Содержание к диссертации
Введение
Глава первая. Рецепция идей З. Фрейда российским культурно-художественным сообществом и интеллектуальной критикой марксистской ориентации
1.1. Фрейдизм и российская интеллектуальная критика левого направления 22-59
1.2. Идеи Фрейда и художественно-эстетическая практика в советской России l920-х годов 60-93
Глава вторая. Осмысление и оценка идей З. Фрейда научными школами А.С. Выготского и М.М. Бахтина
2.1. Восприятие и критика фрейдизма «культурно-исторической школой» А. С.Выготского 94-130
2.2. Теория З.Фрейда в восприятии и оценках М.М.Бахтина и его круга 131-164
Заключение 165-170
Библиографический список 171-181
- Фрейдизм и российская интеллектуальная критика левого направления
- Идеи Фрейда и художественно-эстетическая практика в советской России l920-х годов
- Восприятие и критика фрейдизма «культурно-исторической школой» А. С.Выготского
- Теория З.Фрейда в восприятии и оценках М.М.Бахтина и его круга
Фрейдизм и российская интеллектуальная критика левого направления
С конца 1900-х и вплоть до начала 1930-х годов фрейдизм был немаловажной составляющей русской интеллектуальной жизни [см.: 100, 101, 102, 212, 213]. Его идеи быстро и своеобразно развивались в атмосфере «серебряного века» и первых футуристских экспериментов большевиков. Заимствованные из психоанализа представления в эти годы проникали и в литературные дискуссии. Но постепенно учение З.Фрейда оказалось в центре разраставшейся политической кампании, послужив камнем преткновения в споре между правоверными марксистами, и, если можно так выразиться, «свободно мыслящими интеллектуалами», некоторая часть которых еще была в состоянии отстаивать свои научные и культурно-художественные предпочтения в открытой печати.
Начало 1910-х годов было временем выхода фрейдизма на мировую арену. Институциализация психоанализа в России шла по своему, оригинальному пути. В отличие от других европейских стран, где после Нюрнбергского Конгресса были созданы изолированные психоаналитические организации, в Русском психоаналитическом обществе активно участвовали представители широкой медицинской среды. Это еще одно свидетельство того, что психоанализ в России вызывал меньшее сопротивление, чем на Западе. Применительно к России и Австрии для эпохи возникновения и первых успехов психоаналитического метода особенно очевидна изостадиальность. На рубеже веков обе некогда могущественные империи стояли на пороге гибели, и общеевропейский кризис сознания переживался в обеих странах с максимальной остротой. По выражению К.Крауса, Австрия представляла собой опытную станцию для проведения эксперимента под названием «конец света»; соседней опытной станцией была Россия, где тот же эксперимент проводился с аналогичным радикализмом [71: 27].
10-е гг. XX века в России были временем изучения профессионального, клинического психоанализа и знакомство с фрейдизмом в целом. Однако применение психоаналитических представлений в широком культурном обиходе - в искусстве, политике и т.д. - опережало их использование по прямому назначению. Более того, психоаналитические представления постепенно проникли в способ мышления образованных людей, далеких от психиатрии.
Новизну и актуальность для этого времени представляла проблема «переделки человека», которая подразумевала коренное преобразование всей его природы в соответствии с революционным процессом. Проводимые психологические и педагогические эксперименты должны были дать те значительные результаты, которых не удавалось получить на пути изменения политических и экономических структур.
Заметим, что революционные режимы были благожелательны к психоанализу не только в России. Своеобразием ситуации в нашей стране была необыкновенная близость советских психоаналитиков к верховной власти. В 1920-х годах заниматься психоанализом было не только не опасно, но и престижно [подробнее см.: 212]. Начиная с 1923 года, проблема общего между методом Фрейда и методом Маркса стала основной темой обсуждения на заседаниях московских психоаналитиков.
Напомним, что в 1920-е гг. на место «единственно материалистической концепции человека» разом претендовали рефлексология В.М.Бехтерева, физиология условных рефлексов И.П.Павлова, а также культурно-историческая теория деятельности Л.С.Выготского. В этой скорее политической, нежели научной борьбе, у отечественных последователей Фрейда было несколько возможных путей в процессе выяснения места психоаналитического учения в советской науке.
Один из них предполагал объединение психоанализа и концепции материалистической науки как двух разных точек зрения на одни явления. Впервые данное положение, которое сегодня имеет название «идеи дополнительности», было высказано Л.Троцким: «Что скажут метафизики чисто пролетарской науки по поводу теории относительности? Примирима она с материализмом или нет? Решен ли этот вопрос? Где, когда и кем? Что работы нашего физиолога Павлова целиком идут по линии материализма, это ясно и профану. Но что сказать по поводу психоаналитической теории Фрейда? Примирима ли она с материализмом, как думает, например, Радек (и я вместе с ним), или же враждебна ему? Тот же вопрос относится к новым теориям о строении атома и пр. и пр. Было бы прекрасно, если бы нашелся ученый, способный охватить эти новые обобщения методологически и ввести их в контекст диалектически-материалистического воззрения на мир; тем самым он дал бы взаимопроверку новых теорий и углубил бы диалектический метод» [178: 171].
Л.Троцкий относился к фрейдистам противоречиво: «Меня всегда поражало, - признавался он, - в их (практиков психоанализа) подходе сочетание физиологического реализма с почти беллетристическим анализом душевных явлений» [212: 278]. Самого Фрейда он сравнивал с человеком, который смотрит сверху на воду и видит дно мутно, зато в целом, а Павлова - с водолазом, который кропотливо обследует каждую деталь изнутри.
Ставший после смерти Ленина символом подлинной большевистской идеологии [88: 217], являясь одним из партийных руководителей, обладая высоким культурным потенциалом, Троцкий не только оставил богатое политическое наследие, но и создал свою эстетику, проявив эрудицию в художественной культуре. Основной его труд по этой теме «Литература и революция» включил в себя работы, написанные в период с 1907 по 1923 год. Впервые изданная в 1923 году, книга долгие годы была не только библиографической редкостью, но и запрещенным изданием. В это время Троцкий был могущественным лидером тоталитарного государства, и опубликованные им тексты многими принимались как руководство к действию, а «Литература и революция» стала программной книгой для троцкистского движения. В ней Троцкий высказался о психоаналитической теории Фрейда и ее примиримости с материализмом: «На самом деле пролетариат радикально перестроит мораль, как и науку, лишь после того, как построит, хотя бы вчерне, новое общество. Как строить новое общество при помощи старой науки и старой морали? ... Известные опорные пункты, известные научные методы, освобождающие сознание из-под идейного ярма буржуазии, пролетарскому авангарду необходимы для самого подступа к работе; он их завоевывает, отчасти завоевал. Основной свой метод он проверил во многих боях в разной обстановке. Но отсюда еще очень далеко до пролетарской науки. Революционный класс не приостанавливает хода своей борьбы из-за того, что его партия не решила, принимать или нет гипотезу электронов и ионов, психоаналитическую теорию Фрейда, Нотгенезис биологов, новые математические откровения относительности и пр.» [178: 156].
Эта работа раскрывает общеэстетические идеи, взгляды на проблемы литературного и художественного процессов, оценку многих произведений художественной литературы, живописи, архитектуры 10 - начала 20-х годов XX века. Троцкий заложил советскую традицию оценки художественных явлений не с эстетической, а с политической точки зрения, особое место при этом, отводя критике, основную задачу которой видел в разложении индивидуальности художника на составные элементы. В рассуждениях Троцкого классовое всегда доминирует над общечеловеческим, а художественное сознание является разновидностью политического сознания, которое определяет суть искусства, его эстетическое отношение к реальности [23: 13]. Троцкий не только создал политизированную и идеологизированную концепцию литературы, но и воплотил ее в критическую деятельность. «Когда говорят о «гениальности» Розанова, выдвигают главным образом его откровения в области пола ... Австрийская психоаналитическая школа (Фрейд, Юнг, Альберт Адлер и др.) внесла неизмеримо больший вклад в вопрос о роли полового момента в формировании личного характера и общественного сознания ... Даже и парадоксальнейшие из преувеличений Фрейда куда более значительны и плодотворны, чем размашистые догадки Розанова ... » [178: 46].
Как известно, психоанализ не ставил задачей добиться осознания процессов, происходящих в каждой клетке организма, его действительное искусство заключалось в поиске равновесия между тем, что подлежит осознанию и, соответственно, произвольному регулированию, и тем, что нужно оставить в бессознательном.
Идеи Фрейда и художественно-эстетическая практика в советской России l920-х годов
Неклассическая психоаналитическая философия З.Фрейда неоднократно привлекала внимание различных мыслителей, пытавшихся использовать ее оригинальные идеи и теории для развития, подкрепления, объединения или синтеза с другими философскими, культурными и художественными направлениями, течениями и школами. Одной из наиболее ярких и значительных попыток такого рода явилась попытка объединения фундаментальных идей фрейдизма и философии русского космизма, предпринятая в 1920-е годы. Автором ее стал российский философ и поэт А.К.Горский. На протяжении ряда лет он увлекался психоаналитическими идеями Фрейда и активно осваивал их, уделяя особое внимание при этом адаптации и развитию учения З.Фрейда об Эросе как «влечении к жизни», противостоящем силам деструкции и смерти.
В 1924 году Горский опубликовал работу «Огромный очерк» [51], посвященную концептуальным идеям преобразовательной, регулятивной эротики и использования ее для регуляции психики, преображения тела и высшей нервной деятельности. Он считал, что в глубинах Эроса таится жажда «космического расширения существа». В контексте психоаналитической философии З.Фрейда и философии русского космизма (особенно философии общего дела Н.Ф.Федорова) Горский исследовал проблемы «переустройства психики» и «психологического переворота».
По мере опубликования работ З.Фрейда в самом начале 1920-х гг. его идеи стали обретать многочисленных сторонников среди российских интеллектуалов самого разнообразного толка. Показательных примеров, проявляющихся в культурно-бытовых ситуациях этого периода, можно обнаружить огромное множество - от В.Б.Шкловского, известного писателя, критика и активного в тот период деятеля эсеровского движения, вынужденного на какое-то время эмигрировать в Берлин, до деятельной участницы революции и лево-троцкистского движения Е.Л.Мельтцер, поэтессы А.Адалис или лидера петроградско-лениградских ОБЭРИУтов поэта Д.Хармса. Несложно сравнить три приведенных ниже фрагмента, чтобы убедиться в близости и схожести восприятия Фрейда в мемуарах и документах столь несхожих идеологически, биографически и эмоционально исторических фигур.
«Я не социалист, я фрейдовец, - пишет Шкловский в 1923 г. в публикуемом в Берлине «Сентиментальном путешествии» [204] и очень точно и убедительно реализует в последующем фрагменте фрейдовский мотив сна, задолго до Н.Е.Осипова обозначая мотив «Революция и сон» [143]. - Человек спит и слышит, как звонит звонок на парадной. Он знает, что нужно встать, но не хочет. И вот он придумывает сон и в него вставляет этот звонок, мотивируя его другим способом, -например, во сне он может увидеть заутреню.
Россия придумала большевиков как сон, как мотивировку бегства и расхищения, большевики же не виновны в том, что они приснились.
А кто звонил?
Может быть, Всемирная Революция» [204: 76].
В качестве еще одного наглядного примера приведем фрагмент из воспоминаний Е.Мельтцер, тогда студентки и активистки левого студенческого движения, передающей следующую беседу со своей приятельницей, имевшую место все в том же 1923 г.:
- Это что же, профессор Ермаков, редактор серии (книг о фрейдизме. - М.Т.)? Разве у нас есть приверженцы фрейдизма?
- Сам Радек признает фрейдизм как учение о подсознательном. А Ермаков - это наша московская знаменитость, лечит психоанализом. Он заведует невропатологическим диспансером на Кудринке.
Женя уже слышала кое-что о психоанализе в каких-то лекциях не то Залкинда, не то Россолимо. В тот же вечер она проглотила одну из принесенных книг и была опалена утверждением, что в основе жизни человека лежит сексуальное» [130: 19 - 20].
Не менее показательный пример присутствует в письме А.Адалис М.М.Шкапской, датированном все тем же 1923 г.:
«Теперь я занята организацией подсознания у детей и народных масс и фрейдистской оппозицией Фрейду же. Ведь оппозиции всегда пользуются достижениями оппонируемого. За каждое заседание получаю по 3 сребреника. За психологическое представительство учителя - доклад - 30 (sic!), служу в Госиздате (sic!) - в Большой энциклопедии» [3: 329].
Завершая этот, на первый взгляд, «случайный» набор имен, хотя совершенно очевидно, что мы имеем дело с абсолютно репрезентативными для своего времени фигурами, необходимо заметить, что они затронули «нашу» проблему исключительно в силу своих общекультурных интересов, а вовсе не по профессиональным причинам. Остается лишь сослаться в качестве аналогичного примера на запись из дневника Д.Хармса, перечисляющего книги по «сексуальному вопросу», полученные из «Библиотеки новой книги» в июне-июле 1925 г., среди которых фигурируют не только научно-популярные труды по психопатологии и половому воспитанию, но и «Теория полового влечения» Фрейда [213: 430-431].
Примечательно, что один из приведенных выше примеров связан с наиболее активным и значимым участником процесса распространения и восприятия идей Фрейда в России И.Д.Ермаковым, являющимся не только первым президентом Русского Психоаналитического общества, но и одновременно организатором «Московского психоаналитического общества исследователей художественного творчества». Заметим, что, начиная с 1913 г., печатные работы Ермакова связаны с психоанализом. Реальным достижением московских психоаналитиков был выпуск многотомной «Психологической и психоаналитической библиотеки». С 1922 г. по 1928 г. была проведена колоссальная переводческая и издательская работа. Были переведены «Лекции по введению в психоанализ», «Психоанализ детских неврозов», переизданы «Очерки по психологии сексуальности», переведены два сборника статей Фрейда и его учеников. Многие из изданных в «Библиотеке» книг имели предисловия Ермакова, которые свидетельствуют о том, что более всего автор ценил этические аспекты в творчестве Фрейда и его просветительское начало. Другим идеям, таким как перенос, влечение к смерти, детская сексуальность, автор уделял гораздо меньше внимания.
Несмотря на то, что сам Ермаков не являлся литературоведом, а работал главным образом в области психологии, его литературно-художественные интересы со временем проявлялись все сильнее. В своей работе он пытался найти то, что было характерным не только для определенной эпохи и среды, а имело общечеловеческое значение, открывающее сложные процессы душевной жизни человека. В той же «Библиотеке» Ермаков издал две своих книги, посвященные психоанализу русской литературы: «Этюды по психологии творчества А.С.Пушкина» [66] и «Очерки по анализу творчества Н.В.Гоголя» [67], кроме того, в его архиве сохранилась неопубликованная при жизни рукопись аналогичной книги о Достоевском.
Для анализа были выбраны те произведения великого русского поэта, которые уже имели целый ряд литературоведческих исследований, многие из которых послужили Ермакову основой. Автор надеялся, что тот богатый материал и огромный опыт, который предложил Фрейд, позволит ему глубже и по иному подойти к психологии человека, его деятельности и творчеству. Возможность связи достижений искусства и явлений жизни, признание искусства одним из способов познания действительности должны были позволить Ермакову отделить литературоведческий анализ от решения психологических задач. Он писал: «Здоровое искусство не есть уход от жизни и создание нового, независимого от действительности мира, искусство - это возможность увидеть, познать в образах в очень концентрированном виде (экономически) окружающую действительность и установить с нею связь, органически осознать ее» [66: 9].
Анализ Ермакова нельзя считать целостным и органичным, однако, используя метод психоанализа, автор предложил новое прочтение известных произведений поэта. Так, в неожиданной трактовке предстает «Домик в Коломне», где Ермаков предлагает целый ряд оригинальных пояснений, например, «Домик в Коломне» надо понимать как «домик колом мне», а александрийский стих означает «стих Александра в стиле поэмы» и является свидетельством законченности работы строгого к себе Пушкина; «Мавруша - уменьшительное от мавр и от Мавра, намек на мавританское происхождение самого поэта» и т.д. [66:160-161].
Восприятие и критика фрейдизма «культурно-исторической школой» А. С.Выготского
Начало 1920-х годов в Советской России характеризуется, как известно, острыми спорами вокруг наиболее важных вопросов философии, литературоведения и психологии [79:3-10]. Значительная часть российского интеллектуального сообщества, далекая от революционной деятельности и разнообразных программ социального и культурного переустройства мира, ощущала растерянность и безысходность, мистико-религиозные настроения, испытывала чувство отдаленности личности от общества. Подобные умонастроения оказывали влияние на восприятие всей ситуации как собственно в российской, так и в мировой культуре. Не случайно, многие российские интеллектуалы воспринимают появление «Заката Европы» О.Шпенглера как своего рода мистическое пророчество близящегося апокалипсиса не только культуры, но всего привычного мироустройства [см.: 207].
Естественно, менялось и прежнее восприятие идей Фрейда, до потрясений первой мировой войны и катаклизмов русской революции остававшихся во многом делом сугубо частным, сферой интересов относительно небольшой группы профессиональных психиатров и близких им по интересам европейски ориентированных интеллектуалов [см.: 101, 212], а после 1917 г. превращающихся в объект пристального внимания самых разных школ и направлений, активно ищущих не только новых методов и методик познания мира и человека, но и новой методологии их постижения в общем контексте формулирования новой культурно-философской парадигмы.
Среди тех, кого, в конечном итоге, можно отнести к числу творцов новой гуманитарной культуры, особое место занимает Л.С.Выготский, ныне не нуждающийся в каком бы то ни было представлении основоположник культурно-исторической школы в современной психологии, фактически создатель нового направления в психологии XX в., а тогда скромный сотрудник корниловского института психологии [см.: 106, 220].
Сразу же отметим, что Выготский, на творчество которого, естественно, определяющее влияние оказало время, в которое он жил и работал, не может не восприниматься нами как- максимально репрезентативная фигура профессионального психолога и одновременно человека с очевидным интересом к культуре и искусству, что позволяет рассматривать его отношение к идеям Фрейда и его оценку концепции последнего в целом как достаточно показательные, позволяющие сделать определенные выводы по отношению ко всему культурно-художественному контексту обозначенной нами эпохи.
Добавим, что учение Выготского формировалось в постреволюционные годы, в эпоху ломки старого мира, коренной перестройки представлений о личности и перспективах общественного развития. В этой атмосфере его психологические воззрения были ориентированы на диалектико-материалистическую методологию научного познания. В свою очередь, его отношение к психоаналитической теории не могло не оказать влияние на восприятие учения З.Фрейда в России в первое, наиболее либеральное и относительно свободное десятилетие Советской власти. В ряде своих работ Л.С.Выготский дает оригинальную трактовку фрейдовских идей, добавляющих определенные нюансы к нашей реконструкции процесса рецепции последних в 1920-е гг. Более того, детальное рассмотрение процесса создания психологической школы Л.С.Выготского, становления его научного мировоззрения, анализ наиболее значимых работ может способствовать определению места идей З.Фрейда в культурно-художественном сознании России 1910-1920-х гг., объяснению характера их восприятия российской интеллектуальной и художественной элитой.
Л.С.Выготского по праву считают духовным лидером и основателем культурно-исторической психологии. Его роль в изучении культуры и общества оценены представителями самых разных направлений гуманитарного и естественного знания, науки и искусства. Идеи Выготского и его ближайших соратников в истории культуры, психологии и, шире, в построении методологии гуманитарного знания находят свое яркое проявление и в решении актуальных проблем.
Крайне сложно говорить о Л.С.Выготском в чисто историческом плане, поскольку хронология его научных изысканий тесно переплетается с проблемами психологии и культуры дня сегодняшнего. Однако это необходимо для создания объективной картины становления его научного мировоззрения и определения влияния, которое с течением времени Л.С.Выготский оказывал в культурно-историческом сознании научной общественности России в 1920-е годы.
В последнее время особое внимание привлекают публикации уже упоминавшегося нами А.М.Эткинда, отличающиеся несомненной оригинальностью, яркостью изложения и смелостью анализа [см.: 212, 213]. В них автор излагает свою точку зрения на проблему «забытых текстов и ненайденных контекстов» творчества Л.С.Выготского. Начав с «еврейского вопроса», А.М.Эткинд называет Выготского, - следует сказать, не без определенных оснований, -«человеком маргинальной культуры» [см.: 213] и усматривает эту маргинальность отчасти в том, что, занимаясь русской литературой, Л.С.Выготский был озабочен «сознательным конструированием [собственной. - М.Т.] идентичности» с еврейской историей. Причем «вслед за Спинозой и другими еврейскими учителями человечества -Марксом и Фрейдом, Дизраэли и Троцким Выготский искал точку опоры на периферии жизни и знания о ней, чтобы сделать ее - эту точку, всеобщей причиной и абсолютным объяснением - и, овладев ею, перевернуть картину мира и структуру власти» [213: 279].
Как известно, среди исследователей творчества Выготского нет единого мнения по поводу появления его в научной психологии. Так, А.Н.Леонтьев, А.Р.Лурия и Б.М.Теплов утверждают будто Выготский «начал систематически работать в области психологии только с 1924 года», с приходом в Московский психологический [220: 110]. Эта дата повторяется во многих публикациях. Так, отмечая исключительную продуктивность Выготского, А.А.Леонтьев пишет: «За неполных 10 лет деятельности в качестве профессионального психолога он написал около 180 работ» [там же]. В данном случае рассматривается период 1924-1934 гг. Тот же автор еще раз утверждает: «В 1924 г. Лев Семенович переехал из Гомеля, где он жил, в Москву и начал работать в Психологическом институте. С этого момента и ведется отсчет собственно психологического творчества Выготского» [см.: 45, 220].
Однако известно, что к этому времени была готова и принята к изданию рукопись его книги «Краткий курс педагогической психологии». Эта книга предназначалась для преподавателей педагогических техникумов и институтов. В данной работе автор затронул все основные вопросы педагогики и педагогической психологии, развитие которых продолжил в дальнейшем в отдельных напр авлениях.
Уже в ряде статей, помещенных в этой книге, многие свои идеи Выготский продуцировал с учетом отдельных моментов учения З.Фрейда. Так, например, в главе «Социальное поведение в связи с возрастным развитием детей» автор использовал ряд фрейдовских идей. Говоря, в частности, о психопатологии обыденной жизни, он отмечал, что именно З.Фрейд впервые выделил такие формы нашего поведения, как случайная забывчивость, симптоматические действия, обмолвки, описки, и оценил их не как случайности, а как строго детерминированные процессы. Автор оценил их важное влияние, определяющими глубокими причинными связями, хотя до Фрейда данные явления в науке не рассматривались.
«Педагогическая психология» Выготского отличалась нестандартностью своего построения, глубоким анализом педагогического процесса, собственно психологическим базисом. Добавим попутно, что традиционное для западных психологов стремление рассматривать Л.С.Выготского как представителя когнитивизма [см.: 220] представляется крайне односторонним и во многом искажает сложную и достаточно противоречивую картину его исканий, поставленных им проблем и перспектив их решений.
Необходимость определения истоков и причин интереса к Фрейду и его идеям конкретно у Выготского с неизбежностью подводит нас к вопросу об интеллектуально-философских, научных и культурных симпатиях раннего Выготского, поскольку именно здесь лежит ответ на обозначенный выше вопрос. Следует отметить в целом понятный и, в общем-то, продиктованный не только субъективными, но и объективными причинами факт, что практически каждый из пишущих о Л.С.Выготском видит его по-своему, и порой одна и та же работа трактуется разными авторами диаметрально противоположно. Так, например, А.Н.Леонтьев, которому принадлежит создание официальной советской версии биографии ученого, полагал, что Выготский в ранние периоды своего творчества стоял на позициях объективного, близкого к материалистическому подходу, анализа художественного текста, где одной из центральных была проблема «психологии читателя» [45: Т. 1.]
Теория З.Фрейда в восприятии и оценках М.М.Бахтина и его круга
В контексте нашего неизбежного внимания к рецепции Фрейда и его идей самыми различными представителями того, что можно условно назвать интеллектуальным сообществом Советской России 1920-х гг., немалый интерес представляет реакция на фрейдизм неформальных научных сообществ, не только не интегрированных в рамках марксистских интеллектуальных и культурных институтов, но даже не входящих в официальные психологические, психотерапевтические и философские школы и направления, которые существовали в тот момент вне марксизма.
Здесь специального рассмотрения и анализа заслуживает феномен так называемой «Невельской философской школы», в деятельности которой, по мнению ряда исследователей, М.М.Бахтин играл ключевую роль [см.: 125, 137]. Именно «Невельской школе», пожалуй, впервые удалось адекватно вписать идеи и всю постепенно складывающуюся концепцию З.Фрейда в общий контекст основных философских направлений России и Запада XX века.
Хорошо известно, что своеобразие научного и творческого облика Бахтина во многом определяется тем, что система его взглядов сложилась в основном в 1920-х годах, в диалоге с важнейшими и определяющими тенденциями в развитии русской культуры и культуры Запада на рубеже двух последних столетий [см.: 126, 81, 91, 150]. Особое внимание привлекают бахтинские идеи, нацеленные на развитие философии, филологии, гуманитарного знания в целом, система его этических и эстетических воззрений, разнообразные аспекты проблемы диалогического мышления и т.д. [см.: 12]. Однако следует заметить, что смысл психологических идей Бахтина, его роль в эволюции собственно психологического знания до сегодняшнего дня так до конца и не выяснены [см.: 27, 36, 149, 164].
Активную научную и литературно-общественную деятельность М.М. Бахтин начал еще в Новороссийском (Одесса) и Петроградском университетах (где ему, по собственному признанию довелось слушать лекции Н.Н.Ланге - в первом, А.И.Введенского и Н.О.Лосского во втором), однако в Невеле она приобрела особый смысл и значение, поскольку именно здесь он сблизился с целым кругом молодых ученых, увлеченных, как и он, общими научными и творческими интересами. В этот круг входили В.Н.Волошинов, Л.В.Пумпянский, Б.М.Зубакин, М.В.Юдина и М.И.Каган, позже к ним присоединились И.И.Соллертинский и П.Н.Медведев. Именно в Невеле Бахтин сделал первые шаги на пути самостоятельных философских изысканий, что и привело в конечном итоге к появлению «Невельской школы философии», регулярные «занятия» которой продолжались в Витебске, а затем и в Ленинграде в середине 1920-х гг., где Бахтин нашел возможность воссоединить и расширить круг своих единомышленников.
Обращение Бахтина и его круга к фрейдизму было, конечно же, не случайным, и дело не только в том, что в 1920-е годы в России идеи Фрейда пользовались исключительным вниманием и в научных кругах, и у широкого круга российской интеллигенции. Бахтинский анализ теории Фрейда во многом отличался не только от современных ему попыток проникнуть в сущность этого учения, но и от позднейших опытов подобного рода. В каком-то смысле окончательная реализация бахтинской интерпретации фрейдовской концепции в виде книги «Фрейдизм. Критический очерк» так и осталась единственным исследованием, - здесь можно без труда согласиться с О.Е.Осовским, - «выполненным на уровне, адекватном по масштабу объекта исследования и полемики» [150: 36].
Фактически в ней Бахтин действительно вывел свою философию на пересечение основных форм идеологического дискурса XX в. -марксизма и фрейдизма [118: 333-334].
При анализе фрейдизма Бахтин оставался верен принципу диалогического восприятия и анализа исследуемых явлений. «Человеческая мысль, - пишет он, - никогда не отражает только бытие объекта, который она стремится познать, но вместе с ним отражает и бытие познающего субъекта, его конкретное общественное бытие. Мысль - это двойное зеркало, и обе стороны его должны быть ясными и незатуманенными. Мы и стараемся показать две стороны фрейдовской мысли» [42: 283].
Заметим, что в течение практически десятилетия (с момента появления написанной К.Кларк и М.Холквистом биографии Бахтина) [см.: 224] интерес Бахтина и его окружения к фрейдизму связывался прежде всего с занятиями физиологией, которой Бахтин увлекся после 1924 г., близкой дружбой с биологом И.И.Канаевым, знакомством с А.А.Ухтомским (позднее выступавшим, кстати, автором предисловия к одной из первых советских исследований о связи психоанализа с физиологией поведения [см.: 155]), что не только повлияло на мнение Бахтина о Фрейде, но и во многом определило характер его критики. Параллельно развивавшийся и неоднократно отмеченный в работах Бахтина этого периода интерес к витализму и неовитализму, новейшим достижениям естественных наук дает все основания говорить о вполне адекватной способности ученого воспринимать проблему «человек и его сознание» в рамках общей концепции «человек и природа».
Естественно, основной, хотя и не единственной сферой интересов Бахтина, выступает литература и образ человека сквозь призму литературного сознания. Проблема, которая интересовала его в течение всей творческой жизни, - это проблема отношения Я и Другого. Подобная позиция казалась прямо противоположной установкам Фрейда, для которого, по верному замечанию А.М.Эткинда, «правда о человеке недоступна ему самому, потому что он независимо от своего желания становится жертвой самообмана» [212: 390].
В недавних исследованиях Н.И.Николаева [136,137], В.Л.Махлина [1125, 127], О.Е.Осовского [148, 150] было убедительно показано, что серьезный интерес к фрейдизму возникает у Бахтина и его единомышленников гораздо раньше, нежели это представлялось М.Холквисту и К.Кларк [87, 224], А.Эткинду [212, 213] и др. При этом речь не идет об обыденном интересе к фрейдизму и психоанализу как таковым (нет никаких оснований сомневаться в том, что имя и работы Фрейда, публиковавшиеся в России, так или иначе, не могли не быть известны бахтинскому кругу, другое дело, что интерес этот первоначально не слишком акцентировался, уступая место обостренному вниманию к проблематике этической и эстетико-философской [151: 9-12]). Критика психоанализа, как полагает В.Л.Махлин, входила в круг проблем рассмотрения участников Невельской школы, где диалог с Фрейдом и его единомышленниками идет по двум пересекающимся линиям: с одной стороны, речь шла с определенной философской позиции, о научной полемике на общей почве проблем, с другой, психоанализ рассматривался в плане влияния его на культуру в целом. «То место, откуда Невельская школа философии смотрит и оценивает психоанализ, - это живой опыт истории человеческой культуры, в особенности опыт иудео-христианской и гуманистической традиции - религиозных, художественных и просто житейских, которые позволяют видеть в психоанализе (в особенности в философских его построениях) скорее нечто старое и известное, но получившее вид новизны и выдвинувшееся на авансцену научной и социокультурной рационализации, «расколдовывания» мира как раз в качестве теневой асоциальной, внекультурной иррационалистической стихии мира, человека и общества в ситуации кризиса общественного сознания и либерально-гуманистической культуры, отвечавшей на официально-риторическом уровне, начиная с эпохи Просвещения, за все идеализации рационализации Разума» [9: 138-139].
Знаменитая ответная реплика Бахтина, прозвучавшая 1 ноября 1925 г. по поводу замечания М.И.Тубянского, вольно или невольно декларировавшего всепоглощающую силу психоанализа, «Бл.Августин против донатистов подверг внутренний опыт гораздо более принципиальной критике, чем психоанализ. «Верую, господи, помоги моему неверию» находит во внутреннем опыте то же, что психоанализ. - Помощь нужна не для предмета веры, а для чистоты веры самой» [118: 245] - вполне созвучна с той развернутой критикой фрейдизма и его многочисленных советских апологий 1920-х гг., которая присутствует в соответствующих работах бахтинского круга.
Добавим, что участники Невельской школы рассматривали психоаналитические теории и метафизику «бессознательного» в общем контексте «краха идеализма», идеализма, как философского принципа и как той или иной формы общественного идеала. Невельская школа исходит из того, что проблемы, поднятые З.Фрейдом и его последователями, - это на самом деле социальные, социокультурные проблемы сознания, разрешение которых - прежде всего в философском, мировоззренческом отношении - лежит в ином направлении, чем полагает Фрейд и его школа [см.: 125, 126].
Похожие диссертации на Рецепция идей З. Фрейда в российском культурном сознании 1920-х годов
