Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Мировоззрение Фридриха II 38
1. Формирование мировоззрения фридриха ii 38
Сведения о воспитанниц образовании фридриха ii 40
Круг чтения: "historia depreuis ", Фридрих II и Александр Македонский 45
Гог и магог, монголы и апокрифическое письмо ал-кинди 55
2. Интеллектуальные интересы Фридриха II 63
Неаполитанский университет 63
Фридрихи в хронике салимбене. "нечестивые опыты " 68
Легенда о " трёх обманщиках". Фридрих IIв хронике матвея парижского 71
Связи с мусульманским востоком 75
"сицилийские вопросы" 79
Письмо болонскому университету 1232 года 86
Вопросы фридриха ii к михаилу скоту 90
На учные споры при дворе фридриха ii 98
Глава II. "Книга об искусстве соколиной охоты" из 1. Анализ текста 113
Историография и рукописная традиция из Фридрих IIза работой над книгой 118
Эмпиризм в "книге об искусстве соколиной охоты " 124
2. Иллюстративный ряд "книги об искусстве соколиной охоты" 148 рукописи и их история 148
Сравнительный анализ иллюстративного ряда 153
Глава III. Астрономия и науки о природе при дворе фридриха II 172
Место науки о небе в системе знаний о природе в 12-13 вв 172
Зна чение иллюстраций в астрономии и астрологии. Исследования фрица заксляи эрвина панофски 175
1. Иллюстрированная астрологическая рукопись. Bnf lat. 7330. 181
Описание рукописи bnf lat. 7330 182
Текст и изображения в рукописи bnf lat. 7330 185
2. Жизнь и творчество михаила скота 207
Историография 207
Биографические сведения 211
Рукописи "введения" 221
3. Картина мира во "введении" 228
Невидимая иерархия 228
Движение сфер и imagines celj 241
Подлунный мир 255
4. Физиогномика, медицина и cura corporis при дворе фридриха ii 283
Астрологическая медицина и физиогномика михаила скота 283
Салернская традиция и cura corporis при дворе фридриха ii 289
Заключение 317
Список сокращений 321
Список иллюстраций 323
библиография
- Круг чтения: "historia depreuis ", Фридрих II и Александр Македонский
- Эмпиризм в "книге об искусстве соколиной охоты "
- Зна чение иллюстраций в астрономии и астрологии. Исследования фрица заксляи эрвина панофски
- Картина мира во "введении"
Круг чтения: "historia depreuis ", Фридрих II и Александр Македонский
Сочинение Михаила Скота "Введение" ("Liber Introductorius") анализируется на основании трёх рукописей19. Две из них — мюнхенская и оксфордская — имеют лишь незначительные разночтения. Они обе были созданы в Италии, первая в середине 14 в. в Падуе, вторая была скопирована с неё в 15 в. Парижская рукопись наиболее ранняя из дошедших и может с большой долей вероятности датироваться концом 70-х гг. 13 в.. Она была написана в Центральной или Южной Италии и содержит сокращённую версию "Введения", лишённую иллюстраций. Но в отличие от более поздних и более полных мюнхенской и оксфордской версий, в ней, правда, в неполном виде, сохранилась "Книга о частностях".
"Введение" состоит из трёх частей и было написано по заказу Фридриха П. Текстологическая традиция первой части — ."Книги четырёх дистинкций" ("Liber quatuor distinctionum") — весьма запутана, что усложняет её анализ. Эта проблема будет рассматриваться специально в соответствующем разделе. Вторая и третья части — "Книга о частностях" и "Физиогномика" — сохранились полностью в рукописи Oxford, Bodleian Library, Canonicianus Misc. 555. Она была также скопирована в Италии во второй половине 13 в. Содержащаяся в ней версия "Книги о частностях" гораздо полнее парижской. Кроме того, в конце её находится скопированный другим писцом текст "Теории планет" Герарда Кремонского, который Михаил Скот, судя по мюнхенской и оксфордской рукописям "Введения", включил в состав "Книги четырёх дистинкций".
"Введение" является наиболее ценным источником для реконструкции представлений о природе при дворе Фридриха II. Формально являясь введением в астрономию, оно касается самых широких проблем космологии, в чём Михаил Скот следовал непосредственно воле и специальным вопросам императора. Его состав и набор источников позволяет судить как о личной образованности автора, его интеллектуальных интересах, так и об интересах придворной элиты и примерном составе имевшихся в её распоряжении библиотек. В качестве одного из источников Михаила СкОта в исследовании рассматривается написанная и проиллюстрированная в Монтекассино версия "Аратеи" — древнегреческой поэмы
"Явления" Арата Солийского, переведённой на латынь Германиком Цезарем в 1 в. н.э. и посвященной описанию созвездий. Эта рукопись была создана скорее всего при просвещённом и интересовавшемся античными рукописями аббате Дезидерии в конце 11 в., а ныне хранится в Национальной библиотеке Испании в Мадриде20. Обращение к западноевропейской иконографической традиции "Аратеи", в том числе к одному из самых совершенных созданий каролингского возрождения — лейденской "Аратее", написанной для Людовика Благочестивого21 — поможет по-новому взглянуть на формирование учёной картины звёздного неба не только при штауфеновском дворе, но и в последующие века, когда именно содержащая иллюстрации часть "Введения" будет копироваться и распространяться в университетских и придворных кругах всей Европы.
С Фридрихом II или его ближайшим окружением следует связать и необычную иллюстрированную астрологическую рукопись, содержащую "Книга об астрологии" некоего Георгия Зотора Запара Фендула, о котором нам ничего неизвестно22. Это набор основных астрологических сведений о планетах, знаках Зодиака и их деканах, т.е. 36 десятиградусных сегментах неба и находящихся в них созвездиях. Текст восходит главным образом к "Большому введению" арабского астролога 9 в. Альбумасара, с текстом которого при дворе Фридриха II были знакомы. Рукопись необычна богатством своего художественного оформления: несколько десятков полностраничных миниатюр оттесняют на второй план текст, представляющий собой лишь пояснение к иллюстративному ряду. Этот важнейший памятник южноитальянского искусства первой половины 13 в. почти не изучался даже искусствоведами, не говоря уже об историках науки и культуры. Между тем, наряду с "Введением" Михаила Скота, он не только свидетельствует о новом значении астрономии для светского общества, но и позволяет ответить на некоторые поставленные выше вопросы, касающиеся книжной культуры: в частности, о том, как читались научные книги. Для этого понадобится анализ кодекса как единого целого, миниатюры будут рассматриваться в их связи с сопровождающими текстами, но и как серия, предполагающая особое её восприятие и собственный ритм чтения.
Важное место в южноитальянской научной литературе занимали иллюстрированные медицинские кодексы, сочинения по сига corporis, посвященные правилам личной гигиены, питания, распорядку дня, тому, что мы сегодня назвали бы "здоровым образом жизни". В той же мастерской, что и "Книга об астрологии" Георгия Фендула, была проиллюстрирована рукопись, озаглавленная "Древняя медицина" ("Medicirta antiqua"), хранящаяся в Австрийской государственной библиотеке в Вене . Тогда же, в правление Фридриха II в другой мастерской была изготовлена точно такая же версия "Древней медицины", но более мелкого формата24. Оба кодекса содержат различные медицинские тексты позднеантичного происхождения, прежде всего гербарии. Столь же богатый, что и в фендуловском "Введении в астрономию", иллюстративный ряд свидетельствует о том, что и здесь изображение является основным источником информации. Это особенное применение миниатюры в данном случае восходит к т.н. традиции Диоскорида, наиболее ранняя полная версия которого также хранится в Венской библиотеке25. Как покажет анализ изображений, подобные кодексы в придворном контексте были предназначены на только для чтения, но и для рассматривания в качестве альбомов. Использование иллюстрированных медицинских кодексов такого характера свидетельствует о вкусе к античной книге — именно так должна была воспринимать "Древнюю медицину" придворная элита.
Эмпиризм в "книге об искусстве соколиной охоты "
Эта легенда вошла в Роман об Александре в 9 в.38 Как показало исследование Кьяры Фругони, этот сюжет может быть правильно понят только при углублённом изучении его иконографии, уходящей корнями в искусство Месопотамии39. Исследовательница связывает этот образ с путешествием душ умерших на спине орла, уносящего их в Елисейские поля. Другим важным источником этого сюжета были античные представления о "философском вознесении", экстазе, при котором философ мог видеть небо40. Все эти составляющие, несшие различную смысловую нагрузку, легли в основу популярного сюжета средневековой светской иконографии и её текстовых параллелей. В византийском мире он всегда имел положительное значение41: Александр Македонский выступал в качестве идеального прототипа василевса — неслучайно в этих сценах Александр облачается в парадные одежды византийского императора. На Западе восприятие вознесения Александра имело различные нюансы: вслед за библейской экзегетикой средневековые авторы трактовали его как иллюстрацию непомерной человеческой гордыни, вознамерившейся познать божественные сферы. Такое понимание было нечуждо религиозному сознанию жителей Южной Италии: в ряде церквей Апулии (Отранто, Таранто), в напольных мозаиках этот образ очевидным образом сопоставляется с Первородным грехом. Распространённость этой иконографии именно в данной области в 12 в. связано также с тем фактом, что противостояние здесь норманнов и Константинополя ощущалось довольно сильно. Норманские епископы, демонизируя Александра Македонского, тем самым очерняли и его "наследников" — византийских василевсов4 .
Интересно, что в лейпцигском "Романе об Александре", восходящем к византийскому прототипу, вознесение македонского государя вновь приобретает позитивный оттенок. Завоевания почти что завершены, Александр находится на вершине славы и на краю земли. Истинное величие власти состоит в том, чтобы стремиться к познанию неба и всего мироздания. Хотя "божественное всемогущество" осудило Александра, войско встречает его с ликованием, миниатюрист пропускает падение, но изображает его сидящим на троне, вознесённом над землёй (илл. 2, fol.lOlr). В соотношении текста и изображений в каждом конкретном случае всегда можно обнаружить смысловые оттенки, причём изображение для читателя, привыкшего к иллюстративному материалу, обладало не меньшей убедительностью, чем текст. Если таким читателем был Фридрих II, могла ли данная парадигма учёного монарха, идущего на риск и по началу даже на конфликт с дружиной ради познания, повлиять на формирование его самосознания? Как мы увидим в дальнейшем, именно такой модели Фридрих II следовал в своей интеллектуальной деятельности, ставшей частью его политики и представлений о своей власти43.
Любознательность Александра является одним из излюбленных сюжетов данной версии "Historia de preliis". Увидев orbis terrae, Александр, по наущению Аристотеля, решил изучить "глубину моря". Он приказал сделать стеклянный сосуд, "чтобы он мог всё четко видеть снаружи", после чего его опустили в воду, где он наблюдал жизнь рыб и других тварей, "ползавших по морскому дну, словно животные по земле, которые поедают плоды с деревьев. Эти твари подползали к нему и убегали. Он видел там ещё много чудесных вещей, о которых он никому не захотел рассказывать, потому что они казались людям невероятными"44. Этот рассказ сопровождается соответствующей миниатюрой,
на которой мы видим Александра, сидящего в прозрачном сосуде и наблюдающего за жизнью подводных животных (илл. 3).
Сама собой напрашивается параллель с опытом Фридриха II, о котором рассказывает Салимбене: Фридрих II приказывал некоему сицилийцу Николе "против своей воли" (contra voluntatem suam) нырять в Мессинский пролив с тем, чтобы измерить плотность воды и рассказать о жизни рыб, увидев их воочию45. Александр Македонский тоже ставит опыты: чтобы узнать характер встреченного по дороге "дикаря, волосатого, как свинья", перед ним ставят девушку, которую он тут же попытался утащить в лес, и её удалось отнять лишь с большим трудом. Дикарь был схвачен и сожжен живьём (fol.87r). Александр спускается в Ад с тем, чтобы узнать, как он устроен, встречает там сначала Сесонхозиса46, затем Сераписа, "отца всех богов", "origo omnium deorum", сидевшего на чёрном облаке. Задав вопрос о том, сколько лет ему осталось жить, Александр получил ответ, что ни одному из смертных не дозволено знать этого (fol.96v - 97г).
Жажда познаний, "этнографический" интерес к незнакомым племенам — вот то, что движет героем романа. И миниатюрист, вслед за текстом, старается максимально верно отобразить все чудеса Индии47. Александр охвачен желанием расспросить брахманов об их обычаях, и наполненный крокодилами и скорпионами Ганг не может остановить его: он затевает переписку с царём Диндимом, используя для посылки писем "небольшое судёнышко", "parvam naviculam" (fol.82v, 85г)48. Он приказывает своим воинам переплывать реки, чтобы допросить местных жителей —воины погибают, съеденные крокодилами (fol.64r). В нашей рукописи Индию населяют все самые причудливые расы полулюдей-полуживотных, которые были привычными для средневековой картины мира . Их можно встретить на страницах энциклопедии , романов и на тимпанах соборов51. Но здесь же и вечная мечта о "добром дикаре", общество гимнософистов и брахманов, живущих блаженной жизнью, не знающих ни пороков цивилизации, ни религии (fol.86v).
Зна чение иллюстраций в астрономии и астрологии. Исследования фрица заксляи эрвина панофски
Вопрос о смертности души, так же активно обсуждавшийся, был связан с именем Александра Афродисийского, преподававшего перипатетическую философию в Афинах между 198 и 221 гг. н.э. Его трактат "О разуме", написанный на греческом, был переведён с арабского Герардом Кремонским под названием "De intellectu et intellecto". В нём различаются intellectus passivus и intellectus agens. Первый принадлежит отдельному человеку и умирает вместе с ним. Второй существует отдельно от человека и всякой материальной формы, он божественен и бессмертен. Это учение Александра Афродисийского оказывается близким аверроэсовской идее "мирового разума", из которой логически следует отрицание бессмертия отдельной души. Опасный "материализм" Александра Афродисийского, так же, как аверроизм, не раз становился объектом критики схоластов 13 в., в частности, при комментировании аристотелевского трактата "О душе" .
Как видим, "сицилийские вопросы" свидетельствуют о живом интересе императора и его окружения к самым животрепещущим проблемам философии. Эти интересы были основаны не на "слухах" об интеллектуальных новинках, но на знании конкретных текстов, прежде всего Аристотеля и его комментаторов (ниже мы остановимся более подробно на текстах, которые обсуждались и переводились при дворе). Хотя относительно аристотелевских категорий, возможно, ибн-Сабин был прав, когда смеялся над формулировкой Фридрихом II его вопроса, ибо ответ на него в достаточно чёткой форме содержится в "Категориях" и в "Метафизике". Судя по всему, с этими текстами, уже доступными в латинских переводах, Фридрих II знаком не был.
Перед нами не постулаты, а именно вопросы, отражающие культурную атмосферу при сицилийском дворе и соответствующие утвердившейся в Европе системе схоластического университетского преподавания на основе quaestio disputata. По сравнению с методами 12 в. новшество состояло в том, что отошёл на второй план один элемент — текст — и ему на смену пришёл другой — диспут р участием учеников и профессора. Вопрос, quaestio, возникал из необходимости согласовать авторитеты, но в диспутах эти последние приводились как аргументы для решения вопроса самими участниками спора, хотя окончательное решение всегда оставалось за профессором. Quaestiones disputatae в "Суммах" Фомы Аквинского — это пример уже развитого, всеми принятого жанра .
Один из лучших знатоков средневекового аристотелизма кардинал Мартин Грабман справедливо отмечал, что обсуждение философских проблем в переписке с арабскими мыслителями ещё не означает, что Фридрих II придерживался тех позиций, которые обсуждал, и что его мировоззрение было антихристианским165. Странно, однако, что и он, и Антонино Де Стефано совершенно обходят вниманием последний вопрос Фридриха II о выражении из Корана «сердце верующего меж двух пальцев Всемилостивого», поскольку оно формально не касается философской проблематики166. Однако, наличие его в списке вопросов резко расширяет реконструируемый нами круг интересов императора и подтверждает свидетельства современников о внимании Фридриха II к мировым религиям.
Желание обсуждать сложные вопросы в самой широкой "аудитории", сделать науку "общественным" достоянием и тем утвердить авторитет своей власти, обусловившее появление "сицилийских вопросов", проявилось и в письме 1232 года болонским магистрам и студентам, сопровождавшем посылаемые им переводы книг Аристотеля и других философов с греческого и арабского языков167. Послание начинается с возвеличения наук как необходимой опоры трона. Фридрих II подчёркивает свою особую любовь к знанию. Интересны мотивы, побудившие императора заказать переводы: желая, чтобы Аристотель и другие философы "и у нас почитались, и чтобы они к общей пользе зазвучали в переводе, мы приказали избранным мужам, сведущим в обоих языках, перевести их, верно сохраняя изначальный смысл слов"168. По словам составителя послания, несомненно, выражавшего мнение Фридриха II, "благородное достояние наук" приобретает ценность только в том случае, если "оно распространяется на многих". Здесь сочетаются и желание просвещённого монарха способствовать развитию науки, и проблемы репрезентации власти: долговечнее, чем обильнее оно распространяется. Мы отнюдь не хотим скрывать результаты работы и не считаем их удачными для себя, если вместе с нами не сделаем совладельцами столь великого богатства и других. Мы понимаем, чей взгляд, чьё суждение могут по достоинству оценить начатки этого труда ... Подкреплённые благорасположением посылающего и убедившись в прекрасных достоинствах посланных произведений, огласите их для общей пользы студентов и вящей нашей славы в вашей, аудитории, где процветают прекрасные таланты, стирается ржавчина заблуждений и открывается смысл тайных писаний" (курсив мой -О.В.)Ш.
Обсуждался вопрос о том, переводы каких именно текстов имел в виду Фридрих П. Робер де Во считает, что имеется в виду, в частности, выполненный Михаилом Скотом перевод с арабского аристотелевского "О небе" с комментарием Аверроэса170. В рукописях ему предпосылается посвящение, для нас сейчас очень важное: "Тебе, Этьен из Провена, я особо рекомендую это сочинение из сказаний Аристотеля, которое я, Михаил Скот, перевёл на латынь. И если Аристотель в этой книге не всё рассказал об устройстве мира, то тебе поможет книга Альпетрагия, которую я тоже перевёл на латынь. Ты ведь её хорошо знаешь"171. Этьен Провенский был одним из трёх "экспертов" (наряду с Гийомом Оксерским и Симоном д Оти), назначенных Григорием IX для "исправления" естественнонаучных произведений Аристотеля.
Картина мира во "введении"
Научные амбиции императора выражены в этом пассаже достаточно определённо, и Философ становится на протяжении всей книги излюбленным предметом для критики: он ошибается, например, определяя хищных птиц по загнутым когтям, потому что такими же обладают некоторые виды галок, больших ласточек и другие61. Описывая перелётных птиц, Фридрих II не соглашается с Аристотелем в том, что в птичьей стае всегда один вожак (dux). По его мнению, он оставляет свой пост во время перелёта по причине усталости и из страха возвращается в общий строй. Он говорит прежде всего о журавлях . Чтобы правильно оценить эту критику, следует вспомнить, что эти птицы ещё в античное время производили на людей сильное впечатление, особенно во время перелёта. Это отразилось и в средневековой литературе. Уже в "Этимологиях" Исидора Севильского (ок. 636 г.) рассказывается о том, как журавли собираются в огромные стаи, следуя за вожаком, подбадривающим их криком. Когда же его голос становится хриплым, он сменяется63. Журавли действительно часто собираются в стаи, не только для перелётов. Церковные писатели толковали эту их особенность как пример идеального общества, следующего в строгом порядке за своим вожаком, как монастырская братия за своим аббатом64. В связи с этим оставим на минуту в стороне вопрос об объективности и самостоятельности Фридриха П-орнитолога. Обратим внимание на то, что он предлагает для вожака стаи конкретный термин dux, имевший вполне определённые социальные коннотации в сознании читателя той поры. Устав от полёта и от забот (propter sollicitudinem — именно этот термин используется в официальной переписке для обозначения забот правления), а также от страха, "он оставляет свою должность и выходит из строя, ... другой сменяет его на должности (exit de ducato suo et de ordine... et alia succedit ei in ducatuf . Через несколько лет флорентийский нотарий и интеллектуал Брунетто Латини описывает стаю журавлей как "рыцарей, направляющихся на битву. И всегда один предводительствует подобно гонфалоньеру"66. Оба автора используют образы, понятные их аудитории. Но их объединяет то, что в отличие от предшествующей традиции и от некоторых современных им авторов, в их взгляде на природу отражается светское мировосприятие. Ибо средневековый человек, как и античный, привык видеть в животном мире аллегории, но смысл этих аллегорий меняется с изменением общества.
Однако вернёмся к нашему тексту. Основным аргументом Фридриха II в споре с Аристотелем выступает личное наблюдение: "Мы видели, как гриф откладывает в своё гнездо одно яйцо и высиживает его, мы видели это много раз, хотя Аристотель в своей книге о животных говорит, что никто никогда не видел ни гнёзд, ни птенцов грифа"67. Критика не совсем основательна, поскольку Аристотель говорит, что "редко можно видеть гнездо грифа и его птенцов ... Но, хотя и трудно видеть гнездо, однако его видели". Напротив, он не соглашается с Геродором, отцом софиста Брисона, доказывавшим, что грифы прилетают из другой земли, потому что, мол, никто не видел их гнезд68.
Критика Аристотеля у Фридриха II заслуживает гораздо большего внимания, чем уделялось ей до сих пор, поскольку именно рецепция натурфилософии Стагирита в 13 в. была краеугольным камнем всех интеллектуальных споров. Удивительно, что такой достаточно известный текст, как "Книга об искусстве соколиной охоты", был незамечен ни одним из крупных исследователей, занимавшихся проблемами зарождения современной европейской науки69. Фридрих II хорошо знал зоологию Аристотеля, ибо взял из неё очень много, в чём признаётся в самом начале изложения — мы следовали за Аристотелем, где это было необходимо . Зависимость эта лежит, однако, гораздо глубже, чем просто заимствование информации — её следует искать на уровне метода научного анализа эмпирических явлений.
Зоологическое наследие Аристотеля являет собой созданную учениками запись его лекций, которые с трудом можно назвать законченными трактатами. В отличие от других сочинений Стагирита, здесь гораздо большее внимание уделяется анализу конкретных явлений, подвластных чувственному восприятию, слабее выражено философское абстрагирование. Но и сбор сведений о животном мире, которым руководил Аристотель, был направлен на постижение всего мироздания: "Ибо даже в существах, которые не кажутся прекрасными, природа предлагает для изучающего их чудесные радости, если он способен постичь высшие причины, как настоящий философ"71. Именно это достоинство De animalibus должен был хорошо почувствовать жаждавший энциклопедического знания Фридрих II. Ему не сложно было заметить также, что птицам посвящено относительно меньше внимания, чем четвероногим, насекомым и обитателям моря: в основном это некоторые наблюдения над анатомией, повадками и характером птиц в книгах III, IV, VI - IX "Истории животных".
