Содержание к диссертации
Введение
Раздел I. Переломные события XX века и проблемы исторической памяти
Глава 1. Калмыки в белой эмиграции 21
Глава 2. Оценка и восприятие коллаборационизма среди калмыков во второй мировой войне 55
Глава 3. Депортация 1943 года в коллективной памяти и идентичности 121
Раздел II. Калмыцкая община в США
Глава 4. Структура диаспорной идентичности и языковая ситуация 178
Глава 5. Этничность в повседневной и праздничной культурах 212
1. Семья и семейные отношения 212
2. Обряды жизненного цикла 229
3. Кухня - символ уходящей культуры? ...246
4. Занятия и досуг 256
5. Религиозная сфера 269
6. Праздники - средоточие социальной жизни 281
7. Калмыцкие американцы, американские калмыки 287
Раздел III. Калмьпси России в условиях постсоветских трансформаций
Глава 6. Общественная память и новые формы идентичности 305
Глава 7. Меняющиеся социально-политические условия и модели жизни 360
Глава 8. Представления о государственности и о лидере в этническом самосознании 389
Заключение 412
Определение использованных терминов и понятий 420
Список основных информантов 422
Библиография 423
Приложение 1. Карты 440
Приложение 2. Фотографии 446
- Калмыки в белой эмиграции
- Оценка и восприятие коллаборационизма среди калмыков во второй мировой войне
- Структура диаспорной идентичности и языковая ситуация
- Общественная память и новые формы идентичности
Введение к работе
Калмыки - один из двух монголоязычных народов Российской Федерации, проживающий с начала XVII века в границах Российской империи. Его численность варьируется с 200 тыс. в 1898 г. до 174 тыс. в 2003 г. Историко-культурный облик этой общности сформировался в западной части территории современной Монголии и северо-западной части современного Китая (Джунгарии). Известные в ранних исторических источниках («Тайная история монголов», Рашид-ад-дин «Сборник летописей») как ойроты, представители этой группы получили в России новый этноним - калмыки (хальмг), с самоназванием краснокистные калмыки (улан залата хальмгуд). Попав в пределы России первоначально на территории Сибири, калмыки к середине XVIII в..обосновались в междуречье Волги и Урала, позже заняв территории в низовье Волги и Прикаспия. С тех пор для всего монголоязычного мира калмыки стали волжскими калмыками (Ижлин хальмгуд), или российскими калмыками (Арасян хальмгуд).
В административном делении Российской империи Калмыцкая степь входила в состав Астраханской и Ставропольской губерний, на этой территории проживали группы калмыков, известные как торгуты, дербеты, хошеуты и донские калмыки (бузава), населявшие Калмьщкий район Великого Войска Донского. Терские, кумские и оренбургские калмыки были переселены с мест своего проживания в Калмыцкую Автономную область в начале 1920-х гг. Традиционное хозяйство основывалось на экстенсивном скотоводстве и связанным с ним кочевом образе жизни. Согласно договоренностям при вхождении в состав Российской империи в первой половине XVII в., Калмыцкое ханство было самостоятельным в хозяйственной, религиозной и судебной сферах, но обязывалось координировать с царской администрацией свою внешнюю политику. Однако колониальная политика царизма и, в частности принудительная христианизация калмыцкого населения, активная колонизация калмыцких территорий вызывали недовольство аристократии, которое выражалось в откочевках калмыцких феодалов со своими подданными на прежние территории Джунгарии. Самая крупная из таких откочевок, когда хан Убуши увел с собой три четверти населения, произошла в 1771 г. и вызвала ликвидацию Калмыцкого ханства в составе Российского государства. Исход 1771 г. осталась в народной па-
мяти и в историко-литературных памятниках первой новой родине - в России катастрофой национального масштаба: вместе с большей частью народа покинула пределы страны его социальная и культурная элита - аристократия, включая ханский род. В 1771 г. было ликвидировано Калмыцкое ханство, упразднены звания хан и наместник ханства, управление калмыцкими делами перешло к особой Экспедиции калмыцких дел, учрежденной при канцелярии астраханского губернатора . Этот политико-административный статус практически сохранился до Октябрьской революции.
После установления советской власти в Калмыцкой степи в 1920 г. была создана Автономная область калмыцкого народа, с 1936 г. - Калмыцкая автономная республика. Она была ликвидирована в 1943 г. и восстановлена в 1957 г. сначала как автономная область в составе Ставропольского края, а затем, с 1959 г., как автономная республика - Калмыцкая АССР. Так называемая политика коренизации и усилия советской власти по «ликвидации исторической отсталости ранее угнетенных народов» существенно изменили этнокультурный облик калмыков. Переход с мобильного на стационарный тип ведения хозяйства, изменившийся характер поселения и тип жилища, модернизированный рацион питания, языковая русификация, включая смену алфавита в пользу кириллицы, ликвидация безграмотности, борьба с религией стали чертами социалистического образа жизни, которые фиксировались историками и этногра-фами .
Исторические перипетии XX в. коснулись калмыков самым драматическим образом. В период гражданской войны многие калмыки, особенно из числа калмыцкого казачества, эмигрировали из России в различные страны мира, в основном через Турцию в Европу. Донские калмыки, служившие в рядах белой армии и разделившие ее судьбу, насчитывали в своих рядах 3-4 тысячи человек, часть которых в первой половине 20-х гг. вернулась в СССР.
В период Второй мировой войны был сформирован Калмыцкий кавалерийский корпус, и его сотрудничество с фашистскими оккупантами стало главным основанием для тотальной депортации калмыцкого народа в конце 1943 г. Ушедшие же с германскими военными властями калмыки примкнули к более многочисленной калмыцкой общине первого исхода.
Депортация для калмыков длилась 13 лет и стала в полном смысле глубокой коллективной травмой, переживаемой в самых разных формах на протяже-
нии трех-четырех поколений уже после возвращения из депортации в 1956 г. Наступление с перестройкой периода политической либерализации и рост эт-нонационализма среди советских народов принесли в среду калмыков самые разные ожидания и устремления. Часть их была связана с процессом так называемой суверенизации и параллельным осуществлением рыночных реформ в экономике, особенно после провозглашения Республики Калмыкия- Хальмг Тангч (1990 г.), ставшей одним из 89 субъектов новой Российской Федерации. Тогда же на мощной эмоционально-политической волне рождается движение за полную реабилитацию народа, особенно после принятия закона «О реабилитации репрессированных народов СССР» в апреле 1991 г. В свою очередь стало возможным восстановить связь с зарубежными калмыками, что повлекло за собой новое осознание этнической общности. Интеллигенция и медиа были вовлечены в процесс новой формы культурной артикуляции, что, на мой взгляд, не должно подменять аналитической академической работы.
Такая работа имеет свою, уже длительную традицию. Изучение истории и этнографии калмыков началось сразу же после появления этого народа в составе российского государства и преследовало, прежде всего, цели оптимального управления инородческим населением. Этнографические описания калмыков появляются как в общих работах Г.Ф. Миллера, Ф.А. Бюлера, П.С. Палласа, С.Г. Гмелина, И. Лепехина, так и в специальных исследованиях П. Небольсина, И. Житецкого, Н. Нефедьева и других. В советский период продолжалось изучение истории и культуры калмыцкого народа. Однако историческая судьба калмыков в XX в. была такова, что в довоенный период профессиональные этнографы в республике не успели появиться, и понадобилось время, чтобы после депортационных лет выросли кадры ученых, имевших исследовательский интерес к этнографии. Наиболее полно этнографическое описание калмыцкого народа дается в монографии одного из родоначальников современной калмыцкой этнографии У.Э. Эрдниева «Калмыки»3. С тех пор вышли десятки монографий и сотни статей по разным направлениям этнографической науки4. Однако они были посвящены наиболее устоявшимся научным направлениям (этногенетиче-ские исследования, проблемы семьи, влияние религии и др.). Таких вопросов, как насильственные перемещения калмыков в XX в., советская научная литература избегала. Тем более оставались за рамками историко-этнографических исследований сложные процессы в сфере этнического самосознания представите-
лей депортированного народа, остается неосвященной недавняя и продолжающаяся этнополитическая мобилизация и социально-политическая жизнь в Калмыкии с середины 1980-х гг. и среди зарубежных калмыцких общин.
ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ. Сегодня в современной исторической науке проблема массовых и насильственных перемещений населения, в частности на территории СССР, становится предметом все большего внимания. Эти насильственные перемещения, называемые по-разному (массовые переселения, выселение раскулаченных, депортации), но объединенные тем, что они не были следствием автономно принимаемых индивидуальных решений (А. Ричмонд), а происходили в результате гражданской войны, двух мировых войн, политических репрессий, межэтнических конфликтов. По оценкам некоторых специалистов (Н.Ф. Бугай), только в пределах бывшего СССР около 20 миллионов человек стали жертвами насильственных переселений, примерно 3,5 миллиона из которых были депортированы по этническому признаку. Калмыки стали одним из 14 депортированных народов. Историко-культурный анализ их депортации поможет лучше осмыслить схожие ситуации с представителями других народов. Важный исследовательский аспект проблемы заключается в оценке социально-демографических последствий депортаций и массовых эмиграции для сравнительно небольшой по численности этнической общности, ее политической судьбы, этнокультурного облика и самосознания.
Вторая фундаментальная проблема отечественной истории советского периода, а также истории второй мировой войны в целом, - это проблема коллаборационизма, или сотрудничества части населения той или иной страны с оккупационными войсками и властями, которая имела место, как в СССР, так и в других странах (Франция, Норвегия и др.). Военных коллаборантов в составе вермахта из числа советских граждан насчитывалось более одного миллиона (К. Александров), среди них были и калмыки.
Более пяти тысяч человек военных коллаборантов и гражданского населения покинули республику и страну вслед за отступавшими немецкими войсками зимой 1942-1943 гг. Эти люди составили так называемый Калмыцкий кавалерийский корпус, большая часть которого после пленения в 1945 г. была репатриирована в СССР. Одна из задач исследования - выяснить, какова природа этого явления, каковы социально-политические последствия коллаборационизма для представителей той или иной этнической или социальной группы насе-
ления, какие аргументы и переживания сопровождают представителей «наказанных народов» в их последующей истории, и как все это оценивать с позиций сегодняшнего дня.
Однако для данного диссертационного исследования наиболее важной представляется проблема травмы и памяти: переживания, сохранения и трансляции в народной памяти вынужденных переселений, которые по политико-идеологическим и культурным причинам долго замалчивались в официальной истории и часто табуировались в массовом сознании. В принципе мы имеем дело с проблемами трансформации коллективной идентичности в контексте коллективной травмы - вопрос, который до сих пор остается мало изученным.
Один из аспектов проблемы: как (какими способами, опираясь на какие ценности и ориентиры) по-разному коллективное сознание народа оценивает драматические события массовых перемещений? В плане предварительной гипотезы отметим, что среди калмыков (в отличие, например, от адыгов по отношению к мухаджирству) их эмиграционные потоки времен двух мировых войн, связанные с расколом общества, до настоящего времени остаются нежелательными для публичного обсуждения. Исторические ситуации, когда «калмык убивал калмыка», оказываются в зоне умолчания или вытеснения. Можно предположить, что причины умолчания были различны. В советское время обращение к этим сюжетам было нежелательным для власти, потому что оба исхода, как в гражданскую, так и во Вторую мировую войну были восприняты как протест против господствовавшего политического режима. Это было опасным и для ученых, которые понимали, что суждения, не совпадающие с государственными в общественном обсуждении, были наказуемы и всегда знали ту грань, переходить которую им было нельзя. К политическим причинам следует добавить поведенческие и религиозные. Калмыки продолжали оставаться людьми буддийской культуры и старались дистанцироваться от зла, не отягощать свою карму и карму детей, помня о причиненном зле и таким образом его умножая.
В постперестроечную эпоху, когда многие идеологические догмы и политические ограничения были преодолены, тема исхода в гражданскую войну стала актуальной для осознания исторического пути калмыков в XX в. Были опубликованы художественные произведения калмыков белой эмиграции, мемуары о жизни калмыков в Европе в период между гражданской и второй мировой войной5. Однако раскол общества в гражданскую войну носил общерос-
сийский характер, калмыки здесь не были исключением, и эта тема перестала восприниматься как негативная для облика народа.
Пересмотр истории 1918-1920 гг. происходил в целом в калмыцком историческом самосознании безболезненно. К тому же калмыки, будучи народом, имеющим сложную социальную организацию и дробное этнотерриториальное деление по улусам, не воспринимали эмиграцию донских калмыков как национальную трагедию. Для большей части народа долгое время калмыцкий исход в гражданскую войну имел локальное значение: это была история донских калмыков.
Иначе обстояло дело со вторым в XX в. исходом калмыков в годы Второй мировой войны, связанным с частичной оккупацией Калмыкии немецкими частями и историей Калмыцкого кавалерийского корпуса. Эта часть истории народа все еще табуирована в публичном дискурсе, поскольку коллаборационизм части калмыцкого народа стал поводом к тотальной депортации возмездия 1943 г. Навязанная советским режимом всему народу коллективная вина, усугубленная не только самим наказанием, но и публичными процессами над участниками корпуса, проходившими в Элисте в 1967-1984 гг., еще живо присутствует в сознании народа. Как приватно, так и официально люди предпочитают не говорить о Корпусе вслух, во многом из-за самого факта измены родине, который для многих людей не может быть оправдан или прощен.
Калмыки России, известные всему монгольскому миру как «волжские», или «российские калмыки», вдруг обнаружили, что одно из слов, определяющих их этническую идентичность, для части народа оказалось лишним. Три столетия проживания сотен тысяч калмыков в России перечеркивались исходом нескольких тысяч в 1943 г.
Последовавшая депортация 1943 г. в течение всего советского периода тоже находилась вне публичного обсуждения. В период либерализации общественной жизни эта «тайная история» калмыков стала широко обсуждаемой и закрепилась в этническом самосознании. Представление о депортации как самой массовой трагедии калмыцкого народа прошлого столетия благодаря политическим и журналистским усилиям формулируется как наиболее яркая страница истории народа в XX в. Годы депортации ныне вспоминаются с определенным достоинством и даже с гордостью, в особенности это касается перенесенных страданий и утрат, а также опыта выживания в трудных природно-климати-
ческих и социальных условиях. Здесь исследовательская проблема заключается в том, как осмыслить инструменталистское освоение травмы и преодолеть политизированные оценки коллективных депортаций исключительно как геноцида, а также, - оценить механизмы и пути сохранения целостности и культурной самобытности группы в экстремальных условиях. Автору представляется обоснованным сравнение опыта переживания травмы калмыками с опытом травмы других по историко-культурным параметрам народов, также имеющих опыт депривации: чеченцев в СССР и американцев японского происхождения в США.
Обращаясь к теме вынужденных перемещений, следует помнить, что калмыки в прошлом - кочевой народ. Во всех предыдущих перемещениях надежду на хорошую жизнь калмыки связывали с очередной перекочевкой. Исторически принятая мера мобильности, возможно, способствовала тому, что и XX в. калмыки бежали от одних бед навстречу новым. Передвигаясь из одного государства в другое, меняя географический ландшафт, языки и занятия, имена и привычки, сумели сохраниться как этническая группа, несмотря на свою малочисленность. Они не забывали о своих традициях и, как свойственно эмиграции, чувствовали свою миссию, сформулированную старшим поколением формулой «не раствориться среди белого большинства».
Вследствие двух миграций часть калмыцкого народа оказалась в зарубежных странах, образуя калмыцкие общины в Югославии, Чехословакии, Франции, Болгарии, Германии, а затем в США, где ныне проживает наиболее представительная калмыцкая община зарубежья. Существование калмыцкой диаспоры стало фактором, отразившимся в народном самосознании. Научная проблема общего характера заключается в том, как одна из миграционных общин, отличающаяся по религии от доминирующей в обществе (в частности, англосаксонской) традиции, смогла адаптироваться и найти свое место в качестве ди-аспоральной группы.
ОСНОВНЫМИ ЦЕЛЯМИ диссертационного исследования является поиск ответов на следующие вопросы:
1. Как влияют такие экзистенциальные вызовы как война, депортация и эмиграция на малые этнические сообщества? Какие утраты и приобретения сопровождают эти процессы? Какова модель взаимодействия малой этнической
группы с доминирующим обществом (калмыки в СССР/России и в США)? Какие ресурсы находит малая группа для сохранения своей идентичности и культуры?
Как вынужденные перемещения влияют на культурные идентификации на групповом и индивидуальном уровне? Как они отражаются на степени культурной сложности в данной группе и на уровне отдельной личности?
Как меняющиеся социальные условия (демократизация общества, социально-экономические преобразования и глобализационные процессы) влияют на формирование представлений калмыков о своей истории, особенно истории вынужденных перемещений, и на создание государственной идеологии, официальной истории? Какие политические практики использования этих поворотных событий применяются в Республике Калмыкия?
Методологической основой исследования стали теоретико-методологические труды и методические разработки ведущих отечественных ученых в области этнологии, социально-культурной антропологии и социологии: С.А. Арутюнова, Н.Л. Жуковской (символическая этнология монголов), О.В. Крышта-новской (исследования элит), В.А. Тишкова (историко-ситуативный метод), М.Н. Губогло и В.В. Пименова (методика массовых опросов). Подходы к изучению миграционных и диаспорных аспектов истории и культуры калмыков опираются на исследования В.А. Тишкова, С.А. Арутюнова, Н.П. Космарской. При анализе материалов, связанных с интерпретацией прошлого, автор ориентировался на исследования в области исторической памяти (М. Хальбвакс, П. Коннертон, П. Хаттон, В.А. Шнирельман). Сюжеты, связанные с историей депортации, были осмыслены с учетом научных достижений в вопросах антропологии насилия и истории депортаций, содержащихся в монографиях В.В. Бочарова, Н.Ф. Бугая, П.Поляна, В.Б. Убушаева, Й. Такезавы. Традиционные представления о лидере в современном калмыцком обществе были анализированы на основе исследовательских подходов в области политической антропологии в трудах В.В. Бочарова, Н.Н. Крадина, Т.Д. Скрынниковой.
Изучая историю вынужденных перемещений, роль этнического фактора в них, а также идентичность и культуру калмыцкой общины США, автор исходил из конструктивистского подхода к феномену этничности, из положений о сложности культуры как таковой, о ситуативности и процессуальности этничности в историко-культурном анализе (в российской этнологии и социологии это, прежде всего, работы В.А. Тишкова, а также СВ. Соколовского, В.М. Воронкова и др.).
В основу исследования был положен историко-этнографический подход. Принцип историзма, т.е. рассмотрение того или иного явления в его эволюции и в более широком контексте различных исторических факторов, соблюдается при освещении конкретных явлений и событий. Политическое и экономическое воздействие доминирующего общества на разные группы калмыцкой эмиграции изучены с применением методов социальной психологии, интерпретивной антропологии и теорий социального конструирования реальности. В анализе процессов на уровне групповой культурной организации были использованы методологические разработки структурно-антропологического анализа явлений культуры: символы, статусные диспозиции, структура мифа и т.п. (Е.М. Меле-тинский, Н.Л. Жуковская, Л.А. Абрамян, Я.В. Чеснов).
В исследовании формирования и функционирования калмыцкой общины США автора, прежде всего, интересовала не столько собственно история ее появления, сколько совокупность человеческих действий, норм и идей в конкретном эмиграционно-диаспоральном контексте. Внимание фокусировалось, в первую очередь, на внутренних объяснениях и мотивах, а не на создании цельной теории диаспоры. При интерпретации человеческих институтов и поведения автор исходил из положения В.А. Тишкова о решающем моменте понятия контекста как методологического условия в исследовании этнокультурных явлений, вытекающего в свою очередь из признания первичности конкретной социальной ситуации. Главное - это изучение в различной социальной среде человеческих реакций и действий в ответ на общие экзистенциальные проблемы включая войну6.
Поскольку специальных исследований насильственных переселений калмыков в XX в. долгое время не было, большое значение приобретает народная память. Теория социального конструирования памяти разработана в социальной антропологии М. Хальбваксом и П. Коннертоном. М. Хальбвакс показал, что именно опыт группы задает социальные рамки и ментальное пространство, внутри которых локализуется коллективная память, и распределяется память индивида. Человеческая память действует только в коллективном контексте, а коллективная память всегда выборочна, поскольку разные группы обладают различными коллективными воспоминаниями, которые дают толчок к развитию различных моделей поведения7. Развивая теорию коллективной памяти, П. Коннертон вьщелил особую роль неписьменных практик и телесности как
основного инструмента передачи исторического знания и различил понятия исторической реконструкции и исторической памяти8.
Экономические и социокультурные проблемы, в той или иной степени характерные для всех современных сообществ, у этнических меньшинств часто принимают форму «этнического кризиса» (Б.Х. Бгажноков)9. Представления об этническом кризисе в калмыцком обществе стали формулироваться уже в период застоя. Попытки выхода из него, например, в изменении самопрезентации правящая элита в 90-е годы стала искать «изобретая традиции» (Э. Хобсбаум). Для изучения роли государства в создании новой самопрезентации также были важны идеи Б. Андерсона о различных типах исторической работы группового воображаемого (формирование праздничного календаря, выделение памятных дат в процессе «созидания истории», забывание как необходимое условие складывания нации)10, а также теория Э.Саида об ориентализме как западном конструкте при описании современных восточных обществ1'.
Актуальность исследования продиктована малой изученностью
калмыцкой политической истории в целом. Исследовательский опыт автора показал, что многие актуальные для современной этнологии научные проблемы на материале калмыцкого народа не только не изучены, но и не поставлены. У многих народов, особенно переживших авторитарные режимы в прошлом, происходят радикальные переоценки исторических событий. Подобный процесс переосмысления политической истории XX в. прослеживается в диссертации на примере калмыков. Историческая память, особенно связанная с коллективной травмой, становится не просто ресурсом этничности, но, при ее политическом использовании, нередко ведет к эскалации конфликта. Приобретение знания о травме способствует сбалансированному отношению к истории, может послужить моральной терапией и способствует реабилитационному процессу. Изучение истории каждого репрессированного народа и того, как она помнится, сохраняется и создается людьми, - это есть осмысление перенесенного опыта, необходимое как для данного народа, так и для других сообществ.
Диссертация написана с привлечением широкой базы источников. Основными материалами послужили данные полевых исследований, полученные за годы работы в Калмыкии с 1984 по 1999 гг., материалы полевых исследований в калмыцкой общине США (штаты Нью-Джерси, Пенсильвания, округ Ко-
лумбия) в 1997-1998 гг., в калмыцкой общине Германии (Мюнхен, Людвигс-фельд, Инголыптадт) в 2003 г. и Франции (Париж, Орлеан) в 2002 г.
В диссертации использованы материалы массовых этносоциологических опросов ИЭА РАН различных лет, проводившихся в Калмыкии, в которых автор принимал активное участие. Это такие проекты как: «Современные этнические процессы в Калмыкии» (1985 г., рук. В.В.Пименов), «Предвыборная Россия» (1993 г., рук. М.Н. Губогло), «Выборы-95» (1995 г., рук. М.Н. Губогло), «Этнополитические представления молодежи России» (1996 г., рук. М.Н. Губогло), а также результаты экспедиции ЙЭА РАН «Формирование полоролевых стереотипов у младших школьников Калмыкии» (1996 г., Элиста, 1997 г., Ики-Чонос, рук. М.Л. Бутовская), материалы авторского исследовательского проекта «Бизнес-слой Калмыкии: новые модели жизни».
Ценными источниками стали материалы калмыцкой эмигрантской прессы. Такие журналы как «Ковыльные Волны» (Париж), «Улан Залата» («С красной кистью», Прага), «Информации Калмыцкой Комиссии Культурных Работников в Ч.С.Р.» (Прага), газета «Обозрение» (Пфафенхофен) показывают жизнь калмыков зарубежья в 20-40-е годы, быт и заботы простых людей, надежды и тревоги калмыцких политиков. Важной для диссертационного исследования была калмыцкая периодика второй мировой войны: журнал «Хальмэг» («Калмык», Берлин), газета «Хальмг ДЗачи» («Калмыцкий воин», Потсдам), а также газета «Свободная земля», выходившая в Элисте в период оккупации (сентябрь - декабрь 1942г.).
Отечественные издания: газеты «Советская Калмыкия», «Известия Калмыкии», «Комсомолец Калмыкии», а также журнал «Теегин герл» («Свет в степи»), стали источниками, дающими материал об официальном отношении к разным периодам калмыцкой истории XX в. и об отношении к этим событиям людей - читателей газет.
Неоценимыми для исследования оказались материалы, хранящиеся в различных архивах РФ и ФРГ. В первую очередь, это Архив УФСБ по республике Калмыкия (фонд 9, оп.52, д.8, т. 1-3), ГАРФ (фонд Троицкого, фонд ГЧК), Федеральный Военный архив ФРГ (фонд фон Менде, коллекция Позднякова, полевая документация вермахта - Oberkommando der Wehrmacht, Oberkommando des Heeres/ Generalshtab des Heeres,Wehrwirtschaftsdienstellen, Wehrkreiskom-mando Generalgouvernement).
В исследовании использованы статистические данные министерств и ведомств РК, законы и указы президента РК, так или иначе связанные с проблемами этничности, литературные материалы, освещающие проблемы исторической памяти и самосознания калмыцкого народа в XX в. (С. Балыков, А. Балакаев, Н.Илюмжинов), материалы калмыцких веб-сайтов, фотоальбомы и видеозаписи семейного хранения, материалы наглядной агитации избирательных кампаний последнего десятилетия.
МЕТОДИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ ИССЛЕДОВАНИЯ. Полевые материалы были собраны в основном методами «устной истории», включенного наблюдения и делегированного интервью. В процессе сбора полевой информации можно было оживить память о важных исторических событиях, которые долгое время вытеснялись из общественного и личного сознания. Для понимания жизни в калмыцкой общине США был использован метод включенного наблюдения, когда вся жизнь вокруг становится полем. Для изучения жизни зарубежных калмыцких общин и в анализе общественной жизни в постсоветской Калмыкии были применены методы экспертного интервью. В ходе сбора полевого материала был применен метод делегированного интервью: для получения деликатной информации о жизни в депортации на опрос направлялись близкие родственники.
ИСТОРИОГРАФИЯ ПРОБЛЕМЫ. Проблема этнического самосознания, увязанная с насильственными переселениями, в отечественной науке как самостоятельная проблема практически не изучалась. В той или иной степени к ней подходили ученые, изучавшие влияние депортационной травмы на этнокультурный облик народа; большая часть таких работ, преимущественно исторических, показывала негативное влияние насильственных депортаций и их демографические и социально-культурные последствия (A.M. Некрич, Н.Ф. Бугай, А. Гонов, М. Поль, В.Б. Убушаев, П.Д. Бакаев). Большая часть исследований по депортации калмыков подходит к проблеме односторонне: драматизирует и са-крализирует эту трагедию в истории народа (П.Д. Бакаев, В.Б. Убушаев, П.О. Годаев). Редкие социально-антропологические исследования показывают такие процессы, сопровождавшие сталинские депортации, как например, процесс изменения социальных структур и усиление группового единства в неблагоприятных социально-политических условиях (В.А. Тишков).
Исследования, посвященные «калмыцкому исходу» в годы гражданской войны, также малочисленны и носят преимущественно исторический характер. Монография А.Т. Гаряева и И.В. Борисенко «Очерки истории калмыцкой эмиграции» , первая попытка научного анализа формирования калмыцкой диаспоры, посвящена причинам исхода из России, «хождению калмыков в казачество», истории «калмьщкого исхода» и довоенным годам европейского периода калмыцкой эмиграции.
Тема «советского коллаборационизма» в отечественной науке стала обсуждаться в последнее десятилетие. Авторы, обратившиеся к этой тем, работали в основном на материалах, относящихся к русским и казакам (К.М. Александров, А. Дробязко). На примере конкретного народа - поволжско-уральских татар — эта тема была впервые исследована в монографии И.А. Гилязова. Все указанные авторы отказывались от старых идеологических подходов, пытаясь найти «объяснения человеческим действиям в таких экстремальных условиях как война» (И.А. Гилязов), или видели в коллаборационизме советских людей антисталинский протест (К.М. Александров). Основательные работы П. Поляна «Не по своей воле. География насильственных миграций в СССР», «Жертвы двух диктатур. Жизнь, труд, унижение и смерть советских военнопленных и остар-байтеров на чужбине и на родине»13 показывают широкую панораму вынужденных перемещений и общий политический контекст массовых репрессий.
Единственное монографическое исследование о Калмыцком корпусе принадлежит немецкому военному историку И. Хофману «Немцы и калмыки. 1942-1945»14. Написанная в годы идеологического противостояния двух систем (1974), она основана на отчетной документации вермахта и подкрепляется информацией ветеранов корпуса, оставшихся на Западе. Впервые в научный оборот были введены неизвестные архивные материалы, и по ним прослежена история формирования и структура этого воинского соединения, военные действия, в которых принимали участие его служащие, идеологическая работа среди корпусников. Автора можно упрекнуть в недостаточно критическом подходе к источникам, а самый главный для читателя вопрос, - почему часть народа покинула СССР, - решается в рамках антирусской и антисоветской риторики.
Отечественные исследования по этой проблеме отсутствуют, поскольку эта тема была табуирована в общественном дискурсе и в науке.
История и культура калмыков зарубежья изучена лучше. Сербскому периоду и процессу адаптации калмыцкой эмиграции посвящена монография историка Тома Миленковича «Калмыки в Сербии. 1920-1944»15. На основе архивных материалов, прессы, воспоминаний и научной литературы автор показал, в какой политической и социальной обстановке оказались калмыки в Югославии, каковы были стратегии их выживания и адаптации.
Калмыкам Франции посвящено исследование антрополога, специалиста по монголистике и тибетологии Франсуазы Обэн, проведенное в 1965-76 гг.16. В механизме интеграции калмыков во французское общество она увидела кроме общей схемы специфические черты ввиду полного отрыва от культурного субстрата и при наличии иного фенотипа - монгольской наружности17.
Первым антропологом, проведшим долговременное полевое исследование калмыков США (1957-1959), был Ф. Эделмэн. Его неизданная диссертация посвящена вопросам адаптации калмыков и сохранения культурных паттернов в европейский период миграции, созданию общественных институций в США, их роли в организации калмыцкого общества и сохранении идентичности в калмьщкой общине18. В монографии П. Рубел «Калмыцкие монголы: исследование преемственности и перемен», основанной на полевом исследовании (1960-1961 гг.), автор показала, что калмыки США образуют жизнеспособную, внутренне сплоченную социальную общность, которая сохраняет свою отличительность, что, прежде всего, обусловлено низким уровнем социального взаимодействия с внешним обществом. Факторами, позволившими общине сохраниться, стали групповое поселение, немногочисленность, брачные предпочтения и сохранение сети социальных отношений, которые периодически возобновлялись и повторялись в ритуальном контексте19. А. Борманжинову принадлежит ряд публикаций о калмыках США, высокий научный уровень которых не в последнюю очередь был обусловлен глубоким знанием проблемы изнутри .
Хронологические рамки исследования (1920-2003 гг.) охватывают XX век, начиная с периода Гражданской войны. Радикальные преобразования в Калмьщкой степи после установления советской власти, первая волна вынужденного перемещения в 1920 г, давшая начало калмьщкой эмиграции в Европе, вторая волна, связанная с событиями Второй мировой войны, и депортация - три крупные миграции, имевшие существенное значение для демографического, социально-культурного и политического развития калмыцкого на-
рода. В течение постсоветского периода была переосмыслена история вынужденных перемещений, были предприняты попытки реконструкции «этнических традиций», а идентичность приобретала новое содержание - это время служит хронологическим рубежом исследования.
ТЕРРИТОРИАЛЬНЫЕ РАМКИ. Исследование посвящено калмыкам, проживающим ныне на территории современной Республики Калмыкия и в США (Нью-Джерси и Пенсильвания), а также проживавшим в 20-50-х гг. на территории Югославии, Чехии, Франции, Болгарии и Германии.
НАУЧНАЯ НОВИЗНА исследования определяется тем, что впервые в отечественной науке исследуется связь этнического самосознания с таким специфическим типом событий, каким были вынужденные перемещения. Посвященное собственно калмыцкой истории XX века, это исследование, таким образом, выходит за рамки истории отдельного народа. Впервые на примере калмыков диссертант обращается к вопросам коллективной памяти, показывает, как транслируется историческая травма, и каковы могут быть ресурсы ее потребления. Военный коллаборационизм калмыков впервые рассмотрен как научная проблема.
Впервые исторические события, повлиявшие на этнокультурный облик народа, изучаются с позиций социальной антропологии на основе методов социального конструирования этничности. В диссертационном исследовании освещается не только повседневная жизнь и опыт выживания в условиях эмиграции и депортации, но и осмысление народом этих событий XX века, меняющийся во времени дискурс по поводу этих событий как часть процесса идентификации. В работе впервые дается культурно-антропологический анализ постсоветских трансформаций в Калмыкии, в том числе, роли символов в формировании институтов власти и бизнеса, а также нового восприятия внешнего мира и связей с диаспорой. Впервые показано, как изменяется калмыцкая культура в разных контекстах, как меняются культурные маркеры и представление о границах этнической группы.
Наконец, в широкий научный оборот вводятся неизвестные ранее архивные материалы по истории первой и второй эмиграции калмьпсов, их адаптации в разных европейских странах сквозь призму не только политических, но и этнических параметров. Таким образом, диссертационная работа существенно расширила границы калмыковедения.
Научно-практическая значимость диссертационного исследования заключается прежде всего в решении новых научных задач, а также, возможности его использования в преподавании этнологии, социально-культурной антропологии, социологии, новейшей отечественной истории и истории Калмыкии.
АПРОБАЦИЯ РАБОТЫ. Основные положения и выводы исследования докладывались и обсуждались на многих научных форумах: на отечественных конгрессах, конференциях, симпозиумах, семинарах: Всесоюзная сессия по итогам полевых этнологических и антропологических исследований (Алма-ата, июнь 1990), 1-й конгресс российских этнологов и антропологов (Рязань, июнь 1995), 2-й конгресс российских этнологов и антропологов (Уфа, июль 1997), 3-й конгресс российских этнологов и антропологов (Нальчик, октябрь 2001), 4-й конгресс российских этнологов и антропологов (Омск, июнь 2003), Всероссийская научная конференция репрессированных народов (Элиста, октябрь 1992), Всероссийская научная конференция «Репрессированные, но не сломленные» (Элиста, декабрь 1993), ежегодные семинары Сети этнологического мониторинга (Голицыно, октябрь 1994; Лондон - Дерри, октябрь 1995; Лимассол, октябрь 1996; Коломбо, октябрь 1997). На МЕЖДУНАРОДНЫХ конгрессах, симпозиумах, конференциях: XXXV и XXXVI международный конгресс исследователей Азии и северной Африки (ICANAS, Будапешт, июль 1997, ICANAS, Монреаль, август 2001), конгресс по тендерным исследованиям «Мужчина и женщина в меняющемся мире» (Москва, сентябрь 1997), Международный конгресс этнологов и антропологов (ICAES, Уильямсбург, июль 1998), конференция «Джангар и проблемы эпического творчества» (Элиста, август 1990), семинары и российско-американские симпозиумы проекта ИЭА РАН и Гарварда (Москва, 1994; Москва, 1996; Москва, 1997), конференции Постоянной международной алтаи-стической конференции (PIAC, Шантьи, 1994; Кавасаки, 1995), конференция американских антропологов «Из-под руин» (Нью-Йорк, 1998), на ежегодных конференциях Ассоциации по изучению национальностей (ACN, Нью-Йорк, 1998; Форли, 2002), ежегодная конференция академического монгольского общества (Вашингтон, 2001), научные конференции ЮНЕСКО: «Толерантность в современном мире» (Якутск, 1995), «Языки народов России: перспективы развития» (Элиста, 1999).
Диссертант выступала с лекциями: в Джорджтаунском университете (Вашингтон, 1998, 2002), в Гарвардском центре по изучению Кавказа и Централь-
ной Азии (Бостон, 1998), в Центре по изучению народов Сибири в Сорбонне (Париж, 2002), в Институте Этнологии Свободного университета (Берлин, 2003), а также принимала участие в работе семинара Московского офиса фонда Карнеги «Антропология постсоветских трансформаций» (Москва, 1999).
Работа апробировалась в ходе научных дискуссий с ведущими российскими и зарубежными специалистами в истории и этнологии монгольских народов - Н. Жуковской (ИЭА РАН), В. Санчировым (КИГИ РАН, Элиста), К. Хэмфри (Кинге колледж, Кембридж), К.Этвудом (университет Индианы, Блумингтон, США), Урадын Булатом (Сити университет, Нью-Йорк), а также М. Балзер (Джорджтаунский университет, Вашингтон), Георгом Пфефером (Свободный университет, Берлин), М. Маяцким (университет Фрибурга, Швейцария), Ц. Дариевой (Институт Социальной антропологии М. Планка, Халле, ФРГ).
Диссертантом прочитан спецкурс «Этническая группа в доминирующем обществе» на кафедре этнографии Ереванского государственного университета в 2001 г., организована секция «Российские диаспоры в XX в.» (совместно с Т. Иларионовой) на 3-м конгрессе РЭА (Нальчик, 2001). Она неоднократные выступала по Калмыцкому ТВ, а также имеет публикации в центральной российской и немецкой прессе.
Основные положения диссертационного исследования отражены в научных публикациях (на русском, английском и немецком языках) в виде авторских монографий, брошюр, научных статей, тезисов докладов и лекций (общим объемом свыше 67 а.л.).
Диссертационная работа обсуждалась на совместном заседании Центра по изучению конфликтов и Отдела Америки Института этнологии и антропологии им. Н.Н.Миклухо-Маклая РАН 30 октября 2003 г. и была рекомендована к защите.
СТРУКТУРА РАБОТЫ. Диссертация состоит из введения, трех разделов, семи глав и заключения. К диссертации приложены Библиография, Определение использованных терминов и понятий, Список информантов, Список сокращений, Карты.
1 Очерки истории Калмыцкой АССР. М., 1967. С. 222.
2 См.: Очерки истории Калмыцкой АССР. Дооктябрьский период. М.,1967;
Калмыкия в единой семье народов СССР. Элиста, 1989.
3 Эрдниев У.Э. Калмыки. Элиста, 1980.
4 См. Ленкова М. История Калмыкии XX века в современной историографии.
Элиста, 2001.
5 Балыков С. Сильнее власти. Мюнхен, 1976; Балыков С. Девичья честь. Мюн
хен, 1983; Бунин И. Окаянные дни. М., 1990.
6 Тишков В. Теория и практика насилия / Под ред. В. Бочарова и В. Тишкова //
Антропология насилия. СПб., 2001.
7 Halbwachs М. On Collective Memory. Edited, translated and with an Introduction
by L. A.Coser. Chicago and London, 1992. С 48.
8 Connerton P. How Societies Remember. Cambridge, 1990. С 13.
9 Бгажноков Б. Основания гуманистической этнологии. М., 2003. С. 19-20.
10 Андерсон Б. Воображаемые сообщества. М, 2001.
11 Said Edward W. Orientalism. New York: Vintage Books, 1994.
12 Гаряев А. Борисенко И. Очерки истории калмыцкой эмиграции. Элиста, 1999.
13 Полян П. Не по своей воле... История и география принудительных миграций
в СССР. М., 2001; Полян П. Жертвы двух диктатур. Жизнь, труд, унижение и
смерть советских военнопленных и остарбайтеров на чужбине и на родине. М.,
2002.
14 Hoffman J. Deutsche und Kalmuken. 1942-1945. Freiburg, 1974.
15 Mwiemoeuh Т. Калмици у Србщи. 1920-1944. Белград, 1998.
16 Aubin F. Une societe d'emigres: la colonie des Kalmouks de France II L'annee
sociologique. 1968. № 2. С 133-215.
17 Aubin F. Указ. соч. С. 135.
18 Adelman F. Cultural Renewal. Dissertation in Anthropology. University of Penn
sylvania. 1960. The Manuscript.
19 Roubel P.G. The Kalmyk Mongols. A Study in Continuity and Change. Indiana
University Publications. Vol.64, of the Uralic&Altaic Series. 1967. P. 237.
20 Bormanshinov A. The Kalmyks in America, 1952-1962 II Journal of the Central
Asian Society 50. Part 2. 1963. Этнические меньшинства в США
Bormanshinov A. Kalmyks II Harvard Encyclopedia of American Ethnic Groups.
Cambridge, MA. Harvard University Press. 1980. Pp. 599-600. Bormanshinov A.
Kalmyks II American Immigrant Cultures. Bilders of a Nation I Edited by David Lev-
inson, Melvin Ember. Vol 2. Pp. 543-548. Macmillan Reference USA.
Калмыки в белой эмиграции
Так как Дон стоял на стороне императорской России, естественно, калмыки Дона были на стороне донских казаков . Калмыки Дона выставили два полка в борьбе против Советской власти - 80-й Калмыцкий полк и 3-й Зюнгарский, которым командовал полковник Мангатов. Он был сравнительно молодой человек, всего 26 лет. К несчастью, он умер от тифа. Последнее отступление калмыков с Дона было в 1918 г. Они дошли до Новороссийска. Большинство военных на английских и французских судах переправлялись в Крым. Многие родители, особенно женщины, сами с детьми бросались в волны Черного моря . Б.Н. Уланов, бывший член Донского правительства, для спасения калмыков обратился к донскому правительству, чтобы калмыки Дона попали с уходящими частями белого движения... В то время мне было шесть лет... Когда военные уже были отправлены в Крым, на нас стали нападать так называемые зеленые банды, которые отбирали все, что у нас было, в том числе скот, продукты питания, средства передвижения. От Краснодара до Новороссийска обе стороны железной дороги были покрыты трупами мертвых, в том числе детей, женщин, стариков и буддийских священников. Об этой трагедии казачий писатель Рогчинский написал книгу, которая вышла в 1920 г. в Нью- Йорке, это библиографическая редкость. Моя мать заболела тифом, а брата парализовало. Все наши средства передвижения были отобраны бандитами, и мы оказались без ничего. Я всюду искал наших людей, но на меня, мальчика, мало кто обращал внимание. С божьей помощью я нашел старую лошадь, слепую, глухую, еле-еле двигавшуюся. Кое-как достал овес, через пару дней эта лошадь могла уже передвигаться ногами. Кое-как с помощью людей парализованного брата я посадил на лошадь, а больная мать, еле держась на ногах, ухватившись за хвост лошади, еле-еле двигалась. Так мы прошли двести километров и наконец в мае 1920-го вернулись в свою родную станицу Батлаевку. Буддийский храм, построенный в 1914 г., с паровым отоплением и паркетными полами, в 1919 г. был сожжен большевиками, 70% населения отсутствовало. Кое-где двигались тени людей, голодные, ободранные, больные, боясь показаться друг другу2.
В 1920 г. значительная часть донских калмыков покинула Россию, охваченную огнем гражданской войны. Около двух тысяч калмыков3 в конце зимы 1919-1920 гг. покинули Сальские степи (см. карту «Расположение калмыцких станиц в Сальском округе»). С большим трудом к морю продвигался 80-й Донской калмыцкий полк, в полном составе в район Новороссийска прибыл 3-й Зюнгарский полк. Вслед за калмыцкими полками, предвидя расправу красных и исполняя волю Донского правительства, потянулись чуть ли не целые станицы Сальских степей4. Значительная часть и казаков и мирного населения не смогла эвакуироваться из Новороссийска. Общий военно-политический контекст новороссийского исхода, а также участие калмыков в походе Врангеля хорошо описаны в указанной работе И. Борисенко и А. Горяева. Калмыцкие казачьи полки, как и большая часть Русской армии, предпочли погрузиться на суда для эвакуации на турецкий берег. Калмыцкие части покидали Россию из Керчи.
В Керчи брали всех, кто мог протиснуться в трюм или на палубу5. Это были казаки Великого Войска Донского с семьями, священники. Чтобы уехать с мужьями и братьями калмыцкие девушки переодевались в мужское платье, отрезали косы. Прибыв к турецким берегам, корабли стояли на внешнем рейде, пока не было достигнуто соглашение с французскими и английскими военными, которые по Севрскому договору контролировали европейскую часть Турции включая Стамбул, откуда калмыки были распределены по разным военным лагерям: в Кабаджу, в Чилингир, на о. Лемнос. Как вспоминает С. Балыков, зиму 1920-1921 годов калмыцкий полк провел в лагерях Кабаджа в Турции. В норах, вырытых в сырой земле и накрытых землей же, прозимовали калмыки, терпя голод и холод6. На Галлиполийском полуострове, близ населенного пункта Чаталджа, были разбиты лагеря, в которых разместились донские казачьи части. Больше года длилось мучительное, голодное и холодное «Галлиполийское сидение». Люди жили в палатках, развалинах домов, сараях и норах. Многие казаки, в том числе калмыки, записались в Иностранный легион или пошли служить в английскую армию, другие поступили на нестроевую службу в английскую армию . От того времени сохранились фотографии калмыков в британской во-енной форме .
В Турции представителем калмыков при Донском атамане был А. Алексеев. В первые тяжелые годы эмиграции он, заботясь об образовании молодежи, отправил калмыцких юношей в Болгарию, в сельскохозяйственную школу и гимназию, чтобы беженцы не голодали, устроил калмыков на службу в английском оккупационном корпусе в Константинополе9.
Путь русских беженцев из Галлиполи лежал на Балканы. Подобно многим эмигрантам из России калмыки предпочитали славянские страны восточной Европы и Францию. Весной, а затем осенью 1921 г. калмыкам, находившимся в Турции, дали знать, что Президиум ВЦИК амнистировал 28 человек, среди которых были известные в Калмыцкой степи политические и военные деятели -наиболее образованная и социально активная часть первого исхода. В этой же телеграмме было предложено «просто вернуться на Родину» «всей остальной массе беженцев»10. В результате несколько сот калмыков вернулись в Россию. Оставшиеся в Европе калмыки числом около 1200 человек расселились, по данным Эделмана, приблизительно следующим образом: в Белграде и окрестностях 450 человек, в Софии 200, в Праге 50 (в основном студенты), в Париже, Лионе, Гренобле, Нанте 5001 х (см. карту-схему «Первый в XX веке исход калмыков»).
Как считал Ф. Эделман, основной причиной, которая удерживала калмыков в Европе, был страх перед репрессиями Советской власти, неотвратимость которых позже была подтверждена репрессиями против «кулачества и его пособников»: к их числу несомненно была бы отнесена значительная часть донских калмыков12. Находясь в европейских странах, калмыки не могли пользоваться теми же правами, что и граждане стран проживания, и оставались в статусе лиц без гражданства. Они имели паспорта Лиги Наций или нансеновскими паспорта. В сохранившейся справке, выданной А. Иванчукову, в графу «национальность» вписано: Нансен13.
Ф. Нансен, Верховный комиссар Лиги Наций по делам беженцев, старался вернуть российских эмигрантов в Россию, но смог уговорить только около 10 тыс. человек. Большевики тоже не настаивали на репатриации и указом от 15 декабря 1921 г. лишили гражданства всех эмигрантов, которые не оформили советские паспорта к 1 июня 1922 г.14. После этого Лига Наций вынужденно
приняла решение расселять эмигрантов как лиц без подданства. В 1922 г. было решено выдать им соответствующие документы, и в 1924 г. появились так называемые нансеновские паспорта, за которые с эмигрантов взимали немалый сбор (на нужды эмигрантов и на беженские учреждения самой Лиги Наций). Однако эти паспорта не устраняли огромных трудностей в получении виз и разрешений на работу, не давали прав на пособия по инвалидности, болезни, безработице - социальное положение эмигрантов оставалось прежним и зависело от усмотрения властей. Получение же гражданства было практически невозможно15. Во многих странах за малейшее нарушение закона эмигрантов выселяли за границу.
В Югославии. Из Турции калмыки были перевезены на союзных кораблях в Болгарию и в адриатические порты Королевства сербов, хорватов и словенцев, переименованного в 1929 г. в Югославию. Здесь калмыки предпочитали Сербию, спустя несколько лет они подтянулись к Белграду и поселились более или менее компактно на юго-восточной окраине Белграда в 11 округе.
Оценка и восприятие коллаборационизма среди калмыков во второй мировой войне
В основе второй волны эмиграции лежали причины и мотивы, не полностью предполагаемые традиционным понятием «эмиграция» и отличающие ее от того расставания с родиной, которое было присуще первой волне. Вторую волну исхода составили люди разных категорий. Их можно разделить на две большие группы. Первая - военные коллаборационисты, отступившие вместе с немецкими войсками с оккупированных советских территорий, то есть военнослужащие и гражданские лица, служившие у немцев в «восточных» формированиях, охранных и анти-партизанских отрядах, полицейских подразделениях и структурах созданного в ноябре 1944 г. Комитета освобождения народов России (КОНР) под председательством генерала А.А. Власова. Вторая категория -«невозвращенцы», не сотрудничавшие с немцами добровольно. В их число вошли военнопленные, советские граждане, принудительно увезенные в Германию как рабочая сила и не пожелавшие по той или иной причине вернуться в СССР1.
Возникновение второй волны эмиграции связано с беспрецедентным явлением в истории нашей страны, получившим название «коллаборационизм советских граждан». Сам термин «коллаборационизм» обычно трактуется, исходя из исторического контекста своего появления, из реалий оккупированной Западной Европы. Коллаборационисты - люди, сотрудничавшие с нацистскими захватчиками в странах, оккупированных нацистами во время Второй мировой войны. Однако «советский коллаборационизм» существенно отличается от европейского и по масштабам и по причинам, он часто не сводился к тактике конформизма, гражданской трусости или корысти, а был значительно сложнее. В нем определились, как отмечено выше, две формы сотрудничества. Первая -добровольное сотрудничество, вызванное политическими мотивами или корыстными побуждениями. Вторая - вынужденное сотрудничество в результате привлечения немцами на службу военнопленных, которые по решению совет ских партийных и военных руководителей были объявлены «изменниками родины» . Плен рассматривался как тяжкое воинское преступление, равнозначное прямому переходу на сторону врага, как разновидность измены Родине, и каравшейся высшей мерой наказания - расстрелом с конфискацией имущества. Фактически преступлением считалось и просто пребывание на оккупированной территории3.
Во всех странах добровольное сотрудничество с врагом, особенно во время войны, считается особо тяжким преступлением, предательством. Это в первую очередь касается сотрудничества в корыстных целях. А как определить добровольное сотрудничество советских граждан с немцами по политическим и другим мотивам? Анализ социально-политических предпосылок возникновения советского коллаборационизма показал, что его база была подготовлена задолго до войны.
Важным фактором появления коллаборационистов этой категории, - продолжает К.М. Александров,- являлась национальная политика советского государства, одним из следствий - уничтожение интеллектуальной элиты и духовенства... В этой связи поддержка, оказанная советскими гражданами противнику в годы войны, рядом молодых исследователей оценивается как «самостоятельный, стихийный протест части общества против внутренней политики советского государства»...4. При этом Советская власть стала идентифицироваться с русской нацией5. Не случайно представители калмыцкого зарубежья формулируют свое видение взаимоотношений между русским и калмыцким народами в колониальных терминах. Поражения в начальный период войны и оккупация значительной части страны порождало надежду, что с Советской властью будет покончено.
А.О. Чубарьян указывает в качестве специфических для СССР причин коллаборационизма на наличие в стране большого числа людей, пострадавших от красного террора в годы гражданской войны, от сталинских репрессий и преследований. Многие тысячи крестьян, подвергшиеся насильственной коллективизации, ссылкам, жертвы сталинских чисток в армии и госаппарате, десятки тысяч людей из национальных регионов, пострадавших от насильственной депортации, составляли значительный слой людей, враждебно относящихся к советскому режиму. Многие из них, оказавшись в плену или на оккупированной территории, примкнули к противнику и сотрудничали с ним в разных формах.
Многие военнопленные перешли на службу к немцам под угрозой смерти в лагерях. Напомним, что миллионы советских солдат и офицеров попали в плен в результате беспорядочного отступления Красной Армии и просчетов советского военного командования. Все это и составило базу советского коллаборационизма, который во многих случаях был следствием сталинской системы, основанной на терроре, преследованиях и чистках6. Первый российский историк, обратившийся к истории «наказанных народов» A.M. Некрич выделял такие социальные категории коллаборантов: лица, осужденные в разное время советской властью, уголовники, асоциальные элементы, дезертиры и перебежчики, лица, враждебные советской власти по политическим убеждениям, а также лица безо всяких политических убеждений, конформисты в прошлом, готовые служить любой власти, и «просто растерявшиеся, деморализованные поражениями Красной Армии, утратившие веру в победу»7.
Другим фактором, породившим советский коллаборационизм, но не всегда учитываемым, был психологический фактор. После заключения пакта Молотова - Рибентропа и начала Второй мировой войны в советской прессе, по радио и в кинохронике пропагандировалась доблестная армия Германии, которая за несколько недель разбила могучую Францию и с легкостью оккупировала некоторые скандинавские страны. Так насаждалось сознание военной мощи нацистской Германии, перед которой трепетала вся Европа. Естественно, эта пропагандистская акция действовала на советских людей, прежде всего на военнослужащих, угнетающе8. Во многих устных свидетельствах отражена убежденность калмыцкого мирного населения в том, что успехи Красной Армии зимой 1942-1943 гг. будут временными. Поэтому уходившие из Калмыцкой степи на запад вместе с оккупантами той зимой были уверены, что весной они вернутся на родину.
Итак, причин для коллаборационизма у калмыков было несколько. В первую очередь, идеологическая причина - неприятие советской власти, навязавшей калмыкам стремительную модернизацию жизни жесткими мерами: переход к стационарному типу хозяйства и жилья, смену алфавита, борьбу с религией и пр. Политическая причина - репрессии, которым подверглись многие калмыки: священники и их родственники, зажиточное крестьянство, представители калмыцкой знати, так называемой белой кости - нойоны, зайсанги и их родственники, представители творческой и научной интеллигенции, репатрианты, эмигрировавшие в Гражданскую войну и вернувшиеся. Психологической причиной я считаю уверенность в мощи немецкой военной машины, на стороне которой вся завоеванная Европа, и традиционное почитание старших по статусу, власти как таковой: русской или немецкой, советской власти или «нового порядка». Эта причина была тем более сильна, что оккупационная политика предполагала организацию самоуправления на местах, передачу полномочий местным властям в гражданской, культурной и хозяйственной сферах.
Структура диаспорной идентичности и языковая ситуация
Калмыцкая диаспора в США стала складываться с 1951 г., когда проживавшим в Европе калмыкам была дана возможность переехать в США. С тех пор они проживают компактно в штатах Нью-Джерси и Пенсильвания, где создали несколько культурных обществ, силами которых построено четыре буддийских храма.
Мир вокруг. Поскольку калмыки в США всегда жили незамкнутым этническим кругом, в рассказах информантов этническое многообразие мира, как правило, сводится к нескольким этническим группам. Во-первых, это русские. Под ними подразумеваются дети эмигрантов первой волны, беженцы второй волны и их дети. Они считаются такими же простыми людьми как и сами калмыки. Им пришлось немало здесь пережить, начать жизнь с нуля и надеяться только на себя. Большинство русских, с которыми общаются здесь калмыки, относят себя к казакам. Это общее казацкое самосознание объединяет значительную часть калмыков с русскими. Именно русские эмигранты помогли калмыкам переехать в США, после того как 17 стран отказали им, и получить гражданство. Толстовский фонд во главе с дочерью писателя Александрой Львовной, инициировал переезд калмыков и добился этого несмотря на множество преград. Одной из них был запрет на получение гражданства выходцам из Азии, который поддерживался тогдашней войной в Корее. Именно русские соотечественники, которые развернули кампанию в прессе в пользу калмыков, помогли доказать, что калмыки лишь только историческим происхождением связаны с Азией, а на самом деле более 400 лет проживают в Европе, и в этом отношении они сопоставимы с финнами и венграми, чей этногенез также проходил на Востоке. Многие калмыки хорошо помнят имена русских врачей, которые вылечили их или членов их семей или помогли в трудную минуту. Теплые слова о русском докторе Резнике из Мюнхенской больницы, докторе Доброхотове из Софии часто встречаются в воспоминаниях.
Другая этническая группа - евреи. Считается, что они умнее, хитрее, образованнее, что еврейская община гораздо более дружная и богатая. Поэтому у еврейских эмигрантов нет проблем, они «только приезжают и сразу же получа ют пенсию». Евреи к тому же слывут очень богатыми. На поминках в Филадельфии мы сидели за одним столом с супружеской парой еврейского происхождения. «Ты заметила, сколько золота было на ней?» - спросила потом моя попутчица.
Наконец - черные, «харчуд». Считается, что они люди ленивые, не умеющие работать, не желающие учиться. Как раз эту леность калмыки считают и своей особенностью, ведь неспроста считается, что в других люди не терпят собственных недостатков. Однажды мы ехали в Филадельфию и разглядывали мелькающие мимо дома, окруженные красивыми цветами. Всем почему-то стало ясно, что здесь живут белые американцы, и один из моих попутчиков сказал: «Вот у калмыков и у черных никогда ничего не растет». «Даже трава» - поддержал это наблюдение другой. В ситуации между белыми и черными калмыки занимают промежуточное положение: во многом становятся на позиции белого большинства, но чутко чувствуют возможные проявления расизма.
За океаном родилось выражение «борчуд» (серые). Оно относилось к латиноамериканскому населению США, чаще к пуэрториканцам. Это название отражает социально пограничное положение испаноязычных эмигрантов, которые в восприятии калмыков были выше «черных», но которым было далеко до «белых»: плохие работники, к тому же агрессивно настроены по отношению к азиатам, поскольку китайцы и японцы более исполнительны, чаще более образованны и даже в первом поколении эмиграции добиваются успеха. Чувствуя это, борчуд часто неуважительно относятся к калмыкам как азиатам, это относится и к молодому поколению и, что удивляло моих респондентов, к старшему. Эта конкурентность сильно проявлялась чувствовалась в первой половине 50-х годов, когда и те и другие не были адаптированы и социальная агрессия выливалась в конфликты между молодежью. Не случайно в первые годы эмиграции молодые калмыки ходили специально драться в пуэрториканские районы, чтобы потешить молодую кровь и дать выход маргинальной агрессивности. Это был пример, по вьфажению Л. Шейнбаум, «этнорасового резонанса социальной напряженности»1. По отзывам самих борчуд, проживающих в Филадельфии, они отличают калмыков от остальных азиатов по двум признакам: калмыки крупные телом и говорят по-английски без акцента.
И если продолжить издавна принятую среди монгольских народов цветовую символику, классифицирующую страны света и соответственно с этим на роды, но уже по-другому, исходя из американского расового контекста (белые, черные, серые), то нельзя не упомянуть и о бежевых, как иногда называют потомков от браков представителей европеоидной и монголоидной рас.
Особое отношение в калмыцкой общине к тибетцам. В первую очередь эти два народа объединяет вера, причем Тибет не только колыбель северной ветви буддизма, долгое время бывший духовным оплотом всех ламаистов, это страна, давшая миру все перерождения высшего духовного авторитета буддистов Его Святейшества Далай-ламы. Трагические события конца 50-х, изгнание Его Святейшества, разрушение монастырей в Тибете очень напоминали калмыкам историю калмыцкого народа, в которой было и изгнание из родных мест и разрушение храмов. Думаю, что и Китай, агрессор в тибетском конфликте, адекватно отождествлялся калмыками с Китаем - противником ойратов-калмыков в историческом прошлом. Во всяком случае, тибетцы, появившиеся в Америке как беженцы, искали себе невест среди калмыцких девушек, и порой небезуспешно.
Флаг и герб Тибета мне приходилось видеть во многих общественных местах - в хурулах, как в помещениях для служб, так и в залах для общих собраний культурного характера. Здание одного из хурулов в Хауэлле украшено изображением тибетского герба на фронтоне. На многих калмыках я видела украшения тибетского производства: кольца и браслеты с буддийской мантрой, кулоны с изображением Поталы, главного храма Лхасы.
Близость исторических судеб и единая вера вызвали к жизни «Обращение калмыцкой общины к Объединенным нациям и всем свободным народам» от 19 марта 1959 г., в котором выражалась «глубокая озабоченность сообщениями наших единоверцев в Тибете, ставших объектом интервенции и грубых репрессий со стороны коммунистического режима в Китае, похожих на интервенцию Советской Армии против борцов за венгерскую свободу. Мы как калмыки совершаем этот шаг, адресуя это обращение от имени наших тибетских единоверцев к общине свободных наций, поскольку тибетская община, которая имела бы возможность выступать за свой порабощенный народ, в Соединенных Штатах отсутствует» .
Общественная память и новые формы идентичности
Национальная гордость калмыков в советское время. Если бы вам случалось вести разговор с каким-либо калмыком в 70-е годы, скорее всего он рассказал бы о своем народе то, что было предметом народной гордости в те годы. В первую очередь, это фольклор. Калмыцкие сказки по своей образности занимают второе место в мире после индийских. Это замечание известного монголоведа Б.Я. Владимирцова было воспринято в народе без академических оговорок, как абсолютная истина. Таким сравнением калмыки приравнивались к одному из древнейших народов, самобытная цивилизация которого продолжает удивлять и в наши дни. Здесь существенно и то, что Индия большое восточное государство и колыбель буддизма.
Считается, что своей вершины калмыцкий язык достиг в эпосе «Джангар», который стоит в одном ряду с такими шедеврами эпического искусства как «Калевала», «Витязь в тигровой шкуре» и др. Известно, что не все народы могут похвастать большими, яркими произведениями эпического творчества, а вот калмыки могут это делать с полным правом. Республика гордится своим эпосом, который исполняют сказители-джангарчи в сопровождении домбры. В советское время «Джангар» бьш переведен на русский язьш группой калмыцких поэтов и Семеном Липкиным, получившим за поэтический перевод именно этого произведения Государственную и Ленинскую премии . В те годы благословенную страну Бумбу обычно сравнивали с мечтой трудового народа об обществе социальной справедливости, которая была воплощена в советской социалистической Калмыкии. Этот эпос действительно очень любим в народе. Многие калмыки брали с собой «Джангар» на фронт во время Великой Отечественной войны. Репрессированный в 1937 г. поэт Санджи Каляев просил жену прислать ему в лагерь издание «Джангара» несмотря на то, что было разрешено всего две посылки в год, и каждый килограмм дорого стоил.
Калмыки также гордились своим героическим прошлым. Хотя по определению Ленина «все прошлое калмыцкого народа было непрерывной цепью страданий», в этом прошлом нашлись достойные для народной гордости страницы. Прежде всего, это было то, что калмыки добровольно вошли в состав России, а не были завоеваны подобно многим другим народам СССР. Действительно, ойраты двинулись в пределы Российского государства по ряду причин, среди которых основными были угроза военной агрессии со стороны восточных монголов, китайцев и казахских соседей, а также поиски свободных пастбищ. Как написал об этом в советские годы народный поэт Калмыкии К. Эрендженов, Из далекой земли джунгарской, Из далекой своей земли Мы за счастьем - калмыцкой сказкой Бесконечной тропой ушли. Самый мудрый и смелый прадед Нас на запад повел - и спас. Там Россия в цветастом платье Как родник повстречала нас. Там ковыль, от туманов волглый, Прошептал: - Останься со мной... Полноводно сказала Волга: - Побратайся с моею волной... Мы в ответ поклонились низко И, воды испив из ковшей, Над долиною Эргенинской Расседлали своих коней . Этот сюжет о добровольном выборе «местожительства», а значит и гражданства, остается одним из ключевых для современных калмыков. Но в наши дни он как будто становится легендой о седой древности. Во все уголки мира хан разослал гонцов, чтобы найти землю, на которой счастлив будет народ калмыцкий. Долгие годы искали обетованную землю. Божест венный свет лился им с небес, освещая путь. И, наконец, пройдя сквозь мертвые пески, краснополынные и белополынные степи, вышли гонцы к берегу Каспийского моря. И поразились они: здесь, в этом месте, божественный свет поднимается с земли в небо. И увидели они в прибрежной воде священный лотос, на котором восседал Будда, и поняли: это святая земля. И вернулись они к хану, и рассказали ему. И взревели верблюды, поднялись отары и табуны, и началось великое кочевье к берегам Волги, к морю. Калмыки шли не за золотом, не отвоевывать у соседей землю, народ повела великая мечта о счастье. И освоили они мертвые земли, и стали кочевать в этих степях, и ждали воплощения мечты3. Одна из первых присяг на верность Российскому государству - шертей — была дана в 1609 г. Этот год в советской историографии стал точкой отсчета для процесса вхождения калмыков в состав Российского государства, оформление которого завершилось к 1661 г. По официальным договоренностям калмыки не платили дань и не посылали аманатов в Москву, но должны были нести военную службу, охраняя южные рубежи России, и получали необходимые для этого боеприпасы и амуницию.
Долгие годы 1609 год считался годом первой шерти на верность российской короне. Однако эта дата была также искусственно притянута 350 лет спустя. Как писал В. Колесник, о ней вспомнили в 1959 г., когда после депортаци-онного периода «встал вопрос о залечивании моральной травмы целого народа, восстановлении его доверия к советской власти и русскому народу, с которым эта власть неправомерно, но неизбежно отождествлялась. Тогда и возникла идея о добровольном вхождении калмыков в состав России и юбилейных празднованиях по поводу этого события. Исторически обоснованные для этого сроки прошли, откладывать было некуда, пришлось по необходимости назначить юбилей на 1959 г.4.
Добровольность вхождения в состав России выделяла калмыцкий народ из тех народов СССР, которые были «присоединены» насильственно, подчеркивая миролюбие и лояльность калмыков по отношению к Российскому и потом Советскому государству. С детства я помню рассказы взрослых о том, как ЦК КПСС в 1959 г. будто бы возражал против идеи широко отметить 350-летие добровольного вхождения Калмыкии в состав России. Говорили, что только довод, что 300-летие вхождения калмыков отмечали при Николае II в 1909 г., возымел действие; узнав об этом обстоятельстве, Н.С. Хрущев воскликнул: «Ну, если Николашка отмечал...» - и дал свое согласие.
Для большинства калмыков это не только исторический факт, но и фон личной этнической биографии. Например, моего одноклассника, приглашенного за рубежом на собеседование при приеме на работу в солидную кампанию, попросили коротко рассказать свою биографию. «Калмыки пришли в Россию четыре века назад» - так он начал свой рассказ о себе5.
Калмыки участвовали в войнах России и даже вошли в Париж в 1813 г. Защита интересов России, охрана ее южных рубежей и участие в важных военных кампаниях, во время которых калмыцкая конница успешно сражалась с турками, шведами, французами, - именно эти события дореволюционной истории чаще всего вспоминались официальной историографией в советские годы. С гордостью рассказывалось, что военный клич российской армии, сохранившийся и в наши дни, а именно «ура!», происходит от ойрат-калмыцких военных родовых кличей уранов, которые у каждого рода были разными. До сих пор калмыки хранят песни о том, как их предки сражались с врагами России, и почти в каждом официальном концерте калмыцкого государственного ансамбля «Тюльпан» звучит песня о взятии Парижа на калмыцком языке: Рубили французов с носами длиною в четверть, Чтоб отразить их атаку, Рубились с ними не потому, Что хотели сражаться с ними, Рубились ради спасения своей жизни. Рубились мы с куце-черными французами Ради защиты России. Защищали Россию, чтобы устоялся мир6. Калмыцкие туристы, что бывали в Германии, старались посетить Лейпциг, близ которого был сооружен памятник «битве народов», в которой сражались и калмыцкие подразделения. На стенах этого монумента изображены представители всех видов войск - участников битвы, а на внутренней стене выбиты названия всех народов, пославших своих солдат для освобождения Европы, в том числе калмыков. Другим предметом исторической гордости было количество калмыков -Героев Советского Союза. Калмыкия занимает одно из первых мест среди национальных республик СССР по числу уроженцев, получивших звание Героя, их было 22 человека. Такой патриотизм в процентном отношении подтверждал верность народа России. Предсмертные слова одного из героев «калмыки умирают, но не сдаются» должны были экстраполироваться на весь народ.
