Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Основные стратегии интерпретации иносказательности . 18
1.1. Теория интерпретации иносказания: принципы функционирования и этапы становления . 18
1.2. Структурно-семантический подход к интерпретации иносказания. 27
1.3. Прагматический подход к интерпретации иносказания. 40
1.4. Концептуальный подход к интерпретации иносказания . 55
Глава II. Сопоставительная интерпретация фигур иносказания в рамках структурно-семантического, прагматического и концептуального подходов. 96
Глава III. Интерпретация иносказания в англоязычном художественном тексте с помощью модели концептуальной интеграции .
3.1. Иносказание на основе подобия (сходства).
3.1.1. Контексты с доминантой-метафорой.
3.1.2. Контексты с доминантой-персонификацией.
3.1.3. Контексты с доминантой-аллегорией.
3.2. Иносказание на основе смежности .
3.2.1. Контексты с доминантой-метонимией.
3.2.2. Контексты с доминантой-синекдохой.
3.2.3. Контексты с доминантой-антономазией.
3.3. Иносказание на основе количественных отношений.
3.3.1. Контексты с доминантой-гиперболой.
3.3.2. Контексты с доминантой-преуменьшением.
3.4. Иносказание на основе противопоставления.
3.4.1. Контексты с доминантой-иронией. 181
Заключение 185
Библиография 191
Список лексикографических источников 201
Список цитируемой литературы 202
- Теория интерпретации иносказания: принципы функционирования и этапы становления
- Концептуальный подход к интерпретации иносказания
- Иносказание на основе подобия (сходства).
- Иносказание на основе смежности
Введение к работе
Настоящее диссертационное исследование посвящено изучению когнитивных стратегий интерпретации иносказания на уровне дискурса на материале англоязычных художественных произведений.
Примерно с середины XX века [Кубрякова 1997] в рамках когнитивной парадигмы наблюдается растущий интерес к феномену иносказательности, лежащему в основе концептуальной системы человека. Важность когнитивного взгляда на механизм иносказательности заключается в том, что он дает ответы на вопросы, поставленные, но не освещенные другими, более ранними подходами. В частности, концептуальное видение проблемы позволяет объяснить вездесущесть и вневременность иносказания, а также непринужденность и автоматизм, с которыми мы понимаем и употребляем его проявления (см. также [Толочин 1996]). Разумеется, чаще всего, мы не ищем научного объяснения этим процессам; они происходят интуитивно, на уровне подсознания. Значит, еще одной заслугой когнитивного подхода является разработка новых принципов, методики и операционного инструментария интерпретации, проливающих свет на то, что происходит в нашей голове, когда мы, например, слышим о дающем, в очередной раз, крен корабле России.
Выбор фигур иносказания (в данном исследовании - аллегории, метафоры, метонимии, синекдохи, иронии, гиперболы, преуменьшения, персонификации и антономазии) в качестве объекта исследования объясняется, прежде всего, важностью их роли как основополагающих элементов нашей концептуальной системы, позволяющих нам адекватно воспринимать наш опыт и окружающий мир, с одной стороны, и смысловые структуры текста, с другой. Отсюда, необходимость изучения интерпретативных механизмов иносказания, снимающих элемент кабалистики с этого явления, представляется очевидной как в контексте общей когнитивной науки, так и в теории текста (в данном случае - художественного).
Таким образом, актуальность рассматриваемых в исследовании вопросов определяется необходимостью формулирования адекватного когнитивного механизма интерпретации фигур иносказания, выделяемых в отдельную категорию и объединенных систематическими связями благодаря общности онтологической природы и способов толкования. Актуальным является и совместное использование когнитивного, функционально-коммуникативного и семантического подходов как методологической базы интерпретации.
Цель работы заключается в выявлении когнитивных оснований интерпретации иносказания, закономерности функционирования интерпретативных механизмов в рамках категории иносказательности, структура которой будет рассмотрена ниже. В соответствии с целью исследования можно выделить следующие его задачи:
Определить границы категории иносказательности; уточнить онтологические характеристики ее членов с позиций когнитивной лингвистики.
Выявить эффективные стратегии интерпретации иносказания, опираясь на интегрированные данные когнитивного, семантического и прагматического подходов.
Показать важность учета различного вида контекстов - речевого, ситуативного, стилистического, вертикального - понятия интертекстуальяости при интерпретации иносказания, их влияние на фреймовую структуру элементов, участвующих в переносе.
4. Определить значение предложенной модели при интерпретации иносказательной подоплеки всего произведения или его отрывков.
Научная новизна исследования заключается в формулировании идеализированной когнитивной модели категории иносказательности и выявлении ее онтологических характеристик, уточнении стратегий ее интерпретации на основе комплексной методики исследования, сочетающей результаты и операционный инструментарий когнитивного, функционально-коммуникативного и структурно-семантического подходов, привлечении различных видов контекста, использовании модели концептуальной интеграции для построения динамических моделей значения фигур.
Теоретическая значимость исследования состоит в более свежем и обобщающем взгляде на механизм интерпретации стилистических фигур в рамках художественного текста. Представленная методика может быть также использована в приложении к текстам других стилей и жанров.
Практическая ценность работы состоит в том, что предлагаемые в ней теоретические заключения о природе иносказательности, способах ее интерпретации и построении моделей значения могут быть использованы в курсах лекций и на практических занятиях по стилистике английского языка и интерпретации текста.
Материалом исследования послужили короткие рассказы англоязычных писателей различных школ 19-21 вв. В целом было рассмотрено 200 рассказов и отобрано около 2000 случаев употребления фигур иносказания. Выбор материала исследования был сделан неслучайно. Во-первых, короткий рассказ представляет собой динамичное комплексное построение, семантические структуры которого, в силу "тесноты его ряда", зачастую построены на использовании иносказания, и, таким образом, произведения этого жанра являются неиссякаемым источником иносказания. Во-вторых, "краткость" короткого рассказа позволит не только построить наглядные модели значения иносказательных выражений, но и показать их роль как важных составляющих значения текста.
Методика исследования языкового материала обусловлена сложностью его объекта и спецификой поставленных задач. В ее основе лежат методы концептуального анализа, предложенные М. Тернером и Ж. Фоконье в рамках модели концептуальной интеграции, а также учитываются принципы метафорического анализа Дж. Лакоффа, М. Джонсона и М. Тернера, принципы лингвостилистического анализа ВВ. Виноградова и ИР. Гальперина. Сравнительный семантико-дефиниционный анализ лексических единиц в составе фигур иносказания осуществлялся с помощью толковых словарей Webster's Third New International Dictionary, The Oxford English Dictionary, Longman Dictionary of English Language and Culture. Более подробно отдельные технические моменты проведения анализа будут оговорены в исследовательской главе.
Цель и задачи исследования определяют структуру диссертационного исследования, которое состоит из введения, трех глав, заключения, библиографии и списка цитируемой литературы.
Во Введении обоснован выбор темы и материала, сформулирован предмет диссертации, раскрыты ее актуальность, новизна, цель и задачи, методы исследования, теоретическая значимость и практическая ценность, затронуты теоретические вопросы когнитивной семантики, явления иносказательности, а также намечены стратегии интерпретации фигур иносказания.
Первая глава состоит из четырех частей. В первой части освещены общетеоретические вопросы, связанные с интерпретационными стратегиями иносказания. Вторая, третья и четвертая части содержат описание современных подходов к интерпретации иносказания - структурно-семантического, прагматического и концептуального (особое значение здесь отводится модели концептуальной интеграции М. Тернера и Ж.. Фоконье) соответственно. В конце главы сделан вывод о целесообразности использования всех трех подходов при построении модели толкования фигур и уточняется роль контекста в процессе их интерпретации.
Во второй главе предложен сравнительный анализ конкретных иносказательных выражений в рамках структурно-семантического (на примерах моделей М. Блэка и И.Р. Гальперина), прагматического (на примерах моделей П. Грайса и Дж. Серля) и концептуального (на примере дополненной модели концептуальной интеграции М. Тернера и Ж. Фоконье) подходов.
Третья глава представляет собой конкретное исследование функционирования фигур иносказания на обширном языковом материале в соответствии с методикой, предложенной в рамках теории концептуальной интеграции, расширенной привлечением речевого, вертикального контекстов, понятием интертекста, на уровне дискурса; показана эффективность этого механизма интерпретации в приложении ко всем членам категории иносказательности; сформулированы способы установления значения текста при помощи фигур иносказания.
В Заключении представлены обобщенные результаты исследования.
В Библиографии содержится список литературы, используемой при проведении анализа.
В Список цитируемой литературы включены названия произведений, послуживших материалом исследования.
Цитаты из англоязычных научных работ и художественных произведений приводятся в авторском переводе.
Теория интерпретации иносказания: принципы функционирования и этапы становления
Интерпретация иносказания представляет собой междисциплинарную область исследования, проблематика которой рассматривается целым рядом, на первый взгляд, разнонаправленных отраслей научной мысли: языкознанием и в его недрах - стилистикой, семантикой, прагматикой - психологией, психолингвистикой, литературоведением, философией, герменевтикой, риторикой, нейронауками, теорией информации, когнитологией.
Объединение столь разных наук в рамках интерпретации иносказания вряд ли покажется нерелевантным, поскольку, в ходе длительных и тщательных исследований, было эмпирически доказано, что иносказательность является одним из наиболее важных инструментом мышления человека, неотъемлемой частью его концептуальной системы, участвующей в формировании его картины мира, аксиологических ориентации, культуры - и языка.
Кроме того, проблема понимания приобрела как никогда большое значение в рамках коммуникативной парадигмы, господствующей в языкознании в настоящее время, ибо, само собой разумеется, без понимания (как "буквальных", так и "фигуральных" высказываний) нормальная коммуникация невозможна.
Поскольку сейчас в научных кругах бытует убеждение в том, что "человек познает мир через осознание своей предметной и теоретической деятельности в нем" [Телия 1988:4], необходимым условием адекватного понимания высказывания является обращение к языковой личности. Языковая личность включает в себя характеристики индивида, участвующего в порождении и восприятии текста - и, прежде всего, его знания о языке или вербально-грамматический уровень (т.е. уровень лексической и грамматической правильности, языковая картина мира), его знания о мире или когнитивный уровень (наивно-языковая картина мира в сознании личности и ее бессознательном) и прагматический уровень (мотивы, интересы, оценки и поведенческие установки личности) [Караулов 1999].
Утверждается, что языковая картина мира суть часть концептуальной картины мира и отражение структур и связей в основе архитектуры человеческого разума, указывающие на то, как разум воспринимает окружающую действительность.1 Современные когнитологи, в частности, считают, что мы познаем мир не в совокупности его объективных характеристик, но "экспериентально", опираясь на преконцептуально существующие понятия, появившиеся благодаря культурно детерминированному телесному опыту человека в окружающем мире - базовые метафоры. Изучите язык - и вы получите то, что гениальный американский лингвист Эдвард Сепир назвал его "скрытой метафизикой". В связи с этим весь комплекс теорий интерпретации иносказания можно условно разделить на имеющие и не имеющие дело с уровнем ментальных репрезентаций Эта дихотомия созвучна той, о которой пишет Э. Ортони во вводной статье к сборнику Metaphor and Thought. Ортони отмечает, что основанием классификации теорий могут послужить противоречия между философскими направлениями «конструктивизма» и «неконструктивизма». Для конструктивистов значение должно быть построено познающим субъектом, а не непосредственно им воспринимаемо, поэтому для них фигуральный язык не представляет собой особой проблемы. Использование языка, как и его понимание, по существу является креативной деятельностью. Неконструктивисты, наоборот, считают метафору отклонением от нормы, паразитирующим на «нормальном использовании» [Ortony 1993:2]. В когнитологии эта дихотомия отражена в разделении между объективизмом и э кспериентал измо м.
Однако наиболее традиционной, берущей начало еще в античности, следует, наверное, считать трехчастную классификацию, основанную на разных типах знания, используемого при интерпретации иносказания. В соответствии с этим основанием, теории интерпретации можно разделить на структурно-семантические, прагматические и когнитивные. Как отмечает М. Лизенберг [Leezenberg 1995:14], в основе первых лежит общепринятое знание в виде объективных дефиниций и стереотипных ассоциаций, в основе вторых -экстралингвистическое знание, и, наконец, в основе третьих - ментальные репрезентации.
Принципы, формирующие концептуальную основу каждого из этих подходов, в высокой степени различны, но не антитетичны, ибо их общим основанием является фундаментальное положение о двуплановости фигур, рассматриваемое на трех соответствующих уровнях. Уровни эти также не дискретны и составляют неотъемлемые части многоэтажной структуры интерпретации.
Еще одной функцией языковой картины мира является означивание основных Разумеется, в античности эксплицитной дифференциации выше указанных типов знания не существовало. Однако если мы внимательно рассмотрим работы выдающихся мыслителей древности (например, Аристотеля, Лонга, Деметрия, Квинтилиана, Цицерона и других), позже -исследования Дж. Вико - и еще позже труды того же А.А. Потебни, мы увидим, что именно на этих трех китах - структурно-семантическом, прагматическом и концептуальном знании - и базируется толкование иносказания на протяжении исторического оформления теории его интерпретации.
Исследование иносказания Аристотелем в высокой степени основано на использовании выделенной трехчастной модели. Давая определение метафоре в главе 21 "Поэтики", философ говорит о ней, как о "перенесении слова с измененным значением из рода в вид, или из вида в род, или из вида в вид, или по аналогии" [Аристотель 1998:1096]. Здесь речь идет, судя по всему, о семантическом знании (но непонятно, на каком уровне: уровне конвенциональных дефиниций или концептов).
Концептуальный подход к интерпретации иносказания
Традиционный когнитивный подход к интерпретации иносказания предполагает рассмотрение этого явления как двупланового конструкта, основанного на переносе и взаимодействии структур источника и цели, осуществляемых на уровне ментальных репрезентаций. Такая модель интерпретации иносказания разрабатывалась в исследованиях Гентнера и Джериорски, Гиббса, Глюксберга и Кейзара, Куна, Лакоффа и Джонсона, Мейера, Ортони, Пайвио и Уолш, Петри и Ошлаг, Пылишина, Редди, Стернберга и его соавторов, Стича, Шена, отчасти Блэка, Левина, Румелхарта, Тернера и Фоконье, Уиннер и Гарднера
Среди отечественных исследователей этого направления можно выделить Е.Г. Беляевскую ВВ. Богданова ЕМ. Вольф, В.Г. Гака, ВИ. Герасимова, В.З. Демьянкова, ЮН. Караулова, ЕС. Кубрякову, Л.Г. Лузину, ВВ. Петрова, В.Н Телия, Р.М, Фрумкину и др.
У истоков концептуального подхода к фигурам иносказания (в частности метафоры, персонификации, аллегории и метонимии) стоят, как известно, знаменитые американские исследователи Дж. Лакофф и М. Джонсон (хотя об этом ранее писали А. Ричарде и М. Блэк - если говорить только о современной эпохе).
В статье More about Metaphor Макс Блэк [Блэк 1993] выступает с явно выраженных когнитивных позиций, интегрируя при этом все три основополагающих подхода к исследованию иносказания: семантический, прагматический и концептуальный. В этой работе знаменитый английский ученый продолжает разрабатывать свою интеракционисткую теорию, основанную, в значительной степени, на умозаключениях А. Ричардса [Ричарде 1990].
Предлагая интеракционисткий подход, М. Блэк определяет сущность метафоры как взаимодействие между метафорическим выражением (фокусом, главным, первичным субъектом) и буквальным контекстом, в котором оно используется (рамкой, вспомогательным, вторичным субъектом). При этом М. Блэк рассматривает вспомогательный субъект как систему отношений, импликативный комплекс, обнаруживаемый через присутствие слова в рамках предложении, а не через отдельные объекты или идеи, как у А. Ричардса. Главный субъект также является системой27
Метафорическое высказывание функционирует посредством «проекции» на первичный субъект набора ассоциативных импликаций импликативного комплекса, приписываемого вторичному субъекту. При этом автор метафоры выбирает, усиливает, сдерживает и организовывает свойства первичного субъекта так, чтобы они были изоморфны с членами импликативного комплекса вторичного субъекта. Взаимодействие двух субъектов протекает в три этапа: (1) присутствие первичного субъекта побуждает слушающего выбрать определенные свойства вторичного субъекта; (2) стимулирует слушающего создать параллельный комплекс, соответствующий первичному; (3) во вторичном комплексе происходят параллельные изменения. В результате взаимодействия концептуальные структуры субъектов сближаются, их значения изменяются так, что свойства одного субъекта, возможно измененные, могут быть использованы в приложении к другому.
Одним из бесспорных достоинств интеракционисткого подхода является признание метафоры когнитивным инструментом, а не чисто риторическим приемом. В частности, М. Блэк говорит о значительной когнитивной функции метафор, которая заключается в ее способности не выражать ранее существовавшее сходство, а создавать его, генерируя, таким образом, новое знание. М. Блэк отрицает существование «диагностического критерия» распознания метафоры, но, в то же время, утверждает, что метафорическое значение говорящего можно понять в рамках лингвистического или экстралингвистического контекста. Таким образом, говоря о критериях распознания метафоры, М. Блэк в первую очередь привлекает прагматическую модель.
Несмотря на явное обращение к семантическому и прагматическому подходам к интерпретации метафоры, М. Блэк рассматривает метафору как когнитивный инструмент, что являлось, на момент формулирования теории, значительным прорывом в области метафорических исследований.
Современные когнитологи, во многом опираясь на модель М. Блэка, утверждают, что метафора является основным механизмом концептуализации мира, изучаемым когнитивной семантикой. Отстаивая концептуальную, а не языковую природу метафоры, многие из них считают, что языковые метафорические выражения надо рассматривать как поверхностные проявления концептуальных построений на более глубоком уровне.
Говоря о механизме иносказания, многие исследователи разделяют теорию Дж. Лакоффа, который, например, в статье The Contemporary Theory of Metaphor [Lakoff 1993] среди других работ, рассматривает его как перенос между концептуальными сферами. Перенос осуществляется за счет устойчивого набора онтологических соответствий между сущностями в области-источнике и области-цели. При активации этих устойчивых соответствий структура области-источника проектируется на структуру области-цели с учетом Принципа Инвариантности (the Invariance Principle) [Lakoff 1993:215-216]: образно-схематическая структура области-источника проектируется на область-цель в зависимости от структуры последней - так, чтобы избежать образно-схематического «столкновения». Таким образом, метафору можно определить как ментальную репрезентацию, в рамках которой структура абстрактной цели концептуализируется через более конкретный и упорядоченный по своей природе источник посредством ее отражения в нашем пространственно-физическом опыте и знаниях.
Иносказание на основе подобия (сходства).
Таким образом, река в данном случае представляется в виде змеи. Однако если отношения между членом импликативного комплекса S1 и коррелирующей структурой R1 можно назвать тождественными, то отношения S2 и R2, а тем более S3 и R3, представляются скорее сходными. Например, условие R2 не всегда является действительным (бурные горные реки обладают противоположными качествами), a R3 лишь с трудом может соответствовать S3, так как действие последнего распространяется только на (более слабых) животных, к тому же даже самый красивый речной пейзаж вряд ли сможет вогнать в благоговейное оцепенение даже самого экзальтированного наблюдателя. М. Блэк предлагает рассматривать связи между импликативными комплексами в идеализированном ракурсе: Ра соответствует Pa1, Qb - Qb и т.д. Если две системы обнаруживают одинаковые структуры, они изоморфны.
По мнению ИР. Гальперина, интерпретация иносказания определяется одновременной реализацией двух типов лексических значений: предметно-логического словарного и контекстуального. При этом контекстуальное значение слова возникает в связи употребления слова в речи, начиная от простых сочетаний слов до развернутого контекста. В соответствии с моделью ИР. Гальперина, в предложении "The snake had charmed me" слово "snake" реализуется в двух значениях: предметно-логическом словарном - пресмыкающееся с длинным извивающемся телом - и контекстуальном - в значении реки. В контексте совмещены такие понятия, как змея и река.
С точки зрения прагматического подхода интерпретация иносказания будет представлена в соответствии с оригинальными моделями Дж. Серля и П. Грайса. Метафора в рамках данной теории рассматривается как двучленная структура (как и в рамках семантического подхода), но уже с учетом фактора ситуативного контекста и других фоновых знаний.
В данном случае фигуральная интерпретация рассматриваемой метафоры строится на основании того, что значение предложения, т.е. значение, выявленное при анализе условий истинности, не совпадает со значением говорящего. В соответствии с моделью Дж. Серля (принцип 2), эта метафора может быть буквально перефразирована как "A river is long and narrow; it can charm people" (где R суть условно P).
Согласно не менее известной теории П. Грайса, метафора является коммуникативной импликатурой, возникающей в результате нарушения максимы качества. В данном случае, произнося "The snake had charmed me" рассказчик говорит то, что он считает категориально ложным на основе знания "буквального" значения "snake". Импликатура здесь сводится к тому, что река по своим географическим очертаниям напоминает змею и оказывает завораживающее действие на рассказчика. Таким образом, с помощью импликативной силы метафоры рассказчик передает свое отношение к реке: смесь любопытства и страха. Когнитивный подход к интерпретации иносказания будет рассмотрен в рамках модели концептуальной интеграции, предложенной американскими исследователями М. Тернером и Ж. Фоконье. Согласно этой модели смешанное пространство рассматриваемой метафоры содержит два вводных пространства -одно с фреймом змеи (источник), другое - с фреймом реки (цель). В общем пространстве создается структура равно приложимая и к цели, и к источнику, в которой одна сущность оказывает притягательное воздействие на другую сущность. Между этими пространствами происходит частичный метафорический перенос, в результате которого источник накладывается на цель.
Организующий фрейм данного смешанного пространства поступает из вводного пространства "змеи", однако, важная часть его причинно-следственной структуры заимствуется из фрейма цели. Фрейм цели расширяется за счет ближайшего контекста: "And as I looked at the map ... it (the river) fascinated me as a snake would a bird - a silly little bird" (этим объясняется использование глагола "charm", который имеет значение "приручать (змей)": рассказчик ощущает себя не заклинателем змеи, а ее жертвой), а в пределах всего дискурса река (и ее долина) активируют у читателя ассоциации с библейским сказанием о грехопадении Адама и Евы, которых искусил змей: Марлоу, польстившийся на романтику жизни на реке в джунглях, переживает тяжелые душевные потрясения и покидает "сердце тьмы" совсем другим человеком - пессимистом-прагматиком ("Droll thing life is - that mysterious arrangement of merciless logic for a futile purpose"), соглашающимся с последними словами Курца о смысле человеческого существования: "The horror! The horror!".
Без учета контекстуальных метонимических связей цели образ реки представляется далеко не полным, однако, дополнительные инференции из цели привносят в новую структуру смешанного пространства новые детали. Таким образом, рассматривая метафору в изоляции от широкого контекста (как семантического, так и прагматического), мы не сможем адекватно представить фреймовые структуры цели и источника, а значит, и прийти к исчерпывающей интерпретации метафоры. Более того, однонаправленный перенос из источника в цель по модели Дж. Лакоффа и М. Джонсона также не смог бы представить реку во всей полноте ее концептуальной насыщенности: в данном случае в смешанном пространстве используется информация как из источника, так и из цели.
Итак, в смешанном пространстве образ реки приобретает более широкие очертания, появившиеся в результате образования новой структуры: она представляется в образе Змия-искусителя, соблазняющего наивные и неопытные души романтикой жизни на неосвоенных территориях. Эта структура, не содержащаяся ни в источнике, ни в цели, образуется в смешанном пространстве и проецируется в цель, ре-фреймируя и обогащая ее выведенной инференцией.
Персонификация в предложении: "It made me hold my breath in expectation of hearing the wilderness burst into a prodigious peal of laughter that would shake the fixed stars in their places" - содержит, условно говоря, два субъекта: главный ("wilderness") и второстепенный ("a laughing human").
Иносказание на основе смежности
В рамках модели Концептуальной Интеграции интерпретация метафоры предполагает рассмотрение взаимодействия двух вводных пространств (источника и цели), которое осуществляется путем наложения одного пространства на другое с целью построения смешанного пространства -структуры, содержащей конечный продукт интеграции. При этом необходимо отметить важную роль общего пространства, которое служит в качестве посредника между вводными пространствами, приводя их структуры к общему знаменателю - так, чтобы для определенных элементов цели были найдены соответствующие элементы источника.
Развернутая метафора, возникшая на основе сравнения, которая открывает рассказ Дж. Стейнбека The Chrysanthemums, кроме эстетической ценности, обладает ценностью текстообразующей, являясь важным средством интерпретации всего произведения: "On every side it (the fog) sat like a lid on the mountains and made of the great valley a closed pot". Будучи, по существу, локальным образованием, эта метафора, в рамках "стилистического мегаконтекста" [Мороховский 1984:34], приобретает функцию важной имплицирующей детали, поскольку ее тема (тема замкнутого пространства, защищенной территории) реализуется в таких квази-синонимических выражениях, как "red geraniums close-banked around it", the wire-fence protected her flower garden from cattle and dogs and chickens". Также синтаксическое построение предложения с инициальным обстоятельством места подчеркивает изолированность места действия рассказа.
Исходная метафора предполагает наличие двух вводных пространств: долины и закрытого горшка. В общем пространстве их топология представлена абстрагированной структурой, в которой одна сущность накладывает ограничения на другую, нивелируя тем самым ее потенциальные возможности и одновременно защищая от внешних проникновений. Перекрестное наложение фреймов долины и горшка осуществляется благодаря (1) наличию гор вокруг долины и наличию стенок у горшка и (2) наличию тумана над долиной и крышки у горшка. Лексема "pot" неоднократно повторяется далее в рассказе, но уже в "прямом" значении "цветочный горшок", что позволяет нам провести соответствующие параллели и предположить, что источник "pot" - горшок цветочный, но с крышкой (т.е. речь идет о горшке, в котором растения жить не могут). Значит - (3) - земля долины ("the black earth shining like metal") и земля в цветочном горшке.
Смешанное пространство будет иметь фреймовую структуру источника: пространство ограниченное с боков и закрытое сверху. Нам также известно, что цветы и другие растения не могут жить без света. Это фоновое знание, метонимически связанное с фреймом источника, в смешанном пространстве взаимодействует с фреймом цели. Отсюда напрашивается вывод, чернозем долины на самом деле бесплоден, и урожая не будет. Не будучи заимствованной из вводных пространств, эта структура материализуется лишь в смешанном пространстве, и, затем, проецируется обратно в цель для ее ре-фреймирования, т.е. перестроения ее фрейма вследствие его обогащения новыми инференциями, проясняющими смысл метафоры.
Однако на этом процесс концептуальной интеграции не останавливается. Дальнейшее инферирование приобретает уже более общее значение - его конечным продуктом будет выяснение концептуальной подоплеки всего произведения.
Как уже отмечалось, на важность компонента "ограниченного пространства" указывает регулярная повторяемость в ткани рассказа (квази)синонимических выражений ее содержащих. Это делает указанный элемент значения ключевым или тематическим, сообщает ему иконичность в соответствии с метафорой MORE FORM IS MORE CONTENT. В чем заключается его значимость? Из текста мы узнаем, что Элиза Аллен, главная героиня рассказа, физически очень крепкая 35-летняя бездетная женщина, высаживает в землю побеги хризантем, трогательно, как за детьми, ухаживая за ними (если PEOPLE ARE PLANTS, то CHILDREN ARE YOUNG PLANTS). Жизнь ее протекает безмятежно, но однообразно, в заботах по хозяйству, рядом с мужем-фермером, вполне довольным существующим жизненным укладом. Элиза же жаждет приключений - поэтому она внезапно увлекается случайно заехавшим лудильщиком, очаровавшим женщину рассказами о прелестях бродячей жизни. Элиза проникается доверием к мужчине еще и потому, что он залюбовался ее хризантемами и попросил отростки для клиентки (позже выяснится, что солгал, чтобы задобрить Элизу и получить от нее работу).
Женщина буквально раскрывается навстречу свободе: она снимает тяжелую одежду, сковывающую ее движения (тема освобождения из замкнутого пространства), а затем - и весь "огородный " наряд, надев чулки и легкое платье - "the symbol of her prettiness". Но крышку горшка не сдвинуть - по дороге в город Элиза обнаруживает выброшенные лудильщиком отростки хризантем: "Не might have thrown them off the road. That wouldn t have been much trouble, not very much. But he kept the pot," she explained. "He had to keep the pot. That s why he couldn t get them off the road". Но опустел не только горшок, опустела и жизнь Элизы. Женщина поднимает воротник пальто, чтобы скрыть от мужа свои слезы и, символически, отгородиться от внешнего мира: "She was crying weakly - like an old woman."
