Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Церковное управление на Дальнем Востоке (1920-1922 гг.)
1.1. Белое Приморье и последняя волна русской эмиграции (1920-1922 гг.) 31
1.2. Дальневосточные епархии и миссии Русской Православной Церкви заграницей 52
1.3. Основание Харбинской епархии и вопрос о Временном Высшем Церковном Управлении на Дальнем Востоке 68
Глава 2. Церковная жизнь русской эмиграции в Маньчжурии (1923-1925 гг.)
2.1. Харбинская епархия в период распространения советского влияния в Китае (1923-1924 гг.) 92
2.2. Деятельность церковной оппозиции в среде дальневосточной эмиграции 106
2.3. Отношение дальневосточных архиереев к проблемам церковного управления заграницей (1923-1925 гг.) 131
2.4. Вопрос о правовом статусе Русской Православной Церкви в Маньчжурии в 1924-1925 гг. 142
Глава 3. Церковная жизнь Маньчжурии в период юрисдикционных конфликтов в Русской Православной Церкви (1926-1931 гг.)
3.1. Русская Православная Церковь Заграницей в 1926 г. 153
3.2. Харбинская епархия в 1926-1931 гг . 168
3.3. Отношение дальневосточной эмиграции к Декларации митрополита Сергия (1927-1931 гг.) 184
Заключение 217
Источники и литература 220
- Дальневосточные епархии и миссии Русской Православной Церкви заграницей
- Основание Харбинской епархии и вопрос о Временном Высшем Церковном Управлении на Дальнем Востоке
- Деятельность церковной оппозиции в среде дальневосточной эмиграции
- Харбинская епархия в 1926-1931 гг
Дальневосточные епархии и миссии Русской Православной Церкви заграницей
История российской эмиграции на Дальнем Востоке начинается с событий периода Гражданской войны. Падение колчаковского правительства в Сибири, затем власти атамана Семенова в Забайкалье и, наконец, поражение Белой армии в Приморье вытолкнуло за пределы отечества тысячи людей, не пожелавших подчиниться советской власти.
Положение Православной Церкви во время Гражданской войны напрямую зависело от менявшейся политической обстановки. Если в местах, где устанавливалась советская власть, неизбежно начинались открытые гонения на Церковь, то на территориях, занятых белыми, сохранялась свобода церковной жизни. Однако в обстановке военных действий эти территории оказывались отрезанными от Всероссийской Церковной Власти, поэтому епископы испытывали затруднения в принятии решений, особенно в вопросах превышавших полномочия епархиальных архиереев. По этой причине в двух главных областях, находившихся под контролем антибольшевистских сил (на Восточном фронте Сибирь и Дальний Восток, на Южном - Крым), были образованы временные церковные управления (ВВЦУ) для епархий, оказавшихся в сходных условиях.
Первым было создано Сибирское ВВЦУ. Несколько позже, в мае 1919 г. на Поместном Соборе Юга России в Ставрополе было образовано Юго-восточное ВВЦУ, просуществовавшее до ноября 1920 г. и передавшее свои полномочия Временному Высшему Церковному Управлению Заграницей. Вопрос о создании Сибирского ВВЦУ был решен на Соборном совещании в Томске 14 ноября 1918 г. Участниками Томского совещания стали 13 епископов и 26 членов Всероссийского Поместного Собора 1917-1918 гг. из духовенства и мирян, которые смогли прибыть из епархий Сибири, Урала, Повольжья и Дальнего Востока не подконтрольных советской власти70. Из архиереев, помимо председателя, архиепископа Омского и Павлодарского Сильвестра (Ольшевского), членами ВВЦУ стали архиепископ Симбирский и Сызранский Вениамин (Муратовский) и епископ Уфимский Андрей (Ухтомский).
Сибирское ВВЦУ обосновалось в Омске, по местопребыванию органов государственной власти. Его открытие состоялось 25 ноября 1918 г. после торжественного богослужения, на котором присутствовал Верховный правитель адмирал А.В. Колчак71, члены кабинета министров, дипломатический корпус и военные чины. В тот же день правительством было принято постановление о создании Главного управления по делам вероисповеданий при Министерстве внутренних дел. Функции контролирования деятельности ВВЦУ были переданы министру исповеданий.
При управлении вероисповеданий были созданы соответствующие церковные структуры. Приказом начальника штаба Верховного главнокомандующего № 56 от 28 декабря 1918 г. в войсках были введены должности главного священника армии и флота с управлением при Ставке Верховного главнокомандующего (в марте 1919 г. переведено в штаб Верховного главнокомандующего), священников фронтов, армий, отдельных корпусов и армейских групп, священно-церковнослужителей стрелковых, пехотных, казачьих и кавалерийских полков, госпиталей и лазаретов.
В ноябре 1919 г., вместе с отступавшими частями Белой армии, Управления епископа и главного священника армии и флота колчаковского правительства покинули Омск и перебрались в Иркутск. В январе 1920 г. колчаковское правительство прекратило свое существование. В феврале архиереи - члены Сибирского ВВЦУ были арестованы советской властью по обвинению в «пособничестве Белой армии и антисоветской пропаганде». Вскоре после ареста председатель ВВЦУ архиепископ Сильвестр (Ольшевский) скончался. В ноябре архиепископ Вениамин (Муратовский) и епископ Андрей (Ухтомский) выступили с заявлением о своей лояльности к существующей власти и просьбой об освобождении, после чего их дело было прекращено .
Под угрозой репрессий часть епископов, епархии которых оказались на территориях, занятых большевиками, вынуждены были эмигрировать. Трое из них были участниками Томского совещания 1918 г.: архиепископ Оренбургский и Тургайский Мефодий (Герасимов), епископ Забайкальский и Нерчинский Мелетий (Заборовский) и епископ Самарский и Ставропольский (впоследствии Приморский и Владивостокский) Михаил (Богданов).
Последняя, самая многочисленная, волна беженцев, среди которых было немало представителей духовенства, во многом оказала влияние на социальный и политический состав Белой эмиграции в Китае, и главная роль в ее формировании, безусловно, принадлежала военным.
С 1920-го по 1922 гг. больше всего беженцев перебралось на территорию приграничной с Россией Маньчжурии. В условиях эмиграции беженцы, среди которых преобладали представители различных формирований Белой армии, направляли свои усилия на сохранение как военной, так и церковной
После Октябрьской революции большинство русских людей восприняли советскую власть как незаконную и временную, для Церкви это была еще и власть безбожная, поэтому возвращение к монархическому строю многим стало казаться путем к восстановлению законности и возрождению России, той России, которая веками стояла на двух незыблемых началах - Православии и Самодержавии. Этим, в значительной степени, объясняется позиция основной массы православного духовенства в их приверженности к правому лагерю эмиграции. Со своей стороны представители этой части русских беженцев считали себя православными христианами, поэтому большинство созданных ими за пределами России общественно-политических организаций стремились опереться на авторитет Церкви.
Такая связь свидетельствует о том, что духовно-нравственные идеалы, на основе которых формировалась идеология православного государства -Российской империи - оказались сильнее политического разномыслия участников Белого движения, и в конце Гражданской войны многие из них изменили свои взгляды на будущее России.
Последний период Белого движения связан с событиями на Дальнем Востоке, в Приморье, и приходится на время деятельности двух временных несоциалистических правительств, сформированных в 1921-1922 гг.: Приамурского «меркуловского» и сменившего его правительства Приамурского Земского края.
Основание Харбинской епархии и вопрос о Временном Высшем Церковном Управлении на Дальнем Востоке
С 1922 г. почетным председателем Иверского братства был епископ Камчатский Нестор, который неоднократно выступал с беседами и лекциями, организованными при Братстве. Его доклады собирали множество слушателей. Обычно, после выступлений, по предложению епископа производились сборы в пользу приюта «Русский Дом» и других благотворительных начинаний. Нередко на таких собраниях проходили беседы о положении Церкви в России, содержание которых передавали харбинские газеты «Свет» и «Русский голос». Беседы и лекции проходили в помещении продовольственного пункта, о теме собрания заранее оповещали газеты. Так, 7 и 11 февраля 1923 г. выступления епископа Нестора были посвящены памяти Киевского митрополита священномученика Владимира (Богоявленского), убитого большевиками в 1918 г., и митрополита Крутицкого Евсевия (Никольского). В первом выступлении участвовал хор Иверской церкви под управлением регента B.C. Лукши, во втором - соборный хор под управлением Д.Я. Попова, которого знал и ценил митрополит Евсевий. В день памяти митрополита Евсевия на собрании также присутствовали архиепископ Мефодий и епископ Мелетий. Портрет митрополита был вывешен на стене. Кроме епископа Нестора с воспоминаниями о почившем архипастыре выступали и другие докладчики, среди которых был директор Харбинских Коммерческих училищ КВЖД Н.В. Борзов. Рассказывая о своих встречах с митрополитом, он передал его назидания о религиозно-нравственном воспитании детей, основа которых -любовь к детям, живое общение с ними и показательные примеры взрослых. После выступлений был произведен благотворительный сбор в пользу «Русского дома».
15 февраля епископ Нестор организовал чествование памяти архиепископа Николая, просветителя Японии. На собрании присутствовало более 1500 человек, было много православных японцев. Как и на всех выступлениях Камчатского епископа, помещение в этот день было переполнено. В зале были вывешены дореволюционные российские и японские национальные флаги, на стене висел портрет архиепископа. Вторым докладчиком выступал ученик архиепископа Николая, священник-японец Сергий Судзуки, настоятель кладбищенской церкви при русском военном кладбище в Мукдене (во время Русско-японской войны этот священник был духовником русских пленных в лагере У г. Мацуяма). В перерыве между докладами пел хор B.C. Лукши на русском и японском языках. Неожиданно к концу выступлений в зале появился наряд китайской полиции. Полицейские потребовали предъявить разрешение на устройство собрания, и оно было им сразу предъявлено. Тогда от устроителей потребовали объяснений, почему вывешены иностранные (российские и японские) флаги. Объяснение, по-видимому, удовлетворило полицию, и она удалилась. В этот день собрание закончилось благополучно. Однако на следующий день, когда почитатели просветителя Японии собрались в Иверской церкви на панихиду, вновь прибыл наряд полиции, и служение было запрещено.
Епископ Нестор и несколько православных японцев вынуждены были обратиться за разъяснениями к комиссару по иностранным делам Цицикарского бюро генералу Ма Чжунцзюню, пообещавшему выяснить причины запрещения панихиды. Во время переговоров генерал заявил, что по некоторым сведениям, докладчики, выступавшие накануне в Иверском братстве, будто бы касались политических вопросов, на что епископ Нестор ответил, что это недоразумение, так как в собрании о политике не говорилось ни слова.
Тогда же в газете «Свет» появилась заметка о том, что епископ Нестор обратился к главе Харбинской епархии архиепископу Мефодию с просьбой «принять меры к выяснению причин этого происшествия и восстановить права свободного выполнения религиозных обрядов в Православной Церкви» . По мнению корреспондента, причиной инцидента с запрещением панихиды был «донос с извращением фактов», адресованный китайской полиции.
Попытки вмешательства в жизнь Церкви случались и раньше. Еще в июле 1922 г. в сообщении газеты «Рупор»246 о предстоящем созыве Дальневосточного Церковного Собора утверждалось, что якобы на этом Соборе епископ Нестор предполагал обвинить епископа Мефодия в ереси «за участие в похоронной мессе по случаю смерти папы Бонифация XIV». Опровержение нелепых слухов было немедленно опубликовано в газете «Свет». В нем, в частности, говорилось, что заметка в «Рупоре» представляет собой «обычный социалистический прием внесения розни в неугодную социалистам среду» .
Следует отметить, что, несмотря на трудности обстановки, в этот период в Харбине продолжал строиться Казанско-Богородицкий мужской монастырь, и началась работа по созданию женской обители. Ее основательница, игумения Руфина (Кокорева), в 1923 г. приехала в Харбин по благословению архиепископа Мефодия, обращавшегося к ней с просьбой устроить в Харбине женский монастырь еще во время своего пребывания во Владивостоке.
На церковную жизнь дальневосточной русской эмиграции не могли не влиять и события на родине. Одним из испытанных способов советской власти дестабилизировать положение за границей была дезинформация через прессу, перед которой стояла задача изменить отношение эмиграции к существующему в России строю. Насколько это удавалось, можно судить по известному «делу Патриарха Тихона», вернее, событиям, связанным с реакцией эмиграции на освобождение Патриарха из-под ареста в 1923 г. и издание так называемого «покаянного заявления».
Деятельность церковной оппозиции в среде дальневосточной эмиграции
В документах Архиерейского Собора 1926 г. по этому вопросу содержатся отзывы 6 иерархов, из них 4 - от проживавших в Китае382. Положительные ответы прислали архиепископ Мефодий и епископ Мелетий. Архиепископ Иннокентий высказал отдельное мнение: «Едва ли можно рассуждать по сему вопросу, - писал он, - так как Церковь Русская лишена возможности управляться самостоятельно. Митрополит Петр в тюрьме, очень возможно, что и митрополит Сергий передаст полномочия третьему лицу» . Глава Пекинской Миссии настаивал на том, что «все православные заграничные русские епархии, отторгнутые от своей Матери Русской Церкви, должны признавать одну главу - Российского Патриарха, или его Заместителя за границей, в каком бы государстве они ни находились». Такое положение должно сохраняться до тех пор, «пока какая-либо Церковь в каком-либо государстве не будет господствующей», тогда, по мысли архиепископа, национальная Церковь должна будет иметь «своего национального главу» . Это мнение начальника Пекинской Миссии поддержал и его викарий - епископ Шанхайский Симон. И, наконец, было учтено мнение епископа Камчатского Нестора, который первым высказался о признании митрополита Петра в своем письме от 11 октября 1925 г. Таким образом, все три проживавшие в Харбине архиерея единогласно признали Местоблюстителя, тогда как глава Пекинской Миссии и его викарий воздержались, выразив особое мнение о необходимости местоблюстительства за границей.
Второй пункт программы собора касался общих вопросов по управлению Русской Православной Церковью и отношения заграничных иерархов к возможности передачи прав главы всей Русской Церкви митрополиту Антонию.
По этому вопросу харбинские архиереи высказались за сохранение подчинения Всероссийской Церковной Власти через Зарубежный Синод386. Архиепископ Иннокентий по-прежнему настаивал на передаче прав Первоиерарха главе Зарубежного Синода.
Три пункта программы собора касались обновленческих нововведений: 1) о новом стиле, женатом епископате и второбрачии духовенства, о времени празднования Пасхи; 2) об отношении к созываемому Вселенским Патриархом на Афоне «Вселенскому Собору»; 3) о Московском лже-соборе387. Дальневосточные архиереи единодушно высказались против по всем этим вопросам.
Зарубежные епископы должны были дать ответ еще на один крайне важный для русской эмиграции вопрос, а именно - о разрешении общественного моления за великого князя Кирилла Владимировича как за императора.
В 1926 г. одним из главных событий в общественно-политической жизни русской эмиграции стал Российский Зарубежный съезд, явившийся последней попыткой объединения всех антибольшевистских национальных сил в борьбе за освобождение России от большевизма. Съезд состоялся с 4 по 11 апреля 1926 г. в Париже при участии 400 делегатов, представителей русских диаспор из 26 стран. Инициаторами и самыми активными его участниками были монархисты за исключением т.н. «легитимистов» - сторонников великого князя Кирилла Владимировича, видевших в его лице законного русского царя.
Большинство белоэмигрантов относились к великому князю без особой симпатии, на что имелось две причины. Старейший член Дома Романовых великий князь Кирилл Владимирович - сын великого князя Владимира Александровича (сына императора Александра II) и двоюродный брат императора Николая II - в 1907 г. в связи с вступлением в брак388, нарушавший законы империи и церковные каноны, был лишен (вместе с возможным потомством) права на престолонаследие (резолюция императора от 15 января 1907 г.). Однако во избежание общественного скандала это отрешение почти два года держалось в тайне, после чего «неполноценный» брак великого князя все-таки был признан . Но не трудности семейного положения являлись основной причиной его недоброй репутации. Ему не могли простить предательского поведения во время Февральского переворота 1917 г., когда великий князь снял свой Гвардейский экипаж с охраны царской семьи и привел его в распоряжение революционной власти. В июне 1917 г., когда царская семья находилась под арестом, он уехал с семьей в Финляндию и затем в Германию.
В 1922 г. великий князь объявил себя «Блюстителем Государева Престола»390, что вызвало несогласие большинства членов Дома Романовых. В ноябре 1923 г. он вынужден был отказаться от звания Блюстителя, и таковым оставалась вся Семья, возглавляемая вдовствующей императрицей Марией Федоровной. Вопрос о престолонаследии отлагался до возвращения в Россию. Однако уже в августе 1924 г. Кирилл Владимирович издал манифест, в котором объявил себя единственным законным правопреемником Российского Императорского Престола с присвоением титула Императора Всероссийского. Американский историк Д. Стефан утверждает, что к этому шагу подтолкнуло великого князя честолюбие его жены. В ответ на манифест вдовствующая императрица Мария Федоровна ответила заявлением от 21 сентября (4 октября) 1924 г., в котором говорила о преждевременности появления нового императора. В ней еще не угас последний луч надежды на то, что ее сыновья и внук живы .
Одновременно с изданием манифеста Кирилл Владимирович обратился с посланием к главе Зарубежного Синода, в котором испрашивал благословения на свое служение Родине в качестве государя. Тогда же в Синод начали поступать обращения некоторых монархических организаций и отдельных лиц с просьбой разрешить духовенству поминать Кирилла Владимировича как императора, его жену как императрицу, а сына как цесаревича. Осенью 1924 г. эти документы были представлены на соборное обсуждение. Зарубежные иерархи единогласно постановили считать издание манифеста великого князя неблаговременным. В соборном постановлении указывалось, что Архиерейский собор не является голосом всей Российской Церкви и потому не вправе решать вопрос о признании кого бы то ни было императором, а также на то, что «Церковь может дать свое благословение на вступление на престол всероссийский, только зная волеизъявление на сие всего русского народа» . 10 голосами против 4 не было утверждено и прошение о поминании Кирилла Владимировича, его супруги и наследника, как императора и его семьи. Таким образом, церковные иерархи поддержали членов династии, считавших претензии великого князя несвоевременными.
В целом в эмиграции никто не оспаривал его прав на престолонаследие, но он был непопулярен в белоэмигрантской среде, репутация Кирилла Владимировича была сомнительна, поэтому его притязания отвергло и большинство монархистов. Белая эмиграция стремилась к объединению, но не вокруг самопровозглашенного императора. Возглавить русское национальное движение был призван великий князь Николай Николаевич, пользовавшийся в среде эмигрантов непререкаемым моральным авторитетом.
Харбинская епархия в 1926-1931 гг
Из всех дальневосточных иерархов единство с Московской церковной властью во главе с Заместителем сохранял только архиепископ Японский Сергий. Он был возмущен действиями Зарубежного Синода по отношению к сторонникам митрополита Евлогия и поэтому в своем письме митрополиту Сергию от 17 сентября 1928 г. говорил о необходимости ликвидировать Карловацкий Синод, как источник всех нестроений в жизни заграничной Русской Церкви. Об этой ликвидации он советовал известить Константинопольского, Александрийского, Иерусалимского и Сербского Патриархов, а также Греческого и Болгарского митрополитов с просьбой не допускать работы Синода на территории Сербии. Тогда, как писал архиепископ Сергий, все эмигрантские архиереи и духовенство смогли бы «работать на своих местах без запрещений»473.
Своими мыслями глава Японской Миссии не раз делился с епископом Нестором, в котором встречал сочувствие и понимание. Под влиянием этих бесед епископ Нестор весной 1929 г. начал переписку о принятии его в юрисдикцию Московской Патриархии. В результате Заместитель Местоблюстителя издал Указ №1496 от 31 мая 1929 г. о приеме архиерея в Московскую юрисдикцию. Однако уже летом 1929 г. Камчатский епископ проявил неуверенность в своем решении и через архиепископа Японского Сергия направил письмо митрополиту Евлогию с просьбой не опубликовывать указа №1496 в официальном печатном органе Западно-Европейской епархии. Но указ получил огласку, о чем сообщалось в октябрьском номере «Церковного Вестника Западно-Европейской епархии»474.
После огласки указа о принятии епископа Нестора в Московскую юрисдикцию на него обрушился поток анонимных писем, обвинявших его в живоцерковничестве и большевизме. В эмигрантской среде стали распространяться слухи о назначении архиерея на Харбинскую кафедру с возведением в сан архиепископа. Ответом на обвинения стало интервью епископа Нестора, опубликованное в феврале 1930 г. в газете «Гун-бао». Объясняя свою позицию, он указал на невозможность для себя отделения от гонимой Матери-Церкви и Всероссийской Церковной Власти во главе с Местоблюстителем Патриаршего Престола. При этом епископ Нестор считал, что поскольку митрополит Петр находится в заключении, временным главой Русской Православной Церкви стал его Заместитель, митрополит Сергий. Епископ Нестор был уверен, что митрополит Сергий не признал советской власти, а только отказался от всякой политической борьбы, и в своих действиях проявлял заботу о целостности Православной Церкви в России. В заключении он опровергал слухи о своем назначении на Харбинскую кафедру и оставлял для себя лишь дело милосердия, которому он служил в Харбине475.
В ответ на это интервью в Белградской газете «Царский вестник» было опубликовано «Открытое письмо Китайского и Пекинского Митрополита Иннокентия Епископу Нестору»476. Глава Пекинской Миссии митрополит Иннокентий (Фигуровский) был активным защитником Зарубежного Синода и сохранял личную преданность его главе - митрополиту Антонию (Храповицкому). Он вел с ним обширную переписку, и его мнение, особенно по вопросам церковного управления, часто принималось к сведению на заседаниях Синода. Не признававший никаких компромиссов, митрополит Иннокентий стоял на непримиримой позиции по отношению к политике митрополита
Сергия и его Декларации, поэтому ответил на интервью епископа Нестора крайне резко. Вместе с письмом он прислал своему оппоненту брошюру под названием «Церковная смута» и посоветовал ознакомиться с ней, «чтобы понять сущность и опасность Сергианского раскола»477.
С тех пор о своей принадлежности к той или иной юрисдикции епископ Нестор не заявлял и продолжал служить в Харбинской епархии, ничем не проявляя какого-либо несогласия с деятельностью Зарубежного Синода. В ведении митрополита Евлогия, к тому времени перешедшего в оппозицию к митрополиту Сергию и отделившегося от Московской Патриархии, он уже состоять не мог. Указом митрополита Сергия №1518 от 11 июля 1930 г. митрополит Евлогий был уволен от управления русскими приходами в Западной Европе с последующим запрещением в священнослужении вместе с подчиненным ему духовенством, а 17 февраля 1931 г. русские приходы, которыми управлял митрополит Евлогий, были приняты в юрисдикцию Вселенского Патриарха.
Обнаруженные в архиве Архиерейского Синода РПІДЗ документы свидетельствует о том, что после попытки епископа Нестора перейти в ведение Московской Патриархии Зарубежный Синод запретил его в священнослужении. Однако об этом запрещении в Харбине не было известно несколько месяцев. Не знал о нем и сам епископ Нестор, продолжавший свои труды в Доме Милосердия, имевшего неофициальный статус Камчатского подворья. В начале 1931 г. в приютах Дома Милосердия содержалось 50 сирот и более 30 больных стариков. В эти трудные дни, когда заметно уменьшились пожертвования на содержание приютов, епископ Нестор продолжал звать харбинцев на доброе дело, устраивал всевозможные сборы, благотворительные Милосердия. В начале января 1931 г. Камчатский епископ рукоположил в этом храме в сан священника диакона Георгия Вознесенского. В 1931 г. Дальний Восток потерял сразу двух выдающихся иерархов -почти в одно время ушли из жизни митрополит Мефодий (Герасимов) и митрополит Иннокентий (Фигуровский).
После кончины митрополита Мефодия на Харбинскую кафедру был назначен архиепископ Мелетий (Заборовский). Его назначение было утверждено на открывшемся 25 мая 1931 г. очередном Архиерейском Соборе РПЦЗ. Одновременно с назначением собор постановил утвердить и сообщить новому главе епархии о запрещении в священнослужении епископа Нестора, поручив ему преподать последнему увещание .
В середине мая викарий Пекинской епархии епископ Шанхайский Симон (Виноградов) обратился к архиепископу Мелетию и епископу Нестору с просьбой приехать в Пекин в связи с болезнью начальника миссии. Митрополит Иннокентий, около месяца находившийся в госпитале, продолжал принимать посетителей и заниматься делами епархии . Но надежды на его выздоровление уже не было.
Первым Пекин посетил архиепископ Мелетий. Вернувшись в Харбин, он имел беседу с епископом Нестором по поводу его положения «вне пространства и времени» и предстоящей поездки к митрополиту Иннокентию. По свидетельству самого архиепископа Мелетия результатом их разговора стало решение епископа Нестора возвратиться в юрисдикцию Зарубежного Синода481.
