Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Сравнительный анализ философии языка А.С. Хомякова и аналитической философии языка Л. Витгенштейна и П. Стросона 17
1.1. Философские ресурсы русского языка как объекта изучения. Теория полногласия в философии языка А.С* Хомякова 17
1.2. Сходства и различия в философии языка А.С. Хомякова и Л. Витгенштейна, П. Стросона 48
Глава 2. Философия языка А.А. Потебни. Сравнительный анализ с аналитическим движением в философии XX века (Л. Витгенштейн, П. Стросон) 71
1.1 Язык как деятельность в философии АЛ. Потебни 71
1.2 Сравнительный анализ проблемы понимания в философии языка АЛ. Потебни и Л. Витгенштейна, П. Стросона 79
Глава 3. Опыт сравнительного анализа двух подходов в философии языка: А.Ф. Лосев и Л. Витгенштейн, П. Стросон 97
1.1 Ноэматическая синергия А.Ф. Лосева и дескриптивная метафизика И Стросона 97
1.2 Проблема именования в философии языка А.Ф. Лосева и Л. Витгенштейна 113
Заключение 122
Список использованной литературы 126
Приложение
- Философские ресурсы русского языка как объекта изучения. Теория полногласия в философии языка А.С* Хомякова
- Сходства и различия в философии языка А.С. Хомякова и Л. Витгенштейна, П. Стросона
- Язык как деятельность в философии АЛ. Потебни
- Ноэматическая синергия А.Ф. Лосева и дескриптивная метафизика И Стросона
Введение к работе
Общая характеристика работы: настоящая диссертационная работа посвящена особенностям и своеобразию подхода существующего в рамках традиции анализа языка в русской философии. Её замысел направлен на реконструкцию наиболее значимых установок, рассмотренных в качестве репрезентативных. Этот замысел реализуется в трёх взаимодополняющих аспектах исследования: в анализе философских оснований и ресурсов философствования самого русского языка как конкретного носителя определённой традиции в области философии языка. В рассмотрении значимых для русской философии языка выдающихся представителей этой традиции. А также в сопоставлении с существующими в современности наиболее распространёнными и авторитетными зарубежными наработками в сфере философии языка, свойственными, в данном случае, англоязычной аналитической философии языка.1
Актуальность темы исследования обусловлена, прежде всего, тем, что любая философская проблема носит ярко выраженный языковый характер. Помимо анализа своеобразия, предложенного русскими мыслителями в философии языка, т.е. рассмотрения актуальнейшей для всякой философской школы проблемы идентичности, представляется и рассмотрение проблемы, если можно так сказать, встроенное того или иного философского подхода в общемировой философский процесс. В этом плане отметим, что русская философская традиция не стоит «особняком» и имеет ряд «точек соприкосновения» с существующими философскими разработками в области языка. Подчас утверждалось и утверждается, что отечественная традиция является «несамостоятельной», «неразвитой», «вторичной» и «зависимой» (например, Г. Шпет) формой философствования в области языка. Однако, в лице своих представителей данное философское течение не только уловило и
1 При этом, не важно рассматривать ли аналитическую философию языка в виде направления, школы или даже шире - стиля мышления Подробнее см.: Аналитическая философия: становление и развитие. М. 199Ь стр 5 - 17.
указало на существенные и актуальные проблемы философского дискурса, но и дало примеры его самобытной и углублённой проработки, не уступающие, а иногда и опережающие аналогичные зарубежные штудии. Если угодно, на примере философии языка русская традиция конкретизировала «культуроцентризм» современной модели рациональности, по определению М.В. Силантьевой, попытавшись отразить процесс продуцирования культурных ценностей человеком.
Происходит это хотя бы потому, что, определяя объём понятий различных философских категорий, мы делаем это, прежде всего, либо письменно, либо устно. Другими словами: в языке. При этом мы устанавливаем связи между «вещным» миром и миром «идей» через мир «знаков», то есть через «язык». И в этом смысле нельзя не согласиться с мыслью Л. Витгенштейна о том, что единственно достойным предметом для философии может быть изучение языка. В самом общем виде, отмеченное отношение или, по справедливому выражению современного исследователя В.В. Колесова, «тройственная связь между вещным миром, миром идей и соединяющим их миром знаков, одинаково воплощённых в общих принципах бытия»,3 в большей или меньшей степени характерна для любого направления в рамках философии языка. Русская философская традиция в этом смысле - не исключение. Особенности подходов и плодотворные способы анализа начинаются при рассмотрении акцентов, которые устанавливает та или иная традиция в рамках отмеченной «тройственной связи». А последствия здесь могут быть самыми неожиданными, а подчас и деструктивными не только для той или иной философии языка, но и для философии в целом. Любое «однобокое» рассмотрение может привести или к излишней онтологизации, или формализации, или волюнтаризации не только философско-языковой, но и любой философско-познавательной проблемы вообще.
2 Силантьева М.В. Как возможна религиозная философия в эпоху глобализации // Русская философия и Православие в контексте мировой культуры. Сб ст. Краснодар, 2005, с.340. 5 Колесов В В. История русского языкознания. С.-Пб, 2003, с 446.
Однако дело не только в том, чтобы, как удачно отметил М.А. Маслин, показать примеры «перекличек идей». «Русская философия отнюдь не замкнута лишь на свои собственные этноязыковые особенности, а обращена ко всеобщему. Русская философия в её развитии показывает, что основные проблемы мировой философии являются её проблемами, и что она открыта к наследованию мировых философских традиций»4.
В этом смысле анализ «основ и предшествий», конечно же, самоценен. Но дело не только в этом, хотя и очень важном, этапе исследовательской деятельности. Особая актуальность реконструкции отечественной традиции в философии языка связана ещё и с тем, что понятийный анализ, как особый вид дискурса, обладает не только «историографическим» характером. Анализ значений, а, главное, их наиболее частых и эффективных употреблений позволяет произвести взвешенную оценку современности, в том числе и с точки зрения перспектив её развития. А главное позволяет выяснить полноценный и продуктивный «баланс» преемственности прошлого, настоящего и будущего, определить взаимосвязь и соотношение действительно продуктивных начал в прошлом опыте и новом знании. Подобная «инвентаризация» достижений является актуальнейшей задачей современной философии. Особенно в контексте увеличивающегося внимания к сравнительным, историко-компаративистским, междисциплинарным исследованиям, характерным для современных глобально-инновационных процессов.
Тем более актуальной представляется исследовательская задача, связанная с философским осмыслением, т.е. обобщением, универсализацией процессов, не только происходивших, но и продолжающихся в русском языке, в обобщениях, философских концепциях, строящихся на его основе в свете не только интеграционных, но и дезинтеграционных процессов, имеющих место в современной культуре. Действительно, нельзя, как говорил
4 Маслин М А. История русской философии как поиск единства // Русская философия и православие в контексте мировой культуре. С6 ст. Краснодар, 2005, с.51.
И. Аксаков, успешно жить «с отшибленной исторической памятью», как, впрочем, и нельзя «жить чужим умом, даже не будучи в состоянии его себе усвоить». По справедливому замечанию В.В, Сербиненко: «Думая сегодня о будущем страны, о будущем отечественной культуры, мы, чтобы реально представить возможные перспективы развития, особенно нуждаемся в ясном понимании духовного прошлого России, того «слова», которое уже прозвучало в её истории».5 Плодотворное усвоение чего бы то ни было (в том числе - и в философско-лингвистических исследованиях, призванных наиболее чётко эксплицировать любые слова, понятия, рефлексии, выводы, мотивы, намерения и т.д.) возможно только через сопоставление их с собственными воззрениями.
Степень научной разработанности темы. Особое внимание к языку -давняя традиция русской философской мысли, и в силу явной «языковой загруженности» практически любого типа философствования в отечественной истории мысли материал здесь практически безбрежен. Как справедливо отмечает М.Н. Громов, вести отсчёт русской философии нужно именно с первых памятников письменности: «Стремление проследить истоки отечественной философской мысли приводит к необходимости изучения древнейших памятников русской письменности, содержащих начала мировоззренческой, общественно-политической и философской проблематики» . Другими словами, тип философствования, его обнаружение-реконструкция с самых ранних пор происходит на пути анализа письменного языка эпоса, летописей. Но даже и специализированная русская философия подчас выражается языком других, художественно-поэтических, жанров. Это можно легко проследить на примерах поэтического творчества, например, А.С. Хомякова и B.C. Соловьёва. Поэзия зачастую говорит языком философии (А.С. Пушкин, Ф.И. Тютчев, Г.А. Баратынский, А.А. Фет и многие другие). В то же время и сама предыстория русской философии, её,
5 Сербиненко В.В. Владимир Соловьев: Запад, Восток и Россия. М , 1994, с.З.
6 Громов М.Н. «Речь философа» из древнерусской летописи «Повесть временных лет» // Научные доклады
высшей школы Философские науки. № 3.1976, с.97. См. также Громов M.H., Козлов Н.С. Русская
философская мысль 10- 17 вв. М., 1990, с27.
7 как отмечает М.А. Маслин, «византийское основание» дают огромную пищу для размышлений7. Отмечая эти «жанровые» особенности русской философии языка, а также её предысторию в качестве очень значимых для данного исследования, обратим внимание на следующий важный момент. Специальных исследований, непосредственно посвященных как прямому, так и сравнительному изучению концепций, выдвигавшихся русскими мыслителями в сфере философии языка - не так уж и много. И если сравнительный анализ творчества русских авторов с мыслителями Германии8 и Франции9 - присутствует, то, что касается специального сравнительного анализа русской и англоязычной традиции в области философии языка, то таких работ практически нет.
Вместе с тем, отметим особо труды Безлепкина Н.И., Колесова В.В., Лескина Д., Троицкого В.П., а также специальные лексикографические, языковедческие, филологические и даже литературоведческие работы, в которых поднимаются вопросы, связанные не просто с философскими проблемами языка, а именно - философии русского языка. Данный, заявленный ещё А.С. Хомяковым, подход - предмет особого интереса представленной работы: рассмотрение философии языка исходя из возможностей самого языка. В этом случае ресурсом русской философии языка являются философские возможности именно русского языка как такового. Особо следует обратить внимание на философско-лингвистические рефлексии, проявленные в трудах по русской литературе и искусству,
Именно ((византийское основание», по мнению М А.Маслина обусловило постановку русскими философами в XX столетии крупных фшюсофско-теоретических проблем, в том числе и в области философии языка, «порой предвосхищавшую аналогичные построения европейской философии. Такова, например, проблематика философии имени, получившая отражение в трудах Флоренского, Булгакова, Эрна, Лосева и развивавшаяся параллельно и независимо от философии языка Хайдегтера, Шелера, Гадамера. «Византизм» русской мысли (в указанном «генеалогическом» смысле) является актуальной предпосылкой не для противопоставления ее Западу, а для ее сравнительного сопоставления с западноевропейской философией» (Маслин М.А. История русской философии как поиск единства // Русская философия и православие в контексте мировой культуры, с 46)
* свящ. Димитрий Лескин. Спор об имени Божием Философия имени в России в контексте афонских событий 1910-х гг. СПб, 2004.
4 См. например: Рафаева А.В. Методы В.Я. Проппа в современной науке // Пропп В Я. Морфология <волшебной> сказки. Исторические корни волшебной сказки. М., 1998; О ВЛ.Проппе и К_Певи-Стросе см .: Мелетинский Е.М. Структурно-типологическое изучение сказки // Там же.
8 фольклористике, культуре такими авторами, как Д.С. Лихачёв, М.М. Бахтин, В.Я. Пропп, Ю.М. Лотман, В.Н. Топоров.
Однако особый импульс в сфере изучения философских проблем языка
в России был дан лингвистическими штудиями в сфере востоковедения. Они
начались с организации кафедры санскрита в Петербургском университете во
главе с Р.Х. Ленцем в 1835 г. и переводами из «Махабхараты» П.Я.
Петровым (1841) и К.А. Коссовичем (40-е - 50-е гг.), а также с изданием
учебно-методической литературы и словарей. Кроме того, немаловажным
фактом является то, что основное произведение Хомякова по философии
языка «Семирамида» во многом выросло не только как ответ на
«Философические письма» П.Я. Чаадаева. Оно также стало результатом его
предметных компаративистско-лингвистических исследований,
посвященных сравнению санскрита с русским языком10. Эту традицию эмпирико-предметнои направленности в изучении языков и построения на этой основе философских рефлексий особенно отчётливо унаследует кн. Н.С. Трубецкой. Особенно в том, что касается теории продуктивных заимствований и восточно-западных связей России. В этом смысле, не только у языковедческой, но и у историософской, геополитической версий главенствующим станет принцип orienta lux (свет с востока). Здесь имеется в виду то, что приоритетным статусом общемировых ценностей наделяется Восток, а Запад, Европа - местным, локальным, региональным." Как известно проблема «Россия - Запад» является одной из центральных («сквозных») проблем для всей традиции русской философской мысли в целом. Особый вклад в разработку данной темы внесли многие её представители. Вот лишь некоторые имена: П.Я. Чаадаев и А.С. Хомяков, И.В. Киреевский и К.С. Аксаков, А.И. Герцен и Н.Я. Данилевский, К.Н.
10 Хомяков А С. Сравнение русских слов с санскритскими // Известия Имп. АН по отд-нию рус. Яз И словесности. СПб., 1855, т.4, вып. 3. Подробнее об истории востоковедения в России см., например. Сыркик А.Я. Некоторые проблемы изучения упанишад М , 1971; Эрман В Г. Очерк истории ведийской литературы. М, 1980.
1' Подробнее о разных аспектах этой проблематики см.: Ерыгин А Н. Восток - Запад - Россия (становление цившшзационного подхода в исторических исследованиях. Ростов н/Д, 1993 Подвойский Д Г.Антиномия «Россия - Запад» и проблема социокультурной самобытности. М., 2005. Сербиненко В В. Владимир Соловьев: Запад, Восток и Россия М, 1994.
9 Леонтьев и Ф.М. Достоевский, B.C. Соловьёв и Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков и С.Л. Франк, Н.О. Лосский и П.Н. Милюков, В.В. Зеньковский и Н.С.Трубецкой, П.Н. Савицкий и Г.В. Вернадский, а также многие другие. При этом особо пристальное внимание именно к «языковой» составляющей проявили А.С. Хомяков (как уже отмечалось) и Н.С. Трубецкой. Продолжая теорию равноценности языков, культур и религий и указывая вслед за Алексеем Степановичем на их «смешанный» и даже междисциплинарный характер в своей концепции «языковых семейств и союзов» (всё более подтверждаемой в современном языкознании), Николай Сергеевич, в частности, строит следующую философскую рефлексию по поводу языка; «Деление существительных на грамматические роды и способности корня при образовании форм изменять, вставлять и выбрасывать корневую гласную (соберу - собрать - собирать - собор) объединяет семейства индоевропейское, семитическое, хамитическое, и северокавказское в «союз средиземноморских языковых семейств», к которому, вероятно, принадлежали и некоторые вымершие языки бассейна Средиземного моря. Такие «союзы» генетически, по-видимому, друг с другом неродственных лингвистических семейств имеются по всему земному шару. При этом часто бывает, что одно и то же семейство или одиноко стоящий язык принадлежит сразу к двум союзам или колеблется между двумя соседними союзами, играя, таким образом, ту же роль, что переходные говоры в генетической классификации. - Таким образом, принимая во внимание обе возможные группировки языков, генетическую (по семействам) и негенетическую (по союзам), можно сказать, что все языки земного шара представляют некоторую непрерывную сеть взаимно переходящих друг в друга звеньев, как бы радужную. И именно в силу непрерывности этой языковой радужной сети и в силу постепенности переходов от одного её сегмента к другому общая система языков земного шара при всём своём пестром многообразии представляет всё же некоторое, правда, только умопостигаемое, единое целое. Таким образом, в области языка действие закона дробления приводит
не к анархическому распылению, а к стройной гармонической системе, в которой всякая часть, вплоть до мельчайших, сохраняет свою яркую, но повторяемую индивидуальность, и единство целого достигается не обезличиванием частей, а непрерывностью самой радужной языковой сети»12.
Итак, при обилии исследовательских подходов не только к философии языка в России, но и внутри неё, в обобщённом виде она чаще всего представлялась как разного рода заимствования (более или менее удачные, но вторичные и подражательные, по сути). Возможен и другой подход: исключительно в религиозном ключе - с точки зрения, например, теории имяславия. Однако в данном исследовании речь идёт о показе многолинейного и в то же время эмпирически апробированного в языке (в русском, но не только) и в этом смысле всегда предметно (лингвистически) направленного характера русской философии языка, имеющего чрезвычайно продуктивные возможности для сопоставлений, ранее не проводившихся. В частности, с таким представительным, весьма влиятельным и, пожалуй, самым распространённым и авторитетным направлением в современной философии языка как англоязычная школа лингвистического анализа (или -аналитическая философия языка в лице таких её знаменитых представителей, как Л. Витгенштейн и П. Стросон). Выбор таких представителей современной аналитической философии, как Л. Витгенштейн и П. Стросон для сравнительного анализа с русскими философами языка отнюдь не случаен, поскольку первый мыслитель наиболее ярко и полно отразил в своём творчестве концепцию философии языка, тогда как второй попытался увязать положения аналитической философии и метафизики. В свою очередь, русские философы языка часто обращались к метафизике для объяснения
12 Трубецкой H.C. Вавилонская башня и смешение языков // Трубецкой Н.С. История Культура. Язык. М., 1995, сс.333-334. Трубецкой, по тонкому наблюдению В.НЛопорова, отличался синтетичностью подхода, способностью охватить обширный и с виду разнородный материал совокупным взглядом при общей целостной установке и отчетливо центр про ванной доминанте, которая «не только не даёт распасться разнородному и как бы не всегда связанному в своих частях материалу, но и, обхватывая его, как бы обручем, создаёт особую «энергетическую тягу» - вглубь, к истокам, к самой сути проблемы» (Топоров В.Н. Николай Сергеевич Трубецкой -учёный, мыслитель, человек // Советское славяноведение, 1990, №6, с 80.
11 различных положений своих философских концепций. В этой связи, выбор таких фигур, как А.С. Хомяков, А.А. Потебня и А. Ф. Лосев представляется наиболее логичным с той позиции, что А.С. Хомяков является своеобразным родоначальником во многом уникальной традиции русской философии языка. В свою очередь, А.А. Потебню отличает оригинальный и нетипичный для всей русской философской мысли подход к философии языка, как раз наиболее близкий аналитическому движению. Тогда как концепция А.Ф. Лосева - это своего рода определенное завершающее звено русской философии языка на определённом этапе её развития. Концепция самобытная и своеобразная, но, при этом, также не избежавшая влияния такого западного течения философской мысли, как феноменология. С этой точки зрения сравнительный анализ концепций англоязычных и русских философов языка представляется наиболее полезным для обнаружения единства и своеобразия указанных подходов.
Гипотеза диссертации. Русская философия языка характеризуется предметной направленностью на апробацию и верификацию её языковым носителем. При этом предметность определяется генетико-целевыми (в религиозно-нравственном истолковании - сотериолого-эсхатологическими) качествами языка. В то время как английская философия языка - в большей степени отмечена функционально-прикладной; германская - историософско-организмической; а французская - определяется в большинстве случаев литературно-морфологической предметностью. При этом, конечно же, речь идёт об акцентах и общих тенденциях.
Особенно это становится ясным с точки зрения теоретической и методологической базы работы. Теоретическая часть более всего связана с той или иной ключевой «темой» философии языка, понимаемой, по меткому выражению М.М. Бахтина в виде того или иного «текста». Методологическая - курирует способы анализа ключевых понятий и их композиции, группировки, взаимосвязи, взаимоотношения, взаимозависимости. В России представлен «многофакторный», «многолинейный» (по Н.С. Трубецкому -
«радужный», «симфонический») подход. Перечисленные выше и рассмотренные в диссертации авторы - представители русской философии языка - наиболее яркое тому подтверждение. Именно поэтому они и выбраны в качестве репрезентативных фигур, наиболее ярко и всесторонне сочетающих в себе как многосторонность интересов-тем, так и разнообразие способов их выражения. Так, Потебня с теоретической точки зрения, работает скорее в рамках «германской» традиции; Хомяков и Лосев - в некоторой степени - «английской»; а, например, Лихачёв, Пропп'3 или Топоров, с этой точки зрения, «французы». Вместе с тем, особое -«методологическое» отношение к диахроническим, синхроническим аспектам языка, акцент на его автохтонности и активной субъектности, анализ целеполаганий изучающей и применяющей язык личности, а также конкретное рассмотрение последствий (самых разных, и самых долговременных, в том числе и нравственных) применения языка, объединяет их, на мой взгляд, в одно направление, философско-языковый «союз» (по терминологии того же Н.С. Трубецкого). Главная идея здесь состоит в том, что мысль не воплощается, а совершается в слове. При этом предполагается активная субъектность, когда совершение, в зависимости от исследовательской задачи, происходит или от вещи, или от человека, или от самой мысли, или от слова как имени Слова.
Западные версии философии языка отличается большей однонаправленностью, специализацией, даже «одномерностью» (если употреблять терминологию Г. Маркузе по отношению к западному человеку). Здесь заметна большая степень соответствия, даже совпадения теории и методологии. Если «текст» - организм, то приоритет отдается его истории. Если - «художественная литература», то происходит
13 Си, в частности признание КЛеви-Стросом и высокую оценку творчества В.Я Проппа, данную в его рецензии нз «Морфологию сказки» последнего- Levi-Strauss С. La structure et la forme. Reflexions sur un ouvrage de Vladimir Propp// Cahiers de I'lnstiut de Science economique applique, serie M, N 7, mars. 1960, p.l-36. Перепечатано International Journal of Slavic Linguistics and Poetics, 111, Gravenhage, I960, p. 122-149 ("L'analyse morfofogique des contes russes"). Итальянский перевод опубликован в приложении к итальянскому изданию «Морфологии сказки» В.Я Проппа {см.: VIJa.Propp, Morfologia della fiaba, с/165-199)
13 «деконструкция» её морфологии, а если это «эмпирическая данность», то прослеживаются ее операционально-инструментальные функции в виде иллокуционных, локуционных и перлокуционных актов, в которые вовлечено слово-понятие. В России же в генетико-целевом методологическом ключе отмеченные выше авторы работают и в рамках функционально-прикладных, и организмически-исторических, и литературно-морфологических тем.
Объектом диссертационного исследования являются философские ресурсы русского языка и основные философско-теоретические построения русской философии языка.
Предмет диссертации - учение об активной субъектности и прикладной предметности языка, смысл которого - в целеполагающем употреблении-совершении. В рамках таковых установок возможно, в частности, англо-русское сопоставление позиций, сравнение, как своего рода «взаимопонимание-диалог» «языков» философствования, традиций, доселе считавшихся не просто «противоречащими» друг другу, но даже иногда «взаимоисключающими».14
Целью данной диссертации является исследование отмеченных генетико-целевых, активно субъектных особенностей русской философии языка и её сопоставление с англоязычной лингвистической философией, а также рассмотрение той «почвы», т.е. по лат. «культуры» в виде самого русского языка, «позволившего» совершиться философской идеи в абстрактно-теоретическом понятии-слове в виде определённой философии языка.
Данная цель определяет задачи диссертационного исследования:
1А С одной стороны -логика и рациональность, с другой (Россия) -только интуиция, «наитие», которое «не понять умом» и даже загадка, странность, «парадокс», по А. Валицкому (Walicki A. The Slavophile controversy. History of a conservative Utopia in nineteenth-century Russian thought Indiana, )989) или даже «карикатурно идеализированные представления», по Р, Пайпсу (Пайпс Р. Россия при старом режиме. М.„ 1993, с.350. Речь идет о славянофилах - о том же А.С.Хомякове) Но есть и другие оценки, которые говорят как раз о приемлемости и правомерности англо-русских сопоставлений, проводимых в данном диссертационном исследовании В этом плане показательно мнение английского исследователя Дж. Саттона, высказанное им по поводу B.C. Соловьёва, которой в своём творчестве «отразил характерную и очень ценную черту русской философии; это касается в особенности её чрезвычайного интереса к практической мудрости. Защита же Соловьёвым независимости личности роднит его с Достоевским» (Sutton G. The religious philosophy of Vladimir Solovyov: towards the reassessment. Busingstoke, L, 1988, p 179)
Показать особенности и своеобразие подхода, характерного для классических междисциплинарных философско-языковедческих наработок, существующих в рамках традиции анализа языка, его знака и значения в русской философии.
Реконструировать наиболее значимые и характерные из указанных установок, рассмотренных в качестве репрезентативных.
Проанализировать философские основания самого русского языка как конкретного носителя определённой традиции в области философии языка.
Сопоставить полученные результаты с зарубежными наработками в сфере философии языка, свойственными, в данном случае, англоязычной аналитической философии языка (Л. Витгенштейн, П. Стросон).
Показать, что отечественные наработки, развивались в неразрывной связи с общемировыми, предполагали универсалистские и общечеловеческие параметры любого языка общения, как протоязыка понимания. При этом значение - в употреблении, а мысль не воплощается, а совершается в процессе взаимодействия разного типа субъектов общения (личностей, внешних сред, знаков, смыслов, слов и т.д.). В этой связи, обладая свойственными истории, и культуре России своеобразными чертами, отечественные наработки в области философии языка подчас располагают ресурсами, способными глубже, плодотворнее и даже эффективнее отразить вселенские и универсалистские возможности человеческого общения.
Научная новизна диссертации состоит в том, что:
Предложена системная реконструкция философии языка культуроцентрического типа на основе отечественной языковой и философской традиции.
Осуществлён сравнительный анализ английского и русского подходов в философии языка.
3. Отмечены предметно-прикладные условия формирования
особенностей становления русской философии языка, принимающей
в расчёт специфику языковой основы рефлексии (например, русский
язык, санскрит, язык высокой культуры или массового сознания,
письменный язык-литература, устный язык обычаев и ритуалов и
т.д.).
Предпринята попытка реконструкции философии языка «полногласия» А.С. Хомякова, основанная на многофакторном, системном, междисциплинарном подходе к языку.
Рассматриваются значимые для русской философии языка выдающиеся представители традиции прикладного генетико-целевого, активно-субъектного анализа языка.
Положения, выносимые на защиту:
Русская философия языка не замыкается на одном направлении, а даёт возможность целостной реконструкции универсалистских, вселенских принципов языка общечеловеческого понимания на основе особенностей собственной лингвистической культуры.
Русский язык как благодатная почва для построения философско-лингвистических рефлексий. И ресурсы языка, и концептуальные особенности систем русских мыслителей позволяют говорить (и на примере русского языка, и концепций) о постоянном, непрекращающемся влиянии языка на процесс познания.
Наиболее показательной особенностью русской философии языка является её художественный, поэтический характер.
Для русской философии языка характерны новации, которые позднее встречаются в англоязычной аналитической философии языка, что свидетельствует о включении русской философии в общемировую традицию.
Теоретическая и практическая значимость исследования: анализ илософских ресурсов русского языка и представителей философии русского
языка в сопоставлении их взглядов с аналитической философией языка позволяют лучше понять генезис и перспективы философии языка в целом. Систематическая экспозиция взглядов на культурные, исторические, литературные, философские основания языка, развивавшаяся русскими филологами, языковедами и философами может также позволить проследить источники междисциплинарных влияний, упорядочить и развивать имеющееся знание, заложить прочные основы для его стандартизации.
Положения и выводы диссертационного исследования могут быть использованы в преподавании философии вообще, философии языка, в частности, а также культурологии и истории мировой культуры и ряда других гуманитарных дисциплин.
Философские ресурсы русского языка как объекта изучения. Теория полногласия в философии языка А.С* Хомякова
Рассуждая об актуальности философии языка, прежде всего, отметим, что любая философская проблема носит ярко выраженный языковой характер. Происходит это хотя бы потому, что, определяя объем понятий различных философских категорий, мы делаем это, прежде всего, либо письменно, либо устно, то есть: в языке, В этой связи уместно привести высказывание Колесова В.В. о том, что можно «установить тройственную связь между вещным миром, миром идей и соединяющим их миром знаков, одинаково воплощённых в общих принципах бытия»15. Другими словами, мы устанавливаем связи между «вещным» миром и миром «идей» через мир «знаков», то есть, через язык. И в этом смысле, нельзя не согласиться с мыслью Л. Витгенштейна, о том, что единственно достойным предметом для философии может быть изучение языка.
Как справедливо отмечает М.Н. Громов: «Стремление проследить истоки отечественной философской мысли приводят к необходимости изучения древнейших памятников русской письменности, содержащих начала мировоззренческой, общественно-политической и философской проблематики»16. Более того, добавим, это стремление сталкивает, прежде всего, именно с языковой проблематикой. Философские и лингвистические сюжеты здесь, как нигде неразрывны, что представляет особую ценность в рамках избранной темы исследования и частично подтверждает выдвигаемое ниже положение о том, что сам русский язык содержит неисчерпаемые философские ресурсы.
В начале нашего рассуждения о философии языка в России следует пристальнее присмотреться к самому объекту изучения, а точнее, упомянуть о соотношении русского или, если угодно, древнерусского и славянского или - старославянского языка. Последний - это язык не живой, а литературный, письменный. Точнее - язык древнейших славянских переводов греческих богослужебных книг, которые были выполнены в середине IX в.. В соответствии с этой задачей он и имел хождение среди славянских народов. Под влиянием живой местной речи (болгарской, македонской, сербской, древнерусской) он проникался особенностями, характерными для разных славянских языков. Но с течением времени у каждого из славянских народов старославянский язык стал выступать как бы в местной «редакции». Собственно старославянским (или классическим старославянским) следует считать лишь язык первых славянских переводов. Позднейшие местные разновидности старославянского языка принято называть церковнославянским языком болгарской, сербской, русской и т.д. редакций. По мнению Г.А. Хабургаева, в соответствии со сложившейся в славистике традицией, более удовлетворительным является термин «древнецерковнославянскийязык»17.
Впрочем, даже если использовать термин «старославянский», то всё равно, как и с помощью термина «древнецерковнославянский», придётся признать не живую языковую основу древнейших славянских переводов, а письменную. Это язык культуры, высокой культуры. Не важно в данном случае - сакральной (святоотеческой) или секулярной (науки и литературы). Русская культура оказалась способной органично принять и графическое закрепление определённой философской рефлексии, и саму эту рефлексию. Другими словами, данная рефлексия не оказалась чужеродной и была не только сохранена, усвоена, но и многократно приумножена. Русская культура, по мнению А.С.Хомякова, отозвалась на это усвоение практически одновременным созданием великолепных, в том числе философских, и до сих пор непревзойдённых памятников письменности Иллариона Киевского, Кирилла Туровского уже в XI-XII в.в.
Общение с греческой культурой, как и самое учение христианское, несомненно, внесло в русскую общественную среду много нового, заставило задуматься над многими проблемами, вызвало к жизни много новых запросов и явилось гранью в истории русской культуры. Всё это совершенно верно отмечал в своих работах Б.Д. Греков. Нельзя забывать также того, что и самое христианское вероучение и сопутствующие ему требования перестройки некоторых сторон жизни не были простым пересаживанием чужого на новую почву, а воспринимались как назревшая потребность русского общества, способного самостоятельно разобраться, что именно ему в данный момент нужно для дальнейшего роста собственной культуры. «Создание славянской азбуки и перевод греческих книг на русский язык дали Руси очень много. Но это отнюдь не начальный момент русской культуры. Ведь и до появления письменности в некоторое время после этого живёт дописьменная культура, на которую часто и совсем незаслуженно - не обращают внимания» . Вообще - возможно ли усвоение письменности, не укорененной в дописьменном, или устном, или мнемоническом этапе усвоения знания? Это переходное явление в истории культуры с точки зрения структурной лингвистики и семиотической теории символа чаще всего (и совершенно справедливо) принято ассоциировать с творчеством К. Леви-Строса, который исследовал указанный этап на примере ритуалов и мифов. Для К. Леви-Строса «ритуал не есть реакция на жизнь. Он есть реакция на то, что из жизни сделала мысль. Он не соответствует непосредственно ни миру, ни опыту мира; он соответствует лишь тому образу, в котором человек мыслит мир»19.
По мнению А.В. Рафаева, успехи структурной лингвистики и семиотики 60-х - 70-х гг. XX в. связаны, прежде всего, с фактически новым открытием «Морфологии сказки» В.Я. Проппа. Впервые она была издана в ] 928 г., а переиздана на европейских языках - именно в 60-е, 70-е гг.. Именно тогда и «появились работы таких исследователей, как К. Леви-Стросс, А. Греймас, А. Дандис, К. Бремон, Е.М. Мелетинский и др.»20. Английский перевод «Морфологии сказки» был встречен одобрительными рецензиями Мелвила Джекобса и Клода Леви-Стросса. «Перевод книги В.Я. Проппа на английский язык имел огромный резонанс. Работа В.Я. Проппа, уже тогда тридцатилетней давности, воспринималась как свежее слово и сразу стала использоваться в качестве образца для целей структурного анализа фольклорных, а затем и других повествовательных текстов и оказала известное влияние на работы по структурной семантике».21 В другой книге, «Русские аграрные праздники», В.Я. Пропп составляет полный реестр ритем - символических ритуальных действий и событий восточнославянского аграрного календаря, пытаясь определить природу каждого обряда на основе анализа постоянных элементов его структуры. Ритуал для него связан, прежде всего, с предварением события, с его магическим вызыванием и потому, находясь и совершаясь в настоящем, укореняясь в прошлом, всегда обращен в будущее, будучи составной частью познавательной профетической деятельности. На это указывают исследования Леви-Стросса, Проппа.
Сходства и различия в философии языка А.С. Хомякова и Л. Витгенштейна, П. Стросона
Одним из первых, кто заговорил не просто о философии языка, а о философии конкретного славянского и русского языка был А.С. Хомяков. Русский мыслитель одним из первых обратил наиболее пристальное внимание на философские ресурсы и возможности того или иного конкретного языка, как основы философии, взращенной в той или иной культурной среде. У русского языка, как у всякого действующего, а главное действительно суверенного языка мировой культуры, обязательно должно быть два уровня: 1) Эзотерический, сакральный язык высокой культуры. Мы видим, в соответствии с исследованиями Н.С. Трубецкого, Д.С. Лихачёва, он усложнён как нигде и обладает многоуровневыми характеристиками в виде древнеславя некого и древнерусского литературных языков. Это тот самый язык «высокой культуры» («lofty style», по Э. Бёрку или Дж. Рёскину), который, собственно, и делает культуру действительно суверенной. В этом, собственно говоря, жизненность классики и выживаемость чтящего её достоинство языка. 2) Экзотерический, секулярный, профанный язык массовой культуры - не отменяющий, а взаимодополняющий, постоянно верифицирующий «классику» язык массовой культуры. При этом первое, повторяю, не отрицает второго. Как, впрочем, и второе - первого. Подобное отрицание - очень опасно. И для культуры, и для страны, претендующей на самостоятельное развитие.
Хомяков ставит вопрос о природе и сущности языка. Для него слово представляет собой органический феномен, все компоненты которого -форма, значение и синтаксическое употребление - составляют неразрывное и сущностное единство. Слово не есть условное, формальное конвенциональное воплощение. Философское осмысление итогов грамматических споров начала века привело А.С. Хомякова к твёрдому убеждению, что язык является той формой, благодаря которой представляется возможным восстановить и закрепить духовный опыт народа, поскольку «волнения жизни беспрестанно изменяют образ слова». Хомяков в своём обширном исследовании «Семирамида» на основе изучения происхождения славянских племён детально прослеживает, как в процессе формирования самобытной народной жизни славян вырабатываются формы языка, которые, в соответствии с законом постепенности, изменяются сообразно происходящим в укладе и быте народа переменам. Он исследует сложную диалектику взаимоотношений мысли и слова, которая заключается в том, что слово, с одной стороны, есть «покорное орудие мысли», принимающее в себя все её оттенки. С другой - слово оказывает сильное воздействие на развитие мысли. Поэтому, считал Хомяков, язык важен в первую очередь не как форма выражения мысленного содержания, а как форма воплощения народного духа. Здесь можно вспомнить Гегеля и его учение об абсолютном духе, однако, говоря об А.С. Хомякове, мы не в праве утверждать, что он был последователем данного учения и не подверг его критическому переосмыслению. Если у Гегеля мы можем найти положение, утверждавшее, что абсолютный дух выборочно реализуется в конкретных народах, в каких-то в большей, в каких-то в меньшей степени, то А.С. Хомяков говорил о том, что абсолютный дух реализуется в каждом народе в полной мере. Подтверждение этому тезису будут в изобилии приведены ниже, сейчас же, упомянув о своеобразной, критически переосмысленной преемственности А.С Хомякова и немецкой философии, необходимо проследить развитие идей русского философа в современной отечественной и англоязычной философии языка. В частности, указанную точку зрения философа разделяют многие современные исследователи, утверждая, что «дух народа не может иметь иной организации, кроме языковой, ибо не существует никакой духовной силы без языкового отпечатка»61 . Похожую точку зрения разделяет и единомышленник А.С. Хомякова И.В. Киреевский. В статье «О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России» он высказывает мысль о том, что язык с момента своего возникновения прочно связан с формами жизнедеятельности людей, будучи средством их объединения в социумы и одновременно выступая способом, каким проявляет себя народное самосознания. Другими словами, язык в идеологии славянофильства выступал в роли средства уникализации духовного опыта русского народа.
Рассуждение о философии языка в творчестве А.С. Хомякова было бы неполным, если бы здесь не было упомянуто само аналитическое движение в философии XX века, представленное, в первую очередь, англоязычными философами, такими как Б. Рассел, Л. Витгенштейн, Дж. Мур, Дж. Остин, Г. Райл, П. Стросон, Н. Малколм и др. Традиционно считается, что именно с этих мыслителей начался «лингвистический поворот» - акцент на язык, его семантику, синтаксис, прагматику отличающий современные формы анализа от предшествующих. Представители современной аналитической философии вменяют философам прошлого игнорирование роли языка как носителя мысли, его собственных закономерностей, его активного воздействия на наш строй мысли и отношение к действительности. Главное в «лингвистическом повороте» состоит не просто в том, что язык становится преимущественным предметом исследования. Суть его в том, что философский разговор об объектах переводится в разговор о словах и их значениях. Исходная (и фундаментальная) посылка лингвистически ориентированной философии -посылка о том, что все сущностные вопросы о природе объектов, на которые не могут быть получены ответы в рамках научно-эмпирических исследований, могут, тем не менее, иметь ответ, если их перевести в плоскость разговора об использовании языковых выражений. Вот почему аналитическая философия, во всяком случае, до последнего времени, выступала синонимом лингвистической философии.
Однако, мне представляется, что упрёки современных аналитиков философам прошлого в недостаточном внимании к языку несколько преждевременны. На мой взгляд, было бы интересным проследить, как перекликаются идеи философов англоязычного аналитического движения XX столетия с идеями о философии языка русских философов XIX века. И с этой точки зрения такие фигуры, как Л. Витгенштейн и П. Стросон будут наиболее показательны, поскольку концепции этих мыслителей, также как и концепции русских философов А.С. Хомякова, А.А. Потебни и А.Ф. Лосева отличают антропоцентризм, активная субъектность, поэтизм, культуроцентризм и многофакторный подход.
Язык как деятельность в философии АЛ. Потебни
Главная работа А.А. Потебни (1835 - 1891) в области философии языка «Мысль и язык» во многом посвящена рассмотрению вопроса о происхождении языка. Потебня отвергает и сознательное или произвольное создание языка, и его бессознательное происхождение, и его божественный источник. Общей ошибкой указанных гипотез, по его мнению, является рассмотрение языка в качестве вещи, готового продукта.
Как же решает данную проблему сам Потебня? Можно сказать, научно и позитивно: «Язык животных и человека в раннюю пору детства состоит из рефлексии чувства в звуках. Вообще нельзя себе представить другого источника звукового материала языка. Человеческий произвол застаёт звук уже готовым: слова должны были образоваться из междометий, потому что только в них человек мог найти членораздельный звук»91.
Интересными представляются взгляды Потебни на язык в целом и на задачи языкознания. В понимании сущности языка Потебне наиболее близкой оказывается позиция В. Гумбольта. Приведём несколько характерных цитат, с содержанием которых Потебня полностью солидаризируется: «Язык, в сущности, есть нечто постоянное, в каждое мгновение исчезающее... Он есть не дело (ergon), не мёртвое произведение, а деятельность (energeia)... Поэтому его истинное определение может быть только генетическое. Язык есть вечно повторяющееся усилие (работа, Arbeit) духа сделать членораздельный звук выражением мысли... Это определение не языка, а речи, как она каждый раз произносится (des jedesmaligen Sprechens); но, собственно говоря, только совокупность таких актов речи (des Sprechens) есть язык... Язык в собственном смысле заключён в самом акте своего действительного появления... Назвать язык работою духа (следовательно, деятельностью) будет вполне верно ещё и потому, что самое существование духа можно себе представить только в деятельности и как деятельность»9. На язык нельзя смотреть как на нечто (ein Stofr) готовое, обозримое в целом и исподволь сообщаемое; он вечно создаётся, притом так, что законы этого создания определены, но объём и некоторым образом даже род произведения остаются неопределёнными»93.
Говоря о языке, заключённом в акте своего действительного проявления, языке, как совокупности актов речи, нельзя не проследить параллель между позицией Гумбольта, воспринятой и переработанной А.А. Потебней, и позицией современного философа-аналитика Г. Райла, который призывал обратиться назад к обыденному языку, рассуждая о том, что на его примере можно легко проследить то, что наше мышление происходит не где-то в «призраке в машине»94 (то есть, в сознании), а оно осуществляется непосредственно при письме или при говорении. Он утверждал, что, неверно понимая функционирование нашего языка в обычных, повседневных контекстах, мы впадаем в онтологические ошибки. Неправильно используя родовые или абстрактные понятия, мы склонны постулировать существование сущностей, которых на самом деле нет. Когда мы мыслим подобным образом, наши идеи создаются по образцу знакомых нам вещей, и поскольку мы знаем, что эти дополнительные сущности не являются физическими объектами, то думаем о них как о странных, призрачных, нефизических объектах. Целью его книги «Понятия сознания» является исправление этой привычки нашего мышления, и в частности демонстрация того, что слово «сознание» (mind) не является именем какой-то странной, нефизической сущности, но обозначает сложное переплетение известных всем нам умений и поступков, таких, как воображение, верование, знание, решение проблем, восприятие и желание . Райл считает, в частности, что ментальные термины обретают свое значение благодаря тому, что обозначают доступное наблюдению телесное поведение и высказывания, а не благодаря тому, что тайно навешиваются как ярлыки на данные интроспекции. К примеру, он заявляет, что, «когда мы описываем людей как обнаруживающих определенные способности сознания, мы не обращаемся к скрытым эпизодам, следствием которых являются внешне наблюдаемые поступки и высказывания; мы обращаемся к самим этим поступкам и высказываниям»96. Безусловно, нельзя полностью отождествлять позиции Г. Райла и А.А. Потебни в данном вопросе, однако, можно смело утверждать, что подобное развитие потебнианского представления о языке, как деятельности вполне возможно. К такой мысли приводит высказывание А.А. Потебни о том, что область языка не совпадает с областью мысли. Данный тезис призван, прежде всего, разбить представление о служебном или инструментальном характере языка. Его продолжением служит следующий, возможно, главный тезис философии языка Потебни: «Дух без языка невозможен, поскольку сам образуется при помощи языка, и язык в нем есть первое по времени событие» . «На слово нельзя смотреть как на выражение готовой мысли. Слово есть выражение мысли лишь настолько, насколько служит средством к ее созданию»98.
Однако, всё-таки А.А. Потебня не редуцирует, как впоследствии Г. Райл, мыслительную деятельность до актов говорения, письма и т.п. Он лишь подчёркивает самостоятельность слова, при этом отмечая и не осуществлённое в слове поле мысли. Мысль со стороны формы может быть не только образом или понятием, но и представлением или словом. Слово, будучи средством изменения образа в понятие, не составляет содержания мысли. «Если вместе с образованием понятия теряется внутренняя форма, как в большей части наших слов, принимаемых за коренные, то слово становится чистым указанием на мысль, между его звуком и содержанием не остается для сознания ничего среднего. Представлять - значит, следовательно, думать сложными рядами мыслей, не вводя почти ничего из этих рядов в сознание. С этой стороны значение слов для душевной жизни может быть сравнено с важностью буквенного обозначения численных величин в математике...»99. Итак, слово творит мысль, но для мысли бывает (и довольно часто) удобнее забыть о слове. Тогда мы имеем действительность, реальность, нечто объективное, пренебрегая первоисточником. На похожие свойства мысли впоследствии укажет и Л. Витгенштейн.
Отдавая предпочтение пониманию языка, как деятельности, Потебня полагает, полное представление о природе языка можно составить лишь в том случае, если принять антиномичность этой природы. Уже у Гумбольта представлены, хотя и в общем виде, основные антиномии языка: язык как деятельность и одновременно как произведение, язык как нечто объективное и субъективное, противоположность речи и понимания, свободы (влияние человека на язык) и необходимости (влияние языка на человека) и т.п. .
Ноэматическая синергия А.Ф. Лосева и дескриптивная метафизика И Стросона
Главным произведением А.Ф, Лосева в области философии языка можно считать его книгу «Философия имени» (1927 г.). Может показаться, что это произведение зачастую написано терминологически и стилистически довольно сложным языком. Возможно, А.Ф. Лосев не избежал влияния Гегеля. Так или иначе, в рамках данного исследования в нашу задачу не входит воспроизведение всех деталей и нюансов в многоступенчатой структуре аргументации философа, хотя некоторые терминологические разъяснения все же необходимы. Существуют другие детально проработанные исследования, охватывающие более широкий круг вопросов, стратегия которых, как известно, в последнее время особо координируется Домом А.Ф. Лосева. Мы же остановимся на мировоззренческих основах концепции А.Ф. Лосева, особо значимых с точки зрения философии языка.
На мой взгляд, представляет особый интерес сжатая, но глубокая аналитическая оценка концепции философии имени А.Ф. Лосева В.В. Зеньковским. Выдающемуся православному мыслителю, философу и богослову, без сомнения, удалось отметить существенные особенности этой концепции, и, по моему мнению, её имеет смысл привести в рамках данного исследования. «Как строит Лосев философию имени?», - задается вопросом В.В. Зеньковский, - «Уже в книге «Античный космос» Лосев много раз обращается к проблеме имени («только в имени мы встречаемся реально с вещью», «имя - демиургическая потенция», «имя сущности есть орган самопознания самой сущности» и т.д.). Для Лосева «философия имени есть самая центральная и основная часть философии», без имени в бытии «было бы только бессмысленное и безумное столкновение глухонемых масс в бездне абсолютной тьмы», «именем и словами создан и держится мир». В итоге своих сложных и трудных феноменологических построений Лосев приходит к выводу, что «сама сущность есть не что иное, как имя: имя, слово, как раз есть то, что есть сущность для себя и для всего иного». Но если так, - говорит тут же Лосев, - то значит и весь мир, вся вселенная есть имя и слово... космос есть лестница разной степени словесности». «Начиная с высшей разумности человека и кончая внеположностью и разъединением неодушевлённого мира, - перед нами - разная степень словесности, разная степень смысла, разная степень сущего, бытия... Мир -разная степень бытия и разная степень смысла, имени». Немного феноменалистически звучит у Лосева формула, что слово о предмете и о сущности есть само предмет и сама сущность, но это, конечно, только кажущийся психологизм. «Имя есть высшая точка, - пишет в другом месте Лосев, - до которой дорастает высшая сущность», и эта чисто метафизическая формула», - считает В.В. Зеньковский, - «до конца дорисовывает то, как понимает Лосев имя, которым бытиё «именуется)) и потому и «светится». «Слово, - пишет Лосев, -есть сама вещь, но в аспекте её уразуменной явленности». И поскольку «знать имя вещи, значит, быть в состоянии в разуме приближаться к ней или удалятся от неё», постольку «природа имени магична», - утверждает Лосев. Здесь Лосев», - по мнению В.В. Зеньковского, - «находит очень яркие и удачные слова, вскрывающие это приближение наше (через имя) к вещи, бытию. «Имя предмета, - в другом месте говорит Лосев, - есть место встречи воспринимающего и воспринимаемого, познающего и познаваемого»» .
Итак, предметом исследования А.Ф. Лосева является слово как главный компонент языка, заключающий в себе в сжатом виде все его основные характеристики. Будет вполне уместным провести аналогии между отстаиваемой философом и платонизмом (это роднит его, например, с Флоренским), а также феноменологией и, наконец, неокантианством (в лице позднего Кассирера, который сумел совместить трансцендентализм с исследованием мифологии и языка)- Стоит отметить, что при всем стремлении к конкретности феноменология в ее гуссерлевском варианте всегда оставалась трансцендентальной; высший уровень ее «усмотрения» -«эйдетический».
Таким образом, можно смело утверждать, что А.Ф. Лосев придерживается рационалистического образа мышления - языковая реальность едина, и если преодолеть заблуждения здравого смысла, то язык сам откроет нам вечную и незыблемую действительность идеальных сущностей. И здесь, если вставать на позиции исследователей аналитической школы философии языка, поскольку одной из задач данной работы является выявление общих и различных черт в подходах отдельных западных и отечественных мыслителей к языку, то можно указать на тот факт, что Лосев отказывается от несомненного достижения философии языка 19 века, а именно - понимания языка как деятельности, причем деятельность предстает не как периферия, а как подлинная сущность языковой реальности (Гумбольдт, Потебня и др.). Ведь развитие именно такого представления о языке, понимание его как деятельности, а его значения - в употреблении, вменяют себе в заслуги философы-аналитики 20го столетия. А у феноменологии (это прекрасно показал, к примеру, Деррида) остаётся много трудностей относительно языка (стоит отметить хотя бы то, что сам феноменологический анализ осуществляется при его помощи). Тем не менее, А.Ф. Лосев не стремится к поиску возможных языковых ловушек. Сердцевиной языка у философа становится «идея» («эйдос»), которая трактуется в полном соответствии с феноменологическим учением в его классическом варианте. Однако, уже поздний Гуссерль осознавал недостаточность чистого трансцендентализма, и его «эйдосы» стали приобретать черты все большей конкретности...
В этой связи, воспользовавшись терминологией П. Стросона, можно назвать А.Ф. Лосева «ревизирующим» метафизиком. Для того чтобы стало ясно, что здесь подразумевается, следует раскрыть во всей полноте понятие «дескриптивной» и «ревизирующеи» метафизики у П. Стросона. Дескриптивная метафизика описывает функционирование нашей концептуальной схемы, как она есть. Стросон противопоставляет ее «ревизующей» метафизике, которая рекомендует нам изменить нашу концептуальную схему. Вот, что он пишет: «Метафизика всегда была более ревизирующеи, нежели дескриптивной. Дескриптивная метафизика подходит для описания актуальной структуры нашего мышления о мире, ревизирующая метафизика, напротив, озабочена выработкой лучшей структуры» 33.
