Содержание к диссертации
Введение
Глава I. История формирования и развития поселений латышей и латгальцев в Западной Сибири 32
1.1. Формирование и развитие сельских поселений в Западной Сибири в дореволюционный период 32
1.2. Развитие поселений в Западной Сибири в послереволюционный период 50
Глава II. Поселения 57
2.1. Исследование традиционных поселений латышей и латгальцев 57
2.2. Исследование поселенческого комплекса сибирских латышей и латгальцев 62
Глава III. Усадебный комплекс сибирских латышей и латгальцев 81
3.1. Усадьба 81
3.2. Жилище 94
3.3 Планировка дома 111
3.4 Развитие отдельных элементов жилища. 121
3.5 Архитектурный декор 123
3.6 Интерьер 125
3.7 Хозяйственные постройки 128
Глава IV Формы функционирования домостроительной традиции латышей и латгальцев в сфере духовной культуры 133
4.1. Коммуникация как неотъемлемая часть структуры традиционной культуры 133
4.2. Функционирование коммуникационной традиции латышей и латгальцев, связанной с домостроительством и усадебным комплексом (традиционность элементов) 137
Заключение 154
Список информаторов 160
Источники 163
Литература 165
Сокращения 187
Приложения 188
- Формирование и развитие сельских поселений в Западной Сибири в дореволюционный период
- Исследование поселенческого комплекса сибирских латышей и латгальцев
- Жилище
- Функционирование коммуникационной традиции латышей и латгальцев, связанной с домостроительством и усадебным комплексом (традиционность элементов)
Формирование и развитие сельских поселений в Западной Сибири в дореволюционный период
История появления первых латышских поселенцев в Западной Сибири достаточно интересна и своеобразна в своем развитии. В современной историографии, посвященной вопросам этнической истории сибирских латышей, нет единого мнения о начальной границе появления латышских переселенцев в западносибирском регионе.
К настоящему времени сложилось две точки зрения на этот вопрос. М.Н. Колоткин, рассматривая вопросы истории сибирских латышей в своем исследовании «Балтийская диаспора Сибири: опыт исторического анализа 20 - 30-х гг.» и анализируя архивные материалы, приходит к выводу, что первое; проникновение, рассматриваемой национальной группы в Западную Сибирь произошло в начале XVII в. (Колоткин, 1994, 15). В это время в г. Тару было выслано «на пашню» сорок три ссыльных латыша. Иную точку зрения высказывает И.В. Лоткин, по его мнению, латыши в составе ссыльных лютеран из Прибалтийского края появились в Западной Сибири в 1802 г. (Лоткин, 1996, 47).
Действительно, этот вопрос сложно решить однозначно, однако мы можем констатировать, что санкционированное переселение латышей начинается с начала XIX в., когда в свет в 1799 г. выходит указ Павла I о заселении Сибири уголовными преступниками. (Rizkova, 1938, 36375). Именно к началу XIX в. относится возникновение первого в Сибири поселения латышей. Оно сформировалось в рамках лютеранской колонии, получившей название Рыжково, располагавшейся в Пановской волости Тюкалинского уезда Тобольской губернии. Однако вопросы специфики формирования и развития конфессиональных колоний в современной этнографической литературе слабо разработаны. Имеются отдельные работы по развитию моноконфессиональных колоний западных переселенцев в России (Остроух, 1993, 40 - 51; Чеботарева, 1997, 129 - 144). В этих исследованиях авторы рассматривают внутреннее развитие колоний и изучают внешние условия развития моноконфессиональных колоний. Исследователи придерживаются мнения, что переселенческие колонии были достаточно самостоятельными з своем внутреннем развитии (Малиновский, 1960, 97; Чеботарева, 1997, 12).
В нашем случае происходит формирование моноконфессиональной колонии с полиэтничным составом населения. Это обстоятельство породило ряд исследовательских проблем, связанных с историей возникновения первого прибалтийского поселения Западной Сибири.
Энциклопедическое издание «Народы России» повествует, что первая латышская колония в Сибири возникла в 1802 г. (Народы России, 1994, 221). Но решение этого вопроса не так однозначно. Исследователи, рассматривающие вопрос о переселениях из прибалтийского региона в Западную Сибирь, высказывают несколько гипотез относительно возникновения поселения Рыжково и этнической принадлежности первых ее насельников.
Условно эти научные гипотезы можно разделить на три группы. Главным критерием при выделении гипотез, выступает этническая принадлежность первых поселенцев: 1) финская - эту версию в своих исследования разрабатывали В. Злобина (1971, 81 - 91), А.Корб (Korb, 1998, 322 - 323), И. Гранэ (1993, 188); 2) эстонская - А.Д. Колесников (1966, 100); 3) латышская -X. Стродс (1980, 192), И.В. Лоткин (1996, 19). Чтобы объективно отразить подоплеку научных выводов необходимо обратиться к источниковой базе и литературе, отражающей суть возникшего научного спора. Так, в «В записке касательно духовного призрения ссыльно-поселенцев Евангелического вероисповедания в Западной Сибири», датированной 1859 г. говорилось, что колонию Рыжково основали добровольные переселенцы -финны в 1803 г. и только с 1845 г. это поселение было назначено местом ссылки уголовных преступников лютеранского исповедания (ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4936. Л. 138). Позднее в рапорте евангелическо-лютеранского пастора Ф.В. Мейера мы читаем, что колония Рыжково была основана финнами, добровольно переселившимися в Сибирь в 1805 г. (ГАОО. Ф. 3. Д. 4936. Л. 32).
Исследованием первой лютеранской колонии впервые заинтересовался Н.М. Ядринцев. В конце XIX в. газете «Неделя» он опубликовал статью «Рига, Ревель, Нарва и Гельсингфорс в Сибири», где изложил свое мнение по поводу времени возникновения колонии Рыжково. Исследователь полагал, что она была основана добровольными переселенцами в 1809 г., а только с 1845 г. сюда начали ссылать уголовных преступников (Ядринцев, 1878). Характерно, что он не говорит об этнической принадлежности первых переселенцев, а упоминает их конфессиональную принадлежность -лютеране.
В 1928 г. выходит справочник «Список населенных мест Сибирского края», где упоминается поселение Рыжково, основанное в 1799 г. в 235 км от г. Омска (Список населенных мест Сибирского края, 1928, 146 - 147). Таким образом, составители справочного издания отодвигают дату основания с. Рыжково к концу XVIII в., также не указывая этническую принадлежность первых переселенцев.
В начале 1930-х гг. исследованиями латышских переселенцев в Сибири занялись латвийские ученые. Результатом их исследований стало издание «Latviesu konversacijas vardnica» (Латышский энциклопедический словарь), в котором поселение Рыжково фигурирует в качестве самой старой колонии латышей - участников Видземского восстания 1802 г. (Latviesu konversacijas vardnica, 1933, 17114.). Исторические исследования подтверждают, что, действительно, в 1802 г. в имении Каугуры (Видземе) вспыхнуло восстание латышских крестьян, главным требованием, которых было причисление их из разряда крепостных в разряд государственных крестьян (История Латвийской ССР, 1955, 120).
В 1960-е - 1970-е гг. выходят работы А.Д. Колесникова и В. Злобиной. А.Д. Колесников пишет о том, что с. Рыжково было основано ссыльными эстонскими крестьянами из Санкт-Петербургской губернии в 1804 г., сосланными за участие в восстании в имении барона фон Унгерн-Штеренберга (Колесников, 1966, 100). В.Злобина разделяет точку зрения А.Д.Колесникова и уточняет, что ссыльными из Ямбургского уезда Санкт -Петербургской губернии были ингерманландские финны (Злобина, 1971, 87 -91).
Исследования историков и этнографов 1980-х - 1990-х гг. не могут дать точной датировки возникновения первой лютеранской колонии и этническую принадлежность первых ее насельников. Х.Стродс отмечал в своей публикации «Основные этапы и причины начала массового переселения латышских крестьян в другие губернии России в 40 - 60-х гг. XIX в.», что колония Рыжково основана в 1802 г. ссыльными участниками восстаний в Видземе, то есть практически разделял версию, предложенную латвийскими исследователями в 1930-х гг. (Стродс, 1980, 192).
В 1990-е гг. выходят работы И.В.Лоткина и эстонского исследователя А. Корб, в которых вопросу возникновения Рыжковской колонии уделяется должное внимание. И.В. Лоткин в результате исследований как историографического, так и этимологического характера приходит к выводу, что рассматриваемое поселение было основано ссыльными латышами из Видземе - участниками восстания 1802 г. Он показывает основу происхождения названия поселения «Рыжково». Этимологический анализ показывает, что первоначальной формой названия было «Рижково», то есть, производное от слова «Рига» (Лоткин, 1996, 19). А. Корб в исследовании этнографии сибирских эстонцев делает исторический экскурс развития эстонских поселений и склоняется к тому, что колония Рыжково была основана финнами ингерманландцами, а приселение ссыльных эстонцев начинается только с 1820-х гг. (Korb, 1998, 322 - 323).
Исследование поселенческого комплекса сибирских латышей и латгальцев
Латыши, попавшие в Западную Сибирь, принесли с собой свою культуру, и в новых условиях им удалось адаптироваться и образовать компактные поселения. Безусловно, в результате долговременных контактов с другими этносами происходило взаимообогащение культур. В настоящем разделе мы рассмотрим поселения сибирских латышей и латгальцев в контексте материальной составляющей комплекса - поселения.
Феноменом возникновения первых поселений прибалтов в Сибири было формирование моноконфессиональных колоний. То есть, группы поселений, насельники которых являлись приверженцами одной конфессии.
На территории западносибирского региона существовало две лютеранских колонии: Рыжково (1802 г.) и Лютеранская колония на р. Омь (1864 г.) (старожильческие поселения). Колонии формировались под надзором административных органов, так как первые латыши прибыли в Сибирь как ссыльнопоселенцы. Устройством внутренней жизни колоний занимались Евангелическо-Лютеранская консистория, Тобольская экспедиция ссыльных, Тобольский генерал-губернатор и другие административные органы (ГАОО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 5. Л. 55; Д. 4. Л. 77; Ф. 386. Оп. 1. Д. 10. Л. 178, 234). По сведениям информаторов, первоначально планировалось организовать поселение Рыжковской колонии у озера Ик в Тюкалинском уезде Тобольской губернии, однако вода в озере не понравилась переселенцам, и администрация разрешила им обосновать колонию западнее, то есть, на современном месте расположения с. Рыжково (МЭЭ ОмГУ. Ф. 1. Д. 106 - 1. Л. 12). Наличие внутри ссыльнопоселенцев двух групп совершенно различных в языковом отношении - латышской (индоевропейская языковая семья) и эстонско-финской (уральская языковая семья) обусловило образование внутри Рыжковской колонии двух поселений - латышского и эстонско-финского (См.: ГАОО. Ф. 198. Оп. 1. Д. 33; Д. 33 - 3 н).
Позднее, в результате приселения ссыльных и естественного прироста населения внутри колонии произошло разрастание отдельных поселений, и в результате образовалось единое поселение с двумя концами или краями -латышским и эстонским, разделенными естественным водоемом (мелководным озером). Таким образом, первое латышское поселение Рыжково можно квалифицировать как поселение приозерного типа (ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4936. Л. 138; Ф. 198. Оп. 1. Д. 667. Л. 1).
Но скорее всего развитие этого поселения проходило по другому сценарию. Картографические материалы показывают, что первоначально в рассматриваемом ареале существовало два поселения: Чухонское и Рыжкова, которые располагались на мелководных речках, на расстоянии около 6 - 4 км друг от друга (Приложение 1, рис. 5; ГАОО. Ф. 198. Оп. 1. ДД. 33 - 3 н; 33. №2). Несколько позднее произошло пересыхание одного из водоемов, расположенного северо-западнее но существование двух указанных населенных пунктов сохранялось (ГАОО. Ф. 198. Оп. 1. Д. 33. № 2).
По более поздним письменным и картографическим материалам поселение Рыжково функционирует еще и под названием «Чухонская колония» (ГАОО. Ф. 198. Оп. 1. Д. 667. Л. 1). В результате гидрологических изменений в рамках исследуемого ареала произошло нарушение водоснабжения поселения Чухонского, и это обстоятельство вынудило население данного селения (эстонцев), переселиться к другому естественному водоему, расположенному поблизости. Этим водоемом оказалась мелководная речка у поселения Рыжкова, где проживали латыши. Таким образом, произошло изменение конфигурации или фундамента формообразования поселения Рыжково.
Эта версия подтверждается анализом картографических материалов конца XIX в. и современными полевыми исследованиями. Если на ранних картографических материалах поселение Чухонское располагается северо-западнее поселения Рыжкова, то к 1880 г. "Чухонский край" располагается юго-восточнее латышского.
Таким образом, структура поселения Рыжково сформировалась не посредством разрастания отдельных расположенных поблизости латышского и эстонско-финского поселений, а путем переселения эстонско-финского населения и дальнейшего разрастания концов селения.
Вероятно, поэтому до современного времени функционирует само наименование поселения - «Рыжково». О пространственно-композиционном решении застройки поселения Рыжково нам известно по материалам последней четверти XIX в., когда был составлен проектный план застройки села Рыжково (ГАОО. Ф. 198. Оп. 1. Д. 667. Л. 1).
С 1880 г. с. Рыжково начинает застраиваться по утвержденному плану, то есть приобретает распланированную уличную форму. Ценность обнаруженного документа трудно переоценить, так как он отражает не только перспективу застройки улиц поселения, но и внутреннее землеустройство и расположение домов по состоянию на 1880 г.
В результате исследования документа, мы можем говорить о том, что до 1880 г. колония Рыжково представляла собой поселение беспорядочной формы, скученно-гнездового типа расселения (Приложение 1, рис. 7). В административном отношении Рыжково являлось единым поселением, Ё котором имелась кирха и училище. Однако, в хозяйственном отношении схема землепользования и расположение усадеб указывает на функционирование отдельных в хозяйственном отношении групп дворов.
Мы полагаем, что в колонии Рыжково сложилась традиционная для латышей XIX в. система ведения хозяйства и землепользования - хуторская или группы хуторов - «ciems» с расположением земельных угодий при усадьбе.
С 1880 г. эта система ведения хозяйства начинает разрушаться путем административного воздействия. Усадьбы начинают сселять и устраивать по утвержденному плану.
Таким образом, происходит изменение формы поселения, логика которого состоит в переходе от скученно-гнездового типа расселения и поселения беспорядочной формы - отдельных в хозяйственном отношении групп дворов, к распланированному поселению уличной формы с упорядоченным расположением усадеб.
В результате реализации этого проекта в поселении были образованы улицы «Орловская» и «Новодеревенская». Процесс дальнейшего развития с. Рыжково, в том числе и в советский период, протекал посредством удлинения улиц за счет пристройки новых усадеб к уже существующим.
До настоящего времени в с. Рыжково среди местного населения сохраняется разделение поселения на два конца: латышский и эстонский («Орловский») (МЭЭ ОмГУ. Ф. 1. Д. 47 - 1. Л. 1; Д. 106 - 1. Л. 10; Д. 136 - 1. Л. 83 об, 85 об.).
Ухудшение социально-экономического и хозяйственного состояния Рыжковской колонии в 1860-х гг. способствовало организации дочерней колонии, получившей название «Лютеранская колония» (1864 г.).
Относительно ее географического и ландшафтного положения мы впервые узнаем из документов деловой переписки, в которых говорится о том, что Ф.В. Мейер выбрал место для новой колонии лютеран на реке Оми в 80 - 100 верстах к востоку от г. Омска и в 30 верстах от ближайшей русской деревни. По мнению барона Е.О. Мейендорфа, это место, расположенное на возвышенности, покрытое березовыми колками, должно было стать залогом процветания новой колонии (ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4936. Л. 56).
В рамках «Новой лютеранской колонии» на р. Оми было образовано четыре моноэтничных поселения: Рига, Ревель, Нарва и Гельсингфорс (Приложение 1, рис. 6). Латыши образовали д. Рига. К 1864 г. в ней проживало 25 семей (ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4936. Л. 190). Поселение Рига по своему расположению на местности относится к приречному типу заселения. Видимо, особенности ландшафта диктовали расположение линии усадеб параллельно течению реки на гриве, возвышающейся над заливной поймой левого берега р. Оми (ГАОО. Ф. 2118. Оп. 1. Д. 32. Л. 11, 12; приложение 2, рис. 16). Следовательно, по типологии М.В. Витова, это поселение образовывало собой прибрежно-рядовую форму.
Жилище
Исследованию жилища в этнографической литературе посвящено огромное множество исследовательских работ. Чрезвычайная детерминированность этого элемента человеческой культуры привлекает внимание не только этнографов, но и археологов, архитекторов, историков и дизайнеров. Исследование жилища проходили в рамках различных подходов на региональном и локальном уровнях (Будина, 1984; Корусенко, 1998; Селезнев, 1999; и др.).
В результате многочисленных исследований в этнографии были выработаны основные принципы типологизации этого феномена человеческой культуры (Асаков, 1976; Вайнштейн, 1963, 152 - 157; Грацианская, 1973, 25 -37; Жилина, 1997, 50 - 63; Загорулько, 1992, 102 - 115; Майничева, 1997, 120 -127; Попов, 1961; Рыблова, 1998, 41 - 55; Соколова, 1998; Чижикова, 1958, 156 - 162; и др.). В последнее время на основе опыта исследования жилища и огромного эмпирического материала российские ученые сделали ряд удачных попыток обобщения этнографического и этнологического знания.
Результатом этих исследований стали коллективные работы «Традиционное жилище народов России: XIX - начало XX в.» (1997) и книга II первого тома серии «Очерки культурогенеза народов Западной Сибири» (1994), посвященная развитию жилища коренных народов Сибири и русских сибиряков.
Многочисленные исследования подтверждают чрезвычайную информативность жилища. Этот элемент культуры позволяет исследователям получить знания о хозяйственных занятиях, социально-экономических условиях развития региона, культурных контактах и множестве других характеристик динамики человеческой культуры.
Жилище человека относят к первичным, наиболее необходимым элементам культуры, которые обеспечивают нормальное функционирование человеческой жизни и деятельности (Арутюнов, 1984, 20). Именно в жилище воплощаются представления этнофора о функциональности жилых помещений, его трудовые навыки и эстетические представления. «Жилище и поселение как наиболее очеловеченная часть искусственной среды содержат в себе чрезвычайно емкую информацию о характере человеческой деятельности, социально обусловленном поведении, практических навыках людей, их отношениях между собой» (Фишман, 1989, 147).
В этнографической науке наряду с обобщающими работами, посвященными генерализации знаний в масштабах регионов, проходили и проходят исследования в различных ракурсах проблематики развития жилища. С различных углов зрения - с позиций развития форм семьи, развития структуры жилища как компонента обжитого пространства, с точки зрения адаптации этнической группы, а также изучение жилища, как атрибута культуры этнической общности (Шелегина, 1997, 116 - 119; Косвен, 1948, 3 -32; Маслова, 1953, 88 - 112; Тучкова, 1999; Флорец, 1965, 40 - 58; Шитова, 1984;идр.).
Эти исследования показывают исследователю особенности развития традиционного жилища, его пограничность между материальным и духовным.
Безусловно, целостное и всеобъемлющее исследование комплекса жилища способствует пониманию динамики развития традиции в общем. Народная архитектура явление диалектическое, - наряду с длительным функционированием традиций в нем происходят постоянные изменения. Таким образом, исследование жилища с позиций развития общей культурной традиции и этнической истории становится необходимым условием его изучения.
В жилище отражается вся история этнической общности, что указывает на определенную лабильность рассматриваемого элемента культуры. Однако, в условиях длительного функционирования формируется определенная стереотипная модель жилища. По мнению некоторых зарубежных исследователей, рассматривая традиционное жилище, можно говорить о нем как целостной системе - «идеальной модели», которая может модифицироваться в изменяющихся условиях (Rapport, 1968, 20).
Жилище связано со множеством других феноменов культуры этноса -языком вообще, фольклором, народным знанием и обычаями (См.: Байбурин, 1983; Майков, 1877; Пименов, 1965; Петерсон, 1980; Цивьян, 1978; и др.). И исследование жилища, как культурного комплекса этнической группы, покажет историю развития этого элемента в системе многоуровневого влияния и продемонстрирует современное состояние традиции домостроительства в культуре национальной группы.
Традиционное жилище латышей и латгальцев достаточно хорошо исследовано в отечественной этнографии (См.: Берзин, 1960, 33-36; Заварина, 1968,171 -188; Крастыня, 1958, 22 с; 1960, 52 - 64; 1968, 161 - 169; Новоселов, 1911, 64 с; Седов, 1975, 276 - 301; Терентьева, 1954, 63 - 84; Шлыгина, 1997, 126 - 162; и др.). Результатами этих исследований стало выделение трех основных типов традиционного жилища Латвии: 1) жилая рига, 2) дом с теплыми сенями, 3) дом с холодными сенями и русской духовой печью (Шлыгина, 1997, 130; Чебоксаров, 1954, 31 - 32).
Жилая рига (riga) представляла собой срубную постройку, предназначенную для хозяйственных работ и жилья, то есть, она совмещала в себе различные функции. Центральным элементом, вокруг которого проходила хозяйственная и обыденная жизнь латышской семьи, была рижная печь с открытым очагом. Она представляла собой большое сооружение с размерами 1,5 X 2 м и высотой 1,5 м. Система отопления жилой риги была курной, то есть, дым выходил через топку печи. «Особенностью рижной печи была каменка «kerezi», сложенная в ее верхнем своде» (Pietkiewicz, 1967, 151). Открытый очаг размещался прямо перед печью. В горизонтальной планировке постройки печь занимала место в углу у задней стены постройки и была повернута устьем на переднюю сторону дома.
Развитие жилой риги привело к формированию ряда подтипов: а) рига с боковыми каморами, б) рига с каморами к концах, в) рига с боковыми каморами и каморами в концах постройки (Крастыня, 1958, 14). Для внутренней организации пространства жилой риги использовалась как подвижная, так и неподвижная меблировка (См.: приложение 2, рис. 76, 77).
По диагонали от печи располагался стол, вдоль стен были прилажены неподвижные лавки. Подвижная мебель была представлена табуретами, передвижными лавками, стульями, деревянными сундуками и шкафами (Приложение 2, рис. 78, 81, 92, 122 А).
Дом с теплыми сенями (istaba) был распространен в Западной Латвии. Особенностью этого жилища было наличие отопительного очага в сенях и выходом устья печи, расположенной в жилой части в сени (nams). Сени занимали центральную часть постройки, а по ее обе стороны располагались жилые помещения. Над очагом, располагавшимся в сенях, возводили каменную камеру «mantelsskurtenis» (Приложение 2, рис. 87; Шлыгина, 1997, 146 - 147).
Жилище с холодными сенями сложилось в Восточной Латвии (Латгалия) в условиях взаимодействия латышской и восточнославянской культур. Основой этого типа жилища являлся однокамерный сруб (istaba, izba) с русской печью (ceplis) (Приложение 2, рис. 49). В своем развитии это жилище развивалось посредством пристройки дополнительных однокамерных помещений, разделенных не отапливаемыми сенями (nams, cinces) (Krastina, 1968, 161 - 169; Zavarina, 1968, 171 - 188; приложение 2, рис. 50, 51). Исследования традиционного латышского и латгальского жилища выявили основные типы жилых построек на территории Латвии и способы их развития.
В конце XIX - начале XX в. в Западной Сибири оформились районы компактного расселения латышей и латгальцев. Процесс переселения безусловно сопровождался актуализацией адаптивных механизмов, которые охватывают практически все сферы культурной традиции группы этноса, оторвавшегося от основного этнического ядра.
Функционирование коммуникационной традиции латышей и латгальцев, связанной с домостроительством и усадебным комплексом (традиционность элементов)
При всем многообразии исследований поселений и жилища Латвии в научных работах не отражена важная составляющая, а именно, представления этнофоров, связанные с поселениям и жилищем. По нашему мнению, этот аспект позволяет с большей полнотой показать самобытное (этническое) и проследить механизмы формирования традиции на уровне передачи знаний и навыков, связанных как с утилитарной (рациональной), так и с иррациональной (мифологической) системами.
Полевые исследования, проведенные в 1870-х гг. Этнографическим отделом РГО и опубликованные в 1881 г. под названием «Труды этнографического отдела. Материалы по этнографии латышского племени» (1881), наблюдения начала XIX в., сделанные Ю. Новоселовым и "Латышские народные предания", опубликованные в 1962 г. позволяют сегодня нам показать, как представления о поселении и жилище отразились в фольклоре, представлениях и народных знаниях латышей.
Сама структура хозяйства, и его функционирование породило ассоциативное восприятие усадебного комплекса как достаточно самостоятельного организма и отразилась в устном народном творчестве.
В такой составляющей фольклора как поговорка, отображаются практически все стороны жизни человеческого коллектива, как социальные, так и хозяйственные (См.: Даль В.И., 1996; Снегирев, 1995). Явления фольклорной традиции, этнической общности, являются результатом рефлексии индивидов на конкретно-исторические реалии жизнедеятельности, то есть, являются «психическими» фактами, реализовавшимися в языковых конструкциях, а причинами их возникновения стали «материальные» факты.
Таким образом, фольклорная традиция и обычай, формируясь в условиях рефлексии на конкретно-исторические условия жизнедеятельности, регламентируют и поддерживают на некотором этапе развития этнической общности ее жизнедеятельность, которая в рамках достаточно обособленных в языковом отношении человеческих коллективах воспроизводится как традиция (этническая).
Практически всякое явление социальной и хозяйственной жизни латышей, проживавших в Латвии в конце XIX в., отразилось в фольклорной традиции.
Уже в конце XIX в. Ю. Новоселов отметил эту особенность, указывая на пословицу: «Спорят, точно землю собрались делить» (Новоселов, 1911, 11).
Особенности наследования, распределения имущества и землепользования латвийского домохозяйства запечатлелись в целом ряде латышских поговорок: «Мы родня по телу, а не по имуществу»; «Лес иметь - уши, поле - глаза» и др. (Труды этнографического отдела, 1881, 19). Таким образом, в фольклоре реализуются представления о структуре хозяйства, его целостности и самодостаточности.
Сравнивая эти феномены устного народного творчества с этнографическими исследованиями Л.Н. Терентьевой, Н.В. Шлыгиной, посвященными наследованию земельного надела, а именно, единонаследию на большей части территории Латвии в XIX в. (Буткявичус, 1966, 36; Народы России, 1994, 221; Терентьева, 1975, 199), мы приходим к выводу о некоем единстве (симбиозе) материального и духовного.
Отметим еще одну интересную особенность латышских поговорок и загадок конца XIX в. В них в качестве термина, обозначающего хутор, нередко используется термин - «maja» (дом) (См.: Труды этнографического отдела, 1881,73 - 74, 81 и др.). Это явление, на наш взгляд, адекватно указывает на преобладание в Латвии хуторских поселений к концу XIX в. Из всего объема полевого фольклорного материала, собранного исследователями РГО в конце XIX в. на территории Латвии, термин - «село» (cims) используется только в одном эпизоде - загадке «Велико село - ни собачьего лая, ни петушиного крика не слышно, все туда идут погостить (кладбище)» (Материалы этнографического отдела, 1881, 65). Вероятно, характер и контекст использования термина «cims», указывает на то, что село как тип поселения было достаточно редким явлением на большей территории Латвии.
Сравнительный аспект отражений однопорядковых культурных феноменов в различных сферах культурной традиции подтолкнул нас к работе с традиционными (этническими) языковыми терминами. Результаты анализа таких понятий как «хутор» и «деревня» показали, что даже за полувековой период они претерпевают изменения в национальном литературном языке.
В 1930 г. в качестве терминов, обозначающих хуторское поселение использовали - «majas», «muizina», а в 1980-х гг. - «vienseta», «lauku majas» (См.: Дравниек, 1931; Русско - латышский словарь, 1988). Это явление породило вопрос: как ведут себя устные языковые формы в рамках обособленных языковых ареалов, а затем и в полиэтничной среде с интенсивными синхронными информационными связями?
По нашему мнению, процесс развития языковых единиц в рамках замкнутых ареалов так же динамичен и находится в прямой зависимости от системы хозяйствования отдельных индивидов, составляющих культурно-языковую группу, то есть, подобный динамичный процесс развития языковых конструкций происходил и среди латышей и латгальцев на территории Западной Сибири, однако условия изменений были несколько иными.
На территории исследуемого региона сохранилась некоторая языковая специфика, сложившаяся в результате обособленного проживания латышей и латгальцев. Взаимодействие с окружающими народами способствовало оформлению билингвизма. Это обстоятельство, на наш взгляд, протекало параллельно с изменением самих форм поселений.
Иными словами, с исчезновением определенного явления как в материальной, так и в трудовой культуре происходит забывание языкового термина, а позднейшая актуализация происходит под влиянием билингвизма. При этом термин приобретает пограничную языковую форму.
«Процесс интеграции русского и латышского языков, существовавший и раньше в Сибири, еще более углубился. Заимствована лексика, связанная с природой, пищей, одеждой, постройками и домоводством» - пишет И.В. Лоткин(1996, 103).
Мы видим, что интеграционный процесс между русским языком и языком сибирских латышей происходил во многом в рамках схемы, разработанной Д. Ричардсоном и А. Кребером в первой половине XX в., главным тезисом которой являлся постулат о том, что социально-политические явления имеют существенные влияния на материальную культуру и изменения последней связаны с выходом новой социальной общности на арену со своими идеями (Виноградов, 1979, 94). Причем, первичной формой воплощения идеи здесь выступал язык, то есть, происходит прорыв языковой замкнутости с доминантой на преобладание синхронных связей, и вместе с этим происходит нарушение каналов передачи информации внутри достаточно обособленной культурно-языковой общности.
Процессы изменения языковой структуры в среде сибирских латышей и латгальцев отмечались И.В. Лоткиным. В с. Рыжково говорят «dervina» -деревня, автор отмечает наряду с процессом деформации языка изменения, происходящие в топонимике. Так, название группы хуторов «Garie hutori» (Длинные хутора) на латышском литературном языке звучит «Gari vinsetas» (Лоткин, 1996, 104). Слово «деревня» по-латышски «sadza» или «ciems», а если имеется в виду сельская местность, то «lauki». В Сибири известен только термин «ciems» (Лоткин, 1996, 106).
Однако, состав языка достаточно разнообразен и вариативен в рамках западносибирского региона, в д. Бобровка Тарского района Омской области в качестве слова «деревня» использовались термины - «deraunet» и «sadza», в качестве «хутора» - «vinsete» (МЭЭ ОмГУ. Ф. 1. Д. 136 - 1. Л. 70 об.). В д. Старый Ревель Калачинского района Омской области латыши используют в качестве термина «деревня» «sadza», «dervina», но не знают как по - латышски слово «хутор» и употребляют слово в форме адекватной русскому - «hutor» (МЭЭ ОмГУ. Ф. 1. Д. 136 - 1. Л. 41 об., 51). Латгальцы Кривошеинского района Томской области употребляют в качестве слова «хутор» лексемы - «hutors, mois», деревня - «deremna» (МЭЭ ОмГУ. Ф. 1. Д. 136 - 1. Л. 9, 10). Латгальцы д. Тимофеевки Венгеровского района Новосибирской области не знали как по -латгальски слово - «хутор», отмечая, что у них не было хуторских хозяйств (МЭЭ ОмГУ. Ф. 1. Д. 136 -1. Л. 112).
Похожие диссертации на Поселения и усадьбы латышей и латгальцев Западной Сибири конца XIX - XX в.
