Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Игральные карты как игровая система 23
1.1. Основные особенности карточной игры ..... 23
1.2. Появление игральных карт в России (конец XVI века)... 33
Глава 2. Отношение государства к игральным картам и карточной игре (XVlI-начало XX века) 39
2.1. Игральные карты как товар. Меры государственного регулирования карточной торговли и промышленности .39
2.2. Карточная игра в нормах государственного законодательства . 61
Глава 3. Феномен карточной игры в русской культуре 82
3.1. Карточная игра как элемент дворянской субкультуры (XVlI-начало XX века) 82
3.2. Карточная игра как элемент крестьянской субкультуры (ХIХ-начало XX века) 131
3.2.1. Особенности организации игрового пространства и времени . 131
3.2.2. Образы карточной игры, игрока и игральных карт в фольклорной традиции . ..161
Заключение . .184
Список использованных источников и литературы ..191
Приложение 1. Первое описание русской карточной игры в письменных источниках . .216
Приложение 2. Карточная игра и молодость Л.Н. Толстого (1844-1862 гг.) . 217
- Основные особенности карточной игры .....
- Игральные карты как товар. Меры государственного регулирования карточной торговли и промышленности
- Карточная игра как элемент дворянской субкультуры (XVlI-начало XX века)
Введение к работе
Игральные карты - есть примечательное изобретение человеческой мысли. Многообразие правил и игровых ситуаций, самоценность игрового процесса придают этим небольшим листкам с изображениями мастей и фигур устойчивую популярность без возрастных, социальных и этнокультурных границ. На время своего развертывания игровой процесс создает особую реальность, типизирующую действия играющих посредством специфических правил и психологических универсалий игрового поведения. В то же время, реализация игры в различных социокультурных средах и конкретная историческая обстановка придают игре и игровому инвентарю определенные особенности и значения в жизненном укладе, задают способы организации игровой ситуации, определяют поле культурных смыслов, символов, бытовых сюжетов, связанных с игрой.
Таким образом, игра существует не только сама в себе, но и развертывается во вполне определенную и нуждающуюся в описании историческую реальность, связанную с культурной, экономической, правовой жизнью. Подходя к карточной игре не с точки зрения игрока-профессионала, интересующегося коллизиями и результатами каждой единичной игры, но с точки зрения историка, для которого важны личные и социальные обстоятельства людей, во множестве повторяющихся игр, возможно внести вклад в реконструкцию и детализации картин русской бытовой действительности, в формирование частного измерения истории, в изучение мировоззрения и типов поведения, характерных для различных социальных групп русского общества. В современных гуманитарных исследованиях эти сюжеты рассматриваются как важнейшие направления научного поиска.
Кроме того, при рассмотрении карточной игры в широком социокультурном контексте, представляется возможным осветить ряд более масштабных измерений исторического процесса, чем это кажется на первый взгляд: проблему перехода средневековой культуры к культуре Нового времени и особенностей трансформации традиционного крестьянского уклада под влиянием индустриально-урбанистического; проблему мифологического восприятия мира и становления десакрализованного сознания; проблему трансляции и восприятия культурных новшеств (вещей, моделей поведения); проблему соотношения таких категорий, как труд, праздник, досуг.
Не обойденная вниманием в русской классической литературе, тема карточной игры долгое время не имела подробного освещения в литературе исторической. Незначительный интерес советской исторической науки к этой теме (даже в энциклопедических изданиях приводятся лишь несколько скупых строчек) можно объяснить ее кажущейся легковесностью и нецелесообразностью, к тому же, игра в карты считалась если не вредным, то не одобряемым занятием в социалистическом обществе. Между тем, это явление культуры серьезно изучается зарубежными учеными . В отечественной литературе таких работ очень немного.
Советский языковед В. И. Чернышев один из первых научно подошел к проблеме происхождения игральных карт в России на основе лингвистических данных2. Русский историк СБ. Веселовский рассматривал карточную игру в Московском государстве XVII века в связи с косвенным налогообложением3. К 50-летию IV отделения Собств. Е.И.В. Канцелярии на основе архивных материалов была подготовлена публикация об установлении государственной карточной монополии в 1766-1819 годах4. Исследователь русского быта М.И. Пыляев собрал большое количество сведений об отношении русского дворянства к игре, известных русских картежниках и шулерах, названиях русских карточных игр, государственных постановлениях, запрещающих азартные игры . Однако в этой работе отсутствуют значительные обобщения и выводы, это скорее занимательное повествование, выстроенное в хронологическом порядке.
Выдающийся культуролог, один из основателей отечественной школы семиотики, Ю.М. Лотман, обратился к разработке темы карточной игры как знаковой системы в русской дворянской культуре. Проводя аналогии с русским государственным устройством, а также служебной карьерой и отношением к деньгам, он пришел к выводу, что в конце XVIII - начале XIX века карточная игра сделалась для дворянства моделью окружающего мира. Деятельность русской императорской власти имела сходство с
процессом азартной игры - в обоих случаях человек сталкивался с неизвестными, непредсказуемыми факторами.
Таким образом, средствами азартных игр моделировалась ситуация противостояния личности произволу, непредсказуемости самодержавного государства. В то же время, строгая нормированность и регламентация частной жизни человека империи создавала у него психологическую потребность в неупорядоченности и случайности, которая реализовывалась при помощи азартных игр. Так, отсутствие свободы в действительности компенсировалось свободой в игровой ситуации. Формированию представления, что социальной жизнью управляет случай, и именно карты могут принести богатство и власть, способствовали, по мнению автора, и такие явления русской жизни, как развитие незакономерного, экономически не обусловленного обогащения в дворянской среде, "случайное" продвижение по службе благодаря родственным связям, царской милости или милости фаворитов1.
Читая работу Ю.М. Лотмана, невозможно не попасть под обаяние высокопрофессионально выстроенного текста. На глазах читателя, из отдельных литературных сюжетов, фрагментов публицистики и воспоминаний современников создается целостная сущностная концепция. Однако, как и любая другая концепция в области определения культурных смыслов, она носит характер индивидуального авторского конструирования, в пределах обозначенной хронологии и избранных способов аргументации.
Дальнейшее развитие взгляды Ю.М. Лотмана об азартной игре как своеобразной формы социального протеста и поддержания внутрисословного равноправия получили, в вышедшей недавно работе Г.Ф. Парчевского "Карты и картежники: панорама столичной жизни "". В границах "дворянского века" карточной игры (середина XVIII - 30-е гг. XIX в.) автор проанализировал сословно-психологические причины и значения этого явления на примерах петербургского высшего общества, жизненных обстоятельств Г.Р. Державина, И.А. Крылова, А.С. Пушкина. Книга содержит богатый иллюстративный материал, фрагменты произведений А.Ф. Вельтмана, В. Ушакова, М.Ю. Лермонтова, связанные с игрой. В ней опубликованы "разоблачительно-учебные трактаты" Д. Зоркина "О плутнях карточной игры" (1860) и неизвестного автора "Жизнь игрока, описанная
им самим" (1826), ставшие ныне библиографической редкостью. Исследование Г.Ф. ГТарчевского, бесспорно, вносит существенный вклад в изучение рассматриваемой проблематики, в особенности для читателя вовсе с ней не знакомого, но эпигонская направленность текста и отсутствие в нем библиографических ссылок несколько снижают его новизну и академическое звучание. Выбранная автором социальная среда и хронологический период также оставляют широкое поле для размышлений.
В соответствующих аспектах тема игральных карт и карточных игр затрагивалась в очерках русского быта , работах по русскому языку и литературе2, социально-экономических исследованиях3. За последнее время появилось значительное количество изданий, рассказывающих непосредственно о правилах и особенностях различных карточных игр, многие из них снабжены популярным историческим обзором4.
Таким образом, тема игральных карт и карточной игры в связи с различными историческими явлениями и на различных хронологических отрезках привлекала внимание историков, филологов, культурологов, и даже стала объектом специальных исследований. В то же время, представляется возможным дальнейшее изучение данной темы, как самостоятельной, в рамках специализированной научной работы, в многообразных формах своего развертывания и в широких хронологических рамках.
В качестве объекта данного исследования выступает феномен игры в истории и культуре. Предмет исследования - карточная игра как один из вариантов феномена игры, воплощенный в вещных, поведенческих и мировоззренческих формах русского историко-культурного пространства.
Выбор карточной игры объектом изучения подразумевает наличие у него не только непосредственно игровых качеств, но и особого историко-культурного уровня, выявление и анализ которого и составляет цель данной работы.
В соответствии с поставленной целью, можно выделить четыре направления исследования, в порядке усложнения исследовательской задачи: игральные карты как
игровая система, игральные карты как товар, карточная игра как вид деятельности, карточная игра как символ.
Для определения игральных карт как игровой системы необходимо выделить основные особенности карточной игры в ряду аналогичных игр. Отдельное изложение посвящено времени, месту и источнику появления игральных карт в России.
Рассмотрение игральных карт как товара предполагает освещение таких сюжетов, как производство игральных карт, цена и динамика спроса на этот товар, объемы и прибыльность торговых операций, связанных с картами, меры государственного регулирования карточной торговли и промышленности.
Для изучения карточной игры как вида деятельности необходимо проследить процесс ее вхождения в структуру досуга различных социальных групп, обозначить причины этого процесса, описать конкретные формы организации игрового пространства и времени, выявить отношение к игре и игрокам в обществе. Особое место занимает рассмотрение игры в карты как деятельности, регламентируемой нормами государственного законодательства.
Наконец, при обращении к символическим смыслам карточной игры и игральных карт познавательный интерес направлен на внеигровые значения игрового поведения в повседневном быту, фольклоре, литературе.
Для анализа деятельностной и символических сторон карточной игры выбраны две, во многом полярные, субкультуры - европеизированная дворянская и традиционная крестьянская. Жизненный уклад дворянского общества, произведения и личный опыт великих русских писателей неизменно входят в тот ассоциативный ряд, с которым соотносится карточная игра. Повседневность этой элитарной среды, во многом носящая игровой характер, предоставляет богатый материал для исследования. Игровое поведение, присущее широкой народной среде, в основном вписано в контекст трудовых, обрядовых и праздничных реалий, карточная же игра не привлекала внимания историков и этнографов. Взаимодействие между этими двумя социокультурными средами происходило в рамках города, поэтому некоторые городские группы населения (купечество, крестьяне-отходники, рабочие) также рассматриваются с точки зрения их причастности к игре. Когда это возможно и необходимо, карточная шра в русском быту сопоставляется с ее местом и значением в западноевропейском.
Рассмотрение игровых форм поведения в различных вариантах русской культуры подразумевает работу с обобщенными социальными типами, "этосами" дворянина, крестьянина, купца и т. д., составленными из наиболее существенных и характерных для данной социальной группы черт быта и мировоззрения.
Хронологические рамки исследования - конец XVI - начало XX века. Начальная дата относится ко времени появления первого документального свидетельства об игральных картах в России. Выбор конечной даты обусловлен событиями, связанными с кризисом и разрушением существовавшего социокультурного типа (на всех социальных уровнях) и вступлением на путь иного исторического и культурного развития. На определение верхней хронологической грани повлияла и необходимость проследить особенности и значения карточной игры на качественно различных исторических этапах, возможность охватить более широкий круг исторических источников и, следовательно, приблизиться к полноте и достоверности сделанных выводов.
Сведения, предоставляющие возможность исследовать историю игральных карт и карточной игры в России, можно встретить в самых разнообразных видах источников - законодательных актах, таможенных книгах, источниках личного происхождения, литературных произведениях и публицистических сочинениях, этнографических и фольклорных материалах.
Один из важнейших источников представлен законодательными актами -царскими и воеводскими наказными памятями, императорскими и сенатскими указами, воинскими уставами, общегосударственными уложениями и уставами. Эти документы были опубликованы в "Полном собрании законов Российской империи", "Своде законов Российской империи", "Актах Исторических, собранных и изданных Археографической комиссией", "Дополнениях к Актам Историческим", "Актах, относящихся до юридического быта Древней России", сборнике "Российское законодательство Х-ХХ веков". Этот источник обладает высокой степенью достоверности и позволяет осветить сюжеты, связанные с карточной промышленностью и торговлей, карточной игрой и антиигорным законодательством. Кроме того, содержание и эмоциональная окраска многих документов прекрасно передают колорит соответствующей эпохи, рисуют живую картину общественных нравов.
В установлении объемов ввоза и товарооборота игральных карт значительную роль сыграли таможенные книги XVII - первой половины XVIII вв., содержащие информацию по отдельным периодам и регионам, опубликованные самостоятельными
1 изданиями или введенные в научный оборот в специальных исследованиях .
Другим обширным видом источников являются источники личного происхождения - воспоминания, дневники, письма, а также свидетельства иностранцев о России.
Воспоминания охватывают период с конца XVII до начала XX века и исходят от представителей самых различных социальных групп. Возможностью и необходимостью фиксировать свой жизненный опыт отличалось прежде всего образованное дворянское меньшинство, с середины XIX в. жанр воспоминаний обогащается мемуаристами из разночинной, купеческой и крестьянской среды.
В качестве источников использовались воспоминания таких авторов, как М.В. Данилов3, A.M. Грибовский4, Ф.М. Булгарин5, Н.И. Греч6, Д.В. Григорович7, А.Ф. Тютчева8, А.И. Дельвиг9, П.А. Кропоткин10, Н.Ф. Бунаков", В.А. Гиляровский12. Особо следует отметить "Записные книжки" П.А. Вяземского , которые этот литератор и государственный деятель вел на протяжении большей части XIX в. В •этом интереснейшем историко-литературном памятнике можно найти много характеристических и живо запечатленных подробностей из жизни деятелей русской культуры, в том числе и связанных с их увлечением карточной игрой, рассуждения автора по поводу этого явления и соответствующие литературные анекдоты (подчеркивающие прежде всего психологическую возможность описываемых событий).
Также заслуживают внимания воспоминания А.Т. Болотова , ценные своими сравнительными наблюдениями, описаниями провинциального быта, и воспоминания Г.Р. Державина , прошедшего все ступени дворянской карьеры от солдата до сенатора. Сопоставление европейских порядков с отечественными отличают описание П.А. Толстого пребывания в Венеции, в 1697-98 гг., и "Письма русского путешественника" Н.М. Карамзина4, посетившего ряд европейских стран в 1789-90 гг.
В особую группу мемуаристов следует выделить авторов, писавших о быте и нравах сибирского общества, как высших, так и низших его слоев - Г.А. Авдеева-Полевая5, И. Белов6, И.Т. Калашников7, М.И. Орфанов8, С.Я. Елпатьевский9.
Жизненной точностью и особой крестьянской точкой зрения отмечены автобиографические произведения выходцев из крестьянского сословия - Н.М. Чукмалдина10, ставшего московским купцом-миллионером и И.Е. Вольнова , революционера и писателя. Отдавая дань субъективности оценок мемуаристов в области политической, экономической, общественной жизни и характеристики личной роли в изложенных событиях, следует отметить ценность приведенных источников в плане уникальности сообщаемых сведений, воссоздания внешнего и внутреннего облика современников, индивидуальности видения исторического процесса и его сравнения со временем написания мемуаров.
Относительно выявления личностной и социальной мотивации к азартной игре, саморефлексии по поводу этого пристрастия очень яркий и откровенный материал содержат дневниковые записи и письма Л.Н. Толстого, сделанные им в 1844-1862 годах12 (см. Прил. 2). Ряд частных мнений по поводу азартных игр содержат также письма Екатерины II1 , Н.Н. Бантыш-Каменского14, Н.М. Карамзина".
В иностранных источниках находим первые упоминания об игральных картах в России - это французский "Словарь московитов" и английский словарь-дневник Р. Джемса . По иностранным же свидетельствам можно проследить те изменения в жизненном укладе русского высшего общества, которые происходили на протяжении XVllI-начала XIX в. О внутреннем быте петровского двора повествовал в своих записках Ф.В. Берхгольц, находившийся в свите герцога голштинского в Петербурге и Москве . Записки генерала Х.Г. Манштейна4, фельдмаршала Х.А. Миниха5, письма жены английского посла Рондо6 содержат ценные сведения о царствовании Анны Ивановны. Характеристики нравов екатерининского века встречаем в депешах и письмах английских и французских дипломатов7. Письма сестер М. и К. Вильмонт интересны с точки зрения сравнения английского и русского общества первой половины александровского правления8.
Конечно, свидетельства "просвещенных" европейцев, побывавших в России, несут на себе отпечаток определенной поверхностности и высокомерия в оценке внутренней жизни "азиатской", "варварской" страны. Эти наблюдения отличаются прежде всего подробным изложением быта и нравов верхов общества, в которых, в основном, и "вращались" их авторы. Они ценны как "невключенное" постороннее мнение представителей иного общественного уклада, показательны в отношении процесса усвоения западноевропейских культурных традиций.
Изучение частного измерения истории и роли карточной игры в нем представляется невозможным без обращения к произведениям русской литературы. Произведения, ставшие классикой, произведения малоизвестных и забытых авторов буквально пронизаны карточной игрой и карточной терминологией. Необходимо подойти к этому материалу не как к отвлеченному элементу художественной композиции, а как к отображаемому элементу повседневной реальности, как к общей идее, присутствовавшей в русском обществе. Немаловажную роль играет и авторское видение
игровой ситуации (часто обогащенное личными переживаниями), избранный способ ее описания, имеющий определенные оттенки, уже малопонятные современному читателю. Образное, творческое освоение действительности обнаруживает свою значимость в случае описания таких реалий, как "менталитет", "духовность , "мировидение", трудно уловимых в рамках формализованного логоса.
Карточную игру и карточные термины впервые встречаем уже в творчестве А.Д. Кантемира, Г.Р. Державина, А.П. Сумарокова. Ироикомическая поэма В.И. Майкова стала первым литературным произведением, полностью посвященным карточной игре1. Более глубокую и тонкую разработку эта тема получила в XIX в. В произведениях А.С. Пушкина2, М.Ю. Лермонтова3, Ф.М. Достоевского4, Л.Н. Толстого5 отражены автобиографический игорный опыт, описан внутренний мир игрока, рассмотрены личностные и внешние обстоятельства, побуждающие к игре.
Типичные черты окружающей действительности находили свое отражение не только в творчестве классиков русской литературы, но и в текстах менее маститых авторов, работавших в жанре этнографической беллетристики и уделявших основное внимание крестьянству и городским низам. Среди этих писателей Д.В. Григорович, Н.Г. Помяловский, А.Ф. Писемский, Ф.М. Решетников, П.И. Мельников-Печерский, Г.И. Успенский, СВ. Максимов.
В отечественном крестьяноведении этот огромный источниковый пласт, разрабатывался в меньшей степени, чем правовые акты, административно-хозяйственная документация, статистика. Между тем, в основе творчества этнографов-беллетристов лежали конкретные и типичные факты, свойственные дореформенной и пореформенной деревне, поскольку материалы для своих сюжетов они черпали из личного опыта и непосредственного знакомства с народной жизнью. На страницах романов, повестей и очерков создавались обобщенные образы отдельных социальных групп, приводилось много бытовых подробностей, и, самое главное, предоставлялось слово самому крестьянину.
Литературовед А.И. Пыпин утверждал, что этнографы от литературы внесли в свои произведения "личный непосредственный опыт той жизни, которую брались
изображать" . За натурализм и приближенность к действительности либеральные критики называли их "экскурсионистами", бесстрастными "фотографами", "протоколистами"". Действительно, эффект присутствия и натурализм изложения сильно контрастируют со стерилизацией народного быта в последующих советских исследованиях.
О художественных достоинствах многих произведений перечисленных авторов можно спорить, поскольку в них действительно уделялось мало внимания выстраиванию художественной композиции, но для историка они представляют безусловный интерес. "... в переломные периоды истории искусство оказывается кое в чем подвижней общественных наук, опережая их в отображении психологических особенностей различных социальных типов"3, - отмечал Б.Д. Парыгин.
Кроме крестьянской и городской темы, излюбленной темой писателей-беллетристов было изображение представителей русского аристократического общества, разносторонние бытовые зарисовки "порядочных людей". Если исключить сатирический и гротескный характер этих обозрений, то они также представляются весьма ценным источником, как с точки зрения действительной жизни высшего света, так и ее восприятия представителями творческой интеллигенции.
Первым, кто обратился к изображению крестьянской жизни, а также открыл тему "неизбежной борьбы" между "крестьянином-хлебопашцем" и "крестьянином-фабричным рабочим"4 был Д.В. Григорович5. Н.Г. Помяловский также указывал на необходимость "изучать всех участников жизни - нищих, пожарных, лавочников, бродяг и прочих"6. Одним из героев своих повестей он сделал выходца из социальных низов и рассмотрел его непростые взаимоотношения с аристократией7. Живые картины простонародной жизни изображал в своих произведениях А.Ф. Писемский8. К быту мелких чиновников, заводских рабочих и дельцов капиталистической эпохи обращался Ф.М. Решетников9. Обилие бытовых подробностей и реализм отличают произведения П.И. Мельникова-Печерского1 .
Прекрасным знакомством с народной речью и бытом, глубиной познания сути крестьянского миросозерцания отличаются художественно-публицистические очерки Г.И. Успенского1. Основные проблемы, которые волновали писателя и все передовое русское общество - это развитие товарно-денежных отношений в деревне, проникновение в сельскую жизнь "цивилизации", пролетаризация крестьянства, разложение крестьянской общины и патриархальных нравов, взаимоотношения образованных слоев общества и народных масс. Картины и образы, нарисованные Успенским, широко использовались марксистами для иллюстрации развития капиталистических отношений. В отличие от многих писателей-народников, этому автору удалось создан. образ реального, а не "шоколадного"2 мужика для привлечения интеллигенции в деревню. Документальный характер очерков Успенского, данные в них характеристики общественных процессов, позволяют определить этого автора как одного из первых русских социологов, наблюдения которого от современных социологических построений отличаются лишь формой изложения.
Наряду с Г.И. Успенским особо необходимо отметить СВ. Максимова 1, в бытописательных очерках которого живым народным языком повествовалось о различных сторонах крестьянского уклада. Этот один из первых этнографов-практиков говорил, что в основе его творчества лежали "личные наблюдения" и "голые факты", "целостно взятые из жизни" . М.Е. Салтыков-Щедрин писал, что произведения Максимова "должны быть настольную книгой для всех исследователей русской народности..." .
В исследовании о сибирской каторге, построенном на документальном материале и личных наблюдениях, Максимов очень подробно охарактеризовал ситуацию игры в состоянии несвободы: условия ее организации, способы изготовления игорного инвентаря, правила и виды самых распространенных азартных игр, причины
их нормативности в пенитенциарных учреждениях . Перу Максимова принадлежит обобщающая работа о народных обрядах и верованиях русского народа, очень богатая фактологическим материалом, в том числе и по рассматриваемой теме2.
Заключая характеристику литературных источников необходимо отметить, что и к критической литературе необходимо подходить критически, отличая описываемую в ней действительность от ее оценки, "очищая" ее от злободневных и эмоциональных суждений. Использование литературного наследия в процессе исторического познания оправдано лишь в тесной связи с другими видами источников.
К числу источников, заслуживающих внимания в связи с поставленной темой,
необходимо отнести публицистические сочинения. Карточная игра, в ряду других,
современных авторам общественных пороков, подвергалась критике в сочинениях
И.Т. Посошкова3, М.М. Щербатова4, Н.И. Новикова5, И.И. Панаева6, О.И. Сенковского7.
Весьма своеобразный и малоиспользуемый пример дворянской публицистики
о
принадлежит перу С.Н. Терпигорева . Этот автор искренне и с горькой иронией описал то положение, в котором пребывало русское дворянство в пореформенный период. Размышления и наблюдения Терпигорева проникнуты чувством уязвленного дворянского самолюбия и осознанием глубокого драматизма сложившейся ситуации, поскольку, будучи тамбовским помещиком, он изнутри знал все национальные особенности этого статуса и соответствующего образа жизни.
К разряду публицистов, работы которых, по методам и обобщениям приближаются к социологическим и чье наследие пребывает в забвении, можно отнести В.О. Михневича . Свои очерки быта и нравов пореформенной эпохи он основывал не только на личных наблюдениях и периодической печати, но и на фольклорных материалах, данных статистики и судебно-полицейских сведениях. Выводы автора неутешительны - пролетаризация крестьянства, развитие "цивилизации" приводило к деформации самобытной народной культуры, ее обезличиванию
под "общеевропейские лекала". Сходных взглядов на современную российскую действительность придерживался и русский историк Н.А. Астафьев1.
При освещении бытового уклада русского крестьянина, его представлений о мире и о себе особую группу источников составили этнографические описания. Большую работу по сбору и систематизации этих сведений проделали дореволюционные этнографы и краеведы - А.В. Терещенко2, П.В. Шейн3, П.П. Чубинский4, Н.А. Костров5, Б.Д. Гринченко6, М. Забылин7, Н.С. Щукин8, Г.Г. Потанин9. Важное место отводится материалам, опубликованным в "Этнографическом сборнике Русского географического общества10. Стремление максимально точно воспроизвести реальный образ носителя традиции, а также непосредственная жизнь в крестьянской среде и наличие ясно поставленных научных задач, позволяют говорить о достоверности данных этнографических источников.
Естественно, невозможно не учитывать тот ценный фактический материал, который содержат в себе исследования современных отечественных историков, этнографов и фольклористов, затрагивающих проблемы культуры русского крестьянства. Особое место занимают работы Т.А. Бернштам", Н.А. Криничной12, Н.А. Миненко13, М.М. Громыко14, Л.В. Островской15.
Весьма интересным и практически нетронутым в связи с поставленной темой источником является русский народный фольклор - волшебные и бытовые сказки, былички, бывальщины, пословицы. В пословицах, как афористических образных изречениях, закреплялись и передавались из поколения в поколение желательные и
нежелательные формы поведения. Былинка представляет собой рассказ очевидца о случайной встрече с демонологическими персонажами или связанными с ними людьми; забвение имени автора превращает былинку в бывальщину.
Сказка, с одной стороны, содержит в себе натуралистические зарисовки современных для нее бытовых отношений, с другой - ее предметно-образная наполненность восходит к мифологическим верованиям. Карты, и в том и в другом случае, находят себе место в ее сюжетной схеме, что делает сказку очень ценным источником как для воссоздания социальной действительности, связанной с игрой, так и для анализа ее архаических смыслов. В многообразии сказочных текстов (около 10 000, из них русских - более 43001) было выявлено 47, связанных с карточной игрой и игральными картами. В хронологическом отношении эти публикации, распределяются следующим образом: II пол. XVIII в. - два текста2, I пол. XIX в. -два , II пол. XIX в. - восемнадцать , нач. XX в. - шестнадцать текстов5. Кроме того, девять текстов были записаны советскими фольклористами .
Выбор методов исследования, применяемых в данной работе, обусловлен стремлением приблизиться к междисциплинарным принципам историко-культурного анализа феномена карточной игры.
Историко-генетический метод позволяет рассмотреть карточную игру в процессе возникновения, развития и усложнения ее непосредственно игровых и культурно-исторических характеристик. Сравнительно-исторический метод предполагает сравнение места и роли карточной игры в различных социокультурных средах, дает возможность сопоставлять предметную и духовную наполненность различных истори
ческих периодов. Системный подход представлен рассмотрением карточной игры, как состоящей из совокупности взаимосвязанных компонентов, и как составного элемента других сфер общественной жизни (экономической, юридической, культурной).
Данное исследование не могло состояться без обращения к ряду методологических и работ в области социологии, экономики, культурологии. В частности, процесс вхождения карточной игры в структуру досуга различных социальных групп освещался с позиций модели движения в культуре, сформулированной французским социологом Ж. Тардом в работе "Законы подражания" (1890) . Суждения этого автора по поводу межкультурных контактов, в рамках диффузионизма, в свете современного состояния науки имеют очень малую ценность. Относительно же внутрикультурных контактов, определенный Тардом (на общеевропейских примерах) нисходящий характер движения культурных новшеств находит подтверждение и на русском материале.
При характеристике внеигровых значений карточной игры были применены положения исследования Т. Веблена "Теория праздного класса" (1899)2. Несмотря на то, что взгляды этого американского экономиста и социолога отличались откровенным экономическим детерминизмом (все многообразие человеческой жизнедеятельности трактуется с точки зрения полезности самоценному процессу производства), в них аргументированно определены круг "доблестных и почетных" занятий и механизм наращивания уровня социально престижного времяпрепровождения и потребления.
Примером культурологического подхода к изучению феномена игры стала работа нидерландского исследователя Й. Хейзинги "Homo ludens" (1938)3. В игре Хейзинга видел основной, если не единственный культурообразующий фактор; он выявил универсальные свойства этого явления, рассмотрел игровую деятельность в широком хронологическом диапазоне, в различных обществах и содержательных формах. В то же время, с некоторыми выводами автора можно поспорить, в особенности с главным - о генезисе культуры из игры. Игра животных и игра человека совпадают лишь внешне, в последнем случае она обусловлена уже социальными, а не биологическим факторами. Священнодействие также лишь по форме можно определить как игру, так как оно не связано с выигрышем, победой или поражением.
В плане понимания особенностей буржуазного типа личности, ее отличий от докапиталистического типа, значительную роль сыграла работа В. Зомбарта "Буржуа" (1913) . Анализу рыцарского и буржуазного нраственного идеала посвящены исследования М. Оссовской "Буржуазная мораль" (1956) и "Рыцарский этос" (1973)2. При осмыслении образа русского дворянства существенное место уделялось взглядам на это сословие В.О. Ключевского, изложенным в "Курсе русской истории" (1906) и курсе лекций "Западное влияние в России после Петра" (1890)4.
При сравнении русского и западноевропейского бытовых укладов принимались во внимание работы А.Я. Гуревича "Категории средневековой культуры" (1972), "Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства" (1990)5.
В анализе фольклорного материала важная роль принадлежала структурно-типологическому исследованию В.Я. Проппа "Исторические корни волшебной сказки" (1946)6 и монографии О.М. Фрейденберг "Поэтика сюжета и жанра" (1936)7.
В.Я. Пропп был один из первых исследователей, который помог "заговорить" сказочным образам и представлениям, доказав, что они имеют корни в этнографической и исторической действительности. Древнейшей основой сказки, по мнению Проппа, является цикл обрядов инициации и цикл представлений о смерти и загробном мире. В дальнейшем развитие жанра сказки происходило "путем наслоений, путем замен, переосмысления и т. д., с другой же стороны - путем новообразований... Быт, изменившаяся жизнь - вот откуда берется материал для замены"8.
О.М. Фрейденберг рассматривала первобытные представления об актах еды, рождения и смерти как источник и содержательную основу для складывания античных сюжетно-жанровых форм. Фольклорность сюжета и жанра выделялась ею как одно из "исторических и специфических явлений литературы на одном из ее крупных этапов"9. Анализ широкого этнографического и лингвистического материала, выявление процесса долитературного генезиса отдельных сюжетов, образов, действующих лиц, определение их архаической семантики и дальнейшего
функционирования в общественном мировоззрении, переводит это исследование из разряда литературоведческих в разряд общеисторических и культурологических.
К сожалению, по идеологическим мотивам, работа Фрейденберг долгое время находилась в забвении и была невостребована последующими исследователями. Несмотря на присутствие некоторой эклектичности в этом научном тексте (автор сама отмечала, что в работе "масса накрученного и намученного", "много уязвимых мест"1), в нем можно обнаружить очень глубокие и оригинальные подходы к пониманию многих явлений культуры. В частности, об изначальной ритуализированной природе игры и ее последующей трансформации.
Поскольку феномен карточной игры есть определяемый элемент в еще более широком явлении - культуре, то необходимо остановится на основных тенденциях в ее понимании. Американский антрополог А. Кафанья провел анализ существующих концепций культуры и выявил следующие типы определений2: культура как социальное наследие (Бронислав Малиновский) культура как научаемые формы поведения (Рут Бенедикт) культура как комплекс взаимосвязанных идей (Кларк Уисслер) культура как общие формы поведения для всех членов общества (Джеффри Горер) культура как совокупность абстракций (идеальных типов), сконструированных путем абстрагирования (Альфред Крёбер, Клайд Клакхон)
культура как сверхбиологический класс явлений (Альфред Крёбер, Роберт Лоуи) Перечисленные подходы (которые далеко не исчерпывают все существующие определения) в равной степени адекватны для описания реалий культуры и в равной же степени могут быть подвергнуты критике, хотя бы в плане их узости по отношению к раскрываемому понятию.
Взаимодополняемость приведенных определений порождает соблазн путем их суммирования вывести некое итоговое определение, однако, как справедливо отметил К. Гирц, "эклектизм бесперспективен не потому, что существует лишь одна столбовая дорога, по которой следует идти, а потому, что дорог много: надо выбирать"3.
Весьма актуальным, в свете современных междисциплинарных исследований, представляется подход к определению понятия "культура" американского антрополога и основоположника неоэволюционизма Л. Уайта. Он предлагал рассматривать культуру как специфический класс явлений, имеющий символическое значение и присущий только человеческому сообществу. "Предметы и явления, зависящие от способности человека к символизированию - символаты, - существуют самостоятельно, но, будучи рассмотренными в каком-либо контексте, они приобретают особый смысл... Существует три рода символатов: 1) идеи и отношения, 2) внешние действия и 3) материальные объекты".1
В качестве методов исследования культуры Уайт считал необходимым использовать все три подхода, выработанных этнологической наукой: исторический, формально-функциональный и эволюционный.
Исторический подход призван рассмотреть культуру с точки зрения времени, места и последовательности существования единичных культурных феноменов. Формально-функциональный подход способствует выявлению структуры и функций культуры и ее элементов, отвечает на вопрос "как работает культура", с тем чтобы обобщить результаты и сформулировать универсалии и общие закономерности. Эволюционный подход состоит в том, чтобы рассмотреть явления культуры в виде временной последовательности форм, когда одна форма вырастает из предшествующей в последующую. При этом эволюционный метод не равнозначен историческому: "Имея дело с процессом эволюции, мы сталкиваемся не с единичными событиями, четко определенными во времени и пространстве, но с классом событий, не имеющих строгой отнесенности к определенному месту и времени... Историк, исследуя деньги, обращается к определенной последовательности конкретных событий, эволюционист - последовательности событий как общему процессу трансформации" .
Культура не есть целое монолитное образование. Культура включает в себя предметные, поведенческие и ценностные характеристики, как общие для всех носителей культуры, так и специфические для входящих в нее социокультурных групп или субкультур.
В частности, в качестве вариантов русской культуры можно рассматривать дворянскую субкультуру и субкультуру русского крестьянства, хотя необходимо отметить, что это разделение подразумевает достаточно высокий уровень обобщения.
Структура диссертации подчинена решению основных задач и состоит из введения, трех глав, заключения и двух приложений.
В первой главе, "Игральные карты как игровая система", уточняются достаточные и необходимые условия употребления термина "карточная игра", дается представление о происхождении и распространении игральных карт.
Во второй главе, "Отношение государства к игральным картам и карточной игре (XVII-начало XX века)", прослеживается процесс возрастания фискальной роли государства в отношении к игральным картам как предмету потребления и процесс сужения оснований для рассмотрения карточной игры как противоправного деяния.
В третьей главе, "Феномен карточной игры в русской культуре", анализируются причины и процесс распространения карточной игры в русском обществе, определяют ся особенности и значения организации игрового пространства и времени в дворянской и крестьянской субкультурах, уделяется внимание историческим и культурным реалиям, в рамках которых существовал и развивался феномен карточной игры.
Кроме того диссертационная работа содержит приложения, в которых помещены дополнительные материалы.
Приложение 1, "Первое описание русской карточной игры в письменных источниках", представляет собой соответствующий фрагмент текста из "Дневника" Ф.В. Берхгольца, находившегося в Петербурге и Москве, в 1721-1722 гг.
Приложение 2, "Карточная игра и молодость Л.Н.Толстого (1844-1862 гг.)", содержит хронологическое изложение эпизодов из биографии Л.Н. Толстого, связанных с карточной игрой. На основании дневников, писем и ранних произведений писателя предпринимается попытка выявления личностной и социальной мотивации к азартной карточной игре, анализируется процесс саморефлексии по поводу этого пристрастия.
Основные особенности карточной игры
Карточная игра - это игра, организуемая посредством игральных карт, т. е. с одной стороны карты содержат в себе общие признаки игрового поведения, с другой, как ее разновидность, обладают рядом специфических качеств.
Прибегая к определению Й. Хейзинги, игра - это свободное добровольное действие с целью, заключенной в нем самом, сопровождаемое чувством напряжения и радости, выходящее за рамки "обыденной" жизни, не преследующее прямого материального интереса и протекающее по определенным правилам внутри ограниченного пространства и времени . Такова игра (в том числе и карточная), что называется, "в чистом виде" для самих играющих в момент ее осуществления.
Важной составляющей игры для самих играющих можно считать состояние азарта - состояние, вызванное страстной увлеченностью и поглощенностью игровым процессом, сопровождающееся повышенным эмоциональным напряжением и возбуждением (граничащим с исступлением). Собственно, азарт может присутствовать не только в игре или в отдельных ее моментах, но и в любой другой человеческой деятельности при определенных обстоятельствах.
Как не существует абсолютно закрытых систем, так и непосредственный процесс игры не может не испытывать влияния различных форм и условий человеческой жизнедеятельности. Внешний по отношению к "чистой" игре фактор окружающей социокультурной среды накладывает свой отпечаток на особенности и роль игрового процесса. В момент проживания игрового действа, безоглядной отдачи ему, играющий ощущает присутствие каких-то смыслов, представляющих иные сферы и в самой игре не наблюдаемых. Момент до и после игры, момент ее возникновения и завершения также связаны с рядом действий, переживаний и значений непосредственно к игре не относящихся. Таким образом, можно говорить как об игровых (игра сама в себе), так и о внеигровых (игра в соотношении с другими видами деятельности) значениях феномена игры.
Кроме того, что карточная игра наследует значения собственно феномена игры, она обладает рядом отличительных качеств в ряду настольных игр. Несмотря на то, что классификация игр окончательно не разработана, очевидно, что сравнивать карточную игру возможно с исторически и стратегически сопоставимыми играми -костями, шашками, шахматами, нардами, домино и игрой в го, а не, скажем, с лаптой, волейболом и тетрисом.
Первое, что бросается в глаза при сравнении игр этого ряда, это материал. Бумага, из которой, главным образом, изготовлялись карты - это материал в большей степени искусственный и вторичный, чем камень, кость и драгоценные металлы. Конечно же, это отличие лишь внешнее, к тому же известны карты, сделанные из кожи, ткани и дерева.
Более существенным представляется то обстоятельство, что игра посредством карт образует такое количество вариантов, которое не поддается точному подсчету. Комбинативность костей ограничена их количеством и числом граней, игровые ситуации в нардах могут разниться в зависимости от выпавших на костях цифрах. Домино и го имеют четко установленные правила. Ходы в шахматах и шашках в древности также определялись метанием костей, современное же состояние этих игр таково, что они имеют строго фиксированные правила, а их модернизации плохо приживаются и лишают игру своей сути. Количество шахматных ходов - это число с 28 нулями, не меньше их в игре го и шашках, но это многообразие позиций и вариантов в рамках одних правил, одной игры. Колода же игральных карт образует множество вариантов не только по ходу одной игры, но и множество других систем правил. Причем карты таковы, что они способны к дальнейшему развитию, созданию все новых и новых игр.
Среди прочих настольных игр игральные карты имеют повышенный знаковый статус - если кость, шашка или шахматная фигура в лингвистическом и предметном отношении обладают значением лишь в пределах игровой системы и имеют в ней постоянную роль, то одна или несколько карт, отделенные от остальной колоды, могут выступать как самостоятельные знаки и исполнять разные роли в вариантах карточных игр. Отдельно существуют и используются в языке и разнообразные игровые ситуации и термины, связанные с игрой.
Игральные карты - это вещь-знак, как колода, так и отдельные фигурные карты (особенно ярко это иллюстрируют карты Таро). Карты изначально были наделены символическим смыслом в плане общения с потусторонним миром. Прагматическая же игра ради выигрыша представляется более поздним явлением.
Игральные карты как товар. Меры государственного регулирования карточной торговли и промышленности
В XVII веке игральные карты были предметом импорта из Западной Европы, главным образом по Северному морскому пути. Карты, как и другие ранее не встречавшиеся в источниках вещи, были известны прежде всего в городах вовлеченных в транзитную торговлю товарами иностранного производства. Из Архангельска небольшие оптовые партии этого товара переправлялись в города бассейна Северной Двины, центральных районов страны, Урала и Сибири. Одним из главных мест распродажи иностранных товаров, идущих из "города", был Устюг Великий. В 1633-36, 1650-56 и 1675-80 гг. из Архангельска в Устюг, в общей сложности, было доставлено около 2225 дюжин (26 700 колод) игральных карт, которые затем отправлялись в Москву, Вятку, Благовещенск, Соль Вычегодскую и Камскую, Пермь, Казань. Наиболее крупные партии закупались для отправки в сибирские города1. Наряду с серьезными "отъезжими" торговцами, карты приобретались мелкими скупщиками. В 1626/27 гг., среди городового товара, доставленного в г. Устюжну Железопольскую, были и карты, оцененные в 50 к.2 В 1642 г. торговый человек Лальского посада привез из Устюга разнообразного товара на 38 р. ("аглинское" сукно, фимиам, очки, шелк и т. д.), в том числе и игральные карты3. Этот товар присутствовал и среди предметов русско-шведской торговли (прежде всего с городами шведской Прибалтики). В 1610/11 гг. 25 дюжин игральных карт были привезены в Новгород . В 60-х гг. они зафиксированы на рынке Тихвинского посада5.
В таможенной книге г. Томска 1624/27 гг. имеются две записи о привозе в город торговыми людьми игральных карт - в количестве четверти дюжины и дюжины, а также других принадлежностей для игр - "двои тавлеи говяжих" и "10 кости игровые" . Четверть дюжины карт оценивалась в 3 р. 25 алт., в то время как тавлеи в 6 алт. 4 д., кости в 10 алт. Приведем для сравнения цены на другие товары, в тех же партиях: аршин сермяжного сукна - 4 алт., полпуда свеч и воску - 4 р., 117 ложек "корельчатых красных" - 3 р. 17 алт., "однорядка аглинская ношена" - 3 р. По данным именных книг 1626 г. жалование томским служилым людям составляло от 12 до 14 р. у детей боярских, 7-8 р. у подьячих и 4 р. с четью у рядовых пеших казаков2. Как видим таможенная оценка игральных карт в Сибири была довольно высока (колода -1 р. 17 к.), чтобы сделать их предметом индивидуального обихода.
Наличие в ассортименте европейского импорта игральных карт указывает на знакомство русского городского населения с этим элементом западной светской культуры. Несмотря на обширную географию распространения игральных карт в Московском государстве, очевиден факт привоза их небольшого количества в масштабах страны и незначительный характер торговых операций на внутреннем рынке. Небольшой спрос на этот товар объясняет и отсутствие в XVII в. каких-либо свидетельств о существовании ремесленной специальности, связанной с производством игральных карт. Отсутствие карточного производства можно объяснить и дефицитом бумаги (отечественная бумага была низкого качества и допетровская Русь пользовалась почти исключительно привозной бумагой).
В начале XVIII в. спрос на игральные карты заметно повысился. Только с 1716 по 1723 г. через Архангельск и Петербург было ввезено в Россию 2873 дюжины (34 476 колод)". В условиях европеизации быта, коснувшейся в основном привилегированных сословий, они находили все больше потребителей. Возникла необходимость в заведении отечественного карточного производства.
Одним из первых производителей русских игральных карт мог стать известный экономист и публицист петровского времени И.Т. Посошков. В 1704 г. он хлопотал о получении откупа на их производство и продажу, за плату 2000 р. в год. От Оружейной Палаты Посошков и два купца-компанейщика получили 200 р. "подъемных", однако по неизвестным причинам открытие этой мануфактуры не состоялось4.
Карточная игра как элемент дворянской субкультуры (XVlI-начало XX века)
На протяжении исторического развития России повседневный быт, мировосприятие, предметный и идейный мир русского дворянства был различен. В имеющихся хронологических рамках дворянство можно разделить на две большие и качественно различные историко-культурные категории: дворянство московского периода и дворянство императорского периода.
Дворянство Московской Руси было представлено несколькими "чинами". "Московское" дворянство, бывшее крупными землевладельцами и занимавшее высшие государственные посты, состояло из представителей титулованной аристократии и московской служилой знати. "Выборное" городовое дворянство, имевшее меньше земельного и денежного обеспечения, представляло средний и низший уровень центрального и местного управления, и состояло из перешедших в московскую службу служилых родов княжеств и уделов утративших свою самостоятельность. Наконец, городовые дети боярские и служилые люди по прибору, составляли основу войска и получали за свою службу денежное жалование и поместье, которое зачастую приходилось обрабатывать собственным трудом.
Согласно законодательным документам, именно с последней группой русского дворянства XVII в. обнаруживает связь карточная игра. До нашего времени не дошли правила и названия карточных игр XVII в., однако их тесное соседство с зернью (игрой в кости) и различными правонарушениями позволяет предположить, что это были игры азартные (закладные), ориентированные на денежный выигрыш. Небольшой ввоз игральных карт и отсутствие их местного производства указывают на то, что тяга к азарту и обогащению вполне удовлетворялась более простой, доступной и привычной игрой в кости, восходящей еще к индоевропейскому прошлому славянских народов. Государственная монополия на организацию азартных игр позволяет говорить том, что игральные карты не являлись предметом индивидуального пользования.
Существенное распространение азартные игры получили среди служилых людей Сибири, что можно объяснить "переходными" ненормированными условиями службы (оторванность от семей и хозяйств, частые и длительные служебные командировки, существование "безмужних жен", близость к пушной "валюте").
В высших слоях служилого сословия карточная игра не употреблялась как в силу приверженности шахматам и шашечным играм (тавлеи, саки, бирки), являвшимися традиционными играми русского двора , так и под влиянием церковного благочестия. При Михаиле Федоровиче игральные карты были куплены "для забавы маленького Алексея Михайловича со своими сверстниками"2. Вполне возможно, что именно эту западную экзотику мы обнаруживаем в описи Коломенского дворца (1677 г.), по которой в одной из кладовых, среди прочих предметов, значились "две дюжины и семь игор карт гнилых", т. е. разложившихся под воздействием неупотребления и сырости Таким образом, можно сказать, что в XVII в. карточная игра не составляла характерной и массовой черты досуга русского дворянства.
Дворянство императорского периода - это единое первенствующее сословие землевладельцев, высших и средних государственных служащих, представлявших в обществе один из вариантов европейской культуры. Внешний и внутренний облик русского дворянина, его повседневный быт, досуг, формы игрового поведения претерпели серьезные трансформации в ходе реформ Петра I.
