Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Контекст и направления ранних исследований Гирца 21
1. Научная биография и карьера 21
2. О тенденциях развития антропологии США в 1950-е-1960-е гг 25
3. О характере ранних исследований Гирца 35
4. Исследования факторов модернизации и социальных изменений... 50
ГЛАВА II. От проблем социальных изменений к проблемам культуры 68
1. Поворот в научных ориентациях 68
2. Проблема понимания 78
3. Драматургия социального действия. Проблема текста 86
4. Культура и антропологический анализ культуры 99
5. Социология культурных форм и концепция культурных систем 111
ГЛАВА III. Интерпретативный подход Гирца к анализу культуры и его критика .. 124
ГЛАВА IV. О влиянии творчества Гирца на гуманитарные и социальные науки ... 147
Заключение 168
Библиография 177
- Научная биография и карьера
- Поворот в научных ориентациях
- Интерпретативный подход Гирца к анализу культуры и его критика
- О влиянии творчества Гирца на гуманитарные и социальные науки
Введение к работе
Настоящее диссертационное исследование представляет собой историографический анализ научного творчества Клиффорда Гирца, одного из ведущих представителей культурной антропологии США второй половины XX в. Деятельность Гирца внесла большой вклад в развитие не только культурной антропологии (этнологии, этнографии) как дисциплины, но и смежных областей знания, таких как социология, история, культурные исследования и культурология, науковедение. С научными трудами Гирца традиционно связывается так называемый интерпретативный подход к антропологическому анализу культуры, и его деятельность имеет непосредственное отношение к складыванию направления интерпретативной антропологии, оставившего заметный след в формировании антропологических исследований 1980-х—1990-х гг. не только на американском континенте, но и в ряде западноевропейских стран. Несмотря на то, что в отечественной научной и критической литературе интерес к творчеству Гирца возник уже в 1990-х гг., до сих пор сколько-нибудь полный анализ его трудов произведен не был, и по большей части научное наследие антрополога известно лишь фрагментарно. Восполнить этот пробел - задача данной работы.
Научная биография и карьера
Клиффорд Гирц (род. 1926) принадлежит к тому поколению антропологов (М. Салинс, М. Харрис, С. Тайлер, Д. Шнейдер и др.), которое провело в полевых исследованиях 1950-е гг. и заявило о себе в академической науке в 1960-х гг., т.е. как раз в то время, когда в американской антропологии наблюдается качественная смена ситуации и наступает новый этап ее развития. Именно тогда во всех областях намечаются глубокие сдвиги, которые могут быть охарактеризованы как всеобщая реакция на позитивизм. С этого момента начинается отход от работы в рамках глобальных теоретических схем (последней из которых на тот момент являлась, пожалуй, социологическая теория Толкотта Парсонса) в пользу разнообразия практических исследований. Данная тенденция и по сей день может считаться характерной для американской общественной науки. Поколение Гирца как бы разбрелось в поисках частных, независимых концепций - концепций, претендующих скорее не на обобщение, а на глубину и самокритичность в подходе к изучаемым явлениям. Это способствовало последующему разветвлению антропологии США на массу направлений. Общегуманитарные перемены, происшедшие в науке к началу 1960-х гг., выразились по крайней мере двояко. С одной стороны, реакция на позитивизм сопровождалась общим кризисом представлений, недоверием к элементарным понятиям и фактам и усилением требования перепроверки всего «априорного». С другой стороны, начался переход от исследования «непосредственно наблюдаемого» к исследованию «непосредственно не наблюдаемого». От анализа социальной структуры, ставшей классическим объектом антропологии после Бронислава Малиновского и Альфреда Рэдклифф-Брауна, теоретический интеpec смещается к изучению ментальной структуры - того, что сам Малиновский выражал в словах: «Уловить точку зрения местного жителя, его отношение к жизни, осознать его видение его мира». Характерно еще и то, что в реинтер-претации исторического материала начинает преобладать общая ориентация на лингвистические модели в общественных теориях - такова структурная лингвистика, перенесенная в основу теории Клода Леви-Строса, такова когнитивная антропология Стивена Тайлера или Уорда Гудинафа, таковы герменевтические подходы, ориентированные на историю как текст у Ганса-Георга Гада-мера или Поля Рикёра. Традиция философии и теории языка, начиная от Вильгельма фон Гумбольдта до Людвига Витгенштейна и до Пражского лингвистического кружка начинает перерабатываться и осмысляться заново. Эти перемены немаловажны, поскольку только с их учетом можно понять возникновение интерпретативного подхода Гирца, которому, по существу, мало что предшествовало в американской антропологии, но возникновение которого вместе с тем нельзя воспринимать и в качестве некоего взрыва в науке. Как относительно установившаяся система взглядов культурная «теория» (если ее можно так назвать) Гирца сложилась к началу 1970-х гг., в то время как в первую свою этнографическую экспедицию Гирц отправился в 1952 г. По сути дела, к оформлению своей концепции антрополог продвигался постепенно, в течение двадцати лет, постепенно преодолевая влияние специфической культурно-антропологической традиции, доминировавшей в США первой половины XX в., и стараясь вывести свою «frohliche Wissenschaft»1 (как иронично, по-ницшеански отозвался об антропологии Гирц во время одной из своих публичных лекций) на новые рубежи знания, осмысления и интеграции с гуманитарными и социальными науками.
Карьера Гирца как ученого была связана с рядом замечательных и в своем роде уникальных научных организаций: с ныне несуществующей Гарвардской кафедрой социальных отношений, с также несуществующей сегодня Комиссией по сравнительному изучению новых наций в Чикагском университете и с продолжающим благополучно существовать Принстонским институтом высших исследований. Гарвардская кафедра социальных отношений, на которой Гирц учился в аспирантуре и впоследствии преподавал (1950-1957), оказала определяющее воздействие на взгляды начинающего антрополога, и много лет спустя Гирц продолжал вспоминать о кафедре как об экстраординарной группе ученых. Организованная в 1946 г. по инициативе Толкотта Парсонса и Клайда Клакхона, кафедра возникла как смелый междисциплинарный эксперимент и собрала целый ряд авторитетных исследователей, недовольных косностью традиционной системы университетской науки и образования. Одухотворяющим кредо на кафедре была идея движения к общему языку во всех социальных науках. Список преподававшихся дисциплин и предметов включал в себя антропологию, этнологическую теорию, социологию, социальную психологию, клиническую психологию, статистику и др. Лекции и семинары, кроме уже названных Парсонса и Клакхона, вели Джером Брунер, Гордон Олпорт, Джордж Хоманс и другие замечательные ученые. Пример, поданный этой уникальной кафедрой, был показателен для любой общественнонаучной и гуманитарной дисциплины, но для антропологии в частности он был чрезвычайно важен тем, что впервые, в институциональном смысле, антропология оказалась высвобожденной из формальных рамок обязательного союза так называемых «четырех областей» (культурной антропологии - физической антропологии -археологии - лингвистики) и была вовлечена в сотрудничество с более широким рядом дисциплин и предметов, включавшим в себя экономику, социологию, психологию, философию и др. Концепция «четырех областей», которой американская антропология тщательно придерживалась, по сути дела, на протяжении всего XX в., принесла немало полезных результатов, но, будучи возведена в ранг практически уставного правила, она начала сдерживать развитие дисциплины уже к середине столетия. Несколько лет назад Гирц с сожалением констатировал, что даже на рубеже XXI в. многие антропологические кафедры в США по-прежнему остались замкнутыми в парадигматическом русле «четырех областей».
Десятилетие в Чикагском университете (1960-1970) для Гирца было почти таким же насыщенным с точки зрения интеллектуального сотрудничества, междисциплинарных исследований, проектов и дискуссий, как и время, проведенное на Гарвардской кафедре социальных отношений. В жизни Чикагского университета 1950-х—1960-х гг. еще явно ощущалось наследие так называемой «эры Хатчинса» - двадцатидвухлетнего периода (1929-1951) ректорства замечательного просветителя и неординарного человека Роберта Мейнарда Хатчинса. Сделавший очень много для ломки бюрократических перегородок, мешавших развитию науки и интеллектуального творчества в университете, Хатчинс всячески поощрял создание нетрадиционных структур, облегчавших не только межкафедральное и межфакультетское, но и межуниверситетское сотрудничество. Одной из таких структур стали так называемые «комиссии» -междисциплинарные исследовательские группы, собиравшиеся на несколько лет и организовывавшиеся по тематическому или проблемному принципу. Своей активной деятельностью особенно выделялись Комиссия по общественной мысли, созданная по инициативе историка-экономиста Джона Нефа, и Комиссия по идеям и методам, организованная философом Ричардом Маккионом. В конце 1950-х гг. стараниями социолога Эдварда Шилза и политолога Дэвида Аптера была создана Комиссия по сравнительному изучению новых наций.
Поворот в научных ориентациях
Во второй половине 1960-х гг. направления исследований и научных поисков Гирца начинают меняться. Начало долговременного проекта полевых этнографических исследований в Марокко и продленный контракт работы в Чикагском университете начинают отдалять антрополога от индонезийских реалий, на которых он до сих пор основывал свои аналитические модели, и от воспринятых некогда традиций Гарвардской кафедры социальных отношений, которые руководили его видением (во всяком случае, активно участвовали в формировании его видения) теоретического материала и проблемного поля исследований.
Как бы Гирц ни сторонился теоретических построений в своих ранних работах, его методы анализа и выводы начали складываться в более или менее согласованную систему - систему, которая показалась антропологу вовсе не такой согласованной при столкновении с анализом марокканских реалий. Концепции переставали работать, накатанные подходы оказывались неэффективными. В Марокко исследователя окружали «династии, племена, города и секты». В Индонезии - «дворцы, крестьяне, порты и иерархии». «Они не складывались в цветные многоугольники калейдоскопа»1. Иным был весь культурно-исторический контекст. «Марокко было колонией французов и испанцев на протяжении 40 лет; Индонезия - колонией голландцев на протяжении 350 лет. В Марокко жарко и сухо... в Индонезии - тепло и влажно... В Индонезии есть нефть, которой нет в Марокко. В Марокко есть фосфаты, которых нет в Индо незии. С одной стороны - пшеница, оливки, апельсины и шерсть; с другой -рис, сахар, кофе и каучук. С одной стороны - паранджа; с другой - саронг. С одной стороны - культ лошадей; с другой - культ танцев». И это при всем том, что, с формальной точки зрения, и антрополог, и экономист мог найти массу сходств между двумя странами: «Обе мусульманские: Марокко почти всецело, Индонезия - в большинстве своем... В обеих... почти одинаковая продолжительность жизни, структура производства, индекс роста населения, пропорция социального долга, уровень инфляции, отношение экспортной прибыли к ВВП и уровень обеспечения калорий на душу населения... Обе уже 25 лет движутся в направлении того, что в Мировом банке... осторожно называют "развивающимися странами с уровнем дохода ниже среднего"»2.
Гирц очень хорошо осознал опасности злоупотребления формальными экономическими методами при анализе социальной сферы и культуры за время своего продолжительного сотрудничества с экономистами, вовлеченными в проект исследования модернизации и социальных изменений в Индонезии. Не переставая считать полезным качественный экономический подход в антропологии3, Гирц стал скептически относиться к привлечению формальных показателей для объяснения социальных и особенно культурных процессов. Последний аспект - культура, логика ее развития, критерии сравнения культурных особенностей - начал все больше интересовать Гирца как ученого. Интерес к тому, что ранее проходило центральной линией через боасовскую традицию антропологических исследований, все более и более очевидно присутствует в работах Гирца, написанных в период, начинающийся со второй половины 1960-х гг. Этот интерес нельзя считать «неожиданным». Он был заложен в антропологе еще во время его аспирантских занятий на Гарвардской кафедре социальных отношений. Руководство Толкотта Парсонса и Клайда Клакхона обеспечило кафедре научные позиции, одинаково опиравшиеся как на социологические традиции, так и на культурно-антропологические традиции. В конце 1940-х - начале 1950-х гг. Клакхон активно сотрудничал с Крёбером в вопросах теоретического исследования феномена культуры. Известный компендиум «Культура»4, вышедший под редакцией обоих антропологов в 1952 г., явился, в частности, результатом долгих дискуссий, во многих из которых участвовал и Гирц. Таким образом, интерес Гирца к исследованию феномена культуры оказался лишь «отложенным» по той причине, что участие в долговременном проекте изучения модернизации потребовало сместить акцент внимания на другие аспекты того, что по сути являлось общим проблемным полем исследований.
В середине 1960-х гг., глядя в ретроспективе на тенденции и результаты антропологических исследований 1950-х гг., Гирц констатировал: «Большая часть последних теоретических исследований общества оказалась сосредоточенной на попытке выделить и определить два важнейших аналитических понятия - культуры и социальной структуры... Вряд ли можно сомневаться, что из этих двух сторон предпринятого исследования именно культура оказалась менее податливой и до сих пор остается менее изученной» .
Эта нерешенность вопроса с культурой определит магистральное направление развития исследовательской программы Гирца как антрополога вплоть до начала 1980-х гг. В большинстве его работ будет подниматься вопрос о том, что такое культура, как подходить к ее изучению и как сделать ее анализ наиболее эффективным и плодотворным.
Интерпретативный подход Гирца к анализу культуры и его критика
Выражение «интерпретативный подход», как можно заметить даже из сжатого экскурса в работы Гирца, на первый взгляд, не очень легко соотнести с тем множеством положений, которые антрополог наметил и развил в своих трудах. Это действительно так. Почему же все-таки за подходом Гирца к антропологическому анализу закрепилось название «интерпретативный»? Ответ на данный вопрос выходит за рамки, собственно, антропологической (или этнографической) дисциплины, и мы рассмотрим его подробнее в следующей главе, рассуждая о месте методологических постулатов Гирца в более широкой науковедческой сфере и о влиянии, которое работы Гирца оказали на разные гуманитарные и общественнонаучные дисциплины. «Интерпретативность», в понимании Гирца, не есть характеристика отдельно взятого антропологического анализа - это характеристика общего подхода к научному познанию. Какой бы частный инструментарий (одной дисциплины или другой) ученый ни использовал, он применяет субъективные методы, обусловленные состоянием его дисциплины, его личного сознания, так же как и состоянием культурного сознания его общества и состоянием культурного сознания времени. Ученый всегда интерпретирует факты - он не является собирателем фактов (понятие, имевшее широкое хождение в тот период или в тех парадигмах, которые мы называем позитивистскими). В антропологии, этнологии, этнографии идея, что ученый в поле собирает факты подобно тому, как геолог или ботаник собирает образцы, была выражена достаточно сильно и достаточно долго. Эта идея часто являлась причиной последующего максимализма и абсолютизма теоретических выводов, которых любой ученый, внимательно осмысливающий процесс собственной работы с фактами, должен сторониться. Рефлексия на то, что научный процесс фундаментально интерпретативен, - по мнению Гирца, первый шаг на пути к объективности. Гуманитарий или обществовед, как говорил еще Крёбер, должен всегда осознавать, что «никакая концептуализация истории или культуры не является абсолютной или окончательной, что она естественно имеет несколько большую или меньшую ценность и что... никакая интерпретация не может надеяться остаться навсегда неизменной»1. В этих словах сегодня, казалось бы, нет ничего необычного. И тем не менее, когда начинают бушевать научные страсти или дебаты, они нередко загоняются в угол, как это было в американской антропологии в 1960-е гг.
Термин «интерпретация», занимавший важное место в исследовательских положениях Гирца, конечно, оказал и свое положительное, и свое отрицательное влияние на характер той критики, которая высказывалась в адрес Гирца в 1970-Х-1980-х гг. Многие критики, в частности, сосредоточивали свое внимание лишь на том, чтобы отыскать некие «интерпретирующие» или «рефлексирующие» механизмы в теоретической схеме антрополога, игнорируя его практические исследования. Многие довольно грубо сводили понятие «интерпретация» к герменевтической интерпретации текста, сосредоточиваясь исключительно на критике «текстовой» модели анализа культуры у Гирца. Общий поток критики был чрезвычайно разнообразен; и, хотя многое из высказанного в ней сегодня вряд ли заслуживает серьезного внимания, все же необходимо остановиться на некоторых из основных направлений, по которым эта критика велась.
Пожалуй, главной оппозиционной стороной вплоть до середины 1980-х гг. оставались последователи и сторонники так называемого «культурно-материалистического» направления, связываемого преимущественно с деятельностью Марвина Харриса, который противопоставил свой девиз: «эмпирическая наука... является основанием культурно-материалистического способа познания»2 всем антропологическим направлениям, которые он считал идеалистическими. Не совсем ясно, в чем этот девиз противоречил исследовательским принципам Гирца, но, тем не менее, «культурные материалисты» твердо стояли на той точке зрения, что понятие об «интерпретативности» вносит в эмпирическую науку вредную струю фантазий. К схожей точке зрения примыкали и сторонники марксистского направления в антропологии США (Т. Гибсон, Д. Фридмен и др.). Не следует, конечно, понимать, что борьба двух «лагерей», - «материалистов» и «символистов», - которая имела существенное значение в 1960-х гг., продолжается и по сей день. Прежние «символисты», прежние «материалисты», прежние «экологи» давно разъединились и разошлись на массу частных направлений. Некоторые из ученых довольно радикально поменяли свои взгляды и ориентации. Например, Маршалл Салинс, которого в отечественной историографии долгое время продолжали считать «эволюционистом» и «экологом», еще в 1970-х гг. сблизился с тем, что можно (правда, с долей условности) назвать символизмом и структурализмом, и некоторое время развивал свою собственную версию так называемой теории структурного действия. И все же, в силу дисциплинарной инерции, остатки противостояния 1960-х гг. продолжали играть существенную роль в антропологических спорах и дискуссиях вплоть до конца 1980-х гг. Порой это приводило к искренне странным результатам. Харрис, который, несомненно, до конца его жизни являлся главной консолидирующей силой сторонников «культурного материализма», - прекрасный ученый, давший антропологии массу глубоких исследований, - продолжал вполне в позитивистском духе отстаивать некую «чистую» науку о культуре, защищая ее от вредного влияния «психологизма» или «символизма». Уместно будет привести характерную цитату, фундаментальным образом суммирующую суть подхода Харриса к антропологическому анализу культуры: «С одной стороны, существует активность различного рода, которая определяет поток человеческого поведения: все движения тела и экологические эффекты, производимые такими движениями...
О влиянии творчества Гирца на гуманитарные и социальные науки
Сегодня в пространстве американской (и не только американской) гуманитарной и общественно-научной мысли Клиффорд Гирц хорошо известен не просто как антрополог, но и как исследователь и автор, в творчестве которого начала растворяться грань между академической этнографией и социальной критикой, грань между приемами антропологического и литературоведческого исследования, грань между методами социологического и исторического анализа, грань между Naturwissenschaften и Geisteswissenschaften. В его творчестве оказалось растворено слишком много граней - многие не могут ему простить этого до сих пор. Мы живем, как замечал Гирц в начале 1980-х гг., в странный, параноидальный момент времени, когда «провинции мысли» тщательно оберегаются и когда идеалы аттестационных комиссий («сегодня у нас все области знания имеют свои названия») в высшей мере вступают в противоречие не только с характером гуманитарных исследований, но и с сущностью научного познания вообще1.
Данное противоречие, которое в академическом мире Гирца все же стало быстрыми шагами уходить в прошлое в результате активных творческих поисков и институциональных сдвигов в последние два десятилетия XX в., до сих пор болезненно известно российскому гуманитарию. В связи с этим, конечно же, нельзя не приветствовать растущее число русскоязычных переводов творческого наследия тех авторов, чьи труды подготавливали интеллектуальную почву для критического переосмысления взаимоотношений между тем, что принято называть научными дисциплинами. Гирц принадлежит к кругу таких авторов, и недавний перевод «Интерпретации культур», хотя и запоздавший по устоявшейся у нас доброй традиции на 30 лет, наверное, можно все-таки считать пришедшимся «к месту».
По некоторой исторической иронии, своевременным его делает и то, что мир, над которым размышлял Гирц, - мир рубежа 1960-x-l970-х гг., уставший от социальной и политической дискриминации и требовавший установления либерального межкультурного диалога, - слишком отчетливо напоминает мир, в котором мы сегодня находимся.
Интеллектуальный пафос произведений Гирца таков, что в них стремление к выработке антропологической концепции культуры, стремление к привнесению диалогических начал в гуманитарную и общественно-научную практику и стремление к интеграции знания о культуре в некое единое исследовательское пространство являются звеньями одной и той же цепи. Это - характерные составные части так называемой «нео-боасовской» линии в развитии американской культурно-антропологической традиции; линии, по которой творческий импульс, заданный Гирцем и рядом других ученых его круга, успешно передался через направление интерпретативной антропологии (связываемое, кроме Гирца, с деятельностью таких исследователей, как Мишель и Ренато Розальдо, Джордж Маркус, Джеймс Клиффорд, Джеймс Бун, Пол Раби-ноу и др.) в более широкую сферу общественно-научных и особенно гуманитарных сфер знания.
В самом деле, в атмосфере американского академического сообщества 1970-х гг., поляризованного спорами «материалистов», «символистов» и «структуралистов» и ушедшего в депрессию в результате потрясений Уотер-гейта, Вьетнама и того, что воспринималось как идеологическое поражение левых сил в конфликте интеллигенции и власти конца 1960-х гг., - в этой атмосфере творчество Гирца оказалось своего рода катализатором восстановления диалога между учеными и дисциплинами. Историк Рональд Уолтере отмечал, что исследовательский подход, развитый Гирцем, в то время более эффективно, чем любой другой, был способен «пронизывать методологические, национальные и временные рамки, обычно разделяющие [гуманитарную] про фессию», и констатировал, что «чтение работ Гирца - одно из немногих занятий, разделяемых теми учеными, которые редко читают друг друга»2.
Однако, в более общем смысле, существенный сдвиг в (меж)дисциплинарных взаимоотношениях, в который внес очень весомый вклад Гирц, состоял в том, что в 1970-х гг., в результате появления целого ряда новаторских работ (таких антропологов, как Клиффорд Гирц и Виктор Тэрнер в США, Эдвард Эванс-Причард и Джек Гуди в Англии, Клод Леви-Строс во Франции), антропология впервые сделалась по-настоящему привлекательной для гуманитарных наук. Дело в том, что в западной традиции, в отличие от российской/советской, антропологическая наука - будь то американская культурная антропология, британская социальная антропология или французская этнология - двигалась на протяжении последних полутора веков по очень специфической институциональной траектории. Место этой науки долгое время представлялось находящимся в среде естественных наук (что характерно про-ступало в таких названиях книг, как «Естественная наука об обществе» ); затем, в результате теоретического воздействия работ Эмиля Дюркгейма и его учеников во Франции, деятельности структурно-функциональной школы Бронислава Малиновского и Альфреда Рэдклифф-Брауна в Англии и исследований в рамках направления «культура-и-личность» в США, это место так же надолго закрепилось в среде социальных, или общественных, наук. Лишь в последнее двадцатилетие XX в. предметная сфера антропологии (а в американской антропологии - и сама идея культуры как таковая) была, как иронично выразился американский лингвист и антрополог Стивен Тайлер, «каннибализована гуманитарными науками»4.
Творчество Гирца, в этом контексте, было важно прежде всего тем, что оно внесло свежую струю Geisteswissenschaften в американскую науку о культуре, которая в оптимистичном климате послевоенной модернизационной эйфории 1950-x-l 960-х гг. все чаще стала позиционировать себя как нечто среднее между классической Naturwissenschaft (о «старом добром» месте стали все больше вспоминать представители эволюционистских, экологических и материалистических течений) и классической прогностической социальной наукой контовского типа (в чем, в частности, сказывалось влияние макросоциологиче-ских построений Толкотта Парсонса). Как и Франц Боас в начале XX в., Гирц сделал многое для того, чтобы перевести антропологию с позитивистско-натуралистического на культурно-исторический фундамент. И если в свое время Боас уже успел прочно связать культурную антропологию с гуманитарными разделами знания тем, что повернул ее навстречу языку и лингвистике (традиция, которая протянулась к Боасу, как немецкому эмигранту, от Вильгельма фон Гумбольдта и передалась Гирцу, в частности, через наследие Эдварда Сепира, одного из наиболее ярких представителей школы Боаса), то Гирц смог успешно повернуть ее навстречу новому ряду дисциплин: истории, литературоведению, философии.
