Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Возникновение движения. систематическая реконструкция и анализ мюнхенской феноменологии
1.1. Хронология и общая проблематизация 15
1.2. Терминологический аспект анализа 22
1.3. «Философия как строгая наука»: программа психологии Теодора Липпса 27
1.4. Методология мюнхенской феноменологии
1.4.1. Феноменология как основной метод психологии. Типология методов психологии. 36
1.4.2. «Внутренний эксперимент». 40
1.4.3. Описательная и объяснительная задача психологии. 43
1.5. Предметный аспект: область психического и его основные структурные особенности 48
1.5.1. «Я-центр» и его функции. Отношение к «трансцендентальной апперцепции» Канта и функции «я» в неокантианстве. 48
1.5.1.1. Область сознания в феноменологии Гуссерля. 60
1.5.1.2. Концепция «я» в феноменологии Гуссерля. 63
1.5.2. Концепция «реального я» у Теодора Липпса. «Психические процессы». Психофизическая проблема и предметный дуализм науки .
1.5.3. «Реальное я» и бессознательное. 80
1.5.3.1. Липпс и Фрейд. 82
1.5.3.2. Брентано и Гуссерль о бессознательном. 85
ГЛАВА 2. Основные теоретические затруднения: гносеология теодора липпса 90
2.1. Постановка проблемы и терминология анализа 90
2.2. Естествознание 94
2.3. Психология 104
ГЛАВА 3. Модификация проблематики и формирование единой платформы движения 119
3.1. Метафизика Липпса 119
3.1.1. Мировоззрение абсолютного объективного идеализма и его положение в системе человеческого познания . 119
3.1.2. Монадология и «имманентное трансцендентное». 122
3.1.3. Первая философия как «чистая наука о сознании».
3.2. Проблема дескриптивной философской психологии 141
3.3. Психология Александра Пфендера и эйдетическая феноменология Эдмунда Гуссерля 148
3.4. Трансформация проблематики в ходе последующего развития феноменологического движения 153
Заключение 158
Примечания
- Терминологический аспект анализа
- Предметный аспект: область психического и его основные структурные особенности
- Концепция «реального я» у Теодора Липпса. «Психические процессы». Психофизическая проблема и предметный дуализм науки
- Мировоззрение абсолютного объективного идеализма и его положение в системе человеческого познания
Терминологический аспект анализа
В 1905 году в Геттинген из Мюнхена прибыли Адольф Раинах и Йоханес Дауберт, в 1906 году — Мориц Гайгер, в 1907 — племянник Теодора Липпса Теодор Конрад (организовавший в Геттингене кружок наподобие того, что существовал в Мюнхене еще с конца девятнадцатого века ), в 1908 году — Дитрих фон Гильдебранд. Если некоторые из них оставались в Геттингене (подобно А. Райнаху, ставшему затем ассистентом Гуссерля), то другие проводили там по одному семестру (Мориц Гайгер). В это время между Геттингеном и Мюнхеном постоянно курсируют студенты и молодые докторанты. И только после 1909 года в Геттинген начинают прибывать ученики не только из Мюнхена, но также из различных уголков Европы (Александр Койре, Роман Ингарден, Эдит Штайн и другие). Макс Шелер, познакомившийся с Гуссерлем уже в 1901 году, прибывает в Геттинген в качестве лектора «Геттингенского философского общества» только в 1911 году. До этого с 1907 года он действовал в таком же качестве в Мюнхенском психологическом обществе. Символической датой рождения феноменологического движения иногда называется также май 1904 года,32 когда Гуссерль посетил Мюнхен, где встречался с Теодором Липпсом и другими «мюнхенскими феноменологами». Это инициировало как дальнейшие встречи между Гуссерлем и старшими учениками Теодора Липпса (например в августе/сентябре 1905 года в Зеефельде ), так и поездки мюнхенцев в Геттинген.34 Важным результатом этого общения и сотрудничества была организация и выход в 1913 году «Ежегодника по философии и феноменологическому исследованию», первый выпуск которого был издан Гуссерлем совместно с Морицом Гайгером, Александром Пфендером, Адольфом Райнахом и Максом Шел ером. За исключением последнего все трое — ученики Теодора Липпса.35
Выход в свет первого выпуска «Ежегодника» — это определенный итог раннего феноменологического движения. Первая мировая война и последовавшее в 1916 году назначение Гуссерля во Фрайбург — это поворотные пункты для дальнейшего развития движения. Война опустошила ряды геттингенских учеников Гуссерля и унесла жизнь одного из наиболее талантливых представителей ранней генерации феноменологов — Адольфа Райнаха, который в Геттингене занимал то место «второго полюса», которое во Фрайбурге занял Хайдеггер (речь идет о непосредственном влиянии на студентов, от которого был весьма далек Гуссерль, что хорошо видно по воспоминаниям того же Ингардена). В то же время первый выпуск «Ежегодника» открывали «Идеи I» Гуссерля, публично обозначившие его переход на позиции трансцендентальной феноменологии, что и послужило в какой-то мере поводом для первой «схизмы» в истории феноменологического движения (отходом мюнхенцев, в част-ности А. Пфендера, от феноменологии Гуссерля).
Изложенный абрис фактического ряда событий позволяет нам предварительным образом проблематизировать ситуацию возникновения феноменологического движения и очертить круг ближайших вопросов, которые возникают в связи с этим. Уже первая встреча Гуссерля с Даубер-том обнаруживает парадоксальное обстоятельство: работа, инициировавшая «прорыв феноменологии», была «понята» человеком, не входившим в число тех, кто непосредственно мог слушать Гуссерля и общаться с ним в Геттингене или Галле, а студентом из Мюнхена. В еще большей мере об этом свидетельствует последнее письмо, дошедшее до нас из переписки между Гуссерлем и Даубертом (в это время уже фермером):
«С тех пор, как Вы в 1902 году появились на моей летней лекции в качестве гостя и я усвоил, что никто кроме Вас не способен с таким по ниманием проникнуть в глубочайшие глубины и бесконечную широту феноменологической философии и сопровождающее ее видение жизни и образ жизни, с тех пор, как я должен был заметить и то, что Вы понимаете меня и мою работу лучше, чем на это способен я сам, — с этого времени я не желал ничего так сильно, как только того, чтобы Вы жили и философствовали вместе со мной. Ради этого я бы с удовольствием принял назначение в Мюнхен» (BW, II, 79). Возможно все дело в личном таланте Дауберта? Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что поначалу все, кто приезжал из Мюнхена, понимали феноменологию лучше, чем те, кто учился непосредственно у Гуссерля. Показателен в этом отношении фрагмент одного из писем В. Шаппа, относящегося к этому времени:
«Мы использовали любую возможность, чтобы днем и ночью вести беседы с мюнхенцами. По нашему мнению они во всех отношениях были далеко впереди нас». Теодор Конрад, в свою очередь, называл мюнхенцев «выучившимися в Мюнхене гуссерлианцами». И если мы исключим предположение об особой одаренности всех тех, кто прибывал в Геттинген из Мюнхена, то обнаружится следующее: зарождение феноменологии как движения происходит не среди непосредственных учеников Эдмунда Гуссерля, но среди мюнхенских учеников Теодора Липпса, присоединившихся к Гуссерлю после выхода «Логических исследований».
Если же мы обратимся к тем программным заявлениям, с которыми связаны организационные формы раннего феноменологического движения, то обнаружится, что речь при здесь идет не о едином теоретическом источнике феноменологии, но о консолидации нескольких изначально независимых философских направлений на основании исследовательской платформы, включающей в себя лишь некоторые положения гносеологического характера. Наиболее ярким документом, подтверждающим это положение, является так называемая «Платформа 1913 года» (Шпигельберг) — неподписанное предисловие издателей первого выпуска «Ежегодника по философии и феноменологическому исследованию». Здесь, в частности, говорится, что феноменология — «это не школа, которую объединяет издатель т. е. Э. Гуссерль — В. К , и это должно учитываться всеми будущими сотрудниками; то, что объединяет их, есть, скорее, общее убеждение, что лишь путем возврата к оригинальным источникам созерцания и производимым на их основе сущностным усмотрениям можно использовать великие традиции философии в соответствии с их понятиями и проблемами, что только этим путем могут быть прояснены эти понятия, а проблемы — поставлены на интуитивное основание, а затем и принципиально разрешены» (пит. по Раинах, 2001, 472-473). Можно видеть, что в этот своеобразный манифест, резюмирующий раннюю фазу развития феноменологического движения, не входят темы, привычно ассоциирующиеся с феноменологией Гуссерля (например ин-тенциональность). Поскольку, однако, этот документ является итогом определенного развития феноменологического движения, он включает в себя и ряд моментов, не связанных напрямую с возникновением движения, но характеризующих уже трансформировавшуюся в ходе его становления проблематику (см. 3.4.). Тем не менее, акцентирование в данном случае темы «сущностного усмотрения» входит, как мы увидим ниже, в основное число факторов, способствовавших консолидации движения на платформе именно гуссерлевской феноменологии (2.8). Однако на вопрос, почему именно это гносеологическое положение входит в общий документ раннего феноменологического движения и является его важнейшим консолидирующим моментом, можно ответить только в ходе широкой реконструкции проблемного контекста, разделяемого представителями раннего феноменологического движения, — то есть школой Т. Липпса.
Предметный аспект: область психического и его основные структурные особенности
Оппозиция «объяснение-описание/анализ» была отчетливо артикулирована Дильтеем уже в названии его работы «Идеи к описательной и расчленяющей психологии» (1894), а затем в какой-то мере также воспроизведена Гуссерлем в «Логических исследованиях», который дает феноменологическую интерпретацию структуры «теории познания», противопоставляя объяснению «прояснение». Несмотря на то, что оппозиция «объяснение-описание» может считаться во многом мнимой, она, тем не менее, является своего рода аббревиатурой широких методологических дискуссий в немецкой психологии 19-го столетия и имеет за собой определенную историю, не сводимую лишь к названной работе Дильтея.
В явном виде оппозиция объяснения и описания в психологии может быть прослежена в качестве темы психологических дискуссий в Германии уже с 50-х годов 19 века. В частности, последователи Гербарта именно на основании неспособности объяснять выдвигали критические аргументы против романтической психологии, важнейшим представителем которой считается Карл Густав Карус (1789-1869). Основным аргументом при этом является то, что всякое описание, в том числе генетически-морфологическое описание развития психики из «прафеномена» (Urphanomen), концепция которого и развивалась в рамках романтической психологии, является «голым эмпиризмом» (Дробиш), изложением опытных данных. Согласно гербартианцам, генетический и дескриптивный подход не позволяют формулировать общие и необходимые законы, которые только и делают психологию наукой. Поскольку же такие законы с успехом формирует естествознание, то и психология, коль скоро она претендует на то, чтобы быть эмпирической наукой, должна брать за образец физику: «... психологи, поскольку они думают об объясняющей психологии, всегда имеют в виду в качестве образца физику».
При этом объяснение понимается гербартианцами именно как установление причинной взаимосвязи (и в этом отношении Липпс, как мы увидим ниже (2.3.), является наследником именно гербартианской программы), поэтому и проблема научной психологии состоит для них в том, чтобы «выявить причинную взаимосвязь, которой связаны отдельные члены, так, чтобы не просто видеть, например, возникновение более позднего из более раннего как факт ... , но чтобы этот способ возник-новения постигался как необходимый».
Оппозиция описания и объяснения, которая формируется уже в первой половине 19-го века в качестве одной из основных проблем психологии как науки, может быть прослежена во всех разновидностях дескриптивной психологии, которая впоследствии так или иначе стремится изменить статус описания внутренней жизни сознания таким образом, чтобы формируемые здесь положения обладали статусом, отличным от «голого эмпиризма», понимаемого как констатация случайных констелляций психических феноменов, — то есть как раз избежать упрека в «голом эмпиризме». В конечном счете речь идет о том, чтобы придать результатам дескрипции сознания статус научных высказываний. К это-му можно добавить, что позитивизм, максимизирующий установку на опытное знание84 и в той или иной модификации также входящий в большинство разновидностей дескриптивной психологии, никоим образом не избавлял — даже в своем изначальном варианте — от необходимости формирования методически фундированных законосообразных высказывании относительно феноменов опыта. Эта задача, стоящая перед дескриптивной психологией, продолжает оставаться основной вплоть до начала 20-го столетия и играет во многом решающую роль в сфере имманентной проблематики, приведшей к формированию раннего феноменологического движения.
Однако и для наиболее радикальных представителей «объясняющей» психологии (как показывает анализ концепций и исследовательских программ, возникающих на протяжении 19-го в.) ситуация отнюдь не являлась настолько простой, как может показаться на первый взгляд. Дело в том, что сам «идеал», о котором говорилось в процитированном выше высказывании Морица Дробиша, не представляет собой нечто однозначное, что позволяло бы говорить о едином естествознании (даже если понимать под последним физику ). Поскольку философия перестает при этом играть свою традиционную (от Аристотеля до Гегеля) роль выработки критериев того, что относится к науке, а что нет, то формирование этих критериев при одновременной экспликации того, что мож-но было бы назвать научным методом, находится в постоянном движении, обусловленном, с одной стороны, динамикой самих научных концепций и, с другой стороны, философским осмыслением таковых. Так, психология Гербарта, построенная по модели естественной науки в его понимании, включает в себя как постулируемые метафизические сущности, так и обширный математический аппарат, который рассматривается им как атрибут «строгой науки», — в точном соответствии с его концепцией строения естественнонаучного знания (при том, что Гербарт — как другие ориентированные на «объяснительную» психологию авторы — вовсе не отождествляет предметную область естествознания и психоло-гии ). Подобный же изоморфизм структуры психологии и естествознания, который демонстрируют уже первые попытки построения методологических систем эмпирической психологии, обнаруживает, как мы увидим ниже (2.3.), также и концепция построения психологического знания у Липпса. Однако прежде чем мы обратимся к экспликации гно сеологических построений Липпса, в силу которых он приходит к выводу о необходимости интегрировать в область психологии объяснение и описание, нам следует реконструировать основные особенности предметной области психологии в том виде, как она понималась в мюнхенской школе.
Концепция «реального я» у Теодора Липпса. «Психические процессы». Психофизическая проблема и предметный дуализм науки
В предшествующих параграфах была произведена систематическая реконструкция основных элементов мюнхенской феноменологии — как в аспекте методологии, так и с точки зрения предмета психологии. При этом особое внимание было уделено концепции Теодора Липпса, развивавшего — в дополнении к собственно дескриптивному анализу «феноменального я» — доктрину «реального я» как субстанции, лежащей в основании психических феноменов. Эта доктрина, как было отмечено, выстраивается параллельно материализму естествознания, однако имеет своей целью сохранить за областью психического достоинство самостоятельной предметной области. «Реальное я» аккумулирует в себе ряд гетерономных характеристик и функций (1.5.З.), которые могут быть констатированы в системе психологии Липпса, однако основания этой гетерономности нуждаются для своего понимания в реконструкции общих представлений Липпса о структуре научного знания. Зафиксированная гетерономность «реального я» служит для нас, таким образом, указанием для перехода к реконструкции его гносеологии. В случае Липпса, как и других представителей философской психологии, гносеология как анализ структуры научного знания неразрывно связана с психологическими построениями. В то же время фактически каждый проект философской психологии 19-го столетия, даже если он скромно именует себя «психологией с эмпирической точки зрения», эксплицитно или имплицитно предлагает гносеологическую концепцию, которая также включает в себя определенное представление о структуре естественно научного познания, служащее тем фоном, отталкиваясь или же солида 1 ЙО ризуясь с которым выстраивается затем психологический, а также (в ряде концепций) метафизический сегмент того, что мы будем называть гносеологическим каркасом.1 3 Дискурсивно выстроенная структура гносеологического каркаса позволяет определять ряд основных гносеологических понятий, которые могут варьироваться постольку, поскольку различаются сами гносеологические каркасы. Несмотря на то, что последние изменяются в достаточно широких пределах (даже у представителей одной «школы»), существует ряд определенных структурных инвариантов, так или иначе осмысляемых в каждом из них. К таковым относятся «опыт», «явление», «факт», «закон» (или «теория»), «каузальность» и т. д. В зависимости от понимания того, что такое «опыт», каковы элементы опытной данности («факт», «элемент»), как устанавливаются отношения между этими элементами в науке (например «причинность»), получают свое истолкование основные эпистемические категории — «знание», «истина», «объяснение» и т. д., а также устанавливают 1R4
ся основные характеристики предмета и метода познания. Элементы и структуры гносеологического каркаса позволяют дискурсивным образом давать эпистемическое обоснование отдельным высказываниям или группам высказываний, претендующих на статус «научных» в рамках данного гносеологического каркаса (таковы, например, все «психологические законы» (см. 2.5.3) в психологии Липпса). Набор этих элементов и эпистемических категорий также может варьироваться, однако любое существенное изменение этого списка означает одновременную модификацию дискурсивного пространства в целом (так возникновение феноменологического движения является примером такого рода трансформации). В то же время гносеологический каркас не является предельным типом научной или философской «языковой игры» (если воспользоваться термином Витгенштейна), что выдает его чувствитель ность к другим типам гносеологии. Часть из них обнаруживают большую родственность (как то имеет место между феноменологией Гуссерля и мюнхенской феноменологией), что обеспечивает возможность интенсивного взаимовлияния и взаимопонимания, обнаруживающихся, возможно, в форме критики. Насколько простирается эта сфера взаимопонимания и в чем заключается — этот вопрос мы можем выяснить, проследив, в частности, трансформацию взглядов Липпса после появления в публичном пространстве программы феноменологии Гуссерля (см. З.1.).
Ближайшей нашей задачей является, однако, реконструкция гносеологического каркаса, определяющего основные методологические и предметные особенности психологии Липпса. Эта тема проблематизиру-ется в указанном аспекте оснований гетерономных характеристик «реального я». Особенность «психических процессов» как предмета психологии заключается, как мы видели, в том, что они 1) имеют определенный онтологический статус, а именно являются «реальными» психическими процессами; 2) выполняют теоретическую задачу объяснения сознательных процессов.
Таким образом, бессознательные процессы, составляющие область «реального я», рассматриваются, с одной стороны, как реальные элементы психической жизни субъекта, связанные отношениями взаимодействия с другими (сознательными) элементами психической жизни. Эти отношения понимаются как однородные в своем психологическом качестве с теми, которые мы можем обнаружить и между осознаваемыми психическими феноменами. С другой стороны, эти же процессы рассматриваются как элементы теоретического каркаса психологического знания, а именно выполняют функцию научного объяснения. Этот двоякий характер «бессознательного» выражает следующее положение Липпса:
«Так как бессознательные ощущения и представления по своему характеру суть такие же реальные процессы, как и сознательные, то первые подчинены той же самой закономерности, что и последние, и оказывают однородное же действие. С другой стороны, мы вправе говорить о бессознательных ощущениях и представлениях только в тех случаях, когда нас побуждают к этому психические действия, т. е., в конце концов, наличность, появление и течение переживаний сознания, а также свойства этих последних. Иначе говоря, допущение бессознательных ощущений и представлений означает в конце концов только то, что в общей связи психической жизни должны встречаться или допускаться действия, однородные с действиями сознательных ощущений и представлений, хотя мы и не открываем соответствующих им содержаний сознания. Одним словом, «бессознательные ощущения и представления» является вспомогательным, хотя и необходимым, понятием, допущением совершенно неопределенного в качественном отношении процесса, нужного для заполнения пробелов в причинной связи «пси
Мировоззрение абсолютного объективного идеализма и его положение в системе человеческого познания
Итак, неизменными во всех сегментах уже трансформированного гносеологического каркаса в поздней концепции Липпса остались три элемента: необходимость, всеобщность и эмпирическое основание. Они присутствуют как в ранней, так и в поздней концепции Липпса и, на наш взгляд, могут быть отнесены к совокупности того, что любая философская доктрина, претендующая на академическую научную респектабельность, должна была включать в свой гносеологический каркас, формулируя методические процедуры таким образом, чтобы высказывания, получаемые в рамках этого каркаса, были эпистемически обоснованы как опирающиеся на опыт, относящиеся к необходимому типу связи и всеобщие по своему характеру. В то же время из области новой дисциплины, а именно «чистой науки о сознании», которая является восприемницей феноменологического элемента, ранее также наличествовавшего в «мюнхенской феноменологии», элиминируется элемент причинности и, соответственно, вся связанная с ним структура эпистемического обоснования {гипотетическое конструирование «реальных процессов»). Тем самым причинность как основной тип изучаемой наукой связи локализуется лишь в области «эмпирической психологии», тогда как область «чистой» психологии, продолжающей по прежнему исходить из опыта индивидуального сознания, но нацеленной на трансиндивидуальные структуры, полностью освобождается от необходимости оперировать этим типом связи. Таким образом, исходя из анализа концепции Липпса можно сформулировать основную проблему дескриптивной философской психологии как она — если распространить это обобщение на ее наиболее значительных представителей второй половины 19-го - начала 20-го столетия — развивалась в работах Брентано, затем Дильтея, Липпса, Пфендера и, наконец Гуссерля. Эта проблема состояла в том, чтобы обособить такую область психической жизни, на которую не распространялась бы методология естествознания и соответствующие естественнонаучно-экспериментальные процедуры эпистемического обоснования результатов, получаемых в ходе дескриптивно-психологического исследования, при сохранении научного (и даже научного по преимуществу) статуса этих результатов, — и эта общая проблемная установка и позволяет, в собственном смысле, выделить то философско-психологическое направление, которое мы называем «дескриптивной философской психологией». Согласие в понимании этой проблемы, которую можно вычленить, в частности, путем реконструкции, произведенной нами на материале философской психологии Теодора Липпса, и составляет пространство того предискурсивного взаимопонимания, которое находится за пределами отдельных гносеологических каркасов, имеющих между собой значительные различия. Именно эта область предискурсивного взаимопонимания и обеспечивала, по существу, процесс конвергенции различных направлений «дескриптивной психологии», как то имело место в рассматриваемом здесь случае взаимоотношения между «мюнхенской феноменологией» и феноменологией
Гуссерля. Но в то же время исследование этой области должно было, тем не менее, приходить к результатам, которые в дискурсивном плане, во-первых, основывались бы на «опыте» и, во-вторых, имели бы необходимый и всеобщий характер. Этот вывод является достаточно формальным (примерно такое же понятие «научного знания» можно обнаружить уже во «Второй аналитике» Аристотеля), содержательные же особенности этих элементов широко варьируются в том числе и у названных философов-психологов. Так, например, «всеобщность», которая как у Гуссерля, так и в поздних построениях Липпса, ориентирована на математический (геометрический) тип априорных отношений (однако в принципиально ином смысле, чем то имело место ранее у Гербарта), в действительности, вовсе не была общепризнанным эталоном для философов-психологов второй половины 19-го столетия. Напротив, большинство из них ориентировалось на тот тип получения общего знания, кото 253 рый практиковался в естествознании и который достигается индуктивными процедурами обобщения эмпирически данного. Ряд представителей этого направления, также, впрочем, как и Липпс, не отрицавшие правомерность метафизических построений, разрабатывали индуктивный вариант эпистемического обоснования метафизического знания — «индуктивную метафизику», в рамках которой работал, например, Эдуард фон Гартман, а в определенной степени и Франц Брентано. Дильтей также не ориентировался на математический тип всеобщности, и, в конце концов, после критики его «Идей к описательной и расчленяющей психологии» Г. Эббингаузом, решительно обратился к другому — герменевтическому — типу обоснования общезначимых результатов. Как Брентано, так и Дильтей в силу того, что разрабатывали собственные варианты не-каузального эпистемического обоснования результатов психической дескрипции, были, поэтому, во многом иммунизированы против варианта феноменологии, предложенной Гуссерлем (хотя Дильтей, как Липпс, признавал большое значение «Логических исследований» осе
Гуссерля ). Вариант же психологии Липпса, каким мы обнаруживаем его в ранних работах, оказывался наиболее близок методологии естествознания,2 поскольку прямо включал в задачу психологии гипотетическое конструирование и каузальное объяснение, хотя, как и все дескриптивные психологи, выдвигал собственный вариант обоснования специфики области психического, препятствующий распространению на эту область экспериментальной естественнонаучной методологии. Столь тесное сближение с естественнонаучной методологией можно отчасти объяснить также неудачей проекта «описательной психологии» Дильтея (в резкой форме подвергнутого критике Эббингаузом ). В то же время Гуссерль, хорошо знакомый с существом критических замечаний, высказанных со стороны этого представителя экспериментальной психоло-гии, подошел к вопросу обоснования особого статуса феноменологических описаний методологически значительно более обстоятельно, что, по существу, и дало возможность Липпсу возвратить в область «чистой психологии» понятие «непосредственного опыта», во многом дезавуированное, в частности, Эббингаузом.
