Содержание к диссертации
Введение
1 Степень изученности календарных обычаев и обрядов восточнославянских народов Западной Сибири. Структурно-содержательная характеристика календарно-обрядовых комплексов 24
2 Этнографические, конфессионально-этнографические и территориально этнографические группы: проблемы идентификации и методов исследования... 51
2.1 Типы микроэтнических общностей, проблемы идентификации и методов исследования 51
2.2 Характеристика этнографических, конфессионально-этнографических и территориально-этнографических групп 58
3 Зимние обычаи и обряды новогодья 92
4 Обычаи и обряды конца зимы и начала весны 155
5 Обычаи переходного периода от весны к лету. Летние обычаи и обряды . 199
6 Обычаи и обряды перехода отлета к осени и осеннего периодов 289
7 Традиционная календарная обрядность восточнославянских народов в Приобье, Барабе, Кулунде: модели этнокультурного взаимодействия и трансформации 306
7.1 Модели этнокультурного взаимодействия восточнославянских народов в Приобье, Барабе, Кулунде 306
7.2 Трансформации календарных обычаев и обрядов старожильческого населения в Приобье, Барабе и Кулунде 315
7.3 Особенности календарных обычаев и обрядов старожилов Приобья, Барабы и Кулунды на фоне сибирской обрядности 322
Заключение 326
Сокращения 343
Литература и неопубликованные источники 345
Приложения
- Степень изученности календарных обычаев и обрядов восточнославянских народов Западной Сибири. Структурно-содержательная характеристика календарно-обрядовых комплексов
- Типы микроэтнических общностей, проблемы идентификации и методов исследования
- Характеристика этнографических, конфессионально-этнографических и территориально-этнографических групп
- Зимние обычаи и обряды новогодья
Введение к работе
Актуальность диссертационного исследования. Современная этнография нуждается в глубоком анализе исторического движения этнических традиций в пространстве и во времени. Среди многих задач, стоящих перед отечественной этнографией, безусловно, важной является проблема исследования культурно-бытовых особенностей региональных этнических подразделений разного уровня на вновь осваиваемых территориях, а также протекавших при этом процессов этнокультурного взаимодействия. В данном ракурсе диссертационная работа органично вписывается в проблему изучения сибирского этапа этнический истории восточнославянских народов, которая представляет собой историю этнографических групп, сформировавшихся на местах прежнего или нового проживания.
Переживаемая нами эпоха рубежа XX и XXI столетий, с одной стороны, характеризуется появлением новых историко-культурных общностей за счет протекающих процессов трансмиграций, метисации, с другой - ростом этнического самосознания, возрождением давно сложившихся этнографических (в данном контексте синонимичных этнокультурным) групп, в их числе обладающих сознанием своей обособленности (субэтносов) [1, С. 49; 2, С. 55-57]. Мнения многих ученых сходятся в том, что современная этнография/этнология оказалась не готова к наблюдаемому сегодня у народов повышенному вниманию к своему происхождению и традиционной культуре, известному в мире как «взрыв этничности» [3, Р. 371-387], «новый трайбализм» [2, С. 37, 57]. Теории об исчезновении культурных различий под влиянием «современности», процессов глобализации, как показало время, а также «живые исторические культуры», оказались не состоятельны, не сбылись предсказания об ослаблении этнического сознания (Gellner Е., 1983; об этом: Комарофф Д., 1994) [2, 4]. В достаточно «спокойной» в смысле межнациональных взаимодействий Западной Сибири этот «взрыв» среди сельского населения восточных славян проявляется в актуализации традиций духовной культуры, обычаев и обрядов земледельческого календаря, чему не могла не способствовать достаточно высокая степень их сохранности в 1920-х гг. Интерес к такому проявлению традиционной духовной культуры как календарная обрядность обусловлен тем, что она, по мнению автора, наиболее полно отражает мировоззренческие особенности хронологически разных уровней существования этноса, межкультурные взаимодействия и взаимовлияния.
Степень изученности проблемы. Многоаспектность проблем трансформаций и межкультурных взаимодействий применительно к восточнославянским народам исследуемых районов Западной Сибири предопределила многообразие научных теорий, задействованных в данном исследовании. Концептуальные подходы к исследованию межкультурных и межэтнических взаимодействий применительно к Европейской России, странам зарубежной Европы рассматривались в работах ученых: коллектива авторов «Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы» (1973-1983), этнографов - Л.Н. Чижиковой (1988), С.А. Арутюнова (1989), СИ. Дмитриевой (1988, 1993), специалистов в области этносоциологии - Л.М. Дробижевой (1989), С.Г. Ларченко (1991), С.Н. Еремина (1991, 2003), Ю.В. Попкова (2003), В.А. Кузьмина (2000), Е.А. Ерохиной (2000). Вопросы формирования многоуровневых этнических общностей, типологии и современного понимания их природы, культуры поднимались в трудах С.А. Токарева (1964, 1980), Н.Н. и И.А. Чебоксаровых (1967, 1985), Э.С. Маркаряна (1969), П.И. Пучкова (1973), В.И. Козлова (1979, 2003), Я.В. Чеснова (1979), Ю.В. Бромлея (1983, 1987), М.В. Крюкова (1986), СВ. Чешко (1988, 1994), В.А. Тишкова (1997, 2001), М.Н. Губогло (1989), СЕ. Рыбакова (2000, 2001, 2003). Современные взгляды на проблему этнической идентичности и ее роли в существовании этноса представлены в исследованиях ученых И.Ю. Заринова, СЕ. Рыбакова, В.А. Тишкова, СВ. Чешко, Л.А. Чвырь, специалистов в области этнопсихологии - Е.П. Белинской, В.П. Левкович, Т.Г. Стефаненко, а также представителей европейской научной школы - J. Frykman, М. Harbsmeier, U. Kockel, К. Roth, A. D. Smith, J. М. Wise и др.). Основы изучения природы ритуала, его структуры и функций, а также проблемы взаимоотношений «фольклора и этнографической действительности» заложили такие авторы, как: В.Я. Пропп (1963, 1995), В.В. Иванов, В.Н. Топоров (1974), В.И. Еремина (1991), А.К.Байбурин (1984, 1991), Н.И. Толстой (1982, 1985), Б.Н. Путилов (1984, 2003), К.В. Чистов (1986) и др. Теоретической основой данной работы послужили фундаментальные труды по этнографии и фольклористике отечественных ученых, в которых рассматривается место славянской обрядности в европейской традиции, намечаются подходы к исследованию межкультурных взаимодействий между славянскими и другими народами: Е.В. Аничкова (1903, 1914), Д.К. Зеленина (1927, переиздана в 1991), П.Г. Богатырева (1971), В.К. Соколовой (1979), Л.Н. Виноградовой (1982). Из зарубежных ученых подобной проблематикой занимались: V. Feglova (1976), B.G. Mykytiuk (1979), J.-C. Roberty (1980/1981), N. Stange-Zhirvova (1980/1981).
Период последней трети XX в. отмечен заметным повышением качества и количества исследований, появлением как трудов теоретического плана, так и региональных, в которых рассматриваются рассеянные и компактные группы восточнославянских народов: Л.М. Сабуровой, 1967; Р.В. Каменецкой, 1977; О.А. Терновской, 1977; Ф.Ф. Болонева, 1978, 1985; М.А. Лобанова, 1984; Н.А. Новоселовой, 1984; СИ. Дмитриевой, 1988; В.А. Зверева, 1993, 2003; коллектива авторов монографии «Полесье», 1988; В.И. Дынина, 1994, 1999; Ю.В. Аргудяевой, 2000; И.В. Власовой, 2001; Л.А. Тульцевой, 1997, 2001; Н.А. Томилова, 2001; Д.Г. Коровушкина, 2004 и др.). Эти работы имеют большое значение для заявленного исследования в плане осуществления полноценного сравнительно-этнографического анализа календарной обрядности с привлечением данных по различным районам Европейской России и сопредельных сибирских, дальневосточных регионов.
В печатных изданиях и архивных собраниях практически нет сведений о календарной обрядности изучаемой территории юга Западной Сибири, а именно: Барабы, Кулунды, Приобья, Васюганья и Причумышья, причиной чего является отсутствие здесь проведения каких-либо целенаправленных этнографических исследований. Публиковавшиеся описания П.А. Шалабанова 1848 г. [5, С. 257], Н.С.
Щукина 1865-1867 гг. [6, С. 164], И. Дрыгаса 1913 г. [7, С. 272], не публиковавшиеся -рукописи краеведов местных архивов П.М. Богатыревой [8], М.Д. Ощепкова [9], П.Ф. Пирожкова [10], В.Н. Свириденко [11] и некоторых других - включают краткий материал только по одному селу или нескольким отдельно взятым деревням. В целом календарные обычаи и обряды Западной Сибири фиксировались и исследовались учеными, этнографами и историками довольно отдаленных от изучаемых территорий мест: М.М. Громыко (1975, 1985, 1991), Н.А. Миненко (1983, 1989); в 1990-2000-х гг. этнографическая литература соответствующей тематики пополнилась трудами В.А. Липинской (1989, 1996), В.М. Кимеева (1997), Л.А. Скрябиной (1997), Е.Ф. Фурсовой (1994, 2002, 2003), Т.Н. Золотовой (2000, 2002), П.Е. Бардиной (2003), Г.В. Любимовой (2002, 2004) и других, а также статьями молодых этнографов, краеведов Алтая (М.В. Дубровской, О.С. Щербаковой, Л.А. Явновой), Новосибирска (О.В. Голубковой), Омска (Е.М. Ефремовой, А.А. Новоселовой), основными источниками для которых послужили полевые материалы авторов.
Анализ степени разработанности проблемы показал, что по теме диссертации в имеющейся научной литературе нет работ, раскрывающих принципы межкультурных взаимодействий и трансформаций в среде восточнославянских народов на вновь осваиваемых территориях Сибири, где русские, белорусы и украинцы уже со второй половины XIX - начала XX в. проживают как плотными массивами, так и точечными вкраплениями. До настоящего времени остаются неизученными вопросы особенностей бытования традиционной культуры в среде контактирующих близкородственных восточнославянских народов при освоении новых территорий проживания, складывающихся при этом моделей (вариантов) этнокультурного взаимодействия, направленности и содержания трансформаций перенесенных с прародины традиций.
Актуальность, теоретическая, методологическая значимость поставленных проблем, необходимость критического переосмысления типологии микроэтнических подразделений этносов, критериев, согласно которым каждая этнографическая группа идентифицирует и сохраняет себя, а также направленность этнических и этнокультурных процессов в условиях нового пространства предопределили выбор темы, цель и задачи диссертационного исследования.
Целью данной работы является разработка основ концепции исторического движения этнических традиций и выяснение моделей (вариантов) этнокультурного взаимодействия на материале календарных обычаев и обрядов близкородственных общностей: крупного массива - русских, малых - белорусов и украинцев в Западной Сибири.
Поставленные цели обусловили необходимость решения следующих задач:
- апробировать авторские методики сравнительного полевого исследования (СПИ), сопоставления/интеграции этнографических и архивных источников (ИАЭИ);
- уточнить природу и свойства таксономически низких подразделений этносов (микрообщностей), критериев их идентификации, границ разделения «себя» и «чужих»;
- изучить старожильческое и переселенческое население Приобья, Барабы и Кулунды, ввести новые понятия его структурных подразделений: наряду с этнографическими, конфессионально-этнографическими группами - территориально-этнографические группы русского, украинского, белорусского народов;
- исследовать бытование календарных обычаев и обрядов («ковровое обследование») старожилов и переселенцев Приобья, Барабы и Кулунды; выявить особенности форм календарной обрядности русского старожильческого и переселенческого населения в зависимости от мест проживания в исследуемых районах;
- проследить этнокультурные взаимовлияния различных общностей/групп старожилов и российских переселенцев первой трети XX в. - русских, белорусов и украинцев Приобья, Барабы и Кулунды; обосновать введение в научный оборот малоисследованного вида этнических процессов — «культурной интерференции» - как основного в условиях совместного проживания трех восточнославянских народов в Западной Сибири;
- выявить сходство и различие обрядовых комплексов старожилов и переселенцев исследуемых районов Западной Сибири с календарной обрядностью русских
Европейской России, а также украинцами и белорусами мест выхода; рассмотреть вопрос о соотношении старожильческих обычаев и обрядов с аналогичными традициями старожильческого населения соседних сопредельных территорий Сибири.
Территориальные рамки. Исследование микрообщностей восточнославянского происхождения проводилось в довольно различных по физико-географическим характеристикам районах Барабы, Верхнего Приобья, Кулунды, Васюганья, Причумышья, что территориально совпадет с историческими границами центральной части Томской губернии начала XX в. (прил. Т.1), где восточнославянские народы составляли более 80% населения [12, С. 223]. С 1921 г. указанные территории полностью или частично входили в Новониколаевскую губернию, с 1925 г. - в Новосибирский, Барабинский, Барнаульский, Каменский, Славгородский округа Сибирского края, с 1930 г. - в Западно-Сибирский край, а затем, с 1937 г., в Новосибирскую, Кемеровскую области, Алтайский край.
Полевыми исследованиями охвачены, таким образом, как «глубинные», изолированные районы (болотистое Васюганье, таежное Присалаирье), так и районы, где проходил Московский тракт, то есть районы наибольшего оживления социальной и экономической жизни края [13, С. 132-133].
Хронологические рамки первой трети XX в. выбраны в качестве временного среза по объективным причинам: с одной стороны, к этому времени приехала в Сибирь основная масса переселенцев из европейских губерний России; с другой стороны, интерес к периоду 1900-1920-х гг. обусловлен тем, что это были последние годы существования еще в достаточно полном виде традиционных форм крестьянской (не колхозной) культуры, несмотря на прошедшие революции, Первую мировую и Гражданскую войны, смену государственного устройства России. Сибиряки, очевидцы тех событий, в многочисленных интервью гранью коренных преобразований уклада деревенской жизни называют не 1917 г., а 1930-й г.
В данной диссертации объектом исследования являются восточнославянские народы в Западной Сибири первой трети XX в. и их традиционные формы календарной обрядности при всей совокупности протекавших при этом процессов межкультурного взаимодействия.
Предмет исследования - межкультурные взаимовлияния, а также закономерности, тенденции, трансформации проявлявшиеся в сфере календарных обычаев и обрядов близкородственных этносов: русских, украинцев и белорусов.
Общей методологической базой исследования является диалектический метод познания, позволяющий оценить диалектику общего и особенного, формы и содержания, общенационального и регионального. Автор опирается на достигнутый в настоящее время уровень научного знания с учетом выдвинутых по данным проблемам точек зрения. В основу работы легли следующие методологические принципы организации исследования:
• Принцип объективности подхода к прошлому исходит из исторической реальности того или иного исторического факта, который «нельзя вырывать из окружающей обстановки его существования», необходимости «помещать наши знания о прошлом в современный им контекст» [14, С. 18, 20]. В методологической литературе введено понятие исторического контекста, позволяющего рассматривать явление с учетом сопутствующих исторических условий.
Для любого исследования актуальной представляется проблема адекватности восприятия этнографом, продуктом своего времени и своей культуры, иной культуры другого времени и нередко пространственного расположения. Не секрет, что серьезная ошибка может закрасться в толкование этнических традиций только из-за того, что исследователь не имеет возможности «вжиться» в среду, и, как следствие этого стереотипы современной ментальности накладываются на ценностные представления людей прошлого. Все эти тонкие методологические моменты принимались автором во внимание во время сбора первичного материала.
• Принцип историзма, а именно: восприятия явления в его развитии от прошлого к настоящему с перспективой в будущее, а также во взаимосвязи с другими явлениями. Каждый факт должен быть включен в общий поток исторических событий, то есть изучаться в динамике, «с выделением основных этапов, периодов и генеральных тенденций развития» [15, С. 10]. Автор исходит из понимания того, что любое явление нашей культуры, в том числе религиозные представления и верования, особенности поведения, традиционные обряды и т.д. являются результатом процессов, происходивших в прошлом и имеющих, соответственно, более ранние прообразы. Собственно определение этих «прообразов» до сих пор является весьма большой проблемой в силу отсутствия достаточной фактологической базы, бездоказательности многих известных гипотез. В известной работе Е.В. Аничкова «Весенняя обрядовая песня на западе и у славян» исследователь, на наш взгляд, справедливо предостерегал от увлечения «славянским Олимпом», призывая изучать живую, сохранившуюся в народе, обрядность [16, С. 39].
• Реальная научная практика требует комплексного использования описательного (идеографического) и объяснительного подходов, что продиктовано, с одной стороны, особенностями этнографических источников в виде дневников, писем, записей интервью, видеорядов, с другой стороны, важностью обобщений для раскрытия сущности явления. Нельзя устраняться от интерпретации этнографических фактов, попытки чего привели бы к устранению автором своего собственного профессионального знания [17, С. 3]. При этом, чтобы не впасть в положение создателя «красивой теории, которую испортит один гадкий фактик», необходимо располагать описанием как можно большего числа этнографических реалий, с одной стороны, и принимать во внимание все разнообразие теорий, гипотез и «народных интерпретаций», с другой. В публикациях последних лет, что, возможно, обусловлено общемировым «кризисом гуманитарных знаний», исследователи озабочены проблемами «аутентичности понимания людей другого возраста, пола, профессии». «Не является ли процесс написания этнографического текста переводом увиденных уникальностей на язык универсалий?» - этот и другие методологические вопросы поднимаются и обсуждаются многими авторами [18, С. 3-13]. Действительно, недостаток метода наблюдений в том, что фиксируемый материал представляет собой современный факт или хронологически отдаленную копию когда-то существовавших «вживе» традиций. Представляется логичным устранение случайных фактов проведением перепроверки информации, повторением наблюдения некоторое время спустя (полгода, год, через несколько лет и т.д.) с охватом как можно большего количества информаторов. По этой причине наблюдения и фиксация материала осуществлялись на изучаемой территории через определенные временные промежутки (Рождественско-новогодние в 1993, 1994, 2000, 2001 гг., Пасха в 1991, 1993, 1994 и т.д.) и с привлечением значительного количества информаторов - людей, не сомневающихся в своем русском, украинском, белорусском происхождении. Общее количество информаторов, с которыми приходилось работать за более чем 25-й стаж полевой работы, составило более 500.
• Современный этнопсихологический подход значительно расширил содержательную часть предмета этнографии, позволил поднять столь актуальную для исследования тему, как осознание этнической, культурной, конфессиональной идентификации различными этнографическими и конфессионально-этнографическими группами. Под этнической identity, которая на русский язык переводится как идентичность, понимается этническое самосознание, самобытность, ощущение принадлежности к определенной группе, ощущение различий с другими и пр. Нами признается множественность и не взаимно исключающая природа этнической идентичности [19, С. 229-233; 20, С. 136; 21, С. 29-30].
• Автор осознает факт невозможности восприятия объекта истории эмпирически и проверки выводов (в отличие от естественных наук), в соответствии с чем познание в этнографической науке носит реконструктивный характер. Специфика исторической реконструкции заключается в том, что она субъективирована не только на исследовательском уровне ученым-этнографом, но и на уровне источников их создателями, в случае полевой работы - информаторами [22, С. 45].
Методы исследования этнографического материала на теоретическом уровне. Использованы общетеоретические методы научного познания: анализ и синтез, дедукция и индукция, описание, сравнение. Основным методическим требованием является то, что теоретические выводы не должны противоречить данным собранных полевых источников. Для осуществления сравнительно-исторического анализа привлечены данные трехтомника «Описаний рукописей Ученого архива» Д.К. Зеленина, работы российских этнографов XIX - XX вв. Безусловно, востребованными оказались материалы, характеризующие этнографический состав населения отдельных населенных пунктов Барнаульского, Томского и Каннского уездов Томской губернии конца XIX - начала XX в. («Хозяйственно-статистическое описание Алтайского горного округа» Н.А. Ваганова; Анкеты сельскохозяйственных переписей 1916-1917 гг., ЦХАФ АК; «Материалы по исследованию мест водворения переселенцев» С.П.Швецова).
Современное этнографическое исследование немыслимо без применения количественных методов, поскольку именно тщательно подобранные и проанализированные «числовые» выражения подтверждают правильность тех или иных наблюдений, предположений, дают возможность представить процентный состав жителей и т.п. (диагностированы и представлены в виде диаграмм данные анкет «Всероссийских сельскохозяйственных, земельных и городских переписей», «Список населенных мест Сибирского края»).
В данном исследовании использовался также метод «генеалогических хронологий» для определения национальности информаторов, а также их принадлежности к определенным этнографическим, конфессионально-этнографическим группам [23; 24]. Автор придерживалась принципа компонентного анализа культуры [25, 26, 27]. Частный вариант реконструкции методом пережитков, предложенный Э. Тайлором, позволяет делать ретроспективные построения, столь необходимые для воссоздания картины мира, ранних форм духовной и материальной культуры. Автор разделяет точку зрения, согласно которой «реконструкция лишь тогда убедительна, когда она находит подтверждения в поздней традиции, зафиксированной реальными записями» [28, С. 53-55].
В работе привлечен также метод картографирования, поскольку собранный материал можно представить не только в виде текста, таблиц, диаграмм, но и показать географическую распространенность на изученной территории тех или иных этнографических, конфессионально-этнографических групп (прил. Т.2), элементов календарных обычаев и обрядов.
Методы эмпирического исследования этнографического материала. У этнографии есть свой метод исследования, которого нет у других наук, -непосредственные полевые наблюдения. По меткому выражению СВ. Чешко, «опора на полевые исследования остается специфической и родовой чертой» нашей науки [29, С. 23]. Как показали участники дискуссии, развернувшейся на страницах журнала «Советская этнография» в 1985-1986 г. цель этнографа-полевика состоит в том, чтобы собрать как можно более исчерпывающий материал широкого диапазона, сколько бы узкой не была проблема, которую он разрабатывает [30, С. 60].
Особенностью данной работы является то, что группы восточных славян Западной Сибири изучались практически непрерывно так называемым лонгвитюдным методом начиная с 1977 - 1978 гг. по 2000-2003 гг., что соответствует современному методу «многолетнего интенсивного полевого наблюдения в ограниченной области» с привлечением письменных свидетельств [31, С. 19]. Это позволило в ходе полевых работ не получать поспешные и случайные материалы и, соответственно, сделать более аргументированными выводы. Подобный подход дал возможность сосредоточиться на конкретных этнографических, конфессионально-этнографических и территориально-этнографических группах русских, украинцев и белорусов и избежать анализа обобщенного, «восточнославянского» или «сибирского», материала. Автор поставила перед собой задачу избегать избирательной подборки этнографических фактов, прежде всего, сосредоточилась на внимательном «выслушивании» содержания, которое вкладывали информаторы в сообщения или производимые ими действия. Американский антрополог P. Pelto писал: «Полевой исследователь должен описывать сами наблюдения, а не первоначальные заключения, сделанные на их основе". И далее:
"Значительная часть антропологической полевой работы состоит из включенного наблюдения и интервьюирования ключевых информаторов, значительная до такой степени, что большая доля методологических описаний в антропологии посвящена этим аспектам исследовательских процедур» [32, Р. 9, 16].
При проведении полевых этнографических исследований применялась методика комплексного изучения, которая основана на сочетании коммуникативного метода (индивидуального интервью) и непосредственного (включенного или визуального) наблюдения объекта и предмета исследования. Как известно, этнограф всегда стремится приобрести знание носителей культуры (факты-сознания, факты-мнения), что позволяет заглянуть в культуру как бы изнутри, глазами информатора [33, С. 48]. Интервьюирование как этнографический метод сбора информации использовалось в формах формального и гораздо в большей степени неформального интервью, «жизненных историй», которые известны еще как библиографистика [34, С. 100]. Записи интервью 1977 - 2003 гг., сделанные по воспоминаниям пожилых людей, позволили зафиксировать обряды на стадии их существования в 1920-1930-х гг.
Список «ключевых» информаторов, которые обладали хорошими или выдающимися способностями в плане вербально выражаемой культурной информации и общение с которыми происходило длительный срок, приведен в приложении № Р. Известно, что много ценных описаний культур было реконструировано в этнографии на основе изложений информаторов о прошлом образе жизни, который уже не существовал ко времени проведения полевых работ [32, Р. 10]. Чтобы не допустить искажения информации, необходимо увеличить ее количественно привлечением по возможности большего числа информаторов, смежных источников [35, С. 71]. Так, во время наших полевых работ, в ходе процедуры верификации, были интервьюированы около 1000 информаторов из селений Новосибирской и частично Кемеровской областей, Алтайского края, прочих районов, включая местности Европейской России, Восточной Сибири; проведено в общей сложности 43 полевых этнографических экспедиции. Интервью было получено от двух типов информаторов: 1) в большинстве случаев «из первых рук» — рассказы о прошлом от непосредственных участников событий; 2) в меньшей степени по принципу «бабушка рассказывала» - рассказы младшего поколения со слов старшего.
В процессе работы проявилась такая особенность психологии людей старшего возраста, как «память детства»: чем старше становится человек, тем полнее и детальнее он помнит давно прошедшие события. Наиболее ценными информаторами для нас оказались «первичные» - те, с которыми ни разу не беседовали этнографы-исследователи и которые составили абсолютное большинство опрошенных. Автором использовалась также ситуация «этнографии соседа», которая заключается в том, что информаторы обладают познаниями о традициях своих соседей и могут представить поразившие их явления даже более выразительно, чем носители.
Еще один способ проверки полевых данных заключается в привлечении соответствующих архивных материалов, что особенно актуально при идентификации носителя по отношению к конкретной этнографической, конфессионально-этнографической и прочим группам, изучении состава населения. Весьма важен факт совпадения названных информаторами старожильческих или переселенческих фамилий с указанными в «росписях», ведомостях более ранних периодов XVIII в., первой половины XIX, конца XIX и первой трети XX в. (методика ИАЭИ).
Метод непосредственного, или визуального, наблюдения дает ценный, наиболее адекватный фактический материал, позволяющий фиксировать как явление в целом, так и детали, которые могут выпасть из контекста рассказа информатора, -самое простое - показались незначительными. Специфически этнографический метод включенного наблюдения позволяет конкретизировать реальное существование тех или иных групп населения, не прослеживаемое по данным других источников.
Большое значение, безусловно, имеет индигенность исследователя, знание родного языка изучаемого народа - характеристики, всегда ценимые в отечественной этнографической науке [18, С. 8]. Упрек в том, что «за кадром» работы полевика остаются «языковые тонкости общения, недомолвки, двусмысленности, ошибки, мотивы собеседников, интонации, жесты, позы» [17, С. 3], как кажется, весьма убедительно снимается многолетними полевыми работами в конкретных этнографических группах, с отдельными информаторами, опытом и наблюдательностью исследователя, а также широким применением средств звуко-и видеозаписи, позволяющих несколько раз просматривать и воспроизводить отснятую ситуацию, интервью, фольклорное выступление.
В связи с задачей идентификации основных групп населения и их этнографических особенностей была применена авторская методика сравнительного полевого исследования (СПИ). Специфика использования СПИ конкретно в нашем случае заключалась в сборе необходимого этнографического материала на уровне одного временного среза не только на местах современного проживания представителей этнографических/этнокультурных групп, но и предположительной или достоверной прародины их прадедов. Подчеркнем, что в этом случае полевые материалы сопоставляются не с архивными или опубликованными данными, а с полевыми же материалами мест выхода. Практическое применение подобного метода уже позволило собрать необходимый этнографический материал, предоставляющий большие основания принять или отвергнуть высказанные ранее утверждения - спорные в отношении «кержаков», «чалдонов» [36, С. 232; 37, С. 170; 38, С. 465]. Сравнительный материал собран как в населенных пунктах Европейской России (Вятская, Нижегородская, Ростовская области), так и в Сибири (Томская, Иркутская области, Республика Бурятия). Методика сравнительного полевого исследования вновь освоенных регионов, несомненно, имеет ряд преимуществ перед письменными материалами, поскольку позволяет включить в работу гораздо более многообразный спектр проявлений традиционно-бытовой культуры.
Автор использовал метод сравнительного анализа архивных и этнографических данных, который можно было бы назвать методом сопоставления/интеграции этнографических и архивных источников (ИАЭИ). Это дало возможность дополнить статистическими материалами наблюдаемые этнографические факты и данные интервью. Такой метод актуален для исследования восточнославянских народов Сибири в силу особенностей ситуации исследования (пестрота восточнославянского массива и необходимость уточнения самоидентификации). Как известно, архивные материалы содержат точные сведения о местах выхода, наоборот, к недостаткам переписей относится невозможность установить принадлежность к этнографическим группам, что достижимо только полевыми этнографическими изысканиями. Метод интеграции архивных и этнографических источников, следовательно, позволил подтвердить сообщения информаторов о местах выхода предков. Кроме того, указанный метод привел к весьма важному для исследования выводу: архивные данные, в частности анкеты Всероссийской сельскохозяйственной переписи 1916-1917 гг., Отделов архивной службы территориальных администраций Новосибирской области, Алтайского края, в абсолютном большинстве подтверждают сведения информаторов относительно состава населения, мест выхода отдельных его групп. Более того, современные пожилые информаторы достаточно точно идентифицируют старожильческие и переселенческие фамилии, вероисповедание (православные или старообрядцы).
Источники исследования проблемы. Роль первоисточника в научном исследовании в настоящее время особенно велика, поэтому автор уделила первостепенное внимание подбору этнографических полевых источников. Поскольку в отечественной этнографической науке отдельные группы старожилов, а также русских, украинских, белорусских переселенцев изучаемых территорий Западной Сибири до настоящего времени не являлись объектом специального рассмотрения, таким образом, источниковой базой к написанию работы стал собственный полевой материал автора. Этнографическое исследование охватывает широкий круг источников, как специфически этнографических, которые являются основными (материалы полевых интервью, личных наблюдений), так и письменных (архивы, рукописи, публикации, имеющие значение источника), естественнонаучные (данные географии и других наук о природе). Диссертационная работа основана на полевых экспедиционных материалах 1988-2003 гг. Приобского восточнославянского этнографического отряда, организованного Институтом археологии и этнографии СО РАН. Следует заметить, что получить данные о традиционной духовной культуре восточных славян в изученных районах в настоящее время можно только с помощью специфически этнографических методов работы. Полевые работы 1980-2003 гг. позволили провести как сквозное, так и точечное обследование поселений в ряде районов Новосибирской, Кемеровской областей, Алтайском крае. Записи рассказов, интервью пожилых людей 1890-1910-х годов рождения в количественном отношении составляют 55 «полевых дневников», 29 объемистых тетрадей с расшифровками аудио- и видеокассет. Таким образом, в основу работы положена реально полученная в ходе этнографических экспедиций и интервьюирования первичная информация от конкретных индивидов, которых этнографы рассматривают как предельное средоточие культуры, или как «микрокосм культуры» [39, с. 56].
При работе с источниками исследователь сталкивается с несколькими проблемами, так как источники не прямо и не абсолютно адекватно отражают прошлое: возникает необходимость проверки данных каждого источника с присущим ему характером информации, форм выражения материалов. Реальным способом проверки данных является накопление большего количества материалов от представителей одной и той же или различных этнографических групп, привлечение метода сравнительного анализа.
На протяжении 1990-х годов автору удалось периодически посещать новосибирские поморскую и федосеевскую, а также поморские - барнаульскую, кемеровскую, Новокузнецкую и другие сельские старообрядческие общины. В качестве этнографического источника использовались фотографии и видеозаписи, сделанные автором во время полевых работ: в настоящее время имеется коллекция из 65 видео- и 170 аудиокассет. Приводимые в тексте диссертационной работы и приложении № Н курсивом тексты представляют собой расшифровки экспедиционных звуко- и видеозаписей.
К этнографическим письменным источникам отнесены опубликованные и неопубликованные материалы в виде статей, описаний, дневников исследователей, отчетов краеведов, воспоминаний учителей, рукописей старообрядческих наставников, которые содержат этнографические сведения. Исторические источники по данной теме и для данного региона в виде публикаций практически отсутствуют по причине невыявления интереса к русскому населению Сибири в целом и, в частности, Приобья, Барабы, Кулунды и сопредельных - Васюганья, Присалаирья, Причумышья. В этнографическом исследовании были учтены по возможности все существующие коллекции и фонды, содержащие материалы по интересующей проблеме: Архив Музея Антропологии и Этнографии РАН (фонд 2354), Архив Русского Географического общества (фонд 55, оп. 1), Государственный архив Новосибирской области (ГАНО, фонд 13, оп. 1; фонд 38, оп. 1; фонд 100, оп. 1; фонд 122, оп. 1; фонд 1418, оп. 1), Рукописный отдел Российского Этнографического музея (РО РЭМ, фонд 1, оп. 2; фонд 2, оп. 1; фонд 6, оп. 5;), Государственный архив Омской области (ГАОО, фонд 86, оп. 1), Государственный архив Томской области (ГАТО, фонд 170, оп. 1; фонд 196, оп. 19; фонд 239, оп. 16), Центр хранения архивного фонда Алтайского края (ЦХАФ АК, фонд 26, оп. 2; фонд 61, оп. 1; фонд 67, оп. 1; фонд 163, оп. 1; фонд 164, оп. 1, ф. 233), а также Отделы архивной службы территориальной администрации районных центров Новосибирской области, Алтайского края. Весьма ценным и вполне достоверным источником для идентификации мест выхода старожилов и переселенцев являются анкеты «Всероссийских сельскохозяйственных, земельных и городских переписей 1916-1917 годов» в собраниях ЦХАФ АК (ф. 233), ГАТО (ф. 239). Анкеты заполнялись на конкретную семью с перечислением ее членов для каждого населенного пункта в соответствии с волостным и уездным административным делением того времени. Кроме того, в каждой анкете указывалась не только принадлежность домохозяина к старожилам или переселенцам, но первичная губерния и дата выхода переселенцев, выявлялось то, какими путями шло переселение в Сибирь, что прослеживается по заполнению графы «последняя губерния». Результаты переписей по Западной Сибири привлекали внимание историков в 1920-х гг. и позже [40], однако как этнографический источник практически не использовались.
В работе привлечены также материалы отделов архивной службы территориальных администраций районных центров Мошково, Карасука, Каргата, Чулыма, Маслянино, Панкрушихи, Чистоозерного, Коченево, Убинского, г. Куйбышева Новосибирской области и Алтайского края. Определенную ценность представляют собой документы, дневники, отчеты краеведов, школьников, сельской интеллигенции, осевшие в историко-архивных отделах районных административных центров, местных библиотеках, а также в семейных архивах.
Научная новизна заключается в решении актуальных проблем современной этнографической науки: выявлении и обосновании природы микрогрупп этносов на вновь осваиваемых территориях, описании моделей межкультурных, межэтнических взаимодействий на основе конкретных форм традиционной культуры. Наиболее существенные результаты, полученные автором, состоят в следующем:
- сформулированы и отработаны на реальном материале авторские методики исследования этнографического материала: 1) методика сравнительного полевого исследования (СПИ); 2) методика интеграции этнографических и архивных источников (ИАЭИ);
- предложена классификация этнографических групп, в основе которой лежит их происхождение;
- даны авторские формулировки для идентификации этнографических групп населения: «чалдоны», «сибиряки», старообрядцы-«кержаки», старообрядцы-«двоеданы»; выявлены и изучены ранее не привлекавшиеся к исследованию старообрядцы-«курганы», старообрядцы-«белорусские москали»; особо выделены северорусские, вятские, южнорусские (рязанские, курские и т.д.), поволжские и прочие переселенцы, а также белорусы, украинцы;
- обоснована целесообразность исследования восточнославянского населения юга Западной Сибири в единстве всех его групп, православных и старообрядцев, старожилов и переселенцев первой трети XX в. как составных частей единого сибирского народонаселения во всех возможных взаимосвязях и взаимовлияниях;
- сделана одна из первых попыток проследить сплошное бытование календарных обычаев восточных славян в Приобье, Б арабе, Кулунде и сопредельных территориях; заложен, следовательно, оригинальный проект «коврового обследования» регионов Западной и Восточной Сибири в пределах широт, плотно заселенных славянами;
- выявлены модели процессов межкультурного взаимовлияния близкородственных восточнославянских народов в конкретном сибирском регионе; введено понятие и объяснено преобладание неисследованных процессов культурной интерференции на примере календарных праздников русских, украинцев и белорусов.
Таким образом, полученные теоретические выводы могут быть использованы для дальнейшего развития этнографической науки, уточнения и дополнения разработок ученых по типам этнических общностей и этнических процессов. Значимость проведенного исследования заключается в создании конкретной исследовательской модели (методик полевого и научного исследования, рекомендаций), формировании полноценной научной базы данных ранее не исследовавшегося сибирского региона, которые могут применяться при создании обобщающих трудов по проблемам восточнославянской этнографии, а также в образовательной, краеведческой, просветительской работе.
Апробация работы. Основные теоретические и методологические положения диссертации изложены в 64 опубликованных работах, из них: две авторских и шесть коллективных монографий, одна брошюра, 55 статей общим объемом 87 п.л. (авторских).
Материалы и выводы докладывались на международных и всероссийских конференциях, симпозиумах и конгрессах:
Международная конференция «Традиционная этническая культура и народные знания», г. Москва, 1994 г.; Международная научная конференция «Старообрядчество Сибири и Дальнего Востока, история и современность: местная традиция, русские и зарубежные связи», г. Владивосток, 1994 г.; Международный научный симпозиум «Православие и культура этноса», г. Москва, 2000 г.; III Международная научно-практическая конференция «Старообрядчество: история и современность, местные традиции, русские и зарубежные связи», г. Улан-Удэ, 2001 г.; Интер-Конгресс Международного союза антропологических и этнологических наук (Inter-Congress of IUAES 2002) «The human body in Anthropological Perspectives», г. Токио (Япония), 2002 г.; Межрегиональная научно-практическая конференция «Сибирь на перекрестке мировых религий», г. Новосибирск, 2001 г.; Интер-Конгресс Международного союза антропологических и этнологических наук (XV ICAES 2КЗ) «Humankind/Nature Interaction: Past, Present and Future», г. Флоренция (Италия), 2003 г.; Международная научная конференция по проблемам изучения, сохранения и актуализации народной культуры Русского Севера «Рябининские чтения», г. Петрозаводск, 1995, 2003; Республиканская научная теоретическая конференция «Етнічна самосвідомість: національна культура», г. Киев, 1991 г.; Всесоюзная научная конференция «Этнические и социально-культурные процессы у народов СССР», г. Омск, 1990; II-V Конгрессы этнографов и антропологов России. Институт этнологии и антропологии РАН, гг. Москва, Нальчик, Омск и пр., 1997, 1999, 2001, 2003 гг.; XVIII конференция Института славяноведения РАН памяти В. Д. Королюка «Межславянские взаимоотношения и связи», г. Москва, 1999 г.; VIII, XII Западно-Сибирское археолого-этнографическое совещание (конференция), г. Томск, 1990, 2001 гг.; Всероссийская научная конференция «Время и календарь в традиционной культуре», г. Санкт-Петербург, 1999 г.; Научная конференция «Этнос. Ландшафт. Культура», г. Санкт-Петербург, 1999; І-ІХ Годовые научные сессии Института археологии и этнографии СО РАН, г. Новосибирск, 1995-2003 гг. и т.д.
Объем и структура диссертации. Диссертация состоит из введения, семи глав, заключения, списка использованных источников и литературы (405 позиций), а также приложений в виде отдельного тома, включающего статистические данные архивов № А - М, фольклорные и этнографические записи автора № Н - П, списки информаторов различных этнографических групп № Р, список экспедиционных поездок № С, карты № Т, рисунки и фотографии № У, библиогрфию литературы и источников № Ф. Приложение содаржит 43 таблицы, 2 карты, 13 рисунков. Ниже приводится содержание исследования.
Степень изученности календарных обычаев и обрядов восточнославянских народов Западной Сибири. Структурно-содержательная характеристика календарно-обрядовых комплексов
Степень изученности календарных обычаев и обрядов восточнославянских народов Западной Сибири. Теоретической основой данной работы послужили фундаментальные труды по этнографии и фольклористике отечественных ученых, в которых рассматривается место славянской обрядности в европейской традиции, намечаются подходы к исследованию межкультурных взаимодействий между восточнославянскими народами: Е.В. Аничкова (1903), Д.К. Зеленина (1927), П.Г. Богатырева (1971), В.К. Соколовой (1979), Бромлея (1987), Л.Н. Чижиковой (1988). Из зарубежных ученых этим вопросам уделяли внимание: V. Feglova (1976), B.G. Mykytiuk (1979), J.-C. Roberty (1980/1981), N. Stange-Zhirvova (1980/1981). Остановимся на некоторых работах ученых, которые оказали наибольшее влияние на теоретические подходы автора. Актуальна мысль Е.В. Аничкова о том, что изучить обряд, значит, прежде всего, высвободить его из всего случайного и наносного, из всего того, что извратило его основной смысл и доискаться до этого смысла, пристально присматриваясь к бытовому применению обряда [16, С. 37].
В работах Д.К. Зеленина, составляющих классику отечественной этнографии, чрезвычайно важными для нас оказались научные взгляды при создании фундаментального труда «Восточнославянская этнография», где автор сделал попытку всесторонне рассмотреть разные компоненты традиционных культур русских, украинцев и белорусов, используя новый для того времени, возможно, им же предложенный, термин «восточнославянские народы» [41, С. 431]. Привлекая ретроспективный метод, автор шел в своих изысканиях «не от старого к новому, а от нового, нам современного и более нам близкого...к старому, исчезнувшему, пятясь, так сказать, раком вглубь истории», но никогда не форсировал выводы, если они не следовали из фактического материала [41, С. 441]. Однако, оценивая по достоинству заслуги ученого, на современном уровне развития теоретического осмысления народных традиций невозможно согласиться с рядом его обобщений: например, чрезмерным преувеличением западноевропейского влияния на календарную обрядность восточнославянских народов. Значимой работой для нашего исследования является монография В.К. Соколовой, где автором осуществлен сравнительный анализ обычаев и обрядов восточных славян, подчеркивается их общеславянская основа. Исследовательница представила ряд календарных комплексов русского народа в качестве переходного звена между западными славянами и украинцами, белорусами [42, С. 67]. При этом В.К. Соколова сделала вывод об отсутствии обрядовых составляющих в праздничных гуляниях уже в начале XX в., когда все происходившее воспринималось лишь как забава; заметим, что подобный вывод для изучаемых регионов Сибири не может считаться справедливым.
Историю исследования календарных обычаев и обрядов восточнославянских народов Западной Сибири можно условно разделить на два этапа: 1. Собирательский, XVIII - начало XX вв., характеризующийся накоплением сведений о традиционной культуре; 2. Аналитический, 1920-2000 гг., для которого характерны исследования с представлением обобщений, выводов, построением теоретических конструктов.
История изучения календарной обрядности русских, украинцев и белорусов нашла достаточно полное отражение в трудах С.А. Токарева [43, С. 298-310; 44, С. 8-23], Л.В. Новоселовой [45, С. 25-45], Ф.Ф. Болонева [46, С. 15-22], М.Н. Мельникова [47, С. 121-141], СИ. Смирновой [48, С. 30-40], Т.Н. Золотовой [49, С. 64-69] и некоторых других этнографов и фольклористов, что позволяет сослаться на соответствующие работы и в диссертации подробнее остановиться на имеющих для нее первостепенное значение или не привлекавшихся ранее. Общие проблемы историографии и перспективы изучения русской культуры, поднятые в 1847 г. Н.И. Надеждиным [50, С. 61-115], в Западной Сибири освещались А. Пыпиным [51], П.М. Головачевым [52], А. Новоселовым [53], М.К. Азадовским [54, 55], В.А. Александровым [56], М.М. Громыко [57], Н.А. Томиловым, Д.А. Алисовым, М.А. Жигуновой [58, С. 7-19], М.Л. Бережновой [59, С. 3-28].
Первый этап, включавший собирание материалов о календарной обрядности восточнославянских народов Западной Сибири XVIII - начала XX вв. Одно из наиболее ранних упоминаний о весенних праздниках обнаруживается у совершавшего «путешествие по разным местам Российского государства» в 1770 г. руководителя академической экспедиции П. С. Палласа, который, пребывая в Исетской провинции, писал: «даже 24 числа то есть в великий четверток, множество из простого народа по древнему от времен Славянского еще язычества вкоренившемуся обычаю, в покрытой еще льдом реке купалось. Сказывают, что сей же самый день в древние времена праздновался Купалу Богу воды; так как и в четверток перед Троицыным днем, который Россияне именуют семиком, празднуют еще и поныне молодые деревенские девки с песнями и венками стихотворческим образом древней Славянской богине любви Ладе и сыну ея Диду, поелику, как сказывают, сие празднество и в языческие времена в сей же самый день отправляемо было» [60, С. 17].
Типы микроэтнических общностей, проблемы идентификации и методов исследования
Внимание к микроэтническим подразделениям основных этнических общностей в плане описания их конкретных культурно-бытовых особенностей обнаружилось у отечественных этнографов еще в конце XVIII-XIX вв. (см. труды о «каменщиках», «поляках» Алтая П. Палласа, 1786; И.П. Фалька, 1824; Г.И. Спасского, 1818; СИ. Гуляева, 1848; А. Принтца, 1867; Н.М. Ядринцева, 1880 и др.) [60, 250,251, 66, 252, 89].
С 1950 г. в советской этнографии установилась так называемая троичная классификация основных типов этнических общностей «племя-народность-нация», а также различные модификации этой схемы. Позднее в научных изданиях, уже в 1960-х годах, появились труды, посвященные типологии, происхождению и динамике развития этнических общностей разного таксономического уровня (С.А. Токарев, 1964; Н.Н. Чебоксаров, 1967; В.И. Козлов, 1979; Н.Н. Чебоксаров, И.А. Чебоксарова, 1985) [253, 254, 255, 256]. Интерес к развитию теории типов этнических общностей в то время в значительной степени подогревался стремлением рассматривать эти общности в рамках историко-стадиального подхода, с характерной для него привязкой к большим историческим эпохам, социально-экономическим формациям [257]. По той же причине в литературе мало уделялось внимания внутренней дифференциации народов и наций и, следовательно, развитию синхронного направления. Поэтому первые попытки осмыслить этнические общности, их различные категории или порядки некоторыми советскими учеными стали делаться позднее. Общности таксономически высокого порядка было предложено называть этнолингвистическими, более низкого - этнографическими [254, С. 118]. В.И. Козлов в то же время считал, что еще не разработаны единые принципы выделения микроэтнических единиц, поэтому «классификация этносов по степени внутренней этнографической дробности крайне затруднительна» [255, С. 12].
Одними из первых и наиболее весомых разработок, которые легли в основу современного понимания природы этих групп, создали терминологию, были труды Ю.В. Бромлея 1970-80-х годов [1, 243, 258]. Ученый счел нужным показать классификационные различия между этническими и этнографическими общностями (группами), которые видел в наличии группового самосознания у первых и отсутствии такового у вторых. Он выделил условия, при которых возможно появление субэтносов и этнографических групп, подчеркнул динамичность тех и других. Бросая взгляд из сегодняшнего дня, становится очевидным общий характерный для указанных работ недоучет влияния фактора религии при формировании микроэтнических общностей. Так, в работе С.А. Токарева говорится о том, что религиозный признак с ходом исторического развития нарастает, а потом убывает [253, с. 45], что весьма нехарактерно для старообрядческих этнографических групп как прошлого, так и настоящего.
Неудовлетворенность существовавшей типологизацией этнических общностей на разных этапах развития человечества вызвала ряд критических статей в прессе (С.А. Токарев, 1964; Н.Н. Чебоксаров, 1967; В.И. Козлов, 1979) [253, 254, 255]. В 1986 г. на страницах журнала «Советская этнография» развернулась дискуссия по поводу типологии исторических типов этнических общностей, которая была начата М.В. Крюковым [254] и продолжена А.И. Першицем, Ю.И. Семеновым (№ 3), С.А. Арутюновым, В.И. Козловым, Г.Е. Марковым (№ 4) [259, 260, 261, 262, 263]. С.А. Арутюнов и Н.Н. Чебоксаров предложили подходить к типологии этносов с точки зрения интенсивности синхронных и диахронных коммуникативных информационных связей (инфосвязей). Признавая, что определить плотность инфосвязей не только абсолютно, но и даже относительно весьма сложно, они попытались построить «классификационное двухмерное пространство на основе двух переменных - плотности синхронной и диахронной информации, на котором найдут свое место любые реальные этнические общности прошлого и настоящего» [264, С. 59]. Ввиду необходимости обсудить назревшие теоретические проблемы, связанные с генезисом, историческим развитием и функционированием подразделений этноса, была организована конференция «Этнические и этнографические группы в СССР и их роль в современных этнокультурных процессах», в которой приняли участие Р.Г. Кузеев, В.Я. Бабенко, A.M. Решетов, И.С. Гурвич и др. (г. Уфа, 1989) [265].
Если в середине XX в. советские авторы-этнографы указывали на неразработанность в зарубежной этнографической науке проблем классификации этнических общностей и их подразделений, то в настоящее время вопросы существования и самоидентичности этнографических групп здесь весьма актуальны. Эти проблемы рассматриваются в трудах антропологов Pevtty Pelto (1983), Anthony D. Smith (1991), U. Kockel (1999), J. Frykman (1999), J. Macgregor Wise (2000), Michael Harbsmeier (2000) и др. [З, 32, 266, 267, 268, 269]. Исследование групп мигрантов Нового Света, подвергшихся аккультурации, в форме интеграции и ассимиляции, дало основание западным специалистам отрицать объективность самого существования этноса и этнических процессов, ставя объектом изучения этничность и этнические группы, которые порой считаются тождественными понятиями [270, С. 12]. Здесь можно согласиться с мнением польского этнолога А. Посерн-Зелиньского в том, что синонимия этничности с этнической группой и с этнической идентичностью мешает установлению ее истинного места и роли в социуме [271, S. 7].
Характеристика этнографических, конфессионально-этнографических и территориально-этнографических групп
Характерная особенность в образовании сибирского земледельческого населения заключалась в том, что оно слагалось из разных социальных групп - собственно крестьянства, посадских людей и служилого люда [278, С. 478]. В настоящее время в среде ученых-сибиреведов имеются работы, в которых авторы говорят о северорусской основе старожильческого, в их числе служилого, населения Западной Сибири, либо об его достаточно сложном составе [279, С. 8; 280, С. 273; 281, С. 38, 54]. Историк Н.И. Никитин показал, что основателями первых западносибирских городов, наряду с «пермскими», «новоторжскими», «москвичами», были донские, терские, «польские» казаки [282, С. 26-27, 31]. На протяжении XVII и первой половины XVIII в., благодаря ликвидации набегов южных кочевников, имело место смещение населения Среднего Приобья в более южные районы, вследствие переведения крестьян из Богородской, Уртамской волостей в Барабу [283, С. 111, 120]. Если Уртамский острог (1684) сложился за счет переведенцев и ссыльных, то население Умревинского острога (1703) сформировалось за счет вольных переселенцев, которые в дальнейшем устремилось на новые земли Чаусского острога [283, с. 131]. Как известно, по указу от 26.06.1724 г. служилые люди и их потомки, занятые земледелием, наряду с пашенными крестьянами, составили сословие государственных крестьян [283, с. 61]. Разные группы сибирского населения, в той или иной степени занимавшиеся земледелием, крестьяне, служилые и посадские люди постепенно сливались в единое крестьянское сословие.
Этнографические реалии первой трети XX в., обнаруженные в ходе полевых работ в сельских районах региона, дали повод говорить об этнокультурной специфике части сибиряков-старожилов, не вписывавшихся в концепцию «выходцев из севернорусских городов». Проблемы этнокультурного облика старожилов Западной Сибири, в их числе именующих себя «чалдонами», рассматривались рядом сибирских этнографов, работающих на основе полевых материалов (В.М. Кимеев, Г.В. Любимова, А.Ю. Майничева, Л.А. Скрябина и др.) [154, 155, 162, 284].
Независимо от историков и этнографов к выводам о сложном составе первых насельников Приобского региона пришли диалектологи, которые произносительные варианты старожильческих говоров относят к «старомосковским нормам», а в составе первых жителей г. Томска, изолированных групп старожильческого населения р. Кеть выделяют значительное количество выходцев из центральных районов России ("москвичей" и др.) (О.И. Блинова, В.В. Палагина, Л.А. Захарова) [285, 286, 287].
До настоящего времени вопрос о том, кого считать старожилами, а кого переселенцами Сибири, стоит в ряду дискуссионных, несмотря на известные трактовки диалектологов A.M. Селищева, О.И. Блиновой и других исследователей [123, С. 76; 169, С. 29; 288, С. 83 и др.]. Для обоснования нашей выборки информаторов-старожилов был применен метод сопоставления/интеграции архивных и этнографических источников (ИАЭИ), который продемонстрирован автором на примере жителей Сузунского, Новосибирского районов и области, входивших в конце XIX в. в Бугринскую волость Томского уезда, Сузунскую, Малышевскую и Сузунскую горно-заводскую волости Барнаульского уезда Томской губернии [23, С. 155-157; 24, С. 64-67]. Полученный в ходе полевых исследований блок носителей старожильческих фамилий просматривался по архивным материалам второй половины XVIII в., середины и конца XIX в., а также начала XX в. Таким образом, в отношении исследуемого региона под старожильческим населением логично понимать массив первопоселенцев, которые поселились здесь в XVIII - первой половине XIX в., до массовой миграции крестьян из Европейской России, и являлись носителями фамилий, выявленных в качестве старожильческих.
Анализ новых материалов показал, что термин «чалдон» в первой трети XX в. был распространен гораздо шире, чем это указывалось в словарях XIX в. [289; 290, С. 587], в том числе, на территориях, прилегающих к правобережью р. Обь (прил. Т.2). В ряде районов Васюганья, Барабы, Кулунды, то есть левобережья Оби, на фоне широко распространения топонима «сибиряк» термин «чалдон» хотя и встречается, однако здесь он не связывается с донской прародиной. Представления о содержании этого термина в различных европейских и сибирских регионах были отражены нами в сводной таблице [158, С. 33].
Старожилы-чалдоны точно не знали европейского «прошлого» своих прадедов (конкретных губерний, уездов), чем коренным образом отличались от российских переселенцев второй половины XIX - начала XX в. Они считали, а их потомки и сегодня считают себя живущими в Сибири с незапамятных времен, почему среди них очень распространены такие категоричные высказывания о себе, как-то: «мы-закорененные сибиряки», «чистые сибиряки», «чалдоны-вековечные сибиряки», «нация была русские чалдоны» и т.д.
Зимние обычаи и обряды новогодья
Старожилы и переселенцы Приобья, Барабы и Кулунды считали, что зима начинается с Покрова, если снег выпадал на Покров; если этого не происходило, то «встреча» зимы, согласно народным предсказаниям, откладывалась на более поздний период.
Старожилы - чалдоны и сибиряки. С Рождества (25 декабря, здесь и далее ст. ст.) начинался особый период в календаре русских крестьян, называвшийся, как и повсеместно в России, Святками. Прогнозы Святками считались самыми достоверными и, соответственно, все, что происходило в это время в атмосфере выглядело многозначным. Осадки в виде снега, а также изморозь, иней рассматривались как благие вести, хорошие знаки. "Один снег Святками пройдет - и то сыты будем " (повсеместно). «Иней на Святках на березах — к хорошему урожаю, лед на березах — к голоду!» (Ф.Ф. Лакомова, с. Милованово Ордынского р-на НСО). «Еслив Святками снех - то летом дожди будут — хорошо» , наоборот: «Снег тает в Святки — не будет дождя летом» (повсеместно).
Во время полевой этнографической работы этнографу не часто представляется возможность записать в среде чалдонов рождественские песнопения. Следует отметить, что во многих местах правобережного Приобья, Присалаирья чалдоны не знали ни «колядок», ни «щедровок», ни даже тропарей. Не было здесь также традиции ходить со звездой или сооружать вертеп, что было скорее типично для детских учебных и воспитательных заведений сибирских городов (прил. У.5). К аналогичным выводам можно прийти при анализе материалов сборника «Календарно-обрядовая поэзия сибиряков», в котором из восьмидесяти трех песен-колядок сорок принадлежало белорусско-украинским переселенцам, около десяти выходцам из южнорусских губерний и лишь одна песня определенно указана как старожильческая (чалдонская): «Шла баба по ляду, рассыпала коляду...» [184, с. 24-67]. В качестве локального варианта «прославления Христа» приведем сделанную нами запись в Ордынском районе НСО: «У вас Рожаство,/У нас Рожаство,/У вас шанежки,/У нас шанежки,/У вас пирожки,/У нас пирожки./С праздником хозяин с хозяюшкой!» (А.А. Храпова, д. Чингисы Ордынского р-на НСО).
Иная ситуация наблюдалась в местностях западнее р. Оби - в селениях Иткульской, Каргатской волостей Каннского уезда, где вечер накануне Рождества сибиряки называли «кол ядой» («праздновали две недели коляд»). Здесь пели «коляды» (называлось «кликать коляду», «колядовать»). По домам ходили «бабы», «девки», наряженные в вывернутые шубы, с приделанными «носами-картошками», вымазанные сажей. Звучала старинная, по словам информаторов, «чалдонская коляда», или, по-местному, «щедр а»: «На Дону, на реченьке/Там на бережеченъке./Щедрой вечер, добрый вечёр./Там святая дева, она ризу мыла,/Щедрой вечер, добрый вечер... (прил. П.4; прил. У.6). Более распространенной считалась короткая «чалдонская коляда», которая помнится и даже исполняется до сих пор. Петь ее могли девушки «гуртом» по семь-восемь человек, одетые в праздничные одежды, яркие цветастые платки. Пожилые люди, которые помнят еще песнопение про «щедрый вечер, добрый вечер» считают подобное чтение речитативом «неправильным»: «Рожество, Рожество, /Тебя снегом занесло,/Я пришел откапывать/Деньги зарабатывать!/Не дадите пятака -/Я корову за рога» (А.П. Шуликова, г. Чулым НСО). В д. Ваничкиной той же Иткульской волости дети распевали иную, также услышанную от родителей, песенку: «Рожаство, твое XpucmoeJMonoKO твое пустое./Душа радуетсяУЗдравствуйте, хозяин с хозяюшкой! /Открывайте сундучки/Подавайте пятачки, /Не пятачки — так гривенечки!» (A.M. Нечеухин, пос. Чулым НСО). Дети ходили к тем односельчанам, кто проявлял щедрость и подавал им достойное вознаграждение и, наоборот, избегали негостеприимных, скупых. В Усть-Тартасской волости Каннского округа, скорее всего, под влиянием переселенцев-белорусов могли исполняться нетипичные для сибиряков-чалдонов «коляды»-попрошайки: «Почивалыцику семь пар колбас/Коляда! Коляда!/А подхватчику хоть парочку!...». После совершения обходных обрядов собирались в доме у одного из участников (участниц) и пили чай с собранным подаянием; часть девушек оставалась ночевать (М.Е. Климова, д. Иткуль Чулымского р-на НСО). У сибиряков ряда волостей Барнаульского, Томского, Каннского уездов с уборочной хранился под иконами первый срезанный сноп или «горсточка», которые убирались только после того, как «покричат морозу» в открытую дверь: «Мороз, мороз, иди кутью есть! А на лето не бывай - шубой нивы укрывай!» (д. Факел Искитимского р-на НСО; д. Плоское Сузунского р-на НСО). «Кричали» мороз не только под Рождество, но и на Новый год, под Крещение. Приведем воспоминание информатора К.А. Бурцевой, относящееся к 1938-1939 гг.: «Утром встаем, варим кутью, стелем соломку в переднем углу на скамеечку. Ставим чашку с кутьей. Вечером садимся веч ерить. Поэтому морозов не было, а сейчас видишь, что творится!» (д. Факел Искитимского р-на НСО).
