вещи должны были быть сняты с погребаемых. Но, вероятно, повседневность того времени вполне допускала подобные «вольности» и формальности по отношению к погребальным традициям. Вполне возможно, что «достаточным» было захоронение на территории «христианского кладбища», под сенью большого каменного креста, как это было в случае с Келийским могильником, либо же на территории, близко расположенной к христианскому храму, как это было в случае с каменными ящиками Шуанского, Верхне-Джулатского и Тхаба-Ердинского могильников. Это и были различные проявления той самой этнизации христианства, которую, впрочем, отметили и средневековые современники. Здесь необходимо сослаться на свидетельство католика из «Ордена Проповедников» «брата Журдена», побывавшего в «Каспийских горах» близ Дербента. Упоминая точно такие же, чуждые христианству, в том числе и католическому, элементы «язычества», «брат Журден» замечает: «делают это люди, называющие себя христианами. Но какие они христиане, если ничего не смыслят в вере и приносят жертвы на Кресте?».
Похожие диссертации на Население Горно-Ассинской котловины в XIII-XV веках
