Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Риторика: историко-философский комментарий (к истории вопроса) 14
1.1. Общая проблематика 14
1.2. Дефиниции и терминологические уточнения: основные сведения из истории риторики 25
1.3. Софисты и античная философия языка 32
1.4. Риторика и античная философия языка 36
Глава II. Античные и византийские риторические рецепции в русской культуре и в философии А. Ф. Лосева и М. М. Бахтина 64
2.1. Античные и византийские риторические рецепции в русской культуре, их история и судьба 64
2.2. М. М. Бахтин: от филологии к философии 81
2.3. А. Ф. Лосев - философ «имени, числа, мифа»... и риторики 109
Заключение 136
Литература 139
- Дефиниции и терминологические уточнения: основные сведения из истории риторики
- Риторика и античная философия языка
- Античные и византийские риторические рецепции в русской культуре, их история и судьба
- А. Ф. Лосев - философ «имени, числа, мифа»... и риторики
Введение к работе
1. Актуальность исследования. Актуальность философского анализа риторической темы сегодня подтверждает огромное количество появившихся публикаций, затрагивающих так или иначе проблемы теории и истории риторики. Современный «теоретический бум» вокруг риторики есть прямое следствие осознания того факта, что речь, слово вообще - это исходная и первичная данность гуманитарной культуры, а риторика не просто ее составная и неотъемлемая часть, а норма существования, ее средоточие.
Положение М. М. Бахтина о том, что «предмет гуманитарных наук - выразительное и говорящее бытие» не только вообще теоретически актуально, но в высшей степени философично, в частности герменевтично, поскольку гуманитарная мысль направлена на постижение чужих смыслов, мыслей, а значит и риторична: гуманитарная культура - это активность человеческого духа, реализующаяся посредством слова. Человек есть существо говорящее, действующее словом (Homo verbo agens), и там, где он изучается вне речи, вне текста, вне слова это уже не гуманитарная область, а анатомия, физиология, физика и т. д. Это, во-первых.
Во-вторых, риторика в своих лучших образцах всегда составляла органичное единство мысли и слова. Риторика - по выразительной формуле С. С. Аверинцева -«это инобытие мысли в слове». Категории риторики есть одновременно и категории слова: «мысль не только выражается, но и свершается в слове» (Л. С. Выготский), мысль неотчуждаема от слова и, любой словесный образ одновременно есть и логическая, символическая абстракция. Если не всякая изреченная мысль есть истина, то неизреченная мысль - это вообще не мысль.
В-третьих, теоретическая востребованность риторического знания далеко не случайна, она идет от его предмета, который принципиально антропоцентричен: речь
(слово) - привилегия человека. Слово - синоним человечности. Поэтому риторическое знание принципиально гуманистично. Культивирование слова - это взращивание человечности. В связи с этим, появление именно философских работ по истории и теории риторики, преодолевающих ограниченность чисто филологического или только описательного подходов, чьи положения носят теоретический, а не только просветительский характер, представляется важным и перспективным делом.
Многоаспектность риторики, неразрывность риторических (языковых) и мыслительных (философских) практик, затребованность ее теоретического багажа со стороны других наук, в том числе и со стороны философии, обеспечила ей важное и почетное место в истории отечественной культуры вообще, и в философии языка в частности. Стилистическая раскованность и жанровое богатство русской философии -оборотная сторона ее риторичности, центрированности ее интереса на проблемах языка и слова. В традициях отечественной философии мысль неразрывна со словом. Более того именно через него мысль обретает смысл, конечную онтологическую истинность и абсолютную антропологическую ценность. Традиция «словологии» (термин профессора А. Ф. Замалеева) занимает существенное место в теоретическом багаже всей русской философии.
Русская риторическая культура, сложившаяся на пересечении греко-сливянской и латинской риторических традиций, имеющая свою долгую и интересную историю, сыграла роль «проводника» многих интересных проблем слова и языка в предметно-теоретическую основу отечественной философии языка.
Обращаясь к проблемам языка, в частности к проблемам смысла (имени), столь трепетно лелеемыми русской философией, можно выявить различные стратегии истолкования имени и смысла, представляющие несомненный философский интерес. Наиболее содержательными и в философском отношении значимыми являются фи-лософско-языковые концепции А. Ф. Лосева и М. М. Бахтина. При этом особенно важным оказывается не различие их подходов и методологии, а то в содержании их концепций, что может быть отнесено к логике семантически-риторического происхождения их идей. Разнесенность онтологического подхода первого и герменевтиче-
ского подхода второго оказывается соотнесенной в аспекте общего для них риторического корня их философствования.
В исторической ретроспективе именно от идей, сюжетов и проблем античной и византийской риторики, их рецепций в русской культуре лежит кратчайший путь к развернутым построениям теории слова, проблемам смысла (имени) в отечественной философии языка. Без выделения в античной философии направления (софистически-риторического), характеризующегося теоретическим интересом к проблемам языка, и без возникновения в границах последнего проблем «смысла», «имени», «диалога», «жанра», «стиля», появление этих проблем в теоретическом багаже русской философии было бы невозможно!
Так, например, на «Философию имени» А. Ф. Лосева можно посмотреть и с риторической точки зрения, ведь имена в риторике - важнейший элемент построения речи, которые трактуются и понимаются с позиции их орудийности, то есть способов использования имени в процессе познания, общения, научения и действования (в том числе и словесного). Его изощренные спекуляции по поводу сущности символа являются таюке во многом риторически обусловленными, поскольку символ как средство выражения, замещение прямого значения слова на переносное, отличаясь неисчерпаемой многозначностью, возникает на основе риторического приема - художественного параллелизма. Проблема типологизации речевых жанров, которой много занимался М. М. Бахтин, таюке по своему происхождению сугубо риторическая, так как именно в риторике впервые были выдвинуты критериообразующие признаки, на основании которых происходила атрибутация тех или иных текстов или речей. Проблема диалога, стиля, а таюке проблема Другого имеют ярко выраженный риторический аспект.
Вместе с тем причина превращения взглядов А. Ф. Лосева и М. М. Бахтина в содержательно глубокие и философски развернутые концепции слова, языка лежит не в плоскости риторического их происхождения. Онтологическое представление имени А. Ф. Лосевым как явленности сущности и энергии, антропологическая интерпретация чужой речи, чужого смысла в терминах «Другого», «другости» у М. М. Бахтина
имеет источником онтологическое и антропологическое направления в истории уже отечественной словологии.
Исходя из вышеизложенного, следует признать, что выявление риторических аспектов русской философии вообще и философии языка в частности представляется крайне важным и актуальным делом в плане более полного и адекватного осмысления как истории русской философии, так и истории философии языка, их специфики, предмета и метода. Путь, пройденный отечественной риторической мыслью, представляет интерес не только для истории лингвистических учений, но и для истории русской философии, поскольку он составляет неотъемлемую часть философского процесса в России.
2. Степень разработанности проблемы. В истории отечественной и зарубежной гуманитарной науки, риторика - наименее изученная область. Парадоксально, но факт: современная теория риторики нисколько не теоретичнее, чем теория древних. Само понимание предмета риторики, ее задачи и внутреннее строение, наконец, ее соотнесение с другими областями знания, не раз претерпевало существенные изменения. При попытке познать ее предмет исследователь, волей сложившихся исторических обстоятельств, поставлен перед необходимостью считаться с тем фактом, что за 2500 лет существования риторики сотни формул употреблялись для ее определения. Суть проблемы не в том, что нет ясных, однозначных и полных определений ее предмета, а в том, что их слишком много. Усугубляет эту проблему и то обстоятельство, что риторика долгое время воспринималась в массовом и в ученом сознании как система устаревших и схоластических средств и приемов речевого воздействия, которые в силу своей творческой несостоятельности и теоретической ущербности : ІЄ имеют научной ценности и значимости.
Кроме того, в современном общественном мнении, сформированном во многом журнальной и газетной литературой, по адресу риторики преобладают высказывания сугубо оценочного свойства от хвалебных до уничижительных, диаметрально противоположных друг другу, следовательно, далеко отстоящих от истины. Хула и ком-
плименты в ее адрес не имеют ничего общего с обстоятельным и непредвзятым разговором о ее предмете, статусе и значении.
Однако за последнее время ситуация радикально изменилась: теоретический вакуум вокруг нее стал заполняться рядом ценных и наукоемких публикаций, в которых риторика предстает философски содержательной дисциплиной, органично вписанной в античный, а шире - европейский культурный процесс. Риторически выражаясь, когда с этой дисциплины стряхнули пыль веков, взглянув незашоренным взглядом на ее классический облик, выяснилось, что он внушает уважение, настолько актуальной и значимой, глубоко и тонко разработанной оказалась система риторических понятий. Многие современные и перспективные научные направления обязаны своим возникновение именно риторике. Среди них герменевтика и структурализм, лингвистика текста и совершенно особая область риторического знания, именуемая «неориторикой». Среди зарубежных авторов, активно работающих в направлении решения проблем дескриптивной и нормативной прагматики речевых актов, в первую очередь следует назвать X. Перельмана, С. Тулмина, Ж. Дюбуа, Дж. Лича, Л. Ольбрехт-Титеки, а также Дж. Остина и Дж. Серля. По мысли этих авторов, риторика - это логика неформального рассуждения или теория коммуникации, металингвистическая теория, касающаяся анализа не только прямых, но косвенных речевых актов и невыраженных посылок в аргументирующей речи. В работах Льежской школы (Бельгия) сделана попытка установления риторического единства европейской культуры и влияния канонических (литературных, научных) текстов на формирование общественного сознания. Эти идеи легли в основу так называемой теории «литературного канона» известного американского философа и литературоведа X. Блума и возглавляемого им направления «новой литературной критики».
С января 1991 г. в России издательство «Знание» издает серию книг под общим названием «Наука убеждать: риторика». Среди авторов, в ней опубликованных, необходимо назвать В. И. Аннушкина, А. А. Волкова, А. А. Вербицкого, В. П. Вомпер-ского, А. Е. Махова, И. Ф. Пешкова, в работах которых риторика предстает дисциплиной, органично вписанной в российский историко-культурный контекст, сыграв-
шей огромную роль в духовной истории России. Как античная риторика не является универсальной, так и русская риторика не есть риторика, написанная на русском языке. Будучи частью европейской культуры и сохраняя, в частности, православные христианские ценности, русская риторика образует самостоятельную часть русской культуры и русской духовности. Из числа авторов, затрагивающих проблемы истории и теории риторики, рассматривающих ее не только как дидактико-нормативное учение о языке, а как развернутую теорию слова, укажем на Г. 3. Апресяна, А. К. Авеличева, О. П. Брынскую, Н. А. Безменову, Л. К. Граудину, Г. И. Миськевич, А. В. Михайлова, Ю. М. Лотмана, П. В. Одинцова, Ю. В. Рождественского, М. К. Тройского. Особого упоминания заслуживают С. С. Аверинцев, М. Л. Гаспаров и А. Ф. Лосев, чьи работы отмечены глубоким философским проникновением в суть рассматриваемого предмета, выгодно дополняемые их «классической» образованностью, блестящей историко-филологической подготовкой.
Огромный творческий потенциал риторики накапливался на протяжении столетий, и можно с уверенностью констатировать, что в современной отечественной историко-филологической и философской науке теоретическая важность изучения риторического наследия не только осознана, но и получает свое практическое воплощение. Интерес русской философии к языку есть прямое следствие погруженности русской культуры в риторический контекст культуры европейской. И литературоцен-тричность русской философии - прямой результат риторикоцентричности всей русской культуры.
В последнее время в отечественной науке возрос интерес к языковому прочтению традиционных проблем истории русской философии, которые рассматриваются и интерпретируются под углом зрения категорий языка, слова. В исследованиях таких авторов, как Н. К. Бонецкая, Н. И. Безлепкин, Л. А. Гоготишвили развиваются и интерпретируются под углом зрения категорий языка, слова. В исследованиях таких авторов, как Н. К. Бонецкая, Н. И. Безлепкин, Л. А. Гоготишвили, А. Ф. Замалеев, М. К. Петров, Ю. С. Степанов, всесторонне и убедительно раскрывается положение о том, что специфика особого типа рациональности, составляющая отличительную черту
русской философии, может быть адекватно раскрыта и объективно оценена лишь с учетом исторического анализа и теоретического реконструирования проблем философии языка в России. В свою очередь в работах В. Н. Марова, В. Л. Махлина, А. Б. Махова, И. В. Пешкова предпринята попытка уже риторического прочтения многих проблем отечественной философии языка. В работах этих авторов дается анализ риторического происхождения многих ее проблем, а также показывается, что в традициях русского философствования категории слова всегда представали категориями мысли.
Таким образом, можно констатировать, что в современной российской науке не только осознана необходимость всестороннего изучения языковых и риторических тем и идей, имеющихся в русской философии, но и показана их неразрывная связь с общим генезисом и становлением отечественного философствования. Однако работа должна быть продолжена, и прежде всего в ключе целостного осмысления истоков и форм развития философии языка в России, ее ведущих тем и методолого-теоретических обобщений, в контексте общериторической основы, в ней содержащейся.
3. Цель и задачи исследования. В соответствии со сказанным определяется и цель диссертации: философский анализ риторических аспектов русской философии языка (на примерах работ А. Ф. Лосева и М. М. Бахтина)
Достижение этой цели включает решение следующих задач:
- Выявление общего состояния и тенденций развития античных риторических
идей в контексте общих проблем античной философии языка.
- Исследование риторической специфики античных воззрений на язык.
-.Анализ общетеоретических и общефилософских основ риторики и в частности
категории смысла (имени) на предмет их риторического (языкового) происхождения.
- Анализ «судьбы» античных и византийских риторических рецепций,в русской
культуре.
Выяснение специфики русской философии языка в контексте общего развития взглядов на слово в византийской риторической мысли.
Доказательство присутствия риторической составляющей в общей философской архитектонике произведений А. Ф. Лосева и М. М. Бахтина.
Обоснование теоретической емкости и философской содержательности основных риторических категорий, их терминологическое закрепление в словаре русской философии языка (А. Ф. Лосев и М. М. Бахтин).
Демонстрация принадлежности языковых концепций А. Ф. Лосева и М. М. Бахтина направлению словологии в истории отечественной философской мысли.
4. Методологические и теоретические основы диссертационного исследования. В основе диссертации лежит метод ретроспективного анализа и герменевтического прочтения проблем теории риторики, античной философии языка и истории философии языка, что позволяет выявить, зафиксировать и научно опредметить фи-лософско-риторические воззрения М. М. Бахтина и А. Ф. Лосева, а также диалектический метод. Исторический - раз мы признаем примат «исторического» понимания действительности по принципу: вещь - это ее история; диалектический - в духе «диалектического тождества», когда философия риторична настолько, насколько философична риторика. Необходимость диалектического анализа очевидна: русская философская мысль не была бы столь риторичной, если бы русская культура не была бы столь художественно и словесно изукрашенной. В рамках такого анализа герменевтический подход естественен и необходим, раз исследование не ограничивается констатацией фактов, а занято целью понять смысловую специфику риторики как исторического, культурного и теоретического феномена.
Особого методологического такта требует каждая новая попытка интегрировать риторику в рамки современной гуманитарной науки и сопредельные с ней области знаний. Представляется, что, не прибегнув к философскому анализу, к интерпретации риторики «извне», невозможно понять ее «изнутри». В работе также используется метод историко-семантического исследования основных риторических понятий с
целью извлечения из них их смысловой составляющей. В качестве вспомогательного приема методологической поддержки используется «принцип дополнительности»: «противоположности не противоречивы, а дополнительны»: как философию легче понять через риторику, так риторику можно лучше объяснить через философию.
Из совокупности философских взглядов М. М. Бахтина и А. Ф. Лосева выделяются общие риторические проблемы отечественной философии языка, дается их характеристика, типология, вскрывается их генезис. Базовым и структурным элементом исследования являются произведения русских философов, историков, культурологов, логиков и лингвистов. При этом активно используются результаты, достигнутые в изучении этих проблем не только отечественными, но и зарубежными исследователями. В диссертации учитываются достижения философов, культурологов, историков, лингвистов и историков философско-риторической мысли Руси и России (С. С. Аверинцева, В. И. Аннушкина, О. П. Брынской, И. А. Безменовой, Н. К. Бонецкой, В. С. Библера, Л. М. Баткина, Т. В. Буланиной, Д. М. Буланина, Н. И. Безлепкина, В. П. Вомперского, С. И. Гиндина, Л. К. Граудиной, М. Н. Громова, М. Л. Гаспарова, Л. А. Гоготишвили, А. А. Ермичева, А. Ф. Замалеева, К. Г. Исупова, Л. К. Кругловой, Ю. М. Лотмана, Д. С. Лихачева, В. С. Махлина, И. В. Пешкова, М. К. Петрова, В. В. Прозерского, Ю. С. Степанова, Г. Л. Тульчинского, С. С. Хоружиго, а также работ зарубежных авторов (К. Томсона, М. Холквиста, М. Кларка, Г. Морсона, У. Эко, К. Эмерсона, Р. Лахмана, Р. Барта, Г. Гадаммера, X. Блюма, X. Перельмана).
5. Научная новизна диссертации заключается в следующем:
На философской основе осуществлен междисциплинарный подход к разработке, типологии и систематизации как многих риторических проблем, так и риторических представлений в целом.
Обосновано положение о том, что философия языка составляет синкретическое единство с другими формами философствования; ее риторическая составляющая самостоятельная, но далеко не главная ее часть, риторика (слово) не исключает, а дополняет философию (мысль).
Показано, что адекватное и объективное изложение истории философии языка в России невозможно без обращения к истории русской риторики, без решения теоретических и исторических проблем последней. При этом, если привнесение риторики в русскую культуру было результатом влияния «извне», то интерпретация слова в ней была в высшей степени оригинальной и самостоятельной и шла в направлении вменения изначально риторическим проблемам и вопросам философского содержания («имя вещи - это сама вещь»). Риторика представала не просто учением о слове, но о мысли, выраженной в слове.
Исследованы основные формы и пути проникновения античных и византийских риторических идей в русскую культуру; проанализированы представления о природе слова и языка, зафиксированные в русской культуре; рассмотрены языковые представления, встречающиеся в русских риториках XVII-XVIII в: Софрония Лихуда, Михаила Усачева, Андрея Белоболоцкого. Стефана Яворского. Георгия Даниловского, которые оказали несомненное влияние на становление терминологии, проблематики и сюжетики русской философии языка (интерпретация слова, смысла (имени) в терминах сущности).
Показано, что обращение М. М. Бахтина к такой риторической категории, как «жанр», послужило основой для решения им проблема авторства в речи и в художественном произведении, в связи с чем им было показано, что фигура Автора и фигура Другого - суть не только речевые отношения, что в диалоге обмениваются не только словами, а смыслами, то есть мыслями в соединении с интенциями, мыслями.
Отмечается, что, трактуя и интерпретируя слово достаточно широко (словом может быть одна реплика и целое высказывание), М. М. Бахтин отступаем от чисто лингвистического рассмотрения слова, введенного К. Фослером и Ф. де Соссюром, согласно которым слово - это простейшая единица языка, речи, и следует отечественной культурно-языковой традиции, в которой слово является не только элементарной языковой единицей (лексемой), но и высказыванием, развернутой речью, жанром, целым произведением («Слово о полку Игореве»).
Показано, что стремление А. Ф. Лосева рассмотреть «выразительные лики бытия», его замысел представить «мир как имя» во многом стал возможным, благодаря центрированности его интереса на проблемах слова, использованию метода риторики — диалектики, метода развертывания категорий и «возгонки смысла». Точка зрения Лосева на то, что имя - это сгусток смысла, имела своим основанием общее воззрение отечественной философии на то, что познавать - значит, словьсно выражать.
Продемонстрирована глубокая и содержательная взаимосвязь между риторическими рецепциями в русской философии и тенденциями развития словологии в ее истории. Как отечественная словология не могла развиться без знакомства русской культурой с риторическими представлениями, так античные и византийские риторические сюжеты, идеи приобретали философское измерение, оказавшись в отечественном историко-философском контексте.
6. Теоретическая и практическая значимость исследования. Анализ риторических аспектов русской философии языка является необходимой и важной ступенью в разработке истории русской философии, в исследовании ее малоизученных проблем. Одновременно это позволяет уточнить на конкретном источниковедческом материале содержание истории философии языка и более полно выявить ее специфику, применительно к истории русской риторики. Положения и выводы диссертационного исследования могут быть использованы при составлении как общих и специальных курсов по истории русской философии, так и истории философии языка и культуры в целом.
Структура работы определена ее задачей: объект исследования не просто дан в заглавии, он одновременно ограничен в нем же этими словосочетаниями: проблемы философии языка не сводимы к риторическим, последние только их часть. Связка «риторические аспекты» - здесь ключевая, и потому она больше всего нуждается в философской экспликации. С этой целью в первой главе (исторической) рассматривается появление риторики в античной культуре, ее оформление в теоретическую дисциплину и в различные способы бытования речи и способы ее институциализа-
ции, анализируется «риторическое наследие», показывается влияние как античных, так и византийских риторических тем и сюжетов на становление отечественной философии языка; на примерах концепций А. Ф. Лосева и М. М. Бахтина, показывается, что их интерес к философским проблемам языка глубоко инициирован риторическими корнями их философствования. На наш взгляд, на примере обращения к проблеме языка (имени, смысла), столь трепетно лелеемой русской философией, выявляются различные философские экспликации, связанные с разными подходами в его интерпретации. Но важным оказывается не различие концепций смысла (имени) у А. Ф. Лосева и смысла (текста) у Бахтина, а то в содержании их концепций, что может быть отнесено к логике их происхождения. Разнесенность онтологического подхода первого и герменевтического подхода второго оказывается соотнесенной в аспекте общего для обоих риторического корня их философствования. Без выделения в античной философии направления, характеризующегося теоретическим интересом к проблемам языка и без рассмотрения их риторического аспекта в границах последнего, появление проблем «смысла», «имени», «диалога», «общения» представлялось бы невозможным.
' В заключении еще раз подчеркивается, что научности философии противостоит не научность риторики, а ее «инонаучность» (термин М. Бахтина). Риторика нужна философии, чтобы обнаружить свои риторические корни, а риторике необходима философия, чтобы увидеть себя в свете философского разума.
Таково единственное пристрастие этой работы, ее невольная предвзятость.
Дефиниции и терминологические уточнения: основные сведения из истории риторики
Очевидно, что для правильного понимания сути риторического знания необходимо: 1) установить объем и содержание понятия риторика и дать хотя бы одну рабочую дефиницию, отвечающую целям и задачам исследования; 2) установить точку отсчета, наметить тот хронологический и географический рубеж, от которого следует вести начало риторики как таковой, а главное, 3) что и составляет предмет и цель нашего исследования - рассмотреть античную риторику в ее типологическом и историческом единстве, позволяющем обнаружить много общего в содержании ее проблем, с философией языка, которая сложилась в России на рубеже девятнадцатого столетия.
Исторический взгляд на теорию и историю риторики позволяет последовательно представить не только прагматическую пользу риторики, но и вскрыть философски-имманентное содержание этой дисциплины, а равно избавиться от устоявшихся предрассудков по адресу риторики, долгое время довлевших над нею. Вообще термины, раскрывающие содержание риторики, о которых здесь идет речь, за многовековую историю своего существования не раз меняли свое значение и почти никогда не имели однозначного толкования. В границах этого исследования мы будем говорить только об античной и византийской риторике. Во избежание двусмысленности и разномысленности, изобилующих сегодня в употреблении этого слова и понимании этого термина, необходимо внести в него ясность, по крайней мере, по следующим основаниям. Можно оспаривать употребление слова, если за ним стоят понятия, не связанные между собой по смыслу, когда нет взаимно однозначного соответствия между термином и словом, закрепляющим этот термин.24 Словом «риторика», столь простым и ясным когда-то, покрывается ныне масса значений, настолько различных, что впору можно отказаться видеть между ними нечто общее. Так, в целом небезынтересной книге А. Б. Ковельмана «Риторика в тени пирамид» значение термина «риторика» распространяется на речевую деятельность Древнего Египта. Проблема здесь не столько в том, что сам термин «риторика» античного происхождения, а сколько в том, что при подобного рода подходе, когда объем понятия «риторика» берется в столь необозримых географических и хронологических пределах, содержание того, что мы под ним подразумеваем, окончательно элиминируется. Если термин «риторика» берется и интерпретируется столь расширительно и рассматривается в значении способа литературной систематики или теории, то она, в таком случае, несомненно, была в Индии, где издавна существовала градация литературных и исторических памятников (Ригведа, Самневеда, Яджуведа), или в значении нормативно-стилистической теории речи, то риторика была также и в Китае, где в VI в. было создано сочинение «Резной дракон изящной словесности», посвященное вопросам стилистики. Мы будем следовать интерпретации риторики С. С. Аверинцева который выводил ее возникновение из античного полиса, античного типа мышления и понимал под ней нормативную речевую деятельность по аналогии с философией -нормативной мыслительной деятельностью. В формулировке С. С. Аверинцева, риторика - это «инобытие мысли в слове», когда рефлексия направляется уже не на мысль, а на слово. В современных работах зачастую встречается лишь расплывчатые формулировки описательного свойства, верно указывается на то, чем не является риторика, но этого недостаточно для позитивного решения проблемы, что есть риторика, чем она является по сути. В наиболее общем виде могут быть выделены три главные группы дефиниций, формулировку которых так или иначе можно встретить в различные периоды существования риторики. Первая группа, по происхождению греческая, трактует риторику как «искусство убеждения». Так Платон полагал, что это определение впервые ввел Горгий, хотя чаще всего оно приписывается Исократу. Так или иначе, в греческой классике и в более поздние времена оно являлось если не единственным, то во всяком случае центральным и чаще всего встречающимся у Платона, Исократа, Аристотеля, Апполодора и других философов и риторов. Ядром officium oratoris выступал концепт убеждения. Отсюда речь, призванная обратить в свою веру слушающего и доказать правоту говорящего, оказывается основным типом риторической речи, а высказывающий ее - ритором по факту ее произнесения.
Вторая группа определений, связанна в большей мере с особенностями римской цивилизации и культуры, в частности, с расцветом в ней судебного и политического красноречия, оказывается чрезвычайно влиятельной и исторически живучей настолько, что удерживается вплоть до средних веков. Лучше всего такое понимание можно встретить у а, автора классического определения риторики, риторика - ars bene dicendi -«искусство говорить хорошо». Отметим, что латинское «вене» здесь понимается в качестве деятельности по оптимизации речи со стороны результата ее коммуникативности, то есть способности говорить понятно, так и со стороны эстетической характеристики с целью получения от нее исключительно эстетического удовольствия. Правда, как только последнее обстоятельство становится самодостаточным, особенно в эпоху «барокко», («стиль - это сам человек» у Бюффона) в риторике начинается отказ от античных риторических традиций и усиливается движение в сторону роста интереса к стилистической украшенности текста, с преоблада ниєм формальных вопросов над содержательными. В результате наступает кризис риторики, который приводит к тому, что ее оттесняют на задний план другие дисциплины.
Третья дефиниция, характерная для эпохи Возрождения, а затем и для Просвещения, рассматривает риторику исключительно как ars ornandi - «искусство украшения». Причем преимущественно текста. Вполне понятно, что возникновение подобной трактовки по существу является результатом рассмотрения и углубления указанной выше тенденции, приведшей к окончательному размежеванию слова от мысли, мысли от слова и распаду былой синкретичности логоса, былой сращенности мысли и слова.
Риторика и античная философия языка
Человек античности выразил свое отношение к слову в изречении Nomen est omen» — «Имя есть судьба». «Ономатодоксия есть основа решительно всякой религии, потому что это есть вообще основа всякой человеческой жизни, начиная от самых примитивных языческих форм заговора и заклинания и кончая самыми развитыми и утонченными построениями высших религий», — пишет А. Ф. Лосев. . Эту ситуацию преклонения перед словом в античности, как пишет известный советский исследователь античной риторики и античной философии языка Т. А. Миллер, «можно назвать критической и утилитарной одновременно. Человек, произносящий речь в суде, подвергал риску свое имущество, свободу, жизнь, если он был ответчик, или ставил под такой же удар другого человека, выступая в качестве обвинителя Судьба говорившего (или обвиняемого) целиком зависела от того, насколько ему удавалось убедить слушателей-судей в своей правоте... Талант оратора состоял в том, чтобы добиться победы и покорить слушателей при любых обстоятельствах, в правом деле и неправом»/ Практический интерес к слову, обусловленный той ролью, которую играло оно в общественной и политической жизни полиса, привел к возникновению теоретического интереса, тематизация и рационализация которого в свою очередь - к возникновению «античной философии языка».
Вместе с тем выражение «античная философия языка» 8 достаточно условно, поскольку развернутой, теоретически строгой и эксплицитно выраженной теории языка античность не знала, поэтому термин «философия языка» применительно к античности будет применяться исключительно как рабочий. Он характеризует направленность философских интересов в сторону языка у того или иного философа (в частности Аристотеля). Словосочетание «античная теория языка» не античного происхождения. Разумеется, как у греков, так и у римлян имелось в их словарном запасе слово «язык», но оно всегда оставалось на уровне обиходного выражения и никогда не поднималось до уровня научного термина. В античности говорили о языке, но язык не выделялся в самостоятельный объект исследования. Слово — «значащий звук» и его анализ исчерпывался двумя аспектами: фонетическим и семантическим. С фонетической точки зрения слово должно хорошо звучать, «ублажать слух». Так даже ритмика фраз имела под собой прежде всего музыкальный эффект с целью лучшей воспринимаемости и разделяемое написанного и сказанного. С семантической точки зрения слово, чтобы выполнить свою главную функцию — выразить мысль, должно избегать только одного — двусмысленности. В платоновском «Софисте» для многих звучит как откровение положение, что речь слагается из имен и глагола. Античная теория языка не пошла дальше того, что сформулировал Варрон: «Речь прежде всего троечастна — и первая часть ее — как слова установлены для вещей; вторая — каким образом они, отклонившись от этих последних, приобрели различия; третья — как они, разумно соединяясь между собой, выражают мысли» 9. Резюмируем вослед И. М. Тройскому: «Язык — не система, а агрегат; стало быть, он не создает никакой специфической проблематики»40.
В указанном ограничительном смысле философия языка в античности существовала, хотя бы потому, что уже у Демокрита впервые ставится вопрос об отношении между словом и обозначающим его понятием. По крайней мере, как указывает А. О. Маковельский в «Истории логики», Демокрит «обратил внимание на следующие случаи, в которых отсутствует строгий параллелизм между словом и понятием: 1) когда одним и тем же словом обозначаются совершенно разные вещи; 2) когда одна и та же вещь обозначается разными словами; 3) случаи перемены имен- 4) когда вещь не имеет имени и приходится для обозначения пользоваться описанием»41. Для Демокрита суждение по своей логико-грамматической структуре представляет собой объединение имени, то есть подлежащего, и глагола, то есть сказуемого. Язык для Демокрита - это не просто аналог, иллюстрирующий его философскую концепцию, но и в значительной мере ее конкретизирующую. Подобно тому, как всякая вещь есть сцепление атомов, ее составляющих, из которых, словно из кирпичиков, складывается вся вселенная, и речь (Логос) есть ничто иное как «сцепление имен». Возможно сегодня, когда каждому грамотному человеку известно, что «всякая речь есть суждения, что составляются из слов»42покажется тривиальным, но мало кто знает, что эта формулировка была впервые закреплена в риторической теории Дионисия
Галикарнасского, а вообще своим происхождением обязана языковой теории Демокрита. За уподоблением речи, слагающейся из слов, составленному из атомов космосу скрывается не просто аналогия, но онтология4" : Иными словами язык в своем устройстве уподоблен космосу.
Фундаментальный вклад Платона в развитие античной философии языка выразился в том, что он разрабатывал проблему «правильности имен», возникшую у него при исследовании человеческого языка. Считая, что имя суть нечто тождественное природному объекту и в сумме с последним относятся к воспринимаемому и обозначаемому, Платон полагал, что, с одной стороны, отношение между реальностью и отображающим ее субъектом посредством имени — двойственно, то есть или верно, или неверно, но с другой, отождествлял мыслительные и речевые процессы: «Мысль и речь — одно и то же, за исключением лишь того, что происходимая внутри души беззвучная беседа ее с самой собой и называется у нас мышлением»44. Для Платона языковые вопросы самостоятельного интереса не представляли. Хотя у Платона теория наименования подверглась радикальному переосмыслению. Ю. В. Рождественский в своей фундаментальной «Теории риторики», резюмируя платоновскую точку зрения на имя, подчеркивает: «Имена же — важнейший элемент речи, исходный пункт замысла речи рассмотрены у Платона : 1) с точки зрения способов «изобретения имени» — этимологии; 2) с точки зрения социальной структуры создания имени (ономатет — диалектик — пользователь — он же мастер конкретно-го искусства) и 3) с точки зрения орудности имен, то есть способов использование имени в процессе познания, научения и действования (словесного и предметного)».
Античные и византийские риторические рецепции в русской культуре, их история и судьба
Русская риторика складывалась изначально на основе усвоения образцов византийской (христианской) риторики, имеющей свои жанровые и стилистические особенности. Античная риторика знала три жанра риторической речи: торжественное, судебное и политическое красноречие. Знакомство Древней Русью с которыми вызвало к жизни адекватные им языковые средства и адекватную теорию слова. Что было неслучайно.
С концом античности, после христианизации Восточной римской империи торжественное красноречие получает свое дальнейшее развитие в Византии, а через нее во всем православном мире. В Византии, в условиях безоговорочного подчинения всех воле императора, регламентации и контроля всех сторон жизни традиции гражданского, политического красноречия быстро сходят на нет, но зато два других: жанр дидактического, назидательного слова - «Поучение», а равно торжественного и хвалебного - «Слово» получают дальнейшее развитие и художественное воплощение в сочинениях таких византийских авторов как Иоанн Златоуст, Григорий Назианзин, Епифаний Кипрский, Климент Охридский, Иоанн Экзарх, Ефрем Сирин, Роман Сладкопевец. Кроме того, на становление византийского красноречия несомненное влияние оказали идеи христианского богословия, дав толчок к появлению как блестящих образцов христианского красноречия, так и трактатов, истолковывающих природу божественного и человеческого слова. Порождаемые проблемами не просто внешнего (политического) порядка, .. прежде всего внутреннего (чаще всего богословского), рассчитанные не на произнесение, а на долгое и внимательное чтение и дальнейшее комментирование, они прежде всего писались, то есть создавали традицию письменного слова. Но написанное слово требует иной техники изложения, композиции, правил стилеобразования, чем устное слово.
Вот почему, будучи результатами такого стилистически усложненного письменного труда эти сочинения становились... литературой1.
В древней Руси, как и в Византии практика устного публичного выступле-ния, тем более спора в силу сложившихся исторических, социальных и политических обстоятельств не получила распространения. Акцент делался прежде всего на письменное слово и в теории византийского и древнерусского красноречия «фигуры речи», то есть способы и приемы обращения со словом преобладали над «фигурами мысли». Как пишет И. П. Еремин: «Красноречие Киевской Руси -красноречие литературное по преимуществу»\ Первая работа, специально посвященная одной из разновидностей «фигур речи» - тропам, была написана александрийским грамматиком Трифоном (I век до н. э.). Характерно, что именно к ней восходит и первое древнерусское риторическое сочинение под названием «О об-разех», включенное в «Изборник» Святослава 1073 года и представляющая собой перевод работы константинопольского картафилакса Хировоска «О тропех», выполненный дьяком Иоанном. Заметим, что работа «О образех» - это не дословный перевод, а скорее конспект, поскольку в ней изменены названия параграфов, их нумерация, внесен ряд дополнений, отсутствующих в подлиннике, большинство греческих выражений заменены на русские. Причем толкование греческих выражений идет по двум способам: посредством аллегории («инословие»), и описательно, через подбор синонимов к тому или иному слову. Однако важно отметить, что содержание многих терминов в этой работе выходит за рамки обычных поэтических (риторических) фигур и трактуется широко, образно-символически. Такова, например, интерпретация «инословия» (аллегории), «превода» (метафоры), «лихоречия» (гиперболы), «притчи» (параболы) - все эти художественные приемы речи в русской транскрипции получают самостоятельное значение и превращаются у дьяка Иоанна в центры смысло-образных структур, «творческие образы». Получалось, что мир дан нам не только в виде поэтических образов, но и творится согласно ним, как неким образцам. Поэтический (риторический), шире всякий художественный акт в слове и посредством слова наделялся креативной силой. Слово приобретало бытийственный статус. Поэтому интерпретация тропов, метафор, вообще «фигур речи» в традициях русской культуры выходила за рамки чисто языковые.
Типология древнерусской ораторской прозы четко следует византийским канонам красноречия. На Руси, как и Византии, из всех жанров по степени своего развития и распространения выделяются жанры дидактического, назидательного и торжественного красноречия4. Оба знают только им присущие правила и приемы написания. Но различаются способами использования художественных (риторических) средств. Если первый создается с минимальным использованием художественных средств воздействия и затрагивает в основном бытовые сюжеты, иллюстрируются по преимуществу примерами из жизни, то второй, напротив, построя-ется с максимальным применением всех риторических приемов и пишется на серьезные и всегда значимые темы (поход в Степь, занятие княжеского стола, заложение новой церкви). Дидактический жанр по традиции, идущей из Византии, носил название «Поучение», а жанр торжественного красноречия - «Слово». Причем жанр «Слова» знал две разновидности, различающиеся между собой прежде всего интонационным и эмоциональным настроем, так называемые: «слова печальные», «плач» и «панегирик». К его первой разновидности можно отнести «Слово о погибели Русской земли», ко второй - «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона, являющейся панегириком блестящей художественной декларации славы и могущества Киевской Руси. Ключевая особенность древнерусского риторического идеала состоит в его этическом пафосе, когда слова обращаются не столько к разуму, сколько к чувству, к сердцу. Такое слово в меньшей степени пропагандирует, в большей - воспитывает. Торжественное красноречие на Руси носило консолидирующий характер, оно примиряло и сплачивало и адресовалось сочувственно внимающей ему аудитории. Такое слово преследует цели учительства и назидания, а «литература мыслится прежде всего как общение людей между собой, как укрепление единомыслия, как проповедь идей единства. Одной из форм этого общения становится переписка, другой - устное, прочитанное слово, обращенное к потомкам... Во всех случаях это общение коллектив ное».5
Конечно, нельзя не согласиться с замечанием Д. С. Лихачева о том, что древнерусская культура не имела литературной теории и критики в современном значении этих слов, поэтому приходится лишь говорить об элементах того или другого. В отечественной историографии бытует мнение о том, что в отличие от Византии Киево-Новгородская Русь не «имела учебников красноречия и, следовательно, жанровой и риторической организации литературы».
А. Ф. Лосев - философ «имени, числа, мифа»... и риторики
А. Ф. Лосев. «Философия имени» А. Ф. Лосева является одной из его центральных философских работ и занимает в творчестве и в философской эволюции взглядов Лосева особое и уникальное место. Лосев писал много и, помимо этого произведения, создал немало других, не менее замечательных по своей глубине, остроте взгляда и насыщенности мыслью философских работ (одна восьмитомная «История античной эстетики» чего стоит). Однако, даже среди этих книг его «Философия имени», как подчеркивает А. Л. Доброхотов, «выделяется своей изощренной теоретичностью и концентрированностью на главных проблемах мировоззрения автора. В ее лаконичных, иногда суховатых и перегруженных терминологией построениях, в ее формулах, выражающих результаты многолетних размышлений, просвечивает пафос «умного экстаза», о котором писали древние неоплатоники. Автор и сам называет «Философию имени» просто философией, подчеркивая, что речь в ней идет о главном и единственном предмете, которым занимается эта наука» (Ь. Соглашаясь во многом с высокой оценкой этого труда, позволим не согласиться только в одном: присущая этой работе законченность формулировок, их выразительная ясность, терминологическая строгость и выверенность, сочетающаяся с острой полемичностью изложения, является на деле результатом не столько многолетних раздумий, сколько следствием полемического азарта, интел лектуальной страстности раннего Лосева. Молодой Лосев мог позволить себе такие формулировки о состоянии современного ему языкознания: «Современное русское языкознание влачит жалкое существование в цепях допотопного психологизма и сенсуализма, и мимо наших языковедов проходит, совершенно не задевая их, вся современная логика, психология и феноменология»,105 и ««таковых мыслителей» надо не переубеждать, а отсылать на Канатчикову дачу».106 Подобная манера стилистической агрессивности и полемической воинственности сближает уже Лосева с его антиподом «по философскому лагерю» Г. Г. Шпетом, который также мог нелицеприятно высказаться и желчно высмеять своих оппонентов. Причем, на наш взгляд, помимо личных особенностей, свойств темперамента и т. п, за этим стоит риторическая , в частности римская, идущая от Цицерона уподоблявшего слово оратора мечу легионера. «Философия имени» вызывающе полемична, в ней очень заметен пафос нетерпимости к убогости мышления, доктринерству и механицизму. В настоящее время, после возвращения этой работы в ак тивный философский оборот, «Философия имени», в частности, и вообще языковая концепция Лосева стала предметом пристального внимания и интереса . С другой стороны, существуют и определенные историко-философские сложности, связанные с постижением, пониманием и интерпретацией этой работы. Причем, это, как ни парадоксально, является прямым следствием ее достоинств. Как известно, свои историко-философские штудии Лосев иллюстрировал методическим правилом: какими бы сложными не были философские построения, если их нельзя выразить емкой формулировкой, их нельзя считать вполне законченными. С точки зрения самого Лосева, ему, по-видимому, удалось это сделать, ведь центральный тезис его книги: «мир как имя», или «имя есть жизнь» - ясен и очевиден. Сложности возникают в другом: как прийти к таким выводам, как доказать их философскую правомочность. Нет ничего удивительного, что и по сегодняшний день от фигуры Лосева, его работ исходит огромное смысловое напряжение, инициирующее споры, будирующее философскую мысль. Примечательно, что С. С. Аверинцев очень хорошо почувствовал это: ««загадка» Лосева лежит в его принципиальной не сводимости только к одному направлению, течению в истории философии. Поэтому каждый раз, чтобы избежать повторения, необходимо рассматривать в иной перспективе: в перспективе истории культуры как «культурный тип»» . С. С. Аверинцев обращает внимание на то, что в ««Диалектике мифа» есть место, где Лосев, сделав пространную выписку из Розанова, вступает с Розановым не просто в спор, но в литературное состязание, в настоящий «агон»: «Он не был в строгих женских монастырях и не простаивал ночей в Великом Посту за богослужением, не слышал покаянного хора девственниц, не видел слез умиления, телесного и душевного содрогания, кающейся подвижницы во время молитвы, не встречал в храме после многих часов ночного молитвенного подвига восходящее солнце и не ощутил дивных и чудных знаний, которые дает многодневное не деяние и суходеяние, не узнал милого, родного, вечного в этом исхудалом и тонком теле, в этих сухих и несмелых косточках, не почувствовал близкого, светлого, чистого, родного-родного, простого, глубокого, ясного, вселенского, умно го....» . Да, литературностью, а значит риторичностью А. Ф. Лосев может поспорить с самим Розановым. В этой связи Л. А. Гоготишвили верно замечает, что «Любая систематизация неизбежно сопровождается сглаживанием характерных особенностей исследуемых философов - это разрешающее условие самой возможности систематизировать, но Алексею Федоровичу Лосеву не повезло в этом отношении как бы вдвойне: при оценке его позиции не только сглаживаются частные смысловые детали, но и практически исчезает само ядро оригинальной концепции. Лосев как бы лишается индивидуального адреса в выстраиваемой картине русской философии, а все центральные его идеи распределяются по разным, причем часто описываемым как взаимопротиворечивые течения как русской, так и западноевропейской мысли того времени»111. Поэтому, чтобы не распыляться в стратегиях прочтения и истолкования А. Ф. Лосева, выскажемся на этот счет однозначно. Наше понимание А. Ф. Лосева будет во многом основано на той риторической составляющей его воззрений, которая сказалась (она не могла не сказаться) на его концепции как общефилософской, так и языковой. С. С. Аь-еринцев, отмечая несомненную близость теоретических взглядов А. Ф. Лосева и П. А. Флоренского, замечает при всем этом их поразительную стилистическую несхожесть: «Там, где у Флоренского - переходы, у Лосева - перепады и перебои. Читателя необходимо озадачить, чтобы не сказать - огорошить. Нужно, чтобы он в каждый момент получил не то, что ждет: настроится на лиризм - получит бутаду, настроится на бутаду - получит жестко организованный дискурс, какой возможно вообще»112. В. А. Постовалова, комментируя «Философию имени», также отмечает это обстоятельство: «Как и всякий, поистине большой, глубокий и оригинальный мыслитель, А. Ф. Лосев создал свой самобытный и неповторимый философский стиль.
